Во Имя Твое 25. Праздник Николы зимнего

Ольга Пономарева и Елена Кибирева
Праздник Николы «зимнего»
   Дивен Бог во Святых Своих – Бог Израилев!
   Это произошло в одну из первых зим, когда отец Григорий с матушкой Ниной, переехав в город Курган, обосновались в поселке Смолино. Усилиями батюшки и многих верующих был уже построен Свято-Духовский храм в его первоначальном виде – сначала это был молитвенный дом. Жизнь отца Григория вошла в определенный, хотя и очень спрессованный во времени, ритм.
   Поскольку он был единственным служащим священником на весь приход (а значит, по тем временам, и на весь Курган), то и нагрузка была соответствующей. В новом действующем храме он проводил все службы, исполнял церковные требы, совершая таинства крещения, венчания и соборования. Служил молебны, панихиды, отпевал новопреставленных. Кроме того, ему приходилось много ездить по городу и окрестностям к больным и умирающим людям, соборуя, исповедуя и причащая всех страждущих.
   В какой бы степени усталости ни был отец Григорий, ни разу не случилось, чтобы он кому-либо отказал в исполнении требы, хотя добираться до места порой было крайне далеко и сложно, и все – на общественном транспорте, а иногда и просто пешком. Он не считал себя вправе отказать нуждающемуся в помощи из-за того, что трудно добираться до района, в котором жил этот человек. Свое утомление он просто старался не замечать, и Господь давал ему силы. Мерил же он всё, вероятно, своей «северной» меркой, столь отличной от общего представления о человеческих возможностях и обязанностях.
   В канун праздника Николы «зимнего», который и в «застойные» времена собирал в церкви много молящихся, стоял лютый мороз, да еще с метелью. Однако на всенощной храм был полон. Людей не останавливало и то, что попасть в пригородный поселок Смолино было очень трудно. Автобусного сообщения тогда не было; не было и нынешней дороги, так что люди шли пешком через Восточный поселок, краем поселка Мало-Чаусово и через большое поле, изумительно красивое весной и летом. Затем поднимались в горку через замерзший Тобол, а там уж и рукой подать…
   Праздничные лица, ярко освещенный храм, немногочисленный, но какой-то особенно душевный церковный хор, управляемый матушкой Ниной, приятные, чистые голоса, вдохновенное пение – все грело, ласкало и возвышало душу.
   Окончилась всенощная. По зиме где-то около семи вечера – это почти уже ночь. На улицу страшно и выглянуть – так метет. Колючий ветер, нагнавший в притвор храма кучу снега, рвет из рук постоянно открывающиеся и закрывающиеся двери, и струи ледяного воздуха врываются в теплоту храма.
   Но вот все постепенно расходятся. Батюшка с матушкой одни из последних выходят из церкви, и вцепившийся в них ветер сразу сбивает с ног. Им-то идти недалеко, минут десять – и дома. А вот как будут добираться все городские? Страшно подумать. Дай им, Господи, сил!
   Не успели войти в дом, как сквозь шум и свист метели им послышался робкий стук в ворота. Лай собаки подтвердил, что действительно кто-то пришел. Кто бы это мог быть в такую погоду? И время уже позднее. Только сильная нужда могла выгнать человека из дома… Отец Григорий пошел открывать. У ворот – маленькая, скрюченная фигурка: то ли ребенок, то ли старуха. Вся закутана и заревана. Батюшка просит ее войти в дом. Зайдя в кухню и перекрестившись на образа, она падает в ноги стоящему с ней рядом батюшке.
   – Да что вы, что вы? Что случилось-то? Встаньте.
   – Не встану, отец, пока не упрошу…
   Фигурка продолжает ползать по полу и рыдать. Общими усилиями отцу Григорию и матушке удается поднять ее и усадить на сундучок – «приемное место» посетителей. Она долго распутывает свои шали, платки, все время всхлипывая, и вот-вот готова снова упасть в ноги батюшке. Наконец изо всех шалей появляется седая голова и пылающее лицо. Заплывшие от ветра, мороза и слез глаза умоляюще смотрят на отца Григория.
