Конец 1954 года был последним периодом, когда наша семья проживало в нашем доме в Колоколово в полном составе, т.е вшестером. Брат Виктор вернулся шоферить в своё СМУ в Молочное. Теперь по утрам мы с ним уходили вместе, он на работу, я в школу.
В конце октября Вера вышла замуж за Николая Кумзерова, бригадира строительной бригады из Вологды. Расписались в Кишкинском сельсовете, где Вера работала секретарём. Событие отметили небольшим семейным застольем. Из родственников у Николая осталась одна двоюродная сестра, но из-за занятости на свадьбу она не смогла прибыть. В последствии у Веры с ней сложились очень хорошие, тёплые отношения. Коля был сыном кулака, репрессированного во время коллективизации. Воспитывался в детдоме. По малолетке попал в детскую колонию (кажется, за кражу куска хлеба). Потом ФЗУ, где получил профессию каменщика. В жизни он оказался очень порядочным, честным, трудолюбивым человеком, добрым мужем и заботливым отцом. Первые месяцы после женитьбы он приходил к нам в Колоколово вечером каждую субботу и уходил в ночь в воскресенье. В марте 1955 года ему через свою сестру, профсоюзного босса его строительной организации, разрешили занять сторожку, очень похожую на пост путевого обходчика при переезде через ж/д путь. В ней не было абсолютно никаких удобств, даже печки для отопления. Каля её утеплил как мог, облагородил, соорудил печь и 6 марта молодая жена, моя сестра Вера, навсегда покинув отчий дом, въехала в это импровизированное жильё. Стенки сторожки, сложенные в полкирпича, не держали тепло. Приходилось постоянно топить печь, особенно в следующую зиму. В этих условиях у Кумзеровых и родился их первенец, мой племянник, Вовик, Владимир Николаевич Кумзеров. В самом конце 1956 года Кумзеровых подселили в комнату благоустроенной двухкомнатной квартиры со всеми удобствами на улице Чернышевского. Там у них родился ещё один сын, Саша, Александр Николаевич Кумзеров.
Мой дневник за 1955 год отмечает, что у мамы с возвращением сына из армии возникла срочная проблема. Нужно одеть парня, уже жениха. Нужен костюм, пальто и прочее. Мама заранее на этот случай для Вити приобрела отрез отличного сукна. Хотела купить такого же и для меня, но я уговорил её купить другого, попроще и подешевле. Дело в том, что в магазинах Вологды в эти годы было очень мало готовой одежды и она была для деревни весьма дорогой. Портной из соседней деревни мне сшил костюм, а у Вити отрез оказался маловат. Шили ему где-то в другом месте. В марте 55-го ему купили в Вологде осеннее пальто за 978 рублей. Кстати, его получка за февраль составила 450 рублей. Зачем-то мне купили ручные часы. Они стали уже доступными многим. В дневнике так же отмечается, что том же марте бело продано сена на 746 руб. (за 48 пудов). Цены на картошку и доход от неё в дневнике упущены. Хотя хлеб был в свободной продаже, но действовало ограничение по количеству буханок «в одни руки». Снабжать семью хлебам входило в мою обязанность. Поэтому, оказывается, мне приходилось после уроков обходить в Молочном несколько торговых точек, стоять там в очереди, что бы закупить нужное количество буханок черного и белого. Как результат, домой я приходи чаще всего в шесть вечера. Дело в том, что чёрный хлеб закупался не только для нас, но и для кур, коровы и овец. Комбикорма стоили значительно дороже, и покупать их было не выгодно.
Из моих воспоминаний может сложиться впечатление о идеальном благополучии и достатке в нашей семье. Это совершенно не так. Жилось нам трудно. Мы не голодали. В доме всегда был хлеб, картошка, которую всегда можно поджарить на животном сале, летом молоко, яйца. Но, с нашим взрослением расходы на наше содержание росли. Доходов не хватало на их покрытие. На этой почве между родителями очень часто вспыхивали ссоры. Мать, раздраженная тем, что отец пришел подвыпивши, или задержался с работы, начинала на него «наезжать», что пьёт не с тем и не в нужное время. Вот если бы он прошлым летом распил поллитру с бригадиром полеводов, то тот дал бы ему более лучший участок для сенокоса, тогда сено можно было бы продать дороже. Или, если бы распил с животноводом, то мог бы пару мешков комбикорма привести за так. Или … Отец начинал оправдываться, что он пытался, но … Мать приводила в пример более удачливого «Еремея». Отец обижался, матерился. Мать «подливала масла». Отец от обиды рвался ударить обидчицу. Приходилось вмешиваться, «тушить пожар». О нашем уровне достатка лучше всего говори вот эта запись в дневнике за 5-е февраля 55-го года (я вернулся из школы): « супа не варили. Отец не отрубил мяса. Говорит: «Не буду рубить, ешьте, что подают. Не покупайте маргарин!» Витя пришёл с работы, поспорил с ним. Потом ушёл гулять». Для нашей семьи маргарин в 1955-м году был недопустимой роскошью!
Как же я лично в это время ощущал, как воспринимал окружавший меня мир, строй, власть? Что бы не лукавить, приведу выдержки из своего дневника (февраль 1955 г.).
«…Берут с личного хозяйства колхозников мясо, яйца, картофель и другие продукты сельского хозяйства, не спрашивая, есть или нет скот, куры, земля и другое. Хоть сами носите яйца, хоть покупайте. А мясо подай! Хоть может быть в доме одна кошка, и ту коли на мясо! Да мало ли таких примеров. Словом, ловко, скрытно, очень скрытно налажена эксплуатация русского человека. С колхозников хлеб дерут бесплатно, и в Китай его валят без платы. Валят всё в другие страны, дают премии иностранцам, что бы они слово сказали за мир, а у народа отнимают последние трудовые гроши! А попробуй скажи слово против, сразу «черный ворон» примчится, как в 37 году.» Или вот ещё. «На ВЕРХУ идёт борьба. Сталин гонял ежовщину, теперь Хрущёв гоняет бериевщину. Маленкова спихнул. Да! Хрущёв будет Сталиным! Но народу-то от этого только хуже!» Ничего странного, не правда ли. Всё по Марксу: «Бытие определяет сознание».
Хочу обратить внимание на то, что о моём отношении к социализму здесь нет ни слова, ни даже намёка. Речь идёт о двух ипостасях: народе и власти, как установившемся режиме. В моём понимании они чужды друг другу, даже враждебны. К восприятию и к принятию коммунизма и социализма, как переходного периода первого, нас готовили и приготовили уже к 10-му классу. Готовили по проверенной, отлаженной системе. Стройной и логичной. К окончанию средней школы мы, ученики, были убеждёнными сторонниками и коммунизма и социализма, который, похоже, строить придётся нам. Социализм, т.е. внедрения принципа: «от каждого - по способностям, каждому - по труду», деревенское общество понимало и принимало с радостью, как осуществление его вековой мечты, как идеал справедливости. И это естественно. Мужик привык добывать хлеб насущный в поте лица своего, а потому хотел справедливой оценки своего труда. Коммунизм же деревенский менталитет воспринимал как величайшую несправедливость. Не укладывалось в голове сельчанина, почему труженик и лодырь будут иметь равное право на результаты труда труженика. Мы повторяли усвоенные по учебникам логические построения доказательств естественности коммунизма. Нам они казались строгими, точными, абсолютно верными, как геометрические теоремы. Деревенских же мужиков наши доводы не убеждали ни на йоту. Они только посмеивались, мол, ну-ну, мели Емеля, твоя неделя. Тогда предлагался им мысленный эксперимент. Королева и портовая шлюха одновременно рожают по сыну. Новорождённых детей тут же меняют. В семье шлюхи и портового пьяницы растёт королевич, а в королевском дворце воспитывается портовый пацанёнок. К двадцати годам сын портового пьяницы превратится в наследника престола, а королевич – в портового пьяницу. Таким образом, образ жизни человека зависит не от родителей, а от тех общественных условий, в которых он рос и воспитывался. Все люди при рождении одинаковы, равны. Если для всех детей создать отличные жизненные условия, заниматься их воспитанием и обучением, то из них вырастут добрые, вежливые, грамотные, трудолюбивые люди. Исчезнет сквернословие, хулиганство, воровство, лентяйство, пьянство и прочие пережитки, «родимые пятна» капитализма. Для них коммунизм будет естественен. Далее, на столь же очевидных и ярких примерах мы доказывали то, что доказали нам. Мир монополистического капитализма, последней стадии капитализма, внутри себя неизбежно рождает мировые войны, как результат борьбы капиталистов за рынки сбыта, сырьё и колонии. В стремлении получить максимальную прибыль капиталисты не гнушаются ни какими преступлениями, уничтожают продукты питания. В колониях пухнут дети от голода, а они топят в Бискайском заливе пароходы с пшеницей! Когда победит социализм во всём мире, войн не будет, голод исчезнет, т.к. мировой пролетариат един, у него цель не получения сверх прибыли, а уничтожение всех видов эксплуатации на основе пролетарской диктатуры. Производством будет управлять не стихия рынка, а разум человека через просчитанный долгосрочный план. Исчезнут огромные бесполезные военные траты, безработица, потери от конкуренции, и, как следствие, голод и многое, многое другое. Но мировой империализм никогда не смирится с потерей своей гегемонии, с нашим существованием и обязательно развяжет третью мировую войну. Она неизбежна. Только победим в ней мы. В результате первой мировой появился Советский Союз, второй – Социалистическое содружество. Третья мировая уничтожит капитализм во всём мире полностью. Мужики слушали, кивали, усмехались, с чем-то соглашались, спрашивали: «А что, если королёнок, став королем, станет пьяницей?» Проблемой оставался главный вопрос. При таких красивых целях, почему вокруг нас так много вредных нелепостей в управлении хозяйством, несправедливости, творимой любой властью, особенно партийной? Почему при диктатуре пролетариата так плохо живут рабочие? Ответ напрашивался сам собой. Это искажение заветов Ленина – Маркса «товарищем» Сталиным. Для проверки предположения я взял (03.02.55г.) в библиотеке первый том избранных сочинений К.Маркса. Узнав об этом, мои товарищи, К.Першин, В.Орлов, Римма Кувычева и др. подтрунивали надо мной, «давали зуб», что эту заумность я никогда не прочитаю. И я конечно же не прочитал, не хватало времени, уроки всё таки важнее. Но пролистал, некоторые статьи просмотрел. Ответов на вопросы в томе не было.
Вскоре пришла пора активной фазы подготовки к экзаменам. Из РОНО пришли билеты. Девятый класс завершался девятью экзаменами. Успешная сдача, летние деревенские хлопоты и, наконец, 1-е сентября. Последний учебный год в школе. Впереди ВУЗ. Всё на подготовку к поступлению. Теперь я секретарь классной комсомольской организации и член комитета ВЛКСМ школы. Говорят, учитывают при приёме. Вот запись в дневнике от 08.01.56г.: «…на комитете приняли план на 3-ю четверть:
---Провести физический вечер на тему «закон Архимеда», срок 27 января (моё предложение, предварительно поддержанное Жидковым, физиком);
---Организовать вечер встречи с выпускниками школы (его школа проводит ежегодно), срок первое воскресенье февраля;
---Провести по классам ком. собрания на тему успеваемости, срок февраль (предложение завуча);
---Организовать вечер «Выбор профессии», срок конец февраля (парт. секретарь);
---Читательская конференция по книге (сказка о «счастливой» колхозной жизни, не хочу даже её название писать), срок март (предложение нашей исторички, Лии Ивановны, я было предложил другую, но отклонили по политической целесообразности первого предложения)…»
Три первых пункта плана были выполнены. На физическом вечере я, на созданном мною стенде, демонстрировал подъём затонувшего корабля с использованием понтонов. Понтоны, заполненные водой, прикрепляют к затонувшему кораблю, затем по шлангам с поверхности моря подают в понтоны воздух, вытесняя из них воду. Понтоны всплывают и поднимая судно. Аквариум предоставила школа, остальное смастерил сам. Два последних пункта плана оказались не выполнимыми. 25 февраля завершился 20-й съезд КПСС, на финише которого Хрущёв Никита Сергеевич прочитал свой знаменитый доклад о культе личности Сталина и о нарушении им ленинских принципов руководства партией. Вскоре доклад был зачитан во всех первичных парт.организациях и на различных активах. В частности моего отца, как бригадира, руководителя младшего звена, пригласили на собрание актива Племсовхоза «Молочный». В целом доклад отвечал мыслям и чаяниям деревни, встретил полное понимание и одобрение, явился очищающим штормом от накопившегося лицемерия и маразма. Наконец-то назван конкретный виновник бед, постигших людей. Были, конечно, у людей сомнения в достоверности некоторых фактов, приведённых в докладе, но они касались частных случаев. Естественно, в воздухе висел вопрос: «А где были Вы?». Ответ Хрущева не удовлетворял. Несколько десятилетий народу вбивали в голову мысль: коммунист должен не колеблясь отдать свою жизнь за истину, за правду, за народное счастье!
Мои товарищи по школе, все мой одноклассники, информацию о Сталине приняли спокойно, без удивления. Мы удивились удивлению нашей исторички, Лии Ивановны. На урок она явилась совершенно растерянной, повторяя, что этого не может быть, что это ошибка, провокация, что всё ещё может... Мы ей в ответ стали задавать вопросы, общий смысл которых состоял в следующем: «Как Вы смогли так сохраниться, что не видели во круг себя многого из опубликованного в докладе?» Они растерялась и покинула класс. Вскоре уроки истории и экзамен отменили. Остальные учителя, особенно пожилые, критику Сталина восприняли спокойно. Читательскую конференцию пришлось отменить. Автора книги «размазали» в докладе. «Выбор профессии» перенесли на апрель. Секретарю парткома тоже нужно было время для ориентировки «на местности». В общем, большинство вздохнуло свободней и стало ждать улучшений, надеясь, что теперь справедливость социализма достигнет заснеженных деревень, сёл и посёлков. Вскоре появились постановления, дававшие послабления крестьянству. Ожидания крепли. Но обо всём этом потом, в другом месте. Я уже окончательно выбрал ВУЗ, возможно даже, что в частности под влиянием хрущевского доклада, и приступи к конкретной подготовке к экзаменам в Московскую сельскохозяйственную академию им. Тимирязева. И мне было не до политики партии и правительства.
СУДЬБА УПРЯМА
В школе мои предпочтения всегда склонялись к точным наукам, таким как физика и математика. Мне нравилось с помощью логических построений добывать правильный результат. География, история, биология, по крайне мере их школьные курсы, требовали лишь механического запоминания, и потому казались скучноватыми (по сравнению с двумя первыми). В марте в библиотеке мне попалась в руки только что вышедшая книга, повесть о колхозной жизни. Эта жизнь была очень похожа на то, что я наблюдал в окрестных деревнях. Тот же маразм с приказом сеять семена в еще не оттаявшую землю, убирать урожай в дождь и т.д. Но вот приходит в колхоз молодой агроном, становится председателем и в борьбе с райкомом ломает устоявшиеся порядки. Колхоз становится передовым. Секретарь райкома хочет придавить агронома, но вновь пришедший секретарь обкома, сменивший старого сталинца, встаёт на защиту молодого руководителя и выдвигает его секретарём райкома вместо ретрограда, чтобы жизнь расцвела во всём районе. И жизнь в районе «запахла». Агронома перевели в обком. Мне показалась забавной данная схема вхождения во власть. Ведь так недалеко и до Кремля, где уже можно будет рассмотреть причину того, почему ни как не могут построить социализм с человеческим лицом. Я рассказал о своих планах брату, а Витя заявил, что если я таким путём хочу построить себе карьеру, то всё нормально. Но если я выберу этот путь ради идеи, ради того что бы как-то улучшить жизнь людей, то это глупость. Среди начальства, особенно партийного, давно нет идейных. Все живут для себя. Если ты тоже для себя, то ты будешь им понятен, своим. Если будешь идейным, то будешь им опасен, и они быстренько тебя «скушают», запив «водочкой с огурчиком или грибочком». «Так не будь же дураком!» - подытожил он. Но я всё же решил попробовать и послал в «Тимирязевку» запрос об условиях приёма.
Из периода подготовки к экзаменам я слабо, что-либо помню. Пожалуй, только выпускной вечер остался в памяти. Перед его началом часть класса собралась на квартире сестры Коли Першина. Мы, четверо юношей, Першин, Володя Орлов, Саша Огурцов и я, закупили шампанского. Девушки, Варя Голубева, Ида Рубцова, Зина Петрачкова (однокашницы ещё по Абакшинской школе), а так же Зина Каранина, Галя Никитина, Валя Воронцова (подруга Коли), миниатюрная, с длинной косой Надя Кузмина и Рита Рученкова. Позже я узнал, что остальным одноклассницам доступ на «подпольную» квартиру был ограничен девушками, которым мы, парни, поручили организацию «закуси». На вечере нам вручили Аттестаты зрелости. Зине Караниной, моей сопернице за превосходство в классе по математике, вручили золотую медаль за успехи в учёбе. После выпускного бала я пошёл её провожать. Вернулся домой в шесть утра. Мечтал завалиться спать. Но в это утро мужики деревни решили идти в лес рубить ели под столбы для линии электропередачи Абакшино – Колоколово. Дело в том, что в нашей деревне до сих пор не было ни радио, ни электричества. Вместо постели пришлось присоединиться к «обчеству». Но когда пришли на место, не обнаружили лесника. Вернулись (к моей немалой радости). Немного закусил и с наслаждением растянулся на матраце, постеленном на полу прохладной горницы. Далее помню только строки из программы, по которой готовился, даже её шрифт до сих пор стоит перед глазами.
Что бы не отрывать меня по пустякам, семья решила через вологодских знакомых Веры и Коли Кумзеровых купить мне билет на поезд Вологда – Москва (в общий вагон) на указанный мной день. Так надёжней. Ведь никто из нас на поезде не ездил, кроме Виктора, а он был как раз в командировке, и билетов в глаза не видел. А вдруг обманут? Я рассчитал необходимую сумму денег на поездку. Брал по минимуму, зная стеснённость семьи в средствах. Мать настояла, что бы я на всякий случай взял ещё «заначку» в 75 р. В назначенный день около 17-и часов на ж/д вокзале Вологды меня проводили всем кагалом: Вера, Коля, мама и даже Лёля, добивавшаяся, когда я вернусь и увижу ли Красную площадь и Ленина в Мавзолее. Отец остался в деревне «обряжать» скотину. Я сидел в своём вагоне, на своём месте (тогда места в общем вагоне тоже имели номера), вместе с другими пассажирами. Места в вагоне были заполнены почти все. Часа через два в вагон входят два дяди и начинают проверять билеты. Я спокоен. У меня билет есть. Я его дяде предъявляю, а он вдруг объявляет меня зайцем! И требует уплатить штраф и покинуть вагон на ближайшей станции! Почему? Потому, что билет у меня на завтра, и ехать по нему сегодня я не имею права! Платите штраф и покиньте вагон! Вот это удар, вот это помощь знающих горожан! Пассажиры стали за меня заступаться. Они уже знали, зачем и куда еду. В конце-концов дядя согласился не высаживать меня на полустанке, разрешил доехать до станции, где есть касса, закомпостировать в ней мой билет сегодняшним днём и ехать дальше. Но только при условии оплаты штрафа! Пришлось платить. 83 рубля! Заначка сгорела! И ещё 8 р. Ничего, сэкономим. На станции я быстро и бесплатна(!) поставил компостер, вернулся в вагон и уже без приключений прибыл утром на Ярославский вокзал. Да-а-а! Красота! Все три вокзала и сама площадь впечатлили своим великолепием! Масква-а-а! Сел на трамвай и поехал. Через полчаса оторопь прошла. Здесь дома оказались не большими, с обшарпанными, местами треснутыми, стенами. Улицы грязные, в колдобинах. Москва окраинная оказалась похожей на Вологду. Зато городок Тимирязевской академии заблистал всеми своими неподражаемыми красотами. Меня вселили в большую ( по сравнению с нашей избой 6Х6 м вместе с печью) комнату на шесть человек студенческого общежития, в данный момент ими покинутого. Кровать панцирная, постельное бельё белое, большущий стол для занятий, стулья. В комнате я первый. Хорошо. Можно нормально заниматься. Спустился в столовую, ознакомился с ценами. Приемлемо. Купил горячую толстую сосиску, французскую булочку и упакованный бумажный стакан ацидофилина. Набор с минимальной ценой. Съел. Сарделька с горчицей (бесплатной!) – ум отъешь! Ацидофилин с «француженкой» - блеск! Наелся! Всё прекрасно. Денег хватит! Можно успокоиться. А вкуснота-то какая! После деревенской-то еды!
На другой день в комнату подселили трёх парней. Двое из Астрахани, сыновья - один работника обкома, другой секретаря райкома. Оба знакомы еще по Астрахани. Третий парень оказался сыном второго секретаря Воронежского обкома. Они быстро сдружились и умотали смотреть Москву. Вскоре к их копании присоединились четыре абитурьентки из соседней комнаты. Разбитные, модно одетые, довольно симпатичные девицы тоже оказались дочками партийных бонз районного и областного масштаба. Одна из них, Оксана, оказалась дочерью первого секретаря Черниговского обкома. Из разговоров я понял, что ни кто из сдружившейся компании даже близко не прислонялся к сельскохозяйственным проблемам, тем более – работам. Что же их сюда влечёт? Меня тоже приглашали принять участие в прогулках по Москве. Я отказывался, ссылаясь на необходимость готовиться к экзаменам. Но причина была в другом. Я не мог тратить те гроши, которыми располагал, на развлечения. У них таких проблем не было. У них были деньги, у меня нет. Лучше в их глазах я буду «дятлом», чем нищим.
Начались экзамены. Первым было сочинение. Я писал что-то по «Поднятой целине». Тему выбрал из расчета, что в ней смогу высказать точку зрения жителя деревни, каковым я фактически являюсь. Тогда возможно проверяющая сочинение учительница московской школы учтёт мою «сельскость» и будет более снисходительна к ошибкам. Не знаю, эта ли хитрость, или то что, стиснув зубы, я не позволил себе «расплыться мыслю по древу», сжав размер сочинения до предела, но по сочинению впервые в жизни я получил ХОРОШО! Оценка меня окрылила. Географию, биологию растений, физику и химию я сдал на ОТЛИЧНО. Девятнадцать баллов из двадцати возможных – неплохой результат. Из всей «весёлой компании» только один астраханец и две девочки дошли до конца экзаменационного марафона с несколькими тройками и четвёрками. Остальные «сошли с дистанции» на разных этапах, в их числе и Оксана. Двойки.
Только сдав последний экзамен, я поехал смотреть Москву и, прежде всего, конечно, Кремль и Красную площадь. Хрущев только что открыл ворота Кремля для простых смертных. А как же иначе? «Утро красит нежным цветом стены древнего Кремля. Просыпается с рассветом вся советская страна!» Побродил. Постоял у царь-пушки и царь-колокола, обошел вокруг стен, постоял у Мавзолея Ленина-Сталина, полюбовался на Исторический музей и на Казанский собор. Нырнул в глотку ГУМа с его фонтанами. Устал страшно. Добрался до кровати общежития «без ног». На другой день в шесть утра уехал занимать очередь в Мавзолей. Конец очереди нашел в середине Александровского садика. Около 12-ти попал в Мавзолей. Вожди оказались на мертвых, на мертвяков, не похожими. Гладкие, полные лица, даже розовенькие. А где морщины? В какой-то книге я видел фотографии Ленина – последние дни вождя в Горках. Обезображенное болезнью лицо. А у этих лица с портретов. «Как живые» - комментировали увиденное посетители, выходя из Мавзолея. Что же я видел? Тела вождей или их чучела? Вернувшись в студен6ческий городок, прочёл объявление приёмной комиссии – ПРОХОДНОЙ БАЛ 19 . УРА! У меня 19. Списки вывесят послезавтра. Значит завтра можно осмотреть ВДНХ –Всесоюзную выставку народного хозяйства. Её открыли недавно, года два назад, и прожужжали все уши. Конечно, красиво, много позолоты. Мне она показалась какой-то искусственной. На осмотр павильонов потратил почти весь день. Для отдыха заходил в тамошний кинотеатр, заглянул на аттракционы и даже в кафе. Завтра можно покупать билет на Вологду, а сэкономленные рублики не грех и потратить здесь. Удивили деревья, подстриженные шарами или свечками. Ходил по выставке до темноты. Зажглись фонари. Затем вспыхнули прожектора, установленные под деревьями, превратившие их листья в чистейший изумруд. И вот это зрелище меня, наконец, сразило. Невиданное очарование! Сказка!
Утром, не завтракая, побежал смотреть списки зачисленных. Не поверив, снова медленно прочёл список. В нём моей фамилии не было! ПОЧЕМУ!!! Бросился в приёмную комиссию. Но там работали только девушки, выдававшие документы не прошедшим по конкурсу. Все члены комиссии в отгулах. Отдыхают. Я к проректору. А он развёл руками. Мой вопрос не в его компетенции. Надо ждать председателя приёмной комиссии. Ну да, проходной бал 19, это верно, но почему именно я не принят – это не к нему, это к председателю. Я в партком академии. Закрыт. Все в отпусках. Вернутся 1-го сентября. Жду два дня возвращения председателя. Черт меня сунул в это ВДНХ, столько денег потратил! И заначку эта сволочь-контролёр себе прикарманил. Квитанцию-то не дал! Теперь приходится обходиться только хлебом и кипятком. Надолго и на это не хватит. Обошёл весь городок, нашел учебное хозяйство академии. Предлагал свои услуги. Не нуждаются. Там столкнулся с Оксаной. Считая меня зачисленным (19 боллов!), она выболтала много интересного. Оказалось, что вся их весёлая кампания так или иначе была принята в Тимирязевку. Одним привезли липовые справки о трудовом годичном и даже двухгодичном стаже, другим, в том числе и Оксане, устроили пересдачу. Она принята вольнослушателем, будет посещать занятия вместе со всеми, но без стипендии. После первого семестра обычно многих «отсеивают» и она займёт их место. А сюда приходила оформляться лаборанткой.
- Так надо для проформы. Буду только числиться. Ещё не хватало! Работать? С моими-то руками. Кстати, Ленка, нам показалось, тебе она приглянулась, только что убежала. Она тоже вольнослушательница и то же яко бы лаборантка. «Анекдотчику» тоже устроили пересдачу, правда, с переводом на другой факультет. Так что всё хорошо устроилось, буду рада встретиться на занятиях 1-го сентября. Пока.
В начале 1956 году Советское правительство выпустило Постановление, согласно которого военнослужащие, уволенные в запас, и производственники со стажем работы на производстве не менее двух лет имеют первоочередное право приёма в ВУЗы. Мои «сокамерники», точнее их родители, воспользовались этим Постановлением, добыв справки об их «ударном труде» на заводе ли, фабрике ли, или ещё где. Как это возможно, мне не понять, они все моложе меня на год, кто на два, и кончали дневные школы?
Председатель приёмной комиссии на мой вопрос спокойно, тихо, явно демонстрируя усталость от назойливости абитуриентов-неудачников, мне объяснил, что в связи с Постановлением им приходится брать не лучших и наиболее способных, а отслуживших солдат с аттестатами из сплошных троек, да и тройки ли ЭТО? Для нас, Академии, это тоже проблема. Нам очень обидно отказывать в приёме таким талантливых юношей как вы, но так решила партия. Нам остаётся только выполнять, ведь мы её солдаты. Ты же, я думаю, комсомолец и должен всемерно способствовать выполнению решений партии. И т.д. и т.п.Очень горячее и красиво закончил председатель.
- Но проходной бол 19?
- Да.
- У меня 19, почему МЕНЯ не приняли?
-Я же объяснял, много солдат подало заявлений. После них на оставшиеся места приняли тех школьников, у кого 20 баллов, и несколько человек с 19-ю баллами. Вот если бы у Вас было 20, разве бы мы Вам отказали.
-Почему я не попал в те несколько человек с 19-ю баллами? Как их выбирали?
- Они сдали на пятёрки основные предметы.
- Сочинение основной предмет?
- Нет.
- Тогда я тоже выполнил это условие. Почему мне отказали?
- У Вас не опыта работы на земле, нет опыта сельской жизни.
- Этого опыта у меня более всего. Я родился и вырос в деревне, все мои года прошли в работе на земле. Я не горожанин.
- Знаете что, молодой человек, езжайте лучше всего в свой колхоз, подготовьтесь получше и возвращайтесь к нам на следующий год. Наверняка получите 20 баллов и мы Вас с радостью примем. Результаты приёмной комиссии всё равно ни кто пересматривать не будет. До свидания!
- А может быть можно меня определить вольнослушателем и лаборантом на учебных участках? После первого семестра говорят многие отсеиваются, я мог бы занять их место, если сессию сдам? Мне говорили, ток можно.
- Нет. Такой практики у нас нет. И не собирайте всякие слухи.
-А если на другой факультет?
- Везде был конкурс, все курсы укомплектованы согласно полученным оценкам. Вы же предлагаете обходной, не законный метод поступления в ВУЗ. Нехорошо.
- Ректор может изменить решение комиссии?
- Может. Но его нет. Будет в конце сентября, начале октября.
В Тимирязевском райкоме ВЛКСМ ни кого не было, в райкоме КПСС не было ни первого, ни второго секретарей. Оба в горкоме. Будут только в понедельник, а меня уже выгоняют из общаги, требуют забрать документы из приемной. Забрал. В общежитии в одиночестве прикончил полбуханки чёрного с кипятком. Вторая половина на завтра. Денег на билет в общем вагоне до Вологды и на трамвай до Казанского вокзала. Ждать понедельника? Где? Что есть? Сто процентной гарантии того, что добьюсь отмены решения, нет. Если из имеющейся наличности хоть что-то потрачу на еду, как тогда вернусь домой? Будь ты проклят контролёр! Вар ты настоящий!
Утром сдал постель, подписал обходной, получил документы и трамваем уехал на Казанский. Купил билет на вечерний, в середине дня доел последний хлеб. Людей в вагоне было не много. Удалось занять вторую полку. Хорошо. Можно спать. В начале мешали запахи о продуктов поглощаемых пассажирами. Потом и они успокоились. Как же так? В Москве, под «носом» у Кремля такое творится! И где? В главном сельскохозяйственном ВУЗе страны! Ладно у нас в Вологде, Вологда вона где, из Кремля не видно. Какой социализм, какая справедливость при таких партийных вождях районного и областного масштаба?! Утром перед подъездом к Вологде все уселись на нижних полках. Пристали с вопросами. Кое-что рассказал. Качали головами.
-Телефонное право главней и важней советского. Так было и так будет – подвёл итог пассажир лет пятидесяти.
До Веры добрался пешком, там и поел. Она ссудила денежку на автобус, и я вернулся в деревню, в родное Колоколово. Вернулся другим человеком. Идейность, партийность, справедливость, социализм. Он возможен? Идеализм? Вернулся злым, но с твёрдым намерением вернуться обратно в Тимирязевку со справкой ли о двухлетнем производственном стаже или с военным билетом, уволенного в запас солдата. Родные сожалели, что я замахнулся на Москву.
- Поступал бы в наш Молочный институт, как другие, - сетовала мать.
В АРМИИ.
Работать пошел в СМУ (строительно-монтажное управление), базировавшемся в посёлке Молочное. Грузчиком. Там же работал брат. Шофёром. Теперь мы с ним по утрам вместе уходили по рабочим дням. Работа считалась не плохо оплачиваемой, но тяжелой. Но для меня она такой не казалась. Иногда я с напарником попадал на автомашину Виктора. Самым неприятным была незанятость головы, мозга. За время учёбы я привык к тому, что мозг постоянно занят обработкой новой информации. Но вскоре проблема была решена. Я всё свободное время стал посвящать чтению Илатовской находки и записям наиболее интересных моментов в специальную тетрадь, а интересного было много.
Какое-то время ушло на встречи с бывшими школьными друзьями и в частности с Галей Никитиной. Она пыталась поступить на актёрский факультет Ярославского училища. Неудачно. Зина Каранина поступила в Череповецкий пединститут, Коля Першин уехал в Красноярск и там поступил в Политехнический институт на химический факультет, Огурцов – в местный, в Молочный институт, на механика сельхозмашин, Володя «Буш»-Орлов, уехал в Вологду к дяде и там поступил на завод рабочим, затем подал заявление на заочный факультет какого-то политеха. Отец Володи погиб на фронте ВОВ и его матери приходилось крутиться. Ида Рубцова и Рита Рученкова поступили в наш, в Молочный институт на биологический факультет, Зина Петрачкова и Варя Голубева, тоже безотцовщина, попыток поступить не делали. Последняя через год уехала на Целину, где кончила курсы трактористов. Валя Воронцова оказалась беременной, «постарался» мой косоглазый друг Коля Першин. Пришлось делать аборт, благо к этому времени запрет на аборты власть отменила. Остальные устроились кто куда.
В октябре брата послали в командировку в Устюжну, на завершение уборки урожая. Он выпросил у начальства меня в качестве его грузчика. Поездка мне показалась интересной, осень была в самом разгаре, леса сверкали(?) буйством красок. В Устюжну, городок в Вологодской области, приехали в субботу под вечер, поселили в местном «Доме колхозника» вместе с другими «помощниками» местному колхозу. Витя «принял» чикушку и мы уснули. Проснулись поздно. В воскресение колхоз работает, город отдыхает. Мы тоже. Витя уже нашёл знакомцев. Они приняли по чудь-чудь и играли в домино. Я, позавтракав, решил обозреть городок и окрестности. Вернувшись с прогулки, в гостинице обнаруживаю трам-та-ра-рам. Оказалось, ищут меня. В контору вызвали Витю и из конторы СМУ сообщили, что меня военкомат обязывает явиться к нему в Вологду, а посему я отзываюсь из командировки. Брат срочно сыскал шофёра, едущего в сторону Колоколова, посадил меня к нему в кабину и мы отправились в путь. Мне так и не удалось поучаствовать в «битве за урожай» Устюжинского района. В деревню я прибыл в тот же день, перед полуночью, а утром, переодевшись в самое старое и рваное, в сопровождении отца и Лёли отбыл в Вологодский военкомат. Там меня уже ждали «покупатели» - старший лейтенант, лёт чик, и солдат, тоже в голубых погонах с пропеллерами. «Покупатели» команду из 15-17 новобранцев на Вологодском вокзале загрузили в прицепленный к грузовому составу вагон-пульман (в таких последнее время перевозили лошадей, коров и других животных), залезли в него сами, разрешили на прощание помахать своим родным и закрыли вагон. В Вологде к моим провожающим присоединились Кумзеровы, Вера и Коля. Вскоре, медленно набирая скорость, «грузовик» двинулся на Архангельск.
Пульман был оборудован двумя рядами нар, на которых было брошено несколько охапков соломы. По средине вагона на железном листе была сооружена некая железная печурка, частично обложенная кирпичами. Съёмная труба отводила дым в оконце. Было уже поздно. Солдат разжёг печурку, поставил на неё чайник. Старлей пригласил нас сесть поближе к огню, сказал, что мы едем служить в авиационную истребительную дивизию под Археангельск, и объявил ужин. Солдат раздал по банке тушёнки на каждую пару новобранцев, по большёму куску черного хлеба и по ложке. Жирный чай в железных кружках с кусками сахара смягчил сухомятку. Старлей и солдат ели то же, что и мы, правда, офицер «принял» перед тушёнкой стакан водочки. Солдат, по моим наблюдениям, тоже. Не знаю как другим, мне ужин очень понравился. У нас в семье в это время мясо ещё не ели. Оно ещё бегало по полям и нагуливало жир. После ужина двоих назначили дежурными. Они убрали остатки ужина, подмели в вагоне. На утро были назначены другие два дежурных по вагону и три человека на заготовку дров во время остановок, время которых ни кто не знал. Служба началась.
После ужина прошёл «вечер вопросов и ответов». Нас интересовал в сущности один вопрос: «Как служить правильно, что бы меньше получать нарядов вне очереди?». Ответы были просты и ясны. Отношение к нам, новобранцам, тёплое, доброжелательное, без окриков, без намёка на какое-либо унижение. Наконец прозвучала первая за службу команда – ОТБОЙ! Спать на досках, постланных соломой, мне не привыкать, а с сытым животом одно удовольствие. Так служить можно! Эта почти дружеская обстановка продолжалась в течении всех трёх суток нашего движения до Архангельска. Позже я узнал, что наша команда была собрана со всего района из ребят типа меня, т.е. из пытавшихся поступить в ВУЗ десятиклассников, но не прошедших по конкурсу. Команда предназначалась для службы на командных пунктах и в штабах дивизии и её полков. Солдат из этих служб в наше время называли армейской интеллигенцией. По этому за нами послали тоже интеллигентов: боевого летчика, участника ВОВ и Корейской войны и проштрафившегося курсанта высшего военного училища.
На Архангельском вокзале с нами постились сопровождающие, нас, новобранцев, пересадили в грузовик и отвезли в Талаги, место расположения аэродрома одного из полков дивизии. Здесь нас отвели в баню, где мы расстались со своими тряпками и одели армейское обмундирование: белые подштанники и нательная рубаха, галифе и гимнастёрка, кирзовые сапоги с портянками и шинель с серой шапкой. Все мне знакомо, привычно. Портянки накручивать я умел с детства. Под Котовского нас остригли ещё в Вологде. После бани – в столовую, из неё в казарму, помещение типа совхозного коровника, только вместо стоил для коров - двухъярусные, металлические с панцирными сетками кровати. В пространстве между двумя рядами кроватей место для построений. Казарма была почти заполнена. Вновь прибывшим отвели соответствующую часть. Пришел старшина и объясни, что мы находимся в учебной роте, занятия начнутся завтра, а сегодня мы можем написать письма домой, дал бумаги и конверты и продиктовал адрес части для родителей, чтобы они могли нам писать. Утром сон прогнала команда ПОДЪЁМ! Я спрыгнул со второго «этажа» и быстро натянул галифе и сапоги. В это время я и другие увидел походившего к нам солдата, привёзшего нас из Вологды. Все бросили одеваться и сгрудились вокруг него. Мы были рады встрече с ним. Он, по-моему, тоже был польщён такой встречей. Тем не менее, он, объявив, что его назначили командиром нашего первого учебного отделения, потребовал срочно закончить одевание и не опаздывать на построение. Конечно, мы постарались, хотя не всем удалось правильно застегнуть гимнастёрки и затянуть ремни. После выполнения команд старшины РАВНЯЙСЬ!, СМИРНО!, ВОЛЬНО! командиры отделений подошли к своим подопечным и стали проверять застёгнуты ли все пуговки гимнастёрок и затянут ли по норме армейский ремень. Объяснили, что и как бывает при последующих нарушениях ношения формы. В общем, учёба началась. Отработка временных норм на команды ПОДЪЁМ, ОТБОЙ, правила заправки постели, физзарядка при любой погоде вне казармы без гимнастёрки и шапки, учёба уставов, политзанятия, занятия строевой на плацу, марш-броски, отработка строевого шага. Последнее не любил, т.к. ни какого отношения к защите Родины строевой шаг не имел и иметь не будет. Глупость это. Идиотизм. Для меня особых трудностей жизнь в учебной роте не выдвигала. Кормёшка в солдатской столовой тоже. Жаль только, что не было белого хлеба. Единственное, что меня угнетало, так это дурацкий послеобеденный часовой сон. В предыдущей жизни я его не практиковал, поэтому первые 45-ть минут мучился, пытаясь заснуть, потом на 10-15 мину засыпал, а тут орут ПОДЪЁМ. Я вскакивал с больной головой. Боль оставляла через полтора – два часа. Хорошо, что послеобеденный сон практиковался только в «учебке».
