Смерти нет ребята Глава 16 Конец

Я набрал полные лёгкие воздуха, приготовившись отчаянно нырнуть в этот смертельный омут, но потом передумал и выдохнув, снял с плеча ППШ, чтобы заранее не нервировать фрицев, и припрятал в коляске, но так, чтобы легко можно было выхватить его в нужный момент. Снова набрал воздуха и теперь уже без малейших колебаний, со скрежетом воткнув передачу, на огромной скорости рванул прямо на фашистский пост, с яростной пробуксовкой ведущего колеса.

Оттуда меня быстро заметили, и несмотря на мою маскарадную форму, видимо почуяв что то неладное, здоровенный эсэсовец в каске и с красным, пропитым лицом, что-то прокричав своим помощникам, как мне показалось, рывками, почти что как в старинном синематографе принялся опускать шлагбаум, одновременно, на всякий случай расстёгивая кобуру и вытаскивая оттуда свой парабеллум.

Тормозить уже было слишком поздно, до моей цели оставалось всего лишь пару десятков метров, и я только пригнулся к рулю насколько это было возможно, почти что лёг на него, и продолжал яростно нестись вперёд.

"Может быть оно так даже и лучше будет, и сейчас всё наконец то закончится",- это последняя осознанная мысль, которая пронеслась в моём истерзанном мозгу.

Дальше всё происходило как по писаному сценарию, чисто на уровне животных рефлексов, и всё моё нутро подчинялось лишь чувству самосохранения и лишь ему одному служило. Ну и похоже конечно же, что мой ангел-хранитель Яков Моисеевич всё это срежиссировал чётко, по одному лишь ему известному плану.

Немец, наконец-то окончательно опустив шлагбаум, уже было выхватил пистолет и даже начал в меня прицеливаться, когда внезапно из облачка, как, наверное, когда-то и трёхголовый Змей-Горыныч проказничал, бойко выпорхнула тройка наших, таких же зелёненьких, как и, наверное, был сам Горыныч, штурмовиков ИЛ – 2, и на бреющем залили огнём своих пушек и реактивных снарядов всю фашистскую колонну, вяло бредущую к морю.



Увидев эту, яркую, красочную картину, я на радостях, как говорится, «добавил газу до отказу» и лишь сильнее ухватился за руль, отчаянно несясь прямо на шлагбаум и красномордого фрица, который всего на долю секунды отвлёкся на самолёты и тем самым лишил себя последнего шанса на спасение.

Я срезал его коляской, через которую он лихо перелетел как розовый колобок, кувырком, но своей тушей чуть не выбил у меня из рук руль, чем изрядно поменял направление движения мотоцикла, поэтому я не врезался в закрытый шлагбаум, а проскочив мимо него по непроходимым буеракам, нырнул в огромную придорожную канаву. Вынырнув уже с другой стороны, я оказался в самой гуще той неразберихи, которая началась у фашистов после бомбёжки.

Нагло перескочив, давя колёсами всё что шевелится, на противоположную сторону дороги, я тут же свернул к городскому кладбищу, которое изучил в своё время как свои пять пальцев, когда пешком через него каждое утро ходил на свой завод.

Прорвался и отчаянно понёсся вдоль каменной стены, ограждающей кладбище, в надежде найти в ней пролом, в который планировал нырнуть, бросив мотоцикл прямо на дороге, потому что там сразу же начинался крутой спуск, проехать по которому никакому транспорту было невозможно.

Мне уже начало казаться что прорыв удался, но тут у меня над ухом засвистели пули и резко обернувшись, я увидел, что преследуют меня фашисты на мотоциклах с пулемётами на колясках, из которых меня и поливали свинцом.

Когда долгожданный пролом в стене наконец то появился, тормозить уже было поздно, промедление – смерти подобно, и я на полной скорости завернул мотоцикл в эту дыру. Это конечно было полным безрассудством, шансов выжить после падения с такой высоты было очень мало.