   – Батюшка! Старик у меня помирает! Знаю, что и студено шибко, и далёко очень к нам, да и ночь на дворе, но… – она опять порывается упасть в ноги батюшке, – до утра-то он не дотянет. Может, и сейчас уже помер… – выдохнула она.
   – Давеча он уж и воду не пил, и все батюшку просит. А я говорю: «Куда ж теперь? Да разве в такое время я приведу батюшку из такой дали?». А он только вздохнул и… даже воду не пьет, – вновь зарыдала она.
   Почему-то слова «воду не пьет» вызывали в ней острую душевную боль. Так часто бывает: в горе или страданиях определенный образ или словосочетания, на внешний взгляд, самые обычные, являются побудительным стимулом к очередному взрыву переживаний и слез. Как будто они нажимают на некую уязвимую «кнопку» в душе, и она вновь и вновь открывает шлюз удерживаемых эмоций. «Даже воду не пьет…» – фраза эта закрепилась в сознании как что-то тяжелое, душераздирающее, так что всякий раз, произнося ее, она начинала рыдать, словно бы снова и снова прикасаясь к открытой ране.
   Отец Григорий взглянул на матушку, а она… Она, преисполненная человеческого сочувствия к посетительнице, с ужасом осознает, что надо.., и сейчас он оденется и пойдет с этой несчастной, заплаканной старушкой в ночь, в буран, в неизвестность, чтобы выполнить свой священнический долг. Святой долг пастыря. Иначе он не может. И матушка, понимая это, скорбно вздохнув, идет собирать отцу Григорию теплые вещи.
   – Хоть чаю глотни, – шепчет она, понимая, что счет идет уже даже не на часы… И больше не настаивает.
   Батюшка, проверив тем временем содержимое требного чемоданчика, одевается со словами:
   – Ниночка, ты не волнуйся. Я вернусь, видимо, не скоро. Старики живут на той стороне города, где-то за поселком Рябково. Ехать долго, а там еще и пешком идти надо. Но ничего – Господь поможет. Ведь ты же понимаешь, что надо.
   – Надо, – эхом отзывается матушка. – Идите с Богом. Помоги вам Господь и святитель Николай.
   Отец Григорий бросает понимающий, благодарный взгляд на самого дорогого, верного ему в жизни человека, всегда понимающего его и готового поддержать в любую минуту.



   Они уходят в ночь. Старуха то лепечет слова благодарности, то вновь начинает рыдать… Разговаривать на таком ветру невозможно, и надо экономить силы. Полчаса назад он так горячо сочувствовал тем, кто должен был возвращаться из храма в город. И вот сейчас он сам будет преодолевать этот же путь, и даже, по всей видимости, еще более трудный.
   Поистине, неизвестно, какое испытание ожидает нас в очередной момент жизни.
   Дороги не видно. Перебравшись через Тобол, они выходят в открытое поле. Тропинку, протоптанную с вечера, уже полностью перемело. Идти приходится по целине, ориентируясь лишь на слабо мерцающие вдали огоньки Восточного поселка. Ветер, ничем не удерживаемый, творит со снегом что-то невообразимое.
   В памяти батюшки невольно всплывают воспоминания о том, как на Севере он тоже прокладывал в буран тропку в снежной целине, а за ним, как стая злобных зверей, шли заключенные. Тогда жизнь его висела на волоске. А сейчас? Да беда ли все это?! Ну, мороз.., ну, метет.., и пройдет немало времени, когда он сможет дать отдых своему натруженному за день телу. Но ведь он свободен, он на воле, он – пастырь Христов и спешит сейчас, чтобы исполнить свой долг. Он получил от Господа благословение на самоотверженное служение Ему и делает то, о чем так пламенно просил в дни неволи. Пусть ночью или к утру, но он вернется домой и, даст Бог, будет служить праздничную Божественную Литургию в память святителя Николая. Это ли не счастье?!
