5-4. Роман. Толтек. Водный мир. Часть-5. Глава-4

5-4-ТОЛТЕК-В-М_5-ГОЛОСА-БОГОВ _4-ГОРОД-ГРЁЗ

ЧАСТЬ ПЯТАЯ. ГОЛОСА БОГОВ.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ. ГОРОД ГРЁЗ.

5-4-1

Он насадил её вожделенно разинутую устрицу глубоко на свой отвердевший коралловый сук, и медленно скармливал его ей, обхватив жаркими ладонями её тонкую талию, как скармливают живца–заглотыша хищной голодной рыбине, мучая и дразня, желая от неё покорности и внимания.

Он ликовал от всемогущества своего, как радуется безраздельный победитель покорности побеждённой, когда упирался макушкой главы своих чресел в пружинящую глубь её грота, и когда высвобождал себя из неё до предела, смакуя щекочущее прикосновение вздрагивающих колец её внутренних губ, и когда она тихо, приветливо и призывно взвизгивала глубоко под сводами носоглотки при каждом изменении направления его хода, и когда, продолжая долгий выдох, выводила одобрительно клокочущие переливы вожделенных и страдательных:
– М-ммм…

Её руки, обхватив мускулистый цилиндр его шеи, соскальзывали вниз, обдавая его жаром нежных девичьих ладоней, и опять судорожно поднимались вверх и снова соскальзывали, с наслаждением гладя вздувшиеся вены и мышечные доли, как гладят жрицы в ведическом храме каменный, покрытый ритуальной резьбой, божественный образ силы – Плодородный Приап.

Размякшие от звонких шлепков о горячие мышцы его бёдер, её белые ягодицы увлажнились и обдавали мятой. Вспотевшее от знойной работы его загорелое тело гудело и от плеч и головы в небо вздымался невидимый столб жаркого пламени. Груди её прыгали в такт, подбрасывая коричневые бусины отвердевших сосков, к самому его лицу, и он ловил их сухими губами или ловко трогал, раздражая их шершавостью языка, угадывая в расширенных звёздах её зрачков яркие искры игорного азарта.

Подскакивая и падая, она говорила в себе: «Мой!», – и от этого ещё больше отдавалась, сама себя не жалея. Тело её жгло и холодило. Тонкие невидимые нити её энергий, курясь и извиваясь, создавали токи беззвучных мелодий, протяжно, нота за нотой порождая аккорды в восьми отверстиях крестца – Флейте Кундалини. Невидимые спирали нитей сплетались в косицу вокруг позвоночной пирамиды, и вкрадчивыми змеями вползали под своды её девичей головки, чтобы там, распрямившись и, воскурившись горячей дымкой под черепной свод, пасть опять вниз вместе с выдохом её, в ущелье промеж скачущих холмов-грудей, да – прямо в лоно живота, и там – в глубинах тайных недр – оросить его мужской огненный пыл волшебной прохладой нектара любви!

И он впитывал, и пил её собой, а в суставах его трещали и шипели угли, промокнув от молочных капель её телесной росы.

– Стой, стой! – Кричала она в измождении, беззвучно шевеля полуоткрытыми губами.

– Ещё, ещё-а-А! Ещё! – Шептали её оба рта наяву!

– Ты мой! – Повторяли её сверкающие глаза, ловя его ласковый насмешливый взгляд, – И не вздумай, мне перечить сметь!...

Вдруг стон её осёкся, горло вздрогнуло, песня оборвалась, и по телу прокатилась волна. Она хотела выскользнуть, как большая сильная рыба, встрепенувшись много-много раз и воздевшись, вспрыгнув вверх; желала, было, извернутся, но вздёрнутая на кукан, застыла, как кошка пойманная за загривок в зубах мордастого усатого кота. Он не пустил, крепко прижав, да только больше вонзил с обеих сторон: язык и Приап, чтобы собрать всю негу женственной влаги её в себя – Всю! – до последней мятной капли, а взамен жар отдать семени своего из тела горнила.

– Ааааа-Нет-Нет-Нет!...

– Да!

И она обмякла в руках его, и склонилась, и, опустив ладони на горячие плечи его, и смяв плоды грудей о грудные мышцы его, а ягоды губ своих, вжав в жар рта его, замерла, изнемогая в истоме своей.
 
