Записки православного строителя. Сура-2

Часть 3.

— Сергей Александрович! — Услышал я в телефоне знакомый голос. — Надо, чтобы вы приехали достроить колокольню. Так официально матушка Митрофания  обращалась весьма редко. Я понял, что придётся ехать. Два года прошло со времени моей работы в Суре, — там, на родине святого праведного Иоанна Кронштадтского, я строил Ильинскую часовню.

С Артуром, новым напарником, я уже знаком, — он начинал с товарищем возведение колокольни в Суре. По приезде нам рассказали странную историю. Прежние рабочие якобы завалили стены колокольни на 20 сантиметров. На следующий год местные специалисты разобрали два звона, или проёма, — около шести метров в высоту. Битым кирпичом заполнили ямы по дороге на скит в Летову рощу.

Просмотрел десяток старых фотографий колокольни со всех сторон, никакой кривизны не заметил. Раньше  ширина проёмов составляла метр, это видно по следам кладки. В новеньких чертежах проёмы уширили на тридцать сантиметров. Причину изменения чертежей узнали гораздо позже, когда приехали из Архангельска колокольщики, — колокола не вместились бы в метровый проём. Несогласованность на стадии строительства. А виноватыми сделали каменщиков. Даже говорили, что кривые стены было видно из Засурья, село находится в полутора километрах от храма. Не знаю, кто такой бред придумал, но матушка Митрофания весьма недовольна была появлением Артура, считала его виновником брака. Тогда мы ещё не знали, что это только цветочки.
Заметил, что нечто подобное случается в женских монастырях, где нет воцерковлённого и соображающего в строительстве мужчины. Храм словно берёт на себя грехи и косяки человеческие. Два года назад Никольский храм и монастырский дом строили бригада из Молдавии и два каменщика из Санкт-Петербурга. Питерская фирма не заплатила им деньги, или как говорят в народе — кинула. В итоге одну и ту же работу пришлось делать дважды.

Похожая история произошла и в Константино-Еленинском женском монастыре к северу от Санкт-Петербурга. Храм в честь равноапостольных Константина и Елены строили гастарбайтеры: таджики и узбеки. Их тоже кинули.
— Видимо, хорошо хапнули начальнички, — сообщил нам Карим, работник монастыря.
При финнах Ленинское называли Хапполо. Архитектор и прораб, по совместительству евреи, экономили на всём. Использовали самый дешёвый кирпич, его обычно укладывают только внутрь стены. Через 12 лет он начал сыпаться, кирпичная крошка и штукатурка летели прихожанам на головы. В 2015 году мы построили рядом новый храм в честь Похвалы Богородицы, он оказался выше старой колокольни. Архитектор дал указание разобрать верх колокольни и достроить на несколько метров выше. Тут-то и началось. Кирпичи снимали руками. Видимо, раствор замешивали с малым количеством цемента. В кладке находили окурки, матерные надписи, в нескольких местах пустоты. В одну я просунул руку до локтя. Скорее всего, рабочих вообще никто не контролировал, а они болезные, мстили «православным». Как простояла колокольня 15 лет — уму непостижимо. Так, метр за метром, разобрали всю кладку до фундамента. Проверили качество бетона, снова ужаснулись. Снесли и фундамент колокольни. Стены храма проармировали, главный свод разобрали. По периметру стен залили бетонный пояс и заново сложили свод. Через два года два белоснежных храма и новенькая красавица колокольня, с медными крышами и сверкающими на солнце крестами, встречали местных прихожан и автобусы с паломниками.

У напарника много положительных качеств, редко встречающихся на стройке: разбирался в технике, не пил, не курил, не матерился, не сачковал. Не хватало одного «не»,  — отсидел по малолетке в девяностые годы. Ещё одно качество мне особенно нравилось,— Артур в свои тридцать лет работал с удовольствием. Взял на себя организацию рабочего процесса. Основная проблема — найти подсобников, ибо нормальные мужики в Суре все при деле. Поначалу брали кого ни попадя. Если человек не хочет работать добросовестно, то заставить его довольно трудно. У Артура получалось. Одного сачка, часто отходившего от бетономешалки, Артур приковал цепью. Так и звали его потом, — раб бетономешалки. Удивительно, тот не обиделся, смеялся вместе со всеми.

