1962-... гг. Сельхозработы и другие обязаловки

       1. Унижение

Как назвать действие по отправке доктора наук академического института на овощебазу перебирать гнилую капусту?

Я не любил советскую власть, и очень был рад ее кончине. Долго пытался кратко сформулировать: за что? И, наконец, понял: за унижение. Постоянное и повсеместное.

Унижение дефицитом всего, отсутствием качественных товаров и некачественных тоже (той же туалетной бумаги), которыми уже пользовались в цивилизованном мире, низкими зарплатами, когда, например, работники столовых вынуждены были воровать продукты, чтобы прокормить своих детей.

Еще более унизительным было обязательное поголовное вступление во всякие добровольные организации с оплатой членских взносов: ДОСААФ, спортивные общества, общество Красного Креста и Красного Полумесяца, общество изобретателей и другие. Суммы взносов были небольшие, но была унизительной принудиловка. Кое отчего я принципиально отказывался, начальство давило, иногда удавалось отстоять свое право выбора.

Нам определяли что читать, смотреть, слушать, какую одежду носить,  какие танцы танцевать (в школе на вечерах мы танцевали чарльстон, но на городских танцплощадках он был категорически запрещен). Органы определяли, какие бумаги можно ксерокопировать (ксероксы под строгим учетом и контролем), а какие нет. В Ленинской библиотеке отказывались копировать свои же библиотечные книги, если на них не было цены!

Квартиру не купить и не продать. Автомобиль купить – только через очередь на работе. Выезд за границу – через партийные комиссии старцев с допросом с пристрастием: «А кто генеральный секретарь компартии в …(страна)».
И, наконец, колхоз/совхоз и овощебаза.

Почему мы все эти унижения терпели? Боялись недовольства начальства, репрессий. Мы были уязвимы каждый по-своему. В стране долго действовал институт характеристик, в частности, при поступлении в вуз и в аспирантуру. Особенно можно пожалеть коммунистов, т. к. они могли не только пострадать по партийной линии, но и, в последующем, по карьерной (ну, эти хоть знали куда вступали). Член КПСС не имел право перейти на работу в другую организацию без разрешения парткома!

Бросать вызов системе, идти на амбразуру? Решались очень немногие, и я ими восхищаюсь. Они рискнули всем, вплоть до здоровья и жизни. Оправдано ли это было? Положить единственную жизнь за идею, которую не воспринимали, не поддерживали массы, а перед тобой стена? Поэтому большинство тех, кто и разделял идеи свободы и демократии, жили по принципу: «он знал, что вертеться земля, но у него была семья».

Из-за этого всего я испытывал (и испытываю до сих пор) внутренний дискомфорт. Почему я не сопротивлялся? Хотя попытки были.

Меня избрали комсоргом КБ2. Идет комсомольское собрание всего филиала ОКБА, выступает второй секретарь комсомола города, призывает всех подписываться на комсомольские издания, в частности на журнал «Комсомольская жизнь». Я уже писал, что был очень стеснительным, но заставлял себя преодолевать природную скромность – «брал себя за шкирку» и выводил на трибуну. Я вышел и сказал, что этот журнал совсем неинтересен и считаю, что на него не надо подписываться. На что секретарь воскликнул: «Вы простой комсомолец и не понимает еще роли этого журнала!». В ответ я сказал, что не простой комсомолец, а комсорг КБ.

Уже работая в институте бумаги (ЦНИИБ), написал письмо в газету «Труд»: имеют ли право руководители принудительно направлять работников в колхоз. В ответе газеты было: «только добровольно». Идет собрание всего ЦНИИБа, выступает зам. прокурора области, спрашивает, есть ли вопросы. Я ему про колхоз и добровольность, он что-то пытался сказать, что в колхоз ехать надо. Я выхожу на трибуну и зачитываю ответ из газеты «Труд», на что он отвечает: «Посылали и будем посылать!»…

Мы были наивны, думая, что встроившись в систему, сможем ее улучшить (поэтому я и становился комсоргом, другие вступали в партию). Некоторые и сегодня совершают такую же ошибку, на самом деле только укрепляя систему. Вопрос, конечно, неоднозначен: надо ли сотрудничать с системой? – каждый делает свой выбор.