В конце первой недели нахождения в учебной роте мне не обосновано, по моему мнению, назначил наказание командир четвёртого отделения, старший сержант, хохол по национальности. Он, по слухам, служил на Новой земле и к нам прибыл дослуживать последние месяцы. После нашей «учебки» его ждал дембель. Это был весьма подлый человек. Над своими подчинёнными издевался, как хотел. После занятий, в солдатское свободное время сядет на табурет посреди казармы и зырит. Увидит что-то у своих новобранцев, подзовёт к себе и объявляет наряд вне очереди – мыть казарму. Бедную казарму его солдатики драили по несколько раз в течении часа. Однажды мне потребовалось пройти в ту часть казармы, где он «царил». Сержант остановил меня, указал на не застёгнутую пуговицу гимнастёрки и объявил наряд, мыть уже трижды мытую казарму. Я вымыл. Он вынул платок, мазнул им по ещё не высохшему месту и приказал повторить мытьё. Я повторил. Потом обратился к своему командиру отделения, рассказал о происшествии, заявил, что наказание считаю форменным издевательством, как и всё, что творит этот сержант со своими подчинёнными. Они, как и я, ещё не привыкли к форме, и не всегда вовремя замечают расстегнувшуюся пуговицу. Пройдёт немного времени, мы привыкнем, и не будем нарушать правила ношения формы. Сейчас это непреднамеренные нарушения. Второе. Считаю, что сержант должен был доложить, сообщить, поставить в известность Вас, мой командир, и уже Вы бы наказывали меня, а не он через Вашу голову, тем более что вы оба находитесь в одной казарме. Поэтому требую поставить вопрос о поведении сержанта на бюро комсомольской организации. Мой командир вопрос о сержанте поставил на партийно-комсомольском активе учебной роты. Я подробностей не знаю, но утром сержант покинул казарму. Дослуживал где-то в другом месте.
Что ещё запомнилось из периода пребывания в «учебке»? Во! На ужин часто давали картофельное пюре, изготовленное на воде, с солёной селёдкой. Против пюре я ничего не имел, но селёдка была воплощением сомой гадости. Однако приходилось есть. Организм требовал восстановления потраченной за день энергии. Кормили нас этим блюдом и позже, уже во время нормальной службы. Но там можно было уже от неё отказаться, заменить, например, на белым хлебом, купленным в солдатском ларке. Потом на гражданке я лет пятнадцать избегал блюда с солёной селёдкой. Но однажды меня угостил селёдкой, посоленной по всем нормам и правилам, мурманчанин и родственник Юрий Иванович Дунаев ( он женат на Вере Рудкевич, а моя сестра Лёля была замужем за её братом). Я Вам скажу это такой деликатес! Лучшей пищи я не пробовал! Вспомнив селёдку из солдатских времён, подумал: «Ни одно ЦРУ не способно придумать и осуществить столь грандиозную операцию по массовому превращению нашего ценнейшего продукта в говно! А наше родное министерство добилось этого одним росчерком пера, точнее утверждением инструкции по засолке. Продававшаяся в магазинах селёдка была не намного лучше солдатской.
«Учебка» длилась месяц и закончилась принятием присяги. Командир нашего отделения, звали его Леонид, отобрал из учебного отделения пятерых: меня, Баранова, Петрова, Марсова и Федора, фамилию запамятовал (его мы почему-то называли чаще всего по имени, без фамилии), и увёз из Талаг в Васьково. Васьково – почти безлюдная железнодорожная станция на ветке Архангельск – Северодвинск (база атомных подлодок). В полутора километрах от станции, среди болот спрятался аэродром двух истребительных полков нашей авиадивизии ПВО. Дивизия была укомплектована страшно секретными, по тому времени супер новейшими истребителями МИГ-15. Недалеко от аэродрома располагались казармы солдат, на удалении километра - офицерский «городок» со столовой для лётчиков, домом офицеров и палаткой для солдат. На его окраине – штаб дивизии и командный пункт дивизии. Там же базировался штаб радиолокационного полка, подчинённого комдиву.
Нас завели в длинный, длинный барак-казарму с входом по средине фасада. Правую часть казармы занимали солдаты радиолокационного полка. В левую - завели нас. Между частями казарм был некий холл, из которого вели двери в соответствующие части. В нашей части казармы справа стояли два ряда двухъярусных кроватей автобата, а слева стояли два ряда таких же кроватей моего взвода, взвода Управления дивизии. Нет, мы не являлись управлением чего-то, мы обслуживали Управление. Первые от входа восемь кроватей принадлежали моему отделению. Самая первая, одноярусная, кровать принадлежала командиру нашего нового отделения, сержанту Лёне Токареву. Увидев нас, точнее нашего командира учебного отделения рядового Леонида, тёски командира нового отделения, с приветственными криками вскочили на встречу и окружили нас несколько солдат. Оказывается, здесь нас с нетерпением ждали пять, отслуживших и с нетерпением ждавших увольнения в запас, солдат. Появился старшина, приказал изъять из вещмешков предметы личной гигиены, вещмешки сдать в коптёрку и указал на пять коек, на которых мы будем спать сегодняшнюю ночь. Завтра перейдём на другие пять, на койки тех ребят, кто уйдёт на дежурство. Эта пятёрка была в наличии и приняла нас под своё покровительство. Они и рассказали, что далее за нашим отделением расположились механики, обслуживающие самолёты командования дивизии. За ними - самое многочисленное подразделение взвода, обслуживающее полигон дивизии, на котором «летуны» отрабатывали стрельбу по наземным целям. Им командовал старший лейтенант. Собственно взводом, полноценным взводом, были они, а механики и наше отделение планшетистов были приданы старлею в качестве нагрузки. Он должен был заботиться о материальном обеспечении приданных военнослужащих, но использовать на общих взводных работах их не мог. По этому выезжал обычно на своих солдатах. Действительно. Механиков он вообще боялся трогать, т.к. любой из начальников дивизии (комдив, начальник штаба, главный инженер и их замы) мог вызвать своего механика на подготовку самолёта к вылету в любое время. Из 15-ти человек отделения планшетистов пять находилось на суточном (24 часа) дежурстве, пять на отдыхе после суточного дежурства и только последняя пятёрка, находясь в казарме, была свободна, но её часто на собственные нужды использовал начальник КП (Командного Пункта) дивизии, и мы, планшетисты, ещё чаще, особенно летом, сами исчезали из казармы под предлогом, что яко бы он нас вызвал. Единственно в чём мы учувствовали, так это в уборке части казармы, занимаемой взводом. Например, в наряде по кухне я не был ни разу за всё время службы.
На другой день в шесть утра ПОДЪ-ЁМ! Вскакиваю, одеваю галифе, сапоги с портянками и без гимнастёрки в строй (в две шеренги). РАВНЯЙСЬ! НАЛЕВО! НА ВЫХОД ШАГОМ МАРШ! Метель, не метель, пробежка примерно в километр, затем зарядка и в умывальную комнату на личную гигиену. Далее заправить койку «по линейке», подшить воротничок, почистить пастой на гимнастёрке и шинели пуговицы и бляху ремня, сапожным кремом – сапоги. Ровно в семь построение. Старшина проверяет внешний вид своих подопечных, т.е. выполнение всего того, что перечислено выше. Если что-то не так – наряд в не очереди! После проверки небольшой перерыв для личных нужд. Вновь построение в полном обмундировании и ШАГОМ МАРШ В СТОЛОВУЮ! Приятная команда! Иногда перед столовой приходилось ждать. Задержалась с завтраком предыдущее подразделение. Затем входим, снимаем шинели и шапки-ушанки в неком подобии гардероба, входим в «зал» столовой и стоя размещаемся вокруг длинного дощатого стола. Команда: СЕСТЬ! ПРИСТУПИТЬ К ПРИЁМУ ПИЩИ! Мы уже набегались и напрыгались. Перловая каша улетает быстро. Запиваем чаем с парой кусочков сахара из алюминиевых кружек и сохранённым остатком кусочка черного хлеба. Не мешало бы ещё хлебушка. Но, увы. ВСТАТЬ! ОДЕТЬСЯ И НА ВЫХОД! На улице снова СТРОИТЬСЯ! СМИРНО! РОВНЯЙСЬ! ВОЛЬНО! Командирам отделений разобрать людей по нарядам!
Наш сержант Лёня Токарев уводит всех на КП дивизии: пять человек очередной смены, пятёрку – свободной смены(она будут нас, новеньких, тренировать) и пятерых нас. Идём в колонне по два по уже наезженной дороге через заснеженное поле. На обочине иногда встречаются кусты ивы (значит, вокруг почва болотистая, мокрая!). При встречных машинах уходим на обочину, в снег. Перед офицерским городком берём вправо. В впереди виднеется заснеженный холмик, из которого почему-то торчит труба или что-то похожее на неё. Рядом какая-то сараюшка. Метрах в пятистах крутится полусфера антенны радиолокационной станции (РЛС). Ещё поворот и перед нами ступеньки, уходящие в низ к крепкой двери. Навстречу к нам поднимается мужик в тулупе с автоматом через плечо. Часовой. И ни какого соблюдения устава караульной службы! Ни команды СТОЙ! КТО ИДЁТ? Ни вызова разводящего, ни прочего! Вот уже точно: где начинается авиация, том кончается порядок! Парень радостно воскликну: «Ну вот и смена!» - и козырнул сержанту. Это был один из членов дежурной смены планшетистов. Оказалось, охранять КП входило в нашу обязанность. Дежурил, т.е. стоял на посту по часу каждый член смены, по кругу сменяя друг друга, не зависимо от звания (рядовой, ефрейтор или сержант). Самым оригинальным было то, что в рожке автомата часового патронов не было! И мы передавали, сменяясь, автомат как обычную вещь, как тулуп, например. Часовой был нужен скорее не для отражения нападения, а прежде всего для предупреждения дежурного офицера по КП о приближении к КП начальства дивизии. По ночам в спокойные сутки начальник смены в нарушение предписаний разрешал поспать часа по три и нам и другим дежурным офицерам. По этому было важно всем, что б нас сонных не застукал комдив или начштаба, и мы, часовые, оберегая и свои интересы, честно выполняли свою обязанность. Надо сказать, что из всех обязанностей именно эта мне была наиболее неприятна. Своей нудностью.
Мы спустились. В закутке разделись и вошли в большой прямоугольный зал. Слева на некотором возвышении располагалась длинна «трибуна», на которой было вмонтировано около десятка телефонов или микрофонов. Вдоль стены стояли три кресла. Два из них предназначались для комдива и начштаба, третье – для дежурного по КП. Во время учений его место занимал проверяющий из округа. В обычные дни комдив и начштаба редко посещали КП. Напротив «трибуны» на расстоянии 60-ти см от стены было установлено в вертикальной раме толстое стекло размером 3Х2 метра. На нём была нанесена контурная карта северо-запада СССР: реки, озёра, ж/д и авто- дороги, Финляндия с Норвегией и граница с ними, крупные города (Ленинград, Петрозаводск, Мурманск, Северодвинск, Архангельск, Харовск, Вологда, Ярославль, Киров, Ухта, Воркута и др. важные города), побережье Ледовитого океана и сам океан до полюса. В центре стеклянной карты красовалось Васьково. Вокруг его, как центра, была нанесена красным цветом окружность. Её радиус в масштабе карты соответствовал пятистам км – предел удаления истребителя МИГ-15 от своего аэродрома. При пересечении истребителем этой окружности его нужно будет сажать на аэродром соседей. Офицер КП должен немедленно приступить к организации этой операции.
Во второй половине зала стоял круглый стол диаметром около трёх метров. Этот стол и являлся рабочим местом планшетистов, отныне и моим. На нём была нанесена подробная географическая карта северо-запада страны, расчерченная как и стеклянная контурная на квадраты вертикальными и горизонтальными линиями. Поверх карты постлана калька, удерживаемая специальными креплениями. По краям и вокруг стола разложено несколько наушников и микрофонов, подключенных к розеткам в основании стола. Рядом с наушниками лежали коробки со специальными цветными карандашами. Кодировка квадратов менялась ежесуточно в 00 часов по команде из округа. На своих картах менять кодировку входило в обязанность планшетистов. На задней стене зала виднелась дверь и четыре укреплённые на стене магнитофона. На них писались все переговоры офицеров КП с находящими в воздухе лётчиками МИГов. Дверь вела в помещение операторов РЛС, где было установлено несколько круглых экранов диаметром см 30. По экрану из его центра «крутился луч РЛС», если луч встречал воздушную цель, она отображалась на экране на несколько секунд яркой точкой с обозначением её координат. При обегании луча экрана точка, если объект двигался, возникала в другом месте, т.е имела уже другие координаты. Если летящий объект подавал спецсигнал «я свой», то лети себе на здоровье. Если нет! Объявлялась тревога по КП. Планшетист быстро одевал наушники и наносил карандашом выбранного цвета по координате цели, диктуемой оператором РЛС, точку на кальку карты круглого стола. Каждая точка соединялась с предыдущей линией. Получался как бы след летящей цели. Координаты поступали через один оборот луча РЛС, т.е. через один и тот жен временной известный интервал. Офицер – штурман специальным циркулем мерил расстояние между точками и тут же определял скорость движения цели, по следующим точкам, наносимых планшетистом, уточнял скорость, направление движения и определял оптимальное место встречи наших истребителей с целью, а следовательно и время взлёта дежурной пары МИГов. Начальник смены (в наше время им был подполковник, майор осетин и майор хохол, соответственно в трёх сменах) в это время объявляет боевую готовность на КПП аэродрома Талаг или Васьково (что выгоднее), по которой лётчики дежурной пары занимают места в кабинах своих МИГов и ждут команды ВЗЛЁТ! Вторая пара занимает готовность номер один. Если подозрительных целей больше, то планшетистов вовлекается в процесс больше, штурманов тоже, а начальник смены может поднять по боевой тревоге и полк, и дивизию, но при этом нужно немедленно поставить в известность самого комдива о возникшей ситуации. Успех перехвата цели зависел от штурмана. Заход истребителя в хвост бомбардировщику гарантировал успех боя первому. Цель и МИГ двигаются на встречных курсах. Чтобы истребитель мог зайти в хвост цели, ему нужно развернуться, а минимальный радиус разворота у МИГ-15 пятьдесят км! Т.е. истребитель должен начать разворот тогда, когда цель от него удалена на несколько сотен км, когда цель не видна ни лётчику, ни приборам МИГа. Если учесть, что по скорости бомбардировщики не намного уступали истребителям, то при несвоевременном развороте можно и не успеть догнать цель. Конечно, качество работы планшетиста оказывало влияние на работу штурмана, на его уверенность в принятии решений. Самым горячим временем было время ежегодных окружных учений (май – июнь). Из-за обилия целей вокруг стола скапливалось до семи планшетистов с наушниками и до пяти штурманов с микрофонами. Каждый планшетист вёл до семи - восьми целей. Дивизионные учения тоже проводились, но их напряженность по сравнению с окружными – не более чем азартная игра.
Пока шла пересменка, нас, новеньких, отправили в небольшую комнату, расположенную справа от входа основного входа, рядом с туалетом. Это была комната отдыха офицеров, в ней они обедали и ужинали, курили, по очереди ночью спали. Мы тоже в ней обедали и завтракали. В общем, она для нас не была запретной. Пересменка кончилась, нас позвали в зал. Начальник КП майор Молочный провёл с нами экскурсию, объяснил наши обязанности и приказал начать тренировки. Мы одели наушники, старшие товарищи стали диктовать координаты целей, пока каждому по одной. Сначала медленно, затем быстрее и быстрее. После обеда (его принесли на КП) тренировки продолжились, но уже с двумя целями. В шестом часу мы ушли в казарму. На следующий день всё повторилось. Через неделю нас распределили по сменам, отслуживших демобилизовали. Я попал в смену Токарева. Начальником смены был майор (осетин), штурманами капитан (вологжанин) и старлей, наш сопровождающий из Вологды. Мы были рады встретить его здесь. Все офицеры КП бывшие боевые лётчики, списанные по состоянию здоровья (ранения, травматизм), участники ВОВ или, в крайнем случае, Корейской войны. Во время последней войны дивизия базировалась в Китае и защищала его небо от налётов американской и английской авиации. Они много нам рассказывали о воздушных боях с «Сейбрами», тоже реактивными истребителями, о том как они уже при численном равенстве удирали от МИГов. Нападали «Сейбры» только при своём численном превосходстве. Не раз наши брали «Сейбра» в «коробочку» (два МИГа по бокам и один сверху) и принуждали к посадке на китайский аэродром. Залетать нашим лётчикам на территорию Кореи бело запрещено. Там на наших МИГах воевали китайцы. Лётчиков строго охраняли, не стесняя их в передвижении, приставленные китайцы, т.к. иностранная агентура не раз пыталась похитить русских лётчиков, что бы доказать участие СССР в войне. Но китайцы ценой собственной жизни предотвращали все попытки. Я заметил: фронтовики люди особого сорта, люди с большой буквы. Среди них я не встречал подлецов, готовых унижать другого человека. Нам среди офицеров КП было комфортно. В два часа ночи нам разрешили поспать. Первая ночёвка на КП. Устроились по укромным уголкам на стульях. Быстро провалился в сладкий сон. В пять общий подъём. Меня отправили сразу на пост. Мороз быстро прогнал остатки сна. Метель прекратилась ещё вчера. Яркая луна на небе, чёткие тени на снегу от ближних кустов и вентрубы КП. Через два часа сменили. Всё-таки внутри КП лучше. Его тепло такое нежное! Вновь тренировка проводки целей на планшете (на круглом столе). В восемь пришла новая смена, сдали дежурство, и домой, в столовую. Отныне каждые третьи сутки я буду проводить здесь, на КП дивизии. Завтрак привёл нас, молодых, в восторг! Дежурный наряд по кухне к концу завтрака делает запасы для себя и некий НЗ для начальства (вдруг зайдёт с проверкой). Мы приходили со смены последними. Наряд уже «наелся от пуза», начальство не пришло, и все излишки достались нам. Каждому по большой тарелке «стогом» перловой каши обильно политой вкуснейшей подливой! А сверху по ложке жареного мяса! По кружке чая с тремя порциями сахара! И хлеб! По две порции! Выходили из столовой с осоловевшими глазами. В казарме разделись и в койку. По-моему я заснул прежде, чем положил голову на подушку. По казарме как обычно бегали, стучали, спорили, даже пели. Но я ничего не слышал. При полном желудке сон особенно сладок! Разбудили, чтобы идти на обед. Есть не хотелось, лучше бы поспать, но идти надо. Ужен скуден. Обед пропускать нельзя. После обеда привели в порядок обмундирование, далее личное время, можно почитать, послушать радио, написать письмо родным или просто побазарить до отбоя.
Венгерские события конца 1956 года мы встретили в казарме «учебки». По дивизии была объявлена боевая тревога и все наши офицеры исчезли из казармы. С нами занимались только командиры отделений: изучали уставы, проводили политзанятия, т.е. читали газеты, слушали радио. Даже строевые занятия отменили. Из сообщений получалось, что кто-то поднял в Будапеште типа антинародное восстание, но некий Имре Надь, друг Советского Союза и верный ленинец возглавил революционное правительство. Он даже по нашему радио поклялся в верности интернационализму и коммунизму. Но вскоре его объявили приспешником империализма и агентом США. Почему? Как? В Венгрию вошли наши танки с новым революционным правительством во главы с Яношем Кадером. Танки переехали баррикады Будапешта и все успокоилось. Куда девался Имре Надь не ясно. Радио забыло сообщить. Офицеры в нашу казарму вернулись через три дня. Боевую тревогу заменили готовностью номер один. Затем всё успокоилось.
События Египетско-Англо-Франко-Израильской войны я встретил уже на КП дивизии в составе дежурной смены. Собственно, сама война или, как тогда писали газеты, Англо-Франко-Израильская агрессия шла себе и шла, нам не мешала, нас не трогала. Египту становилось всё туже и туже. Абдель Насер стоял уже перед капитуляцией. Вдруг вечером, мы уже пристраивали стулья по углам, чтобы прилечь на пару часиков, на столе у дежурного по КП резко зазвенел вечно спящий телефон округа. Флегматичный подполковник поднял трубку, секунд 10-ть послушал, да как заорёт: «Боевая тревога!». Все бросились по своим местам. Наши штурманы тут же подключили КП полков дивизии, штаб дивизии к микрофону подполковника и он им всем объяви боевую тревогу. Затем позвонил на домашний комдиву и продублировал на домашний начштаба. Через 15-ть минут начальство уже было на КП и в своих креслах принимало доклады. Две пары МИГов барражировали в небе аэродрома, пилоты двух дежурных эскадрилий сидели в своих самолётах, готовые взлететь в любую секунду. Остальные пилоты дивизии находились в пути. Через пять минут доклады комполков: «Весь лётный состав на аэродромах». К нам на КП прибыло отделение коменданского взвода охраны. Теперь они будут охранять КП. Вся смена планшетистов вокруг стола с наушниками. Прибежавшая свободная смена с ППШа, на этот раз с патронами, сдав оружие в спецсейф КП, удалилась в комнату отдыха. Теперь нас десять. Когда первый раж прошёл и была выяснено, что воздушных целей в зоне ответственности дивизии нет, нас, чтоб не мозолить глаза генерал-майору, не мешать офицерам штаба, рассредоточились по уголкам. Комдив доложил в округ: «Дивизия приведена в боевую готовность». Что-то выслушал, пошептался с начштаба, который непрерывно принимал доклады от обеспечивающих подразделений, в т.ч. о запасах горючего и боезапаса. Постепенно выяснялась, тревога не учебная, действительно боевая. Комдив несколько раз звонит в округ. В конце концов выясняется: Жуков поднял всю армию страны по боевой тревоге. Вся авиация закавказского округа поднята в воздух и кружит в небе Турции и Израиля как у себя дома! Ни чего себе! Прошёл слушок: Черноморский флот прошёл Дарданеллы. Это что, война? С кем? Чёрт! Ночь прошла в тревожном ожидании. В воздушном пространстве ответственности дивизии и у соседей было необычно «тихо». Утром по радио объявили ультиматум Хрущёва к правительствам Англии, Франции и Израиля: В течении 24-х часов прекратить агрессию против миролюбивого народа Египта. К восьми часам КП почти опустел. Стало известно, что ультиматум принят, назначены переговоры. Гамаль Абдель Насер спасён. Авиация Южного округа вернулась на свои базы, Черноморский флот пока в Средиземном море. Боевая тревога отменена, дивизии назначена повышенная готовность. Наша смена пошла в столовую и СПАААТЬ! Вскоре в Советский Союз прибыл с визитом спасённый и был принят с большой помпой, на грудь повесили золотую звезду Героя Советского Союза. В ответ молодой революционер (его организация Свободных офицеров в 1952 году совершила переворот в Египте и изгнала английских колонизаторов) просыпающейся Африки поклялся в революционной преданности и вечной дружбе. Совсем недавно КПСС объявила, что национально-освободительные движения в Африке является главнейшим моментом нашей эпохи и ярким подтверждением скорой победы коммунизма во всём мире. Наша поддержка революционера Насера послужит примером для подражания другим лидерам Черного континента. Однако дружба оказалась не долговечной. Вскоре ласковый египетский «телёнок», насосавшись Советской «бурёнки», переключился на чудь не забодавшую его английскую «бурёнку». Однако построить Асуанскую плотину всё таки пришлось. В горячке пообещали. Приходится выполнять. Народный фолклёр так охарактеризовал сей исторический египетско-советской дружбы:
Герой Советского Союза
Гамаль Абдель
На всех насёр!
Опыт же Насёра по «дойке» Союза приняли на вооружении все без исключения «революционеры» Черного континента.
В дни моей юности и молодости обеспечение колхозов ГСМ было главной проблемой, головной болью их председателей. Сколько миллионов годовых фондов ГСМ среднего колхоза было сожжено в небе Союза, Турции и Ближнего Востока в дни кризиса не трудно сосчитать. Добавим расходы на «дым» из выхлопных труб на земле и море. В результате получим не менее чем двухлетнюю потребность всех колхозов и совхозов страны. Это оценка убытков. А вот что получила взамен за эту супер рискованную операцию моя страна, каков «гешефт» в реальном, материальном, так сказать, выражении, этого мне не известно до сих пор. В своё время мне говорили о неком моральном приобретении, о росте престиже страны. Но мораль предназначена и применяется для упорядочивания взаимоотношений между людьми как индивидуумами. Для взаимоотношений между странами людская, человеческая мораль не применима и никогда не применялась. В этой области действуют другие законы. Престиж страны вообще понятие эфемерное, относительное. Он зависит от точки зрения. Всегда на любое событие существует по крайне мере две точки зрения, и они противоположны. Обидно, что «кремлёвские мечтатели» независимо от своих политических убеждений до сих пор гоняются за химерами престижа страны в ущерб материальных выгод моей Родины.
В первое время службы немалые неудобства нам доставляли воздушные шары. Только пристроишься на стулья прикорнуть на часок-другой, и вдруг трееевоогаааа! Бывало, в горячке в воздух поднимали аж всю дежурную эскадрилью. Но шары летели высоко, при приближении МИГов поднимались ещё выше. Наш район шары пересекали обычно с юго-запада на северо-восток. В конце концов пришло указание на шары не реагировать.
В газетах того времени часто писали о нарушениях наших воздушных границ самолётами НАТО. Публиковались ноты протеста. Говорили, что целью таких полётов являлась разведка наших РЛС и их частот. из районе Ленинграда к нам не раз поступала информация о движении воздушных целей не отвечающих сигналом «я свой». Наши штурманы нам говорили, что полёты над ИХ территорией НАШИ самолёты тоже совершают, особенно в районе Аляски. У нас нет высотных самолётов типа У-2. Поэтому из ТУшек выбрасывали всё, всё и устанавливали спецаппаратуру. Пилоты уходили на разведку на свой страх и риск. Когда самолёт возвращался, набегала команда и быстро, быстро снимали аппаратуру, возвращала вооружение и прочее. Когда на аэродроме появлялась команда американского атташе, Тушка была уже столь же невинна, как невеста короля. Американцам представляли её экипаж, объясняя вторжение самолёта в воздушное пространство США ошибками пилотов и отказом навигационного оборудования. Иногда пилотов по настоянию их атташе судили военно-полевым. Из суда пилотов увозили в «воронке» с решетками, лишенных званий и наград. Однако через пару дней им вновь возвращали погоны с дополнительными звёздами, все ордена с орденом Ленина в придачу и новые паспорта с новыми именами. Служить отправляли в другой конец великой страны. Я не гарантирую достоверность сего рассказа. Передаю что слышал, так сказать, за что купил, за то продал.
Первое Мая 1957 года попало на моё дежурство. Началось оно тихо, спокойно, как-то сонно. Праздник! Проверяющих точно не будет. Вдруг из округа - готовность № 1! Наш подполковник продублировал приказ, связался с комдивом. В нашем небе всё тихо. В чём дело? Постепенно разъяснилось, из Ирана летит американский У-2, уже пропорол весь Среднеазиатский округ, приближается к Свердловской области. Ни одному ПВО сбить самолёт не удаётся. Уральский округ поднял МИГи, но они не могут подняться на такую высоту. Стрельнули по У-2 новой ракетой, сбили своего МИГа, стрельнули второй. СБИЛИ!!! Готовность №1 отменили. Перешли к обычной праздничной, повышенной. Позже узнали: лётчик У-2 остался жив, ещё позже его фото увидели в газетах. Пауэрс. МИГу повезло меньше. Однако полёт высотника У-2 не был последним. Через две-три недели, опять в моё дежурство, очередной У-2 днём из Балтики вторгся в наше воздушное пространство и прошёл над Карелией до Мурманска. Там повернул в Норвегию, где сел на базе НАТО. В районе полёта самолёта погода стояла лучше не бывает, видимость 200 %! У-2 сфотографировал все(!) наши секретные объекты в Карелии! Наше ПВО было абсолютно бессильно. Через месяц на вооружение нашего округа поступили ракеты. Больше У-2 в нашем небе не появлялось, иногда полетает над Финляндией, потрётся о границу и уходит в Норвегию. Шары тоже исчезли, как и сообщения в газетах о нарушении воздушного пространства СССР кем бы то ни было. Зато участились ночные полёты бомбардировщиков США. Заразы! Взлетают по ночам с аэродромов Аляски и вылупляются из-за Северного полюса. Мы только-только заснули на стульях и вдруг «ТРЕВОГА!». Хватаем наушники, ведём цели, с Новой Земли взлетают истребители, с аэродромов нашей дивизии целая эскадрилья. А эти паразиты прут по прямой на Архангельск, на Северодвинск! Иногда до десятка целей! Несколько раз на КП приезжал даже комдив. А эти дойдут к нашей воздушной границы, скользнут по ней и обратно за горизонт в Аляску, или в Норвегию. Конечно, следует команда отбой, МИГи садятся на аэродромы, но поспать уже не удастся. Время вышло. Что им, америкосам, днём-то не летается?!
По прибытии из «учебки» на постоянное место службы в казарму Васьково, мы, комсомольцы, а таковыми были все, сдали свои учетные карточки и погасили долги по комсомольским взносам. Принимал их солдат, секретарь комсомольской организации взвода, сидящий на дембельских чемоданах. От него узнали – будет отчетно-перевыборное собрание. Во взводе почти поголовно все комсомольцы. Секретарь в таком взводе третий человек после комвзвода и старшины. Выгодно. И я решил «назначить» себя на эту должность. Московский опыт ясно показал: партия и комсомол для того и существуют, что бы через них устраивать, решать свои личные проблем. Вскоре состоялось собрание. Естественно на него явились старшие товарищи, члены КПСС комвзвода, старшина и майор, помощник начштаба дивизии по политической работе в Управлении. Сразу после отчетного доклада попросил слова я. Что-то похвалил, что-то предложил улучшить, что-то усилить, что-то охватить, отметил невыразительность «Боевого листка» (уже профессионально, исходя из опыта работы в школьных стенгазетах). В общем, обычный набор демагогических фраз, не раз мною слышанных от комсомольских и партийных вожаков из любого райкома. В конце выступления скромно попросил извинения, за то, что я «салага» по неопытности может и не правильно что-то понимаю. Садясь, по глазам майора я уже понял – назначение состоялось. Когда прения кончились, он лично предложил мою кандидатуру на голосование. Комвзвода и старшина не возражали. Положение секретаря предоставляло мне право самостоятельно (не в команде) посещать офицерский городок, ибо там находился штаб, а в нём сидел мой куратор, майор. Он утверждал мои планы, мои отчеты, снабжал материалами для политработы и т.д. Но главное, я получил доступ к библиотеке, расположенной в «Доме офицеров». Кстати, о моём первом посещении его.
31 декабря 1956 года в моей смене был отсыпной день. После обеда сержант Токарев обе смены построил и повел в офицерский городок. Куда? Зачем? Узнаете. Не пожалеете. Пришли в этот самый «Дом офицеров». Оказалось, начальник КП (завхоз в гражданской интерпретации) майор Молочный, наш начальник вне дежурства, по просьбе начальника (завклубом в гражданской жизни) указанного выше «Дома» поручил нам помочь в подготовке «Дома» к вечеру, посвященному встрече Нового 1957 года офицерами и членами их семей в/ч 19055. Мы из кинозала вытащили все кресла, установили елку, на втором этаже в разных залах установили столы, стулья, радиоаппаратуру и т.д. и т.п. Надеялись, что нам удастся раствориться в тёмных закоулках «Дома» и втихую поучаствовать в празднике. Но.… В начале 12-го нас стали выпроваживать, разрешив, правда, зайти в буфет. Мы там купили, кажется 3, бутылки портвейна(!) (солдатам запрещено употреблять даже пиво!), несколько пачек печенья и каких-то конфет. На улице, оставив меня за старшего, хотя в команде были солдаты служившие второй год, ибо положение комсомольского секретаря ставило меня выше их, наш сержант Лёня Токарев и Леонид растворились в недрах офицерского городка. Их ждали кажется поварихи столовой для лётного состава. Мы же решили забрести за «Дом офицеров» и на его задворках, подождав, встретить Новый год портвешком. Сугробы по пояс. Благо мы в валенках. Ветерок северный, резкий, сухой, задувает в щель между шапкой и воротником шинели. Пробрались, обтоптали пространство. Место укромное, нас не откуда не видно. Слышна музыка. Разлили по полстакана (стаканы мы тоже прихватили). Подняли за уходящий 56-ой. Заели печеньем. Не та закусь. Как-то сам собой возник разговор на тему ТОВАРИЩ. Мы к офицерам и они к нам своё обращение начинаем со слова ТОВАРИЩЬ. В боевой обстановке, на службе это обращение нормально, слух не режет. Если умирать в бою, то мы все товарищи. А вот сейчас? Они там, в тепле, за столами не «хилыми», а мы здесь, на задворках, в сугробе и на колючем ветру. Получается, по факту, они господа, золотопогонники(!), а мы? Если уж мы не хамы, то по крайне мере мы «серая скотина». Что-то много лицемерного в этом обращении ТОВАРИЩ. На этом и сошлись. По времени подходила полночь. Разлили остаток. Стали ждать боя Курантов. Кисти без перчаток коченели. Наконец музыка за стенами смолкла, бой часов, последний удар, наше сдержанное У-Р-Р-Р-А! За Новый 1957 год! Глоток уже захолодевшего портвейна и быстрей, быстрей руку в солдатскую перчатку. Пальцы ломит от холода. Закопав булки в сугроб, выбрались на торную дорогу и построившись в колонну по два двинулись, следя за строем. Каждый понимал, у встречных патрулей колонна не должна вызывать замечаний! Не вызвала, дошли благополучно и тихо-тихо по койкам, казарма уже во всю храпела.
1-го января праздник. Подъём на час позже, т.е. в 7.00. Никаких пробежек, никаких зарядок. Умылись, построились и в столовую на праздничный завтрак – к чаю по куску белого хлеба! Вернулись в казарму и весь день мы свободны, сидим в казарме. Всё равно идти некуда, кругом снежная пустыня. Ни каких дорог вокруг нет. Летом тоже. Снег стает, зато оттают болота. Из казарм одна дорога, на ж/д станцию через офицерский городок. Но там патрули. Не пропустят. Так что идти не куда. Увольнительных у нас тоже нет. По той же причине – ходить не куда. После обеда обещают кинофильм в солдатском холодном клубе. Так что сидим. Базарим. Вспоминаем гражданку. Наши соседи, авиамеханики рассказали пару смешных историй происшедших с «батей», т.е. с комдивом. Высказали сожаление, что Хрущев сократи выплаты солдатам. Какие выплаты? До середины 1956 года авиамеханики ежемесячно получали по 350 рублей в месяц, теперь 35 рублей. Всем остальным солдатам тоже срезали в выплаты. Значит наши предшественники, планшетисты получали по 200 рублей? Да. Неплохо. Я вспомнил, что Виктор под расчёт получал за более трудную работу 450 р., при этом должен был и одевать, и кормить себя сам! Но на гражданке трудно, надо сокращать расходы на армию. Наверно. Но почему наши сверстники, устроившись на многие не колхозные предприятия, получают зарплату, живут дома, ходят на танцы, встречаются с девушками и имеют освобождение от армии. И через два года, получив справку, имеют преимущественное право на поступление в ВУЗ, а нам нужно служить три года, что бы получить тоже право. А тем парням, которым «посчастливилось» попасть в морфлот, - аж четыре года! В Конституции говорится о всеобщей войнской повинности. По факту всеобщей нет, а в деталях различна. Морячки-то в чём перед Родиной провинились? А мы? У пехоты 2-а с половиной года. Нам, значит, добавили за наше среднее образование и примерное поведение. При отборе призывников во флот и авиацию к ним предъявляют повышенные требования не только к их здоровью. Кроме того, наш быт чем отличается от быта заключённых? У них место нахождения огорожено колючей проволоки. У нас колючки нет. Вместо неё сугробы или непроходимые болота. И ни каких увольнений, ни каких девушек, только койка, правда, не в тесной камере, а в большой казарме. Но в пересчёте квадратных метров на солдата результаты совпадают. Уух!! Как много узаконенной партией и правительством несправедливости! Справедливость это не равенство в нищете. Справедливость это равенство перед законом, равенство в обязанностях перед Родиной, соблюдение основного закона социализма: от каждого по способностям, каждому по его труду. Партия устами Хрущева объявила: «В СССР социализм построен». В чём дело?
После обеда появились наши «самовольщики», сержант Лёня Токарев и рядовой Леонид. Мило беседуют со старшиной. Как интересно. Старослужащие рассказали. Леонид, старшина и старшина нашей бывшей учебной роты друзья по несчастью. Все трое учились в военном училище. Ушли в самоволку на свидания с девушками. Выпили. Местные парни затеяли драку с двумя будущими старшинами. Приехала милиция и их забрала. Леонид пытался объяснить милиции, что виноваты местные парни. Но его тоже забрали. За кампанию. Протокол в училище. Там хотели не только отчислить из училища, но даже согласиться сдать их в гражданский суд. Вмешался генерал, отец Леонида. Сначала хотел вытащить одного сына, тем более, что на Леонида почти небыло материала. Но сын уперся, потребовал спасти и своих товарищей. Клялся, что на его друзей напали, и они были вынуждены защищаться. Генералу удалось спасти от суда всех троих, призвав в армию. Теперь они зарабатывают себе характеристики, чтобы восстановиться в училище. Им даже зачли год учебы за год службы, так что в 57-м они вернуться в училище. Леониду тоже предлагали сержантско-старшинскую должность, но он выбрал должность рядового планшетиста. Старшина конечно всем обязан своему другу, а по сему не мешает ему «отлучаться по нужде». Ну а Леонид берёт Леонида. Там, куда они ходят, тоже две Нади.
Освоившись с новой обстановкой, стал думать, чем занять мозг. Он же уже привык за время учёбы к регулярному получению новой информации. Армейская однообразность, рутинность утомляла, раздражала. Вот бы сюда Илатовскую находку! Но нельзя. Решил проработать вопрос поступления в Университет марксизма-ленинизма (УМЛ).На заочный. Может, разрешат? Всё-таки вопрос политический. В моей голове накопилось много вопросов к строящемуся в стране социализму. Захотелось лично ознакомиться с истоками теории коммунизма и социализма. Написал в Вологду с просьбой разъяснить условия приёма. В тайне надеялся, если примут, то для сдачи экзаменов буду ездить в Вологду, а там и дома побываю. Ответили, но сообщили, что военнослужащих срочной службы в Университет принимать не разрешено. Тем не менее, прислали программу первого курса. Я пошел в библиотеку и стал брать и читать указанные в программе книги. Начал с книг коммунистов-утопистов, затем пошли работы Г.В.Плеханова (по ним учился в своё время сам Ленин) и первых марксистов России, их критика Лениным и, наконец, его первая крупная работа «Развитие капитализма в России». Она меня повергла в шок. Оказывается, в царской России рабочим платили больше, а крестьяне жили лучше! Это по данным, которые собрал сам Ленин! В конце концом я понял: ответов на мои вопросы в литературе, изучаемой в УМЛ, мне не найти. Интересно, что книги я стал брать на дежурство и читал их в тихие моменты дежурства, что было категорически запрещено. Но ЭТИ книги запретить читать ни кто не решился. Вскоре ко мне присоединился Юра Петров, затем Виктор Баранов, как и я первогодки. К стати, «моя» литература помогла им выбрать будущую профессию. Петров поступил в Воронежский, а Баранов в Ярославский университет, оба на юридический факультет.
