Бунинские места

                lesnoyskitalets
                6 ноября 2017 года

11 октября 1989 года мама подарила мне книгу Бунина, и тогда впервые запоем прочёл я щемяще-ностальгическую "Жизнь Арсеньева" и поэтичнейшие "Антоновские яблоки", другие рассказы... И влюбился в русскую деревню! Настолько зримо и осязаемо предстали передо мной образы русской природы, старой дореволюционной России. С тех пор каждый год, намечая осенние маршруты, про себя загадывал: "И бунинские места..." Но путешествие постоянно откладывалось: то дела, то недосуг, то непогода... И вот, проснувшись субботним октябрьским утром, заглянул на сайт Геокешинг.су, и "завис": настолько интересно там были описаны места бунинской России, причём с конкретными координатными привязками. Решение было принято спонтанно, в один миг! Наскоро собрал рюкзак и выдвинулся к автовокзалу: сначала Елец, затем Становая, а далее пешочком по полям... Вот так спустя каких-нибудь 28 лет мечта осуществилась



Бунинские Озёрки: воссозданный дом

  "Где я родился, рос, что видел? Ни гор, ни рек, ни озёр, ни лесов, — только кустарники в лощинах, кое-где перелески и лишь изредка подобие леса, какой-нибудь Заказ, Дубровка, а то всё поля, поля, беспредельный океан хлебов. Это не юг, не степь, где пасутся отары в десятки тысяч голов, где по часу едешь по селу, по станице, дивясь их белизне, чистоте, многолюдству, богатству. Это только Подстепье, где поля волнисты, всё буераки да косогоры, неглубокие луга, чаще всего каменистые, где деревушки и лапотные обитатели их кажутся забытыми богом, — так они неприхотливы, первобытно-просты, родственны своим лозинам и соломе. И вот я расту, познаю мир и жизнь в этом глухом и всё же прекрасном краю, в долгие летние дни его, и вижу жаркий полдень, белые облака плывут в синем небе, дует ветер, то тёплый, то совсем горячий, несущий солнечный жар и ароматы нагретых хлебов и трав, а там, в поле, за нашими старыми хлебными амбарами — они так стары, что толстые соломенные крыши их серы и плотны на вид, как камень, а бревенчатые стены стали сизыми, — там зной, блеск, роскошь света, там, отливая тусклым серебром, без конца бегут по косогорам волны неоглядного ржаного моря. Они лоснятся, переливаются, сами радуясь своей густоте, буйности, и бегут, бегут по ним тени облаков..."

Иван Алексеевич Бунин "Жизнь Арсеньева"


   Дорога долгая... Можно, конечно, быстро доехать до Озёрок и на транспорте по асфальтовой дороге, но что можно увидеть из окна автобуса или автомобиля? Ничего, только ленту дороги и мелькающие жалкие обрывки пейзажей. Поэтому лучше всего идти пешком местами, где ходил когда-то Бунин: Овсяный Брод, Арсентьевские Выселки, Бутырки, Озёрки... Только так можно в полной мере прочувствовать поэзию Бунина, воспевшего эти места. Ведь давно известно: чтобы понять поэта, нужно побывать на его родине, пройти неспешно заветными тропинками, с томиком стихов, пристально вглядываясь в окружающий пейзаж

   Сойдя с Пальна-Михайловского автобуса, определяюсь, куда идти... У дороги местными жителями выставлены яблоки на продажу. Яблоки манят, но тащить их с собой не охота. Два парня аппетитно жевали у остановки беляши. Спросил, где покупали. Оказалось, рядом, в кафе-магазине "Сказка". Беляши оказались свежайшими и вкусными, и всего по 20 рублей, купил три, съел с аппетитом. Да и магазин симпатичный (жаль не сфоткал)



А начался мой путь от станции Становая... Здесь сохранилось старинное здание станции: при Бунине железная дорога уже была.


