Обрывок 55

Душевная у меня просьба: Если кто по-жизни шибко серьёзный; в нашем несмешном бытие ничего смешного не видит - лучше дальше не читайте. Не надо.

     Весною 73 - го в бухте Крашенинникова начался майский день. Начался с весеннего майского утра. Половина седьмого утра. Солнце в центре своей Системы генерировало и свет и тепло, пытаясь согреть и осветить все холодные и тёмные углы Системы.
     Солнечные лучи со скоростью света прошивали пространство Системы, но бесшумно тормозились земной атмосферой над нашей головой. Нижний слой атмосферы, что мы называем небом, был в тот день особенно густым и особенно синим. Просто густейшим и синейшим.
     Солнечный свет в нём пробивался с трудом и при этом так преломлялся, что и сам становился синим. Тепло лучей уже пробиться не могло и оно целиком отдавалось воздуху. Чистый, за ночь влагой отмытый, и оттого свежайший воздух висел над бухтой, ближайшими сопками такой густой консистенции, что казался питьевым. И назывался морским.
     Идеальные условия для физзарядки на открытом воздухе. Это очень необходимо организму после многочасового пребывания в условиях закрытого воздуха. Молодой организм хорошо заряжается уже от одного его поглощения  лёгкими. Надо только жадно поглощать. В такое утро и рутинная физзарядка воспринимается как свидание с девушкой с поцелуями взасос.
     После зарядки и завтрака команда  высыпала на верхнюю палубу. Для традиционного построения к встрече командира и к подъёму флага. Всегда по правому борту; таковы правила на Флоте. Славная такая флотская традиция; она привносила с утра хорошую порцию торжественности в нашу жизнь. Как бы задавала настроение.
     Мы строимся на шкафуте, топчимся, бодро толкаемся , как бы место своё отстаивая. Вытолкнуть кого из строя и место сомкнуть: милое дело; беги тогда в конец строя. Приколы - высшая импровизация - как из рога изобилия.
     Шамин этот, из такелажников, наш признанный хохмач; картавил при этом смешно, как Владимир Ильич. И этот, из ПТО, с лицом Бронислава Брондукова. Дают мастер - класс. Сами с рожами серьёзными, а ты хоть обо...писайся. Из - за одного этого уже стоит выходить на построение.
     Дембеля на задах стоят серьёзные, сарказм невозмутивый в лицах, руки в карманах: "статус" обязывает. В передней шеренге стоящим "младослужащим", руки по - швам держать. Забылся, сложил их на минуту за спиной - получи окурок в лапы, а то и два. И стой тогда как дурак, береги окурок.
     Степенно появляются наши мичмана: Санин, Рыбаков, Машарский, ещё...За ними наш офицер. Голосий; каплей. С ними в строю присмирели, остепенились. Стоим, ждём явления отца - командира. Капдва Гамова. Команда: "Смирно. Равнение на середину!"  Верный признак: Отец - командир явился. В сопровождении дежурного по кораблю командир обходит строй.
     Моё подразделение "Управление" стоит в "голове" построения; к нам первым командир и подходит. Командир проникнут важностью момента и своего предназначения в нём. Руку вскинул в начальственном приветствии. Ворот чёрного кителя застёгнут наглухо: два солидных подбородка мягко лежат поверх ворота.
     Шагает, широко переставляя ноги не вперёд, а как бы в стороны. Не потому что качка, а потому, что живот. Между ног. Ну, а что вы хотели, пятьдесят всё таки годов уже. Имеем право. Опять же: налицо солидность и спина прямая. Останавливается перед каждым подразделением, поворачивается лицом; смотрит хитрыми глазками из под фуражки; приветствует. Мне было всегда интересно, на кого командир в этот момент должен смотреть.
     На третьем году службы я осмелел и уже не стекленел глазами перед собой, а косил глазами на командира. А он смотрел глазами как бы на всех сразу и ни на кого в отдельности. Наверно, так и должен смотреть командир, когда подчинённые перед ним в строю одинаково одетые сливаются в одну массу. Да ещё когда каждый день. Так глазами с командиром мы ни разу и не встретились.
     В жизни был у меня потом один хороший знакомый. Всем был хорош, но был косоглаз. Общаться с ним было забавно. Он, как человек воспитанный, во время разговора смотрел собеседнику в глаза. Я человек без  специального воспитания, но от природы доброжелательный, тоже старался смотреть ему в глаза.