В другого сачка Артур бросил палкой. Потом сильно переживал. Каждое воскресенье я причащался, —  самое лучшее средство от искушений. Артур иногда составлял мне компанию. Исповедовались отцу Павлу, священнику из Артемиево-Веркольского монастыря. Начинать исповедь он не торопился. Его замедленные движения, размеренная речь, почтенный возраст, — батюшке исполнилось 83 года, — настраивали прихожан на благочестивые мысли.
Двадцать минут отец Павел что-то для всех говорил, говорил. Ничего особенного, общие вещи, как мне казалось. В какой-то момент меня будто пронзило. Батюшка ответил на мой незаданный ещё вопрос. Последующие встречи подтвердили его прозорливость. Через месяц Артур проговорился о своей исповеди:
— Я успел только упомянуть об этом олене, — Артур так называл всех сачков, — а отец Павел мне с улыбкой:
— А ты в него палкой брось.

Вторым священником в приходе служил отец Алексий, внук внучатой племянницы святого праведного Иоанна Кронштадтского. Любовь Алексеевна, его бабушка, рассказывала, что батюшка Иоанн прочил на священство его деда, тоже Алексея, но неудачно. Желание знаменитого предка исполнилось через сто лет. По его молитвам, — так Любовь Алексеевна говорила. Она же рассказывала, что местный священник Григорий Маккавеев посетовал батюшке о засилье крыс в Суре. После молитвы праведного Иоанна уже вторую сотню лет ни одна крыса в селе не появляется.

С возрождением духовных традиций на пинежской земле происходит много удивительных случаев. Сергей Нехорошков рассказывал, что рядом с переправой через Пинегу есть таинственное место, или, как говорил народ — проклятое. Водители утверждали, что перед автомобилем будто из-под земли вырастал дед с белой бородой, машина теряла управление и скатывалась в реку. Был и смертельный случай. Монахи Артемиево-Веркольского монастыря поставили на этом месте поклонный крест. С тех пор дед не появлялся. В дохристианское время здесь жили закоренелые язычники, их звали даже «Сура Поганая». В святоотеческой литературе довольно много подобных историй.

Недобросовестные работники долго не задерживались, и наконец-то сформировалась бригада подсобников. Сергей, мой старый знакомый по строительству часовни и Андрей, студент второкурсник, принимали раствор и кирпич наверху. Три десятиклассника подавали материал с земли, по КЗоТу им запрещено работать на высоте.
Официально нас курировала архангельская фирма. Как это часто бывает на стройке, экономили на всём. Привезли старую электролебёдку, наверняка списанную. Ломалась два-три раза в неделю, Артур терпеливо её чинил. Начальник, Сергей Александрович, сухощавый дядечка в очках, приезжал всегда в белой рубашке. Профессор-прочнист, — так он отрекомендовался. Очень деятельный профессор, помимо строительства готовил материал к написанию книги о деревянной архитектуре Русского Севера. Прислали из Архангельска двух рабочих для строительства лесов. Они воспринимали командировку как ссылку, посему толку от них было как от козла молока. В разработку их взял опять-таки Артур. Чем выше мы поднимали стены, тем медленнее шла работа. Подсобники  не успевали подавать кирпич. Мы с Артуром спускались пить кофе. В пекарне, что стояла напротив храма, покупали круглые пироги с ягодами и квас. Здание построили при батюшке Иоанне Кронштадтском. На второй этаж вела деревянная лестница, напоминающая телескопический трап к самолёту, работники аэропорта называют его «хобот». Вдоль столь колоритной лесенки даже окна располагались под углом. Помещения использовали под промтоварный магазин. Местные жители называли его «Космос».