Наскоро перекусив, и закачав в смартфон нужную информацию (4G здесь ловит хорошо, дальше интернета может и не быть), выхожу в поля... Иду в основном полевыми дорогами, а иногда и просто по скошенным полям, по жнивью



Всё как у Бунина: поля волнисты, просторы широки, небеса бездонны... Подстепье!

Но и здесь, в бескрайних полях, приметы нынешнего времени изредка встречаются: ЛЭП, асфальтовая дорога, нефтепровод "Дружба", защитные лесополосы... Во времена Бунина, полагаю, всё было гораздо аутентичнее, самобытнее и живописнее

Поля сменяются лощинами, оврагами, перелесками...
Такие сухие лощины издавна тут называются суходолами

Встретилось в лощине стадо коров: где-то недалеко деревня. Солнечная с утра погода к вечеру сменилась на пасмурную, пошёл даже небольшой снежок крупой, задуло, захолодало...

В сумерках вышел к местечку Овсяный Брод. Среди крутых берегов петляет речка, а точнее речонка Воргол с быстрой прозрачной водой, и стояла здесь когда-то деревенька с одноимённым названим Овсяный Брод. От деревни теперь ничего не осталось, кроме остатков фундаментов и зарослей деревьев и кустов. А вот сам брод уцелел, и по-прежнему его можно, сняв обувь, перейти. Вода едва чуть выше колен, ледяная, обжигает. На Геокешинге есть фотка бетонной опоры моста, который здесь был в советские времена, но, пройдя вдоль речки в обе стороны, никаких остатков моста не обнаружил: видимо, разобрали

Часам к семи совсем стемнело... Ставлю палатку повыше над речкой на террасе среди деревьев (у воды заметно холоднее). Вечер длинный, делать нечего: лёжа в тёплом спальнике, читаю томик стихов Бунина, захваченный с собой, пью чай...

Следующее утро встретило прекрасной солнечной погодой... Выспался хорошо! Продолжаю путь по полям. Золотые берёзы под дуновением ветерка осыпают листьями дорогу. Над полем кружит большая хищная птица


Местечко с названием Арсентьевские Выселки. Не те ли Выселки, что мелькают часто в "Жизни Арсеньева" и "Антоновских яблоках"? Здесь тоже когда-то была деревенька, от неё ничего не осталось

* * *

Пустынные поля, пейзажи деревень,
Синеющих вдали задумчиво-безмолвно,
Прохладный небосклон и этот серый день —
Всё для меня теперь какой-то грусти полно.

Но эта грусть меня и греет, и живит,
И силу творчества как будто пробуждает,
Как будто прежнюю любовь напоминает
И про какую-то разлуку говорит...

Внимательно слежу, как золотом пестреют
В лощинах и в полях дубовые леса,
Как с каждым днём бледнеют небеса
И жнивья желтые и сохнут, и пустеют,

И для меня вдвойне понятней и родней
Печаль и красота последних дней свободы,
Поэзия немой, задумчивой природы,
Поэзия пустеющих полей.

<1891>

"Поэзия пустеющих полей..." Как красиво сказано!









Земля здесь жирная, плодородная: чернозём
Взошли и зеленеют озимые





Тонкие ажурные берёзки украшают пейзаж
А вот и блеснула под горой вода: это пруд

Место интересное, но надо двигаться дальше

Перехожу по плотине на ту сторону, и по лощине выхожу к асфальтовой трассе местного значения.

Трасса пуста: машины проезжают редко. Перейдя через дорогу, иду недолго вдоль трассы по берёзовой лесополосе и неожиданно выхожу к памятному знаку:



"Ивану Бунину"
21 октября 1990 года, к 120-летию со дня рождения Бунина на месте, где, как предполагают, начинался хутор Бутырки, установлен памятный знак, автором которого является липецкий скульптор А. Вагнер.