Мотоцикл на миг завис в воздухе, я бросил руль и отчаянно оттолкнувшись, кувырком полетел в сторону, а мотоцикл сделав немыслимый кульбит, смачно грохнулся внизу, среди могилок, и видимо выстреливший от столкновения с землёй мой автомат поджёг бензин в баке, потому что вся эта куча металлолома внезапно взорвалась со страшным грохотом, взрывной волной отбросив меня в сторону деревьев.

Моё жёсткое приземление смягчил огромный кладбищенский кипарис, за который я каким-то чудом зацепился при падении, и только лишь слегка ободравшись, свалился на землю. Сразу же резво вскочил и ломанулся в кусты сирени, которой вокруг был целый лес, продрался сквозь густые заросли до ближайшего полуразрушенного склепа и заполз туда, как какая-то ящерица.

Тут только до меня дошло, что остался я почти что безоружным, прозевав свой автомат, хотя там уже и патронов почти не оставалось, но хоть финка привычно натирала мне ногу в сапоге, внушая этим некоторый оптимизм.

Я едва успел спрятаться, когда сверху, в проломе раздался рокот двигателей и в место падения моего мотоцикла устремились яркие трассеры пулемётных очередей. Они порубили вокруг все ветки и, наверное, уничтожили, всё живое, что только там могло бы уцелеть после взрыва.

Немного постояв, и полюбовавшись как они зверски со мной расправились, немцы не стали лезть в пекло, а повернули обратно, а я, лёжа в тёмной прохладе склепа, почему-то снова радовался жизни, которой совсем недавно так бессовестно разбрасывался налево и направо.

Прямо надо мной, по веткам деревьев, возмущённо стрекоча проскакала кладбищенская белка, из последних сил таща, видимо на прокорм своих отпрысков, огромный, аппетитный орех.

Я зашвырнул от нечего делать в неё кирпичом, и та с перепугу чуть не потеряла свою добычу, на что ответила яростным матерным стрекотанием в мой адрес.

Мой желудок возмущённо заурчал ей в ответ, наверное, даже громче чем та стрекотала, представив видимо, как тот орех в него проваливается. И его урчание было совершенно не двусмысленным, что-то типа: «Война войной, но со вчерашнего дня, кроме шнапса меня так и не побаловали ничем.» Под возмущённый стрекот этих двоих, я побрёл на поиски чего-нибудь съестного. Хвостатая продолжала яростно что-то бормотать и мне даже по старой привычке понимать голоса животных стал понятен смысл её возмущения: «Тащила я, тащила орех от самой сторожки, а этот шкилет чуть нагло не сожрал мою добычу. Да шоб ты гад перекинулся там!»

На что я ехидно ей ответил: "И тебе хвостатая не хворать" - и побрёл дальше.

Подойдя к сторожке, я нашёл на земле целый ковёр из этих подгнивших прошлогодних орехов и набив их с десяток, наполнил свой любимый желудок почти под завязку.

Но тут появилась новая проблема, после того шнапса, страшно хотелось пить, а воды кроме как в зелёной луже не наблюдалось нигде. Там живности плавало, наверное, больше чем было этой самой воды. Любопытные жабы явно нервничали, справедливо опасаясь, что я ими закушу свои орехи, и истерично квакали в тине, видимо распознав во мне профессионального жабоеда с приличным партизанским стажем.

Вспомнив как моя бабуся говаривала, что крест убивает всю заразу, я перекрестил лужу и напился оттуда до отвала. Но кваканье жаб мне почему-то отдалённо напомнило сказку про братца - Иванушку, где его сестрица примерно так же каркала своему братцу: «Не пеееей из лужицы – козлёночком будешь». Вспомнив эту душещипательную историю, я сначала было улыбнулся, но потом, непроизвольно провёл рукой у себя по голове, не проклюнулись ли там свеженькие рожки. К счастью, не обнаружив там никаких новообразований, я довольный и счастливый, осмотрелся наконец-то вокруг.

Оказалось, что нахожусь я прямо напротив нашей кладбищенской церквушки, которая была сильно повреждена обстрелами, но хоть и на голом энтузиазме, но всё-таки горделиво возвышалась над окружающими её могилками.

