Заблудившиеся 3

4. Глава.

Вначале зубная паста не желала выдавливаться, а затем она вылетела из тюбика реактивным снарядом и пролетела мимо обескураженной зубной щетки. Желеобразные белые брызги заляпали отражение небритого мужского лица в зеркале над умывальней. Поневоле Антон вгляделся в своё запачканное отображение. Лицо было довольно симпатичным, но его портило выражение напряженной суровости, по которому за границей русский человек сразу определяет соплеменника в толпе благодушных европейцев. Есть в этом выражении что-то от застарелой зубной боли, желания опохмелиться и поругаться с сотоварищами в общественном транспорте. Антон попробовал расслабить лицевые мышцы и улыбнуться. Получилось не сразу. Улыбка напоминала оскал голодного волка. Но через какое-то время изображение в зеркале слегка расслабилось и перестало зло таращиться на Антона.

Скажи мне как пахнет у тебя в подъезде, и я скажу тебе твой социальный статус. Антон бежал вниз по ступенькам родного подъезда задержав дыхание, на манер ныряльщика без акваланга, когда что-то в окне привлекло его внимание. Во дворе стояли две машины, вокруг крутились подозрительного вида парни. Они явно кого-то поджидали. Антону они показались стаей шакалов в засаде, и от этого в его груди шевельнулось нехорошее предчувствие. Он сбавил шаг и уже окончательно остановился на втором этаже. Постоял минуту в нерешительности. Затем позвонил в железную дверь такой толщины, будто она была сделана из танковой брони. Такие бронированные двери люди устанавливали в лихие годы, которые с нехорошей периодичностью накатывали на родную страну. Если где-то в другом месте такую дверь можно было бы назвать символом эпохи, то здесь она являлась символом чаяний народа: выкатить бронепоезд с запасных путей, залезть в него, и начать стрелять по внешним врагам.

Дверь лязгнула массивными запорами и сопротивляясь инерции медленно отворилась. На пороге стоял Валерка с торчащими из-под семейных трусов бледными волосатыми ногами, заканчивающимися стоптанными домашними тапочками. Валера был другом ещё с тех времён, когда они вместе размазывали сопли по игрушкам в детском саду.
— О, Антоха, заходи, Таня как раз чай заварила, — сказал хозяин и зашаркал тапочками в сторону кухни.
Антон сам себе налил из заварного чайника крепкого ароматного напитка и с кружкой встал у окна.
— Что ты там рассматриваешь? — раздался голос Валеры из-за спины.
— Валера, подойди сюда. Ты, случаем, вот тех парней не знаешь? — спросил Антон, указывая пальцем за окно.
За плечом Антона появилась лохматая голова друга.
— Подвинься, — буркнул он, пытаясь рассмотреть двор за окном. — Нет, не знаю, не нашенские они, не с района. А что?
— Да так, чувство нехорошее на их счёт.
— Если бы я был психологом, то предложил начать с самого себя, разобраться, может, у самого рыльце в пушку или хоботок в пыльце, от этого и чувства нехорошие, — сардонически заметил Валера. — Признавайся, набезобразничал где-нибудь, или опять в ночном клубе подрался?
— Я давно по ночным клубам не хожу, — отмахнулся Антон. — Живу как инок в скиту. Дом, работа, спортзал.
При упоминании спортзала лицо Валеры погрустнело.
— Как там, в зале? — с трудом выдавил он из себя вопрос.
— Нормально. Про тебя Степаныч недавно спрашивал.
— Как он?
— Кряхтит. Старые травмы донимают старика. Левая нога совсем не сгибается. Но по-прежнему гоняет всех на тренировках.
— Этот пень упрямый ещё нас с тобой переживет, — сказал Валера с гордостью за старого тренера.
— Иногда мне кажется, что он это делает из-за нас. Помнишь, он всегда нам говорил, что настоящий воин никогда не сдается. И теперь он нам показывает, что он не сдаётся перед старостью.
Мужчины постояли в молчании какое-то время, обдумывая что-то своё. Затем в глазах Валеры вспыхнул дьявольский огонёк.
— Слушай, Тоха, — сказал он, — давай я с тобой выйду на улицу. Если эти парни по твою душу, то мы им наваляем, как в старые добрые времена.
— Узнаю брата, — засмеялся Антон и хлопнул друга по плечу, — но даже для нас их слишком много, и ещё мне кажется, что они на государственной службе, только посмотри на их морды.
Валера опять посмотрел за окно.
— Действительно, морды как у тюремных овчарок. Ты мне тогда вот что скажи, у тебя есть хоть какие-то основания опасаться внимания со стороны государства?
— Нет, честно нет. Но ты же знаешь, какие сейчас времена. Даже за слова "Миру мир", сказанные с неправильной коннотацией, можно пятёрочку получить.
— Поэтому сейчас надо сидеть и не высовываться. И, вообще, помалкивать надо.
— Я вот Валера думаю, может вокруг нас люди с оскалом овчарок именно из-за того, что мы сидели и не высовывались, помалкивали, пока они вокруг нас тюремные стены выстраивали.  Боюсь, своим молчанием мы уже не оставили сами себе выбора, остался выбор быть либо тюремщиком, или зэком, работающим на тюремную администрацию.
Валера молчал, но на скулах его ходили желваки. У него были жена и ребёнок, и ипотека. Есть что терять.
— Этот Мордор должен когда-то закончиться, — сказал он наконец.
— А пока мы в нём живём, вот тебе ключи от моей квартиры, на всякий случай, — с этими словами Антон положил на кухонный стол связку своих ключей.
На столе он заметил детский рисунок, с каракулями нарисованными фломастерами.
— Пацан у тебя классно рисует, — пошутил Антон.
— Да уж, талантище, — подыграл Валера.
И они оба рассмеялись. На сердце у Антона стало легче.
Антон смело шагнул из подъезда во двор. Люди у машин увидели его и тут же направились к нему быстрым шагом. Всё как он и предчувствовал. Но страха не было. Лишь бы Валерка сейчас не выбежал и не устроил драку, забыв про семью и ипотеку.