Иван Алексеевич Бунин родился 10 октября (22 октября по новому стилю) 1870 года в Воронеже на Дворянской улице.Отец Ивана Алексеевича — Алексей Николаевич Бунин, мелкопоместный дрянин, мать — Людмила Александровна, урождённая Чубарова. В семье было девять детей, но пятеро умерли; старшие братья — Юлий и Евгений, младшая сестра — Мария. Первые три года жизни будущего писателя прошли в Воронеже

В 1874 году, когда Ивану шёл четвёртый год, семья Буниных переезжает из Воронежа на хутор Бутырки Елецкого уезда Орловской губернии

"Расти в городе мне не пришлось. Страсть к клубу, к вину и картам заставили отца... возвратиться в Елецкий уезд, где он поселился на своём хуторе Бутырки. Тут, в глубочайшей полевой тишине, летом среди хлебов, подступавших к самым нашим порогам, а зимой среди сугробов, и прошло всё мое детство, полное поэзии печальной и своеобразной"




Родина Бунина! Где-то здесь и начинался хутор Бутырки... Сама усадьба Бунининых и 5 крестьянских домов стояли примерно в километре от знака, на высоком мысу на краю лога, откуда видно было далеко-далеко...

"Я родился и рос... совсем в чистом поле, которого даже и представить себе не может европейский человек. Великий простор, без всяких преград и границ, окружал меня: где в самом деле кончалась наша усадьба и начиналось это беспредельное поле, с которым сливалась она?"

Именно в этих местах прошли детство и юность Бунина, расцветал его талант. Здесь же родились и его первые стихи

Иду вдоль лощины, пытаюсь представить, где же стоял хутор Бутырки, в "Жизни Арсеньева" названном Каменка. В романе писатель намеренно изменяет подлинные названия деревень, имена героев





Сделалось вдруг пасмурно, ветренно...
Издали заметил на краю лощины какой-то деревянный столб. Подхожу ближе. Совсем рядом с поля поднялась вдруг стая серых куропаток и с шумом полетела куда-то в сторону лощины мимо столба. Это оказался памятный крест. Установлен он на предполагаемом месте, где стоял когда-то хутор Бутырки, в 1988 году. Таким образом куропатки помогли, указали на памятное место. От самого хутора естественно давно ничего не осталось, кроме разве что следов от фундаментов нескольких домов, едва различимых в густой траве.

Именно здесь, на хуторе Бутырки, Ваня Бунин открывает для себя мир:

  "Самое первое воспоминание моё есть нечто ничтожное, вызывающее недоумение. Я помню большую, освещённую предосенним солнцем комнату, его сухой блеск над косогором, видным в окно, на юг... Только и всего, только одно мгновенье! Почему именно в этот день и час, именно в эту минуту и по такому пустому поводу впервые в жизни вспыхнуло моё сознание столь ярко, что уже явилась возможность действия памяти? И почему тотчас же после этого снова надолго погасло оно?"

   "В самом деле, вот хотя бы то, что рос я в великой глуши. Пустынные поля, одинокая усадьба среди них... Зимой безграничное снежное море, летом  — море хлебов, трав и цветов... И вечная тишина этих полей, их загадочное молчание... Но грустит ли в тишине, в глуши какой-нибудь сурок, жаворонок? Нет, они ни о чём не спрашивают, ничему не дивятся, не чувствуют той сокровенной души, которая всегда чудится человеческой душе в мире, окружающем её, не знают ни зова пространств, ни бега времени. А я уже и тогда знал всё это. Глубина неба, даль полей говорили мне о чём-то ином, как бы существующем помимо их, вызывали мечту и тоску о чём-то мне недостающем, трогали непонятной любовью и нежностью неизвестно к кому и к чему..."

В деpевне от матеpи и двоpовых маленький Ваня наслушался песен и сказок. Воспоминания о детстве — лет с семи, как писал Бунин , — связаны у него "с полем, с мужицкими избами" и обитателями их. Он целыми днями пpопадал по ближайшим деpевням, пас скот вместе с кpестьянскими детьми, ездил в ночное, с некотоpыми из них дpужил