Унижают нас и сегодня, с каждым днем все больше. В первую очередь, новыми и все более суровыми запретами. Особенно гнусно наказание за мысли: написанные, высказанные или даже не высказанные, а в виде лайка! Опять Советский союз: думаем одно, говорим другое, делаем третье. Но я об унижении преподавателей.

Как хорошо было преподавать в 90-е годы, какая свобода! И ведь классных специалистов готовили! А сегодня… Сплошное унижение написанием никому не нужных бумаг (за 28 лет, что я преподаю, объем писанины вырос не менее чем в 10 раз).
Сумасшедшая аудиторная нагрузка до 900 часов в год. На Западе у профессора 240 часов в год (во Франции, например, 192) – вот где остается время на науку.

Категорическое требование преподавателям заниматься наукой. На самом деле профанация с научной работой: ну невозможно проводить качественно аудиторные занятия, готовиться к этим занятиям и делать научную работу с публикацией нескольких статей в год в цитируемых научных журналах. Публикация в солидном научном журнале стоит до нескольких тысяч долларов (платит преподаватель, в отличие от Германии, где публикации оплачивает университет).

Я 22 года до преподавания работал в прикладной и академической науке. И там работая по 8 часов в день, занимаясь только наукой, можно было написать 1-2 хорошие статьи в год. А в вузах не предоставляют никаких условий: ни лабораторий, ни научных сотрудников. Но при аттестации или переизбрании требуют список публикаций. Приходится публиковать какие-то крошечные результаты в материалах каких-то заочных конференциях, платя за каждую публикацию около 1000 р. В моих учебниках по системному анализу много моих оригинальных разработок – можно было бы опубликовать сотню микростатей. Я и публиковал такие статьи-идеи, но зачем – в ученике уже все написано. Ради «коликчества»!

 Постоянное давление из-за низких оценок, проставляемых студентам (здесь мне практически всегда удавалось держать удар) – ну нельзя же заниматься профанацией обучения. Некоторые патриоты меня обвиняют в отсутствии патриотизма (я и правда, не знаю, что, это такое – от него веет агрессивностью, противопоставлением себя другим), а сами ставят тройки вместо двоек. То есть они получают государственные деньги, выделяемые на образование, а выдают государству халтуру. И это патриотизм!

Хорошо еще, что у нас на Севере не было колхозов, но была принудиловка в некоторых вузах с выходом на демонстрации студентов и преподавателей. Я в одном вузе категорически отказывался.

Мне очень нравилось преподавать, но сегодня весы качнулись в другую сторону: отрицательных моментов больше, чем удовольствия от преподавания.

Ну, «Остапа понесло», мы далеко отклонились от темы…


       2. Школа

Кроме сельхозработ, решил добавить еще одну «обязаловку» – праздничные демонстрации.

В младших классах в колхоз нас не посылали, а в старших – послали один раз в 9-м классе. Это была интересная и познавательная поездка.

1962 г. В сентябре мы поехали на уборку… винограда в Западный Крым.
Эта часть Крыма – степь – была бедной на пресную воду. Имелись только соленые озера. Единственным источником пресной воды были подземные воды. Северо-Крымского канала еще не было (интересно, что первая идея такого канала была предложена еще в 1833 г.). Первые капли воды поступили в Красноперекопск в 1963 г., а, в целом первая, очередь канала была введен в эксплуатацию только в 1978 году.

Итак, деревенька в степи, домики без зеленых насаждений вокруг. У каждого домика стоит бочка с водой, которую периодически наполняли водовозки. Это была вся вода для готовки пищи и питья, умывания и мытья, стирки. Для полива огорода и сада ее было недостаточно.

Вокруг, сколько видел глаз, располагались виноградники: низкорослые кустарники с мускатными и столовыми сортами винограда. Поля разделяли лесополосы из низкорослых деревьев и кустарников.