На главной улице, — её уже переименовали в честь праведного Иоанна Кронштадтского, — неизменно встречали моего старого знакомого пса-попрошайку. За два года он стал ещё хитрее. Его жалобная морда немало потешала. В Суре собаки не лают, и этому есть причина.
Артур с напарником последний раз приезжал в Суру зимой, достраивать колокольню. Жили они в доме у местной прихожанки.
— Таксист привёз нас в село уже ночью, — начал рассказывать Артур.
— Хозяйка натопила баню, мы напарились вволю. Вышли во двор в шортах и футболках, на улице мороз около тридцати градусов. Красота! На небе звёзды, кругом горы снега, а чуть вдалеке на пригорочке собаки резвятся. Мы пофографировали, и чувствуя, что замерзаем, забежали в дом. Хозяйка слушала нас с улыбкой, а в конце огорошила:
— Какие собакиии? Давно уж никто не выпускает ночью. Волки то былиии.   

Матушка Митрофания предоставила нам для проживания целый дом, бывший монастырский офис. Я выбрал комнату поменьше, в ней стояли три кровати. Впрочем, за всё время командировки к нам никого не подселили. Над моей кроватью, рядом с ковром  висела большая репродукция иконы Иоанна Кронштадтского. На столе лежала потрёпанная книжка с письмами святителя Феофана Затворника. Артур расположился в горнице, в ней интернет лучше ловит.

Обедали мы в кафе, на его стене при входе местный плотник приладил весёленькое солнышко. Низенький заборчик вокруг домика, покрашенный в голубой и белый цвета способствовал аппетиту. Суряне здесь собирались на свадьбы, юбилеи и поминки. Посему кафе иногда закрывали. Благодаря матушке Митрофании мы имели привилегии. А нашего профессора не кормили в такие дни. Он уходил от приготовленных к трапезе столов понурый, казалось, что его очки вот-вот упадут с носа. Мне кусок в горло не лез, а Артур только посмеивался. Он небезосновательно подозревал наше начальство в стремлении на нас нажиться.

Не раз вспоминал, как курировал два года назад возведение часовни Сергей Нехорошков. Вот уж с ним то я горя не знал. Здесь же любые наши требования по строительству исполнялись со скрипом или вообще игнорировались. Экономила фирма, видимо, по методу Ивана Ивановича из мультфильма про Чебурашку. Когда вместо пяти заказанных вёдер выделили только три, я от такой мелкой несправедливости готов был разогнать всё село. Куда только девалось моё врождённое спокойствие. Артур ещё подначивал:
— Ты же мне читал у Феофана Затворника: «Если нет любви, то хочется справедливости».
С тех пор Артур на каждый мой объект привозит ведро. В подарок.

Профессор всё же болел за работу. Это стоит признать. Под его чутким руководством мы установили крест-накрест две шестиметровые балки, сваренные из швеллеров. Они легли на уровне второго звона. Чтобы балок хватило на сто и более лет, мы их покрасили. Нас тогда впечатлил документальный фильм «Жизнь без людей». В нём рассказывали, через сколько лет железо разрушит коррозия. По периметру колокольни залили бетоном армопояс. Мой двойной тёзка работал вместе с нами, его белая рубашка пропиталась мелкими брызгами от раствора. Периодически он протирал очки, но боевой пост не покинул. В этот же вечер мы уехали домой в отпуск.

Через неделю позвонила матушка Митрофания, мы с женой отдыхали в Адлере.
— Сер;жа! Я вас поздравляю! Кран поднял конструкцию на бетонный пояс, она вошла впритык. Ещё бы пять сантиметров, и не знаю, что бы мы завели делать. Только подняли, и сразу крест на солнце засиял!
Конструкция — это такая шатровая крыша, сваренная из металлического уголка. На её острие установили восьмиконечный крест. Эмоции матушки Митрофании понятны. Местные жители считали, что подъёмный кран «Ивановец» не сможет установить конструкцию на армопояс, не хватит длины стрелы. Нужен другой кран, помощнее. Один лишь профессор уверял, что он всё просчитал. И оказался прав. Позже выяснилось, что не всё мы знали.

