страх

               
               Боятся все. Без исключения. Те, кто утверждает, что страх ему не ведом – или больные на всю голову, или пустомели. Страх нельзя отменить усилием воли, какой бы она ни была огромной и несгибаемой. Его можно только преодолеть. А вот на это и нужна как раз воля. И в некоторых моментах жизни и у некоторых людей нужно еще что-то, живущее внутри  - вера. И чаще всего безоглядная.
              Я слыл смелым мальчишкой. Легко мог влезть в драку с двумя-тремя ровесниками, зная уже, что вырубить первым надо  самого бойкого и борзого, а остальные, скорее всего, побегут. Мог легко догнать тронувшийся вагон поезда и спокойно зацепиться за поручень и проехать пару перегонов на подножке, а потом вернуться обратно таким же способом. Мог пройти на руках по перилам моста – чувство равновесия у меня было врожденное, от отца, он долго работал монтажником-высотником на строительстве крупных ЛЭП. Мог на спор, просто на пару «щелбанов» сесть в лесу на муравейник – не подумайте, что мы росли все такими насквозь тупыми и рушили из-за спора то, что сделала природа – если случалось, мы садились в него аккуратно, стараясь не повредить. Зимой я бойчее всех цеплялся крючком из проволоки за грузовые машины и гнал, как слаломист. И именно меня отправили пацаны к Витькиным родителям, когда он на выбоине выпустил крючок из рук и чуть не попал под встречную машину. Он остался жив и только сломал ногу в двух местах да еще пару ребер. Но об этом надо было сказать его родителям. И все пацаны вдруг сдулись. А я пошел.
       Но я никак не мог решиться прыгнуть в воду с нашего любимого обрыва. И высота то совсем чуть – метров 5, может, 7 от силы, и шкеты сопливые, ни на что другое пока не годные,  с разбега «бомбочкой» или «солдатиком» прыгают – а я не могу. Подойду к краю, посмотрю вниз на воду – и все – высота эта кажется мне несоизмеримо больше моей смелости. И подначивания пацанов слушать обидно, и на «слабо» проигрывать – нет моих сил для этого. Виделось почему-то, как несильное течение нашей речки выносит на песчаный берег мое обезображенное тело. Пацаны  решили мне помочь и сговорились сбросить меня силой – вышибить клин клином, ведь из нашей компании только я не прыгал - и скрутили меня, и поволокли к обрыву, я, извиваясь, как уж, цепляясь руками за траву, тормозя ногами о землю и неожиданно запищав фальцетом, крича во все горло : « Я поубиваю вас всех!» все же вырвался и долго лежал на спине в метре от обрыва, весь в пыли и царапинах, смотрел в небо сквозь прищуренные веки и переживал свой позор. Мне было очень стыдно, стыднее даже, чем когда наши взрослые родственники, пришедшие в гости на субботнюю баню( а мы ходили семьями друг к другу по очереди) застукали меня за подслушиванием их разговоров о сексе. Я понял, что жить так дальше не смогу. Но я должен сделать это сам. О чем я и объявил пацанам. Но не  сегодня, а когда буду готов к этому.
              В остаток того лета подготовиться к прыжку я не успел и перенес его на следующий год. На следующий год  наш класс, неожиданно для нас самих сплотившись донельзя, выиграл районные  соревнования по «Зарнице», потом  городские, потом – областные и мы готовились к поездке в Минск, выступать на «республике» за область.  И хотя мы побывали в разных городах и даже в столице, и нас там часто угощали мороженым и водили в стереокино, и в диковинный для нас зоопарк, и мы, обмирая и крича, вдоволь накатались на «американских» горках, лето для нас в нашем понимании оказалось потерянным. Про свое обещание вспомнить мне было некогда. Да и не хотелось. И я уже привычно перенес его еще на год.
            А потом был 8 класс, и надо было готовиться к выпускным экзаменам, а следом за ними – к поступлению в Суворовское училище. И мне опять было не до прыжков с обрыва. Да и само это событие в моей жизни как-то незаметно для меня перестало стоять на том месте, куда его поставило мое детское максималистское «Я».
                Потом была жизнь в казармах в сосновом лесу под Минском, воинский распорядок и дисциплина, к которым мы, 15 летние, были мало готовы, строевая по 2 часа в день, наряды на кухню, знакомство с обязанностями дневального и «Строевой устав». Спустя месяц я стал курсантом.