Подpажая подпаску, он и сестpа Маша ели чёpный хлеб, pедьку,"шеpшавые и бугpистые огуpчики", и за этой тpапезой, "сами того не сознавая, пpиобщались самой земли, всего того чувственного, вещественного, из чего создан миp ", — писал Бунин в романе "Жизнь Аpсеньева". Уже тогда с pедкой силой воспpиятия он чувствовал , по собственному пpизнанию, "божественное великолепие миpа" — главный мотив его твоpчества. Именно в этом возpасте обнаpужилось в нём художественное воспpиятие жизни, что, в частности, выpажалось в способности изобpажать людей мимикой и жестами; талантливым pассказчиком он был уже тогда

Вот что пишет Бунин в "Автобиографической заметке":

 "Лет с семи началась для меня жизнь, тесно связанная в моих воспоминаниях с полем, с мужицкими избами, а потом и с ними, и с моим воспитателем. Чуть не всё свободное от учения время я, вплоть до поступления в гимназию, да и приезжая из гимназии на каникулы, провёл в ближайших от Бутырок деревушках, у наших бывших крепостных и у однодворцев. Явились друзья, и порой я по целым дням стерёг с ними в поле скотину… А воспитателем моим был престранный человек (Николай Осипович Ромашков) — сын предводителя дворянства, учившийся в Лазаревском институте восточных языков, одно время бывший преподавателем в Осташкове, Тамбове и Кирсанове, но затем спившийся, порвавший все связи родственные и общественные и превратившийся в скитальца по деревням и усадьбам. Он неожиданно привязался ко всем нам, а ко мне особенно, и этой привязанностью и своими бесконечными рассказами, — он немало нагляделся, бродя по свету, и был довольно начитан, владея тремя языками, — вызвал и во мне горячую любовь к себе. Он мгновенно выучил меня читать (по "Одиссее" Гомера), распалял моё воображение, рассказывая то о медвежьих осташковских лесах, то о Дон-Кихоте, — и я положительно бредил рыцарством! — поминутно будил мою мысль своими оригинальными, порой даже не совсем понятными мне разговорами о жизни, о людях. Он играл на скрипке, рисовал акварелью, а с ним вместе иногда по целым дням не разгибался и я, до тошноты насасываясь с кисточки водой, смешанной с красками, и на всю жизнь запомнил то несказанное счастье, которое принёс мне первый коробок этих красок: на мечте стать художником, на разглядывании неба, земли, освещения у меня было довольно долгое помешательство. Он писал стихи, — сатирические вирши на злобы дня, — и вот написал стихотворение и я, но совсем не злободневное, а о каких-то духах в горной долине, в лунную полночь. Мне было тогда лет восемь, но я до сих пор так ясно помню эту долину, точно вчера видел её наяву. Вообще я много представлял себе тогда чрезвычайно живо и точно
   Учил меня мой воспитатель, однако, очень плохо, чему попало и как попало. Из языков он больше всего налегал почему-то на латынь, и немало тяжких дней провел я в зубрёжке латинской грамматики

   Читал я в детстве мало и не скажу, чтобы уж так жаждал книг, но, вероятно, прочитал почти всё, что было у нас в доме и что ещё не пошло на цигарки тем приживальщикам, прежним слугам-друзьям отца, что иногда гостили у нас, и до сих пор ещё помню, как читал я «Английских поэтов» Гербеля, «Робинзона», затасканный том «Живописного обозрения», кажется, за 1878 год, чью-то книгу с картинками под заглавием «Земля и люди» … Суть того чувства, что вызывали во мне эти книги, и до сих пор жива во мне, но её трудно выразить. Главное заключалось в том, что я видел то, что читал, — впоследствии даже слишком остро, — и это давало какое-то особое наслаждение.

В 1881 году Ваня Бунин поступает в Елецкую гимназию, живёт в Ельце, "в людях", а домой приезжает на каникулы. Проучившись в гимназии четыре с половиной года, он оставляет её, не окончив, из-за недостатка у семьи средств на обучение

Бутырки перестали существовать ещё в начале ХХ века. В опустевший и обезлюдевший хутор Иван Бунин приезжал в последний раз летом 1911 года с братом: "Ездили с Юлием на Бутырки. О, какое грустное было моё детство!"