О, Язык! Для чего мне ты? Уж не для того ли, чтобы глаголить им в уши ближнего своего, или для того, чтобы пить мёд слов, не рождённых ещё, прям из Уст, да и – в Уста!...

5-4-2

В сонной голове настырно, прерывисто без устали звучал, зудел и звал зуммер. Василий очнулся от грёз в спальне того же номера в Венеции. Что это с ним: сон иль явь? Простыни влажны, скомканы, измяты и разбросаны. На столе буркнул телефон, – чья-то смс, – и тут же неистово задрожал вибровызов.

– Алло! Это я – Алика! Я долетела домой вот только что! Заезжала к родственникам в Москву на три дня… Ты спал?

– Я проснулся… – Василий огляделся диким взглядом. – Ты – Молодец… С прилётом… Целую… Перезвоню… – Томно и замедленно, словно что-то вычисляя, ответил Василий и повесил трубку.

Он встал с кровати и, озирая разбросанные по полу вещи, остановился в нерешительности на минуту, осознав, что совсем не понимает происходящего.

С интересом прислушиваясь к накатам многочисленных звуков Василий отмечал всё вокруг, как видел и слышал бы в первый раз. Мир звучал непривычно, – резко, отчётливо – не так, как в воде. А слова – те – не то, что мысли – грубо хлестали по перепонкам!

В гостиной непривычно громко вещал телевизор. Василий выглянул в прихожую. За дверью ванной комнаты шуршали-шумели душевые струи и мелодичный женский голос ярко напевал задорную итальянскую песенку. Василий нажал на ручку. Дверь – не заперта. Услышав щелчок замка, купальщица выглянула, откинув прозрачную занавеску ванной:
– Buongiorno, mio macho! – Василий томно и не к месту задумчиво улыбнулся своей загадочной чеширской улыбкой. Глядя на её белое точёное выпуклое в нужных местах тело с мускулистыми бёдрами и спортивными выпуклыми икрами, он вспомнил, как эффектно она смотрелась на блестящих сатиново-шёлковых, необычно коричневых, простынях просторной гостиничной кровати.
Кажется, это началось четыре дня назад…– Василий постепенно собирал в памяти фрагменты событий. – Её зовут Карла. Она – итальянский дизайнер и тоже участвовала в биеннале… Да, точно так! Они познакомились на конференции, в холле и.. потом…Да! – встретились в конце третьего дня, когда Василий возвращался, воодушевлённый танцем хореографа…
 Время здесь так и шло непрерывно?! А он – Василий – не исчезал никуда на год!
– Нее-ет… – Невозможно!…
Василий улыбнулся, вспомнив тепло и сладость тела Карлы. Он отдёрнул занавеску, и, сняв с себя коричневый махровый халат, обвернул её – всю в крупных каплях, блестящих на подспудно смугло-кофейной, но наяву –совершенно белой, покрытой крупными мурашками желания, девичьей коже, и, подхватив её под выпуклые ягодицы и хищно целуя в острые горошины тёмных сосков, с дисками крупно-пупырчатых ореол, вернул обратно в спальню…
 
Окунув себя в её тело, пахнущее листвой, пиниями и мандариновой эссенцией, он, не раздумывая, обновил воспоминания грёз ночи реальностью. Погружаясь всем гудящим существом в сладость её горячего кремового десерта с розовой начинкой, он управлял ею как наездник, осаживая на себя за мокрые узды её длинных светло-пшеничных прядей, и нежно целуя в лоб, и нос, и губы…

За настежь раскрытым окном торжественно поднимается яркое огромное южное солнце, уверенным световым ветром расталкивая от себя пушистые клочья облачков, и обновляя новейшим запросом, контент настоящей жизни нового Василия Силина. Явь выбрасывала в его новостную ленту пикантные посты реала.  Или же то опять были лишь сентенции обрывков сновидений?...

Карла – полу-блондинка, – почти альбинос и, как это часто бывает у южных блонд, зародившихся в окружении информационных ДНК смуглых соотечественников, – на белых барханах форм её, покрытых не восприимчивой к загару, песчано-бархатной кожей, природа, однако, сформировала тёмные конфетные сгустки из сосков, губок и губ – с тем матово-кофейным оттенком, который не даст ошибиться – перед вами – неистово-страстная, жадная до любви южанка!