Через две недели мы с Артуром вернулись на наш многострадальный объект. Кладки оставалось немного, но из-за сложности всевозможных карнизиков провозились месяц. На подъём материала уходило ещё больше времени. Мы чаще пили кофе. В сентябре стало холодать, по вечерам поля накрывал туман. Мы работали уже выше деревьев. Отсюда всё село как на ладони, по южную сторону храма петляла синусоидой речка Сура, и даже видно, как она пред селом Засурье поворачивала к Пинеге. С северной стороны прямой стрелой красовалась Пинега.

Около трёх часов дня Артур уходил в лес.
— Ты работай, ребята всё равно не успевают, — обосновывал он свою позицию, — а я на жарёху грибов наберу.
Ближайший лес находился в полутора километрах от храма, на окраине села Засурье. У оврага стояла скамеечка Иоанна Кронштадтского, рядом лесочек, где Артур находил грибы, попадались и белые. К вечеру у Артура уже натоплена баня, на сковородке аппетитно шкварчали грибы с картошкой.

Приехали колокольщики из Архангельска, они поднимали колокола со второго яруса с помощью системы блоков и рычагов. Через две недели впервые за сто лет над Сурой поплыл колокольный звон. Звонили и раньше, но в маленькие колокола и с земли. Звонил местный мальчишка двенадцати лет.
— У него чувство ритма есть, — хвалили его сёстры монастыря. — Лишь бы не возгордился. Как знать, может станет таким же звонарём, как его знаменитый односельчанин Иван Данилов.
Заканчивался сентябрь, мы обложили металлическую конструкцию кирпичом и вышли на фронтоны. На каждой его стороне выложили восьмиконечный крест из кирпича с выступом на пять сантиметров. По канонам косая перекладина креста должна приподнятой планкой указывать на север. Разгорелся нешуточный спор. Наши работодатели требовали на западной стороне перевернуть перекладину, звонили для консультации в Санкт-Петербург. Пока суд да дело, мы с Артуром выложили все четыре креста одинаково. Потом в Иоановском монастыре нам подтвердили правильность нашего решения. 8 октября, в день преподобного Сергия Радонежского, мы закончили последний фронтон. Небеса благословили нас первым снегом. Эдакое пафосное выражение отнюдь не притянуто за уши. На каждом церковном объекте замечал похожие явления: При закладке первого ряда кирпичей нового храма посёк дождичек. Из безоблачного неба и всего три минуты. В алтарную стену другого храма уложили памятную плиту. Во время молебна в непроницаемых тучах раскрылась узкая шторка, и солнце озарило молящихся. Это воспринималось нами как обыкновенные православные чудеса.

То, что настроение было приподнятое, — значит ничего не сказать. Ведь свою первую церковь строил преподобному Сергию Радонежскому. Как это часто бывает, было жалко расставаться с нашими ребятами, — они проявили себя с лучшей стороны. Матушка Митрофания проводила нас тепло, но предупредила, что на будущий год нужно установить саркофаги в часовне. Сергей Александрович совсем покинул нас. По телефону сообщил, что остатки зарплаты выдадут в Иоанновском монастыре. Артур на это только усмехнулся.

Через год звонок матушки Митрофании весьма меня озадачил. Она утверждала, что колокольня получилась ниже, чем на исторической фотографии. Я обложился чертежами и фотографиями. В первоначальном проекте расстояние между первым и вторым звоном указано девяносто сантиметров. После корректировки оно уменьшилось вдвое. Эти места подвеселили карнизиками, коих не было изначально. Тут-то до меня дошло, как утке на шестые сутки. Архитектор, (он кстати, так ни разу и не приехал на объект),сознательно изменил проект. Он понял, что иначе кран не смог бы установить конструкцию на армопояс. Мудрый человек.
С другой стороны, в общей массе сорок сантиметров незаметны. Как говорится, дурак не поймёт, а умный не скажет. В этой ситуации есть нечто философское. Наши предки не только выше построили колокольню, но были выше нас и в духовном отношении. Чего уж там.

