Курятник

"Человек, как семя...
полагаемый в землю...
опять восстанет Божественною силою и,
как бы прозябший, приведен будет ко Христу
живым и совершенным"
Симеон Солунский. Новая Скрижаль


Я сидел на подоконнике высокого солнечного окна и болтал спущенной вниз ногой.  Солнце грело подтянутое к животу колено.

- Рис можно сварить. Чего ты? Какая пшеница! Все рис варят! Где бы время ещё взять по твоим рынкам лазить, - мимо меня, сминая солнечные блики черными низкосортными бахилами, шуршала, переваливаясь, как утка, низкая плотная женщина.
 
Сильно накренившись вправо, она, как на крюках, левой тащила на посиневших от напряжения сосискообразных, с коротко стрижеными ногтями, пальцах два огромных, давящих друг друга магазинных пакета со снедью и гигиеной. В свободной правой, по старинке зажатый между плотным плечом и ухом, потел, вздуваясь от знойного воздуха и бесконечного трёпа, старый мужской телефон с маленьким, в черной рамке, поцарапанным экраном.

- Не знаешь, изюм почем сейчас?  - подбросившим всем телом, тетка переметнула пакеты с продавленного в красные рубцы места на руке на живое рядом и заученно пошевелила почерневшими под жгутом пластиковых ручек авосек фалангами.
 
- Да ну его, весом. В "Магните", вон, пару пачек взять. Да и ста не выйдет. По цене нормально. Слушай, возьми мне две упаковки. Я рассчитаюсь.  Да, на смене завтра. И во вторник тоже.

Пыльный жар, испаряемый трехметровыми, в облупленных деревянных оплётах стеклами, стекал по гладким, черным, как у вороны, волосам и, сорвавшись с короткой жесткой стрижки, нетронутый, искристо полосатил кримпленовое, в розовых, ещё более галактических от своей ХХLразмерности, разводах, платье.

- Ко-ли-во. Да говорю тебе, ко-ли-во. У нас так всегда делали. Ну кутья! Какая разница! Да то же самое это, точно знаю. Да, Господи, Боже мой, и без мёда пойдёт. Тут же память главное. Ну давай, я пришла, - она остановилась, чтобы скинуть звонок, и тут же снова взметнулась: -  Ой, слушай, в церковь ещё зайди. Купи там свечей рублей на триста. Простых самых. Понюхай только. Чтоб стеарином не воняло. Стоять долго. Все свои будут. Ну давай, дорогая, спасибо.

Неудобно затолкав телефон в болтающуюся под мышкой мешковатую сумку, она перекинула один пакет в освободившуюся руку и с облегчением толкнула ногой дверь палаты напротив.

В длинном помещении, на дальней у окна кровати, прижившаяся к больничному интерьеру сверх всяких положенных приличий старушка по-прежнему ловила солнечных зайчиков. Поворачивала худую длинную руку ладонью кверху, ждала, пока вылупляющийся через перфорированную металлическую фрамугу комок желтого света присидится в ладони, прикармливала, выжидая, а потом, резво сжимая кулак, медленно пропускала теплый вязкий  желток сквозь сухие длинные пальцы. Марево сочилось, подтапливая и подсвечивая тонкую кожу.

В палате говорили. Кто-то спал. Сестра подкручивала капельницы.

Увидев упакованную в яркий плотный кримплен женщину, старушка проворно втащила очередного зажатого в кулаке цыпленка под простынь и повернула голову в сторону вошедшей.

- Здрасьте, Марья Петровна. Тут пеленки и памперсы свежие, - кримпленовая, подтянув над напрягшийся живот кульки, втиснула их, звякнув чем-то, на тумбочку.

Старушка поджала губы и напряглась.

- А чё кашу-то не убрали? Времени сколько?

Черноволосая, поддернув на плечах халат, проворно выкатилась в коридор:
- Света, добрый день, можно нам завтрак забрать?

Санитарка, тершаяся с ведром в дальнем конце коридора, немедленно бросив возюкать мокрой шваброй по щербатому мрамору, с энтузиазмом засеменила навстречу.

Ниночка, а именно так старушка называла в своей голове кримпленовую женщину,  сунула ей в ответ в открытый карман встречную шоколадку:
- Светочка, вы дежурите сегодня? Посмотрите у Марьи Петровны вечером судно. И тут я котлет принесла. Пусть сегодня съест.
Они копались в пакетах, бабушка с интересом наблюдала.
- О, а это вам!
- Ну что вы!
- Светочка, каждый труд должен быть оплачен. Вы нам так помогаете.

- Ниночка, присядь. Мне поговорить надо, - старушка приглашающим жестом погладила простынь рядом с собой.