Пряная, она вся – сама сладость! Особенно хороши в ней нижние – те, что снаружи выпуклого холма, губы, – а края их – волнистые с шоколадной каймой, ребристые – как лепестки тёмного бутона коллекционного голландского тюльпана, овеянного ореолом непостижимой загадки творения и восторгом древней моды на неповторимость! И в глубине цветочного зева – лепестки и тычинки тёмно-розово-перламутровые – глубокий цвет их, насыщенный, неизменно рождающий в избранном самце тот самый страстный рык восхищения и жажды обладания!

Порывистая угловатая итальянская манера держаться и многоступенчатая регенерация её неукротимого желания, требовала от мужа, её взнуздавшего, либо такой же непрерывной восстанавливаемости, либо – непререкаемой даосской стойкости.

Темперамент Василия, – ей под стать!  – Его не подавит прыть ретивой дивы. Крепкой рукой сжав штурвал эмоций, он каждый раз приводит их яхту страсти в любовную в бухту наслаждения по идеальной глубине фарватера, при полной парусности, при сильном ветре, минуя острые рифы и гудящие роллы волн, под птичьи крики, всплески, удары о корму, стоны, громы и грозовые разряды!

 А идиллический штиль её души после каскада штормовых стихий так удивительно гармоничен, и так выверено наигран: в движении тело прекрасной Карлы, – как струи бриза, – изгибы форм перетекают и, вдруг, надламываясь остро, переменяют её грациозный силуэт, на мгновение выдавая эмоциональный накал, чтобы потом снова продолжить плавное течение…

 О-ооо! Блеск её пластинчато-карих, почти раскосых, изогнутых как перламутровые раковины глаз! Острые, – наружными углами вверх, – диагонально посаженные со светлыми, длинными, загнутыми ресницами, окрашенными по концам серебристой тушью, они заставляют замирать в соблазне и восхищении порождая в каждом встречном, одарённом возможностью узреть прекрасное, истинного художника!

А ещё, у неё – пронзительный и необыкновенно мелодичный голос.
Как Она пела!

В первый раз услышав неаполитанские песни в её исполнении Василий замер не в силах сделать ни шагу.

Он подошёл к ней сразу, как только она окончила экспромт и взяв за руку и глянув в её высокие мокрые от блеска искр глаза увёл с импровизированной сцены выставочного зала биенале.

И Карла тоже сразу увидела в нём нечто…

Позднее, он познал звук в ней во всей гармонической целостности, когда целовал её меж ног. Как только он прикасался к волшебному мундштуку её, окаймлённому тюльпановыми лепестками, словно к отверстию прекрасного акустического резонатора, тут же, – Василий видел наяву, – как образ за образом протяжная, полная неги и раздолья песня, словно сама собой, возникала вокруг их тел!

Пространство вливалось в душу и волны эфира дрожали, передавая свою песню по всей вселенной!

Продолжая её собой, он в полной мере познал целостность соединённых половин! Словно что-то восполнялось вдруг кругом! Краски и свет менялись. Мир начинал блистать неземными всполохами, а песня её дрожала, резонировала и прокатывалась по всем его полостям.

Казалось, пальцы божественного кларнетиста вправляли на его спине позвонок за позвонком!

Он вытягивал вперёд, как только мог, кончик своего языка и поток ароматного нектара тёк в его горло просачиваясь в глубины и распыляясь в нём на молекулы.

Словно пыль струй водопада, нектар воскурялся, проникая меж с атомами его кристаллической решётки!

И вот, подобные хрустальным кубкам, полным хаомой*, от звуков сердца их искрились, как два солнечных хризолита, принимая друг от друга луч за лучом……

А после, истомно застывая в картинных позах за столиками желатерий и ресторанов, она эффектно поправляла длинные локоны своих пышных, упругих прядей и бросала на него долгие иррационально – многозначительные взгляды.
 
И, так всякий раз до первого же уединения! Карла никогда не может долго обходиться без близости и, тем более, сдерживаться. Её ненасытность покоряет, обволакивает и заводит, но всякий раз требует от Василия собранности, точного расчёта и самообладания. Впрочем, Наш Герой теперь особенно подготовлен к любому путешествию и физически и морально. Временами ему мнится, что зов удильщика остался с ним внутри навсегда. Может быть, потому-то Карла и не может насытиться им. А, впрочем, он и раньше умел подбирать ключ к таким...