Дальше мой путь лежит в Озёрки, второе имение Буниных, расположенное совсем недалеко от Бутырок, на север, километрах в трёх... И вот вдалеке наконец показалась островерхая крыша искомого дома

  "За садом, за полями, простиравшимися за ним на самом горизонте, синело, подобно далёкому лесу, Батурино, и там, неизвестно зачем, уже восемьдесят лет жила в своей старосветской усадьбе, в доме с высочайшей крышей и цветными стёклами, бабушка, мать матери..."

В Озёрки, в имение бабушки по матери А.И. Чубаровой, Бунины переехали в 1883 году, когда Ивану было 13 лет. Имение в Бутырках было продано местным мужикам и на вырученные деньги отремонтирован дом в Озёрках

  "Все надеялись на приятную жизнь, так как в Озёрках, кроме этой усадьбы, были ещё две: Рышковых и Цвиленёвых, поэтому будет не так одиноко, как на хуторе. Рядом с усадьбой пруд... сад тоже больше, больше и фруктовых деревьев...» Озёрки тех времён  — "большая и довольно зажиточная деревня с тремя помещичьими усадьбами, потонувшими в садах, с несколькими прудами и просторными выгонами..."

На одной стороне пруда стояли усадьбы Буниных и Цвиленёвых, на другой  — Рышковых. Вблизи Озёрок пролегала большая дорога — Новосильский большак. Бунин постоянно обращался к Озёркам в своем творчестве. В романе «Жизнь Арсеньева» Озёрки выведены под названием Батурино

Так вышло, совершенно непреднамеренно, что в Озёрки я пришёл аккурат в День рожденья Ивана Алекссеевича 22 октября (10 октября по старому стилю), в воскресенье.

Подхожу к дому, ведут меня в ворота невесть откуда взявшиеся гуси.

За столетие ландшафт Озёрок не сильно изменился, места, где располагались усадьбы, не заняты постройками. В 1970-х годах краеведами и заинтересованными людьми было принято решение о создании мемориального музея И.А. Бунина в Озёрках.  А в 1990-х годах даже выдвигалось предложение о создании обширного музея-заповедника под названием «Бунинская Россия», автором которого являлась Г.П. Климова, завкафедрой Елецкого госпедуниверситета. Но, к сожалению, средства тогда не выделялись, не выделяюся и сейча, — поэтому всё держится на одном лишь энтузиазме увлечённых людей

Первой восстановленной в Озёрках постройкой стала изба крестьянина-однодворца. На пустырь, заросший акацией и сливой, перевезли сруб из заброшенной деревеньки Овсяный Брод. Покрыли крышу соломой, сложили печь, повесили занавески. Но изба эта сгорела, остался только фундамент.

Дом-музей в Озёрках — новодел. Долгие годы на этом месте был заросший пустырь

Сруб начинали сооружать два брата  — Евгений и Валентин Сафоновы, приехавшие в Липецкую область из Волгограда в 1974 году. Отыскать место бывшей усадьбы помогли старожилы села и книги писателя.

Бунин оставил немало примет: "старый сад, балкон, каменные столбы въездных ворот, ориентация дома по частям света, фронтоны крылец  — главного, парадного и чёрного, длинные сени, лакейская с окном на север, сумрачный, направо от лакейской, коридор, из коридора прямо  — чёрные дубовые двери зала, буфетная, гладкие, широкие половицы  в зале, цветные верхние стёкла окон, две трубы над соломенной высокой крышей, заветная ель под окном зала..."

Дом Буниных предположительно был построен в конце XVIII — начале XIX века. Он невелик: 15 метров  в длину и 10 метров в ширину. При раскопках обнаружились дубовые колья, которыми пользовались при разбивке плана здания. Когда сняли слой дёрна, по остаткам фундамента попытались определить границы дома. Нашли и «заветную ель», неоднократно упоминаемую Буниным, — когда сняли землю "под окнами" зала, то обнаружились остатки корней. Теперь на том же самом месте растет молодая ёлочка. Также посажены яблони на том участке, что спускается к пруду, кусты сирени от балкона до пруда. Первый камень в фундамент усадебного дома был заложен в 1990 году — там, где когда-то находилась "детская" комната. Братья Сафоновы хотели максимально приблизить восстанавливаемый дом к подлинному, к ушедшей эпохе, искали старые кирпичи при сносе домов, гвозди позапрошлого века. "Всё должно быть как при Бунине"

Крыльцо, обращённое к пруду. Перед окнами та самая ёлочка, высаженная на месте бывшей "заветной ели".