Кримпленовая с удивлением обернулась, но тут же, сообразив, жестом попрощалась с понятливой санитаркой и, с готовностью выпрямив спину, присела на пустую соседнюю кровать. Руки сами собой смиренно сложились лодочкой. Прятавшиеся раньше за густой челкой глаза смотрели прямо. Она даже уверенно заправила её за ухо  - и я, наконец, увидел, загорелую плотную скулу и крупные жесткие губы.

- Ну что вы, Марья Петровна. О чём вы думаете? Даже и слышать не хочу, - Ниночка не моргала.

- Об этом необходимо говорить, детка, - старушка отвела глаза и, вытащив из-под простыни засидевшегося в духоте птенца, выпустила его с открывшейся ладони на подоконник.

- Слушаю, Марья Петровна.
 
Дальше пошли цифры. Старушка оказалась знатным бухгалтером и могла в уме складывать разнознаменательные дроби и перемножать трехзначные числа.

Ниночка, подперев руками складку на талии, вежливо молчала, изредка вскидывая брови и покачиваясь в такт длинным, неспешным, юридически выверенным предложениям.

В коридоре пахло вареной капустой. Я засыпАл. Рафа явно тянул время. Сам говорил: "Опаздывать - значит усложнять". И сам омрачал мне жизнь мыслями о неидеальности наставника.

Дверь палаты снова хлопнула. Кримпленовая Ниночка, на этот раз приглушая звук туго приставленной к трубке ладонью, шипением, жесткостью загривка и периодическими круговыми движениями срывавшейся с заградительной позиции ладони, пускала в видавшую виды пластиковую трубку длинные очереди:

 - Да нет, ну конечно! Конечно! Причём здесь мы?! Костик, причём тут мы?!. Кормили-поили два года - а теперь - бах-тарарах! - нате-здрасьте -  целая машина коту под хвост. Чужим людям! Просто чужим людям!

Что квартира? Причём тут её квартира? Мы её продали?! Ну и что, что продали! Даром, что ли?! Она в обмен комнату получила. Шикарную, между прочим. Лучшую, между прочим, во всем доме! Ни тебе, ни мне и не сыну! Между прочим, внуку её единственному! Ей отдали! Всё ей! Всё лучшее - ей.

А на дачу её кто возил? Всё это время! Каждый божий выходной! Мне эта дача, знаешь, где?!

Да, я нервничаю! Да, нервничаю! А что?! Да ладно. Всё! Да не дёргаюсь я. Всё. Чё тут дергаться. Делать что-то надо,  -
Ниночка устало опустила прикрывавшую рот руку.

- Костя, ну поговори ты с ней! Сам поговори. Ну уж приди, давай. Я на холодильнике фруктов оставила. Возьми, чтоб не с пустыми руками. Ну и что, что не ест. Санитаркам отдашь. И, денег им не давай - я дала уже. Ну всё. Суп в кастрюле.

Отяжелев, она грузно опустила на лавку у ординаторской, стянула, наконец, с плеча жесткую ручку мрачной, под крокодил, сумки, засунула в неё телефон, вытерла влажной салфеткой руки, потом лоб, потом, сложив, потерла ею же вылезший на голенях, как всегда к лету, варикоз.

Солнце нещадно жарило. Я стянул намокшие от пота перчатки. Когда уже этот Рафа явится? "Готовность номер один" так не выглядит. Под шерстью чесалась вспотевшая поясница. Я, выгнувшись, с наслаждением поскреб ногтями у позвоночника, как вдруг получил нещадный увесистый шлепок по подтянутой на подоконник коленке:

- Чё ты ноги-то разложил? Совсем освинели! Куда обувь грязную суешь?! Ты! Тебе говорю! Чего вытаращился?!

Я обалдев, покрутил головой. Рядом, уставившись на меня в упор, стояла докторица в съехавшем с рыжих кудрей набок цветном чепчике. Засунув глубже, до треска швов, в карман намертво сжатую в кулак руку, другой она ещё крепче, чем в первый раз, хлопнула меня увесистой медицинской картой:

- Не слышишь что ли?! Ноги спусти, говорю! Порча медицинского имущества. Подпункт три параграф четыре. Читал? В полчаса вылетишь! Будешь под забором дохварывать! Самостоятельно! Расселись тут!

Я был уверен, что невидим. На всякий случай снова натянул перчатки и поводил ими перед лицом докторши. Она не моргала.

- Да не тебе она, расслабься, - Рафа стоял у соседнего окна и, как всегда, улыбался.
- Как она меня видит? - боком соскользнув с подоконника, я протиснулся между стеной  и докторшей ближе к коллеге.
- Да не тебя, Прыгун, его.

Я посмотрел на место, с которого только что слез.
Там, уперев в беленый откос яркий кроссовок, сидел длинный лохматый парень. Прищурив правый глаз, он растянуто затягивался, выдувая в сторону форточки модный аметистовый дым.

- Что он делает? - я еле слышал свой шёпот.
- Не дрейфь, салага, его здесь нет.