5. Глава.

Антон сидел на заднем сидении машины, зажатый между двух плечистых охранников. На него накатила волна ощущения нереальности происходящего, погружения в мрачную сказку. Антону пришла в голову глупая мысль, что вот сейчас колдовские чары падут, он опять превратится в никому не нужного человека, а карета превратится в огромную тыкву, которая разорвётся изнутри под напором плеч его дюжих сопроводителей. Но жуткая сказка не хотела заканчиваться. Наоборот, она втягивала Антона в себя наборматываниями капитана Ляшко, который сидел на переднем пассажирском месте вполоборота к арестованному и что-то говорил. Антон тряхнул головой, пытаясь избавиться от гула в голове, появляющегося в стрессовых ситуациях, и разобраться в непонятных словах. Наконец-то до Антона стал доходить смысл слов, капитан Ляшко объяснял Антону как надо вести себя на допросе со следователем, он говорил, что во всем следует сразу раскаяться и подписать добровольное признание. А иначе у Антона будут неприятности. Антон не понимал, в чём ему надо признаться, ведь ему ещё не предъявили обвинение. Вероятно, во всём случившемся была какая-то логика, просто все вокруг её видели, а он, Антон, нет. Похоже, капитан увидел недоумение в глазах арестованного, и спросил у Антона, если тот всё "усёк". Антон промолчал, не зная, что можно сказать в этом случае. Капитан на глазах закипал от несговорчивого арестанта, он начал в красках описывать как людей ломают в тюрьмах. На это Антон демонстративно отвернулся и стал глядеть в окно. Капитан окончательно вышел из себя и теперь уже кричал что-то невразумительное про предателей родины и про свою пролитую кровь на фронтах с нацистскими гадами. Охранники по сторонам от Антона нервно ёрзали и переглядывались между собой. Выглядело всё так, что у капитана проблемы с психикой, и что дело идёт к припадку. В этот момент капитан что-то пролаял водителю, и машина резко сменила курс. Лица подчинённых капитана побелели, желваки заходили на скулах, но они молчали. Антон отрешённо думал, что люди почему-то всё время молчат, когда безумцы кричат. Сейчас будут бить, нутром почувствовал он; и ещё не к месту на поверхности сознания агонизирующей рыбёшкой плескались слова: "Вот и сказочке конец, кто молчал тот молодец, а тебе Антон трындец."