В 57-м году Жуково отстранили от руководства армией. Его обвинили в грубости и волюнтаризме. Не знаю на счёт волюнтаризма, но за грубость армия Жукова не любила. Офицеры-авиаторы тем более. На КП дивизии новость устранения Жукова встретили с одобрением. Офицеры говорили, что Жуков человек корыстный, безжалостный, для достижения победы солдат не жалел, и вообще воспринимал их как расходный материал. Говорили, что во время войны армия его не любила. Наибольшей популярностью тогда пользовался Рокосовский за бережное, заботливое отношение к солдату. Те же суждения я слышал в своих деревнях от бывших фронтовиков. Грубость Жукова стала нормой для его выдвиженцев, которые во всё ему подражали. Однажды на наше КП (ещё до меня) явился проверяющий генерал из центра. Увидел небольшой кусочек штукатурки около выходных дверей. «Что это такое?»- грозно спросил генерал. «Щикатурка» - ответил начальник КП, белорус по национальности. «Чтооо?» - заорал проверяющий,- «Объявляю выговор! Отстранить от должности!» Других замечаний на КП не нашлось, каких либо рекомендаций проверяющий не высказал. Уехал. Майора, начальника КП, от должности отстранили. Вместо его назначили хохла, майора Молочного. Прежний начальник КП стал штурманом без перспективы продвижения по службе. Выговор, назначенный генералом из центра, мог снять только генерал той же должности. В округе такой должности не было. Так и остался в личном деле бедняги неснимаемый выговор. А с выговором, как очередное звание давать? Объявлять выговор за кусок «щикатурки»? По-моему, генерал, не способный сделать замечания или рекомендации по существу, а вместо этого всё внимание сосредотачивающий на «щикатурке», некомпетентен и занимает чужое место.
Летом 57-го года, как впрочем и в следующие годы, свободная смена (если не вызывал на КП майор Молочный на какие-то хозработы), а после обеда и ночная смена, в тёплые солнечные дни уходила на местное озеро купаться. Озеро не большое, размером со стадион, с холодной, чистой, удивительно прозрачной водой. Вокруг озера росли северные не высокие ивы, корни которых подходили к самому краю его берега. Дно озера и особенно подводная кромка берега были устланы корнями и сломанными стволами этого дерева. Поэтому купаться приходилось весьма осторожно. К нам иногда присоединялась подруга Лёни Токарёва. Если вдруг смену срочно требовали на КП, за нами прибегал специально оставляемый в казарме дежурный. Для комвзвода мы конечно же яко бы были на КП.
Я не курил и на сэкономленные деньги, выдаваемые на курево, к концу 1957 года мне удалось купить короткофокусный фотоаппарат «Смена» с приспособлениями для проявки плёнок и фотографий. По самоучителю, взятому в библиотеке, научился фотографировать. Проявлял после отбоя в коптёрке с разрешения старшины. Фотографировал своих товарищей, чему они были весьма рады. Свои (мои) фото они срочно отправляли родным. Свою первую фотографию я сделал 1-го января 1958 года. На ней запечатлен Витька Баранов (уже ефрейтор), сержант Лёня Токарев и Геннадий из Челябинска, отлично исполнявший нам чечётку. Он до армии посещал в доме культуры танцевальный кружок. Витька был моим главным конкурентом. На прошедших в июне всеармейских учениях он устойчиво вёл на одну цель больше чем я. По итогам учений мы оба получили по лычке (ефрейторской), но он в дополнение ещё и отпуск. Я же поехал в отпуск только в марте 58-го года. Кстати, первым из нас, первогодков, в отпуск поехал Сергей Марсов из Харовска. Его девушка вдруг перестала писать. От товарища получил письмо, что у Серёги появился конкурент. Серёга не находил себе места. Мы, его друзья, посоветовали, что бы его мать через дочь, серёгину сестру (она работала в больнице), прислала на имя командования части заверенную врачом телеграмму о серьёзной болезни. Телеграмма пришла, Серёга уехал. Вернулся счастливым. Конкурента устранил, а через месяц получил письмо, что он будет отцом. С тех пор он находился в состоянии ожидания дембеля. Я переписывался с двумя одноклассницами Зиной Караниной и Галей Никитиной. Первую я провожал с выпускного, а со второй часто встречался после возвращения из Москвы. Обе прислали весьма эффектные фотографии. В отпуске встречался с обоими. С Никитиной часто, она жила в километре за Молочным. К Зине пришлось ехать на поезде в Череповец. В отличие от Серёги, все мои мысли были сосредоточены, прежде всего, на будущем поступлении в ВУЗ. Потому шансов устроить своё будущее со мной у девушек не было.
К концу 57-го года я завершил свой «роман» с теоретическим марксизмом и окончательно пришел к выводу. Возвращаться в Тимирязевку не буду. Теория теорией. Практика практикой. В нашей стране они почему-то не пересекаются. Брат прав. Съедят и не подавятся. У них свои интересы, и ни какого романтизма и идеализма. Хрущев часто и много выступает. Послушаешь и всё небо в радуге, почитаешь письмо родителей и всё неба в хмурых тучах. Вернулся к наиболее любимым предметам – физике и математике. Разослал запросы в несколько ВУЗов об условиях приёма и о сфере использовании выпускников. Проанализировав ответы, я нацелился на МФТИ. Кроме того, что выпускников этого ВУЗа направляют на работу в научно-исследовательские институты и конструкторские бюро (туда же направляют выпускников и некоторых других ВУЗов) важнейшим фактором в принятии решения явился срок начала приёмных экзаменов. У всех приём начинался с 1 августа, в МФТИ – с 1-го июля! Значит, я смогу удрать из армии на месяц раньше! Ознакомившись со сборником экзаменационных задач прошлых лет по математике и физике, я обнаружил, что решать их я не умею, в школе решению таких задач меня не учили! Пришлось учиться самому. Им (задачам) я стал посвящать всё свободное время. Постепенно стало получаться, и от решения этих задач я стал даже получать удовольствие. Заново повторил теорию. К середине 1959-го года самоподготовка или саморепетиторство успешно завершилось.
А пока нас раздражала внутриболотная изоляция. Увольнения не практиковались, т.к. некуда идти. Однако ряду старослужащих удалось протоптать кое-куда дорожку. Они уходили в самоволку. Засекали. Наказывали. У одного из парней нашего взвода уже третья подряд провальная самоволка, причём поймали его патрули, а, следовательно, об этом узнало большое начальство. Стоял вопрос о передаче дела в военный суд, а там наверняка стройбат. Ко мне подошел старшина и потребовал разбора дела на комсомольском собрании. Собрание, конечно, я объявил, но посетовал Леониду, что душа не лежит осуждать солдата третьего года службы. Надо бы как-то защитить парня. Почему не увольнений? Мы что, в тюрьме? Однако Леонид посоветовал другое. Собрание открылось как обычно. На нем, конечно, присутствовали члены КПСС взвода, а также наш майор-куратор из Управления, капитан - секретарь парторганизации Управления и какой-то мне незнакомый капитан, с которым майор почему-то был необычно любезен. Старшина изложил суть проступка и сел. Как только я объявил прения, поднялся лес рук. Предоставил слово одному, другому и т.д. Все выступавшие резко осуждали сержанта, требовали исключения из комсомола. И рядовые, и другие сержанты, сослуживцы. Потом выступили несколько рядовых из его отделения. Осудили поступок, но отметили его положительные стороны, рассказали, как он им помогал освоить новую для них военную профессию, о его терпении и т.д. Предложили строгий выговор, т.к он хороший командир, требовательный, но справедливый. Следующий выступающий, сержант, настаивал на исключении. Нельзя подрывать основы армейской дисциплины! Перед принятием решения, пошептавшись с незнакомцем , выступил майор и высказал мнение, что товарищ сержант на всю жизнь запомнит всё то, что было сказано в его адрес его товарищами и можно ограничиться строгим выговором. Сержанту объявили нужный выговор. Гости ушли довольные. Им даже не пришлось выступать. Шоу им понравилось. Коллектив здоровый, социалистическая сознательность на высоком уровне. Сержанта оставили на отделении, лычек не сняли. Они не догадывались, что все выступления мы готовили и каждому выступающему предложили текст с концовкой (наказанием). Убедили, что только так мы убережем товарища от суда. Особенно гостям понравилась «принципиальность» молодых солдат из отделения сержанта. По-моему старшина догадывался о спектакле, но молчал. Ему скандал был не к чему. Он готовился вместе с Леонидом вернуться в училище. Как я потом узнал, ему в характеристике наше собрание отметили, как успех в его партийной работе среди подчинённых. Позже, уже в институте, мы не раз применяли этот метод для спасения своих товарищей. На каждый не обоснованный запрет, необоснованное ущемление прав всегда можно найти своё шоу.
Наши сверстники, рабочие заводов получают зарплату, после работы свободны и имеют ежегодный отпуск. Нам недельный отпуск дают за особые заслуги. Большинство солдат до конца службы не получают отпуска. У меня возникла идея слинять из части на две-три недели. Для этого достаточно подать заявление-рапорт о направление в какое ни будь военное училище. Это солдатам разрешалось и командованием приветствовалось. Приём проводится в конце лета, время хорошее. Нужно выбрать училище, которое расположено в хорошем месте. По справочнику определил, этому условию удовлетворяет училище военно-морской авиации в Таллине. Идеей поделился с друзьями – Барановым, Марсовым, Мишиным. На моё предложение подать рапорт о направление в данное училище все трое заявили, что они не хотят поступать в военное училище. «А кто Вам предлагает поступать?» - спросил я. Последовала немая сцена.
- Мы приезжаем, отдыхаем, пытаемся сдать пару первых экзамен, и проваливаем последний. По-моему каждый из нас может прикинуться дураком. Возвращаемся в часть, продолжаем служить, отдохнув в Прибалтике, как в отпуске. Вы против? - разъяснил я.
Ну, конечно, теперь каждый согласился принять участие в «прибалтийской экспедиции». Подали рапорты, в апреле 1958 года прошли в Архангельске медкомиссию. Стали ждать письма из училища. Наконец-то, хоть ненадолго сменяем эти болота на балтийские волны! Вдруг в штаб всю четвёрку вызывает наш майор и с грустью объявляет, что решением Правительства Таллиннское военно-морское лётное училище закрыто. Увы. Прокатится к морю на «халяву» не удалось.
В сентябре уволился сержант Лёня Токарев. Меня назначили на его должность, прилепили лычки младшего сержанта, и я стал получать 100 рублей. Уехали в своё училище старшина и Леонид. Кто займёт место старшины? Временно назначили приходящего «макаронника» (сверхсрочника). Он нам не понравился. В казарме он появлялся в 6 часов и уходил в 20.00. Дисциплина начала падать. В коптёрке после отбоя я собрал членов комсомольского бюро и командиров отделений. Обсудили ситуацию и решили выдвинуть в старшины солдата второго года службы. Разбудили и вызвали на совещание старослужащих из полигонного взвода. Кандидат тоже был от туда. Им ещё служить до ноября, для них кандидат салага. Подчиняться ему? Объявили им ряд привилегий, но потребовали выполнять все распоряжения будущего старшины, его авторитет не подрывать. В случае нарушения договора увольнение состоится не раньше 30 декабря, если состоится. Совещание завершилось полным согласием. На другой день я предложил командиру взвода кандидатуру старшины и дал гарантию, что его весь взвод будет ему подчиняться. Командир назначил его временно. Убедился и вскоре оформил приказом.
Я не раз поднимал перед майором – куратором вопрос об организации контактов с местным населением. Он не очень приветствовал идею. Но если бы не сопротивление прежнего старшины, я бы пробил вопрос. У старшины цель – вернуться в училище. Поход в деревню опасен случайностями, которые могут сказаться на его характеристике. С новым старшиной мы быстро уговорили майора, которому в действительности лишние проблемы тоже не к чему. Лучше, если солдаты вне службы находятся всегда в казарме под присмотром командиров. Но поход в деревню – поход на лыжах, тренировка для бойцов, повышение их боевой подготовки. Поход в деревню – демонстрация армейской службы, её популяризация перед призывниками. И т.п., и т.д. В декабре все свободные от дежурств бойцы взвода встали на лыжи и совершили марш-бросок в 6-ть км по замёрзшим болотам в деревню. По линии райкома комсомола наш приход был согласован с местной комсомольской ячейкой. Нас встретили в клубе. От нас выступил докладчик по проблеме защиты нашего неба. Кратко. От них что-то тоже сказали, наши что-то спели, сплясали, и начались танцы. Девушек было много. Должно быть, о нашем прибытии было широко известно, и они набежали из соседних деревень. Нашей со старшиной заботой было:
- не допустить драк с местными парнями;
- не допустить излишеств в принятии спиртного.
Удалось. Правда, контролировать второе было трудно. Девушки потихому уводили из клуба наших солдат, и быстро возвращали их уже в подпитии. Но в пределах нормы. Сказалась разъяснительная беседа. Если заметят кого в солдатском городке при возвращении, походов больше не будет. Поэтому парни в основном взяли в запас, в казарму. Через пять часов снова на лыжи и марш-бросок. Ну вот и казарма. Все благополучно, сняв лыжи, вошли. Нет только механика МИГа главного инженера дивизии и его молодого ученика-сменьщика. Механик подлежал демобилизации, но его задержали для подготовки себе смены. Механик был, естественно, недоволен. Принял больше других, что тоже естественно. Сменщик должен был опекать своего учителя. Обнаружив их отсутствие, я со своими планшетистами выскакиваю в коридор. А там как на грех патруль (три солдата и офицер-связист). Пришел проверить вторую (левую) половину казарму, где располагался батальон его радиолокационного полка. И в это время в коридор с улицы пытается войти, на неустойчивых ногах наш механик. Сзади, поддерживая «учителя», с двумя парами лыж маячит «ученик». Мои планшетисты быстро прикрыли сию сцену своими спинами и вытеснили обоих обратно на улицу. Появившийся старшина подскочил к офицеру с каким-то вопросом и, жестикулируя, увёл патруль в казарму чернопогонников, а мы быстро завели отставших в нашу казарму и уложили «уставшего» механика в постель. Так завершился наш первый поход. В течение зимы наш взвод посещал деревню ещё раза три или четыре. Ребята были довольны и ни разу нас не подвели. В конце марта болота растаяли, походы прекратились.
В конце 1958 года с прибытием новобранцев я столкнулся с проявлением дедовщины наоборот. Ко мне в отделение вместо четырёх демобилизовавшихся направили четырёх молодых «бойцов», из них только один был нормальным. Это был деревенский парень. Второй - скромный, щуплый, исполнительный, с душой художника детдомовский парнишка. Он мне очень нравился. Я ему настойчиво рекомендовал готовить себя к поступлению в ВУЗ художественного направления, не потерять в армии навыков рисования и как мог способствовал этому.. Другими словами, для меня вначале он тоже был нормальным. А вот два «бойца» из Ленинграда меня удивили. Один из них еврей по фамилии Горелик, неуклюжий, умеренно полный, средних способностей малый. Я недавно листал в библиотеке учебник по высшей алгебре. Автором учебника значился Горелик. Фамилия звонкая, запоминающаяся. Поэтому я спросил у парня, кем работает его отец, и нет ли среди родственников математиков. Отец слесарь. Знакомых математиков нет. Второй ленинградец заявил, что служить он не хочет, пусть никто на него не рассчитывает, он еще в Ленинграде хотел комиссоваться, но допустил ошибку и вот попал сюда. Пусть служат деревенские лохи, раз это им нравиться. А ему, питерскому стильному мальчику это западло. Я слышал, как он с Гореликом обсуждал разные методы повышения давления перед медкомиссией с помощью таблеток, которые и запрашивал в письмах у друзей в Питере. Он однажды даже отказался мыть казарму в составе смены, где были солдаты третьего года службы. С этим нахалом пришлось поговорить, разговор подкрепить системой нарядов вне очереди. Через пару месяцев за попытку симуляции с целью отлынивания от работы, т.е. за попытку «сесть на шею» своего товарища пришлось паразита даже отхлестать пощечинами. Помогло.
С детдомовцем пришлось расстаться. О его таланте узнал начальник КП майор Молочный. Он попросил парнишку скопировать, увеличив, фото фривольных девиц в неглиже. Задание было выполнено с блеском. Тогда майор стал приказывать мне освобождать парня от смен и передавать его в его личное распоряжение. Нагрузка на остальных ребят стала увеличиваться. Тогда я решил похвастаться перед майором-куратором боевым листом взвода, оформлял который мой художник из детдома. Как! Кто оформлял? Я рассказал. Через неделю моего художника отозвали в штаб дивизии, но спать художник приходил по-прежнему в нашу казарму, а мне прислали планшетиста из полка. Режим дежурств восстановился. В начале 59-го года майор-куратор предложил мне вступить в КПСС, естественно кандидатом. Я не сопротивлялся. Это возможно поможет мне при поступлении в ВУЗ, по крайне мере не помешает. Написал заявление. Приняли без вопросов.
Самыми напряженными дежурствами были дежурства во время весеннее-летних общеармейских учений. Вот кода приходилось «попотеть»! Дивизия была боевой, совсем недавно вернулась из Китая, укомплектована по реестру военного времени как живой силой, так и техникой. Во время учений бывали моменты, когда на крыло поднимали всю дивизию, все три полка. В небе целей невпроворот. В моё первое участие в таких учениях с аэродрома Васьково стартовали в пиковый момент две последние эскадрильи. Стартовали две полных, а РЛС одного истребителя не обнаружило, мы естественно тоже не увидели. Штурманы провели перекличку, выяснили, кто пропал. Свободный офицер связи пытался установить с ним связь. Но, увы. Учения кончилось, началось расследование. Проверили все магнитофонные записи переговоров лётчиков со своим аэродромом и с КП дивизии. Глухо. Никаких сообщений, призывов от пропавшего лётчика не обнаружили. Наши штурманы комиссией были оправданы. Одновременно начался масштабный поиск пропавшего МИГа. Искали всей дивизией, т.е. истребители на бреющем полёте и на средней высоте осматривали пространство вокруг аэродрома. Искали долго, наконец, нашли летчика и самолёт, пропавшие год назад на прошлых учениях. Похороны состоялись в Талагах, после похорон семья покинула военный гарнизон. Гражданским в нём жить не положено. Говорили, что в прошлом году была точно такая же история. Искали ныне похороненного, нашли предыдущего. На учениях 1958 года всё повторилось. Нашли останки лётчика, погибшего в 57-м. Поздней осенью на разведку погоды, всегда проводимой перед полковыми учебными полётами, вышла спарка (истребитель МИГ с двумя кабинами для пилотов), пилотируемая комэско и его заместителем. Отмечал маршрут полёта самолёта на планшете я. МИГ шёл на юг и уже подходил к точке возврата. Точно, получаю и наношу координату, свидетельствующую о начале разворота. Штурман запросил пилота о совершаемом манёвре. Пилот подтвердил разворот. Я получил ещё одну координату. Разворот продолжался. Вдруг чувствую – интервал поступления новой точки проходит. Доложил. Штурман за микрофон. Самолёт не отвечает, второй штурман немедленно через дверь к операторам РЛС. С экрана самолёт пропал! На КП всех «на уши»! Начальник смены звонит к южным соседям, просит включить РЛС и «пошарить» вокруг координаты. Но, увы! Найти спарку не удалось. Снова поиски всей дивизией. Безуспешно. Наступила зима, снег скрыл все следы. Поиски свернули. Через полтора месяца к охотникам забрёл до предела исхудавший лётчик. Это был второй пилот. У них отказало электроснабжение, зависли все приборы, исчезла связь. Большая облачность, плохая видимость вынудили снизиться, чтоб как-то сориентироваться на местности. Не удалось, истратили горючее. По приказу командира он катапультировался. Что случилось с командиром, он не знает. Место своего приземления указать не может, долго плутал.
Ещё одна сторона армейской жизни меня удивила. Когда я стал командиром отделения, мне майор Молочный стал давать разного рода хозяйственные поручения. В частности мне несколько раз пришлось (с удовольствием!) ездить в Архангельск (в одну из таких поездок мне удалось посетить тётю Веру , познакомиться с её дочкой, моей двоюродной сестрой Любой) для закупки малярных красок, бумаги, гуаши, кальки и других товаров, потребляемых КП, и для поиска мебельных магазинов, имеющих право на продажу своей продукции по безналичному расчёту. Я их нашёл и в них закупил новую мебель для КП. Потратил большие деньги! Когда мебель пришла, мы вынесли всю «старую» мебель и сожгли. Только малую часть майор спрятал в небольшой сарайчик, расположенный рядом с КП. В основном вся «старая» мебель была в весьма хорошем состоянии. Естественно, парень из нищей деревни задал вопрос начальнику КП майору Молочному. Как же так, мебель хорошая, а мы её меняем, мебель в отличном состоянии, а мы её сжигаем! Можно же отложить деньги и купить новую тогда, когда износится эта. Последовал ответ. Отложить нельзя. Если не истратим сегодня, в следующем году их не дадут совсем. Если истратим, запланируют на следующий год. Замененные вещи положено сжигать, уничтожать. Таков порядок. Таковы нормы. Нарушу, пойду под суд. Ясно? Да. А сам подумал: «Сколько же по стране таких КП, штабов, домов офицеров и т.п. учреждений? И в каждом тот же порядок! Какие же миллионы на этот порядок растрачиваются и сжигаются? И весь этот «порядок» содержат на своих плечах нищие люди типа моих родителей! Социализм даже не пахнет справедливостью! В принципе!»
В начале июня 1959 года я получил вызов из МФТИ. Предъявил. Руководство КП удивилось, в ВУЗы поступают обычно в августе, а тут на месяц раньше, поёжилось, на носу ученья. Но делать нечего – Постановление правительства! 26 июня 1959 года я навсегда покинул Васьково. На ж/д станции Васьково со мной попрощались и посадили в поезд мои армейские товарищи Сергей Марсов и Юра Петров. Виктор Баранов, Федя Фомин, Юра Мишин и другие не смогли, готовились к ученьям. С ними я попрощался на КП. В Архангельске взял билет до Москвы (домой заезжать нет времени). Прощай армия, яко бы советская и яко бы народная!
МОСКВА. УЧЁБА В МИФИ.
С Ярославского вокзала, не задерживаясь в Москве, отправился в Долгопрудный, в приёмной комиссии отметил прибытие, получил билет абитуриента, списал расписание экзаменов и устроился в общежитии. Первый экзамен математика письменно. Написал. Пришел в общагу, проверил. Нет. Действительно всё правильно. Вывесили результаты. Первая пятёрка. ЕСТЬ! Второй экзамен физика письменно. Решил все пять задач. Проверил дома. Всё правильно. Но объявили – оценки сообщают перед устным экзаменом. Прихожу. Экзаменатор берёт мой пакет с письменным экзаменом и говорит, что пака зачтены две задачи из пяти, давай смотреть остальные. Задаёт вопрос по первой спорной задаче. Я отвечаю. Минус меняется на плюс. Настроение поднялось. Отвечаю на вопрос по второй задаче. Задача опять признается решенной. Третью задачу экзаменатор признаёт решенной без вопросов. ПЯТЬ! Переходим к устному экзамену. Билет отвечаю отлично. Меня останавливают, не дослушав до конца, по каждому вопросу. Посыпались дополнительные вопросы. Сложные. Но отвечаю точно, полно. Экзаменатор доволен ответам и задаёт последний элементарный вопрос, собираясь поставить «отлично». Чему равен потенциал заряженного металлического шара. И тут меня замкнуло. Я спутал потенциал с напряженностью и упёрся с ответом. Экзаменатор пытался меня остановить, предлагал подумать, но я стоял на своём. Он поставил двойку и назвал причину моей ошибки. Я онемел от ужаса. Как я мог такое молоть! Это же элементарщина! Прощай МФТИ!
Я забрал документы и передал в МИФИ. Кстати эти вузы я выбирал из-за повышенной стипендии, 450 рублей (после хрущевской деноминации – 45 р.). В МГУ стипендия не превышала 280 рублей. На помощь родителей я рассчитывать не мог, а стипендия в 450 р. была той величиной, которая обеспечивала нормальное питание, т.е. учёбу. Здесь первым экзаменом было сочинение. При выборе темы я использовал приём трёхлетней давности, а именно выбрал сочинение о Павке Корчагине. Тема о защите революции сродне теме о защите Родине. Это позволило высказать мнение о Павке от лица солдата, защищавшего Родину за Полярным кругом. Сочинения по-прежнему боялся. Через своё нарочитое мнением надеялся, что учительница при проверке пропустит пару другую ошибок в моём сочинении. Не знаю, помогла или нет эта наивная просьба, но за сочинение я получил тройку. Она не участвовала в решении вопроса о приёме в институт, но она открывала путь к главным экзаменам, которые мне удалось сдать успешно, хотя и не так блестяще как я пытался это сделать в МФТИ. Мною владел страх нового «залёта», потому я отвечал не столь уверенно. Кстати, позже мне стало известно, что устную математику я сдавал самому суровому экзаменатору, доценту Петрову. Он не очень внимательно слушал ответы на вопросы билета, настоящий экзамен начался с доп.вопросов и особенно с построения графиков нешкольных функций. Я благодарил бога, что в армии своевременно уделил много времени этой теме. Дело в том, что 23.04.1959 года Советское Правительство неожиданно выпустило Постановление, которое отменяло некоторые фундаментальные положения предыдущего Постановления от 1956 года. Так по 56-му году в ВУЗы принимались без экзаменов все уволенные в запас солдаты, имеющие диплом о среднем образовании (аналогично обладателям дипломов с золотой медалью). Этот пункт и позволил на яко бы законном основании мошенникам-темирязевцам бортануть меня. Теперь демобилизованные должны были сдавать вступительные экзамены на общих основаниях. Но зато новое Постановление разрешало солдатам последнего года службы подавать заявления о приёме в ВУЗ до окончания срока службы, а командование в/ч обязывалось увольнять солдата, если на его имя поступал вызов из института. По старому постановлению я мог приступить к учёбе в институте только в 1960-м году. По новому - я получил право на поступление в ВУЗ на год раньше, чем и воспользовался! Кстати, это был уже не первый, и будет далеко не последний случай, когда кремлёвские мудрецы перед самым носом мне перекрывали или пытались перекрыть кислород.
Убедившись, что в МИФИ принят (прочитал списки принятых), в приподнятом настроении (НАКОНЕЦ-ТО!) решил погулять, как и три года назад, по Красной площади. Я всё таки вернулся! Прошел её от Исторического музея мимо мавзолея и Лобного места к Казанскому собору. От него, «ловя ворон» направился было к Москва-реке. Вдруг слышу скрип тормозов, резкий звук клаксона. Отпрыгнул назад. Мимо меня проехали и скрылись в Боровицких воротах Кремля две «чайки». На первом сидении второй разглядел улыбающегося Клима Ворошилова. Стекло «чайки» было опущено. Подбежали два милиционера, потребовали документы. Представил, объяснив, что только что прочитал о своём поступлении в МИФИ, поэтому потерял бдительность. Отпустили, тем более, что я был в солдатской форме.
Получив студенческий билет, я уехал в своё родное Колоколово. Там меня ждали, за меня, сумасбродного, волновались родители и сестрёнка Лёля. Она заметно вытянулась, но была по-прежнему тонкой, как спичка. Мать жаловалась – плохо ест, пьет одно молоко. Сестричка, конечно, не преминула, похвастаться успехами в учёбе. «Стараюсь учиться как ты. Завтра иду в четвёртый класс!»- объявила она. «Лёлечка учится не мне чета, оболтусу и круглому троешнику в её возрасте. Знала бы ты, малышка, истину!» - подумал я, но не стал разрушать возникшую уже семейную легенду о себе. Узнав о моём приезде, приехали брат и Вера со всем семейством. Вопросы. Ответы. Застолье. Тосты, пожелания.
- Кем и где ты будешь работать, когда кончишь институт?
- Говорят, что выпускники МИФИ работать направляются в атомные научно-исследовательские институты и конструкторские бюро.
- Преподавателем в институте, что ли будешь?
- В этих институтах не учатся, там научными исследованиями и экспериментами занимаются.
- Так ты на учёного, что ли учиться будешь?
- Учёным ещё стать нужно, а после МИФИ я наукой буду заниматься. Там, куда направят.
- Ой! Куда же, Гошка, ты опять ввязался? Опять выбрал самое трудное! – охнула мать, - А атом это не страшно? Тут разное говорят
Об инженерах, работающих на заводах, на ж/д транспорте, в совхозах и МТС в деревнях знали. Знали – их готовят в институтах. Чему будут учить меня, не поняли, но все сошлись в одном - мне будет не сладко. Долго гостить невремя. Надо возвращаться, опаздываю, занятия уже начались. Мать собрала мои доармейские рубашки, костюм (мал, но взял), бельё, денег минимум, только на первое время. Семь по-прежнему жила трудно.
С вокзала в институт. В этот день лекции для нашего потока читали на Кировской (улице), в здании напротив ГЛАВПОЧТАМТА. Раньше в этом здании располагался знаменитый ВХУТЕМАС. Я вхожу в храм наук! Сводчатые прохода, свежеокрашенные стены, холл с лепниной на стенах, негромкая музыка гитары из репродукторов и задушевное, как будто для меня, исполнение песни:
Пять ребят у костра поют
Чуть охрипшими голосами ….
Ну, точно храм! Я счастлив.
После очередной пары, в холе, ко мне подошел коренастый, выше среднего роста матрос. Я тоже был в солдатском обмундировании.
- Игорь Поливанов? – спросил он, глядя в глаза.
- Да.
- Я Борис Старостов. Мы с тобой окончили одну и ту же школу. В Молочноном. Только я на год раньше.
- Да-а –а! – обрадовался я земляку, тут же вспомнив, что директор на нашем выпускном в 1956 году упоминал его фамилию, медалиста прошлого выпуска.
Договорились встретиться после занятий. При встрече выяснили, что служили мы рядом, он в Лахте, аэродроме дальней морской авиации, стрелком-радистом, а я в Васьково. Поскольку Борис попал в в/ч, где есть слово морской, то служить ему пришлось четыре (благодаря Постановления - почти четыре) года. Выяснили также, что и он, и я в заявлениях о приёме указали, что в общежитии не нуждаемся. Боялись, что из-за ограниченности мест в общежитии нас могут не принять, предпочесть москвичей. Борис пока не снял койку. Две предыдущие ночи провёл на вокзале. Я только приехал. Следовательно, вопрос поселения надо решать вместе. Поехали на точки, где собираются бабки, сдающие углы студентам. Оказалось, сезон закончен, мы опоздали, бабок нет. Потратили на поиски впустую два дня. Ночевали в общежитии МХТИ у товарища Бориса по школе, теперь студента 5-го курса. На третий день на одной из точек нашли проходимку. Предложила подвальное помещение. Стёкла с трещинами, сырость, печное отопление, печь с трещинами. Будет дымить, можно угореть. Две хромые кровати с тряпьём. Топить углём. Самим. Мы посидели в этом подвале около часа, привыкая.
- Вот, что. Давай-ка завтра оба пойдём в свои деканаты и всё расскажем. Вдруг помогут. Не зря же мы Родине служили у чёрта на куличках! Если нет, то придётся остановить свой выбор на этой помойке, - предложил Борис.
Я согласился, но пошёл не в деканат, а в партком. Там заохали, начали звонить. Вскоре послали к какому-то завхозу. Тот вручил направление на вселение по адресу в посёлке Удельная, остановки электрички того же названия на Рязанском направлении. После лекций встретился с Борисом. У него тоже всё хорошо, получил направление в общежитие в посёлке Лосиный остров. Ехать на электричке с Ленинградского вокзала. Я поехал в свой посёлок с Казанского вокзала. Через полтора часа езды в электричке прибыл на станцию поселка. Адрес оказался деревянным домом дачного типа. Хозяйка, лет пятидесяти пяти полная, опрятно, но не богато одетая женщина, провела меня в комнату, где стояло четыре кровати. По виду три были заняты, четвёртая предназначалась мне. Между кроватями притулился небольшой круглый стол с четырьмя стульями. Я заплатил за месяц проживания половину стоимости, вторую половину оплачивал по договору с хозяйкой институт. Для меня данные расходы казались приемлемыми. Надо ещё купить проездной на электричку. На остаток можно сносно прокормиться. Вскоре появились сожители, студенты первокурсники моего факультета, но из других групп. Они проконсультировали, что вставать нужно в шесть (привычно), быстро пить чай (завтракать, кипяток готовит хозяйка) и бежать на станцию к электричке, чтобы успеть на занятия. Отбой не позже 11-ти, вести тихо, не мешать отдыхать тем, кто лёг в 10. Нормально.
Тетради, чертёжные принадлежности и прочее купил на деньги родителей. Москва красивый город, в нём много всего, там много магазинов со всевозможными продуктами, вкусными колбасами и прочего. Но всё это не для меня. Мне достаточно батона, сахара, чая, кефира, молока в бутылках. Хорошая, вкусная пища. Не дорогая. Мясное в обед, в студенческой столовой. Иногда сэкономленные копейки удавалось выделить на кино. Занятия проходили в двух местах – на Кировской и на Пионерской улице, около Павелецкой станции метро. Иногда с утра начинали по одному адресу, а после обеда на метро ехали в другое место. Тоже расходы. Новый 1960 год встречал вместе с одногруппником Славой Хохловым в студенческом общежитии библиотечного института. Здесь училась его старшая сестра, женщина лет тридцати. У них уже давно умерли родители, и все заботы о брате легли на плечи сестры. Когда по окончании зачётной сессии 31 декабря Слава пригласил меня вместе с ним пойти на новогодний вечер, я отказался, т.к. не имел ни одной приличной рубашки. Тогда он поделился со мною своей рубашкой, галстуком и даже пиджаком (брюки на мне были вполне приличные). Для меня сестра Славы пригласила в кампанию довольно симпатичную, скромную девушку. В общем, было шумно, весело, интересно. Но. Впереди экзамены. С первыми трамваями уехал на вокзал. Оттуда – в свою Удельную, готовиться к экзаменам.
Первый семестр окончил успешно. Сдал вовремя все экзамены. Математический анализ, самый страшный экзамен, сдал самому Петрову, в то время как 1/3 группы его провалила. Об этом нас предупреждали ещё в начале семестра – Петров двоек не боится, на его мнение и поведение в институте повлиять не могло ни какое начальство. По окончании сессии на каникулы умчался в Колоколово. Там конечно все были рады и мне, и моим успехам. Из школы пришло приглашение на вечер встречи с выпускниками. Нас с Борисом в школе встретили с триумфом, как самых дорогих гостей. Учитель физики Константин Иванович Житков уже давно разъяснил учителям школы, куда поступили их бывшие ученики Старостов и Поливанов. Учителям тоже стало лестно, что это они подготовили таких учеников. Престиж школы в глазах РОНО вырос. Но я понимал, что без саморепетиторства, со знаниями, которые мне дала школа, в МИФИ я бы не поступил. Борис, по-моему, тоже.
Второй семестр не был столь удачным. Во-первых, меня перевели из дачного жилья в общежитие МВТУ имени Баумана, расположенного на две остановки дальше, на станции Ильинская. За то стоимость платы за проживание уменьшилась, а стоимость проезда осталась прежней. Надо отметить, что моя способность усваивать новое оказалась ниже аналогичной способности многих моих однокурсников, пришедших в институт из-за школьной парты. В нашей группе Э-1 было три солдата. Одного из них назначили старостой группы, второго, Ивана - комсоргом, а третьего, меня - профоргом. Остальные пришли со школы, поэтому наше назначение группа восприняла как само собой разумеющее. Иван тоже жаловался мне на аналогичное ощущение. Тогда мы ещё не знали, учёные не говорили, что армия в любом случае сбивает ритм учёбы. Требуется определённое время на адаптацию для восстановления утраченного ритма. Я свой ритм восстановил только через два года. А пока я не научился ещё записывать лекции за лектором, медленнее читал и соображал. На свою голову грубовато обошелся в первый день своей учёбы с преподавательницей английского языка, и она навсегда зафиксировала негативное ко мне отношение. К пятому семестру оно достигло пика. Как базарная баба она кричала в коридоре института, что я недостоин не только учиться в МИФИ, но даже жить в Советском Союзе. Через год её уволили. Со слишком большим числом студентов разных курсов у неё не сложились отношения. Английский язык стал для меня проклятием, наказанием господним на всю мою жизнь! Я никак не мог научиться читать. Однако после окончания института, на работе в НИИ именно мне поручали подготовку аннотаций на отчёты и статьи, получаемые из США или Англии по линии первого отдела. Цель аннотации – определить полезность документа, пригодность содержащихся в нём данных в практике НИИ. С задачей справлялся успешно. В далёком же шестидесятом я мучился произношением, тратил массу дефицитного времени на пересдачи английских текстов англичанке, удивлявшейся моей тупости. Возможно, она была права. В конце жизни я сам обнаружил, что я слышу слова искажённо. Например, на экране телевизора пишут ТЕРАФЛЮ, а я ВСЕГДА слышу ТОРОПЛЮ. Обнаружил много и других искажений. В далёком детстве я болел корью. Мне говорили, что из моих ушей тёк гной. Вылечили. Но, по-моему, последствия остались. Английское The учился произносить разными способами: с помощью патефона, магнитофона, слушал друзей. Мне казалось, что произношу точно так, как на пластинке или магнитофонной ленте. Но англичанка кричала: «Да не The, а The!» однако разобрать разницу между отвергаемым и утверждаемым The я не мог и повторял своё The, а она в ответ – тупица. Тем не менее, мне удалось-таки получить зачёт по английскому в последний день зачётной сессии. Думал, проблем больше не будет. Но! На экзамене по матанализу я пошел сдавать ассистентке Петрова, женщине лет сорока по фамилии Замша. Так сложилась очередь. Она была более снисходительна к студентам, меньше ставила двоек. Тот, кто шел за мной с удовольствием бы пошел к ней вместо меня. Я ещё подумал предложить ему это, мой внутренний голос подсказывал, что мне лучше идти к Петрову, т.к. две предыдущие встречи с ним прошли для меня весьма удачно. Но я не послушался голоса и получил неуд! На дополнительных вопросах не поняли мы друг друга. Замша и Петров через два дня ушли в отпуск, а я остался без летней стипендии, и с угрозой быть отчисленным. Только в первых числах сентября эта угроза исчезла. Появился Петров, и я ему без труда сдал «хвост». На кафедре предъявил справку о доходе семьи и мне назначили стипендию со дня сдачи «хвоста». Кстати, по справке доход семьи состоял из зарплаты отца, 80 рублей на троих: Лёлю, меня, маму и папу. Если душевой доход семьи превышал некую норму, то для получения стипендии экзамены нужно было сдавать без троек. Я с тех пор стал любыми путями избегать женщин-экзаменаторов. Не везло мне с ними. Вообще-то в МИФИ их было мало, только кафедры иностранного языка и начертательной геометрии были укомплектованы ими. На остальных кафедрах, если и были, то только в должности ассистента и лаборанта. Кстати, в моё время институт имел три факультета – Т, Э и В. Т – факультет теоретической и экспериментальной физики. Э – факультет энергетической (ядерной) физики. На первый курс каждого из первых двух факультетов принимали по 210 студентов. Их распределяли по шести группам. Таким образом, в начале первого курса (потока) в каждой группе числилось по 35 человек.
На факультете Т первая группа, группа Т-1, набиралась для подготовки специалистов теоретической физики. Группы Т-2, Т-3 и Т-4 – специалистов экспериментальной физики (в которую-то из них зачислили Бориса). В остальных группах готовились специалисты прикладной физики, например, дозиметрии.
В первой группе факультета Э, группе Э-1 (в неё зачислили меня), готовились инженеры-физики физико-энергетических установок, т.е. специалисты по контролю и расчёту процессов деления ядер в активной зоне – «сердце» атомного реактора. В группе Э-2 – инженеры-теплофизики, специалисты по снятию и отводу тепловой энергии деления ядер активных зон. В четырёх оставшихся группах готовились материаловеды, специалисты по воздействию радиационного и нейтронного излучения на свойства различных материалов. На эти факультеты девушек не принимали вообще. Только на В - факультет вычислительной техники допускали их до 10% от общей численности потока. Так что МИФИ не зря назывался мужским монастырём.