   Все эти мысли как будто вливают в него новые силы, и он, поддерживая почти падающую спутницу, преодолевает поле, затем Нахаловку, выросшую за поселком, и сам поселок. Они выходят на транспортную магистраль. «Теперь надо дождаться троллейбуса, а там, если даст Господь, и дальше доберемся. Поспеть бы…»
   Как всегда, чем хуже погода, тем реже ходит транспорт. Да и вечер уже поздний… Наконец в снежной пурге появляются округлые фары нужного им троллейбуса. «Только бы не перемело дорогу в Рябково», – думает отец Григорий.
   Мучительно долго едут. Холод начинает пробираться сквозь валенки и теплые носки. Ничего! Тот огонек, вспыхнувший в душе батюшки, когда они шли полем, продолжает гореть, поддерживая и придавая ему силы. Они доезжают до конечной остановки и устремляются в какие-то глухие и темные переулки.
   – Нам, батюшка, идти еще неблизко. От лесочка третий наш домик будет, сам его рубил…
   – Ну, веди, – только и сказал отец Григорий.
   В поселке дорога то видна, то утопает в снежных сугробах. Старуха совсем выбилась из сил, и батюшка снова идет первым.
   – Теперь уже скоро, – слышит он ее голос, который глохнет и относится ветром.



   Осеняя себя крестным знамением, отец Григорий оборачивается посмотреть, где же его спутница, и… прямо перед собой видит старца…
   Старец негромко произнес:
   – Поторопись! Иди и ничего не бойся! Бог поругаем не бывает! Больше тебя никто не тронет.
   Рисунок иерея Андрея Ванькова

   Вдали возникает темный силуэт, порой то проясняясь, то совершенно заволакиваясь снежными смерчами. Через несколько минут немного ближе видно уже, что не один, а как будто два мужских силуэта двигаются навстречу. Какое-то неприятное чувство вдруг шевельнулось в сердце батюшки. Уж он ли не побывал в переделках?! Сколько раз жизнь его была подобна свече, колеблемой ветром, и, быть может, именно это выработало в нем обостренное чувство опасности. Вот и сейчас он интуитивно ощущает, что тут, как говорят, «горячо». Возникает желание свернуть куда-то, пропустить этих людей. Но сугробы, наметенные ветром выше заборов, с двух сторон сдавливают тропинку. В домах – ни огонька. Почти не освещена и улица, по которой они идут. Только один-единственный столб с горящим фонарем, который борется с ветром, задавшимся целью – сорвать его. Фонарь, раскачиваясь упрямо, натруженно и сердито скрипит под порывами ветра, и слабый свет его хаотически в такт метели выхватывает то крышу дома, то сугроб – и тогда все в глазах начинает рябить и сливаться до тошноты. Свернуть некуда. Отец Григорий идет первым, за ним – вдруг притихшая старуха… И как раз под фонарем они сходятся с двумя молодыми парнями. Узенькая дорожка – не разминуться. Батюшка готов шагнуть в снег, лишь бы побыстрее прошли эти двое, от которых исходит явное чувство опасности.
   – Ну куда ж ты, дед? Ишь, через снег захотел! От нас не уходят.
   Один из них издает пронзительный свист, и почти тут же откуда-то из тьмы возникают еще двое.
   – Ходишь по нашей улице, да еще с дамой, – глумится он, – да еще с чемоданом!
   Ох, как это похоже на уже пережитое им, только там – зона, а тут – воля. Но «звери» – те же.
   Давно уже творя Иисусову молитву, батюшка видит, как грязная рука бандита тянется к требному чемоданчику со святынями, а остальные, опьяненные чувством собственной безнаказанности и беззащитности жертвы, окружают его в предвкушении добычи. В руках одного из бандитов батюшка замечает топор. Да, самый обыкновенный, жутко блеснувший наточенным смертельным лезвием топор. Видимо, не дрова колоть собрались эти выродки, и чьи-то жизни, возможно, должны были оборваться, не попадись им навстречу отец Григорий.