     То в левый, то в правый; и не мог понять, каким же он на меня смотрит. Не мог сосредоточиться на разговоре, и ему тоже было неудобно. Потом он стал носить очки и они уже несколько скрывали его дефект.
     Морщась, слушает командир нестройный наш, но главное громкий "здрав - гав - гав" и шагает дальше к следующему подразделению. И так вдоль шеренги до конца, что заканчивается на юте корабля у кормового флагштока. У флагштока уже замер дежурный сигнальщик с флагом. Командир здоровается с " верхней командой" - последней в строю -  и сам становится в строй. 
     Восемь часов утра; дежурный по кораблю зычно, по всей громкой связи командует: "Флаг, гюйс - поднять". На соседних кораблях многократно, как эхо переливается та же команда. Синий с белым военно - морской флаг восползает на флагштоках - невысоко, всего метра три - и остаётся там трепетать до вечера. До спуска. Теперь ему надо отдавать честь при вхождении и сходе с корабля. Это святое. Как перекреститься в церкви.
     Всё. Новый день "освящён"; можно окунуться в служебные и профессиональные будни. Нужно. Звучит команда: "Первой рабочей смене построиться на юте. Старшему смены прибыть на ют!" Смена, человек 15 - 20 моряков - мастеровых, строиться и во главе с мичманом спускаются с корабля по кормовому трапу; и, практически тут же поднимаются на корабль стоящий с нашим борт о борт.
     Практически в соседний подъезд. По сравнению с нашим кораблём - кораблик. ПКДС; плавучая контрольно - дозиметрическая станция. Или менее звучно: "Портянко - кальсонно - душевое - судно". Основной "арсенал" - раздевалки и душевые; основной персонал - люди в белых халатах, в основном женщины.
     Образно выражаясь, это санпропускник. Из и в зону "РБ"; зону радиоактивной безопасности. Точнее "опасности", где надо соблюдать меры безопасности.
     На ПКДС всё строго: сначала дорога в "чистую" раздевалку - раздеться до последней нитки - и в чём мать родила в "грязную" одевалку. Там одевать на себя чистое бельё - кальсоны, рубашку -  сверху спецовку с жирным белым "клеймом" - "РБ". На голову берет универсального размера многоразового пользования.
     На руки, логическим образом, следовало бы одевать перчатки, но не было тогда ещё перчаток. Вот этих белых и хлопчатобумажных; да ещё одноразовых. Ещё только носками народ обеспечивали; женщин чулками обеспечивали - не всё сразу. Да, и на ноги портянки, а уж потом сапоги. Резиновые. Сапогами, как и калошами народ обеспечили уже в достатке.
     И только так облачённые, выходили к посту пропуска на объект. Объект - подводная лодка, что стояла борт о борт. На посту приборы дозиметрического контроля; стоял "шкаф", подобный тому, что стоят сегодня в аэропортах. Дежурная женщина - контролёрша - понятно, в белом халате - выдавала карманный дозиметр; чёрный, вроде толстой авторучки. Запишет в свой толстый журнал всё что там полагается и вперёд; проходите на борт подводной лодки.
     Работайте на здоровье в зоне "РБ". По выходу дозиметр покажет полученную дозу; обычно в пределах установленной нормы. И будьте добры, пройдите через "шкаф". Датчики "Шкафа" измеряли радиоактивное загрязнение у выходивших из зоны "РБ" по всему телу.  И чаще всего находили его на руках. 
     В душ отправлялись после "выхода" обязательно и руки "скоблили" особенно остервенело. Для этого в душе лежали щётки с самой жёсткой щетиной в тяжёлой деревянной колодке. Из моющих средств: хозяйственное мыло с высоким процентом щёлочи, или стиральный порошок - сплошная химия. Чтобы все поры на коже от шока открылись; наша молодая кожа выдерживала всё. Мыло душистое, или шампунь духовитый считались несерьёзными средствами.
     В цехах мастерской оставались работать те, кто готовили материал и детали, что потом поставят на подводную лодку. В цехах ждали своей работы станки, верстаки, аппараты, приборы, инструменты. Приходил офицер с инженерным образованием, разворачивал чертежи; объяснял дотошно, давал морякам задание.