1960 год - год рождения студенческих стройотрядов. В МИФИ тоже организовали такой отряд. В него вошли многие мои однокурсники. Мне тоже хотелось присоединиться к ним. Всем нужно было подзаработать, мне – тем более. Возможно, смог бы приодеться. Но из дома пришло письмо. Отец писал – дом покосился и нуждается в срочном ремонте. Уже приготовлены брёвна для трёх нижних венцов, мох, шифер для крыши и прочее. Пришлось ехать в Колоколово. Дом медленно, осторожно приподняли на домкратах, выровняли, сначала чуть-чуть приподняв печь. Выкинули сгнившие нижние брёвна дома. Вместо них установили новые три венца. По углам возвели новые кирпичные опоры и на них установили избу. Под печь подвели новые опоры. Всё проконопатили. Стала изба, как новенькая, ровненькой, тёпленькой. Работу проводили втроём: отец, Пелевин из Чемоданова, его товарищ по бегам от немцев летом 41 года, и я, в роли подмастерья. Лёля и мама нас кормили, убирали мусор и пр. В это лето на малую родину приехал на каникулы из Красноярска Коля Першин, студент пятого курса химического факультета. Наконец-то мы встретились. Мы с ним по старой памяти в Ильин день сходили на гулянья в Щукарёво. Там встретились с некоторыми бывшими одноклассниками. Зину Петрачкову с подругой проводили до Кишкина, её деревни. После ремонта и в связи с моим приездом собралась вся увеличившаяся семья. У Веры и Коли Кумзеровых были уже два сына: Вова и Сашутка. Теперь они жили на улице Гоголя в трёхкомнатной квартире с подселением в Заречном районе города. Занимали две комнаты. Племянник Александр Кумзеров, Сашутка, до сих пор помнит мои московские подарки и шумные игры, которые мы затевали в мои редкие наезды в летние каникулы. Витя перешел на работу в Автоколонну №1, контора которой базировалась в Вологде. Жил в съёмной комнате у родственницы Николая. Перед отъездом в Москву я пару дней провёл в Вологде. Один день ездил в кабине самосвала с братом. Он познакомил меня с Любой, девушкой, с которой он встречался. Она работала диспетчером в той же Автоколонне и тоже не имела жилплощади. На мой вкус девушка была весьма красивой и была очень влюблена в брата. Позже у Любы родился сын, назвала Игорем. Виктор сказал – в мою честь. Однако брат напрочь отказался на ней жениться. Через пару лет Люба вышла замуж за шофера из той же организации. Он усыновил Игоря. Его следы затерялись. Виктор никогда не жалел о случившемся и даже не вспоминал об этой истории. Почему? Не знаю. Брат не говорил.
В первую субботу сентября после лекций наша кампания – Слава Хохлов, Володя Альшиц, Саня Малыгин, Арвидас Кауленас (литовец), Богданов и я – решила полакомиться арбузами. Около метро Красные ворота (Лермотовская) купили по арбузу (каждый) примерно равного размера и пошли на квартиру, снимаемую Санькой и Арвидасом (в пятидесяти шагах от метро). Там расселись и, договорившись, что за следующей партией арбузов бежит и покупает за свой счёт тот, кто съест свой арбуз последним, по команде приступили к «трапезе». Первым был, конечно, Арвидас. Среди нас он был знаменит тем, что запросто, не морщась был способен съесть столовую ложку ядрёной столовской горчицы. Последним оказался Богданов. Пока он бегал за нашим «призом», я расспросил о результатах работы стройотряда. Впечатления в целом положительные, но заработки оказались раза в три ниже обещанных. Тем не менее, ребята на стройотрядовские деньги купили себе кто магнитофон, кто костюм, кто прибалтийский коротковолновой радиоприёмник Спидола, кто их пока придержал на чёрный день. Вернулся Багданов с двумя сумками арбузов. Арвидас предложил пролонгировать предыдущий договор. Четверо отказалось и ели арбузы не спеша. Богданов и Кауленас решили продолжить соревнование. Выиграл, конечно, Арвидас. В эту «прорву» по-моему, могли поместиться до десяти таких арбузов. Отдыхая от перегрузки лакомством, вспомнили «погибших» товарищей. Из 35 человек, приступивших к учебе в сентябре 1959 года, на начало второго курса в группе осталось 24 студента. По завершении первого семестра не смогли сдать экзамены, и были отчислены 8 студентов, после второго – ещё 3! И во всех случаях «гибели» товарищей учувствовал доцент Петров! В его «усилия» дополнением внёс свою лепту и профессор Савельев с его курсом Общей физики. За год группа потеряла 1/3 своего состава! Посетив в очередь туалет, разошлись. Я, Славка и Володя поехали в общежитие МИФИ, расположенное на улице Зацепы. Теперь я жил здесь. От этого общежития до главного корпуса института на Пионерской – 10 минут. Напротив проходной общежития – станция метро Павелецкая-радиальная, от которой можно доехать с пересадкой на Охотном ряду до Кировской, а по прямой - до Сокола. Со следующего года на Соколе планируются для нас лабораторные работы по ядерной физике. По сравнению с комнатой в деревенском дому в Удельной и с общежитием в Ильинской - общежитие на Зацепе экономило массу дефицитного времени.
Общежитие состояло из двух зданий. Одно большое, четырёх этажное, из красного этажа послереволюционной постройки. Вдоль каждого этажа тянулся длинный коридор, слева и справа которого располагались двери, ведущие в комнаты с четырьмя кроватями и с большим столом посредине. Около кровати по тумбочке. Остальные причиндалы и украшения студенты устанавливали самостоятельно по своему вкусу. На каждом этаже по кухне с четырьмя электроплитами и по туалету с тремя унитазами. На четвёртом этаже дополнительно имелся женский туалет (для студенток факультета В). Второе здание двухэтажное, старой постройки (бывший купеческий лабаз), поэтому в нём кривые коридоры и разного размера и формы комнаты. Меня поселили на первый этаж в комнату на троих. Вторым был щупленький, ниже среднего роста казах, студент второго курса факультета В. Третьим – дипломник моего факультета Э и моей же группы Э-1.6 (первая цифра – номер группы, вторая – курса). Он работал над проектом и фактически «приватизировал» стол. Мы с казахом не спорили, уважая положение «без пяти минут инженера», и ютились в пределах своих коек. Нас это «не доставало». Мешало другое. К нему часто приходили друзья, два или три такие же как он дипломника. Около десяти часов вечера они садились играть в карты, в преферанс. Играли долго, много курили, иногда громко вскрикивали, матерясь. Свет и разговоры, хоть и старались игроки сдерживаться, мешали заснуть, а вскрики будили. Утром вся комната оказывалась засыпанной пеплом, а по углам валялись бутылки из-под пива. Приходилось мне с казахом спозаранку наводить минимальный порядок. Студсовет общежития меня назначил ответственным за санитарное состояние комнаты. Ежедневно, обычно по вечерам с 19 до 20 часов комиссия студсовета обходила комнаты и на графике, приколотом к двери, выставляла оценки за состояние комнаты. В течении семестра меня несколько раз таскали на заседания студсовета, грозили выселением. Терпели до защиты. Защита состоялась, но еще месяц после неё копания продолжала собираться уже ежедневно. Играли в карты и обсуждали результаты походов в министерство. Ребята добивались распределения в КБ Судпрома в городе Горьком. Добились. Мы вздохнули полной грудью. К нам даже никого не подселили, но мне ректор института Кирилов-Угрюмов за антисанитарию объявил строгий выговор (о его существовании я узнал только на последнем курсе, когда выговор был уже снят).
Оба здания были обнесены трёхметровым забором, в котором имелась одна внушительного вида проходная. Вход только по пропускам МИФИ. Все прочим смертны проход на территорию общежития был запрещён. Довольно часто наши парни, что-то набедокурив, убегали от милиционеров, юркнув в проходную. На сотрудника ГБ, сидящего в проходной, никакие звёзды на погонах не действовали. «На данную территорию никто не имеет права заходить! Сюда никто не заходил, здесь никто не проходил. Вам показалось», – заявлял он взбешенному стражу уличного порядка.
От казаха я узнал нечто необычное. Оказывается он и ещё несколько человек из союзных республик поступили в МИФИ на факультет В без экзаменов по программе подготовки национальных кадров. Стипендию им платят правительства их республик. Её величина не зависит ни от успеваемости, ни от дохода семьи. Ну да бог с ними. С этим можно бы примириться. Но то, что у этих нац.кадров стипендия-то в пять раз выше моей, с этим как! А то, что такие нац.кадры из республик Закавказья и Средней Азии учатся во всех ВУЗах Москвы в еще большем количестве, чем в МИФИ, с этим как? Мой казах хоть скромно себя ведёт и одевается без «загибонов». А его сокурсница узбечка, очень красивое создание, ходит в норковой шубе, вызывающую слёзную зависть у всего женского преподавательского состава института! Переспала почти со всеми парнями факультета, не вылазит из ресторанов. А как ведут себя азербайджанцы, грузины! Мама мия! Они же, нац.кадры, смотрят на нас, нищих, как на недоразвитых аборигенов! Потом, у себя в республиках, придя к власти, будут стараться выскользнуть из Союза при первой возможности. Какое уж тут единство наций, дружба народов, единая общность советский народ. 21-и съезд объявил в 59 году о полной и окончательной победе социализма в СССР. Победа социализма – победа его главных принципов социализма. Программа национальных кадров – прямое и непосредственное нарушение этих самых принципов, узаконенное властью! Я уже не говорю о справедливости. Почему студенты, граждане РСФСР, должны получать такую стипендию? Почему рабочие, граждане РСФСР, получают такую зарплату? Разве у нас социализм?
Зацепа позволила выделить немного времени на культуру и физкультуру. Я стал посещать что-то типа университета культуры. На Кировской, в одной из аудиторий после занятий читали лекции ведущие искусствоведы по классической музыке, а артисты Большого театра тут же демонстрировали сказанное искусствоведом: играли на фортепьяно, скрипке и других инструментах, пели теноры, басы и прочее. Пару раз за семестр даже ходил театр. В спортивном клубе МИФИ посещал секцию дзюдо. Но этот вид борьбы мне не понравился. Он для малорослых, слабеньких. На улицах Москвы я и без приёмов хорошо себя чувствовал, а участие в соревнованиях не планировалось. Новый 1961 год встречал в общежитии института народного хозяйства им. Плеханова в обществе трёх симпатичных девушек. Одну из них звали Милой Кузминой. В эту компанию меня привёл мой одногруппник Киркин Георгий, похожий на цыгана парень моей комплекции. Он три раза поступал в МИФИ и два раза его отчисляли с первого курса. Теперь мы с ним учимся уже на втором и весьма дружны. Мы одногодки и одинаково стеснены в средствах. Живёт он с матерью и сестрой в Кратове в многоквартирном доме (Кратово – станция перед Удельной). С Милой после зимней сессии я встречался ещё несколько раз. В последнюю встречу она мне чем-то не угодила, я рассердился и встречи прекратил.
12 апреля 1961 года на Кировской в большой аудитории здания бывшего ВХУТЕМАСа читалась лекция всему нашему курсу факультета Э. Вдруг В аудитории и во всём здании захрипели громкоговорители и диктор произнёс «ВНИМАНИЕ! ВНИМАНИЕ! Сейчас будет передано важное правительственное сообщение!». Наступила тишина. Затем диктор зачитал сообщение об успешном полёте Юрия Гагарина вокруг земли в космосе и его успешном приземлении. Сообщение закончилось. Минутная тишина и всеобщий рёв восторга. Все повскакали с мест и высыпали в холл. Туда же с криками высыпали студенты из других аудиторий. Возбуждение было предельным. Все понимали необычайную важность события. Занятия прекратились явочным порядком. Вскоре последовало сообщение о назначенной на завтра демонстрации. В общежитии мы ещё долго обсуждали случившееся. Вспомнили декабрьское сообщение иностранного радио. У Хохлова и Альшица были Спидолы. Купили по возвращении из стройотряда. Мы иногда слушали радио Свободы, БиБиСи и другие не наши станции. Кто-то из владельцев радиоприёмника поймал сообщение, что в Советском Союзе был произведён запуск ракеты с человеком на борту майором таким-то, погибшим при посадке. Далее говорилось, что портрет космонавта опубликован в Правде. Ко мне прибежал Славка с Альшицем за свежей Правдой. Но у меня её не было. Уже втроём выскочили из общаги и разбежались по киоскам СОЮЗПЕЧАТИ. Скупили вчерашние и сегодняшние выпуски Правды, Красной звезды и Советской России. Нигде ни каких портретов космонавта не было. Сообщений о полёте тоже. Больше забугорные станции сообщений о неудачном полёте не делали. Тогда мы та и не поняли, что это было. Теперь, вспомнив, пришли к заключению, что скорее всего сообщение в основном было верным. В гибели космонавта ничего необычного не видели. Первопроходец всегда рискует. На другой день мы сорвались на демонстрацию за долго до срока. На Кировской у здания института собралось много студентов. Начальство, естественно, задерживалось, точнее, это мы пришли раньше обычного. Это был первый и единственный случай добровольной демонстрации искренних чувств демонстрантами. Не дожидаясь руководства, мы решили пробраться к Красной площади самостоятельно и втиснуться в первые колонны демонстрантов. Улицы уже были перекрыты милицией. Но мы здесь знали все закоулки. Это был район контроля нашего отряда добровольной студенческой дружины. Мы нередко здесь обходили все дворы и детские площадки с целью очистки их от распивающих водку компаний и хулиганствующих элементов. Перед большими праздниками (7 ноября, 1 мая) лазили по чердакам с целью поимки бездомных бродяг (бичей). БИЧ – бывший интеллигентный человек. Милиционеры говорили, что в Москве их много, но нам при обходах не попадались. Видимо, зная об облавах, своевременно передислоцировались с чердака на чердак. Чердаки они знали лучше нас. Однажды нашей группе дружинников, поручили нехорошее дело. У памятника Маяковскому, кажется по субботам, выступали молодые поэты со своими стихами: Роберт Рождественский, Андрей Вознесенский, Евгений Евтушенко, Бэла Ахмадулина и др. Перед очередной такой субботой нашу команду (так подошла очередь) пришел инструктировать не милиционер, а человек в штатском. Это нас удивило, но ещё больше удивило задание. Нам поручалось устроить на площади во время выступления любого поэта провокацию: освистать, обматерить и с противниками устроить потасовку. Сразила же тон и манера разговора «человека из конторы глубокого бурения». Он говорил так, как будто мы были его единомышленниками, а в поручении не было ни капли подлости. Командиром отряда был я. Естественно, ребята стали подходить и говорить, что поручение дурно пахнет. Договорились обойтись без провокаций, а «недоразвитого» мальчишку Журавлёва, самого молодого из нас и всегда рвавшегося в «бой», нейтрализовать. Послали следить за одним парнем, явно из «конторы». Однако поэты не явились и провоцировать было некого. Скорее всего, об акции стало известно и ребята не пришли. Мы заметили, что кроме нашего отряда были дружинники и из других ВУЗов. Необычное многолюдство явно говорило об этом. Инструктировали всех. Кто-то наверняка позвонил. Однако вернёмся в утро демонстрации. Обходя кордоны, добрались до площади перед гостиницей Москва. Здесь уже стояло пять колонн официальных демонстрантов, привезённых с заводов. Мы просочились через две и образовали из студентов разных ВУЗов еще одну, шестую «дикую» колонну. Когда была дана команда на движение, наша колонна просочилась через две, ближе к правому краю потока демонстрации. Пройдя проход между кремлём и Историческим музеем, при выходе на Красную площадь наша колонна смяла жидкую цепь милиционеров, просочилась через правую, крайнюю колонну и сама стала крайней правой. Подойдя к мавзолею, мы остановились. Прямо передо мной вход в мавзолей, на нём Хрущев с Гагариным и другие члены Политбюро. Вслед за нами остановилась ближняя к нам колонна, за ней следующая. В конце концов, движение на Красной площади прекратилось полностью. Люди стояли и кричали приветствия Гагарину, Хрущеву, Микояну и другим. Кричали здравницы искренне, не по принуждению. Через полчаса с мавзолея все ушли, Красная площадь тоже стало пустеть, движение колонн возобновилось, но они проходили площадь уже перед пустым мавзолеем. В общежитии обсудили тему, почему на мавзолее не было самых важных людей – конструкторов космического корабля? Гагарин – это хорошо. Он, конечно, рисковал, но он всего лишь Стрелка или Белка в человеческом обличии. Главными же были люди, всё это придумавшие! Кто-то предложил рассмотреть ситуацию, когда на мавзолее появились бы эти самые конструктора, и задал вопрос
-- Кому бы тогда кричали УРА? Хрущеву? Членам Политбюро? Гагарину?
Сошлись на том, что Гагарину бы тоже немного кричали. Хрущев и Политбюро оказались бы без УРА. Всё внимание было бы переключено на конструкторов космического корабля, истинных виновников торжества. Так что дело не в секретности, не в защите конструкторов от похищений и прочего. Американцы и англичане давно знают их имена и имеют фотографии и досье на них, их имена называют по «Голосу Америки» и БиБиСи. Только спрятав конструкторов власть имущие могут получить, точнее, похитить частицу их славы!
Весеннюю сессию я опять провалил. Пока ликвидировал один «хвост», уехал стройотряд МИФИ. Второй «хвост» ликвидировать не удалось. Опять остался без летней стипендии. Поехал в деревню. Помогал по хозяйству. Заготавливал дрова, занимался сенокосом, но больше всё таки бездельничал. Много фотографировал. Витя наконец-то женился. Жена – секретарь гор.суда, Валентина. Хорошая, приятная женщина. Их познакомила тётка Николая Кумзерова. Валентина жила в двухкомнатной квартире с матерью. Брат не приглянулся тёще. Она считала его не ровней своей дочери. Начались ссоры. От ссор Виктор убегал к друзьям, а там водка, что еще больше злило тёщу. Я пару раз посещал эту семью. Тёща не сахар. Не повезло брату с ней. Ей под семьдесят, но еще старуха крепкая, проживёт долго, дочь её не бросит. А с ней жизни брату не будет. Через год у брата родилась дочь. Брат долго крепился, в конце концов, потребовал разъехаться с тёщей. Снять для неё или для них комнату. Но жена не согласилась оставить мать. Ушел Виктор.
У Веры всё хорошо. Растут два пацана, Вовик и Сашутка. Их Вера летом часто отправляет в деревню. Бабка и дед рады их приезду, Лёля тоже. Леля, пожалуй, больше всех с ними возится, и что удивительно братья её слушаются с удовольствием. Ей уже13 лет. Осенью пойдёт в 6-й класс. Скоро начнёт модничать. В Москву вернулся на неделю раньше в надежде на досрочное возвращение преподавателя из отпуска. Но глухо. Пришлось опять брать деньги у родителей в расчёте на полтора месяца проживания без стипендии. Однако мои наивные надежды не сбылись. Кроме того, решением райкома весь наш поток с 1-го сентября направлялся на уборку картофеля в подмосковный колхоз. Пришлось ехать с «хвостом». Прибыли в деревню, расположенную недалеко от знаменитого Дубосекова. Я с тремя парнями был поселён в избу на краю деревни, хозяйкой которого была женщина возраста моей мамы. Ей доставляли продукты, из которых она нам готовила горячие блюда. В первое же воскресение спозаранку в избу заявились трое деревенских мужиков. Хозяйка собрала на стол простейшей деревенской закуси, мужики достали пару флаконов «Тройного одеколона». Разлили их содержимое по четырём стаканам и разбавили водой. Содержимое стаканов приобрело белый цвет, цвет молока. Я, уезжая в колхоз, переоделся в солдатское обмундирование. Видимо из-за него мужики решили поделиться самым ценным, что имели:
- Давай, солдат, присоединяйся. Угощаем!
Как не отнекивался, как не доказывал, что я непьющий, даже предложил заменить себя своими однокурсниками, мужики стояли на своём:
- Солдат непьющих не бывает! А эти ещё молоды сидеть с нами за одним столом.
Пришлось выпить, поблагодарить и под благовидным предлогом удалиться. От меня неделю после этого за версту несло «Тройным после бритья». Все поедаемые продукты и блюда тоже пахли им. Позже мы выяснили, что изба, в которую нас поселили, традиционно использовалась местным мужским населением для «культурного распития». В ней всегда можно было найти чистые стаканы и простую закуску в виде огурчиков, помидорчиков, свежесвареной картошки с солью и черным хлебом. За предоставляемый сервис вдова получала кой-какие копейки. Какая ни какая помощь в хозяйстве.
Впервые на уборку колхозного картофеля направили учащихся старших классов, студентов и горожан северных областей осенью 1955 года. Это необычное мероприятие тогда объявили временным, разовым и объяснили плохими погодными условиями. Мой десятый класс тоже был направлен на неделю в отдалённую деревню. Картофель собирали совместно с колхозниками, в основном бабами. Ночевали в местной конторе. Я на себя тогда взял обязанность грузчика и возчика. Возил мешки с картофелем на телеге к колхозному складу, т.к. умел профессионально обращаться с лошадьми. С тех пор география помощи города деревне расширилась до южных границ Союза, а сама помощь из временной превратилась в постоянную обязанность. Если в начале «движения» колхозники участвовали в уборке вместе с «помощниками», то постепенно хозяева стали уборку полностью передоверять «помощникам», а сами в это время сидели по своим дворам: бабы возились с собственным хозяйством, а мужики искали и пили спиртосодержащие жидкости типа той, что предложили мне местные доброхоты. Со временем расширился и диапазон видов сельскохозяйственных культур, передаваемых для уборки горожанам. Урбанизация нарушила баланс между городским и сельским населением. Впервые в 1955 году сельское население было уже не способно полностью обеспечить продуктами питания возросшее городское население. Не хватало «колхозных рук», не хватало сельскохозяйственных машин. Правительство не смогло поставить под контроль, планировать урбанизацию и, ввязавшись в «холодную войну», не обеспечило качество выпускаемых сельхозмашин, т.к. выпускало их на военных заводах из отбракованных деталей танков, самолётов, подлодок и т.п. В конечном счёте бесконтрольная урбанизация послужил в начале девяностых ХХ века одной из главных причин развала СССР и всеобщего отказа от социализма.
Нам повезло с погодой. Картофель собрали без дождей. В последний вечер решили устроить пикник на природе. В деревне была довольно большая куриная ферма. Нам там выдавали яйца. Их получали специально уполномоченные ребята, в числе которых был Богданов. Он и выдвинул идею пикника с жареными курами. Идея захватила коллектив. Часть ребят во главе с шебутным Малыгиным и суетливым Журавлёвым пошла искать поляну за пределами колхоза и заготовлять дрова, другая – с интеллигентом Каманиным в сельмаг за портвейном, хлебом, солью и прочими специями, а спец команда под руководством Киркина и Богданова с большими спортивными сумками взяла курс на колхозный курятник. К вовсю горевшему костру спец. команда явилась с богатыми трофеями – с семью жирными курами в спортивных сумках! Особо отмечался талант куроловов Киркина и Богданова, ими очень восхищались участвовавшие в «налёте» москвичи - мрачноватый Спиридонов и заводной, наивный Завьялов, с тех пор душой прикипевший к Киркину. Возникла проблема ощипывания птиц. Но Санька Малыгин предложил более простое решение. Обмазать кур глиной толстым слоем и положить в большой костёр. Когда куры сжарятся, обгоревшая глина отбивается, а вместе с ней из кур удаляются и все перья. Автоматически. Так и поступили. Арвидас отлично справился с этой проблемой. Зажарили кур удачно. Пикник тоже удался. Под гитару пели Акуджаву, Высоцкого, Городницкого и других бардов. Тон задавал Володя Альшиц, полукровка – отец еврей, армейский майор, мать хохлушка. У Володи отличный музыкальный слух и большой запас великолепных песен бардовского типа. Он ещё на втором курсе записался в мужской (естественно) хор МИФИ, славившийся на всю Москву. В институт поступил после школы, учился без троек, а, следовательно, со стипендией. Очень честный, порядочный и смелый парень. У меня с ним сложились весьма тёплые, дружеские отношения. На третьем семестре (второй курс) у меня обострились отношения с англичанкой, не сложившиеся с первого занятия первого курса. Гнобила весь семестр. В конце семестра демонстративно не принимала последнюю «тысячу», без чего она не поставила бы мне зачёт. А это закрыло бы мне дорогу к экзаменам. Наблюдая ситуацию, на одном из последних занятий встал Володя Альшиц (по английскому он имел наилучшие успехи в группе) и заявил англичанке, что она ко мне не объективна, что она намерено не принимает «тысячу», перевод которой я знаю, что бы не ставить мне зачёт. Вслед за ним поднялись и другие ребята. Бунт группы оказался неожиданностью для англичанки. Сдалась. Но стала более осмотрительной в четвёртом семестре. Усилила нажим, специально подбирая трудные тексты. Что-то будет в пятом, размышлял я под пение ребят. Под занавес договорились - на следующий год, если пошлют в колхоз, обязательно ехать тем же составом. Следы пиршества сожгли в костре. Когда узнал историю происхождения кур, очень разволновался комсорг Ваня. Но все дружно засмеялись: «Ты, Ваня, о комсомоле всегда вспоминаешь только на сытый желудок? Что, голод мысли сбивает? Да не переживай ты так. Профсоюз здесь работал, а эта организация, как известно, богатая. Она нам купила кур, успокойся!» На ночёвку по избам расходились под дружный хохот.
Вернувшись из колхоза, в общежитии на Зацепе (на улице Зацепа) мы встретили исчезнувшего в начале сентября прошлого года Славку Хохлова. Оказалось, он, взяв академический отпуск, весь прошлый год работал в некой электромонтажной организации, тянул с бригадой какую-то ЛЭП. Решил подзаработать на учёбу, надоело ходить нищим и принимать помощь от сестры, которой самой не хватает. Теперь вновь приступает к учёбе на втором курсе. Работая в бригаде, женился. Познакомил с женой, с похожей на цыганку симпатичной девушкой. Было очевидно, своего Славу она обожала беспредельно, Слава же лишь позволял себя любить. Вскоре она уехала на свою ЛЭП. Через два года они развелись. Славка не поверил в её верность. Хохлов рассказал мне и Володе Альшицу об объявлении в проходной, которое гласило, что желающие могут переехать в студенческое общежитие института стали и сплавов (МИСС), где МИФИ снял 35 двуместных комнат. Комната на двоих? Интересно! Поехали смотреть. Общежитие на Зацепе с географической точки зрения было самым удобным из всех прочих мест проживания иногородних мифистов. Одно плохо, селили в него в основном по шесть человек в комнату, причём студенты в комнате были не только из разных групп, но из разных курсов и факультетов. Отсюда напряжённость. Кто-то хочет заниматься, кто-то слушать магнитофон, кто-то спать. И ещё. Уж очень «доставали» ежедневные обходы санитарной комиссии студ.кома. Жить вдвоём, отдельной колонией вдали от студ.кома – заманчивое предложение. Общежитие МИСС, в простонародии «Коммунка», представляло собой огромное серое тощее здание в девять этажей. Пространство каждого этажа состояло из прямых коридоров, по обе стороны которых располагался «строй» клетушек размером 2х2 м с дверями типа дверей купе ж/д вагонов. В клетушке слева и справа от двери стояли две кровати для студентов. У окна, напротив двери, небольшой стол и один стул (второй не помещался). На стенах по полке для книг. Перед дверью – коврик. Всё. Больше ничего другого не помещалось. Межкомнатные стены звук поглощали слабо. В 7 00 всеобщий подъем на зарядку. Всё население клетушек обязано выйти в коридор шириной в пять (!) м и участвовать в поднятии коллективного духа через здоровое тело. Кстати, если у нас студент первого курса получал стипендию 45 р, то студент МИСС только 26 р. При этих условиях поднимать дух особенно важно! Вечером, в 23 часа отбой и чтоб муха не пролетела! Нарушители режима изгонялись из общежития нещадно решением студ.кома.
Со стороны противоположной входу к зданию прилепилась как бы пристройка, но она была возведена вместе со зданием и была единым целым с ним. Попасть в неё можно было только через небольшую дверь из огромного зала первого этажа, в который (зал) с наружи попадёшь, только если минуешь турникет и строгого вахтёра. При входе в зал в левом торце можно было увидеть широкую дверь, на которой красовалась вывеска «Столовая», а справа, в противоположном торце, красовались вывески мужских и женских туалетов. Эти туалеты были единственными на всё здание. Из средины зала поднимались два лестничных марша, ведущих на второй этаж и далее. Представляю «удовольствие» студента или студентки, которое они испытывали, стремглав спускаясь ночью по маршам лестницы с девятого этажа, когда приспичит. Лифта-то в здании не было!
Пройдя зал и дверь, ведущую в пристройку, попадаешь в огромное помещение высотой 6м, длиной 40м и шириной около 15м. Противоположная входу стена помещения состояла из двух этажей тех же что и в основном здании клетушек 2х2м с дверями купе. Обитатели клетушек первого этажа выходили, отодвинув двери вправо, непосредственно на пол помещения, обитатели двадцати клетушек второго этажа – на бетонный балкон шириной метра полтора, тянущийся вдоль клетушек от одной до противоположной стены помещения. Балкон ограничивали простенькие металлические перила, имевшие три проёма, один по центру и два по краям, ведущие на площадки металлических лестниц с перилами, ведущие на пол помещения. Пять клетушек первого этажа занимал нищий обслуживающий персонал «Коммунки» - две уборщицы, дворник, две кастелянши. Славка облюбовал клетушку на первом, я и Альшиц - на втором этаже около центрального спуска. Полежали на кроватях, посидели на них, оценивая возможность работы за небольшим столом, спланировали установку учебников на полках. Кажется, подходит. Из окна открывался вид на захламлённый хоз.двор московского крематория с высокой кирпичный трубой. Слева виднелась Шуховская телевышка недалёкой Шаболовки, справа, через улицу, - главное здание Университета Дружбы народов имени Патриса Лумумбы, лучшего друга СССР, убиенного слугой империализма, извергом Чёмбо. Проезд тоже нас устраивал: трамваем мимо Даниловского колхозного рынка до Пионерской; до станции метро Ленинский проспект дворами не больше семи минут и далее в любую точку Москвы. Вернулись на Зацепу, провели агитацию среди своих хороших знакомых. Набралось дюжины три желающих. Подали заявления в хоз.часть института. Через два дня состоялся массовый переезд, а вечером на общем собрании при кворуме в 70 студентов в присутствии представителя парткома института избрали студ.совет. В его состав вошли заранее нами обсуждённые и нами утверждённые товарищи (нами это Хохловым, Альшицем, мною и еще рядом других, близких нам друзей). Конечно, о нашей подготовке к собранию представитель парткома не знал и не узнал, естественно. Я был избран в состав главного студ.совета «Комунки», как представитель колонии мифистов в их МИСС общежитии. На первом же заседании их студ.совета, я отстоял полную автономию нашей колонии со своим распорядком, режимом, прохода через вахтёра, посещения гостей и др. Решения их совета распространялись на нашу колонию, если касались столовой, туалетов, душевой и уборки территории, прилегающей к общежитии, и т.п.
В это же время кончился мой второй срок кандидатства в члены КПСС. Перед увольнением из армии, как я уже выше говорил, меня приняли кандидатом в члены партии. Летом 1960 года срок кандидатства кончился, но все были на каникулах. Вопрос перенесли на осень. На парткоме я объяснил, что представить три рекомендации от членов партии не могу, т.к. с армейскими коммунистами, знавшими меня, я потерял связи. Вероятно, их перевели в другие места службы. А коммунисты института знают меня меньше года, следовательно, по Уставу давать рекомендации не имеют права. Мне предоставили ещё один год на кандидатство. И вот теперь вновь встал вопрос, как избежать приёма в члены КПСС. Решил использовать для этой цели наличие «хвоста». На парткоме я заявил, что по Уставу член партии должен служить примером для беспартийных и особенно для комсомольцев, резерва партии. Я же второй год учёбы в экзаменационную сессию получаю по неуду. Пересдаю экзамен осенью. Вот позавчера только что сдал и получил право на учебу в пятом семестре. Какой же это пример для моих товарищей по группе? Да при таких успехах в учёбе мне стыдно обращаться за рекомендациями! Зам.декана попытался меня переубедить. Сказал, что я нужный студент, проверенный Петровым, т.к все экзамены по математике сдал лично ему. А на опыте проверено, что такие студенты в дальнейшем успешно и учатся, и работают. Его поддержала зав.кафедрой начертательной геометрии и черчения. Она заявила, что помнит данного студента, т.к. лично принимала и задания и экзамены. Студент Поливанов продемонстрировал хорошие знания и, что важнее, понимание её предметов. Пришлось взять слово снова:
-- Мы только что вернулись из колхоза, где помогали собирать урожай. В один из перекуров я высказал беспокойство о моём пребывании в институте в связи с моим «хвостом». На это один из моих товарищей сказал, что так как я член партии, то обязательно сдам. «Не выгонят же они коммуниста!» Конечно, товарищ потом признался, что он пошутил. Но в каждой шутке есть доля правды, так считают многие. Но я не считаю для себя допустимым бросить хоть малейшую тень на звание коммуниста. Вот когда улучшу показания в учёбе, или позже на работе, куда меня пошлют, если в соответствии с Уставом буду примером для беспартийных, я обязательно снова подам заявление о приёме в кандидаты, а затем и в члены.
На этом обсуждение кончилось. Меня отчислили из кандидатов в связи с не представлением рекомендаций. На заседании совета старых коммунистов в районном комитете партии я повторился. Старые коммунисты решение парткома факультета поддержали, отдельно отметив высокий уровень работы партийной организации факультета среди студенчества по повышению его (студенчества) политической сознательности, каковую продемонстрировал студент Поливанов. Обычно секретарю парткома за не подготовку кандидата к вступлению в партию попадало «по шеям». В моём случае его даже похвалили. Посему на факультете на меня никто зла не держал. Когда я обо всём рассказал Володе Альшицу, он долго катался от смеха, признав тактику гениальной.
В Москве открылся 22 съезд КПСС. Ко мне приехал Коля Кумзеров (муж сестры) и я его разместил в моей каморке. Володя временно перешел в другую. Её жилец куда-то уехал. Съезд принял решение о завершении строительства социализма в СССР. Принял новую программу партии, программу строительства коммунизма, и одобрил темпы выполнения семилетнего плана, принятого в 1959 году. Я в это время вместе с Колей бегал по близлежащим гастрономам, закупая мясо и другие мясопродукты, которых в Вологде уже давно практически не было. Затарились удачно. Купили докторской колбаски побаловать его малышей, моих племянников, и кое-каких дешевеньких конфет и печенья. Я тоже закупил для родителей пару кг докторской и «подушечек» с любимой маминой начинкой. 31 октября 1961 года я посадил Колю в поезд Москва-Вологда, увозя продукты питания из построенного московского социализма в строящийся вологодский коммунизм. В прошлом году Коля тоже приезжал в Москву, жил в гостевой комнате Зацепы. Тогда его основной целью была покупка телевизора. Продукты тоже приобретал, но поменьше. Кстати, разговоры в прессе о построении коммунизма шли с лета, сразу после пленума, созвавшего съезд. В связи с этим у меня в летние каникулы произошел разговор с отцом, за рюмкой водочки. Я спросил у отца, как по его мнению будет ли построен коммунизм?
-- Нет –ответил он не думая.
-- Почему? Социализм, вон говорят, построили.
-- Социализм – это от каждого по способностям и каждому по его труду. По этому принципу жила деревня России со дня отмены крепостного права до коллективизации. Про город не говорю. Зачем строить то, что уже было, что появилось само собой, без чьей либо воли? Коллективизация всё поменяла. Но восстановить, что было возможно. Коммунизм – это от каждого по способностям и каждому по потребностям. Этого никогда не было. О каком коммунизме мы говорим, если социализм уничтожили?
Недостатки в питании, стрессовые нагрузки постепенно съели запасы здоровья, накопленного в армии. В ноябре у меня появился фурункулёз. В начале, как и в девятом классе, чирьи появились лице, потом на шее, а потам даже на тыльной стороне правой кисти руки. Временами они доставляли не переносимую боль, приходилось пропускать занятия, и даже в общежитии ни чего не мог делать. Когда кисть руки приобрела форму груши, пошел к хирургу. Тот после обезболивающего укола вскрыл чирей с двумя головками, продёрнул через них марлю и, продергивая её влево-вправо, прочистил рану. Затем сделал переливание крови и, отпуская домой, посоветовал принять грамм 150 водки. Я так и поступил. Спал сладким сном впервые за многие дни. Три переливания крови (забираем из вены руки и вгоняем шприцем в ягодицу) во время перевязок навсегда избавили меня от чирьев. Слава тебе, господи! Но у меня появились всевозможные задолженности. Особенно осложнилась ситуация с английским. В первый раз я сорвал зачетную сессию. Не получил зачёта по английскому. Если не сдам зачёт в течение первой недели января, лишусь январской стипендии. Кроме того, без зачета не пустят на экзамен по английскому! Остальные-то я сдам, и продолжу учёбу дальше, уже на шестом семестре, с обязательством ликвидировать «хвост» до его окончания. Но без стипендии! Ну вот она меня и достала!
Осознав ситуацию, написал о сложившейся ситуации Вере, попросил материальной помощи при условии не ставить в известность родителей. Им самим трудно, на их руках Лёля. В начале последней недели января на Главпочтамте получил от сестры денежный перевод, а затем и письмо от неё. Сестра писала, что берётся мне помогать, только бы я не бросал учёбу. Она с Колей посоветовалась и они найдут нужную сумму, будут высылать ежемесячно. Вера так же писала, что просьбу мою она выполнила. Сходила к дяде Лёше Малахову и передала ему мою просьбу дать мне взаймы небольшую сумму (200 р) с рассрочкой платежа максимум на три года. Но дядя Лёша предложил последовать его примеру. Когда он учился в техникуме, то после занятий ходил разгружать баржи и на другие тяжелые работы, но у родителей денег не просил. Эх, дядя, дядя! Если бы я учился в техникуме, я бы сам уж точно подрабатывал бы на разгрузках барж. Но в МИФИ на первых трех курсах времени хватало только на учёбу. Увы, в этом была проблема! Многие студенты мечтали поработать на Москва-товарная, но! Да и деньги-то я просил только взаймы, и сумму по твоему окладу весьма и весьма скромную. Вероятно, подумал - на пропой племянник просит и обязательно ударится в бега с моими двумя сотнями р. Впрочем, сам виноват. Я почти ничего не сделал для того, чтобы дядя меня знал. Мама очень хотела, что бы я чаще бывал у него. Я же, как мог, избегал посещений. Летом он всегда был в плавании вдали от Вологды. С тётей Шурой, его женой, я не знал о чём говорить и чувствовал себя не в своей тарелке. Она, как хозяйка, встречала радушно, тут же стремилась накормить, чем-то угостить вкусненьким. Но далее возникала напряженность, и я старался улизнуть из её дома. С кровными племянниками, детьми сестры, у тёти был замечательный контакт, при их появлении тут же возникали взаимные вопрос, ответы, как говорится, милый «базар». И это естественно. Они знали друг друга с момента рождения детей. Зимой дядя жил дома, отдыхал. Сам принимал гостей или ходил в гости к, такими же как он, капитанам речных судов. На какой-то праздник по настоянию мамы и по просьбе дяди, я приехал к ним в гости. Тут же с порога за праздничный стол и кормить меня, но вскоре явились гости. Рюмки, тосты, смех, взрослые анекдоты. Мне, естественно, пришлось заняться чтением книги на кухне. Для застолья я был еще молод, и это правильно. Так что узнать меня у дяди не было возможности, поэтому он и сделал тот вывод, который сделал.
