Спящие боги, гл. 44. Приют

ПРИЮТ
Мне случилось около недели работать сторожем в дневном приюте для душевнобольных людей. С раннего утра в приют начинали стекаться его обитатели. Подъезжали машины, из которых высаживались похожие на детей дяди и тёти, приезжавшие в место, которое для них называлось школой. Несколько человек приходили пешком, а один приезжал на велосипеде, за которым по дороге волочился прикреплённый к раме провод, выполнявший, по представлению велосипедиста, роль заземления. Поставив велосипед, этот человек отцепливал провод от рамы и прикреплял его к поясу своей одежды. В таком виде он заходил в класс, где ученики выполняли нехитрую работу – что-то клеили, перебирали, сортировали. Иногда в классе возникало волнение, кто-то возмущался, кто-то обижался. Учителя следили за тем, чтобы волнения успокаивались, словом, всё как в школе. Приют был маленьким, в нём было всего два класса, несколько технических помещений и дворик. Всех учеников было немногим более двух десятков.
В обед ученики шли в скромное, но довольно опрятное помещение столовой. Через всю стену столовой гигантскими, отлитыми из металла и покрытыми золотой краской буквами было написано сентиментальное изречение о том, что великие люди сочувствуют несчастным. В этом месте такое изречение выглядело упоминанием о верёвке в доме повешенного.
Такими же гигантскими золотыми буквами было написано имя автора изречения. Это имя показалось мне незнакомым, но вскоре, подойдя к доске объявлений, я восполнил пробел в своей эрудиции. Вся доска как и надпись в столовой воплощала искусство монументализма. Она была увешана фотографиями директора приюта в различных позициях: сажающим дерево, пожимающим руку мэра, стоящим у ворот школы, приветствующим учеников и т.д. И под всеми фотографиями были подписи, свидетельствующие, что имя этого многообразного человека и является именем автора изречения в столовой. До этого момента я знал его просто как приземистого и толстого чиновника с серым лицом и бегающими глазками, обыденно выходящего из своего блестящего внедорожника по прибытии на рабочее место. Он был всегда окружён заботой молодой и усталой секретарши, имевшей напряжённое и испуганное выражение лица. При контакте с шефом подчинённые мужчины – работники кухни, завхоз и воспитатели подопечных, будто сговорившись, слегка сутулились и сгибали колени, чтобы уменьшить свой рост до приличного. В один из дней меня вызвали в кабинет директора приюта для уточнения инструкций об охране школы. Из узкого коридора я вошёл в залу, вполне могущей быть залой небольшого дворца. Вдоль всей залы простирался невероятной длины зеркальный полированный стол, по размеру не уступающий столу совещаний директоров большой фирмы. В конце стола в огромном кресле утопал директор приюта. Говоря, он надувал губы и морщил лоб. В пиаре на доске объявлений он выглядел гораздо эффектнее, но я был впечатлён. Он сумел превратить должность директора приюта в положение восточного султана и восседал здесь на своём троне, преодолев на небольшом участке пространства здравый смысл и течение времени, установив одну из самых нелепых и трагикомичных форм культа личности.
Ум человека, в котором установило господство самодовольство, становится таким же приютом душевнобольных и обездоленных мыслей и чувств.