     Приходил мичман с техническим опытом; контролировал ход работ, направлял, подталкивал.  Неквалифицированных кадров в коллективе мастерской почти не было. Ребят набирали специально уже с профтехобразованием и практикой. Таких было много в наших больших и малых городах большой страны.
     Которые всего восемь классов школы закончили, но не пошли по "кривой дорожке" городских хулиганов, а пошли в рабочий класс. Ценные кадры с заводов и фабрик. Эти ребята, очень хорошо понимали, что не трактор ремонтируют, а атомную подводную лодку.
     Дело своё ответственно делали. В курилке они могли "ржать" и травить анекдоты как дети, но в отсеке подводной лодки за работой, это были взрослые серьёзные люди. За время службы они росли профессионально; учились, повышали свои разряды.
     Деньги получали за свою работу; небольшие, но они копились на счету и ко времени увольнения их хватало чтобы купить себе приличную гражданскую одежду. Из прежней одежды - то уже неприлично выросли.
     Были такие, кто и дальше оставался работать, но уже в цехах завода. Кто - то уходил в рыболовный флот; не знаю, может за романтикой, но за деньгами тоже. Дороги предприимчивым людям были открыты, а отслуживших на флоте брали везде охотно.
     Мой добрый друг, мичман Лёша Махарадзе, предложил мне замечательный жизненный план. Остаться после срочной службы на сверхсрочную - на нашем корабле что не служить - и в тридцать два года иметь уже стаж для военной пенсии. А там делай что хочешь; хочешь дальше служи, хочешь иди куда хочешь.
     Умные люди так и делали. Но большинство было из гордых, а они относились к статусу сверхсрочника, скажем так: "Себя не уважать". Традиционно статус сверхсрочника в рядовых кругах был недостойным для настоящих парней. Имидж был обидным и обозначался как "сундук"; анекдоты всякие обидные о них ходили.
     Но всё равно в сверхсрочниках недостатка не было. Привлекало денежное содержание, содержание на всём готовом и нетяжёлое существование. Из моего призыва на сверхсрочную всё таки остались двое: Филин и Донсков. 
     Филин был из деревни Филино, что в ходе хрущёвских реформ вместе с другими попала в разряд бесперспективных. И пока Филин служил, его деревню расселили и снесли. Возвращаться ему было некуда. Да, он особенно и не горевал: пока служил познакомился в заводе с ещё молодой кладовщицей. То есть у Филина была перспектива.
     Донсков три года службы был у командира корабля секретарём - машинистом и тот его соблазнил дальнейшей приятной службой. Что было совсем нетрудно: Донсков и сам уже другого не мыслил. И Филин и Донсков о своём "падении", дабы избежать преждевременной обструкции, молчали до последнего.
     Я на предложение Лёши Махарадзе остаться на сверхсрочную отреагировал излишне гордо: "За кого вы меня принимаете!". Добрый грузин мягко обиделся и мягко сказал: "Дурак ты". Когда я понял, что он был прав было уже поздно.
     Служили у нас люди и с высшим образованием; службы им было отмерено по закону всего один год. Очень гуманный закон был, чтобы там не говорили недруги советского строя.
     Один из них был Штихман; он закончил пединститут и был направлен "сеять разумное, доброе, вечное" в нетронутую благами цивилизации деревню бескрайнего Хабаровского края. Один год он ещё продержался, но потом явился в военкомат и слёзно попросился в армию. Он не был бы Штихманом, если бы не упросил.
     Нам он рассказывал, что в той деревне царил жуткий домострой: не было ни одной женщины лёгкого поведения; зато было много бородатых мужиков с тяжёлыми кулаками. Вот как в таких условиях можно было что - то "сеять"? За год такой жизни молодой и здоровый Штихман устал от беспросветного воздержания.
     Странно, но на нашем корабле был тоже, в своём роде, домострой и царило то же воздержание. Непонятно. "Воздержателя" определили библиотекарем; и он большей частью, или читал книжки, или спал в библиотеке. Должно быть усыплял либидо. От такой жизни он очень скоро наел себе харю и отпустил живот.