В работе любого строителя случаются ошибки, — это неизбежно. Но есть нюансы. Мы стараемся, хотя не всегда получается, руководствоваться словами святителя Филарета Московского: «Кто строит по решению архитектора, тот кладет кирпичи на голову архитектора. А строящий без архитектора - на свою».
Его выражение можно применить и к духовной сфере. Нередко мы пытаемся строить свою жизнь по своей воле, игнорируя замысел Архитектора. И сыплются на наши головы «кирпичи», а мы удивляемся:
— А нас то за что? — Уж не за излишнее ли стремление к справедливости? — Надо бы подумать...

Часть 4.
Сура готовилась к торжествам. В середине июня 2015 года круглая дата — 25 лет канонизации святого праведного Иоанна Кронштадтского. Приехал я в апреле. В мою задачу входило установить саркофаги в Ильинской часовне. Вокруг неё три года назад мы находили в земле косточки, я складывал их в коробку. Возможно, часть их — останки отца и сестры праведного Иоанна. При строительстве Никольской церкви обнаружили захоронение пяти десятков человек. На многих черепах явно виднелся характерный след от пули. Кто и кем расстрелян доподлинно неизвестно. Во время гражданской войны село не раз занимали и красные и белые отряды. Побывали здесь и интервенты. В родовом доме Малкиных на стенах остались следы от пуль, выпущенных пьяными английскими офицерами.

Я вскрыл пол в часовне, пять центральных плит и мешки с землёй сложил в углу. У входа в часовню на скамейки установили два гроба. Сёстры монастыря сложили в них останки расстрелянных людей. Туда же добавили косточки из моей коробки. Отец Павел, священник из Артемиевого монастыря, совершил отпевание. Несколько раз повторялись слова:
«Покой, Господи, душу усопших рабов Твоих, всех православных христиан, во дни лихолетья безвинно убиенных, страдания и истязания претерпевших, в изгнании и заключении горькую смерть приемших, их же имена Ты сам, Господи, веси».
Два гроба опустили в землю. Наконец-то, почти через сто лет, русские люди обрели место вечного упокоения.

На следующий день мы с местными помощниками привезли со склада составные части мраморных саркофагов. Их нужно было склеить между собой эпоксидным клеем. Вскоре два саркофага с именами Ильи Михайловича Сергиева и Дарьи Ильиничны Малкиной заняли своё место в часовне.

Заканчивалась Фомина неделя, на берегах реки ещё лежал снег. На воскресном крестном ходе мне вручили хоругвь.
В Суре по благочестивой традиции читают Евангелие четырежды. Иерей Алексий, внук внучатой племянницы праведного Иоанна Кронштадтского, читал первый отрывок у южной стены, у алтаря его сменил протоиерей Павел. Сильный ветер сердито трепыхал хоругвь, я с усилием удерживал её вертикально. Пропели «Воскресение Христово видевши...» и направились к северной, подветренной стороне. Здесь было относительно тихо, я даже расслабился. Наконец подошли ко входу в храм, мы поднялись на две ступеньки крылечка, повернулись лицом к народу. Что тут началось. Ветер будто взбесился, рвал полотнище из рук, по земле неслись мелкие обломки кирпичей.

Сразу вспомнились слова моего коллеги Павла Павловича: «За три-четыре минуты до Пасхи Христовой на улице поднимается сильный ветер, даже при спокойной погоде в течение всего дня. Это «кучки жидовские», — так в народе говорят. Жиды собираются вместе и злобствуют, от этой злобы погода меняется. Только сил у них хватает на несколько минут, ибо Христос Воскресе!»   
Правда, с праздника Пасхи прошло уже две недели, но каждое воскресение в церкви называют малой Пасхой. У православных  круглый год праздники, поскольку каждый день вспоминается какое-либо событие или память того или иного святого. В Библии слово «радуйся» или производные от него встречаются около восьмисот раз.