Экзаменационная сессия была ужасно тяжелой. Зачета я не получил. Стипендии тоже. Денег не «копья». Что буду есть завтра – не ясно. От Веры перевод пришел числа 20-го, и всё это время пришлось побираться. Спасибо Володе. Он взял меня на содержание: брал меня в столовую и оплачивал обед, делился ужином двадцать дней. Англичанка, точно, зачет не поставит, к экзамену не допустит. Стипендии не будет. Но я уже почувствовал, что свою форму, потерянную в армии, восстановил. Не хватало чуть-чуть времени для такой подготовки к экзаменам, чтобы сдавать их на отл. Тогда можно было бы перевестись в первую группу факультета Т, в которой готовились физики-теоретики. Она существовала с первого курса, но после пятого семестра её формировали заново из желающих отличников всех факультетов. Мне давно хотелось попробовать себя на этом поприще. Я понял – академ.отпуск мог решить все проблемы. Теряю еще год. Но избавляюсь от англичанки. С второкурсниками моей группы Э-1 работает другая преподавательница английского языка. Она и будет вести группу в следующем году. Далее. Повторяя пятый семестр, уж точно могу сдать на отл. экзамены и попробовать перейти в Т-1. Проблемой будет английский. Смогу ли сдать на пять? После академ.отпуска буду снова получать стипендию, а в отпуске буду работать здесь, в Москве. Денег занимать не нужно, у Веры брать – тоже. У неё семья и им самим не хватает. Я поделился своими соображениями с Володей. Он поддержал меня и заявил, что ради перевода в группу Т-1, он тоже уходит в академ.отпуск. на другой день вместо экзамена мы с ним направились в медсанчасть за билютнём и справкой о плохом здоровье. Через три дня оформили отпуска. Забегая вперёд, сообщу, что через год, т.е. после завершения пятого семестра, Альшиц перешел в группу Т-1, мне не удалось. Подвёл английский. С новой преподавательницей отношения были нормальные, но за полгода устранить своё отставание по этому предмету я не сумел. Экзамен по языку, похоже, я смог подтянуть до четверки. Но она судьбу не решала. Я же на кафедре был личностью известной, и чтобы сохранить лиц или честь мундира, поставили уд. Я спорить не стал. Пусть будет так. Остальные экзамены пятого семестра сдал на отл. С тех пор проблем с учебой не было до полного окончания МИФИ.
. Новый 1962 год я пошел по пригласительному билету встречать в Политехнический музей, где был организован общемосковский студенческий вечер. К этому времени мне уже удалось на скромные родительские средства прилично одеться. Тёплые ботинки, недорогой, но хорошо сшитый костюм, белая рубашка, строгий галстук. Модное, серое, из необычной шерстяной ткани с длинным шелковистым ворсом, тёплое полупальто с коричневым цигейковым воротником, подпоясанное, подвязанное завязывающимся поясом. Длинный тёплый шарф. На голове хрущевский пирожок из коричневой же цигейки ( что-то типа папахи, но наверху сжималась и носилась как пилотка). Мне удалось попутными набегами в ГУМ и в ЦУМ приобрести вещи, у которых соотношение цена/качество < 1. Как правило магазины страны, в том числе и Москвы, были заполнены ширпотребом, у которого это соотношение имело обратное значение. Причиной являлся плохой дизайн. В московских же центральных магазинах можно было поймать вещи малых эксклюзивных партий молодых дизайнеров, которые для самовыражения «из говна делали конфетки». Проблемой было поймать такую вещь.
На вечер пришел ещё до открытия. В огромном зале с огромной ёлкой в центре звучала музыка, кружились пары. У противоположной входу стены я увидел стройную, с четкими формами и с пышными чёрными волосами ниже плеч девушку. Я подошел и пригласил на вальс. Она с явным удовольствием согласилась. Игорь – представился я. Лида – ответила она. Большие карие глаза, пышные ресницы, черные брови, прямой нос, пухлые губки. Девушка нравилась мне. Я для неё тоже объект повышенного интереса. Она студентка четвёртого курса педагогического института. Из Калининграда, где и теперь учительствует её мать. Отец погиб. То, что я студент МИФИ, Лида определила сразу же, как я к ней подошёл по маленькому, еле заметному значку на лацкане пиджака – «Спортивный клуб МИФИ». Вечер провели вместе. Я угостил её мороженым, она меня – кофе. Потом выпили шампанского по бокалу. По окончанию вечера поехал провожать. Её общага находилась около ВДНХа. Договорились встретиться в конце сессии, перед каникулами, после которой она уехала к маме в столицу Восточной Пруссии, а я – 1-го февраля приступил к исполнению обязанности грузчика Московского мясокомбината им. Микояна. Кстати, ко мне в Москву перед Колей Кумзеровым приезжала Галя Никитина, школьная подруга. У меня с ней продолжала тянуться вялая переписка. Она училась на последнем, пятом курсе Молочного института. Мои намерения для неё были не понятны и она, видимо, решила под предлогом экскурсии по Москве прояснить ситуацию. При её появлении Володя тут же нашел себе свободную койку в другой каморке, предоставив свою для гостьи из Вологды. Три дня я работал гидом, вечером ходили по театрам, а после принятия «духовной пищи» возвращались в «Коммунку», где поужинав. ложились в кровати, находящиеся на расстоянии вытянутой руки друг от друга. Я видел – гостья плохо спит. На вокзале перед самой посадкой не выдержала, спросила:
-- Почему ты был так сдержан?
-- Разве ты забыла? В 1958 году во время моего отпуска ты произнесла: «Только после свадьбы». С тех пор ни чего не изменилось.
-- А вдруг в этот раз я бы не сказала?
-- Но они были сказаны, а я по глупости думал, что говорят их только раз. Уж такой я дурак, прости!
Помрачнев, Галя ушла в вагон. Поезд тронулся, мы помахали друг другу. Через год она вышла замуж за выпускника своего института.
Мой первый рабочий день грузчика мне запомнился обеденным перерывом. Я вошел в бригаду шестым членом. В этот день наша дневная бригада производила погрузку мяса в автомашины «ГАЗ» различных московских магазинов. Меня вместе с полнотелым мужчиной лет пятидесяти, то ли татарином, то ли башкиром, поставили в холодильный цех на четвёртом этаже грузить на специальные тележки замороженное мясо – коровьи полутуши (туша разрубленная вдаль хребта). Два других члена бригады поставляли нам под погрузку пустые тележки и отгоняли груженые к лифту, затем ехали в нём вниз на первый этаж. При выезде из лифта тележка попадала на весы, мясо взвешивалось весовщицей, в специальный журнал записывался вес мяса и номер тележки. После этого грузчик гнал тележку к погрузочному перрону, где третья пара бригады производила загрузку полутуш в магазинные «газики». Обычно на тележку грузилось до пяти полутуш и общий вес груженой тележки доходил до 350 и более кг. Управлять такой тележкой было весьма сложно, требовалась определённая сноровка и физическая сила. После погрузки другая весовщица по номерам тележек, с которых загружалось мясо, и их зафиксированным весам у лифта определяла полный вес отпущенного мяса, вписывала в накладную экспедитора эту цифру, и машина отправлялась на весы контрольного взвешивания, установленные перед выездными воротами мясокомбината. При въезде каждая машина тоже попадала на эти весы и взвешивалась. Её въездной вес тоже заносился в журнал контролирующей весовщицей. По разнице въездного и выездного веса проверялись данные накладной экспедитора. Если данные совпадали, то машину выпускали. Если нет, то возвращали на разгрузку и повторную погрузку. Первую половину я отстоял нормально. Мой опытный напарник-наставник претензий не высказал. Когда прозвенел звонок на обеденный перерыв, он повёл меня в небольшую продолговатую комнату с дощатым столом посредине и лавками вдоль стен вокруг стола. Бригада села за стол. Я сел в сторонке. Бригадир достал откуда-то банку с горчицей и полпачки соли. Все развернули свертки с кусками хлеба, а один из них, как потом выяснилось – главный снабженец бригады Николай, достал из кармана, завёрнутый в чистую тряпицу кусок мороженой мясной свинины (мясная свинина – свинина, в которой слои сала перемежаются слоями мяса). Николай достал из сапога нож длиной сантиметров 35 - 40 (такие ножи были у каждого члена бригады) и быстро, и ловко настругал большую кучку этой свинины. Все стали брать из неё получившуюся стружку, слегка подсаливать, макать в горчицу и с хлебом аппетитно есть! Сырую! Бригадир предложил присоединиться и мне. Я отказался, сославшись, что по незнанию не захватил хлеба. Передо мной тут же появился хлеб. Что бы не быть невежливым, я решился попробовать. Каково же было моё удивление, когда я обнаружил предложенное мне блюда удивительно вкусным. Мужики по выражению моего лица всё поняли и заулыбались. После котлет студенческой столовой, это был по-настоящему полноценный обед. Вторая половина смены прошла незаметно, работа мне показалась лёгкой.
Через два дня бригада в соответствии с графиком перешла на вторую смену. Нас сразу же поставили на разгрузку пульмана (вагон, в который загружается до 60-ти тонн груза) с мясом. Открыли вагон и обнаружили, что он под крышу забит четвертинками туш бразильских коров. В Бразилии, оказывается, выращивают не коров типа наших, а каких-то монстров! Каждая четвертинка весила не меньше 100 – 120 кг! Меня с прежним партнёром поставили в вагон грузить тележки, двое ушли на этаж в морозильную камеру на их разгрузку, а двое стали гонять тележки на этаж через лифт. Отстоял достойно, передышки не попросил ни разу. Перекур объявлял партнёр. Николай гонял тележки. Через полтора часа он куда-то исчез и долго не появлялся. Работали впятером. За час до окончания разгрузки, мой напарник вдруг спросил у Николая:
-- Не пора?
Тот снова исчез, но ненадолго. Словом, вагон добили. Объявили обед. Я снова приготовился к строганине. Съедобная, добротная штука. Расселись за столом. Николай отсутствовал. Вдруг он входит с ведром, из которого поднимается пар и по комнате распространяется невероятно вкусный запах. Аж под ложечкой засосало! Бригадир раздал глубокие чашки-пиалы. Каждому в чашку Николай из ведра положил по огромному, пышущим паром куску баранины! Затем и этого же ведра налил в другие пиалы бульона. Затем Николай подал бригадиру три пол-литры водки и тот разлил первую по стаканам. Все выпили, я с ними тоже. Надо ведь вливаться в бригаду. Затем приступили к трапезе. Вот это был обед! Когда съел первую порцию, добавили ещё. Ешь, в ведре мяса много! От второй порции водки отказался, может работать не смогу мол. Одну треть ведра отнесли в котельную кочегарам в качестве платы за ведро и варку. После пиршества легли отдохнуть и все заснули.
Мой желудок осоловело переваривал впервые попавший в него в таком огромном количестве высококачественный продукт питания. Я же осмысливал произошедшее. Из разговоров я понял следующее. В первое своё исчезновение Николай в холодильной камере охлаждённых мясопродуктов добыл вырезки (говядина высочайшей категории), спрятал под одеждой и вышел в город через проходную яко бы за сигаретами. Конечно на проходной частью продукта он поделился с вахтёром. В ближайшем доме, в «прикормленной» квартире он продал вырезку и на вырученные деньги закупил четыре поллитры. Возвращаясь на работу, одну полллитру он отдал вахтёру за пронос остальных. Их мы и пили во время пиршества. Примерно за час до обеда Николай с бригадиром в бараньей холодилке своими огромными и острыми ножами нарезали ведро баранины. Николай отнёс его в котельную, залил водой и передал знакомому кочегару для варки.
В конце всеобщего отдыха мой напарник поднялся, толкнул Николая, и они куда-то исчезли. Потом мне стало известно, что Николай, ещё до обеда унёс из камеры с охлаждённым мясом полтуши поросёнка и спрятал. После отдыха он и мой напарник пошли перебрасывать её через «забор товарища Микояна». После окончания смены, в полночь, эта пара удачно «нашла валявшуюся в снегу» половинку свиньи и честно поделила между собой находку. Позже, в другие вечерние или ночные смены мои собригадники не раз проделывали подобную операцию. Одна из них получила на мясокомбинате громкую огласку. Во время ночной смены перебросили через забор отличную тушку свиньи. При обходе забора сторож её обнаружил и о находке доложил начальству. Начальство учинило дознание. Однако в ночной смене комбината трудится много рабочих разных специальностей и все могли быть потенциальными подозреваемыми. Дознание кончилось не чем.
Перед приходом ночной смены примерно час мы не спеша, шевелиться мешал обильный обед, что-то ещё покантовали и пошли переодеваться.
Примерно в таком режиме прошли шесть дней работы во второй смене. Через выходной бригада перешла на шесть дней в ночную смену. Конечно водку пили не каждую смену. Если на вахте стояла женщина, то договориться с нею не удавалось и мужики ели баранину «на сухую». Несколько раз у кочегара другие перехватывали ведро, и нам приходилось переходить на строганину. Но такое бывало редко, всего раза три – четыре за всё время моей работы. Обычно мужики после смены прихватывали под своей одеждой хорошие куски говядины или свинины для своих семей. Научили и меня запасаться на выходные продуктами питания. Мне было легче. Моя семья состояла всего из двух человек – меня и Володи. Теперь в нашей комнате всегда можно было найти кастрюлю с мясным бульоном и кусками отличного мяса в нём, стоящую на электроплитке. Иногда выручали страждущих, но старались сильно не афишировать. Иногда мужики для меня доставали отличную колбасу, тушенку, сгущенку или ещё какой либо деликатес. За честную, наравне с ними, работу бригада меня уважала, уважала, что я из далёкой вологодской деревни, что служил в армии и всё-таки в институт поступил и теперь стараюсь жить не за счёт родителей. У каждого члена моей бригады судьба сложилась трудно. Им всем за пятьдесят, и каждый успел отсидеть в тюрьме лет по десять, а то и более. Но все они по своему оказались честными и высоко порядочными людьми, по крайне мере в отношении мня.
В начале марта на комбинат стали поступать вагоны с куриными яйцами. Их стали отпускать в московские магазины для розничной распродажи. Истосковавшаяся за зиму столица бросилась в очередь этим вкусным продуктом. На холодильник яйца поступали в больших деревянных ящиках стандартного размера. На дно ящика стелился слой стружек и на этот слой укладывалось стандартное число яиц. Его опять покрывали слоем стружек, на который опять укладывали яйца и т.д. Последний слой закрывали стружками и заколачивали верх ящика рейками, оставляя между ними промежутки, чтобы «ящик дышал». Ясно, что при транспортировке в такой таре яйца могли биться. Поэтому правительство на основании научных исследований учёных Московского института народного хозяйства им. Плеханова утвердило нормы на число битых яиц в таком стандартном ящике. Были нормы «на усушку, утруску» и других продуктов потребления для магазинов, столовых, ресторанов и пр. Эти нормы были разработаны, прежде всего, в помощь контролирующим органам, таким как ОБХСС и всем прочим вокруг него. Считалось, что с ними легче ловить нечистых на руку хозяйственников. Но если сберечь продукт от битья, усушки, утруски, то яко бы потерянный продукт можно реализовать за реальные рубли, которые государству уже не принадлежали и становились собственностью директорского корпуса торговли и общественного питания. Так нормы, предназначенные для наведения порядка, организации, завещанного Лениным социалистического учёта, превратились в базу для первоначального накопления капитала и взяток. Вскоре нормы и экономия потерь были внедрены и в лёгкой промышленности. Плановое хозяйство без норм невозможно! Директора магазинов за яйцами ехали лично и платили грузчикам за каждый погруженный ящик по установившейся таксе. Грузчики при этом негласно обязывались подвозить и загружать ящики без боя в нём (бой – битые яйца). Намётанный глаз опытного грузчика почти мгновенно определял ящик, в котором бой присутствовал. Для директоров такой негласный договор был весьма выгоден. Между бригадами грузчиков существовала строгая очерёдность, и никто не смел её нарушить. Когда дошла очередь до нашей бригады, меня поставили гонять тележки с ящиками из камеры хранения до перрона погрузки. Однажды, пригнав очередную тележку, увидел следующую картину. Загруженная машина тронулась от перрона. Вдруг мой первый напарник, выхватив из-за голенища палку сантиметров сорок длиной, прямо с перрона впрыгивает в кузов отъезжающей машины и начинает палкой быстро-быстро протыкать ящики. «Зачем? Он же все яйца побьёт!» - удивился я. Работали без обеда и перекуров 8-мь часов, все были в мыле. Работали-то сдельно, правда я об этом не знал и хотел ехать домой сразу после окончания смены. Но бригадир меня задержал. За ворота вышли вместе. Бригадир Николая послал в магазин, а нас завёл в столовую. Когда заказ принесли, появился Николай с водкой. Мы выпили заказанный компот. В освободившиеся гранёные стаканы бригадир разлил водку: в каждые два стакана поллитру, под самый верх! Столько враз я никогда не пил! Работа-то кончилась, за неё не спрячешься, как прошлый раз. Чтобы не терять марку, внутренне холодея, выпил. Удачно. Мужикам понравилось. С этих пор я стал для них окончательно своим парнем. Перед завершением обеда бригадир объявил, сколько денег он получил от директоров, вычел из них расходы на водку и обед, а остальное разделил между членами бригады поровну. Я хотел было отказаться от своих 15 р (1/3 месячной стипендии за 8-мь часов!), но мужики загудели, сказали, что работал я хорошо, бригаду не подвёл, а также раскрыли механизм дохода и причину поразившего меня поступка моего первого напарника. Экспедитор не захотел делиться доходом от экономии на бое. Теперь будет. Правда, платить будет уже другой бригаде. Рабочая солидарность в практике.
Некоторые рубли бригаде перепадали и при погрузке мяса. Некоторые экспедиторы брали в машину груз (булыжники, железный лом, кирпичи), с ним въезжали на контрольные въездные весы комбината, а затем его выкидывали, после чего договаривались с грузчиками о поставке мяса массой выкинутого груза, минуя весы, контролирующие массу тележек. Прогнать тележку минуя взвешивание несложно. Один из грузчиков «пудрит мозги комплиментами» весовщице, закрывая собой весы. Из лифта выезжают на весы два гонщика с тележками. Передний быстро угоняет тележку, а второй гонщик остаётся на весах и возмущенно требует взвешивания. Весовщица оправдывается, ругается, возмущается, взвешивает. Любезный грузчик наезжает на хама пятиэтажным. Гонщик извиняется. Примирение. Мясо уже в машине. Бригадир получает оговорённую сумму. На контрольных весах при выезде масса вывозимого мяса совпадает с массой, указанной в накладной. Полный порядок. В конце смены поллитра на два стакана, делёшь остатка и по домам. Как-то в конце мая моя бригада прогнала мимо «кассы» около 300 кг. Водитель развёз мясо по подмосковным магазинам. Согласно накладных у него не должно было быть мяса. Фактически у него остались последние 75 кг. Их он вёз в последний магазин. Ему бы в этот магазин сразу ехать, когда были все накладные, но он решил сэкономить время. А теперь его останавливает гаишник, обнаруживает мясо и передаёт все в ОБХСС. Началось следствие. К нам на комбинат приходит следователь. Меня допрашивают в качестве свидетеля. Других тоже. Я доказываю: прогнать тележку мимо весов технически невозможно! Что бы выехать с весов нужно откинуть вот этот рычаг, а его откидывает весовщица. То, что рычаг мешает и всегда находится в откинутом состоянии, я, конечно, не сказал. Весовщицы тоже. Они не могут нарушать инструкции! Дело закрыли. Пострадал шофёр, но не сильно. Отбрехался, что мясо купил у частника, по случаю. Вот так, случайно, по злой воле англичанки, я оказался в центре набиравшего силу в Москве, а затем распространившегося на весь Союз, движения несунов. Движения не случайного, естественного, возникшего в результате нарушения партии и правительства, приступивших к построению коммунизма, завета основоположника научного коммунизма товарища Карла Маркса о заработной плате пролетария, крестьянина и интеллигента.
В свободное от работы время я занимался с лекциями предыдущего семестра, восстанавливая их и устраняя пробелы в знаниях. Володя занимался тем же. После студенческих каникул навестил Лиду. Пока она «причепуривалась» в своей комнате, ожидал в коридоре её общежития. Вдруг к ко мне подходят три парня. Один из них моего роста. Два других мельче. Первый угрожающе требует удалиться и впредь ни когда не подходить к Лиде.
-- А иначе, что? – спрашиваю, глядя на его переносицу и подбородок. В памяти всплыл случай из армейской жизни. По очереди казарму мыло моё отделение, свободная смена. Напротив, во второй части казармы отмечал завтрашний дембель сержант автобата. Его компании видимо было скучно и она решила «привести к присяге» моего солдата и хорошего товарища Федю Фомина, убиравшего со своей сменой казарму. Подвыпившая компания из четырёх человек с сержантом во главе схватила Фомина и стала стаскивать с него галифе, чтобы по ягодицам солдатской ложкой нанести с оттяжкой 10 ударов. Я, чтобы прекратить безобразие, обмакнул щетку для натирки пола в ведро с мастикой и мазнул по щеке сержанту. Тот вдруг ударил меня по щеке. Последовал мгновенный ответный удар. Сержант оказался на полу, схватившимся за лицо. Сквозь пальцы текла кровь. Его товарищи бросили моего Федю и понесли сержанта в медсанбат. Оказалось, что я разбил ему губу, подбородок до скулы, а сама скула треснула. Ему зашили подбородок и губу и срочно демобилизовали, иначе ему грозил стройбат. И вот теперь передо мной стоял ещё один претендент на коррекцию лица. Однако делать ничего не пришлось. Проходившая мимо подруга Лиды сообщила ей о наметившейся стычке. Лида фурией выскочила из комнаты и вцепилась в парня.
-- Если ты хоть раз подойдёшь к нему ближе, чем на пять метров, я тебе выцарапаю глаза! Помни, если твои ублюдки что либо сделают ему, ты вылетишь из института!
От такого напора парни попятились, а затем поспешили смыться. Я же от удивления остолбенел. Подумалось:
-- Вот это девка! Она защищает меня, как свою собственность!
Позже Лида рассказала, что мне угрожал её давнишний поклонник, студент её института, на курс старше её. Мы стали встречаться. Ходили в кино, в театры. Метро работало до 12-ти (может до часу, не помню). Провожая Лиду до её общаги, опаздывал на метро и мне приходилось не раз, и не два пешком возвращаться от ВДНХа, через Красную площадь к Шаболовке в «Коммунку». По телевизору, в газетах довольно часто сообщалось об инцидентах (хулиганстве, ограбления и пр.) на улицах Москвы. Иногда попадались небольшие компании, но ко мне никогда никто не приставал. Приводил Лиду и в своё общежитие, познакомил со своими друзьями. О моих друзьях Лида, вероятно, рассказала своей подруге Соне и та упросила Лиду познакомить её с ними. Я согласился и вместе с Володей и Славкой подготовили небольшую вечеринку на три пары. Володя в это время встречался с некой Людой, студенткой полиграфического института. Славка готовился к разводу со своей далёкой женой. Вечеринка затянулась. Девушек уговорили не уезжать по своим общежитиям. Славка увёл Соню к себе, Володя с Людой исчезли ещё раньше. Я с Лидой остались в моей комнатушке. Утром Лида отправилась умываться, но вскоре вернулась в весьма возбуждённом состоянии, почём зря понося Славку: негодяй, подлец и т.д. и т.п. В чём дело? Оказалось, Славка лишил невинности её подругу. Он, что насильно это сделал? Нет. Тогда почему ты возмущаешься? Она, что курица безмозглая? Но он к ней приставал и уговорил! Я тоже тебя уговаривал. Но ты сказала, что только после свадьбы, и я отстал. В чём дело? Или я должен был продолжать? Она несколько утихла, переключившись на подругу, заявляя, что она опозорила себя, её и весь их коллектив и что коллектив её осудит. Поведение Лиды сильно разозлило меня. Даже не слова «после свадьбы», хотя и они тоже, а её ментальность, убеждение, что во всём всегда виноват подлец-парень. Стало очевидным, она мне в жены не годится. Но перед тем как расстаться, решил девушку немного поучить. Вовсю шла весенняя сессия. Она сдала экзамен и пришла ко мне на свидание. Я спросил:
-- Так, когда же у нас будет свадьба?
Лида засияла и ответила вопросом на вопрос:
-- Ты мне делаешь предложение?
-- Я всего лишь принял твоё предложение, высказанное на «Коммунке». Помнишь, свои слова «только после свадьбы». Давай обсуждать конкретные сроки.
Она сказала, что лучше всего это сделать сразу после летних каникул, она расскажет обо мне маме, получит её благословление, приготовит свадебное платье и т.д. и т.п. Я согласился, планируя, что игру доведу до ЗАГСа, но на церемонию регистрации точно не явлюсь. Пусть на себе почувствует «суд своего коллектива». На этом мы расстались до 20 августа, ибо у меня яко бы трудная сессия и времени на свидания не будет.
На другой день, позавтракав в столовой, мы с Володей лежали на кроватях и усиленно штудировали последние лекции пятого семестра, я по математике, он по физике. Вдруг открываются двери и со словами «а где тут прячется Игорь Поливанов?» в нашу комнатушку втискиваются две девицы. Мы ошалело вскакиваем. Я в пришедших узнаю Милу Кузмину и её подругу, девушек, с которыми мы с Киркиным встречали Новый 1961 год. С Милой я после этого некоторое время встречался, но, поссорившись, перестал. Пришедшие девушки пояснили, что недавно они встретили на улице Киркина и он рассказал куда я исчез из общаги на Зацепе, где меня яко бы искала Мила прошлой осенью. Девушки положили на стол коробку конфет и предложили попить чаю, заявив, что они сдали государственный экзамен и тем закончили учёбу в «Плешке». Теперь нужно ждать распределения. Повод был явно достоин бутылки вина. Володя побежал в гастроном. Мила была сама любезность, внимательность. Попросила извинения за невпопад сказанные тогда слова (я уже их давно забыл). Мы снова стали встречаться.
В конце июля я уволился с работы и решил ехать к себе в деревню. Миле предложил присоединиться и тоже поехать в Колоколово на неделю – другую. Она согласилась. Дома нас встретили радушно, родителям Мила понравилась. Лёля не отходила о неё ни на шаг, не позволяя нам побыть вместе. Лишь ночью, по-тихому, чтобы не разбудить сестрёнку, мы сбегали на некоторое время в нашу баню. Днём праздно гуляли по окресностям вместе с Борисом Старостовым и его женой Галей. Они недавно поженились и приехали навестить мать Бориса, которая, купив дом Кости Миронова, перебралась жить в нашу деревню. Через полторы недели Мила уехала. Я приступил к заготовке дров из пней. Дело в том, что часть лесного «языка», росшего между Колоколовым и Кишкиным, совхоз решил срубить, раскорчевать, а затем распахать под посевы. Выкорчеванные пни разрешили взять себе жителям деревни и использовать в качестве дров. Эти пни я и пилил, рубил, колол. Такой же работой занимался на своём дворе Борис.
Завершив заготовку дров, я, выслушав мнения родителей о Миле, уехал жениться в Саратовскую область, в село, где жила и работала учительницей немецкого языка мама Милы с сыном Женей и находилась сама Мила. Приехав, я тут же попросил у мамы Милы руки её дочери. Регистрация брака состоялась в сельсовете на другой день приезда, хоть и был этот день выходным. Наше бракосочетание отметили небольшим застольем, где присутствовали естественно мы с Милой, Женя, мама и её boy friend, шестидесятилетний мужчина, завхоз школы, жена которого была парализована уже более восьми лет. Это он обеспечивал нашу регистрацию. Мама Милы, урождённая Кузмина и москвичка, перед самой войной окончила Тимирязевскую академию. За год до окончания вышла замуж за однокурсника Виктора Лефлера, члена партии, немца из немецких колонистов, поселившихся на Волге в районе Энгельска ещё при Екатерине Великой. Вдруг началась война. Молодую семью депортировали в резервацию на севере Казахстана. Там родилась Мила ( по паспорту Людмила), затем Женя. Война кончилась, а депортированных немцев, граждан СССР, возвращать не торопились. Что бы не подвергать опасности жизни детей, супруги решили развестись. В результате мать вернула себе девичью фамилию и дала её своим детям. Она хотела вернуться на родину, в Москву, но её туда не пустили. Разрешили поселиться в Саратовской области. Так семья Кузминых попала в данное село. Отцу, в конце концов, разрешили покинуть резервацию, но он был уже очень болен и вскоре помер. Кузмины жили в небольшом доме с избой из одной комнаты. На дворе держали свинью. Естественно, что Мила ненавидела Сталина и не любила партию и советское правительство. Особенно её бесил запрет для матери вернуться в московский родительский дом.
В Москву мы с Милой уехали 20 или 21 августа. Милке нужно было решить проблему свободного распределения и найти работу. Женщины надеялись на брата – дядю, начальника милиции Солнцевского района в ближнем Подмосковье. В Солнцево мы и приехали. Дядя Женя Кузмин нас встретил радушно, что не скажешь про его жену. Договорились, что он пристроит племянницу в местный дом отдыха и пробьёт ей подмосковную прописку, если Мила добьется в министерстве свободного распределения. Поехали в Москву. Остановились в «Коммунке» в моей комнатушке. Мила ушла в очередной раз в своё министерство с моей справкой, что я, её муж, являюсь студентом дневного отделения МИФИ. Я в ожидании её возвращения читал какой-то детектив. Вдруг открывается дверь и в комнату впархивает сияющая Лида со словами – здравствуй, мой дорогой! – и далее о разрешении матери на замужество, о свадебном платье, о приглашенных подругах на церемонию и т.д. и т.п.
-- Ну, ты просто молодец, дорогая! Я, между прочем, то же не сидел сложа руки. Пока ты готовилась, я тоже успел кое-что!
-- Что же ты сделал, дорогой?
-- Женился.
-- Что?
-- Же-нил-ся!
-- Как? А я?!
-- Ну какие твои годы. Ты ещё успеешь, куда спешить?
-- Ну почему?
-- Понимаешь, я испугался. Вдруг ты «после свадьбы» меня тоже назовёшь наглецом, подлецом и негодяем. Как Славку. Говорят, фригидные бабы признают только высокую, духовную любовь и чураются грязной, физической.
Лида выскочила из комнаты и в слезах убежала. Больше я её не видел.
Через пару часов явилась Мила с Володей Альшицем. Встретились на входе в общагу. Вскоре появился Славка. Устроили застолье по случаю нашего бракосочетания и свободного диплома Милы. На другой день мы уехали в Солнцево на электричке с Киевского вокзала. Ночевали у дяди. Часов в 10-ть Мила на «козле» (УАЗе – автомашине армии и милиции) вместе с дядей уехала устраиваться на работу. Вернулась довольная и сразу же предложила перебираться на новое место жительства, в дом отдыха. Вещи втащили в некий пристрой. Комната примерно 6 кв.м. Стол, два стула, полутороспальная железная кровать с панцырнай сеткой, тумбочка и кирпичная плита, отапливаемая углём. Рядом с ней кочерга, совок, ведро для угля и прочие причиндалы. Мила сбегала на кухню и принесла кое какую посуду, затем - матрац и постельное бельё. Помыла пол. Я осваивал плиту, проревизовал окно и дверь, определил, что и какого требует ремонта. Когда неотложные работы были выполнены, я, наконец, поинтересовался кем же будет работать Мила.
-- Посудомойкой.
-- Я серьёзно!
-- Я тоже.
-- Но зачем ты добывала «свободный» диплом?
В конце концов я выяснил следующее. Жена студента ВУЗа или специалиста с высшим образованием, окончившая ВУЗ, должна быть распределена по месту жительства мужа или получить свободный диплом. Таков закон. Мила получила справку об освобождении от распределения. Вопрос трудоустройства – отдельный вопрос. Чтобы тебя приняли на работу, нужно иметь прописку вблизи рабочего объекта. Это раз. Нужно иметь трудовую книжку. Это два. Если книжки нет - расскажи от куда ты. Если ты только что кончила ВУЗ, докажи, что ты не «косишь» от распределения! Принимать таких на любую работу «кадровикам» строжайше запрещалось, вплоть до увольнения. Таково постановление Правительства. Поэтому «кадровик» при малейшем подозрении, прежде чем разговаривать о чём-либо, требует справку об освобождении от распределения. Отметка в паспорте о временной пятилетней прописке в Москве явно указывает на учёбу в ВУЗе. Далее. В Москву и ближайшее Подмосковье въезд на постоянное жительство без специального приглашения гражданам СССР запрещён! Таково второе постановление Правительства. Приглашать можно только рабочих дефицитных профессий, и то временно, т.е. на условии временной прописки. Профессия посудомойки числилась в перечне дефицитных. Так Мила стала посудомойкой на кухне дома отдыха с дипломом о высшем образовании в области общественного питания, но получила временную прописку Подмосковья. Директриса дома отдыха, girl fiend дяди, по его «просьбе» поселила Милу не в общежитие, а в помещение, которое я описал выше. Их дружба носила взаимовыгодный характер. Дядя часто посещал дом отдыха. Здесь его girl fiend, женщина лет 35-ти, отменно кормила, поила коньячком и предоставляла сексуальные услуги. В ответ дядя обеспечивал её защиту от «ЗНАТОКОВ», местных знаменских, томиных и кибрис из ОБХСС. Через пару месяцев наше помещение было зарегистрировано, как жилое и в конце января дядя оформил в нём племяннице постоянную подмосковную прописку. С этого времени можно было начинать поиск работы в самой Москве. Но искать не пришлось. Для Милки с её дипломом предложений оказалось «хоть пруд пруди». Можешь занять должность директора столовой, кафе, можешь быть заведующей производством в тех же заведениях или даже в ресторанах средней руки. Если бы был опыт практической работы, то её с удовольствием приняли бы в Управление торговли и общественного питания города Москвы или в министерство РСФСР того же направления. Кстати, со временем Мила так и поступила, перешла сначала в Управление, а потом в министерство. Но все эти должности стали доступными только после того, как Мила получила прописку в ближнем Подмосковье. Спрашивается, почему бы не дать ей направление сразу после окончания института, если в Москве в ней нуждаются? Может потому, что не могли предоставить жилья? В Москве не бело мест для проживания? Да сколько угодно! Как только Мила перешла работать в Москву, мы тут же сняли сначала комнату, а затем небольшую квартирку в удобном для нас месте, но во всех случаях без права прописки! Таким образом, главным моментом во всей этой истории являлась прописка. Если ты родился в Москве или в ближнем Подмосковье, ты имеешь право на московскую работу, т.е. на московские условия жизни, которые на порядок выше условий жизни всех прочих граждан Союза (столицы союзных республик не в счёт). Следовательно, москвичи по праву своего рождения обладают важнейшими материальными привилегиями перед прочими гражданами Советской страны. Или по-другому. Все прочие гражданами Советской страны в сравнении с москвичами поражены в правах на нормальную жизнь и вынуждены постоянно вести борьбу за своё существование. Ва-у! Как же воняет несправедливостью от полностью простроенного (по заявлению 22-го съезда КПСС) социализма Советского Союза, уже приступившего к построению самого коммунизма.
А пока мы как смогли, обустроили своё жилище. Зимой к утру комната сильно остывала, хотя угля мы не жалели и в меру возможности утеплили окно и дверь. Вставали в шесть утра. Она, покормив меня, убегала на кухню мыть котлы, я – на электричку. Поспеть на первую пару. Возвращались поздно. Мила - около восьми вечера, я - чуть раньше. Затопив печь, завершал подготовку к завтрашнему учебному дню. Появившись в комнате, Мила вынимала из-под фуфайки две большие глубокие тарелки, между которыми располагался в основном мой ужин и завтрак: два – три антрекота, эскалопа или гуляша с гарниром в подливе, т.е. всё то, чем кормили в этот день отдыхающих. В термосе – компот или кофе с молоком. В воскресенье в обеденный перерыв она приносила мне полноценный обед отдыхающего, правда в нём мяса в супе и масла в гарнире было чуть больше чем у всех. Зарплата у Милы была на рубль больше моей стипендии, зато она официально бесплатно питалось в доме отдыха по нормам отдыхающего. То, что Мила приносила мне, формально было мелким воровством. Фактически же таковым не являлось. Не все отдыхающие являлись в столовую на обед и особенно на ужин. Отсюда оставались на кухне не использованные порции. Именно их, как правило, Мила и приносила мне. Что касается меня, то мне здесь, в это время было комфортно и сытно. Ранний подъём я компенсировал дремотой в вагоне электрички. Учёба шла успешно, без срывов и надрыва. Я снова учился в одной группе со Славой Хохловым и с ещё парой моих бывших одногруппников. Подружился через Славку с Юрой Ершовым, парнем из-под Челябинска, любителем мотоциклов, единственным ребёнком матери-одиночки, медицинской сестры по инфекционным заболеваниям полового характера. Что касается Милы, то для неё это время было самым трудным. Она часто жаловалась на усталость, на ломоту в руках, на проблему кожи кистей рук. Мыть посуду в столь огромном количестве – взбеситься можно. Но Мила держалась. Новый 1963 год мы с ней встречали в своей комнате. Днём 1-го января ходили к дяде Жене, поздравлять его с наступившим Новым годом. Ненадолго. Миле нужно было, как обычно, «вставать на вахту». Несколько отдыхающих остались на праздник, и их нужно было кормить.
Сессию закончил досрочно, в основном во время зачётной. Мила взяла накопившиеся выходные, и мы двинули в Москву на поиски работы. Из всех вариантов решили остановиться на должности заместителя зав.прозводством большой столовой некоего закрытого геологического НИИ. Нужно набраться опыта, а там уже можно будет выбирать и более серьёзное. Сняли комнату с минимальной мебелью в двухкомнатной квартире около Савёловского вокзала. Во второй, меньшей, жила хозяйка, седовласая, крепкая телом, дородная пенсионерка. Мы с ней в целом ладили не плохо. С шестого семестра начались спец.курсы. Лекции по ним читали в малых, специально оборудованных аудиториях для одной, максимум двух групп. Лекции записывались в именные прошнурованные и опечатанные тетради, которые после лекции мы сдавали в первый отдел, а перед лекцией их вновь там же получали. Пока шла лекция, у двери находился сотрудник первого отдела, следивший, чтобы рядом не было посторонних. Первую группу вели две кафедры, тоже номерные, - пятая и тринадцатая. Вторую группу – только тринадцатая. Номер спец.курса начинался с номера кафедры. Например, курс 52, или курс 131. Пятая кафедра вела темы: критическая масса U-235, Pu-239; её зависимость от геометрической формы, от материала окружения; теория поддержания цепной реакции деления ядерного топлива на заданном уровне; теория сечений взаимодействия нейтронов с ядрами атомов различных материалов; теория и методы расчётов активных зон реактора; и многие смежные с выше перечисленным вопросы. Венчались курсы курсовым проектом (КП). По пятой кафедре КП состоял в расчёте активной зоны реактора на быстрых нейтронах. Возглавлян кафедру и читал лекции соратник Курчатова И.В., доктор физ.мат.наук, профессор Савелий Моисеевич Фейнберг. Тринадцатая кафедра вела темы: теория передачи тепла от одного тела (теплоносителя) к другому; теория и расчёт теплообменников; схемы и расчёт контуров охлаждения активных зон АЭС и передачи энергии турбинам для преобразования энергии ядер деления в электрическую; и прочие смежные вопросы. Мой КП по 13-ой кафедре состоял в формировании и расчёте контура охлаждения и преобразования АЭС с органическим теплоносителем (типа диз-топлива). В наше время все выше перечисленные темы считались почти секретными. Не удивительно, что рядом с нами так много кормилось сотрудников секретного отдела. По окончании института выпускники первой группы получали квалификацию инженера-физика, а второй – инженера теплофизика. Хорошо известный в нашей семье Смирнов Петр Семенович окончил одновременно со мной 13-ю кафедру, а Старков Владимир Александрович – пятую, 7-мь лет спустя. Однако остановился я на спец-кусах вот по какой причине. Уже после окончания института в НИИ атомных реакторов (НИИАР), расположенного вблизи города Мелекесса (позже переименованного в Димитровград) Ульяновской области, куда я был направлен на работу, я обнаружил книгу «Основы теории ядерных реакторов». Авторы книги два американца С. Глесстон и М. Эдлунд. Издали они этот учебник в США, естественно, на английском языке в 1952 году. Переведена книга на русский язык и издана в Москве в 1954 году в издательстве И*Л даже без указания фамилий переводчиков, т.е. подпольно, без согласия авторов. Распространялась книга в основном среди работников П/Я Минсредмаша. Ознакомившись с книгой, я обнаружил, что наш профессор С. М. Фейнберг нам читал лекции в точности по этой книге, а наши «секретчики» оберегали от посторонних ушей именно её содержание. Второе удивление. Для получения ученой степени кандидата наук необходимо написать диссертацию и защитить её на Учёном совете. Но прежде, необходимо сдать кандидатские экзамен по: английскому языку, философии и спец.предмету. Для специалистов околореакторных дел спец-предметом являлся выше цитируемый учебник Глесстона и Эдлунда, правда, не в полном объёме, а только в части темы его диссертации. Мы же, выпускники первой группы, получается, сдали несколько кандидатских экзаменов еще на четвёртом курсе МИФИ! Удивляло так же и то, что наши учёные 70 – 80-ых годов проверялись на знания достижений науки двадцати-тридцатилетней давности.