Нас поселили в какой-то барак. Работа наша состояла в сборе мускатного винограда в корзины, из которых виноград высыпался в алюминиевые кузова самосвалов, а дальше виноград шел на винзавод.

Кстати о вине. В Евпатории бутылка муската стоила 88 копеек. Как столовое это вино было хорошее. А еще в городе было много винных автоматов, где за 10, 15 или 20 копеек наливали порцию (очень удобно, особенно… подросткам).

Стояли теплые солнечные дни. Мы работали не особо напрягаясь (но норму выполняли). Непрерывно ели мускатный виноград: золотистый, сладкий, ароматный. Иногда переключались на столовый. Виноград не приедался. Вроде сыт, но попадается очень аппетитная гроздь и вновь ешь и ешь. Как результат, непрерывная цепочка ребят до ближайших посадок и обратно.

Не отложилось, чем нас кормили, но помню, что в поле нам привозили молоко.
Такой «колхоз» был вполне приемлемым.

Демонстрации

С младших классов мы ходили на демонстрации. Хотя участие в демонстрациях было обязательным, но не было в тягость. А куда еще идти в праздничный день? Семьями и детьми не обременены, поэтому два раза в год с удовольствием встречались с одноклассниками на этом мероприятии: на Первомай и 7 ноября.

Обстановка праздника: погода у нас, как правило, солнечная, играет музыка, все празднично одетые, цветы, воздушные шарики, флаги.

Проходили индифферентно мимо трибуны и … праздник продолжается. Гуляли по городу, шли к морю. А вечером на театральной площади Евпатории играл духовой оркестр, и были танцы. Начиная с осени шестого класса до восьмого, мы ходили на эти танцы. Тусовались, иногда танцевали с чужими девочками (наших девочек на площади не было). Конфликтовали со слободскими. Однажды произошел глубокий конфликт, чуть не выросший в грандиозную драку. Деталей конфликта я не помню (кажется, из-за девочки), но на следующий день была назначена битва около санатория им. ХХ съезда.

Началась подготовка. Все мастерили кастеты, свинчатки. Я расплавил имеющийся свинец и вылил в форму для свинчатки – брусок свинца около 8 см в длину с сечением 2*1 см. Часов в 5 вечера мы собрались на углу улиц Кирова и Московской (в то время она, кажется, еще называлась 4-я линия) и на остановке трамвая ждем противников. И вот из трамвая вываливается толпа. Встречаются «главнокомандующие» и договариваются общей битвы не организовывать, а свести все к драке «главнокомандующих» один на один. В результате драки противники остались живы и даже не покалеченными. В финале мы мирно разошлись, чуть ли не друзьями.

Начиная с 6-го класса, все праздники мы отмечали у кого-то дома без родителей. Пили вино, но никогда водку или пиво. Вино было чаще домашнее, иногда магазинное.

     3. 1965-70 гг. МИХМ

В колхоз нас посылали только один раз на первом курсе, и эта поездка завершилась большим скандалом.

В сентябре нас привезли в Волоколамский район Подмосковья на уборку картошки. Поселили нас в бревенчатом сарае, и, поскольку щели между бревнами были не законопачены, то по помещению гулял «свежий воздух». Спали мы на сплошных нарах (дощатых настилах), часто не раздеваясь, иногда урываясь фуфайками. Посреди нашего амбара топилась печка.

Не особо отложилось, чем нас кормили. Только запомнилось банки свежего молока с хлебом, которые нам давали в поле, и картофельное пюре на воде с кусочком мяса, приготовленное нашими студентами.

Нас разделили на две неравные группы: одна, небольшая, работала на картофельном комбайне (две подгруппы по 6 человек) и другая, все остальные – убирала картошку в борозде после копалки. Я попал в первую группу. Картофельный комбайн представлял собой копательный агрегат с транспортером для картошки. Первая, наклонная, часть транспортера представляла собой железные прутья с движущейся картошкой, между которым осыпалась земля на поле, а вторая часть была в виде прорезиненной ленты, по которой картофель без земли передавался в бункер. Мы стояли на площадках по три человека с каждой стороны, и должны были вылавливать камни и крупные комки земли среди картофельных клубней. За комбайном картофель ссыпался в бункер. Честно говоря, работа была не особенно сложной и напряженной. Другим ребятам проходилось идти вдоль борозды, собирать в корзины картошку, относить корзины и ссыпать картошку в мешки, а потом крепкие ребята грузили это мешки на грузовик.