          Дальнейшая моя жизнь была похожа на пущенную умелой и сильной рукой стрелу, летящую в намеченную цель. Минское Суворовское, Рязанское ВДВ, Кировабадская 104 гв. вдд., Афганистан. Во время учебы в Минске мы плавали в бассейне, в котором проводились соревнования «Весенние ласточки»,  и я прыгал с трамплина, на который ступали ноги и олимпийских чемпионов, и чемпионов мира.Сначала с метрового, потом с трехметрового. Выше нас не пускали. Прыжки с трамплина как-то примирили меня  с собой, я вроде бы выполнил обещание, данное пацанам. Но осадочек какой-то остался…Бассейн со спокойной прозрачной до плитки водой, спортивная вышка - это вам не обрыв и не своенравная речушка с корягами под водой…
       В Рязани на прыжках с парашютом я узнал, что такое страх. На первом прыжке был просто мандраж, который прошел к моменту подлета в заданный квадрат, и когда инструктор открыл люк – дальше уже пошел автоматизм. Я оттолкнулся от кромки люка посильнее, как нас учили, и мне удалось не закрыть глаза, и я видел и облака, и небо, и улетающий самолет, и таких же, как я, пацанов, крутящихся в небе, и далеко внизу расчерченные на квадраты поля.   И "501-502-503" я считал даже не торопясь, забыв, что потоки крутят меня в небе как им хочется, и когда сработал прибор и за моей спиной расцвел белый цветок купола из скользкого шелка – я принял это как должное, ведь именно так оно и должно было случиться. А на втором прыжке я почувствовал страх. Сначала я принял его за знакомый мандраж, но он не проходил, а к моменту прыжка меня почти трясло. Передо мной инструктор пинком под зад, как вратарь выбивает от ворот мяч, выбил из самолета заробевшего курсанта. Я, вспомнив, как меня волочили к обрыву, чтобы сбросить в воду и свой позор после этого, смог выпасть из люка самолета сам. В небе мы сошлись куполами с кем-то из сослуживцев, но не запутались, а благополучно разошлись в разные стороны. Приземлился я благополучно, но страх тот помню до сих пор.
           В Афгане было много разного - всякого. И страшно бывало, и жутко, и стыдно. Но все это я готов был пройти и преодолеть. Я давал присягу, я был военным человеком, и это было моей профессией. Сейчас я не об этом.
     И вот я стою, как когда-то в далеком детстве, на том самом обрыве, с которого я так и не смог тогда прыгнуть в реку. Седой, немного погрузневший отставник, раненый и контуженный, решивший выполнить все-таки обещание, данное моим детским друзьям. Да и только ли им? А себе? От жаркого июльского солнца по моему лицу бежит пот,  тельник промок . Вокруг никого нет. Я снял одежду( чуть не подумал-форму), привычно сложил ее под кустиком. Подошел к обрыву и глянул вниз. Сто тысяч раз другая вода привычно текла внизу, крутя водовороты, неся с собой мелкий сор, листья и стебли кувшинок, умерших стрекоз. Высота обрыва не показалась мне меньше. На какое-то мгновение у меня, как в детстве, немного закружилась голова, но это быстро прошло. Я понял, что готов к прыжку. И прыгну я не «солдатиком» и не «бомбочкой», а как нормальный прыгун, как прыгал не раз с вышки в бассейне. Красиво войдя в воду и вытолкнув из нее минимум брызг. Я до сих пор умею это делать.
        Я отошел для разбега на пару шагов, сделал несколько «разогревающих» движений. Мне  в голову даже не пришла мысль о том, что река за эти годы могла обмелеть, дно ее «заилиться», там могли появиться  новые коряги или другой опасный мусор и я могу сломать себе шею – так я хотел , наконец, прыгнуть. Я побежал к обрыву, и даже вдруг взвизгнул по-детски от ощущения предстоящего толчка и полета, и вхождения в воду, но в одном шаге от кромки берега с трудом остановился, едва не свалившись тюком, некрасиво, в воду,  еле удержавшись на берегу. Что-то внутри  не пустило меня прыгнуть. Я огорченно присел на берег, свесив вниз ноги, и прислушался к себе. Я знал, что не испугался, того детского страха во мне не было. И я понял, почему не прыгнул: я, взрослый, седой человек, кое-что повидавший на своем веку, не раз побывавший в разных переделках, рисковавший здоровьем и жизнью, еще по-мужски крепкий, знающий, что страху подвержены абсолютно все люди и умеющий его преодолевать, просто не могу сделать этого, оставив на берегу растерянного и огорченного мальчишку, не сумевшего когда-то давно сделать свой прыжок с обрыва. Все хорошо вовремя. И пусть все останется так, как есть...
             И я со всей твердостью, какую только смог в себе собрать, сказал ему: «…Все, дружище. Я и так всю свою жизнь доказывал тебе, что я не трус. И  хватит на этом...»
         На поросшем яркой зеленой травой берегу лежали рядышком, держась за руки, немолодой  седой мужчина, крепкое тело которого украшали почти уже невидимые шрамы , и мальчишка лет 13. Они молча смотрели  в летнее  ясное  небо и им было хорошо и покойно. Наконец-то они примирились друг с другом и никто никому ничего не был должен…

12.06.22.04.20.