5-4-3

Зов удильщика!?... Ведь ещё вчера он был полурыбой, теперь – снова человек. Василий осмотрел бедро. Шрам остался. Он набрал в поисковике телефона запрос: «Подводные отели, Ламберта Гриана». На «Гриана» выпало великое множество «ни о чём», а на «подводные отели» – гостиницы в Китае и Дубае. На фото – совсем не те сооружения, что видел он наяву. Итог – в прессе ни слова!…

Безрезультатно потратив время на поиск, и, проводив Карлу, Василий, вышел на набережную. Венеция блистала солнцем на всём широком просторе вод и будила душу древней мистической силой. Вызванные в мир заклинаниями древних мастеров Архитектуры, и озвученные в каменной резьбе фасадов, намоленные купцами и туристами городские перспективы и закоулки порождали гармонию благоговение.

Он бродил по ярким набережным, утопал в площадях, устремлялся по спрятанным в собственной тени ущельям улиц с уютными, огромными, светлыми витринами, катался на плоских трамвайчиках под громоздящимися в вышине арками мостов, провожал взглядом меловые струи каналов, проходил по местам, прежде виденным – и не узнавал. Вот та скамья под фасадом, широкий карниз которого держала группа русалок, – тут пустой аттик  обрамляют лишь только широкие завитки кронштейнов. Вот маленькая площадь с рестораном, где был тогда аквариум во всю стену, – Нет аквариума! – Только узкая арка двери посереди стены, и быстрые, как серебристые бока рыбёшек, блики от волн канала на крупнокаменной кладке …

Василий долго размышлял, но так и не решился понять, что ему делать со всем этим.

Измученный, он вернулся в номер отеля и рухнул на кровать одетым. Сон не шёл. Он снова встал, вывернул регулятор кондиционера на полную, вытряхнул из деревянного увесистого резного шкафа вешалки с одеждой, и втолкнул туда стул. Василий закрыл себя в шкафу за створками филёнчатых дверец. Ему нужна была тишина, тьма и уединение. Деревянная теснота успокаивающе стиснула клокочущую, взъерошенную энергию тела. Бархатная темнота обволокла и успокоила его. Василий привалился спиной к уютной шершавой стенке шкафа и застыл, глядя в темноту перед собой. Что он хотел увидеть? Может быть, – себя со стороны... Настроение выровнялось, он почувствовал собранность и прилив сил. Что-то толкало его вновь – прочь, не давало ему поймать баланс равновесия.

Василий покинул номер, спустился к бару в холле отеля и сел за столик на улице. В голове его ничего не складывалось. Вечерело. На улицах – гуляющих полным-полно. Окружающий мир привычно загружал эфир, сбивал, мельтешил, радовал мишурой, и не давал сосредоточится.

Василий осмотрелся, вернулся в номер, и снова решительно заперся в шкаф. Здесь в тесном пространстве он, наконец, достиг внутренней тишины и отдался воспоминаниям. Ему хотелось попасть в тот момент, когда его подводный отель будет сдан и запущен. Василий принялся воспроизводить перед глазами те любимые им формы, которые он создал в мире лунов. Он помнил их очень хорошо, ведь ему пришлось их представлять для реальной электронной объёмной модели – всё до последней мелочи – до механизмов луанских дверных петель и странных отсутствующих ручек, – каждую выпуклость фасада, каждую конструктивную деталь, каждую деталь интерьера. Василий удерживал в своей голове все корпуса отеля: технические, хозяйственные, жилые, общественные, спортивные…

Да, компьютер луанов зафиксировал то, что Василий поставил на запись, но в его воображении образы и формы отеля оставались живыми и текучими. В его голове был «исходный файл». Только он мог изменять и трансформировать своё произведение как угодно кардинально, но никогда не теряя качества архитектуры.

Вот почему так важен архитектурный надзор в процессе строительства, ведь обстоятельства диктуют своё: здесь – технолог не смог предоставить строителю возможности для выполнения конструктивного узла таким, как он задуман архитектором, и архитектор с инженером изменяют или дополняют конструкцию, не теряя красоты изначальной формы; здесь – на местности обнаружилась твёрдая порода, и её не возможно срубить, а надо обойти; и архитектор изменяет проект и включает эту скалу в свой замысел!
 
И так будет до тех пор, пока дом не построен. Дом – живой организм, он взаимодействует с привычным нам миром, и, материализуясь из мира мысли Архитектора, вживляется в реальность.