Салагой я не был, и Рафа об этом знал, но любопытство пересилило:
- Как и меня нет?
- Ты есть, Прыгун. Ты-то, как раз, есть. Больше чем кто-либо из них. Смотри.

- Анна Львовна, что там? - выглянув наполовину из клизменной, санитарка, присматривая одной половиной лица за спускаемой в темной тишине из зелёной резиновой грелки водой, участливо вытянула шею к испачканному подоконнику.
- Свет, ты представляешь, опять натоптали! Глянь! - докторша тыкала размыленной, в торчащих бумажках, карточкой в угольные на белой побелке следы. - Вот ведь, гаденыш. Который раз! Я его непременно выслежу. Непременно! В следующий раз стопроцентно поймаю.
 
Светочка посмотрела на откос и пожала плечами:
- Да оставьте, Анна Львовна, я вытру. Не переживайте. Там бабка в седьмой палате птиц ловит. Гляньте её, пожалуйста.
- А невестка где? Была?
- Была. Еды на неделю на всё отделение.
- Вынеси, а то снова стухнет. Лучше бы поговорила с бабкой. Развели курятник!

Анна Львовна, зыркнув на прощание на грязные разводы, двинулась в седьмую.

- А Бабка где? - шёпотом спросил я у Рафы.
- У нас уже.
- А докторица тогда к кому?
- Ей курятник мешает.
- Она его видит?
- Реаниматорша она. Реаниматолог. Двадцать лет с того света людей вытаскивает. Привыкшая.
- А здесь что делает?
- За "ку-ку" и перевели. Видит она нас. Периодически. А уж людей двоящихся подавно.
- А парень из расщеплённых?
- Ага. В Турции он сейчас. А бабка тут.

Бабка, кстати, уже стояла, улыбаясь, рядом с Рафой. В руках и, высовываясь из карманов халата, копошились ярко-желтые, как спелые одуванчики, цыплята. Старуха была маленькая, приятная. И теплая. Я улыбнулся.

- Свет! - реаниматорша выглядывала из седьмой и призывала в сторону клизменной.
- А? - оставив руки в резиновых перчатках за дверью, высунулась в ответ санитарка.
- Забери потом. Всё бабка. Кончилась. И курятник - всё.

Докторша вышла в коридор обеими ногами, задержавшись на мгновение у палаты, поискала глазами что-то на полу, привычно перетряхнула на шее синий фонендоскоп и зашагала в сторону ординаторской.

- Ага, Анна Львовна, сделаем. Лежите, мужчина, лежите,  - Светик покричала ещё что-то через плечо в глубь комнаты с суднами и склянками - и  снова исчезла.

Парень на подоконнике пустил сиреневый дым.

- Савва, - бабушка, как-то слишком ловко сунув мне в руки своих куриц, шагнула в его сторону. - Саввушка.
- Привет, бабуль.
- Привет, родной.
- Как твой летний выводок?
- Сорок сороков, как обычно. И всё китайские в этот раз, шёлковые, с подпушком. Что ты из Шанхая привёз.
- Из Мьянмы, ба.
- Из Мьянмы.  А мне как-то по-китайски больше подходит, - разложив горизонтальные морщинки, засветилась умершая.
- Ну пусть. Как скажешь.

Старушка стояла в шаге от подоконника, в метре от сидевшего. Но парень всё так же смотрел вверх, в арку проёма. Мне дО смерти захотелось, чтобы они обнялись. Руки невольно сжались. Так, что верхний, выбравшийся выше других цыплёнок, крякнув, вывалился вниз.
- Дай сюда, - Рафа, подхватив выпавшего, забрал у меня остальных.
Я благодарно сглотнул.

- Ну пусть, ба. Пусть из Шанхая. Спасибо, кстати, за машину. Я б всё равно её у предков отжал - и убился б на ней нафиг.

Бабка расплылась. Совсем по-китайски. Растянув в длинные провисшие ниточки глаза и губы.

- Пожалуйста, Саввушка. Я люблю тебя.
- И я тебя, ба. Цыплят мне чуток оставь.
- Оставила, Саввушка. Оставила.

Рафа кивнул старухе, она подошла, сгребла из его рук по карманам своих навылуплявшихся кур, прицепилась к рафиной перчатке - и они пошли вверх.
Я всё стоял и смотрел на парня.

Уже оторвавшись от пола, старуха быстро нагнулась и зацепила меня за перчатку. И я тоже пошёл вверх вслед за ними. Последним.

Я всё ещё видел лохматую голову, подпиравшую больничный откос, сиреневый дым.  Потом зеленое поле, свежий холм, деревянный маслянистый крест и прорастающие, проклёвывавшиеся всюду, сколько хватало глаз, желторотые, обалдевшие от новорожденного счастья цыплянистые одуванчики.

- - - - - - -
"Курятник" - одна из глав романа "Лифт"