Неожиданно вспыхнуло в душе у меня непреодолимое, острое желание войти во внутрь, но одновременно я и заменжевался на пороге в нерешительности. Тут же "рогатая нечисть", удобно пристроившаяся всем своим творческим коллективом на моём левом плече, яростно заголосила, пронзительно завизжала и возмущённо захрюкала. Похоже они были категорически против этого душеспасительного мероприятия.

Первой как обычно взбунтовалась «ненависть». Она так прямо, бескомпромиссно и заявила: «Все эти жирные ненавистные мракобесы в рясах врут, нет никакого Бога, они чисто деньги на этом зарабатывают, опутывая трудящихся своими сказочными сетями. Партия твоя тебе это сколько раз говорила? А ведь она, и только она, «ум, честь и совесть» нашей эпохи, если ты это случайно забыл.»

- А вот Яков Моисеевич об обратном сказывал мне совсем недавно - бойко возразил я этой гадине.

- Ну так это не обязательно был именно он. Это один из наших, под него косил, дабы тебя подурачить, да поприкалываться немного.

- И батюшка Василий из отряда нашего тоже косил, вытащив меня из могилы когда-то своими травами и молитвами?

- Ну травы травами, а к Богу отношения они никакого не имеют. Тот же мракобес, только замаскировался получше, втирался так сказать в доверие к тебе окольными путями, чтобы потом с тебя, как обычно у них это и заведено, тоже тянуть деньги.

- Что-то ты рогатая похоже совсем заговариваться начала. Какие деньги, какое доверие, когда я после того уже сто раз погибнуть мог?

- Ну не знаю, может тот и был исключением, но исключения лишь подтверждают общее правило, а все они, те что здесь прячутся в развалинах, наверняка фашистам прислуживали. Самые настоящие фашистские холуи и прислужники. Да и у самих немцев написано на пряжках: «С нами Бог». Вот видишь какой тот бог кровожадный, оказывается.

- Так ты ж зараза только что утверждала, что Бога нет никакого – поймал я её за язык.

- И кто же из них служил фашистам??? - уже чуть не вскричал я. - Отец Василий, в старенькой штопаной рясе с трехлинейкой на плече и многократно раненный теми гадами? – Да они мне, если ты, гадина забыла, с дедом Стефаносом жизнь тогда спасли, замочив немецких пулемётчиков и вытащив меня раненого - прорычал я, как отрезал, и закончил препирательства.

Эта пакость, обиженно надула губки, и уныло отвалила в сторону, но на смену ей явился крупный, породистый черт. Он был с красно-синим носом и с дежурным пузырём в передних конечностях, тот самый из пещеры. И тут же с ходу начал наезжать на меня: «Да как ты смеешь подлец-тире-негодяй, в Дом Божий входить, когда я тебя вчера шнапсом накачал под завязку? Ты там один раз только выдохнешь и от твоего ядрёного перегара все тамошние ангелочки попадают замертво, а ведь за это злодеяние тебе наверняка ответить придётся по полной программе."

- Ну где-то ты и прав конечно, синюшная твоя рожа, но я таки рискну, - спокойно сказал я, осеняя себя Крестным знаменем, под укоризненное хрюканье и возмущённый визг моих "доброжелателей", дружно спрыгивающих с моего плеча в последний момент, перед тем как я открыл обгоревшую скрипучую дверь в эту церковь.

Оттуда приятно пахнуло дурманяще-сладким запахом ладана, - почти забытым запахом детства, прохладой и спокойствием. Стёкла были видимо давно выбиты взрывной волной, а оконные проёмы заколочены снаружи грубыми досками, через щели между которыми сюда проникали лишь тоненькие лучики света. Я зашёл и замер, ошарашенный сказочной, неземной благодатью обитающей здесь.



Когда глаза немного попривыкли к полумраку, возле алтаря я различил стоящую на коленях чью-то щуплую фигурку, видимо священника, в тёмной рясе. От его волос вроде бы даже какое то свечение исходило, немного освещающее церковь. Тихонько, на цыпочках, подойдя к нему, я опустился на колени рядом. Краем глаза я, то ли увидел, то ли ощутил его чистое светлое лицо, как мне показалось даже, тоже излучающее какой-то неестественный, мягкий свет, и чем-то напомнившее мне лицо нашего батюшки Василия, но обрамлённое копной белых как снег, пышных волос.