В воскресенье нам предлагают отдохнуть, но мы отказываемся – лучше скорее все закончить. В понедельник начал накрапывать дождик, к вечеру сильнее. Мы пришли в наши бараки в мокрых телогрейках, которые к утру не успевали высохнуть. А из щелей между бревнами поддувает, спим, укрывшись влажными телогрейками. Начались простудные заболевания. У меня сильно разболелось горло, и я впервые в жизни лечился таблетками, которые предложили мне ребята (к своему стыду, будучи сыном фармацевта и медсестры, я ничего не понимал в таблетках).

Через пару дней мы попросили выходной, так как работать под дождем и, потом не просыхая, жить в продуваемом бараке не хотелось. Утром мы, не вставая с нар, заявляем пришедшему бригадиру, что в дождь работам не пойдем. Он начинает нас уговаривать. А потом и кричать, но мы стоим на своем. И тут коронный призыв бригадира: «Среди вас есть комсомольцы?». Мы хором: «Все комсомольцы!». Тогда бригадир: «Пусть комсомольцы выходят вперед!»… Мы: «Ха, ха, ха!». Бригадир был немного ошарашен таким поведением комсомольцев, а дальше началось моральное давление на нас, угрозы. Было составлено письмо в партком нашего института. Наши руководители были в опасности – могли лишиться партбилетов. В конце концов, дело как-то замяли, и мы досрочно вернулись в Москву.

Пару раз нас посылали на строительные работы в строящимся корпусе МИХМа.
На демонстрации нас не посылали. Туда шли в основном москвичи, после некоторого отбора. В качестве поощрения участники демонстраций получали красивые спортивные костюмы.

      4. 1970-74 гг. ОКБА

Во время работы в Тульском филиале ОКБА мы каждую осень ездили в колхоз. Это были очень неприятные поездки. Отложилось: осень, холод, сырость, боли в спине. Вот некоторые поездки.

Выезд на уборку сахарной свеклы. Идем вдоль борозды с подкопанной свеклой, берем ее за ботву и кидаем в кучки. Это постоянные наклоны, поясницу поддувает – потом радикулит. У кучек сидят на ящиках тепло укутанные колхозницы и большими ножами отсекают ботву. Обрезанную свеклу мы за хвостики кидаем в кузов самосвала.

Ранняя осень, убогая деревенька где-то на границе тульской и орловской областей. Мы приехали на уборку картошки. Шел дождь, и мы маялись от безделья. Когда дождь немного прекращался, бродили по запущенным садам, где набирали очень вкусных яблок и желтых слив. Я привез домой рюкзак яблок и ведро слив. Из-за непрекращающегося дождя нас через два дня отпустили домой.

Поездка в ноябре, заморозки. На поле кучки обрезанной свеклы. Наша задача – брать каждую за хвостики и кидать в кузов, но… свекла смерзлась. И, прежде чем взять за хвостик, ее надо каблуком сапога отбить от смерзшейся кучи – еще та работа! Часа через 1,5–2, поняв всю бессмысленность такой работы, мы вернулись домой.
На работу в колхоз выезжали целым КБ во главе с начальством. Я и ребята из моей группы старались на время потенциальных поездок в колхоз планировать командировки.

Еще одно унизительной обязаловкой были участия в праздничных демонстрациях. За четыре года работы ОКБА я участвовал только в одной. Да и то пошли с дочкой и по дороге «свалили», сославшись на усталость ребенка. Потом я всегда приурочивал командировки к праздникам и больше не ходил на демонстрации.

Кроме колхоза и демонстраций, была еще одна обязаловка – дежурство в народной дружине. Где-то 1–2 раза в месяц надо было вечером с повязкой дружинника бродить по своему району и обеспечивать общественный порядок. За это давались дни к отпуску или отгулы. Так что мы не особенно роптали по поводу этой обязаловки. Но мне все равно было дискомфортно от этого унижения.

     5. 1974-76 гг. Аспирантура

В аспирантуре нас не посылали ни в колхоз, ни на демонстрации. Только один раз нас послали на строительство нового общежития.
Еще нас отправляли на дежурство в качестве дружинников. Это было не очень обременительно – погулять по вечерней Москве.

     6. 1976-83 гг. ЦНИИБ

Здесь не было демонстраций и дежурств дружинников, но было много «колхоза». На сельхозработы выезжал весь институт.

Летом – это сено. На институт был план 120 тонн сухого (!) сена в год. Первая задача института найти место, где можно скосить сено. Это были какие-то поляны в лесу и заросли травы вдоль железной дороги.

Вторая задача – скосить траву. Чаще всего этим занимались мужчины, умеющие это делать, но иногда учились косить все мужчины. Приходилось учиться не только косить, но и затачивать косу абразивным бруском. Работа с косой – это опасное занятие и для тебя, и для окружающих. При мне был только один несчастный случай, когда плохо поставленная коса упала парню лезвием на плечо. Бригада «профессионалов» жила несколько дней в поле, так как косить надо было рано утром, а остальные приезжали пораньше.

Третья задача – высушить сено. Для этого надо было его периодически ворошить граблями. Этим занимались женщины и некосящие мужчины. Если было дождливое лето, то решалась задача искусственной сушки сена.

Следующая задача была погрузка сена на тракторный прицеп. Сначала просто вилами бросали сено на прицеп. Потом пара человек забиралась в прицеп на самую вершину, и принимала подаваемые вилами копешки сена, утрамбовывая его. Копна на прицепе быстро росла, и работа на ней становилась рискованной. Во-первых, высота копны была метра три-четыре и свалиться оттуда на землю было рискованно переломами. Во-вторых, вокруг тебя со всех сторон мелькают острые концы вил. Но, к счастью, никаких происшествий не было.

Далее сено взвешивали и записывали собранные тонны в актив института, потом еще надо было выгрузить его в амбар и там его плотно спрессовать.
Летние сельхозработы были даже в чем-то привлекательны: выезд на природу, сбор грибов после работы.

Осень – это картошка. Работа тяжелая, часто в ненастную погоду, большая нагрузка на поясницу. Сначала каждый получает рядок вскопанной картошки метров 200. Идешь по борозде и собираешь картошку в корзину, которую после наполнения несешь к мешку и высыпаешь картошку туда. Таких рядков у каждого могло быть несколько.  К наполненным мешкам подъезжал грузовик, и надо было вдвоем забрасывать это мешки в кузов. А в кузове ребята мешки плотно укладывали.

Радостным моментом было разжечь костер в конце работы и испечь картошку.

7. 1983-85 гг. В Центральной экспедиции Мингео не было ни сельхозработ, ни демонстраций, ни дежурств ДНД (добровольные народные дружины). Единственное, что было, так это мое дежурство в организации со сном на раскладушке в ночь после смерти Брежнева. Зачем это делалось до сих пор не пойму. У нас в здании не было сторожей, поэтому видимо боялись, что кто-то совершит нападение ночью, а я мог бы поднять тревогу. Глупость, конечно, но я получил отгул и возможность рано утром отовариться продуктами без очередей в ближайших магазинах.

8. 1985-88 гг. В Институте проблем управления РАН СССР были работы на овощной базе – переборка гнилых овощей. До какого маразма надо было дойти, чтобы ученых из академических институтов посылать на такую работу! Мы там что-то таскали, выгружали/загружали, перебирали подгнивающую картошку, морковку, капусту. Однажды таскали коробки с иранскими финиками. Открыли одну, думая полакомиться, а там гниль…

9. В Мурманске уже после перестройки принудиловки не было, кроме одного момента в частном вузе. В Мурманской академии экономики и управления пытались меня заставить участвовать 9 мая в шествиях к «Алеше», но я сказал, что в такой обязаловке участвовать не буду, чем вызвал удивленное возмущение у начальства.