     Другого с высшим образованием: таджика со сложносочинённым ФИО Мирзорахматов Мирзорахмон Мирзорахмонович ( ФИО невымышленное, но воспроизведено скорей всего с ошибками), определили к нам в отделение гаммаграфистов. Володя Мыльников, командир отделения, изо всех сил отбрыкивался; не хотел брать. Не то, чтобы он был против таджиков; он был против неправильной кадровой расстановки.
     Поставьте его на камбуз; там он к месту: хоть плов нормальный варить будет. Но на камбузе шеф - коком ходил уже узбек и тот тоже воспротивился. Оказывается, у них с таджиками с давних времён какие - то идейные разногласия. Чисто по - соседски не любят они друг друга.
     Так Мирзорахматов и осел в нашем отделении, в нашем кубрике на нижней койке. Таджик  говорил по - русски, но как - то раздумчиво и оттого медленно; может что и сам был какой-то медленный. Ну, так в Средней Азии, они там все неторопливые, потому что мудрые. А когда мудрые, то больше молчат.
     Он и молчал больше; молча страдал от непривычного климата, от непрывычной пищи, от непривычных людей. Всё такое чужое. Бедолага был в напряжении; озирался всё первое время и ёжился. Попади я, вот также, на корабль, где одни таджики, я бы точно также озирался и ёжился.
     К тому же ростом он был всего - то: метр и пятьдесят один сантиметр. Вот этот один сантиметр и стал для него судьбоносным. При росте метр пятьдесят уже могли бы и не призывать, или отложить пока уж по возрасту нельзя. С местным военкомом можно было этот один сантиметр без труда и "сгладить". Традиционно.
     Мы его, кстати, открытым текстом и спрашивали: "Что уж отец трёх баранов пожалел, тебя от армии "отмазать" ?". Таджик посмотрел на нас , как на баранов: то ли про "отмазать" не понял, то ли за отца обиделся. Оправдываться не стал и это осталось тайной.
     Про проблемы с воздержанием допытываться не стали. Мы его не обижали: всё таки человек с высшим образованием. Опять педагогическим. В его семье это было ужасно фамильным: его отец, дядя, все братья - были учителями. А учителей в наше время ещё уважали.
     К тому же он выглядел даже не старше своего возраста, а как бы таким старым. Знаете, это, как у фруктов. Вот, скажем, абрикос. Вот он сочный, упругий, на своём дереве. Молодой, одним словом, фрукт. А вот его сорвали, высушили; и он уже сухофрукт и выглядит старым. 
     Звать мы его стали, правда, не по имени и отчеству, а коротко: Мирза. Ну, сами понимаете, трудности с таджикскими именами. Мне он был интересен как человек из другого мира, который ближе к Средневековью. Как - то у меня ассоциировалось: Средняя Азия и Средневековье.
     И я начал издалека; спрашивал: " А есть ли у вас там уже свет, радио, телевизор? А кино, газеты, журналы - есть?". Ну, и в таком духе. Думал, может он тоже как и я из деревни, ещё только развивающейся. Или из района развивающегося: он письма домой писал почему - то на адрес района. Так и писал: "ройон"; и доходили.
     Зря я так думал. У Мирзы от моих идиотских вопросов прямо закипело. Хорошо, что он русских слов мало знал. "Ты, - говорит, - где такой дурак вырос. Ты совсем тёмный. Ничего не знаешь", - говорит. "Всё у нас есть, - говорит - и поезд ходит и самолёт летает". Вот так вот.
     Стыдно мне стало за отсталость свою. Так Мирза и считал меня целый год за отсталого и смотрел на меня с сожалением. Демобилизовался и рассказывал потом своим землякам какие есть ещё отсталые люди.
     Попытался было Володя Мыльников приставить его к делу гаммаграфии, но потом оставил эту затею. Мирза, как таджик грамотный, боялся радиоактивных изотопов. А после того, как он уронил и чуть не потерял изотоп из контейнера, его больше к ним не подпускали.
     Наш Петька Сахаров, человек с восьмиклассным образованием, ходил вместе с другими такими же "недоучками" вечерами в поселковую вечернюю школу. С целью получить аттестат. Пристал как - то этот Петька к нашему Мирзе с математикой; с уравнениями помочь. Поскольку Мирза был учителем математики. Мирза ответил очень достойно; достойно настоящего учителя: "Читай в книжке, там всё написано". Пришлось Петьке читать.