   Как молния в голове отца Григория возникает образ святителя Николая – угодника Божия, перед иконой которого он молился сегодня на праздничной всенощной. Его живое молитвенное обращение прямо летит в открытые небеса:
   – Святителю отче Николае! Защити!
   И… что это? Где эта наглая рука, готовая уже вырвать у батюшки требный чемоданчик?
   Батюшка видит, как топор, описав смертельную кривую в воздухе, улетает далеко в сугроб. Он видит спины толкающих друг друга, удирающих бандитов, какие-то их странные дергания, слышит вопли и визги боли, словно они получают невидимые и сокрушительные удары…
   Еще миг – и никого нет. Бешено колотится сердце, не унять. Ноги стали как ватные, и холодный пот струйкой стекает по спине, хотя на улице лютый мороз. Осеняя себя крестным знамением, отец Григорий оборачивается посмотреть, где же его спутница, и… прямо перед собой видит старца. Что-то необычное в нем вновь бросает батюшку в трепет, но трепет благоговейный. Метель совершенно запуржила одежду старца и его головной убор. Но отец Григорий ясно видит светлое, почти светящееся лицо его и глаза, глянувшие на него мудростью веков и глубиной святости. Утихшая было дрожь вновь прошла по всему телу. Старец негромко произнес (или это прозвучало в голове отца Григория?):
   – Поторопись! Иди и ничего не бойся! Бог поругаем не бывает! Больше тебя никто не тронет.
   В этот момент снежный порыв ветра заставляет остолбеневшего батюшку на мгновение прикрыть глаза, и когда он открывает их, то никого рядом уже нет. Нет и сомнений. И вновь сквозь сердце полились слова молитвы: «Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его, и прославлю его, долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое» (Пс. 90).
   Отец Григорий, упав на колени и не замечая ни стужи, ни яростных порывов ветра, возблагодарил Господа, скоро приходящего на помощь и посылающего её в лице Своих святых. Помощь, приходящую по молитве… Нет – по истовой сердечной мольбе, ясной и острой, как крик. И по вере в то, что она придет незамедлительно.
   Сердце еще продолжало отбивать сильные удары – сердце, принявшее сначала человеческий страх и смертельный испуг, а затем целую гамму чувств: благоговейное волнение, трепетную любовь и благодарность к Спасителю… И удивление. Почти детское удивление: за что ему, грешному, дается такое крепкое утверждение в вере и непоколебимая решимость нести до конца свой пастырский долг во Имя Твое, Господи!
   Спутница батюшки, от страха впавшая почти в кому, лежала в одном из сугробов. Батюшка помог ей подняться, и она, придя в себя и озираясь по сторонам, спросила:
   – Ты, что ли, их прогнал? Я думала, они тебя зарубили… Ну, думаю, а потом и меня прикончат.
   К умирающему отец Григорий все же успел. Он принял исповедь и причастил отходящего ко Господу. Все это батюшка совершал с обостренным чувством особой близости Господа нашего Иисуса Христа и великого чудотворца, «страшного наказателя обидящих» – святителя Николая.
   На улице ревела та же метель. Снег и ветер сбивали с ног, а батюшка шел и «ничего не боялся», как и было ему сказано, тем более что идти ему надо было почти всю ночь – транспорт уже не ходил.
   Утром в храме его ждали уже на праздничную Божественную Литургию. Литургию в день Николы «зимнего». Все это придавало ему силы идти как воину Христову и ничего земного не бояться. Идти со своей верной спутницей матушкой Ниной, чтобы до конца жизни бороться вместе с ней за Православную веру и, если Богу угодно, вместе дойти до светлого Царства Христова.