Так мы постояли, помолчали, наверное, несколько минут и тут фигурка, не поворачивая ко мне головы, неожиданно приятным, ласковым, и совсем не старческим голосом задала мне вопрос: «Зачем ты пришёл солдатик сюда, ведь партия тебя столько лет убеждала что этого делать не следует?»

- Не знаю батюшка. Ноги сами принесли. Наверное Богу помолиться.

- Так ведь неизвестно, есть ли тот Бог или нет, а все попы жирные, ленивые, денег хотят, и фашистам служат.

- Ну зачем вы так?

- Это не я так, но ты так подумал, прежде чем вошёл сюда.

- А, ну да, было дело. Простите меня святой отец, как-то весьма глупо вышло, бес, как говорится, попутал.

- Да ничего. Бог простит, а я не в обиде. Меня хоть груздем назови. Только святым не надо, никто не свят, а лишь один Бог.

- Не буду, простите. Помолитесь за моих убиенных жену и дочек, батюшка!

- А с чего ты взял, что убиты они? Живы они, здоровы.

- Кааак это? Не может быть этого! – вскричал я, резко вскакивая на ноги. - Мне ведь сказали что их фашисты повесили.

- Так же и живы, как и многие другие живут, а ты мечтал о другом?

- Нееет. Нет конечно. Конечно же нет! Я просто не мечтал и не надеялся их увидеть никогда больше.

- Ну и не мечтай дальше. Мечтать оно вообще вредно. Главным мечтателем был Вельзевул, у него это добром тогда не кончилось. Всё мечтал бедолага выше Бога сделаться, пока в бездне и оказался.

Тут снаружи храма раздался громкий топот множества ног, собачий лай, и гортанные немецкие выкрики, дверь резко распахнулась, а я еле успел, выхватив финку, отскочить в тёмный угол и спрятаться там между иконами. В освещённом проёме двери появился силуэт немецкого офицера в фуражке с высокой тульей и с пистолетом в руке. Заметив священника он прямо с порога, гортанным голосом, на ломаном русском языке, обратился к моему собеседнику: «Тут есть сейчас прибежал советский бандит, мы его будем сейчас убивайт».

- Бог тут точно есть, а вот бандитов не заприметил как то, но убить Бога у вас вряд ли получится, Бог есть дух, и воевать с ним, то же что с ветром сражаться на саблях. Поэтому поищите своих бандитов в другом месте. Вполне возможно они у вас в голове живут вместо мозгов, рядом с вашими тараканами.

Немец похоже мало что понял из того что ему сказал священник, и ещё громче прокричал:

- Нет. Я будет искать бандит здесь, наши собаки вышли точно на их след.

- Ищите конечно, на здоровье. Помогай вам Господи.

Фриц сначала рьяно ворвался, но потом всё медленнее и медленнее, как детская заводная игрушка у которой заканчивается завод пружины, стал двигаться по периметру помещения, пристально осматривая каждый закуточек. Когда проходил мимо меня, тщательнейшим образом всматривался в икону слева и справа от меня, а место где притаился я, проскочил беглым, невидящим взглядом. Закончив осмотр, он щёлкнул каблуками и громко произнёс: «Прошу меня прощать падрэ.»

- Бог простит, а я и не виню тебя, только сочувствую. Тебе бы сынок напоследок о душе подумать о своей, а не мифических бандитов ловить. Жить тебе на Земле два с половиной денька всего то и осталось, а ты всё не уймёшься, бедненький.

Найн! Найн! Нет! Это ни есть правда, я не может умирайт – взвизгнул фриц, пулей вылетел наружу, и там, своим визгливым голосом увёл за собой всю свою шайку. Но потом, видимо осознав то, что недавно здесь услышал, истерично выпустил всю обойму из своего пистолета в заколоченное окно церквушки, примерно в то место где находился священник.

Я вытер пот со лба, стекающий оттуда ручьями, заливший уже мои глаза и яростно их щиплющий, трясущимися руками спрятал в сапог финку, которую яростно сжимал в руке, рука уже занемела от этого изрядно, и шёпотом произнёс: «Спасибо вам батюшка».