Однако вернёмся в 1963-ий год. После занятий я возвращался обычно раньше Милы и садился за большой, удобный, круглый стол за чертежи или проекты. Мила первое время приходила с работы возбуждённо-удивлённой и делилась своими наблюдениями о том, как её шеф принуждает своих поваров «экономить» масло, колбасу, мясо, крупы, фрукты и прочие продукт, т.е. делать, выражаясь языком общепитовцев, недовложения. О том, как он встречает редких проверяющих ( инженеров-технологов) из Московского управления общепита, какие «кулёчки» вручались проверяющим за проходной НИИ ( в проходной стоял часовой и он имел право потребовать к досмотру любую подозрительную сумку). Эти «кулёчки» по указанию шефа готовила Милка. Потом она выяснила, где реализуются «сэкономленные» продукты. Местом реализации оказался филиал столовой в несекретном филиале НИИ, небольшое, открытое для всех граждан кафе. Продукты в филиал поставлялись по накладным главной столовой, туда же они и возвращались вместе с выручкой филиала. Баланс наводил шеф, т.е. заведующий производством, и директор столовой. Как делился доход, Милке не известно. Как потом выяснилось, филиалы столовых, ресторанов, магазинов и т.п. являлись тем самым «золотым ключиком», который открывал дверь заветного авто и приличной дачи в центре десяти соток в сосновом бору. Опыт показал правильность нашего выбора. Для Милы реальная практика на должности зама зав.производмтва была неоценимой.
Через полгода, в сентябре Миле шеф предложил перейти на самостоятельную работу. Возглавить то самое кафе, через которое «отмывались» деньги. В нём она стала зав.производством. В её подчинении была повариха, уборщица и посудомойка. Товар по накладным поступал в кафе без обмана. Недовес наблюдался только у масла и копчёной колбасы. Но не большой, его быстро устраняли на первой десятке посетителей. В отличии от столовой кафе проверяющие посещали чаще. Главным было не нарваться на сверхнормативные остатки. Поэтому нам приходилось вести «бухгалтерию» ежедневных поступлений и расходования всех продуктов. Кроме того, я и Милка раз в неделю, после работы кафе (через час после ухода сотрудников) производили контрольный перевес всех хранящихся в кафе продуктов. «Сверх норматив» приходилось уносить к себе на квартиру. В основном это были крупы, макаронные изделия и специи, так как на них нормы закладки в блюда были явно завышены. Следить за всем этим было необходимо ещё и потому, что сотрудники кафе тоже стремились унести свою малость в «клювике» в своё «гнёздышко». Проверяющим тоже приходилось вручать «кулёчки». Готовило их по поручению Милы повариха, её доверенное лицо.
После третьего курса многие студенты МИФИ стали подрабатывать. Их с удовольствием брали московские РОНО преподавателями физики и математики в московские школы, главным образом в вечерние классы. К концу третьего курса мы все уже научились учиться, и у нас стало появляться свободное время. Только теперь! Этим мы и воспользовались. К концу 1963 года Мила попривыкла к работе, освоилась. Могла уже обходиться без меня. Поэтому я тоже решил подработать в школе. Обратился в РОНО. Естественно, что вечерние классы были разобраны еще с осени. Мне предложили на выбор уроки математики или физики в обычной дневной школе, расположенной вблизи улицы Пионерской, где в основном нам тогда читали лекции. Зашел в школу к директору. Тот с распростёртыми руками: «Пожалуйста, возьмитесь! Подберём график уроков для Вас поудобнее. И найдите нам физика, если сами не возьмётесь». Я взял математику (алгебру, геометрию) в двух седьмых, восьмом и девятом классах (десятого в школе не было). Физику передал Юре Ершову. Я вспомнил все свои конфликты со своими школьными учителями и решил, что их ошибок допускать не буду. Опыта преподавания у меня не было, но уроки мне удалось сразу же вести без проблем. Ребята меня слушали и слушались. Я вовсю пользовался приёмами, наработанными мною во время саморепетиторства в армейские времена. Проблем с дисциплиной не возникло, хотя в учительской на эти же классы жаловались другие учителя (женщины). Проверочные контрольные от РОНО тоже показали хорошие итоги. Директор была приобретением довольна.
К началу нового 1964 года у нас скопилось много «сверх норматива», и мы решили отвести его в Колоколово. Набили три чемодана рисом, гречкой, макаронами, конечно немного колбасы, масла, мяса. Во время весенних школьных каникул мы с Милой сели в поезд Москва-Вологда. Далее автобусом до Молочного и на попутной лошади до Облезнина. А вот далее начался «дикий ужас». Стояла невероятная оттепель. Поля уже практически освободились от снега. Первые 500 м мы прошли вдоль кустиков по не оттаявшей тропинке (она нас и соблазнила немного сократить путь), а долее попали с тремя тяжелейшими чемоданами в спаханное оттаявшее поле. Оба в городских ботинках – туфлях! У меня в руках два чемодана, под ногами холодная жидкая грязевая «каша», заползающая в ботинки, рядом женщина с чемоданом тяжелее себя в туфлях, которые срывает с ног липкая грязь. Временами приходилось буквально вытаскивать Милку из засосавшего липкого месива. 500 м мы шли практически босыми в туфлях, набитых грязью. Родители, конечно, ругали нас за выбор пути и обувь, но были рады нам и довольны доставленными продуктами. Поработать с Илатовской находкой в этот приезд не удалось, я лишь бегло просмотрел записи её переводов, сделанные мною прошлым летом. Через три дня мы уехали. Перед отъездом мама вынула из сундука несколько отрезов (материи) и подарила их Милке на кофты и юбки и отрез бостона мне на костюм. Мила обрадовалась подаркам, в Москве тут же заказала в ателье себе обновки. Я от костюма из бостона отказался, и Милка сшила костюм из него себе.
Практически сразу по возвращении в Москву мы сменили жильё. Переселились из района Савёловского вокзала в район станции метро Автозаводская в комнату 17кв.м с отдельным входом. Удобно. Её нам нашла милкина повариха. Для меня это жильё было более удобным. Для МИФИ был построен новый учебный комплекс с общежитиями, покрывающими все потребности. Туда уже на учёбу и проживание были переведены все младшие курсы до третьего включительно. Закрыли аудитории на Кировской (ныне Мясницкой) улице. На очереди Пионерская. В общаге на Зацепе живут теперь только старшие курсы. Сюда вернули всех из Коммунки. Я тоже здесь прописан, поэтому Хохлов и Альшиц живут в большой комнате вдвоем, третьим числюсь я. На пятом курсе учиться мы будем в основном в новом комплексе. Расположен он в близи станции метро Каширская. Автозаводская находится как раз на этой линии. Летом Мила сменила работу, перешла работать инженером-технологом в Управление торговли Кировского района г. Москвы. Теперь она проверяла столовые, кафе и прочие торговые точки данного района. И была этому очень рада, т.к. исчезла угроза, что её тоже могут привлечь за афёры шефа. Теперь ей пытались вручать «кулёчки», но она вначале из осторожности не брала. Только через год стала иногда принимать у проверенных руководителей точек.
На летних каникулах 1964 года я задержался в деревне, помогая родителям по хозяйству. Когда появился в Москве, в школах уже шли занятия, места в вечерних школах опять оказались занятыми. Пришлось снова идти в дневную, обычную московскую школу преподавать математику в двух восьмых, в девятом и десятом классах, а также черчение в двух седьмых. Школу открыли недавно в районе новостройки в районе Каширского шоссе. Учительский коллектив школы только что формировался. Должность завуча заняла учительница русского языка и литературы, не имевшая опыта работы в этой должности. Для неё составить расписание уроков школы на четверть оказалось не разрешимой задачей. Когда появился я и попросил учесть мои пожелания в расписании, она призналась, что сделать этого не сможет, хотя и хотела бы. Вот если бы я сам взялся за составление расписания, то она бы учла мой труд через часы внеклассной работы, которые я яко бы веду. А то она составила сейчас действующее расписание, но буквально все учителя недовольны. Я собрал пожелания от всех учителей и через неделю принёс новое расписание. Практически пожелания всех преподавателей были учтены. Завуч была довольна, прочие, естественно, тоже. Расписания на вторую и третью четверти составил не менее удачно. Мало того. В течение четверти, при возникновении каких-то жизненных обстоятельств, преподаватели сначала обращались ко мне с просьбой найти возможность изменить расписание, что бы у них была возможность отсутствовать в школе в определённый день или час. Только после того, как я решал их задачу, они шли к завучу или директору. Завуч сдержала слово и хорошо доплачивала за эту работу.
Известие о снятии Хрущёва со всех должностей я воспринял как наступление реакции, как предвестие о возвращении ущемления личностных свобод, как конец хрущевской «оттепели». Вновь лож вернулась в Постановление ЦК КПСС, в Постановление о снятии Хрущева. Снова отступление от ленинских принципов, волюнтаризм и прочие глупости. Несмотря на его «залёты» с кукурузой, матерные рецензии на картины абстракционистов и т.п., Хрущев никого не высылал, не сажал. Мне казалось, что перестройка Хрущёва после соответствующих корректировок могла исправить построенный социализм. Но… Мне и сейчас кажется, что именно ноябрьский переворот 1964 года явился началом развала СССР. Перестройка М. С. Горбачёва слишком запоздала, и содеянное в ноябре 1964 года исправить стало уже не возможным. Всё нужно делать вовремя! В последствии мои ощущения и оценки к сожалению оправдались.
Моя преподавательская деятельность, как и в прошлой школе, шла успешно. Со всеми классами установились нормальные отношения, пожалуй, даже лучшими, чем у учительниц других предметов, окончивших специальные педагогические ВУЗы. Мне педагогику ни кто не давал и о ней я ни чего не читал. Я просто помнил все обиды и несправедливости, которые мне нанесли мой школьные учителя и следил, чтобы подобного не допускать в отношении детей мною обучаемых. Вот и вся моя педагогика. За это ребята платили мне взаимностью. С десятым классом я общался вообще как с взрослыми и обращался с ними только на ВЫ, объяснив им, что они действительно уже взрослые и менее чем через год некоторые из них поженятся, или выйдут замуж, другие уйдут в армию и т.д. Подействовало. Моему примеру последовала преподаватели химии, географии, только что кончившие пединституты, и фискультурник, студент института физической культуры, чемпион России по фехтованию. Класс стал самым степенным в школе.
В средине третьей четверти я как-то пришел в школу на час раньше и ждал своего учебного часа в пустой учительской. Вдруг услышал в коридоре гам множества детских голосов. Вышел и увидел, что двери шестого класса распахнуты и все дети высыпали в коридор, бегают друг за другом, радостно галдят, мешают вести уроки другим педагогам. Я их загнал обратно в класс, поставил около парт, посадил, спросил у дежурного о причине отсутствия учителя. Выяснилось, что математик (пенсионер, заслуженный учитель РСФСР) в знак протеста, что его не слушают, шумят и бегают по классу во время его объяснений темы урока, покинул урок. Я, подумав, что старик заболел, решил его подменить и, выяснив тему, продолжил урок. Вдруг в притихший класс вбегает директриса (бывший завуч, заменившая умершего от рака директора) и от неожиданности увиденного столбенеет: тихий класс внимательно слушает мои объяснения. У неё в кабинете только что заявил о своём уходе учитель математики, так как дети его совершенно не слушаются и справиться с этими бесенятами он не может уже давно. Я, не зная истину, объясняю директрисе, что учитель вероятно заболел, возможно сердечный приступ, и вот вместо него веду урок. Директриса с извинениями тихо исчезла. Прозвенел звонок. Я вернулся в учительскую. Там меня ждала директриса. Рассказала о уходе заслуженного учителя и стала упрашивать меня взять хотя бы до конца четверти дополнительно ещё и шестой класс. Мол, они тебя слушаются, ты единственный, кто с этим шестым так хорошо может ладить, что все прочие учителя от этого шестого плачут. А мне, ну ни как нельзя было брать эти сверх нормативные часы. «Горели» лекции по «квантам». К сожалению, тщеславие победило здравый смысл, и я согласился. Ну как же, заслуженного учителя заменяю! Моё тщеславие, самый большой мой грех, моя беда! Ты столько раз доставляло мне неприятности.
До сих пор в МИФИ учились шесть лет. В марте 1965года было объявлено, что начиная с нашего курса, длительность обучения сокращается на полгода. В связи с этим летняя сессия пятого курса начинается на месяц раньше, а вместо каникул мы должны ехать на производственную преддипломную практику, переходящую в работу над дипломом. В связи с этим мне пришлось, во-первых, уволиться из школы после третьей четверти, а во-вторых, срочно заняться решением проблемы распределения. На Соколе в лабораториях по реакторной физике у одного аспиранта я выполнял УИР – Учебно- Исследовательскую Работу. Тема диссертации аспиранта - теплопередача в условиях невесомости. Я для него должен был усовершенствовать самописец (таких много на старых реакторных установках даже сейчас). Смысл усовершенствования – декадное расширение диапазона измерений. Однажды, во время работы над прибором, к аспиранту зашел его друг с поллитрой водки и шматом колбасы. Они о чём-то говорили, не забывая периодически подливать в стаканы из бутылки. По их виду было видно, что от такого общения они оба получают удовольствие. В очередной приход я тоже прихватил поллитру и хорошей колбаски. Выставив принесённое, я сказал, что мне нужна его совет и помощь. На носу распределение. В Москве меня не оставят, да я и не хочу. Мои родители живут в деревне, там очень тяжелая жизнь, им почти пенсионеры. Мне нужно их со временем забрать от туда к себе. В такие супер ящики, как Челябинск-40 родителей не пускают, в Комсомольске на Амуре климат не для них. В Обнинске, говорят, квартиры дают. Может ещё есть какие-то места, где с квартирами более менее и куда родителей пускают. Да и вообще, я женат и квартирный вопрос мне важен и с этой стороны. Второй вопрос. Как добиться, что бы комиссия на распределении прислушалась к моей просьбе, если я что-то выберу. Через две недели за очередной поллитрой был получен уникально полный ответ. В Мелекессе, на Средней Волге, открывается новый научный центр атомных реакторов. Поскольку он только что открывается, там нужны молодые специалисты и там уж точно проще всего получить квартиру. Центр открытый, родителям туда въезжать не запрещают. Туда планируется посылка группы студентов нашего курса на преддипломную практику. Нужно напроситься в деканате на практику туда. Деканату всё равно, кого туда посылать. Ну а там, на месте, можно всё выяснить подробно и надёжно. Если понравиться, нужно в центре попросить письмо в министерство с просьбой центра направить меня к ним. Сто процентов за то, что министерство просьбу удовлетворит. Мы выпили за осуществление планов и разошлись. В деканат подал заявление о направление на практику в Мелекесс. Прибор, согласно плану УИР, ему я конечно довёл вовремя.
Сессию прошел нормально, кроме экзамена по квантовой физике, венчавшей собой всю теоретической физику. Её я очень любил и, можно сказать, «пользовался взаимностью». Теоретическая физика обычно начинается с теор.меха (теоретической механики). Лекции по теор.меху нам читала женщина нудно, неинтересно. Увлекалась записыванием на доске длинных уравнений. По-моему она сама слабо понимала свой предмет. Зато следующий курс, курс теории поля меня восхитил. Из общих строго логических построений вдруг возникал закон сохранения энергии, затем импульса и всё прочее, над чем сотни наших умнейших предков ломали свои мозги не одно столетие. Статистическая физика нравилась настолько, что мне казалось, что на вкус она должна быть сладкой. Электродинамика сплошных сред и квантовая механика, из-за их незавершенности, несколько теряли очарование логичности. Практическое освоение лекционного материала закреплялось на семинарах и проверялось системой задач, развёрнутые решения которых нужно было представить во время зачетной сессии. Задачи решены – иди на экзамен. Как-то так случилось, что в группе эти задачи я решал всегда первым, остальные у меня списывали, а на последнем курсе уже требовали побыстрее решить, а то они разобраться и понять не успеют до зачёта. А мне что, не жалко, я получал свои отл., а остальное меня не касалось. На пятом курсе «кванты» завершали общий курс теор.физики. Зачет получил «автоматом». А вот на экзамене случился казус. Билет вытащил с вопросом из предпоследних лекций. Ответ дал так, как лектор изложил вопрос в своём учебнике, а он мне в ответ:
-- Так ты, значит, на лекции-то не ходил!
-- ???
-- Я на предпоследней лекции специально обращал внимание, что в моей книге по данному вопросу допущена ошибка. Давал правильное изложение. Вот так, молодой человек. Можете идти, получите свой уд.
А как я мог попасть на лекцию, если в это время я учил математике своих шестиклассников. В результате за весь супер курс «Теоретическая физика» в общей Ведомости у меня появилась «удочка». Поделом. Плата за тщеславие!
Мила о моих планах, конечно, знала и не возражала, хотя не раз высказывала свою мечту остаться в Москве. Да и возражать её на фоне судьбоносных решений моих друзей было сложновато. Еврей Альшиц подал заявление в ЗАКС и женится на русской москвичке, а русский Хохлов - на московской еврейке. Оба, естественно, после регистрации получают московскую прописку и распределяются в столицу. Друзья по прежней группе Киркин (житель Подмосковья, точнее г.Кратово, расположенного рядом со знаменитым г.Жуковским), Сашка Журкин и Богданов (иногородние) написали заявление в деканат с просьбой направить их в работу в Комсомольск на Амуре (на завод атомных подлодок, в перечне распределений данное место считалось наихудшим). Объявления об этом патриотическом порыве были развешаны во всех зданиях института. Естественно ни кто не знал, что решение было принято на совещании нашей шестёрки. Всем троим это распределение уже грозило. Хохлов об этом узнал по своим каналам. Способов выкрутиться не нашли. Мало времени и силы знакомств. Решили заменить знак «-» на знак «+» хотя бы в характеристике. В будущем «подвиг» обязательно сработает. Для Журкина и Богданова фокус сработал. Киркин к сожалению спился. Уж больно много там было спирта. Но об этом потом.
Пока я сдавал последние экзамены, Мила отдыхала на Юге. Ей удалось достать путёвку в санаторий и я тоже решил, что её пора отдохнуть. Столько лет работала без отпусков! Надо сказать, что жили мы с ней очень дружно. Все вопросы решали вместе. Была лишь одна полуссора во время встречи Нового 1965 года. В общем, у меня она пользовалась полным доверием. Но… Она вернулась с Юга перед моим отъездом на практику в загадочный Мелекесс. Долгое воздержание. Пылкая встреча. Однако она вдруг заявляет, что во время одной из экскурсии в горы(?) она искупалась вместе с другими бабами в каком-то водоёме. А в водоёме оказалось полно бацилл (трихомонады) и они все заразились. И теперь ей нужно пройти курс лечения, чтобы не заразить меня болезнью, передающейся половым путём. Так что спать нам следует на разных постелях. ???? Возражать не стал, но утром уже сидел в «Ленинке», а вечером, помахав Милке из вагона, вместе со всей кампанией практикантов с Казанского вокзала отбыл в Мелекесс. Удачно. Можно не спеша продумать возникшую, новую для меня, ситуацию. Прежней Милы для меня больше не существовало. То, что я прочитал в знаменитой библиотеке, уничтожило её. Измены я не ожидал!
МЕЛЕКЕСС
Поезд Москва – Уфа, переехав в Ульяновске мост через Волгу, неожиданно очутился внутри большого, почти сибирского леса. Правда вместо елей и кедрача здесь преобладала сосна, но столь же высокая, стройная. Часто попадали целые рощи дуба или берёзы. Этот лес был тем неожиданнее, что в Ульяновск мы въезжали из степных просторов. Часа через полтора среди этого лесного массива вдруг появились за забором большие кирпичные, а затем одноэтажные деревянные опушенные дома. Проводница объявила:
-- Мелекесс! Приготовиться к выходу!
Мы, пятнадцать студентов и один сопровождающий от деканата с нашими документами из первого отдела, вышли на перрон. Перед нами обшарпанное грязное станционное здание чеховских времён с колоколом перед входом. Когда-то ударами в этот колокол дежурный по станции давал разрешение паровозу на движение, отбытие! Прошли через помещение станции, такое же грязное, как и перрон. На грязной неасфальтированной площади нас ждал небольшой, новенький автобус. Сели. Поехали. Кругом за невысокими заборами те же неухоженные с грязными после зимы стёклами одноэтажные дома в окружении грязного вида фруктовых деревьев. Конец апреля, снег только что сошел. «Старый город», - сказал водитель. «А летом здесь будет красиво!» - подумал я. Город кончился. Автобус свернул вправо с асфальтированной дороги, ведущей на Ульяновск, на её отросток. Справа крайние дома города, слева сосновый бор. Поворот налево. Справа небольшой островок новых двухэтажных опушенных домов. Слева тот же бор. «Проспект Энтузиастов, Соцгород», - обявил водитель. Справа вдоль проспекта тянулись фундаменты заложенных домов Соцгорода. За ними лес. Появилась первая перпендикулярная проспекту улица. «Терешковой» - прочитали мы. С неё начался сам новый город. Он пока состоял из двух кварталов, которые ограничивались двумя проспектами – Ленина и Энтузиастов, и двумя улицами – Менделеева и Терешковой. Улица Гончарова делила квартала. Новые пятиэтажные дома кирпичные дома, асфальтированные улицы, чистые широкие тротуары. Кругом сосновый лес. В просторных дворах – тоже. «Красивый город. А домов-то сколько строят! Похоже мне сюда надо», - подумал я.
Поселили нас в «третье общежитие» (в мужское общежитие, в доме №3 по пр. Ленина). Я вселился в комнату третьим. Там уже жили два молодых специалиста, выпускники местного элетротехникума, в том числе Коля Пушкарский. После завтрака в столовой №3 коллектив решил не ждать автобуса и пешком идти на промплощадку, как тогда называли НИИАР неофициально. Весеннее солнце, тихая погода располагали к путешествию. Пять км по дороге, высланной бетонными плитами, среди леса, кое где уже поседевшего от лопнувших почек, нас несколько утомили. В отделе кадров сопровождающий сдал в первый отдел наши личные дела. Мы сфотографировались на пропуска на помплощадку №1 п/я 30 (официальное название будущего НИИАР) и автобусом вернулись в Соцгород.
Через два дня снова появились в отделе кадров. Шесть человек, изъявивших желание остаться на диплом, распределили по объектам: одного материаловеда на 118-ый, Петю Смирнова и меня на 106-ой (на исследовательский реактор СМ), Виктора Соколова на 120-ый, Юру Ершова и Игоря Алексеев на 103-ий. Остальных отправили на 101-ый, на «физпуск» ректора ВК 50, т.е. на уборку его территории от строительного мусора. Мне устроили дозиметристы инструктаж по РБ и передали Володе Фрунзе, молдаванину, выпускнику МИФИ 1963 года и, как потом я выяснил, внуку знаменитого полководца гражданской войны Михаила Фрунзе. Володя тут же повёл меня к табельщице получать талоны на спецпитание, а затем – в столовую. Вот это было пиршество: закуска, первое блюдо, второе блюда, фрукты, стакан сока и ещё дополнительное блюдо типа десерта. Порции большие, калорийные, вкусные. Цены мизерные. Талоны выдали до конца месяца на каждый рабочий день. Режим работы – шесть дней в неделю по шесть часов. Воскресенье выходной. Начало работы в восемь утра. Окончание в два дня. Работа в «грязной зоне» шесть часов перерыва на обед не требует. Уезжая из Москвы я отказался от денег, предложенных Милкой. Сказал, что получил стипендию. На самом деле её должны прислать по почте сюда. Если задержат, возникнут проблемы. Теперь, с талонами, проживу!
Наша практика превратилась в сплошной шикарный отдых. После двух - сыты и свободны. Получили стипендию. 55 р.! В магазине «Весна» все, что душе угодно. Снабжение московское. Даже коньяк три звёздочки без ограничений и не через «заднее кирильцо». По улицам бродят стайки девушек, студенток местного пед-института. Для них Соцгород как Москва. На дворе разгар весны. Ну, просто рай земной! Мы от такой жизни совсем одурели. Ударились в мотовство. На ужин стали ходить не в столовую, а в ресторан «Радуга». Бифштекс, салат «Столичный», 100 гр. коньячку и кофе – наш стандартный заказ. Недели через две перед походом в «Радугу» стали раздаваться редкие голоса сомнений, а то ли мы делаем? Но пока двигались по направлению к ней, сомнения исчезали. Тем не менее, здравый смысл возобладал. Каждый день ходить в ресторан не дело, пить каждый день – тоже. Да и погода помогла, стали ходить купаться на озеро, на Черемшан. На водозаборе уже работала лодочная станция и яхт-клуб. Познакомились с ребятами и девчатами, направленными сюда работать раньше нас. Стали ходить в походы, изучать окрестности и природу. Петь под гитару у костра тогда было особенно модно.
Пока мы гуляли, отдыхая, в научном центре произошла смена руководства. В момент нашего приезда, директором центра был кандидат технических наук Дмитрий Юрченко. Через неделю его сняли. На его место назначили доктора физ-мат наук Олега Дмитриевича Казачковского, специалиста по быстрым реакторам, т.е. реакторов на быстрых нейтронах. На объекте 106 тоже сменилось начальство. Прежний начальник отдела был снят. Его место занял начальник лаборатории физики и заместитель научного руководителя реактора СМ Владимир Цыканов. Идеологом и научным руководителем реактора на промежуточных нейтронах СМ являлся Савелий Моисеевич Фейнберг, профессор, читавший нам курс «Физика ядерных реакторов». Аббревиатуру СМ здесь переводили как Савелий Моисеевич. Второй вариант – Самый Мощный. Второй вариант достовернее. В центре данного ректора достигался максимальный поток тепловых нейтронов – 2,5 х 10 в 15-ой степени нейтронов/(см х см х с). Вскоре в США будет запущен реактор с подобным показателем (High Flux). Других реакторов с подобным показателем в мире не была и не будет.
Собственно вся площадка была построена ради и для реактора СМ. Дело в том, что после успехов по созданию атомного оружия на основе Pu-239 возникла идея: создать атомное миниоружие на основе искусственных изотопов калифорния или кюрия, получаемых как и Pu-239 в атомном реакторе. Нарабатывать нужные изотопы предполагалось в реакторах типа СМ и в высокопоточных гомогенных реакторах. Под эти идеи правительство с подачи Курчатова и выделило средства на строительство суперсекретной площадки на Средней Волге внутри лесного массива под Мелекессом. Площадка получила наименование п/я 30. В основном, по традиции Минсредмаша, строительство велось силами советских заключённых. Это их новенькие корпуса срочно расширенной тюрьмы мы первыми видим, въезжая в Мелекесс. Облучённые в реакторе ампулы с продуктом предполагалось далее передавать в «горячие» камеры 118 объекта, где подвергались разделке. Продукт перегружался в нужную тару и передавался в химлаборатории 120 объекта для выделения искомого изотопа. Остатки ампулировались и снова передавались на загрузку в реактор. Для гомогенных реакторов планировалась несколько иная цепочка, что впрочем, сути не меняло. Для хранения отработанных ТВС, тепловыделяющих сборок твэлов, реактора СМ, для сбора и хранения радиоактивных отходов возвели специальные хранилища и централизованную систему вентиляции зданий, где планировались работы с радиоактивными веществами через мощную венттрубу. Вот такие планы реализовывались в начале строительства. Идею подогревали разведданные об аналогичном строительстве в Окриджской национальной лаборатории США (строительство реактора High Flux).
Но… когда всё детально посчитали, то оказалось, что для производства одной единицы атомного миниоружия не хватит всёго бюджета Советского Союза. К счастью, к этому моменту Берия был уже расстрелян. А почти завершенную площадку решили перепрофилировать. Суперсекретный п/я 30 превратили в почти открытый НИИ, предназначенный для исследования пилотных образцов перспективных реакторов. Созданную для Антарктики мини АЭС АРБУС с реактором, охлаждаемым органическим теплоносителем (газойлем – дизельным топливом), направили в Мелекесс на испытание перед транспортировкой зимовщикам. Арктическая блочная установка, АРБУС, из-за фундаментальных пороков органических теплоносителей, оказалась непригодной для Северов и навсегда застряла в Мелекессе. ИАЭ им. Курчатова в обеспечение программы создания атомного подводного флота за высоким забором с вышками для часовых вблизи СМ руками зэков возводил исследовательский реактор МИР. Когда я приехал сюда виднелся только забор с часовыми на вышках. Кроме того, ИАЭ пробил строительство в Мелекессе опытной одноконтурной АЭС ВК-50 с кипящим реактором, а обнинский ФЭИ – опытной АЭС БОР-60 с быстрым реактором. Собственно из-за строительства БОР-60 и приехал в Мелекесс новый директор. На фундаментах гомогенных реакторов построили экспериментальные стенды (объект 103), а затем, позже, на остатках фундаментов возвели административный корпус объекта 103. Вот такой я застал промплощадку в средине весны 1955 года.
Володя Фрунзе провёл меня по всем этажам, комнатам, казематам, боксам с бетонно-бронированными дверями «живого» реактора, зашли в ЦЗ (центральный зал), постояли у крышки реактора. Там внизу на расстоянии десяти метров располагалась активная зона, сердце реактора. Везде предупреждения о том, куда бежать при радиоактивной угрозе. По книгам мне всё знакомо, понятно. Я рад такой подробной экскурсии. В завершение экскурсии зашли на пультовую реактора (помещение с пультом управления реактором). Здесь было полно народу, в числе которых обнаружил Юру Кормушкина, Рафа Короткова, Толю Клинова, ребят с которыми работал Фрунзе, и которые мне представились в мой первый день появления на объекте. Оказалось сейчас начнётся вывод реактора в критическое состояние или ещё по другому - ФИЗПУСК реактора после его реконструкции. Явление редкое и мне, практиканту, очень повезло. Всем, как по правилам и положено, командовал начальник отдела и одновременно начальник лаборатории физики реакторов Цыканов Владимир Андреевич. Меня поставили за его спиной и предупредили, чтобы я наблюдал молча, иначе удалят. Посторонним на физпуске быть не положено. И я наблюдал. Молча. Удивлялся лишь тому, что всё увиденное понимаю. Знать не зря учился без шпаргалок! Физпуск прошел удачно. Собственно это был не первый физпуск реактора. Первый состоялся в 1963 году с активной зоной высотой 25 см, набираемой из ТВС с пластинчатыми твэлами, изогнутыми для устойчивости по дуге, а возможно под влиянием разведданных об американском High Flux. Работать на проектной мощности реактор с такой короткой зоной отказался. Изготовили твэлы и ТВСы высотой 35 см. Провели физпуск. Вывели реактор на проектную мощность. Несколько ТВС «сгорело», пришлось реактор отмывать от радиоактивной грязи. Часть радиоактивных смывов сбросили по ливнёвке в Черемшан. Гражданские тогда не имели права контроля над объектами Минсредмаша, ковавшего щит Родины. А щит Родины, как известно, важнее жителей этой Родины. После первой аварии «сожгли» ещё несколько ТВС. Причина – схлопывание соседних твэльных пластин. Нависла угроза закрытия реактора. Выручил один талантливый инженер одного из московских НИИ. Предложил необычный твэл крестообразного профиля с сердечником из хитрого металлического сплава содержащего U-235. Новые твэлы срочно изготовили. Именно ими загрузили реактор, физпуск которого я и наблюдал в начале своей практики. Энергопуск продемонстрировал устойчивость и надёжность работы реактора с новыми твэлами. Группе инженеров-физиков, выпускников МИФИ, в составе Кормушкина (вып. 1962г.), Фрунзе (вып. 1963г.), Клинова (вып. 1964г.), трёх лаборантов и меня (на подхвате при Фрунзе) поручили измерить золотыми индикаторами плотность потоков тепловых нейтронов в облучательных каналах реактора. Измерения показали, что плотность тепловых нейтронов в центре первого канала реактора равна 2,5 х 10 в пятнадцатой степени нейтронов через сантиметр квадратный в секунду, т.е. реактор СМ стал мировым рекордсменом по этому параметру. Только через пару лет США нас догнали, запустив свой High Flux. Мне удалось быстро освоить методики измерений и работать наравне с моими старшими товарищами. Особенно лихо управлялся с только что поступившими на объект счётными машинками, являвшимися по сути электрифицированными «Феликсами». Ручные «Феликсы» я видел в институте у нескольких студентов москвичей и очень завидовал ребятам, экономившим массу времени при расчётах курсовых проектов. Я все расчёты проводил с помощью логарифмической линейки.
От Володи я узнал, что новый директор доктор физмат наук Казачковский проводит научные семинары. О научных семинарах Ландау я много слышал ещё в Москве, и когда услышал, что здесь их тоже начали проводить, загорелся попасть на них. Наверное, на них говорят о самых важных научных проблемах института! Попав на них, я тоже приобщусь, наконец, к науке, к тому, к чему стремился, учась в МИФИ. С моим пропуском, пропуском на самый важный и самый секретный объект площадки, попасть в назначенный день и час в приёмную директора не составило труда. В приёмной на вопрос: «К кому и по какому вопросу?» - пробормотал: «На семинар можно?» К моему удивлению меня не выгнали, а предложили присесть и подождать, т.к. семинар начнётся через 15 минут. К назначенному времени подошло человек десять молодых людей и женщина лет сорока, начальник лаборатории «Теоретической физики реакторов» и одновременно Учёный секретарь института. Я вместе с ними прошел в кабинет Казачковского и присел на краешек стула в сторонке. Ко мне подошла Учёный секретарь, спросила кто и откуда я. Я рассказал. Она записала меня в журнал и отошла. Сейчас я узнаю, что такое наука и с чем её едят! С докладом выступал молодой человек по фамилией Никольский. Тема доклада «КВ- коэффициент воспроизводства быстрого реактора». Странно, но я всё понял, включая уточняющие вопросы. Значит, я тоже могу заниматься наукой! С этих пор я регулярно посещал семинар доктора Казачковского.
Следующим этапом в освоении реактора было измерение спектров нейтронов в широком диапазоне их энергии в каналах реактора. Эту задачу поручили Володе Фрунзе и мне, придав нам пару лаборантов. Часть этой работы, а именно измерение спектров быстрых нейтронов, было отдано мне в диплом. В августе лабораторию Цыканова разделили на две. Одну новую лабораторию возглавил Борис Самсонов, а вторую – Юрий Павлович Кормушкин, куда я 20 августа был зачислен и.о. инженера-физика с окладом 145 р. в месяц + 25 р. за работу в «грязной зоне». Т.е. мой месячный доход достиг невиданных размеров: 145 + 25 + 55 (стипендия) = 225 р. + шикарный бесплатный обед шесть раз в неделю! Кроме того, оказывается, я фактически догнал ребят моей первой группы, так как я приступил к работе по специальности одновременно с ними, т.е. я как бы отыграл своё отставание в учёбе из-за академического отпуска.
Другие мои друзья студенты были приняты на объектах, где проходили практику, на рабочие должности лаборантов или с полным окладом, или половины оклада. Через своего руководителя практики, а затем руководителя диплома Володю Фрунзе, женатого на сестре ученого секретаря Учёного совета НИИАР, я выяснил перспективу получения квартиры. Квартиры дают только семейным, т.е. женатым. Пока с квартирами хорошо. Много строят. Мне точно дадут. Что бы при выделении квартиры учли родителей, нужно хотя бы одного родителя выписать со старого местожительства и при получении ордера его паспорт представить в комиссию, выдающую ордера. Получается, что если я хочу вывезти родителей из деревни, то с Милкой мне разводиться нельзя. Но её измена!? Измена это повышенная вероятность появления «кукушат в твоём гнезде». Как жить с такими сомнениями? А её помощь, материальная помощь, в предыдущие годы моей учёбы!? Зачем лукавить, ведь она действительно помогла мне успешно закончить ВУЗ! Замаячивший компромисс выматывал душу. Однако родители важнее моих моральных переживаний. Придётся до поры, до времени мириться и делать вид, что я поверил её сказкам и ни чего у нас не случилось. Не смущает же меня приём меня соцгородскими замужними дамами, когда их мужья на ночной смене. Вот и будем считать Людмилу Викторовну в девичестве Кузмину чужой женой:
--Ты ведь тоже, как мне теперь кажется, использовала меня тогда, в 63-м ,как средство избежать распределения и закрепиться за обочину Москвы.
Новый 1966 год мы, студенты МИФИ, уже дипломники, встречали почему-то в комнате, где жил я с Пушкарским. Наш третий сожитель уехал в свою деревню. На Новый год приехала Милка. Её удалось пристроить в женское общежитие по соседству к девушкам Миле Рождественской, Нине Провоторовой, и Людмиле Рыженковой. Собственно устроилась к ним она сама, т.к. Нина окончила тоже Плехановский институт и в Москве Кузмина была шапочно знакома с Провоторовой. Но, то в Москве. В Мелекессе, случайно столкнувшись на улице, они стали почти кровными сёстрами. Из перечисленной троицы я знаком был только с Рождественской через своего товарища студента-практиканта. У Милы Рождественской с ним вспыхнул бурный роман. После практики парень уехал, а она продолжала безнадёжно его ждать и общаться с нами. Поэтому на Новогодний вечер мы и пригласили её с подружками. За подготовку стола взялись наши спецы – Кузмина и Провоторова. Парни обеспечивали продукты, музыку и гитару. Помню забавный случай. В 23 часа мы обнаружили, что у нас совсем нет черного хлеба. Забыли о нём. Я вызвался сбегать за хлебом в столовую (№6). Рядом. Возвращаясь назад, я поскользнулся на льду обкатанной детьми горки и упал на неё спиной до «звёздочек» в глазах. От боли не могу шелохнуться, а мимо бегут опаздывающие на Новогодний вечер люди и вместо помощи бросают реплики типа:
-- Во! Нализался! До Нового года ещё час, а он уже готов!
Обидней всего было не то, что никто помощи не предложил, а то, что был я трезв как «стёклышко». Отлежавшись, перевернулся на бок, кое-как поднялся и побрёл. Движение восстановило силы. В компании Рождественской особенно выделялась стройная блондинка с тонкой талией, красивым лицом и чётко очерченным бюстом.
-- Людмила, - представили её мне.
-- Жаль, что играя роль мужа, придётся уступить эту блондиночку кому-то другому, - подумал я.
Вскоре после Нового года, а точнее 8-го января, прошла защита дипломного проекта. Взяв от руководства предприятия п/я 30 (так тогда официально назывался НИИАР) письмо в министерство с просьбой направить меня к ним на работу, я с остальными ребятами уехал в Москву в МИФИ за направлением и дипломом. Ещё в декабре по совету Фрунзе я подал Цыканову заявление о предоставлении мне двухкомнатной квартиры для меня, жены и моей матери. Мама могла выписаться из Колоколова, выслать паспорт в Мелекесс для прописки, но продолжать жить некоторое время в деревне без паспорта. Отец пенсионного возраста еще не достиг и продолжал работать, поэтому выписаться не мог и выслать паспорт тоже. Родители решили деревню пока не покидать. А когда решат, то по закону, отца обязаны прописать к жене при любых квадратных метрах жилплощади. А уж после этого нетрудно будет получить и трёхкомнатную квартиру. Лёля через год кончает школу, учится хорошо. Сразу после окончания школы приедет ко мне в Мелекесс. Буду готовить к поступлению в московский ВУЗ, как Женю, брата Милки, позапрошлым летом. Натаскал удачно. Теперь Женя учится в МЭИ (Московском энергетическом институте). Вот такой была диспозиция в январе 1966 года. Кстати, уезжая в Москву, я уже знал, что квартиру мне выделили, знал и номер дома, и номер квартиры, и что сдавать дом будут к дню рождения Ленина.