Взвизгнув покрышками, машина остановилась у заброшенного пустыря. Антона выволокли из салона, и капитан приступил к избиению. Прикрываясь как мог от ударов, Антон жалел, что не дрался при задержании, тогда у него был бы шанс сломать капитану нос на память. Теперь же, когда руки были скованы наручниками, драться было бесполезно, приходилось только прикрывать наиболее уязвимые части тела. Впрочем, за свою бойцовскую карьеру на ринге, ему такое уже приходилось делать. Настоящий воин знает, что всё проходит, надо только подождать. Надо повисеть на дереве, как Один, помучиться, потерпеть, переиграть боль своим долготерпением. Может, викинги за то и почитали одноглазого Одина, что знали цену мужеству перед болью. Мысли и образы в голове закружились в мутном водовороте, и он отключился. И очнулся только тогда, когда его тело запихивали обратно в машину.

Дальше ехали молча, в каком-то смысле даже расслабленно, царящее до этого в машине напряжение спало. Охранники были теперь почти благодушны к задержанному. Избиение послужило тем событием, которое всех объединило и породнило, как это делают любые сильные эмоции. Кто сказал, что пленённая жертва и охотники не могу сформировать социальную группу? Очень даже могут. Только капитан сидел насупленный, будто это его чем-то обидели, а не он только что избил задержанного. Его подчиненные сидели так, словно ничего особенного не случилось, всем видом показывая, что не станут писать рапорт на своего непосредственного начальника. Это негласное соглашение тоже объединяло и роднило их, повязывало их всех чёрными энергетическими жгутами, мокрыми от чужой крови.
Через разбитые веки город за стеклом автомобиля казался зыбким миражом. И ещё так бывает, когда сильно щуришься, выйдя из темноты на солнце. Контуры домов размыты и окружены сиянием по периметру. Людей почти не видно, их присутствие угадывается исключительно по движущимся на прохожей части теням. Есть солнце и тени, а что отбрасывает тень не понятно; в этом кроется великая загадка, или великая магия, или ловкий трюк фокусника. Так думал Антон, удивляясь собственным странным мыслям.

Со лба скатилась капелька крови в глаз и всё окрасилось розовым. Вспомнился волшебник страны Оз с его розовыми очками. Антон невольно улыбнулся разбитыми губами от мысли, что вот и ему фокусник надел розовые очки, положенные по уставу. И он теперь вместе с глубинным народом, у которого испокон веку разбитая морда и юшка в глазах, смотрит на мир через розовый фильтр. Только через этот фильтр чётко видны скрепы, сковывающие пластины доспеха этого богоизбранного витязя, именуемого отечеством. Зато совсем не видны кандалы на своих ногах и отверстия пустых гильз вместо глазниц у сограждан. И всё же мир ощущался как нечто бесконечно волшебное и прекрасное. Парадокс какой-то получается, надо крепко получить в голову, чтобы почувствовать окружающее нас волшебство. Мысли в голове опять стали путаться, Антон никак не мог додумать до конца, почему же мир так прекрасен, если в нём столько мерзости. Последнее, что он увидел перед потерей сознания, было окно дома, в котором прекрасный юноша эльф убивал орачью старуху процентщицу. Вероятно, из-за пресловутого жилищного вопроса.

6. Глава.

Первым, что увидел Антон, открыв глаза, была огромная белая собака на фоне белой пустоты. Собака смешно открывала пасть и лаяла, пародируя человеческую речь. Антон тряхнул головой, проморгался и собака превратилась в доктора в белом халате, который склонился над Антоном. Белое пространство над головой доктора не было Безначальной пустотой, как поначалу показалось Антону, а оказалось белой поверхностью потолка больничной палаты. По-видимому, сам факт прихода пациента в сознание был достаточным поводом диагностировать у больного полное выздоровление, потому что вскорости Антона перевели в тюремную камеру. Как и многие, впервые оказавшиеся за решеткой, Антона тюрьма пугала жестокими отношениями между заключенными, превращающими каждый день заключённого в пытку. Но оказалось, что и в тюрьме можно жить. Люди в камере вели себя по-человечески, некоторые даже сочувствовали избитому сокамернику.
На своём первом допросе Антон чувствовал себя на удивление спокойно. Подобное с ним случалось и на бойцовском рынке; он нервничал до первого пропущенного удара, а потом сразу успокаивался. Первый символический удар судьбы он уже получил в форме избиения на пустыре. В каком-то смысле худшее, что могло с ним произойти уже произошло. И теперь он наблюдал происходящее даже с неким интересом. Он до сих пор не знал, за что арестован; из-за этого он не мог избавиться от ощущения абсурда своего положения, и некой иронии от такого поворота в своей судьбе. Вот жил-был себе обыкновенный человечек, а вот от него уже почти ничего не осталось. Обломанные рожки и перебитые ножки, как у козлёнка при встрече с волком. Впрочем, для русского сознания принятие своей бесправности перед лицом государства больших трудностей не составляет — зашифровано в хромосомах загадочной русской души. Что, адвоката хотите? А шваброй Вам не покывырять в интимном месте? Спасибо, не надо, обойдусь без адвоката.