Но ответом мне было лишь гулкое эхо в совершенно пустом помещении.

Протерев свои глаза окончательно, и восстановив наконец то зрение, я неожиданно никого не увидел в пустом помещении.

«Когда он успел уйти?» - удивлённо пронеслось в голове. Но глянув на толстый слой пыли на полу со следами от моих ботинок и сапог того фрица, я почему-то подумал, что возможно, кроме меня и этого самого фашиста тут никого и не было давным-давно. Опять похоже меня преследуют галлюцинации, совсем психика расшаталась. От этой мысли меня пробила нервная дрожь, по спине яростно потекла ледяная вода, а на голове зашевелились остатки волос.

На всякий случай, постояв ещё какое-то время в своём убежище, я тихонько выскользнул наружу. Там никого к счастью уже не было, и быстро юркнув в заросли сирени, я стал по возможности бесшумно пробираться к противоположной стороне кладбища, откуда просматривались уже развалины жилых домов, всё ещё не веря в своё спасение и каждую секунду готовый напороться на оставленную тут засаду. После всего пережитого мне больше не захотелось лезть на рожон, и я опять заполз в склеп, решив отлежаться там до темна.

Как только спряталось солнце, я, как тень, бесшумно прокрался к развалинам, и вышел к остаткам дома, в котором мы когда-то жили. Там всё буйно заросло бурьяном и ни малейших признаков жизни не просматривалось. Зато в развалинах у соседей, в доме напротив, где жили когда-то татары, муж с женой, я уловил легкий отблеск свечи, пробивающийся из-под плотной занавески на окне. Перескочив одним прыжком через дорогу, я тихонько подкрался к этому оконцу и еле слышно постучал в него. Прошло, наверное, пару минут, занавеска дрогнула и знакомый старушечий голос испуганно проворчал: «Кто такие? Что надо? Уходите!»

- Откройте тётя Фарида, это я, Дмитрий, сосед ваш, из дома напротив.

- Митя? Тыыы? Этого не может быть! Ты же погиб на Фиоленте тогда, в июле сорок второго, мне люди рассказывали.

- Глупости. Жив я, и перед вами вот стою. Скажите лучше, мои девочки живы?

- Заходи в дверь, долго рассказывать надо, - грустно произнесла она.

Я зашел, она посмотрела на меня с недоверием, потом всплеснула руками, и радостно произнесла: «Точно ты. А я уж не чаяла тебя увидеть. А Олюшка, как ты её называл, твоя, скорее всего жива.

- А мне говорили, что их повесили где-то на площади всех троих.

- Нет. Повесили нашу докторшу Лизу из больницы, вместе с дочками, её тогда первой и повесили. Они раненых прятали у себя в подвале и лечили, немцы нашли, и всех повесили, что бы остальные боялись.

- А где тогда мои прячутся, скажите, умоляю вас.

- Да кто их знает? Через пару дней как немцы пришли, мой Махмуд - урод тот еще, в полицаи записался.

После этих слов я истерично подскочил, и моя финка в руках оказалась как бы сама.

- Сядь сынок. Успокойся ты. Нет больше этого гада, прикончила я его. Вот этими руками своими и прикончила. Ему немцы с три короба наобещали, и татарское ханство тут снова создать, и манны небесной сколько влезет и ещё целые горы всего, что только душа пожелает, он и побежал им прислуживать.

И первым делом решил им сдать твою жену с дочками, чтобы выслужиться перед хозяевами новыми, выдав им на растерзание семью коммуниста. Да только с вечера напился, и по пьяной лавочке выболтал мне все свои планы. Когда заснул, я побежала к Иулиании твоей и сказала, чтобы убегала она и дочек уводила. Скорее всего она так и сделала, потому что утром они за ней туда пошли, но не нашли никого.

А этот подлец вернулся весь избитый и уже без винтовки, немцы ему всыпали и выгнали из полиции, они обман не прощают. Он опять нажрался и визжал тут, что всё равно их поймает и задушит всех самолично. Ну я ему крысиного яда в еду и насыпала. Когда он окочурился, отволокла в воронку и присыпала сверху землёй. А про твоих больше никто так ничего и не слыхивал нигде.