Василию казалось сначала, что Торилан Инг не учитывает этого, также, как недооценивают, обыкновенно, инвесторы и строители роль Архитектора в процессе воплощения казалось бы, уже начерченного объекта. А уж луны-то и подавно… Василий в подводном мире сталкивался с тем же и ещё большим непониманием, что и в мире людей: строители пытаются всё упростить, инвесторы – удешевить.
 
Но Торилан Инг оказался не из тех. Он не позволял никому менять то, что сделал Сарлазар Роаж. Он завёл железную дисциплину, доходившую иногда до фанатизма. Тогда Василий не придал ей значения. Он готов был быть гибче, ведь форма ещё не застыла, строится, она пока ещё не существует и потому её можно даже улучшить, дополнить в процессе. Тем более, что в средствах их никто не сдерживал. Но Торилан был неприклонен, и теперь Василий понял почему он так решил: нельзя было отступать от проекта если на стройке вдруг не останется Автора. А Торилан Инг знал – Автор скоро исчезнет, и если он даст слабину сейчас, то никогда не получит качественного продукта: строители потеряются, упростят, сомнут все изыски, все тонкости, известные только Сердцу Творца, и останется лишь безликий отголосок задуманного…

Василий снова мысленно бродил по коридорам и холлам, с замиранием сердца посещал корпуса, залы, жилые номера и виллы. Везде чувствовалась властный почерк Торилана Инга – он не отступил от проекта не на шаг. И за это Василий постепенно проникался к нему уважением. То здесь, то там он видел трудности, которые пришлось преодолеть лунам воплощая технические сложности его замысла в сочетании с нестандартностью природных свойств долины.
 
– Не каждый инвестор готов так усложнять себе жизнь, – Думал Василий, – почти никто! Все они ломаются при первой же схватке красоты и экономии. И деньги всегда побеждают. Но здесь Василий нигде не находил привычной беспринципности или скаредности, – только железную, фанатичную хватку Инга. По непостижимой Василию прихоти Провидения, его тайный враг здесь превратился в бескомпромиссного союзника в борьбе за качество создаваемого им архитектурного произведения. Видимо, стремление самому быть творцом помогло Торилану Ингу достичь понимания той художественной силы, которую Василий привнёс и воплотил в своём творении. Василий с удовольствием отмечал про себя: всё-таки, он смог донести и воплотить ту тонкую музыку, что звучала в его голове, в общей композиции благоустройства генплана участка, в замысле общей импровизации объёмов отеля и в отдельных формах его корпусов, в малых деталях и цветовых изысках!...

– Молодец! Сдюжил, не сдал, не соскользнул! – Хвалил своего противника Василий, озирая гармонию форм, испещрённых неожиданным для лунов изысканным декором.

Василий никогда не усложнял своих решений ради эффекта. Сознание его следовало за сердцем, а сердце не терпело фальши и слабости: он видел образ здания внутренним зрением и добивался воплощения своего видения настолько точно, насколько этого требовалось чтобы передать весь спектр чувств. В чувствах художника не может быть компромисса: они либо откликаются на зов формы стучащей в его мир извне и звучат в образах новых видений, либо чувства вовсе нет!

В задумчивости Василий мысленно брёл по длинному переходу-коридору между корпусом спорта и главным холлом жилых терминалов. Его не смущало, что он не встретил ни одной живой души, потому что его путешествие, как он считал, происходило в его памяти. Но в тот момент, когда в конце прозрачного тоннеля неожиданно появилась молодая женщина, идущая ему навстречу, Василий вдруг охватила странная эйфория. Он осмотрелся повнимательнее вокруг и осознал, что произошло перемещение. Это был реальный отель, но в земном мире! Силуэт встречной был ему знаком неуловимо. Василий хотел было ускорить шаг для того, чтобы поскорее разглядеть её лицо, однако, продолжал идти медленно, боясь, что видение исчезнет прежде, чем они достигнут друг друга. Сквозь голову его и тело опять подул знакомый ветер – это был знак события, которое нельзя изменить.
 
Казалось, девушка тоже заинтригована, и потому неотрывно смотрит на него.
 