* * *
   Псалом 90-й «Живый в помощи вышняго» отец Григорий и матушка Нина почитали особенно и свято верили в его сверхохраняющую силу. В духовном архиве батюшки, во многих его тетрадках и самодельных книжках оказались вложенными отдельные листочки с переписанным на них текстом псалма. Это были своеобразные «Живые помощи…», которые отец Григорий и матушка переписывали неоднократно и раскладывали по разным местам в своем небольшом смолинском доме. Они верили и знали о заступничестве Вышнего в случае любой внезапной опасности. Матушка Нина постоянно носила такой листочек, сложенный в несколько раз, в кармане своей кофточки, и не раз 90-й псалом помогал ей в той или иной неприятной житейской ситуации.
   В свой архив батюшка перепечатал несколько примеров чудесной помощи 90-го псалма из книги Евгения Поселянина «Идеалы христианской жизни».
   Вот эти примеры.
   «Есть молитва, которая имеет особую, сверхъестественную охраняющую силу. Во многих русских семьях, особенно среди военных, распространен обычай носить на шее с образами ладанку, в которой зашита бумажка с написанным на ней псалмом: “Живый в помощи Вышняго, в крове Бога Небесного водворится”.
   По многократному опыту многих людей, этот псалом имеет спасающую мистическую силу.
   Я знал старика-отца, который и сам носил на шее такую ладанку, и надел ее на своего мальчика-сына. Его сын подвергался великим опасностям. Когда он служил гвардейским офицером и однажды спал на земле, во время маневров ногу ему переехала повозка. Он был посылаем во время голода в тифозную местность, а во время японской войны был уполномоченным от одного из отрядов Красного Креста и вынес сильнейший тиф, но всюду уцелел.
   Самыми великими обетованиями спасения и охраны звучит этот псалом: “Падет от страны твоея тысяща, и тьма одесную тебе, к тебе же не приближится… Не приидет к тебе зло, и рана не приближится телеси твоему. Яко ангелом Своим заповесть о тебе, сохранити тя во всех путех твоих. На руках возмут тя, да не когда преткнеши о камень ногу твою… Яко на Мя упова, и избавлю и, покрыю и: яко позна имя Мое. Воззовет ко Мне, и услышу его: с ним есмь в скорби, изму его и прославлю его. Долготою дней исполню его, и явлю ему спасение Мое”.
   Вот какими обетованиями ободряет дух Божий человека, живущего “в помощи Вышняго”.
   Дух Божий обещает этому человеку благоденствие земное, избавление от всех бед, тайных и явных, уцеление на войне, спасение от всех тех неисчислимых опасностей, которые повсюду грозят человеку. Дух Божий обещает, что такой человек в минуту опасности будет взят на руки ангелами: “Да не когда преткнеши о камень ногу свою”.
   В Петербурге, в женском Новодевичьем монастыре, есть так называемая Карамзинская церковь, которая воздвигнута над молодым полковником Андреем Николаевичем Карамзиным его богатой вдовой Авророй Карловной, по первому мужу Демидовой, княгиней Сан-Донато. Карамзин был сыном знаменитого российского историографа. Когда он отправился в Севастопольский поход, сестры ему зашили в мундир псалом “Живый в помощи Вышняго”, и во всех сражениях он оставался невредимым. Но перед одним из сражений он поленился переодеть мундир, в котором был зашит псалом, и отправился в том мундире, в каком был. И в начале боя был убит наповал.
   Есть другой рассказ о таинственной охраняющей силе этого псалма. Молодой офицер Дегай, умерший в преклонных летах в больших чинах и в должности почетного опекуна, занимал молодым человеком должность полкового казначея. В лагерь он привез из города жалованье, которое должен был на другой день, двадцатого числа, раздать по полку.
   В ночь на двадцатое число он, проснувшись среди ночи, увидел стоящего над собой с выражением ужаса в глазах денщика; у постели валялся топор. Схваченный денщик рассказал, что он хотел изрубить барина, похитить его деньги и бежать. Три раза замахивался он на него топором, но всякий раз ему представлялось, что офицер лежит на постели, разрубленный пополам. Жизнь Дегая таким образом была спасена. Он всякий вечер, ложась спать, имел добрый обычай читать псалом “Живый в помощи Вышняго”. В тот же вечер, будучи сильно утомленным, он прочел псалом до половины и уснул…».