Радость радостью, но все силы уходили на то, чтобы удержать хоругвь. Я вцепился в древко руками и поставил его низ себе на ногу, слившись всем телом с хоругвью в одно целое. Краем глаза заметил побелевшие пальцы у прихожанина, державшего вторую хоругвь. Отец Павел снял скуфью и неспешно начал читать четвёртый, самый длинный отрывок. В нём рассказывалось о путешествии апостолов в Эммаус.

Лука и Клеопа, ученики Иисуса, ушли от города на 12 километров и встретили Христа. Не узнали Его, и приняв за странника, рассказали о недавних событиях в Иерусалиме. Эммаус означает горячий источник, в давние времена люди исцелялись там от разных болезней в горячих ключах. И только в гостинице за трапезой узнали Его в преломлении хлеба. Поклонились Ему и с великой радостью возвратились в Иерусалим.

Эта сцена промелькнула у меня в голове за несколько секунд. Священник, которому исполнилось 84 года, читал медленно, с паузами. На его голове почти не осталось волос, но холода он, похоже, не замечал. Женщины укутались в платки, мужчины натянули шапки. На дворе конец апреля. Что же здесь творится зимой? Местные бабушки так говорят: «А когда минус 50-то, дак тогда хорошо: ветра нет. Краси-и-во так-то — не то, что эти минус 30».

Наконец книга закрыта, всех окропили святой водой. На возглас: «Христос воскресе!» все будто выдохнули: «Воистину воскресе!» Мы развернулись к дверям. Ветрюга, словно в отместку, рванул полотнище, завернув его влево. Кто-то из женщин ахнул. Я с усилием вернул хоругвь обратно и занёс в храм. Там тепло и тихо. Пришла на ум аналогия исцеляющих источников в Эммаусе с церковью-лечебницей. Так и говорит священник перед началом исповеди: «Внемли убо: понеже бо пришел еси во врачебницу, да не неисцелен отыдеши».

Потихоньку распрямил кисти рук, почувствовал в пальцах покалывание, как от мороза. Вспомнились слова апостолов: «Не горело ли сердце наше, когда Он говорил нам на дороге и когда изъяснял Писание?»
Да, у кого-то сердце горит, у меня пока руки. Когда-то давно прочитал фразу: «Ответы на все вопросы ищите в Евангелии».  У «несмысленных и медлительных сердцем» открываются глаза, как у Луки и Клеопы. Кто просит — получает, кто ищет — находит, стучащему — отворят. Как всё просто, — любого научу, как надо жить. Только у самого не получается.

Через несколько дней произошло ещё одно знаменательное событие. Усилиями местных умельцев и добровольцев из молодёжного лагеря Успенский собор преображался. Его построили перед началом первой мировой войны. Святой праведный Иоанн Кронштадтский предсказал, что что храм построят, но служить в нем не будут. В советское время в нём открыли клуб. Сто лет собор ждал своего часа.

1 мая на центральный купол установили крест, протоиерей Павел освятил его перед подъёмом. Я сделал два десятка фотографий, но запомнилась одна, найденная на сайте монастыря. На крылечке собора Успенья Божией Матери сидят сурские дети. Так она и стоит у меня перед глазами, когда вспоминаю о Суре. В этой фотографии вся Россия.

Летом 2015 года на юбилейных торжествах патриарх Кирилл отслужил литургию в Успенском соборе. На праздник приехали 250 священнослужителей Иоанновских приходов, в том числе из 19 стран ближнего и дальнего зарубежья, и около трёх тысяч паломников.
Матушка Митрофания говорила, что там, где не восстанавливают церкви, умирает село. В Суре три действующих храма. Правда, в соборе служат изредка. Отремонтировали дом священника Маккавеева, теперь здесь церковь в честь праведного Иоанна Кронштадтского.

Родственница своего знаменитого предка так сказала о Суре: «Нет уныния в русском селе. Если село настоящее».