По приезде в Москву, кажется 22 января, в общежитии мы, мелекессцы, устроили для своих друзей «банкеты». Петя, Виктор Соколов и Игорь - для своих, я с Ершовым – для своих. Мы же вернулись «богатенькими Буратинами»! На другой день я появился в комнате Ершова, расположенной на втором этаже, около 11 часов. Ребята, подремав часа три, уже встали и продолжили игру в преферанс. Обрадовались, что я принёс им колбасы, сыра, вина и пива. Подкрепились и снова вернулись к картам. Я присоединился к ним. Через пару часов, когда я сидел на прикупе, зачем-то вышел из комнаты в коридор и почувствовал запах дыма. Пошел в направление источника к правой поэтажной лестнице и обнаружил, что она в районе первого этажа горит. Вернее, горела краска, покрывавшая многими слоями её стены и перила, а густой дым как по трубе поднимался вверх по лестничным маршам. Яркое шумное пламя в районе первого этажа явно не позволит нам уйти из пожара этим путём. Я бросился к ребятам с криком:
-- Горим, братцы! Надо уходить! Пожар!
В открытую дверь в подтверждение моих слов вслед за мной ворвался запах гари и дым. Славка выскочил и побежал по коридору к левой лестнице.
-- Она тоже горит! - заявил он, вернувшись. Юра всех успокоил:
-- Уйдём через окно на крышу пристройки, а дальше спрыгнем. Там не высоко.
Действительно, прямо под окном комнаты, где мы сидели, комнаты Ершова и Хохлова, притулилась какая-то хозяйственная пристройка дворников. Мы уже спокойно собрались, прихватив документы, «горючее», одежду и вещи хозяев, и эвакуировались через крышу пристройки во двор общежития. Все окна первого этажа светились пламенем внутреннего пожара. Некоторые уже лопнули. Вокруг слышался гудки-сирены прибывавших пожарных машин. Вскоре двор наполнили пожарные и какие-то милицейские чины. Прибыло институтское начальство. Поскольку горели обе лестницы, самостоятельная эвакуация студентов со второго и выше этажей была невозможна. К счастью, было время зимних каникул, и общежитие было фактически пустым. В редких комнатах проживали их обитатели, студенты с «хвостами». Со второго, третьего и четвёртого этажей их быстро сняли по пожарным лестницам пожарники. Однако до пятого этажа лестницы прибывших пожарных не доставали. А там, почти в каждом окне, маячили и кричали о помощи по два человека. Причём, вторым человеком была девушка! И откуда они взялись в чисто мужском общежитии? Ждали прибытия спецпожарных с более длинными лестницами. А пока заливали огонь на первом и втором этажах, но дым только усиливался и валил теперь из каждого окна пятого этажа поверх голов перепуганных девушек. Институтское начальство нам, погорельцам, объявило, что по нашим заявлениям компенсирует потери нашего личного имущества и спишет сгоревшие учебники, взятые нами в библиотеке МИФИ, а сейчас всем нам нужно садиться в автобусы и ехать в новые общежития на Каширке, т.е. на улице Каширское шоссе. Вскоре приехали длинные лестницы. Спасли всех. Ни кто не пострадал. После пожара общежитие восстанавливать не стали. Снесли. Сравняли с землёй. Образовалась площадь, на средине которой, как раз на месте сгоревшего общежития, устроили цветник-клумбу. Лично мне пожар помог списать потерянные учебники и книги, с которыми мне не хотелось расставаться. Написал заявление, что яко бы пропали в пожаре. Получил диплом. В министерстве потребовал внести дополнение в направлении, что п/я 30 обязано мне предоставить не жилплощадь (комната в общежитии – тоже жилплощадь), а двухкомнатную квартиру. Так. На всякий случай. Отспорил. С Милкой договорился, что она уволится и приедет ко мне в Мелекесс в апреле, к сдаче дома. Конечно, чувствовал я себя прескверно. Всё-таки поступал я прескверно. Я же знал, что я с ней, в конце концов, разведусь. Но родители важнее личных эмоций.
14 февраля 1966 года я вернулся в лабораторию ФИЗИКИ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИХ РЕАКТОРОВ инженером-физиком, но уже без приставки и.о. Правда, перед этим у меня состоялся душевный разговор с Юрой Ершовым. В отдел кадров на меня поступило два запроса. От лаборатории директора, на семинары которой я ходил, и от лаборатории Кормушкина, где был и.о. инженера-физика. Мне предложили выбрать, куда я хочу пойти. Быть чистым теоретиком или экспериментально изучать «живой» реактор. Мне хотелось быть и тем и другим. Я ломал голову над этой дилеммой, когда ко мне в комнату общежития пришел Ершов. Он дипломную работу делал в лаборатории ТЕПЛОФИЗИКИ. Свободной инженерной должности в ней не было. В отделе кадров ему сказали, считая видимо, что я выберу карьеру теоретика, что его направляют к Кормушкину. Юра стал умолять меня уступить ему должность физика-теоретика. Поскольку мне нравилось всё, в конце концов, я уступил нужную ему должность и вернулся в научно-исследовательскую лабораторию ФИЗИКИ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИХ РЕАКТОРОВ, где стал, в конечном счете, скорее теоретиком, чем экспериментатором.
Милка приехала в Мелекесс в конце апреля, к сдаче дома. Её приняли в Отдел Рабочего Снабжения (ОРС) п/я 30 на должность завпроизводства в столовую №3 НИИАР, где директором была сестра главного инженера НИИ уникальный Александра Белова, трудоголика, матерщинника и бабника. Этого человека в институте все начальники боялись больше директора. Он за час до начала рабочего дня объезжал все объекты и к 8-ми часам, времени открытия оперативки, уже знал все недостатки в работе на всех участках. Отчитываясь о проделанной работе и о возникших проблемах на текущий день, начальники больше всего боялись упустить, что либо забыть из своих вчерашних промахов и ошибок. Белов тут же посчитает это за преднамеренное враньё, за попытку ввести руководство в заблуждение, что немедленно приводёт к понижению в должности или даже к увольнению. А увольнение из «хлебного» и сплошь секретного Минсредмаша – это «мама дорогая»! Куда идти? В колхозный МТС, на обычный советский завод? Дожившие до пенсии начальники НИИАР до сих пор вспоминают время работы Белова в НИИАР как страшный сон, однако в то же время гордятся тем, что работали с самим Александром Беловым. Вскоре после завершения строительства опытной АЭС с реактором на быстрых нейтронах БОР-60 Белова перевели из НИИАР директором строящейся Кольской АЭС. О его уходе сожалело большинство работников НИИ, в том числе рабочие, с которыми Белов был всегда приветлив и внимателен к их нуждам.
Первые дни Милка, точнее Людмила Викторовна, с большой опаской исполняла свои обязанности. Боялась проверяющих из ОРСа, боялась, что повара разворуют дефицитные продукты, а недостачу повесят на неё. Однако вскоре обнаружила, что здесь, в п/я 30, всё не так как в Москве. Повара что-либо взять боятся без разрешения, т.к. боятся потерять место. Проверяющие сами боятся директора столовой, сестры Белова, а её самой тоже ничего не надо, т.к у ней всё есть. В результате Людмила Викторовна успокоилась и стала вводить в меню спецпитания ресторанные блюда, обучая предварительно поваров их приготовлению. Мои друзья до сих пор вспоминают огромные котлеты покиевски, чернослив в сметане, бифштекс с жареной картошкой, украшенной зеленью и пр. В результате с директрисой у ней сложились добрые отношения.
Дом, в котором нам выделили квартиру, сдали в заявленный срок. Комиссия подписала Акт о его приёмке в эксплуатацию. Но… Согласно повышенным социалистическим обязательствам строители построили и предъявили к сдаче еще два дома. Комиссия их тоже приняла, как и первый дом, с недоделками. Устранение недоделок затянулось на три с половиной месяца. Поэтому ордер и ключ на вселение в выделенную двухкомнатную квартиру на пятом этаже последнего подъезда по адресу ул. Терешковой, д.8 мы получили только в конце июля. Зашли. Потолок, пол и голые стены. На кухне газовая плита, мойка, газовая колонка для производства горячей воды для ванны и мытья посуды, в углу оставшийся от строителей стол. Позже я столешницу обрезал, придав ей форму правильного прямоугольника. Получился приличный кухонный стол. Минимальный набор посуды Мила принесла из столовой. Спальные принадлежности во временное пользование пришлось взять в общежитии. В момент вселения от собственной квартиры я испытал пожалуй больше отрицательных эмоций, чем положительных. Однако, вечером, когда я сел с газетой в руках на персональный(!), личный(!) унитаз, до меня, наконец, в полном объёме дошла вся прелесть обладания собственной квартирой. Вот это цивилизация!
В том же дворе в соседних домах получили квартиры и мои друзья однокусники. К Юре Ершову и Игорю Алексееву тоже приехали жены. У Ершова – с годовалой дочкой. Юра Молчан, парень с факультета «В», распределённый в службу СУЗ строящегося реактора БОР-60, заявил, что свою одинокую мать хочет привести к себе, и ему тоже дали в нашем дворе квартиру, однокомнатную. Смирнов и Соколов были холостыми, родителей вести то ли не захотели, то ли не догадались, а потому остались жить в общежитии.
На работающий реактор СМ стали приезжать в командировку из московских научных институтов команды заказчиков на проведение в нём различных облучательных экспериментов. В их составе как правило оказывались москвичи, мои знакомые по предыдущей и последней группе. Как то так случилось, что организовывать их досуг приходилось мне: поход на Черемшан, на пикник и т.д. Чтобы парням было не скучно, Милка, всегда меня сопровождавшая, приглашала в эти походы своих подруг, знакомых по комнате в общежитии, Провоторову, Рыженкову, Рождественскую.
В первых числах сентября к нам в Мелекесс со всем скарбом приехала мама Милы со своим boy friend, ставшим её мужем, т.к прежняя его жена умерла. В Мелекессе был свой пединститут и все учительские места в городе были заняты, поэтому матери нашли место преподавателя иностранного языка в соседнем посёлке, в Мулловке, в восьми км от Соцгорода. Для проживания школа выделила добротный деревенский дом с приличным приусадебным участком. Участок сразу же стали готовить к осенним и будущим весенним посадкам. Муж устроился на местный спиртзавод рабочим. Дома гнал самогон. Они почти каждое воскресенье приезжали к нам, привозили самогон, помидоры, солёные огурчики и прочие деревенские продукты. В городе на рынке они стоили тоже копейки, не намного дороже присутствие мамы меня не стесняло, а вот её муж несколько мешал. Ему хотелось побыстрее выпить, а мне с утра не хотелось. Кроме того, я решил для пользы дела заново проработать институтские лекции и учебники по теории физики ядерных реакторов. На это дело отводились воскресенья и вечера рабочих дней. Самогон срывал планы. Но требования гостеприимства принуждали смиряться и корректировать свои планы. Походы на природу с друзьями, участие в обустройстве приехавших родственников как-то незаметно меня почти примирили с Милкой. Я уже склонялся к её прощению, однако забыть случившегося не мог. Перед новым годом она через свою дирекрису добыла туристические путёвки на меня и себя по Черноморскому побережью Кавказа, а вечером 1-го января 1967 года произошел наш разрыв. Новый год встречали перед телевизором вчетвером с мулловскими родственниками. Они, пообедав, уехали в полдень. Я тогда на работе занимался с Фрунзе восстановлением спектра нейтронов в каналах реактора СМ, мучился проблемой сшивки спектра тепловых и промежуточных нейтронов и подбирал для этой цели подходящие спецфункции. Поэтому после отъезда гостей засел за расчёты. Мила скучала, а затем решила сходить в соседний дом в гости к Ершовым и там задержалась допоздна. Пришлось за ней идти. Но у Ершовых её не оказалось. Юра сказал, что к ним заходил сосед, Юра Молчан, и пригласил Милу к себе в гости. Дверь квартиры Молчана закрыта не была. Я вошел и увидел картину. За столом напротив друг друга сидели Мила и Юра с поднятыми рюмками в руках, что-то активно обсуждая, возможно тост. Поведение жены показалось мне предельно оскорбительным. Увидев меня, оба воскликнули:
-- О! Игорёк, садись с нами!
Я подошел к Милке и спросил:
-- Встречу Нового 1965 года помнишь? Своё обещание?
-- Помню. А что такое я делаю?
-- По-твоему, вероятно, ничего особенного. По-моему, твоё поведение для меня так же оскорбительно, как и поведение во время встречи Нового 1965 года, - заявил я и влепил Милке звонкую оскорбительную пощечину.
Тогда, Новый 65-й, мы встречали на квартире у поварихи кафе, которым Мила руководила. К утру устали. Всем захотелось спать. Мила свалилась, не раздеваясь, на кровать сына хозяйки дома, десятиклассника, заснувшего тоже не раздетым еще раньше. Мне пришлось устроиться на диване. Когда проснулись, я отвёл Милу в сторону и сказал, что её поведение для меня оскорбительно и в будущем, если она хочет оставаться моей женой, она может лечь на постель или находиться в помещении одна или вдвоём с женщиной или со мной. Во всех прочих случаях она станет свободной девушкой.
-- Ну, что за домострой?
-- Ты принцип запоминай, а не название.
-- Хорошо! Больше не буду. Я так устала, что не заметила, как уснула. Извини.
На этом та полуссора и кончилась.
В этот раз пришла развязка. Ошарашенный от увиденного, Молчан пришел в себя, и его крик догнал меня уже у двери:
-- Да мы же просто сидели и пили, да разве я могу, что-либо позволить в отношении твоей жены? Зря ты так!
-- Она мне больше не жена. И ты здесь не причём.
Милка вернулась домой почти сразу за мной. Злая и вся в слезах. Не разговаривали несколько дней. Перед очередным воскресеньем перед приездом матери она попросила меня сделать вид, что у нас всё в порядке. Одновременно решили вместе ехать по турпутёвкам на Кавказское побережье, что бы у ней на работе не возникло не нужных разговоров, неизбежных при сдаче путёвок. Мать, ни чего не заметив, проводила нас на мелекесском вокзале.
Наш туристический маршрут начинался с Сухуми 9-го января. В Сухуми жили пять дней. Затем нас автобусом перевезли в следующий пункт, через несколько дней в следующий, и т.д. Последним пунктом на территории Абхазии были Гагры. Ни чего интересного в этом путешествии я не увидел. Температура воздуха не превышала 10-ти градусов выше нуля, в помещениях не топили и по ночам было холодно. На улице сумрачно и промозгло от повышенной влажности. Море, если в нём нельзя купаться, не интересно. Особо следует отметить пищу, предлагаемую нам в столовых туристических баз. Пустые щи, картофельное пюре на воде, котлеты почти из чистого хлеба, уникально жидкий, чуть-чуть подслащенный чай. С таким откровенным воровством продуктов из столовых мне ещё не приходилось встречаться. В общем, Абхазия мне не понравилась, как и сами вороватые, презирающие русских, абхазы. Мне показалось, что грузин они тоже не любят. В Гаграх нас сводили в Афонский монастырь, обшарпанный и нищий. Я полазил по окрестным горам, покрытыми кое-где тонким слоем снега. На склоне одной из них обнаружил развалины какой-то старинной башни. Решил влезть на неё. Полуразрушенные ступеньки вывели на внешнюю сторону башни, граничащей с пропастью. Здесь я поскользнулся и чудом избежал падения в неё, уцепившись за случайно подвернувшийся каменный выступ. Успокоившись и уняв дрожь в коленках, осторожно спустился в низ. Лазить по горам в группе желающих не оказалось. Зато нашлись желающие слазить в знаменитые гагринские пещеры. Запаслись самодельными факелами, свечами, мелом и прочими атрибутами спелеолога. После завтрака полезли вчетвером. Хотели найти проводника, но он уехал куда-то аж на неделю. Пришлось идти одним. Мне было интересно проверить себя, как я буду чувствовать себя под землёй, в тесноте. Вхад нашли без труда, по описанию. Вход имел вид сужающего туннеля, ведущего вниз под уклоном в 20-ть градусов. Сужение туннеля было самым неприятным. Шли со свечами вначале полусогнувшись, затем согнувшись и, наконец, на «пятой точке». Ширина всё еще позволяла повернуться назад, на выход. Наконец, спустились к концу тоннеля, кончавшимся отверстием, через который можно было только полсти на брюхе. По рассказам это должен был быть вход в первую пещеру. Осторожно осмотрели пространство впереди. Стен и потолка не видно, пол нормальный. Да, это точно первая пещера. Вползли, зажгли факел, осмотрели пещеру. Ничего красивого не обнаружили. Большая, неправильной формы, грязна-серая выемка глубоко под землёй. Что бы не дымить, погасили факел и при свечах внимательно обследовали стены пещеры. Перво-наперво пометили вход, через который сюда вошли, т.е вползли. Стали искать другие выходы из пещеры. Нашли только один. Пометил и его, а также направление движения для возвращения тоннелю. Осторожно пошли по извилистому ходу к следующей пещере, следя за тем, чтобы не пропустить возможного ветвления прохода. Иначе карачун! А вот и ветвление. Куда идти? Прошел немного по одному ходу, потом по второму. Создалось впечатление, что оба хода вновь объединились. Решили направить в проходы по человеку. Они сошлись. Позвали оставшихся и вновь продолжили путь. Вторая пещера была значительно больше первой, но такая же серая, грязная. В ней мы повторили все операции по обеспечению гарантий отхода. Нашли второй ход и двинулись в следующую пещеру. Ход тесный, не ровный, иногда спускается вниз, иногда поднимается вверх. Подошли к странному, как оказалось, входу в третью пещеру. Это был S-образный лаз. Через него нужно было полсти сначалс немного вниз, потом вверх и немного назад и, наконец, вниз на узкий краешек большой и глубокой лужи 2х3 м. Вползли. Осторожно, прижимаясь к стене пещеры, обошли лужу с очень чистой водой в основную часть очень высокой и большой пещеры. Зажгли факел и всю детально обследовали. Обнаружили два выхода. По которому идти не известно, что там тоже. Вверху на потолке обнаружили несколько сталактитов, а на полу пещеры два сталагмита. Но они нас не впечатлили. Серые они были, как и всё остальное в пещере. Посидели, отдохнули и решили возвращаться. Хватит приключений в подземном мире! По-моему, кроме повышенного адреналина в крови, у каждого сосало под ложечкой. Факел погасили, чтоб не надымить самим себе и двинулись обратно тщательно проверяя свои метки. Обратный путь нам показался длиннее. Ну вот, наконец, и свет столь желанного дня. Мы вышли наружу и упали на спины на пожухлую траву. Наконец-то над головой небо! Голубое, с редкими, лёгкими, беленькими облачками небо нам показалось особенно красивым и родным. Отлежавшись, пошли к сторожу речки, которому мы перед уходом в пещеры заказали шашлыки. Стакан чачи и отлично прожаренный шашлык вернул нам бодрость духа и уважение к себе. Не струсили, слазили-таки в мир Аида.
На следующий день нас отвезли в последний туристический лагерь, расположенный уже на территории РСФСР. В столовой этого лагеря мы впервые поели нормально приготовленной пищи. Наверное, из нашего рациона повара и столовое начальство взяло свою толику, но божескую. Сопоставление содержимого российских блюд с абхазскими особенно рельефно высветили весь беспредел абхазского воровства. Оказывается, советская власть в Абхазии и советская власть в России это «две большие разницы».
Через полтора месяца, вернувшись с работы, я обнаружил в почтовом ящике ключи от квартиры, а в квартире - полное отсутствие личных вещей Людмилы Викторовны Поливановой, Кузминой в девичестве. Через месяц я съездил в Мулловку к матери Милки и предложил передать дочери, чтобы она сама инициировала бракоразводный процесс. В этом случае я признаюсь в супружеской измене, грубом обращении с ней и в московском суде ей будут сочувствовать и без проблем разведут. В противном случае здесь, в Мелекессе, где её многие хорошо знают, развод инициировать буду я, обвинив её в измене. Через месяц меня вызвали в местный городской суд, куда пришел запрос из какого-то московского суда о моём отношении к разводу. Как и обещал, я признал себя виновником и дал согласие на развод. Ещё через месяц на мой адрес пришло решение суда о расторжении брака. В паспортном столе милиции мне поставили в паспорт соответствующий штамп, и я вновь стал холостяком.
Лёля окончила школу и в конце июня появилась в Мелекессе. Хотя ей шел уже двадцатый год паспорт ей давать не хотели. Существовал негласный запрет на их выдачу сельской молодёжи. Партия таким образом хотела сдержать бегство молодых крестьян в города. Лёле пришлось обращаться к прокурору области, чтобы отстоять своё конституционное право. Помогло. Паспорт получила. Молодец! Поступок взрослого человека! Не догадавшиеся, не инициативные застряли в деревнях. Впрочем, через какое-то время и они сбежали. Взял отпуск и приступил к подготовке сестры к вступительным экзаменам. Женю подготовил за месяц, сестра не дура, справлюсь. Но, боже! Какой же она оказалась капризной и обидчивой. Избалованная, великовозрастная, почти двадцатилетняя, девица временами вела себя как тринадцатилетняя школьница! На капризы абсолютно нет времени и мне приходилось нервы завязывать в узел ради его экономии. Прочесав математику и физику, поехали в Москву. Остановились у Володи Альшица. Он женился на москвичке, получил московскую прописку, а его родители внесли соответствующий взнос в строительный кооператив. В результате семья молодых Альшицев вселилась в трёхкомнатную квартиру в новостройке Беляево. Володя устроился лаборантом с низким окладом к одному еврею, крупному учёному физику. Имея свободное расписание, на жизнь Володя неплохо зарабатывал репетиторством. Я с Лёлей объехал много московских ВУЗов, выясняя конкурс, уровень экзаменационных задач, куда направляют выпускников. В конечном счёте, остановились на МВТУ им. Баумана. Задачи прошлых лет по физике и математике сестре были понятны, а работать по космическим проблемам престижно. Да и стипендия повышенная, как в МИФИ. Выбор оказался удачным. Ольга Фёдоровна экзамены сдала, проходной бал набрала и стала студенткой отличного московского ВУЗа. Я ждать официального её зачисления не стал. Уехал к себе в Мелекесс. Лёля через пару дней укатила к родителям в деревню и в школу хвастаться.
В Мелекессе, точнее в Соцгороде, новом его районе, в старый город мы старались не ходить, меня ждало судебное извещение о разводе, и я тут же поставил в свой паспорт «очистительный» штамп. Отпуск кончился, снова началась любимая работа. Вернулись из отпуска Петя Смирнов и Ершов Юра загорелыми и довольными. Оба отдыхали на своих малых родинах. Не менее их был доволен своим отпуском и я, хоть и провёл отпуск в душной Москве. Наша младшая теперь пристроена. Кончит институт, выйдет замуж и будет работать в каком ни будь ракетном Соцгороде. У них тоже отличные условия. А я смогу полностью сосредоточиться только на родителях, вытащить их из деревенского дерьма, из нищеты и советского рабства в цивилизацию хотя бы на закате их жизни. В сентябре приехала в гости мама (отца не пустило хозяйство), осмотрела квартиру, наш городок, магазины. Увиденное её поразило. Она даже не предполагала, что в Советском Союзе так беззаботно и «богато» (определение мамы) могут жить люди. Договорились, что своё хозяйство они к весне распродадут (раньше не успеют), дом оставят Вере под летнюю дачу, и в мае 1968 года я за ними приеду. Благодарила за Лёлю, отругала за то, что я скрыл от родителей трудный московский период и не обратился к ним за помощью. Вера видимо всё таки недавно нарушила своё молчание. Для обзаведения, точнее для покупки мебели потребовала взять у ней 800 рублей, которые она с отцом копила давно специально для меня и специально для этой цели. Я пытался отказаться, но мать пригрозила, что пойдёт в магазин и сама купит то, что там есть, хотя может быть и не то, что нужно. Пришлось смириться. Деньги взял и положил на сберкнижку. Чего спорить? Через полгода приедут сами, там разберёмся. Через две недели довольная, полная впечатлений мама уехала обратно в своё Колоколово. Спешила к своему хозяйству. Она ведь впервые в жизни так надолго оставляла своего Федора, свою деревню и своё хозяйство.
После отъезда мамы вновь зазвучали звонки и паломничество в квартиру на пятом этаже последнего подъезда дома 8 на улице Терешковой. Одни поднимались по лестнице быстро, но осторожно, стараясь быть незамеченной соседями и как можно быстрее прошмыгнуть в уже открытую дверь. Другие поднимались спокойно, никого не стесняясь, и без опаски звонили в дверь. Первые - дамы замужние, приходить могли, когда муж на смене или увлечён своим хобби, например, рыбалкой. Свой приход предваряли звонком, чтобы дверь была не на запоре. Вторые – «девушки» свободные, незамужние. Могли являться и без звонка. Собственно, звонки и предложения голодному «холостяку» подкормиться пирожками домашнего изготовления посыпались почти сразу после исчезновения Милки. Откуда только узнали? А уж когда я развёлся, к старым знакомым добавились новые, с объекта. Странно, но все они, как оказалось, закончили пединституты, либо мелекесский, либо какой-то другой, и были примерно одного возраста от 25-ти до 27-ми лет. «Девушек» в какой-то степени я понимал. Встретился каждой в нужное время в нужном месте тороватый Петушок, пошептал на ушко, что она красива как Софи Лорен, а Бриджит Бардо по сравнению с ней старая уродина, и стала девушка «девушкой», как правило, с дитятком. А Петушок улетел к другой Курочке. Говорят, женщины любят ушами. Вот и платят за любовь не к делам и поступкам, а к словесному поносу любовью в чужих постелях. Озадачивали «дамы». Они же замуж выходили по доброй воле и в здравом уме, без принуждения. И вот теперь – муж из дома, жена к любовнику. Любовь у ней! Вот пример. В восемнадцать лет девушка до безпамети влюбилась в мужчину, инженера, вышла за него замуж, родила дочь, кончила пединститут. Через пять лет влюбилась в другого инженера-исследователя. Развелась с первым, вышла замуж за второго. Что бы не встречаться с первым мужем, забрав дочь, переехали из обнинского ФЭИ в НИИАР. Родила сына. Через два года на её горизонте появился я. Снова влюбилась. Теперь уже в меня. Сколько раз можно любить? И вообще, это всё любовь? Это была вторая тема моих исследований. На работе нейтронная физика, а дома – любовь. Помню одно воскресенье, когда через мою постель прошли аж три красавицы. Еле сдюжил. Но и этим дело не кончилось. Я уже совсем собрался заняться проверкой пригодности одной спецфункции для связки спектра Ферми со спектром тепловых нейтронов, как вновь зазвенел звонок входной двери. Открываю. В проеме стоит юная невысокая симпатичная девушка, на 12 лет моложе меня. Переступив порог, она сходу заявляет:
-- Я поругалась с родителями из-за того, что отец против того, что бы я выходила за тебя замуж. Я заявила им, что ухожу из дома навсегда. Я хочу стать твое гражданской женой. Если сочтёшь нужным – распишемся.
С девушкой я познакомился ещё весной во время одного из обычных турпоходов. С тех пор она каким-то образом всегда оказывалась в нашей походной компании при любом меняющемся составе. Ко мне неизменно проявляла внимание и заботу, следила, чтобы я не остался голодным. Мне приходилось, чтобы не обижать, в ответ быть тактичным. 7 ноября, после демонстрации, она зазвала меня к себе в гости, заявив, что её отец, Главный механик института (что-то типа заместитель заместителя Главного инженера НИИ), очень просил зайти к нему, по какому вопросу - она не знает. Зашел. Поговорили о пустяках, сели за стол. Выпили за революцию. Когда подали чай, отец вышел в соседнюю комнату. Дочь за ним. Дверь прикрыли не плотно, и мне удалось частично услышать их разговор, из которого следовало, что отец категорически против того, что бы дочь выходила замуж за разведенного мужчину, т.е. за меня. Не фига себе! Прежде всего, нужно, чтобы я хотел на твоей дочери жениться! Но я не видел в этой юной девушке мать моих детей. Мне было уже 30 лет, пора было обзаводиться наследником, и при предстоящем выборе жены данный вопрос являлся главнейшим. Поэтому, поняв намерения девушки, я, сославшись на мнение её отца, заявил, что встречаться нам не следует. И вот теперь, не получив согласия отца, она решилась на уход от родителей. Мне стоило не малых усилий убедить девушку вернуться к родителям, ссылаясь на то, что её родители могут предъявить мне обвинения в черт те в чём. Например в изнасиловании. Что я без их согласия сам на ней не женись ни гражданским, ни каким другим браком. Что она должна договориться с родителям. Слава богу, ушла! А дальше что? Нет, пора жениться. Людка Рыженкова больше всего подходит в кандидатки, но её троица по-прежнему стережет интересы Милки и всячески игнорирует меня. Надо как-то вырвать её из этой сплоченной группки.
Пять месяцев с середины августа до середины января 1968 года были самыми спокойными, беспроблемными. За всё время ни одной отрицательной эмоции! Лёля ко мне не писала, но из писем Веры и родителей я знал, что всё у ней нормально. Работа шла успешно. На лето заказал отпуск. Вставили в график. Поеду в деревню за родителями. Наконец заберу илатовскую находку и вернусь к её детальному изучению и точному переводу. Но в конце января всё резко изменилось. Из Москвы от сестры неожиданно получил очень скверное письмо. Сестра писала, что она «завалила» зачётную и экзаменационную сессию и её отчислили из МВТУ. Просила приехать за ней. Завалить зачётную сессию - значить прогуливать «по чёрному» и лекции и семинары. Не выдержала деревенская дурочка испытания Москвой и московскими мальчиками! А ведь как просил, предупреждал подождать с развлечениями. На первом курсе «пахать» нужно как папа Карло! От сессии до сессии живут студенты весело – это не про первокурсников технических ВУЗов! Эх, сестра, сестра! Слишком легко поступление в ВУЗ тебе досталось! Фактически получила как подарок, потому и не дорожила. Взял за свой счёт и поехал. Сестру нашел в общежитии МВТУ, расположенном на ж/д станции Ильинская. Я на втором семестре в 60-м тоже здесь жил. Чтобы не травмировать сестру лишний раз, не стал её ни о чём спрашивать. Зачем? Делу теперь всё равно не поможешь, а причина мне и так ясна. Мы рассчитались за общежитие, получили подписи в обходном листе, забрали документы в институте и поехали в Мелекесс. Так попросила сестра. Я посчитал эту просьбу нормальной, ибо думал, что ей трудно (стыдно?) появиться перед деревенскими друзьями выгнанной из института. Я считал, что ей лучше отдышаться у меня, а в августе вновь поступать в московский приличный ВУЗ. Так думал я. И ошибся. Ольга все оценивала по-другому и, как оказалось, ни о чём не сожалела и, в общем, не очень переживала случившееся. Значительно позже, во время застолий по случаю праздника или семейных торжеств она постепенно рассказала о всех своих московских похождениях., тем самым подтвердив мои первоначальные догадки. Поразило же меня в её рассказах отсутствие каких либо сожалений, что они, похождения, привели к отчислению из института. Наоборот, вспоминала о них с теплотой и гордостью. Через месяц – полтора после приезда в Мелекесс Ольга вполне освоилась в городе. Завела подруг, стала ходить на танцы. Я же в ответ заявил ей, что пора приступать к подготовке к вступительным экзаменам. Подготовил нужные учебники, спланировал занятия, предложил решить подобранные задачки. Но… Вернувшись с работы, не обнаружил в квартире ни сестры, ни хлеба, ни сахара, ни масла, которые она должна была купить. Где-то гуляет. Не дождавшись возвращения, решил сходить в магазин сам. Открыл дверцу шкафа, где должна была лежать вчера полученная моя получка, а там вместо денег – записка: «Мне срочно нужно в Вологду. Извини, что без предупреждения. Вернусь недели через две-три» и т.п. Пошел к Ершовым, стрельнул пятёрку и купил в магазине портвейн за рубль 35 коп и докторской 350 г. Дома принял стакан. Задумался. Ни куда она не поедет. Не хочет она поступать ни куда. Жить она приехала сюда. Замуж выйти. Здесь ни сенокоса, ни покоса, ни копки, ни посадки и в магазинах - Москва. Гуляй, загорай. Деньги взяла, рубля не оставив, как свои, даже не пообещала вернуть. Но брат не отец, не мать, содержать великовозрастную сестру не обязан. А у ней даже намёка на понимание этого нет. Как с луны свалилась. Полагает, видимо, что обязан. Во, выросла! Ей все должны, она – ни кому! Да-а-а, диспозиция меняется кардинально. Родителей я привести обязан, по плану. Ольга теперь тоже вместе с ними. В двухкомнатной квартире уже четыре взрослых человека. А если я женюсь, пора, то пять. А ребёнок? Если бы Ольги не было, то родители занимались бы с моим ребёнком. Был бы мир и порядок. С Ольгой всё меняется. Во-первых, по принципу – лучше деверя четыре, чем золовушка одна – кем бы не была моя будущая жена, ей с Ольгой не ужиться. Неизбежны ссоры. Во-вторых, для родителей главной будет их любимая, обесбашеная, несчастная доченька. Все их заботы и внимание будут отдано ей. Её проблемы заставят решать меня. А я как откажу родителям? Квартира. Получить трёхкомнатную в обозримом будущем у меня нет ни каких шансов. Их очень, очень мало в Соцгороде. Да, крепко села Оленька мне на шею. И ведь сам посадил! Ещё господин Крылов в басне «Муравей и стрекоза» наставлял: «Ах ты пела! Это дело. Так пойди же, попляши!» А я пожалел. А нужно было отправить в деревню, чтобы на совхозной ферме титьки коровам подёргала. Неплохим бы был урок. Хотя родители не пустили бы её туда. Они скорее сами за неё будут бегать титьки дёргать. Но всё равно, деревенский вариант с сегодняшней кочки зрения был бы лучшим для нашего будущего. Посидела бы пару месяцев в деревне и запросилась бы сюда. Я бы подыскал для неё работу в НИИАРЕ, договорился бы о приёме. Она бы приехала и сразу бы получила место в общежитии, прописалась бы там и получила бы право встать на очередь на получение квартиры. Очень важный момент. Когда ни когда, но очередь дойдёт. Да и присутствие родителей помогло бы. А жить могла бы у меня, как и сейчас. Сейчас же, если и поступит работать в институт, она уже потеряла право на общежитие, а следовательно и на очередь на квартиру. Она прописана в моей квартире. И от этой прописки ни куда не скроешься. Так что от моей жалости получился один вред.
Из деревни, точнее из Вологды, Ольга вернулась успокоенной, заявив, что будет поступать в местное отделение Ульяновского политехнического института на вечерний факультет. Для поступления в этот ВУЗ супер подготовки не требовалось, поэтому готовиться Ольга должна самостоятельно. Если возникнут проблемы, обращается ко мне. Всегда помогу. Но за помощью должна обращаться сама Ольга. Кроме того, я посоветовал сестре поискать и подобрать себе в городе подходящую работу. На вечернем факультете учатся только работающие студенты. Поэтому проблемой с работой нужно озаботиться заранее, что бы к сентябрю, времени сдачи вступительных экзаменов, была бы ясность в этом вопросе. Однако к этим поискам Ольга отнеслась с прохладцей, зато активно осваивала молодёжную среду города. Однажды она привела в квартиру и познакомила со мной высокого, неуклюжего, суетливого, но очень говорливого парнишку. Про таких говорят, что в разведку с ним не пойдёшь. Не потому, что струсят, а потому, что или нечаянно выстрелят, или что-то уронят, или непреднамеренно зашумят. Звали его Саша Рудкевич. Он только что окончил с золотой медалью школу, знал наизусть всю поэму Пушкина «Евгений Онегин» и много других стихов. У парня была отличная механическая память. Этим он выделялся среди сверстников и слыл в их среде талантливым, возможно гениальным молодым человеком. Но хорошо развитая механическая память часто мешает развитию логического мышления, что резко снижает возможности человека на поприще научных исследований в точных науках. Думаю, что он добился бы большего успеха на поприще изящьной словесности, в крайнем случае – журналистики. Мне он не понравился. Избалованный маменькин сынок, привыкший к тому, что все должны заботиться о нём.
В конце весны мне удалось, наконец, оторвать Людмилу от её подружек. Мы стали по воскресеньям вместе ходить купаться на водозабор. Однажды она даже решила покатать меня на яхте. Выяснилось, что она спортсменка-яхтсменка и не единожды участвовала в областных и даже региональных соревнованиях. Но она не дослужилась до капитана, и на прогулку по акватории Черемшана пришлось отправляться на чужой яхте. Вскоре встречи стали регулярными. В одно из воскресений июня мы долго бродили, купаясь, по берегам Черемшана. Вернувшись уже вечером в Соцгород, мы не разошлись, как обычно, по своим домам, а направились попить кваску из холодильника в дом 23 по проспекту Энтузиастов. Оказалось, Людмила почти год живёт не в общаге, а в здесь, в трёхкомнатной квартире двоюродной сестры по матери Галины Викентьевны Егоровой, в девичестве Аврук, работавшей бухгалтером в НИИАР. Её муж, Николай Иванович Егоров, работал прорабом в минсредмашевском Управлении строительства, отвечавшем за строительство НИИРа. Примерно год назад Николаю Ивановичу предложили переехать в Казахстан на Семипалатинский ядерный полигон на строительство шахт для подземных ядерных испытаний. Там его семье предоставлялось хорошее жильё, а квартира в Мелекессе бронировалась, т.е. он с семьёй мог вернуться в Мелекесс в любое время и его квартиру ни кто не имел право забрать или использовать без его согласия. Для большей сохранности в пустующую квартиру Егоровы прописали Людмилу. А Людмила, что бы скучно не было, пригласила из общежития жить в квартиру своих подруг Милу и Нину.
В холодильнике кроме кваса нашелся отличный ужин и немного сухого вина. В общем домой я не попал. А утром на кухне нашел ключ от квартиры и записку, в которой Люда предлагала мне съесть приготовленный ею завтрак и приглашала на ужин. С этого дня мы стали жить гражданским браком. Милу и Нину Людмила, конечно, отправила обратно в общежитие. В августе Люда сообщила, что она беременна. Вот и прекрасно! Если будет сын, продолжатель рода Поливановых, ещё прекраснее. Мы тут же пошли подавать заявление о регистрации брака в ЗАКС, который располагался тогда в старом городе рядом с центральной площадью в деревянном двухэтажном доме барачного типа. В аналогичном дому сегодня (2009г.) располагается БТИ (Бюро технической инвентаризации). Регистрацию нам назначили на 26 сентябрь. До регистрации решили съездить в Смоленск. Познакомить меня с её родителями. Будущая тёща, Мария Федоровна Рыженкова, в девичестве Простакова, белорусска, оказалась доброй, заботливой, немного уставшей женщиной, готовой мгновенно исполнить любое моё желание. Не тёща – золото! Будущий тесть, Василий Данилович Рыженков, мне показался несколько мелочным. Впрочем, на его оценку существенное влияние оказывал факт его ухода из семьи к другой женщине. Я к таким мужикам относился, да и сейчас отношусь насторожено. Не понравились и его демагогические, газетные, плакатные рассуждения о партии и власти. Что-то было в них не искреннее. Впрочем, он тоже старался, что бы мне у них было хорошо. Самым приятным было общение со старшей сестрой Людмилы, Светланой, врачом по профессии, удивительно мягкой и логичной девушкой. Меня так же знакомили с многочисленной роднёй, из которой запомнился только дядя Терек (Терентий) благодаря необычности имени. В Смоленске я не был, но много знал о нём, поэтому с удовольствием знакомился с городом во время прогулок с Людой по его площадям, улицам и древним соборам. Днепр оказался не столь большим, чем я ожидал и был похож на реку Вологду в пределах города Вологды. Из Смоленска уезжали нагруженные приданым Людмилы. Свадьбу сыграли в день регистрации брака. Из родных была только Ольга, из друзей – Мила и Нина, все прочие - товарищи по работе с её и моей стороны. Для меня свадьба праздником быть не могла, т.к. вся подготовка к застолью легла только на наши плечи. Из самой свадьбы осталась в памяти только популярная тогда песня: «Опять от меня сбежала последняя электричка…», которую постоянно запевала секретарь начальника объекта, на котором работала Люда. Когда все разошлись, мы, всё бросив, страшно уставшие, легли отдыхать.