– Здравствуйте, мысленно произнёс Василий, когда они подошли друг к другу вплотную. – Он улыбнулся ей своей фирменной улыбкой, – Моё имя Василий Силин. Мне привидилось, что мы где-то встречались. Он нарочно не использовал голоса. Хотелось проверить услышит она его или нет.

Нежданная гостья его мыслеобраза остановилась, с безмолвным интересом глядя ему в глаза.

– Я – Солана, мне тоже кажется, что я с вами знакома. – Непринуждённо ответила девушка.

Василий заворожённый смотрел на неё неотрывно. Ни одна мышца не дрогнула на её лице. Только глаза радостно блеснули.

Василий слышал знакомый мелодичный звук её мыслей, и вместе с ним – какой-то навязчивый зуммер…

– Вы меня помни….

Изображение отеля закачалось, будто Василий смотрел на него сквозь рябь поверхности воды. Блики волн заполнили поле экрана его зрения поверх изображения….

5-4-4

Зуд звонка нарастал. Василий осознал себя лежащим на полу. Шкафные дверцы распахнуты, стул перевёрнут на бок.
Василий поднялся и дотянулся до смарфона. На экране высветился пропущенный. Он ткнул пальцем в незнакомый номер.

– Господин, Василий Порфирьевич Силин? – Услужливый мужской голос старательно выводил слова на русском.
– Да, это я.
– Вас беспокоит служащий Банка «Пикте». Моё имя Ришар Нувель. По рекомендации очень уважаемого человека, который пожелал остаться не названным, на ваше имя открыт счёт в нашем банке. Мне поручено договориться с вами о встрече. Я могу приехать к вам в любое время, чтобы заполнить необходимые бумаги. Когда вам будет удобно?
– В ближайшие день – два, если вы не возражаете, – Сидя на полу и облокотившись на край кровати, Василий посмотрел на цветной светящийся экран гаджета, лежащего в его руке, ничего не осознающим взглядом. Он ещё до конца не оправился от увиденного во сне и потому произносил слова с большими паузами. Можно было подумать, что он тоже говорит не на родном языке.
– Я – в Венеции, и пробуду здесь очень недолго. А что вы такое говорили про счёт?
– Остальное, если не возражаете, я сообщу вам при встрече. – Вежливо перевёл разговор Нувель. – Раз вы скоро уезжаете, тогда давайте не будем откладывать нашу встречу. Завтра, утренним рейсом я прибуду в Венецию, и сразу же позвоню вам из аэропорта.
– Хорошо. Я буду ждать вашего звонка. – Уже спокойно, по-деловому закончил разговор Василий.
На следующий день он сидел в просторном зале венецианского банка куда пригласил Нувель. За окном на мутных салатово-белёсых волнах, среди беспорядочно торчащих из воды полосатых столбов-брикол, напоминающих смычки, раскачивались длинные лакированные деки гондол. Басовитые скрипы бортов и всплески волн рождали в тяжёлой голове Василия авангардную додекафонию для струнных.
На низкой к воде набережной медленно прогуливались редкие здесь туристы. Банкир подавал ему бумаги одна за одной. – Здесь, пожалуйста,… ещё здесь и вот здесь. – Василий расписывался в графах решительным росчерком.
– Это всё. – Наконец произнёс поверенный. – На ваш счёт будет зачислена некоторая крупная сумма. Ознакомьтесь с цифрой, пожалуйста.
– Восемь, восемь, девять, восемь, девять, восемь, восемь…– проговаривал про себя он числовой ряд. Это – в евро? – Василий спросил как-то машинально, ещё не осознавая то ли он хочет знать на самом деле.
– Нет. Это английские фунты. Подсказать вам курс к Евро? – Услужливо отвечал банкир.
– Нет, спасибо, не важно….– Василий почему-то опять и опять повторял про себя это число, состоявшее только из двух цифр, и тем более похожее на загадочный числовой код, чем на количество денег. Сомнения быть не могло – эта была та же безумная и загадочная цифра, которая удивила его в договоре с Грианом…
Нувель всё ещё продолжал что-то говорить, но его голос звучал будто из далека. Василий не слушал. Перед его взглядом, узким, как зеркальный коридор удильщика, там – в дали, среди рыб, в зеленовато-прозрачной толще, накрытые ажурными лепестками коралловых скал, причудливые и разноцветные поблёскивали загадочные теперь даже и для него, но такие родные, силуэты нового подводного города Мастера Ламберта. Казалось, