Подарок

Когда Катю поздравили все, включая даже конюха Федора, робко заглянувшего в окно испитой физиономией, сели завтракать. Вот тогда-то папенька и сказал, как бы мимоходом, отправляя в рот ломтик лайма:

- В комнате тебя ждет сюрприз, мой ангел.

Катя замерла. Медленно положила вилку на стол.

- Это то, что я думаю, правда?

- Откровенно говоря, хотел купить тебе киберпони, но…

- Ну же, говори, не томи!

- Именно то.

Катя подпрыгнула на стуле. Взвизгнула:

- Папочка! Я тебя обожаю!

- Ведите себя прилично, юная леди, - осадила ее маман, нахмурив точеные брови, будто нарисованные на удлиненном бледном лице окровавленной кисточкой.

Машинально выпрямив спину, Катя уставилась в тарелку, на засахаренные кусочки лайма, пытаясь уместить в голове тот факт, что сегодня ее мечта исполнится. Она не верила, не верила до последнего, боялась: а вдруг не сбудется?.. Да и маман была совсем не в восторге от такой перспективы.

«Тебе исполняется тринадцать, дитя мое, - говорила она таким тоном, словно Катя - сопливая девчонка, а не девушка в расцвете красоты. – Ты еще совсем юная. Это неприлично, в конце концов…». «Что значит, неприлично? – возмущалась Катя. – Чем я хуже Нинель?». «Отец Нинель – банкир, - презрительно щурилась в ответ маман. – А твой отец – чистокровный дворянин, наследник фамильного состояния, ведущий свой род от Иштвана Канарейки…». «О, боги! – закатывала глаза Катя. – Слышать не могу про Иштвана Канарейку!». На том обычно разговор и кончался.

- И все-таки я против, - заговорила маман, ковыряя вилкой в королевском омлете. Каждое утро она ела одно и то же - холодный королевский омлет. – Да, да, против. И не нужно на меня так смотреть.

Катя закусила губу. Больше всего на свете хотелось взлететь по лестнице, распахнуть настежь дверь своей комнаты и… но нужно было сидеть и слушать всю эту чепуху.

Вздрогнув от нетерпения, она задела рукавом блюдце с вареньем. Что, конечно, не укрылось от внимания маман.

- Посмотри, что ты наделала! - вскричала она, с возмущением глядя на испачканный красным, как кровь, вареньем краешек рукава, отороченный белыми кружевами. - Испортила праздничное платье, а я так старалась, заказывала его у лучших...

Дальше Катя не слушала. Внезапно ей захотелось сорвать с себя это чертово платье и обмазаться этим чертовым вареньем с ног до головы. Картинка получилась такой живой, что Катя даже хихикнула, вообразив, как полезли бы у всех глаза на лоб от такого зрелища. К счастью, маман говорила уже о другом.

- … наверняка какие-нибудь оборванцы. Из трущоб.

Папенька поправил тугой воротник фрака.

- Вовсе нет. Вовсе нет.

- Только оборванцы продают детей в Приют, - безапелляционно заявила маман и вздохнула, глядя на освещенные солнцем ветви апельсиновых деревьев за окном. - Предупреждаю, если пойдут толки…

Усмехаясь, папенька подмигнул Кате.

- Пойдут, походят и перестанут.

Катя прыснула. Какой он хороший! А какие у него смешные уши! Расположенные по обе стороны от коричневой головы, они слегка просвечивали и были розовыми, как малина. Чтобы не рассмеяться в голос, Катя отвернулась. Вид просторной столовой с голубыми стенами, распахнутыми в лето окнами и оцепеневшими лакеями в небесного цвета ливреях придал ей решимости.

- Папуль, можно мне…

- Ты не доела, - холодно сообщила маман.

- У нее день рождения, дорогая, - напомнил папенька и прищурил свои добрые, похожие на маслины глаза. – Хотя бы сегодня можно забыть о приличиях?

- Папуля, ты прелесть! – Катя поспешно, пока никто не передумал, чмокнула его в морщинистый лоб, аккурат меж бровей, черных как сажа. После поцеловала и маман, в прохладный алебастр щеки. И тут же бросилась вон.

Не прошло и минуты, как она уже тяжело дышала в левом крыле второго этажа, напротив высокой двери с позолоченной ручкой в виде головы птицы с разинутым клювом. Здесь на нее напала робость.

Потоптавшись на затейливых узорах ковра, Катя посмотрела в окно. За окном синело небо, перечеркнутое фиолетовым шлейфом пролетевшего флаера, и это почему-то ободрило Катю. Но затем она посмотрела в другой конец коридора… там виднелся фрагмент лестничных перил, на стене висел портрет Иштвана Канарейки. В надменной полуулыбке оцепеневшего в допотопном апломбе основателя рода таилась мысль, тяжелая как глыба льда.

Она-то и придавила Катю - да так, что девочка произнесла эту мысль вслух:

- Ну и чего ты боишься, дурочка?

Подумав, ответила:

- Всегда страшно, когда мечты сбываются.

- Не будешь же ты стоять здесь сто лет.

- Не буду, конечно. Сама дурочка!

Катя хихикнула. Диалоги с собой – лучший способ вернуть душевное равновесие...

Скрипнули несмазанные по традиции петли, и Катя, вздрогнув, зажмурилась от яркости света. В огромном окне напротив двери виднелись верхушки фруктовых деревьев, опутанная плющом башенка флигеля, кусочек голубого неба. Слепили глаза и выкрашенные в желтый цвет стены, и белый, как снег, потолок, и натертый до блеска паркет.

Катя намеренно, стиснув кулачки, посмотрела сначала направо, на скрытую розовым туманом балдахина кровать с резной спинкой, затем налево, где стоял ненавистный фамильный шкаф, похожий на вставшего на дыбы жука-великана… и только после этого остановила взгляд на папенькином подарке, что находился в центре комнаты.

По высоте клетка была немного ниже шкафа, но шире раза в полтора. Из-за колес, приделанных к днищу, казалось, что клетка парит над паркетом. Частые, толщиной со спицу, прутья мерцали лунным серебром в свете солнца, и Катя почувствовала укол зависти – клетка Нинель была из чистого золота…

Но в тот же миг все ее внимание приковала та, что стояла в центре клетки, глядя на нее большими круглыми глазами. Она была полностью обнажена, на едва оформленной груди чернели точки сосков. Личико было испуганным и чумазым.

С чувством блаженства и предвкушения Катя перешагнула порог.

Девочка вздрогнула, словно ее ударило током, шурша соломой, устилавшей дно клетки, попятилась, едва не разлила пиалу с водой, замерла – куколка из плоти и крови, не иначе. Катя невольно залюбовалась - вздернутый носик, пухлые губы. Огромные, как у совы, глаза.

- Ты миленькая, - не сдержавшись, Катя фыркнула. От смеха. – Как зовут?

- Кики, - тоненьким голосом ответила девочка.

- Мне нравится.

- Спасибо, - Кики неуверенно улыбнулась, бросила восхищенный взгляд на Катино платье – атласный шелк, выпушки, воланы из тюля…

Под сердцем пылал сладостный жар волнения. Катя скинула тесные туфли, прошлась вокруг клетки.

«Какой у нее беззащитный вид… - подумала она. Бросила взгляд в окно, на верхушки деревьев, опутанный плющом флигель. - Я запомню этот день рождения навсегда..»

- Ну давай, - холодно, невольно подражая маман, произнесла Катя. Села в кресло, скрестила ноги. - Показывай, чему тебя учили.

По телу девочки пробежала дрожь, бледные щечки порозовели. Встряхнув рассыпанными по плечам волосами, она вскинула подбородок, глубоко дыша, губы ее приоткрылись, и в тот же миг по комнате разнесся тонкий, ошеломительно тонкий звук – словно где-то в вышине разбилась сотня фужеров.

Катя закрыла глаза. В странно тревожном, сладостном томлении, которое она ощутила в эту минуту, чудилось приближение чего-то невыразимо прекрасного, исполненного в то же время томлением по чему-то иному, еще более лучшему, а чудесный звук все длился и длился, набирая силу и высоту, поднимался куда-то, не теряя звонкости, становясь в же время мягким, обволакивающим, словно белая вата облака. Почудилось вдруг, что она падает, падает вверх, но нельзя было посмотреть куда - веки, казалось, крепко сшиты.

На миг ей стало так страшно, как не было никогда в жизни - и лишь когда звон, затихая, как эхо, бесследно растаял в неведомой дали, она смогла посмотреть, где находится.

Она стояла посреди бескрайнего поля, поросшего высокой травой насыщенного изумрудного цвета. Отовсюду струился свет, очень яркий, но не колющий глаз. Луговые цветы распускали и тут же закрывали бутоны, переливались красками – желтыми, пурпурными, голубыми, приобретая подчас небывалые цвета, а иные, пульсируя, наливались густым красным соком, будто бы живые сердца на стебельках. И все они источали дивные тончайшие ароматы, что словно очищали Катины чувства от всего лишнего, чего на самом деле и не было.

Наполненное до немыслимой глубины расплавленным золотом света небо, казалось, поделилось с ней своей глубиной - и Катя почувствовала неудержимое желание взлететь в это небо, стать к нему ближе. Где-то заиграла свирель, достигая немыслимых пределов чарующей красоты, таинственной веры, и у Кати за спиной затрепетали оперением крылья. Оттолкнувшись босыми ступнями от изумрудного ковра, Катя взлетела, и так естественно у нее это получилось, словно она летала всю жизнь.

Оказавшись в небе, бросила взгляд вниз... не было таких слов в языке смертных, чтобы описать эту красоту! Зеленые луга переходили в цветущие сады, сады в леса и дубравы, леса в оранжевые, окольцованные туманом холмы… и повсюду виднелись люди, такие же крылатые, как она.

Пространство не служило помехой зрению, и Катя легко разглядела, как красивы эти люди, как светятся их озаренные безмятежным блаженством лица. Было бы так приятно переброситься с ними хоть парой слов… но нельзя было не почувствовать разделяющую их пропасть. В смятении она замерла на месте, трепеща крыльями… тут-то ей пришла в голову идея.

«Интересно, - подумала она, - как выглядит наша Земля отсюда, из вечности?»..

Она уже знала, достаточно пожелать – и это непременно сбудется. Чудесной красоты страна внизу испарилась бесследно в дымке, а на ее месте возникло… нечто странное. Катя даже не сразу сообразила, что видит.

Приглядевшись, она так удивилась, что вскрикнула – совсем как ее подруга Нинель, приходящая в ошеломление и ужас от всего на свете.

Больше всего это было похоже на поток, - отсюда, с высоты, было видно, что у него есть начало и есть конец, - но поток этот состоял не из воды, а из миллиардов, бесчисленных миллиардов людей, причем каждый из них стремительно, на глазах, менялся и так же стремительно исчезал. Младенцы вставали на ноги, превращались мгновенно в мужчин, женщин, уступая место другим, а те в свою очередь неслись дальше, такие же мимолетные, в том же круговороте метаморфоз… Чем больше Катя смотрела, тем больше замечала отличий, в одежде, окружении, подчиняясь ее пристальному вниманию, детали обретали четкость, объем.

Ближе к истоку люди были обнажены и прекрасны как боги, но вот они уже согнуты, обезображены, прячут тела в звериные шкуры. Дальше мелькали, сменяя друг друга, туники, доспехи, шлемы с гребнем из конского волоса, острия непомерно длинных македонских копий, древнеримские штандарты с золотыми орлами, падающие на песок арены гладиаторы, залитые кровью христиане, летящие вперед византийские колесницы, кресты, полумесяцы, суровые бородатые викинги на драккарах, закованные в железо рыцари, разбивающие в щепки турнирные копья, благородные дамы в диковинных нарядах из бархата и узорчатого шелка, озаренные тайным светом монахи в мрачных монастырях, сметающая все на своем пути лавина татаро-монгольских орд, вдохновенный блеск Ренессанса, объятые дымом пушки на крепостных стенах, крикливые, пропитанные солью странствий корсары с блестящими серьгами, смазливые фрейлины с вычурными прическами и пудрой на лицах, утомленные крестьяне на пшеничных полях, пароходы с деревянными гребными колесами, оставляющие в небе черный след самолеты, летящие вниз, к земле...

Заглядевшись, Катя сама едва не упала, позабыв о крыльях. Тряхнув головой, перевела взгляд дальше, поближе к своему времени.

Полыхнуло атомным заревом Последней войны, мгновенно сожравшей девять десятых потока, потянулись вверх башни и минареты выживших, но тут же были сметены Разделением… над городами вырастали новые города, города избранных, чистокровных.

Промелькнуло мгновенным видением знакомое лицо, Катя зацепилась за него взглядом.. и охнула. Лицо с портрета. Иштван Канарейка!

Сгорая от любопытства, спустилась ниже, остановила поток.

Высокий, величавый, с амулетами на груди, с цветными перьями в волосах и на поясе, бронзовокожий Иштван стоял на верхней ступеньке лестницы, ведущей к вратам Приюта, чье циклопическое здание упиралось в низко нависшие тучи цвета разбавленной крови. На площади толпились горожане, за спиной Иштвана замерли неподвижно воспитатели в масках с птичьими клювами. Иштван подал знак, и несколько воспитателей выкатили вперед высокую клетку с тонкими прутьями. Внутри сидела большая птица с необычайно ярким оперением цвета золота, и у птицы этой была женская голова. Иштван торжественным движением распахнул дверцу клетки, выкрикнул замершей у подножия лестнице толпе:

- Свободные! Вместе!

- Свободные... - отозвалась глухим ропотом толпа. - Вместе...

- Лети! - сказал Иштван странной птице, и она, переступив когтистыми лапами по настилу из грязной соломы, моргнула огромными совиными глазами, очерченными углем, приоткрыла треугольный рот, неуверенно, неуклюже вывалилась из клетки, после чего расправила широкие крылья, сверкнувшие даже в тусклом свете хмурого дня, с неожиданной силой взмахнула ими - вверх взметнулась рыжая пыль, покрывающая ступени - каким-то слишком быстрым, незаметным для глаза рывком поднялась в воздух, устремилась к закрытому багряными тучами небесам, и толпа тут же взревела в едином порыве, повинуясь властному жесту Иштвана, похожего в этот момент на сошедшего с небес бога...

Катя перевела дыхание, несколько раз моргнула, чтобы прийти в себя. Она и сама не понимала, почему ее так взволновала эта картина, словно позабытое ею давным-давно отозвалось вдруг камертоном.. Неодолимое желание узнать, какой она была в детстве, когда еще не сознавала себя, овладел всем ее существом - и это было как-то связано с тем, что она увидела там, в давнем прошлом. Охваченная тревогой, снова остановила поток, вгляделась...

И увидела маман, что строго, с недовольством, смотрела на крохотную девочку. В своем нарядном, тесном платье с выпушками, воланами из тюля девочка была похожа на механическую игрушку. Волосы ее были стиснуты в тугой узел на затылке. Сидела она на стуле из красного дерева, а на столе перед нею сверкал серебром прибор. "Не сутулься! - говорила маман холодно. - Смотри прямо перед собой. Вилку надо брать левой.. левой рукой, сказала! Вот. Нож в правую. Так. Отрезать по маленькому кусочку, словно ты птичка, что клюет по зернышку. И не сметь шмыгать носом, что за манеры!! - сорвалась на крик маман. - Вы юная леди или чумазая оборванка из трущоб?!"

Под сердцем, расползаясь по венам, возник чужой неуютный холод. Катя мотнула головой, с какой-то даже свирепостью, словно отгоняя от себя морок.

Передвинула дальше взгляд...

"Юная леди должна иметь безупречный вид, совершенные манеры, безукоризненную осанку, и в каждом ее движении должно выражаться высшее благородство! Или ты хочешь стать позором нашей семьи?!"

И дальше...

"Сколько раз тебе повторять, Катрин, выражение лица должно быть холодным, но при беседе с равными можно позволить себе тень чувства, однако не забывай, что ты леди, и проявлять эмоции слишком явно это верх неприличия!"

Дальше...

"И не расплетай косы перед сном, распускать волосы, пусть даже на ночь, значит встать вровень с простолюдинкой!"

Дальше...

"Если ты не желаешь быть настоящей леди, так и скажи, мы отправим тебя в Приют, там тебе самое место!"

Стиснув зубы, до ломоты в скулах, Катя зажмурилась, осознавая в открывшейся глубоко сокровенности, что вся ее прежняя жизнь была по сути нескончаемой каторгой, во имя каких-то смехотворных условностей - здесь, в золотистом небе, истина эта была очевидна.

С леденящей, стиснувшей грудь тоской Катя нашла день своего рождения, взглянула на саму себя за завтраком, невольно восхитилась собственной красотой. Тут-то папенька и сказал, отправляя в рот ломтик лайма:

- В комнате тебя ждет сюрприз, мой ангел.

Катя замерла. Медленно положила вилку на стол.

- Это то, что я думаю, правда?

- Откровенно говоря, хотел купить тебе киберпони, но…

- Ну же, говори, не томи!

- Именно то.

Катя подпрыгнула на стуле. Взвизгнула:

- Папочка! Я тебя обожаю!

- Ведите себя прилично, юная леди, - осадила ее маман, нахмурив точеные брови.

Машинально выпрямив спину, Катя уставилась в тарелку, на засахаренные кусочки лайма, пытаясь уместить в голове тот факт, что сегодня ее мечта исполнится. И внезапно услышала скрип.. Едва слышный, он будто звучал из иного пространства, иного времени, а может и не времени вовсе.

В то же мгновение она вскочила, едва не опрокинув при этом стул, и побежала, побежала к высоким арочным дверям, расписанным золотыми красками.

- Катя!

- Катрин!

- Вернись!

- Немедленно!!

Они кричали ей вслед, пытаясь остановить, связать, приковать.. но Катя не слышала, ничего не хотела слышать, кроме этого странного, едва слышного скрипа.

Оказавшись в просторном саду, где не было ни души, она застыла на месте.

Скрипела дверца покореженной, с кривыми прутьями, ржавой клетки размером с фамильный шкаф, что стоял у Кати в комнате. Клетка стояла на ярко-зеленом ковре травы, посреди апельсиновых деревьев, залитых утренним солнцем, и являла собой полный контраст с упорядоченной красотой сада.

Осторожно, словно боясь чего-то, Катя на цыпочках приблизилась к клетке. Ветерок приятно освежал разгоряченное лицо, и от него же поскрипывала дверца клетки. Катя закрыла глаза, чтобы свет солнца, бивший сквозь зелень, не смазывал торжественность момента... а когда открыла, на тропинке перед ней показалась, будто ниоткуда, телега, запряженная тощей кобылой со скорбно опущенной головой. На козлах сидела неподвижно фигура цвета ночи, и венчал эту фигуру капюшон, скрывающий лицо возницы в непроглядной тьме. На миг показалось, что в ее глубине мерцают далекие серебристые точки звезд.

Распахнув дверцу шире, Катя вошла в клетку. Скрипнула проржавевшей задвижкой.

Из тенистой глубины сада выползли на четвереньках дюжие крепостные, неуклюже разогнулись, будто медведи, обхватили клетку, криво водрузили ее на телегу.

Возница щелкнул поводьями, кобыла тронулась с места. Скрипели колеса, клетка раскачивалась, и если закрыть глаза, можно было представить, что это не телега вовсе, а палуба корабля, что покидает постылый причал, и не с какой-нибудь скучной целью, а только ради приключений, в каких-нибудь неизвестных краях.

Она распустила шнуровку на платье, сбросила его вниз. Расплела тисками сжимающие голову косы, опустилась на колени, подобрала со дна клетки пучки грязной сырой соломы, обтерла ею свою нежную белую кожу. Возница тем временем свернул в вымощенный брусчаткой переулок, погруженный в полумрак, но внутри при этом все ярче разгоралось новое, прежде незнакомое Кате чувство, будто бы не ее даже, но ей одной предназначенное.

И тогда она поднялась с колен, сделала глубокий, ни чем не стесненный вдох, и откуда-то из нее вырвался вверх ошеломительно тонкий звук.