- Дааа. Дела творятся здесь у вас.

- Ты лучше скажи мне, наши, когда здесь будут, сосед?

- Так со дня на день, наверное, и будут, но вам тётя Фарида я не завидую, когда они вернутся, за мужа вашего с вас, с первой и спросят.

- Да. Так оно и будет похоже, только старая я уже шибко, чтобы бояться мне начинать. Оно ведь одна я одинёшенька на белом свете, и то ли здесь, то ли в лагере, совсем недолго протяну, а в этой жизни за всё надо отвечать – грустно констатировала старушка.

Я попрощался с соседкой, и под её оханье и аханье, мол куда я собрался среди ночи, ведь комендантский час, и фрицы стреляют даже в кошек, если вдруг такая где-то случайно выжила за время оккупации.

Но я решительно направился к выходу, и тёмными закоулками двинулся к нашей пещере. До неё отсюда было метров двести-триста, но за два года тут всё изменилось до неузнаваемости, и мне в кромешной темноте пришлось поплутать, наверное, пару часов, по развалинам.

Несколько раз, я каким-то звериным чутьём, улавливал приближение патруля и забивался в какую-то щель, пережидая, пока шаги патруля стихнут вдалеке. Меня спасло ещё то, что фронт был уже совсем рядом и канонада заглушала звук моих шагов.

И вот наконец я возле этой самой пещеры. Все покровы, которые я когда-то делал на вход, были сорваны, а оттуда веяло лишь могильных холодом и застарелой гарью от костров, которые тут похоже часто палили. Уже немного рассвело, и робко войдя вовнутрь у меня защемило сердце от нахлынувших воспоминаний. Но в пещере я обнаружил лишь полное запустение, да толстый слой пыли, и ничего, даже отдалённо, не напоминало мне былое присутствие здесь когда-то моих девчонок.

Я грустно присел на камень и задумался. Неожиданно, приподняв свой взгляд наверх, увидел на стене надпись, но смог прочитать лишь одно слово, написанное в самом низу этого послания, потому что остальные слова были основательно закопчены сажей от разводимых тут костров.

И это слово заставило радостно забиться моё сердце, это было имя моей Олюшки – «Иулиания», которое было написано в её паспорте. Это была точно она, потому что второго такого имени вряд ли где-то можно было найти в округе, и она наверняка что-то хотела написать для меня, или даже указать, где мне их теперь надо было искать.

Но сколько я не старался различить слова её послания, вытирая сажу вокруг, больше ничего так и не удалось там разобрать. Но и этого было уже для меня достаточно. Это была хоть какая-то ниточка надежды, а именно её мне так не хватало последние два года моей жизни.

Я, полный радужных ожиданий счастливо выскочил из пещеры. И тут…неожиданно мой взгляд упал на поросший травой холмик рядом со второй пещерой. Я прекрасно помнил, что когда я тут был в последнее моё посещение, его точно здесь не было. Подойдя поближе я задумался, глядя на холмик, на котором камнями был выложен большой крест, и два маленьких крестика рядом. "Кто тут может лежать?" - истерично взбунтовалось увиденному всё моё нутро. Изо всех сил я надеялся, что там не Ольга с девочками. Нет, нет, только не это. Ведь Фарида сказала, что они уехали, и батюшка гарантировал, что живы они, здоровы. Приглядевшись, я поднял с земли втоптанную в грязь любимую игрушку моих малышек, тряпичного клоуна Бимбо. Видать давно он тут валялся, весь выгорел на солнце и почти рассыпался от дождей. Механически взяв его в руки, я обессиленно опустился на холмик, всё похоже было кончено, надежды больше не осталось...



И тут я краем уха услышал тихие, крадущиеся шаги позади себя.... Начал было оборачиваться, но немного не успел, как почувствовал сильнейший удар по затылку, а дальше наступила тьма египетская, нарушаемая лишь яркими звёздочками, водившими какой-то диковинный хоровод.