Под горою пруд. К нему спускается деревянная лестница. В воде у берега лежит большой круглый каменный жернов, вероятно, от стоявшей когда-то на пруде водяной мельницы





Выглянуло солнышко!
Приятно посидеть на берегу пруда: вскипятить на газовой горелке чаю, почитать бунинские стихи и представить "где тут что было"...


На пруде

Ясным утром на тихом пруде
Резво ласточки реют кругом,
Опускаются к самой воде,
Чуть касаются влаги крылом.

На лету они звонко поют,
А вокруг зеленеют луга,
И стоит, словно зеркало, пруд,
Отражая свои берега.

И, как в зеркале, меж тростников,
С берегов опрокинулся лес,
И уходит узор облаков
В глубину отражённых небес.

Облака там нежней и белей,
Глубина — бесконечна, светла...
И доносится мерно с полей
Над водой тихий звон из села.

1887

* * *

Осыпаются астры в садах,
Стройный клён под окошком желтеет,
И холодный туман на полях
Целый день неподвижно белеет.
Ближний лес затихает, и в нём
Показалися всюду просветы,
И красив он в уборе своём,
Золотистой листвою одетый.
Но под этой сквозною листвой
В этих чащах не слышно ни звука...
Осень веет тоской,
Осень веет разлукой!

Поброди же в последние дни
По аллее, давно молчаливой,
И с любовью и с грустью взгляни
На знакомые нивы.
В тишине деревенских ночей
И в молчанье осенней полночи
Вспомни песни, что пел соловей,
Вспомни летние ночи
И подумай, что годы идут,
Что с весной, как минует ненастье,
Нам они не вернут
Обманувшего счастья...

1888

В музей я так и не попал... На двери приклеен листочек с телефоном сторожа, но по нему так и не дозвонился: связь тут никакая. Слева видны яблоньки с бирками, посаженные почитателями творчества Бунина, очевидно совсем недавно, может быть даже этой осенью.

Владеть имением в Озёрках Буниным пришлось недолго, так как "отец, имевший неутомимую страсть всё сбывать с рук... продал и прожил его". Отец pазоpился, в 1890 году пpодал имение в Озёpках без усадьбы, а в 1893 году продал и дом, пеpеехав в Каменку к сестpе, мать и Маша — в Васильевское к двоюpодной сестpе Бунина Софье Николаевне Пушешниковой. Ждать молодому поэту помощи было неоткуда. Усадьбу купил сосед Цвиленёв. В 1908 году он к имевшемуся саду посадил ещё деревьев. Этот сад дожил до войны, когда его вырубили на дрова

Бунин покидает Озёрки весной 1889 года, едет в Харьков к брату Юлию, затем совершает путешествие в Крым, а с осени устраивается в редакцию газеты "Орловский вестник"...

Но Бунин не забудет родных мест и ещё не раз вернётся сюда, даже после того, как усадьба в Озёрках будет продана. Он приезжает, подолгу живёт и работает у своей двоюродной сестры С.Н. Пушешниковой в усадьбе Васильевское (Глотово), что неподалёку отсюда

Первым сочинением, принесшим Бунину широкую известность, становятся "Антоновские яблоки" (1900), потом следуют "Деревня", "Суходол", другие произведения...