— Назовите свое имя и фамилию, — попросил дознаватель.
— Антон Заблудовский.
— Сообщите род занятий.
— Инженер, программист.
— Участвуете ли вы в каких-либо незаконных, экстремистских, террористических или антигосударственных организациях?
— Нет.
— Являетесь ли Вы участником сетевого форума под названием "Матрица"?
— Да. Но он не является запрещённым.
— Признаете ли Вы свое авторство некоторых публикаций на этом сетевом форуме?
— Да.
— Встречались ли Вы лично с участниками этого форума?
— Нет.
— Известны ли Вам случаи обсуждений экстремистского или антигосударственного толка на этом форуме?
— Нет.
— Чему посвящён этот форум и что там обычно обсуждают?
— Форум "Матрица" посвящен обсуждению симуляционной модели нашего мира.
— Объясните.
— Ну, если простыми словами, то существует предположение, что наша реальность является чем-то вроде компьютерной симуляции.
— Вы всерьёз верите, что существуете в компьютерные симуляции? Что всё вокруг не является настоящим?
— Это просто научная теория. Чёрные дыры или тёмную материю тоже никто своими глазами не видел, но учёные строят модели и обсуждают их. Простите, Вы бы не могли сказать, в чём меня обвиняют?
Дознаватель вопрос проигнорировал.
— Скажите, являетесь ли Вы автором следующих слов: "Можно предположить, что наблюдаемая цикличность русской истории, когда мы с непонятным упорством тащим себя обратно в говно каждый раз, когда наступает какое-то улучшение, можно объяснить не только кодом, прописанным в нашу матрицу коллективного сознания, но и тем, что в симуляцию заложено ограниченное количество паттернов поведении, и, несмотря на определённую свободу выбора и случайных взаимодействий, система все равно выходит на одну из немногих существующих в симуляции траекторий. Подобно принципу наименьшего действия в аналитической механике."
— Да, припоминаю что-то такое я писал. В данном случае конкретная страна или нация не играют роли, это просто пример, я точно также мог использовать любую другую страну.
— Могли. Но не использовали. А вот ещё одно Ваше высказывание: "Прискорбно наблюдать, как на наших глазах русская нация в припадке патриотизма заходит на очередной виток воинственного мессианства, словно вселенский Компьютер поленился сочинить новый сценарий, но пошутил и сделал фараоном случайно подвернувшегося крысёныша."
— В чём меня обвиняют? — не выдержал Антон. — В моих словах нет никакого призыва. Нельзя обвинять человека за высказанное личное мнение.
— Вы написали это в сетевом форуме, а значит, высказали публично своё дискредитирующее наше государство мнение. Значит — Вы преступили закон.
— И это всё, в чём меня обвиняют? В том, что я высказал своё мнение, что мы на очередном витке воинствующего мессианства? За такое не арестовывают, это абсурд!
— Это не всё, можно ещё много чего найти. Как говориться, был бы человек, а преступление мы ему найдём. Вот, например, Вы уклонились от воинского призыва для борьбы против внешней агрессии недружественных стран, не встали на защиту наших национальных ценностей. Согласно действующему уголовному кодексу Вам полагается за это суровое наказание.

Детали пазла не складывались в голове у Антона. Многие уклонялись от многочисленных воинских призывов, случающихся регулярно в последнее время, — на все мобилизации ходить, тогда и жить некогда. Государство боялось сажать уклонистов из-за страха народных бунтов. Статью за уклонение от воинской службы использовали исключительно как карательный инструмент для заточения в тюрьму неугодных власти людей. Но Антон ни по каким параметрам не подходил на роль диссидента или заметной политической фигуры, требующей заточения. Оставалось непонятным, что же скрывается за этим арестом.

— Что Вы от меня хотите? — напрямую спросил Антон.
Следователь предложил подписать уже подготовленный текст добровольного признания. Антон отказался.