В Мелекесс Мила приезжала по делам матери несколько раз, встречалась со своими подругами, главным образом с Рождественской. Однако я здесь с ней ни разу не сталкивался. А вот в Москве, куда я приезжал в командировки, мы несколько раз случайно(?) сталкивались. В последнюю такую встречу в августе 1968 года, она предложила мне переехать в Москву, поступить на работу в Курчатовский институт, где по её словам меня якобы ждут, и снова жениться на ней. Чтобы не обижать её отказом в лоб, я, сославшись на то, что очень хочу закончить интересную работу, обещал подумать над «интересным предложением» по её завершении. Конечно я ей лгал. Мы с Людмилой Васильевной Рыженковой уже подали заявление в ЗАКС о вступлении в брак и уже назначили день свадьбы. Не мог же сказать, что её поезд давно ушел. Вдруг прямо на улице устроит скандал. Однако разговор этим не кончился. На другой день после свадьбы, мы с Людой еще спали на квартире её двоюродной сестры, вдруг раздаётся телефонный звонок и злой голос Милы требует немедленной встречи. Оказывается, о нашей свадьбе она узнала от Рождественской и прилетела в Мелекесс. На свадьбу опоздала. Теперь что-то хотела исправить. Чтобы не подвергать опасности молодую жену, встречу назначил в моей квартире на улице Терешковой. Здесь Мила потребовала, чтобы я, подлец, бросил Людку, змею подколодную, и уехал с ней в Москву, как обещал. Отступать было некуда. Не стесняясь и более не жалея её самолюбия я заявил, что в Москву в принципе не хочу ехать, что давал обещание только подумать, что её измены с каким-то «черножопым» я ей никогда не прощу.
-- Придумала бы хоть, что ни будь по интереснее, а то в озере искупалась! Не люблю я тебя больше! Не могу любить тебя, такую! Вот, забери ваш с матерью телевизор! И прощай навсегда!
Телевизор оставил внизу на скамейке и ушел. Больше я с Милкой ни когда не встречался и даже не вспоминал. Вычеркнул из жизни без всякого сожаления. О ней мне изредка напоминала лишь Людмила, вероятно ревнуя к моему прошлому.
Ольга успешно сдала вступительные экзамены и её зачислили на первый курс вечернего факультета Ульяновского политеха с условием, что через месяц будет представлена справка с места работы. К поискам работы она, конечно, относилась с прохладцей, однако отлично поняла, что принять её могут только на стройку, ученицей маляра или штукатура. Результат я предвидел, поэтому ещё в августе обратился за помощью к своему начальнику Юре Кормушкину, попросил принять сестру лаборантом в лабораторию. Подготовку сестры брал на себя. Кормушкин пошел к Цыканову просить для лаборатории новую единицу лаборанта-физика. Циканов Кормушкина уважал и при очередном посещении директора института Олега Дмитриевича Казачковского попросил добавить в штатное расписание лаборатории С-1 дополнительную единицу лаборанта-физика. Директор просьбу удовлетворил. К октябрю вопрос решился. Поэтому когда Ольга прибежала ко мне за помощью, я сказал, что её могут принять в НИИАР, но только в мою группу и при условии, что она на работе забудет о нашем родстве и будет видеть во мне не брата, а только начальника. Ни каких капризов! Тщетность поисков помогли её сделать правильный вывод. Своего обещания она ни разу не нарушила. Сотрудники же лаборатории к Ольге относились по-особому, не забывая, что она сестра одного из ведущих научных сотрудников лаборатории С-1. 22 октября Ольга приказом по институту была зачислена в штат лаборатории лаборантом-физиком. Протокол о сдаче экзамена на разряд был подписан мною тем же числом. В конце месяца справка с места работы лежала в деканате.
Новый 1969 год мы встречали дома вдвоём перед телевизором. В час ночи ненадолго вышли погулять вместе с многочисленными людьми, просто гулявшими или катавшимися с ледяной горки. Ольга встречала Новый год в своей компании. У нас у всех в Мелекессе было всё нормально. Ольга сессию сдала успешно. В Вологде тоже всё шло своим чередом. Ещё прошлым летом родители отложили свой переезд на осень 69 года. 11 апреля родился Олег. В этот день я опоздал на работу на час, но когда озвучил причину, претензии были сняты. Наоборот. Ушли на обед и не вернулись на рабочие места Фрунзе, Коротков, Клинов, я во главе с начальником лаборатории Кормушкиным. Мы зашли в магазин «Весна», закупили водки «Столичная» , докторской колбасы, популярного тогда болгарского томатного соуса, каких-то консервов, хлеба и пошли ко мне отмечать рождение сына. У всех уже были дети, и полученным опытом они активно делились. Я слушал. Окна квартиры с осени были утеплены, щели заткнуты ватой и промазаны какой замазкой. Рафаил Коротков, обнаружив это, призвал навести порядок. А как же. Принесут сына, а комнаты не проветрены. Окна поддавались с трудом. Но открыли все. Правда, одно стекло в спальне Раф всё-таки разбил. Хорошо, что не порезался. На этом моё обучение закончилось. В общем, хорошо посидели. С пользой. По существовавшей тогда традиции в день прибытия мамы с сыном из роддома лаборатория С-1 подарила нам детскую коляску, а служба Госповерки приборов КИП, где работала Люда, - детское приданое. Надо отметить, что самый первый день по прибытии из роддома был для нас самым трудным днём. Олег казался настолько маленьким и хрупким, что я боялся притронуться к нему, т.к. боялся сломать ему что ни будь. Ночью не спали оба. Вдруг он повернётся и задохнется. Современных памперсов тогда не было и в помине. Приходилось по старинке пользоваться большим количеством пелёнок, их стирать и проглаживать горячим утюгом для дезинфекции. Обычно стирала Люда (вручную, стиральной машины ещё не было), я гладил. Иногда наоборот. Позже всю работу взяла на себя Люда. Хорошо ещё, что у неё молока было много, не нужно было подкармливать, как это делали другие молодые мамы.
Осенью отправился в Колоколово за родителями. Приехав в деревню, обнаружил, что к переезду готова только одна мать, и только потому, что после моей женитьбы и переезда на другую квартиру их любимая доченька осталась в квартире одна без присмотра. Отец пока отказывался переезжать. Решил задержаться в деревне ещё по крайне мере на год. Ни какие уговоры не помогали. Виктор привёз ж/д контейнер. В него загрузили планируемые к перевозке вещи. Я хотел положить туда же и найденные в Илатове летописи, но передумал. Вдруг контейнер где-то застрянет. Сейчас глубокая осень, дожди, контейнер может протечь, и летописи промокнут, испортятся. В основном содержимое не столь ценное, промокнет – высушим. Решил вести их лично. Но когда собрали всю ручную кладь, то стало ясно – летописи придётся оставить в деревне до следующего приезда. Отец взял в совхозе лошадь с повозкой и отвёз меня с мамой в Молочное к автобусу. В Вологде нас встретили Вера, Коля и Витя и проводили на вокзал, на поезд. В Мелекес прибыли без приключений. Контейнер прибыл через месяц. Все вещи были в целости и сохранности. Мама стала жить с Ольгой в доме 8 на улице Терешковой, я с Людмилой - в доме 23 на проспекте Энтузиастов, в будущем пр. Димитрова. Таким образом, пока жилищная проблема разрешилась сама собой. Мама Людмилу восприняла хорошо, хотя и жалела о Милке. Причины развода она не знала. Узнав, что переданные мне деньги я так и не истратил, положив их на сберкнижку, мама стала требовать, что бы я себе купил спальный гарнитур, иначе она будет считать, что я до сих пор таю обиду на родителей. Пришлось купить.
Вдруг идиллия кончилась. Егоровы, работая на Семипалатинском полигоне, умудрились получить резервную квартиру в Обнинске, если сдадут бронированную квартиру в Мелекессе. Это означало, что Люда должна вернуться в общежитие, т.к. имела в квартире временную прописку, а я – в дом на улице Терешковой. Правда, то что Люда была на последнем месяце беременности несколько осложняло для ЖКУ проблему её выселения. В конечном счете, мне удалось, используя связи в руководстве института, договориться с ЖКУ об обмене моей двухкомнатной квартиры на егоровскую трёхкомнатную.
Вскоре обмен квартир был документально завершен, и мама с Ольгой переехали в в нашу трёхкомнатную квартиру, заняв отдельную не большую комнату. Мы, т.е. я, Люда и маленький Олег, базировались рядом в спальне, довольно большой комнате. Гостиная с телевизором место общего сбора, кухня тоже. Первое время всё шло хорошо. Мама старалась помочь Людмиле в её хлопотах об Олежке. Ольга тоже вела корректно. У ней свои заботы – учёба. Но однажды, вернувшись с работы, я в доме застал то, что называется «дым коромыслом», или два враждебных лагеря. Проявился-таки синдром золовушки! У Олежки в тот день болел животик, и он часто плакал. Ольга была дома и готовилась к экзаменам. Плачь ребёнка её раздражал. Она потребовала от Люды успокоить, наконец, ребёнка. Людмила попыталась объяснить причину плача младенца, но приживалку-золовку объяснение не удовлетворило и не успокоило, и она перешла на повышенный тон, к которому привыкла в деревне при общении с мамой. Людмила Ольгу послала в библиотеку и дальше. Это обидело маму, и она встала, естественно, на защиту своего родного дитятка. Ссора разрослась. Я не встал на защиту ни той, ни другой стороны. Наоборот, заявил, что обе стороны виновны. Через день мать потребовала начать поиск вариантов разъезда. На сестру я страшно обиделся. Приживалка подлая. Кроме себя и своих интересов ничего видеть не хочет.
Звонки, объявления, переговоры, осмотры. Из нескольких вариантов мать остановилась на следующем: меняется наша трёхкомнатная квартира на двухкомнатную в том же доме №23 по проспекту Энтузиастов и однокомнатную квартиру в доме №16 по проспекту Ленина с нашей доплатой в 800 рублей. Доплату взяла на себя мать. Вскоре произошел разъезд. Спальный гарнитур, купленный на деньги мамы, я тоже передал ей и Ольге. Всё. Вот и хорошо. Теперь Ольга должна будет заботиться о себе сама. Однако, как показало будущее, надежды мои оказались весьма наивными.
Из-за ссоры мы старались по возможности реже обращаться за помощи к бабушке Тоне. Когда Люда была вынуждена пойти на работу, наняли няньку, пенсионерку. Послеродовые и отпуска по уходу за ребенком тогда были короткими, впрочем, колхозницы и этого не имели. Можно было бы отдать Олежку в ясли, но нам было жалко отдавать эту крошку в чужие наёмные государственные руки. Пришлось Люде брать отпуска за свой счёт. Впервые я почувствовал, что моя зарплата не так велика. На содержание семьи из трёх человек по меркам Карла Маркса требовалось больше. Насколько трудно было мне учиться и сдавать экзамены в институте, настолько просто оказалось применять полученные разнообразные, оказавшиеся в моей голове знания на практике. Вероятно, поэтому моя работа стала для меня моим хобби. Помогли и прирождённые навыки лидера. В 1969 году я уже был фактически руководителем группы из пяти человек в составе двух инженеров программистов, двух лаборантов-физиков и меня. В мае 70-го года меня официально назначили руководителем группы и дали должность старшего инженера-физика. Это означало увеличение: оклада, доплат за вредность и премии. В итоге ползарплаты Людмилы удалось отыграть. Как своевременно-то! Надо отметить, что в служебном росте мне удалось существенно обойти Рафа Короткова и Толю Клинова, окончивших институт и начавших работу на объекте на 2 – 1,5 года раньше меня. Они получили должность старшего инженера только года четыре спустя.
В 1970-м году перевёз отца. Стал чаще заходить к родителям, справляясь об их здоровье, иногда навещал их с сыном. Однажды, уже в 1971-м году, мать сказала, что Ольга уехала в Саратов, где Саша Рудкевич учился на третьем курсе университета, что бы выйти за него замуж. Это было для меня полной неожиданностью. Я был знаком с несколькими её ухажерами. Среди них Рудкевич был, по моему мнению, самым неудачным претендентом на должность мужа. И маме и Ольге я не раз говорил – Рудкевич Саша не пригоден для создания семьи в принципе, а то, что он моложе Ольги, только усугубляет его непригодность. Однако у мамы было другое мнение. По её оценке выбор правильный, ибо претендент из «хорошей семьи», а то, что его мать врач, - тем более. Кроме того, у матери большая квартира, благоустроенный коттедж с шестью сотками земли. Живёт одна, её муж, отец Саши, умер несколько лет назад. Ольге там будет хорошо. В ответ я возразил:
-- Этот «врач» никогда не будет считать тебя родственницей, а Ольгу всегда будет считать плохой снохой и захватчицей её талантливого сына.
Всё так впоследствии и случилось. Через год Ольга родила дочь Лену. Всю заботу о её воспитании практически взяли на себя мои родители. Вторая бабушка, Валентина Марковна, даже не зашла на Ленина 16 познакомиться с внучкой.
В 1973 году, 16 июня, в нашей семье произошло прибавление, родился второй сын. Назвали в честь деда Фёдором. Ещё в мае, до рождения Феди, старшего сына мы отправили в Смоленск к бабушке Маше. Сопровождала Олежку мать. В Смоленске к Людмиле её мать и сестра Светлана обратились с просьбой подарить Светлане и её мужу Петру Манонян ребёнка, которого Людмила должна родить. Дело в том, что Света из-за болезни в детстве не могла рожать (зачать) и Маноняны решили усыновить чужого ребёнка. Решили, что лучшим вариантом для усыновления является племянник или племянница, а нам достаточно и одного Олега. Попросили обсудить вопрос со мной. Когда я привёз Людмилу и Федю из роддома, Люда рассказала мне о просьбе смолян. От неожиданности я даже потерял дар речи, а потом сказал:
-- Они, что с ума сошли? Наш сын – вещь? Котёнок? Или собачка? Как можно такое предлагать?
Люда тут же согласилась со мной. Через какое-то время Света нашла в детдоме маленькую армяночку, в соответствии с национальностью мужа, Петра Маноняна. Назвали приёмную дочь Маргаритой.
В отличие от Олега Федя оказался на удивление тихим младенцем. Он почти не доставлял нам хлопот. Сказывался и накопленный нами опыт взращивания Олега. Федя хорошо и много ел, т.е. сосал материнское молоко, а наевшись, спокойно засыпал. Нужно было только своевременно менять пелёнки. Но однажды чудь не случилась трагедия. Распеленованный Федюша лежал в кроватке и принимал воздушные ванны. Начал хныкать. Видимо захотелось пить. Мать налила в ложечку воды и, не поднимая головки малыша, влила несколько капель в его ротик. Ребёнок закашлял и начал синеть. Поняв, что вода попало в дыхательное горлышко, Людмила выхватила Федю из кроватки и несколько раз шлёпнула его по спинке. Не помогало. На крики Люды я вбежал в комнату. «Так воду не вылить! Мешает сила тяжести! Нужно парня перевернуть вниз головой!» - мелькнуло в голове. Я взял Федюшу за ножки, перевернул вниз головой и шлёпнул по попе. Ребёнок начал дышать. Я передал его матери, утиравшей уже счастливые слёзы. Шлепок по попе я видел на телевизоре в репортаже из роддома. Так заставляли акушеры дышать только что рождённых детей. Люда мне твёрдо пообещала никогда больше не кормить и не поить ребёнка в положении лёжа!
В начале осени я съездил в Смоленск и вернул Олега домой. Важным моментом в ситуации появления Федюши по нашему мнению было не допустить, чтобы у Олежки возникло ощущение покинутости или нехватки былого внимания. И эту проблему нам удалось решить. Олег положительно воспринял появление братишки. По воскресеньям я часто гулял по улицам города с коляской в сопровождении Олега. Если в 69-:-70-м коляску, в которой «гулял» Олежка, я катал один и мог позволить себе стаканчик другой довольно приличного портвейна за 25 коп. за стакан из бочки около магазина «Весна», то теперь мне оставалось только облизываться. При взрослом четырёхлетнем сыне уже неудобно, пример-то не положительный. Но иногда, под прикрытием случайно встретившихся друзей, мне удавалось-таки незаметно «причаститься». Зимой прогулки я тоже старался совершать вместе с обоими сыновьями.
Людмила в целом оказалась хорошей, заботливой матерью. При воспитании ребёнка старалась строго следовать советам врачей. Но почему-то уделяла повышенное внимание тому, как и сколько, ест ребёнок. Она не понимала и не воспринимала доказательств в том, что у маленького человечка тоже может быть временное отсутствие аппетита, что возможно временное отклонение от режима, рекомендованного педиатром. Федя как правило кушал хорошо и после того, как отняли от груди. Поэтому на нём данный недостаток мамочки сказывался меньше. А вот Олегу пришлось туго. У него часто пропадал аппетит, он отказывался от еды. Это приводило Людмилу в отчаяние. Она панически боялась, что ребёнок может умереть от голода. Тогда мать, потеряв терпение, пыталась накормить его насильно. Педиатр сказала, что ребёнка пора кормить мясом. Олег от мяса отказывался. Тогда Люда миксером превращала мясо в кашу и пыталась ею накормить Олежку. Однажды я застал такую картину. Людмила, захлёбываясь в слезах, зажала ножки Олежки в своих коленях, левой рукой плотно прижала его тельце и руки к своей груди, а правой рукой пыталась всунуть в рот малышу ложку с мясной кашей. Тот как мог сопротивлялся, вертя головой. Кричал. Тогда ложка с мясной кошей оказывалась у него во рту. Олег героически выплёвывал ненавистную кашу. Парня пришлось отбирать с матом. После бурных объяснений мать обещала больше так не делать. Однако привычка навязывать человеку съесть что-либо обязательно или хотя бы попробовать это, осталась на всю жизнь. Мы с Людмилой часто ссорились. Причиной ссор в 99 % случаях было расхождение во взглядах на методы и способы воспитания сыновей. Однако надо признать, что Люде было нелегко справляться с двумя сорванцами. Я часто задерживался на работе, правда, эту задержку начальство старалось компенсировать повышенной премией. Это улучшало финансовое состояние семьи, но увеличивало нагрузку на Людмилу.
Приближался день окончания учёбы Александра. Он и Ольга хотели, чтобы после окончания университета он, естественно, вернулся в Мелекесс и работал в НИИАРе. Но его ВУЗ не входил в систему Минсредмаша. Поэтому распределить его в НИИАР университет не мог, не имел права. Саше светило распределение в сельскую школу учителем. С такой участью ни Ольга, ни мама смириться не могли. Видя, что против ожиданий помощи от Валентины Марковны в возникшем вопросе нет ни какой, наоборот, она дала ясно понять- Ольгу с дочкой на своей площади не пропишет, мама насела на меня. Помоги! Снова пришлось крутиться. У меня сложились добрые отношения ещё с 1966 года с другом Кормушкина Володей Фофановым, к стати, внуком Фофановой, прятавшей Ленина на своей квартире в 1917 году. В это время директором НИИАР был уже Цыканов. Он назначил Фофанова начальником отдела АСУ НИОКР (автоматизированная система управления научно-исследовательских и опытно-конструкторских работ). Этот отдел по существу контролировал всю деятельность всех отделов института. Поэтому к просьбам Фофанова относились внимательно. Нужно было, во-первых, добиться, чтобы Рудкевича, выпускника университета, не входящего в номенклатуру Минсредмаша, и математика, захотели принять в НИИАР. Во-вторых. Чтобы получить квартиру быстро, по очереди молодых специалистов, Рудкевичу необходимо было при приёме придать статус молодого специалиста. В-третьих. У Рудкевича в паспорте стояла постоянная прописка у матери на Зелёном (название района Соцгорода) и штамп о временной саратовской, на период учебы, прописке. Посему после окончания ВУЗа в общежитии для него места не выделят. Согласно прописке он должен жить у матери. Таких в очередь на квартиру не ставили. Посему нужно было, чтобы отдел кадров закрыл глаза на запись и штамп в паспорте и выписал направление в общежитие и разрешение на прописку в нём для милиции. Фофанов позвонил в отдел кадров и Рудкевича приняли, статус придали, глаза закрыли. Через положенный срок Ольга Рудкевич стала единственной хозяйкой в двухкомнатной квартире. Порядок. Правда мне, когда Александр Рудкевич сбежал в Израиль, Фофанов, уже главный инженер НИИАР, сказал, что я тогда был неправ, и рекомендовал впредь «щательнее» выбирать «клиентов».
В марте 1978 года мы похоронили маму. У папы я спросил, где ему лучше жить: одному в своей квартире или переехать ко мне или к Ольге. Подумав, он выбрал Ольгу. Всё-таки в доме главной является хозяйка, она готовит обеды, стирает. Удобней, если готовить ему еду и стирать его бельё будет дочь. Выбор логичен. Естественно, я предложил Ольге организовать обмен квартиры отца и её квартиры на трёхкомнатную квартиру. У отца должны быть хорошие условия для жизни. Ольга нашла несколько вариантов обмена, в том числе и вариант обмена на крупногабаритную квартиру (высокие потолки, большие прихожая и ванна) и «загорелась» её получить. Тогда жить в этом районе Соцгорода считалось престижным. Однако, вариант не «вязался». Ольга прибежала опять ко мне:
-- Помоги!
-- Почему? У тебя же есть муж. Пусть он хоть это элементарное мероприятие сам организует для своей семьи. Или он у тебя предназначен только для производства детей?
-- Он не умеет, не сможет.
-- Пора учиться.
На другой день пришел папа и попросил помочь его маленькой доченьке. Пришлось заняться. Вскоре состоялся переезд. Однако жить отцу в большой квартире пришлось недолго.
1-го июля 1979 года, т.е. через один год, три месяца и 18-ть дней после смерти мамы, отец скончался. Похоронили его рядом с его женой на новом (тогда) городском кладбище, на горке, что по дороге на посёлок Тиинск. На похороны отца, как и на похороны матери, приезжали Вера и Виктор. Маму хоронил так же и её брат Алексей Анфиногенович Малахов.
Привозя родителей в Мелекесс-Димитровград, я надеялся, что здесь в человеческих условиях городской квартиры под присмотром врачей они проживут дольше. В НИИАРе былшая многопрофильная больница и многопрофильная же поликлиника. Здесь были специалисты почти всего медицинского спектра. МСЧ № 61 это вам не больница рабочего посёлка Молочное. Медикам я тогда доверял. А как же иначе. Ведь медико-санитарная часть (МСЧ) обслуживает ядеро-опасный объект, являющийся одновременно научно-исследовательским институтом! Разочарование меня настигло в 1978 году, когда потребовалась срочная госпитализация матери. Мама довольно часто по разным поводам посещала поликлинику, т.е. находилась под постоянны наблюдением врачей. Вот и отлично. В случае чего болезнь обнаружат вовремя. Но, увы! В конце 1977 года мама уже мне пожаловалась на участившие головные боли, а врачи ни то, ни сё. Я к врачу. Врачиха сослалась на её старость, на постаревшие головные сосуды. Выписала какие-то лекарства. Успокоила. Но вскоре маму начало тошнить. День, другой. Скорая. Врач на дом. Все успокаивают. Говоря – пройдет, не волнуйтесь. В конце концов, я потребовал положить мать в больницу на обследование. Участковая врачиха давать маме направление в больницу отказалась наотрез. Незачем, женщине уже за семьдесят, пусть лечится дома, а не занимает койкоместо, предназначенное молодым. Я к начальнику МСЧ. Резко поговорил. Тот лично дал распоряжение госпитализировать маму. Я успокоился. Теперь исследуют, поставят точный диагноз, начнут грамотно лечить. Поставили диагноз : обострение хронического гастрита. Существовала версия, что при гастрите рака не бывает. Это успокаивало. Начали лечить, но маме не становилось лучше. Стало чаще рвать. Уже не знали чем и кормить. В конце февраля вызвал из Вологды Веру. Что бы ни съела мать, всё через десяток минут выбрасывалось рвотой. 13 марта 1978 года мама умерла. Вскрытие установило: у мамы был рак желудка и её лечили не врачи, а шаманы с дипломами советских медицинских институтов. Охватило беспокойство за отца. Зимой 79 года положили отца в больницу на обследование. Там, в терапевтическом отделении, провели ему профилактический курс поддержки, изготовили зубные протезы, но никаких опасных отклонений здоровья не нашли. Не удалось добиться для отца и направления на обследование в областную больницу Ульяновска. А в средине мая его увезла в больницу к хирургам скорая. Слабость. Головокружение. Боли в животе. Аппендицит? Кстати, у мамы аппендицит вырезали в нашей больнице. Успешно. Поэтому я и доверял её врачам, когда добивался направления её на обследование. Однако у отца диагноз не подтвердился. Тем не менее, похоже, хирурги заподозрили у него неладное и отвезли на консультацию в Ульяновскую областную больницу. Там у отца определили белокровье, опухоль в районе желчного пузыря и выдали справку об инвалидности первой степени. А через два дня после возвращения отец умер в больнице от отравления. Опухоль перекрыла протоку желчного пузыря, печень перестала чистить кровь и как результат – отравление. Справка об инвалидности пригодилась лишь для моего архива как насмешка медиков Советского Союза. Можно было бы конечно так не обобщать. Ошиблись, мол, местные медики. Но в 1986 году в Вологде, столице области, вдруг заболела моя сестра Вера. Поставили диагноз. Начали лечить. Эффекта нет. Врачи разводят руками. А сестре всё хуже и хуже. Поставили другой диагноз. Лечение эффекта не даёт. Созвали консилиум, установили: рак желудка в завершающей стадии. Через неделю Вера умерла. Места на карте СССР разные, а почерк один. Результат тоже. Из всех врачей-специалистов в 80-х годах и позже только хирурги пользовались у меня умеренным доверием. По радио и телевидению мы часто слышали о великих достижениях и успехах советской медицины, о выдающихся открытиях советских докторов медицинских наук. И это было правдой. Но существовало всё это только на территории «Кремлёвской больницы». На остальной территории было то, что было.
К 76-му году я занял прочное место среди научной элиты института, хотя я и не имел учёной степени. Меня знали практически все и всё начальство НИИАР. Знали и сотрудников моей группы, часто выступавших с докладами на научных семинарах. Как результат этой работы в мае 1976 года мне предложили организовать и возглавить новую научную лабораторию «Физики тепловых реакторов» (тепловых реакторов, т.е реакторов, в которых деление ядер урана-235 происходит в основном на тепловых нейтронах). Новая должность повысила зарплату, но одновременно потребовала значительно больше временных затрат, которые компенсировались из семейного времени. Олегу 7 лет, Феде – 3. Резко увеличилась нагрузка на Людмилу. Для неё это было самым тяжелым временем. Но одновременно новая должность позволила начать копить деньги на покупку автомашины, конечно же «жигулей» 2101! К 78-ми году собрал почти три тысячи. Не хватало ещё одной. Через пару месяцев после похорон мамы ко мне приходит Ольга и подаёт 1000 рублей. Что это??? Объяснила, что мама, умирая, поручила ей снять в Вологде со сберкнижки, оформленной на имя Ольги, деньги и поделить их между нами, её детьми. Получилось по тысяче. Я, было, не хотел брать, но Ольга заявила:
-- Это последняя воля умирающей. Отказаться не можешь. Не имеешь права.
Пришлось принять. С получено тысячей получалась сумма почти равная стоимости «жигулей». Пора разобраться в правилах покупки. До этого времени из-за отсутствия свободных средств я мало интересовался существовавшим в НИИАРе порядком приобретения различных материальных благ, кроме денег, естественно. О последнем я знал всё и, мне казалось, хорошо. Что же я обнаружил?
В НИИАРе работало примерно 5 тысяч человек. Из них порядка 800 - научного персонала. Остальные попадали в разряд обслуживающего персонала. Сюда входили работники: ЖКУ, обслуживающие дома Соцгорода; детских дошкольных учреждений, включая спортивные, и школ Соцгорода; автоцеха; ТЭЦ; РМЗ (ремонтно-мехаханического завода); складов. К этой же категории относились сотрудники АХЧ основных производств (исследовательских реакторов, «горячих камер» и т.п.). Особую группу в категории обслуживающего персонала составлял сменный персонал основных производств и дозиметристы. Главной обязанностью обслуживающего персонала являлось появление на рабочем месте не позже, а уход с него не раньше установленного времени. Трудовые обязанности для него определялись либо инструкциями, либо дневными заданиями начальника. Задания простые, но эксклюзивные, малосерийные, а потому не подлежащие нормированию (не экономично!). Поэтому обслуживающий персонал НИИАРа на работе не перенапрягался и работу начинал с курилки. Среди научного персонала примерно триста человек фактически следует тоже отнести к обслуживающему персоналу (лаборанты, техники ит.п.), но они находились под постоянным приглядом и по курилкам не шастали. Остальные научные сотрудники задумывали, планировали эксперименты, придумывали оборудования и приборы, разрабатывали проекты, проводили эксперименты и расчёты, осмысливали их результаты. А забыть свою же задумку исследователь не может. Не в силах. Она, задумка, пока не исполнится всегда и везде с ним, где бы он ни был, на рыбалке ли, на прогулке ли с сыном. Вот и получается, что у научного сотрудника нет рабочего времени. Кроме сна, истинный учёный работает постоянно, всегда, везде. В этом главное отличие научного персонала от обслуживающего. А второе заключается в следующем. Теоретически практически весь обслуживающий персонал за исключением сменного основного производства и дозиметристов можно уволит и тут же набрать по окрестным совхозам, колхозов и городкам новый. С научным персоналом так не получится. Поэтому у научного персонала зарплата была чудь-чудь выше. И если вдруг научный работник загорелся купить автомобиль, то он вместе рабочими во время своего отпуска подряжался в соседний колхоз на строительство очередного телятника. Так поступали даже выпускники МИФИ.
Весь персонал НИИАР состоял в профсоюзе. Профсоюзный комитет распределял путёвки в дома отдыха и санатории, квартиры, автомашины, всевозможные мебельные гарнитуры, а в конце 80-х – даже семейные трусы. Распределение шла согласно утверждённого профкомом списка, в который включались соискатели согласно дате подачи заявления заявителем. Полное равенство и очевидная справедливость! Социализм! Однако мне этот порядок справедливым не показался. И вот почему. Рабочий день обслуживающий персонал начинал с курилки. Как житель средневекового города получал все новости на городском базаре, так и обслуживающий персонал узнавал все новости в курилке и прежде всего сведения о новых поступлениях материальных благ, распределяемых через профком. Следовательно, именно эти ребята всегда оказывались первыми в профкоме с заявлением о выделении! Некоторые даже открыли своеобразный бизнес. Тогда большим дефицитом были автомашины. В Минсредмаш их выделяли значительно больше, чем в другие отрасли. Поэтому купить автомашину в НИИАРе было значительно легче, чем в каком либо другом месте. Машину покупали и тут же продавали заезжему жителю Кавказа по двойной цене. Продав, человек бежал снова в профком с заявлением на выделение новой автомашины для покупке. Аналогично поступали с зарубежными мебельными гарнитурами. Для пресечения этого бизнеса ввели ограничение. Подать заявление на выделение второй автомашины можно не раньше чем через год, затем срок увеличили до двух. А затем до трёх лет. Ну да бог с ней, с этой мелочью.
Другое ещё больше удивило меня. Почему зарплата работника ЖКУ Соцгород выше зарплаты такого же работника старого города? Почему воспитателю детского сад, учителю школы в Соцгороде, шоферу автохозяйства, работнику ТЭЦ, рабочему РМЗ платят больше чем воспитателю, учителю, шофёру общественного транспорта, кочегару котельни, рабочему ХИММАША или текстильной фабрики старого города? Потому что у нииаровцев лучше условия труда? Или потому что у них работа без пота? Видимо за это им предоставлялся хороший социальный пакет, возможность приобретать дефицитные товары и гарантированную перспективу получения комфортабельной квартиры. За что же так обиделась советская власть на мелекессцев и жителей окрестных деревень, вынужденных продавать за бесценок продукты своего труда почти четырехтысячной ораве нииаровцев, вчерашних колхозников, рабочих мастерских, выпускников вечерних техникумов и институтов электрификации и строительства объектов сельскохозяйственного назначения? Этого я понять не мог. Ведь в НИИАРе к атомному производству имели отношение не более полутора тысяч. Такая вот загадка.
Однако вернёмся к автомашине. В распределение 1978 года я уже не попадал. «Жигули» были уже распределены на весь год. Подал на заявление на 1979 год. Поскольку получал машину впервые и занимал должность начальника лаборатории, меня включили в очередь на второй квартал 79 г. Я не возражал, т.к. к первому кварталу мне несколько сотен рублей не хватало. Вот и отлично. Подкоплю. Наконец, в конце квартала получил приглашение оплатить завтра стоимость жигуля 2101. А утром радио сообщило постановление Правительства о повышении цены авто 2101 аж на т ы с я ч у рублей! Вот это удар! Пришлось занимать. Машины получали вместе с товарищами в Тольятти около завода. Мою машину гнал в Димитровград Раф Коротков. Через четыре года родное правительство подкинуло еще одну подлянку. Оно запретило продавать автомашины, минуя специально созданные магазины, стало брать проценты со сделки и установило верхнюю планку цены. Продавать стало невыгодно. Так и закрепилась навсегда за мной «копейка».
Организовав трёхкомнатную квартиру Ольге, я понял, что моей семье тесно в двухкомнатной и пора получать тоже трёхкомнатную. И тут выяснилось, что я в 1973 году «дал маху». Нужно было сразу же после рождения Федюши бежать в завком с заявлением о предоставлении трёхкомнатной квартиры. Конечно, преимущество передо мной имели семьи с разнополыми детьми. Им предоставляли квартиры в первую очередь. Но за шесть лет и до меня бы дошла очередь. В крайнем случае, легче выбивать квартиру, опережая очередь, чем без очереди. Однако, что сделано, то сделано. Будем искать решение проблемы. А путь-то единственный! Надо идти к директору и просить, чтобы именно он выделил мне квартиру из своего директорского фонда. Дело ту вот в чём. В каждом сдаваемом доме одну – две квартиры предоставляли особо ценному для НИИАР специалисту по указанию директора института. Если у директора таких кандидатов не было, квартиры шли в общее распределение. Моя трудовая книжка к этому времени была исписана благодарностями и поощрениями всех видов, какие только существовали в институте. Мне удалось за год создать научный коллектив, который на ежегодном конкурсе к «Дню науки» занял третье место среди научных лаборатории НИИАР, стаж функционирования которых превышал десяти лет. На другой год моя лаборатория заняла уже второе место. Другими словами, у меня были основания просить директора о выделении квартиры из его фонда. А если он уже обещал кому-то, и его фонд исчерпан? Тогда предложит ждать следующего распределения, а оно когда ещё будет. Мне, мужику, отказывать ему будет легче, а вот женщине, да ещё слезливой, очень трудно отказать. Следовательно, идти к директору должна Людмила. Но как убедить её в том, что она должна при этом натурально плакать? Кричать, ругаться – это пожалуйста, тут она мастер! И не только со мной. И второе. Она патологический борец за справедливость, и по этой причине не раз портила отношение со своим начальством, защищая рядом с ней сидящих работниц от ущемлений того или иного рода. Самое смешное заключалось в том, что практически все её подзащитные потом заплатили её за защиту подлянкой. Поэтому, идя к директору, она должна была быть глубоко убеждена в своём праве на трёхкомнатную квартиру, что её право на неё справедливо!
Убедить Людмилу во всём этом мне не под силу. Она уже давно привыкла спорить со мной по любому вопросу и поводу. Причиной подобной реакции является её неуверенность в своих интеллектуальных способностях. В любом моём высказывании она сначала ищет обвинение, замечание, нравоучение в её адрес и сразу же занимает позицию агрессивной защиты, т.е. начинает возражать, спорить, а то и ругаться, забыв практически смысл моего высказывания. В данной ситуации Людмилу нужно было убедить, что она должна не только выучить текст разговор, но и интонацию своих высказываний и место, где должны быть включены слёзы. Кроме того, её нужно убедить в справедливости! Попробуй, начни я предлагать ей выучить текс её просьбы о квартире, она тут же завопит:
-- Ты, что, считаешь меня круглой дуррой?
И разговора не получится. Но советы других людей она слушала спокойно и я не раз через её или моих знакомых внушал ей необходимые мысли и действия. В данной ситуации для подготовки и тренировки Люды я выбрал Володю Старкова, ведущего сотрудника моей лаборатории, хорошего моего приятеля и человека, с которым Люда неплохо контачила. Я пригласил в свой кабинет Володю и объяснил суть своей просьбы. Обсудили содержание, точнее смысл обращения к директору Людмилы, жены начальника лаборатории. Идея содержалась в следующем. Бедная жена мучается с двумя детьми, потому что муж регулярно задерживается на работе (лёгкие слезинки). Задерживается потому, что в тесной двухкомнатной квартире ему нет места для занятий его научной работой. А она, бедная женщина, тоже работает, а после работы бежит в сад за младшим сыном, потом проверяет уроки у старшего и боится сбегать вечером в магазин, т.к. эти сорванцы (одному шесть, другому десять) в её отсутствие могут устроить пожар и такое уже было (слёзы). А если дать трёхкомнатную квартиру, то у мужа буде дома рабочее и ему не нужно будет задерживаться на работе. Он в её отсутствии присмотрит за детьми, и дети будут чаще видеть отца ( хорошие слёзы). В общем, всем будет хорошо, и работе, т.е. НИИАРу, и семье.
Отработав сценарий, я вызвал в кабинет Людмилу и заявил, что она должна пойти к директору просить квартиру. Она, как обычно, бросилась было в спор. Но инициативу перехватил Старков, и дальше всё пошло спокойно и деловито. После первой встречи состоялись ещё несколько в том же составе по отработке деталей и интонаций. Затем Людмила записалась на приём к Цыканову и в точности выполнила задание. Директор при ней позвонил председателю профсоюзного комитета и отдал распоряжение в ближайшее распределение выделить Игорю Поливанову, начальнику лаборатории, трёхкомнатную квартиру из директорского фонда. Людмила вышла с сияющими глазами победительницы. Она до сих пор считает, что это она догадалась пойти к директору, пошла и выбила квартиру! Так была получена квартира №10 в доме №31 по проспекту Димитрова, хорошая, светлая, солнце весь день.
01.11.2011г.
Семейный архив Часть 2
© Copyright: Олег Поливанов, 2022
Свидетельство о публикации №222061100990
Свидетельство о публикации №222061100990
Рецензии
Я так понял, что это как идея-конструкция про ФАУ-2, которой били по английским линкорам. Вот просто кажется автору, что он очень всё достоверно сочинил. Особенно прикольно изложено перед этим про летопись, которую можно прочитать, просто имея древнюю азбуку из сельской библиотеки.
Эдя Псковский 15.06.2022 13:56 • Заявить о нарушении
Эдя Псковский 15.06.2022 13:56 • Заявить о нарушении