В последний раз в родные места Бунин приезжает в 1917 году, когда большая беда уже тучей накрыла Россию. Полный тревожных предчувствий, наблюдая пожары в дворянских усадьбах, Бунин с особенным чувством вглядывался во всё, что было дорого в этом Подстепье

Наступают "окаянные дни", Бунин в 1920 году пароходом из Одессы покидает Россию, становится добровольным изгнанником... Но в изгнании тоска по Родине, ностальгия обостряется, воспоминания вспыхивают с новой силой и он создаёт свой почти автобиографический роман "Жизнь Арсеньева", за который в 1933 году получает Нобелевскую премию по литературе.

Хотя этот музей — воссозданный "с нуля" новодел, но тем не менее отрадно, что в этих краях сохраняется память о великом писателе.

Солнце садится, тени становятся длиннее... Пора в обратный путь.

А вот и хозяин здешних мест, Бунька, как я его назвал, бычок, буйно запрыгавший и замотавший головой, будто намереваясь бодаться

Взгляд назад на Озёрки
Деревенька вполне жива, обитаема: коровы пасутся, гуси ходят, петухи кукарекают...
Восхитительные места!


* * *

Как печально, как скоро померкла
На закате заря! Погляди:
Уж за ближней межою по жнивью
Ничего не видать впереди.

Далеко по широкой равнине
Сумрак ночи осенней разлит;
Лишь на западе сумрачно-алом
Силуэты чуть видны ракит.

И ни звука! И сердце томится,
Непонятною грустью полно...
Оттого ль, что ночлег мой далёко,
Оттого ли, что в поле темно?

Оттого ли, что близкая осень
Веет чем-то знакомым, родным —
Молчаливою грустью деревни
И безлюдьем степным?

1886

А чуть позже молодой месяц ненадолго выглянул  из под тёмной тучки, и сразу впомнилось:


* * *

Серп луны под тучкой длинной
Льёт полночный слабый свет.
Над безмолвною долиной –
Тёмной церкви силуэт.

Серп луны за тучкой тает, –
Проплывая, гаснет он.
С колокольни долетает,
Замирая, сонный звон.

Серп луны в просветы тучи
С грустью тихою глядит,
Под ветвями ив плакучих
Тускло воду золотит.

И в реке, среди глубокой
Предрассветной тишины,
Замирает одинокий
Золотой двойник луны.

1887

А потом была ночь: ясная, морозная, звёздная... Палатку ставил уже в темноте на берегу пруда, который я уже проходил по дороге сюда. На небе сияли россыпи звёзд, отражаясь в воде. Этой ночью спал не так хорошо, как предыдущей, ворочался... Мороз был уже явно ощутим, пробирал: под утро, как потом узнал, было – 5,5* ( в предыдыдущую ночь около 0*). Но в спальнике было нормально

Наутро выглянул из палатки, и не узнал мир: всё вокруг было покрыто белым словно сахарная пудра инеем, ярко светило Солнце! Тент палатки от дыхания изнутри покрылся толстым слоем инея, а вода в кружке замёрзла.

Пруд за одну ночь застыл.

Ледок, волнисто замёрзший, посверкивал на солнце.

Никогда ещё не доводилось ночевать в палатке при таком морозце.

Вышел в 10 часов... Солнце поднималось всё выше, пригревало, и иней часам к 11 растаял. Жёлтые листья после ночного мороза стали обильно облетать. Из придорожной травы дважды выпрыгнул и пробежал немного по дороге какой-то зверёк, должно быть ласка.

И снова вышел к Овсяному Броду... Речка по-прежнему несла свои чистые воды, журчала на перекате

Где-то здесь, в лощине, из-под ног выскочил огромный заяц-русак, и даже не попрыгал как обычно, а побежал стрелой вверх по склону: только уши и пятки мелькали!

И вот я снова вышел к станции Становая. Современная станция, обшитая сайдингом, что справа за кадром, не представляет ничего интересного, а вот старинный вокзальчик, стоящий в стороне, очень даже мил

До 2013 года здесь ещё ходил пригородный поезд Елец – Ефремов, а теперь тишина... Электрички массово отменили.

Вокзальчик с обратной стороны.

Ну а мне пора на автобусную остановку... Вот таким поэтичным вышел поход выходного дня.

(Материал из Интернет-сайта)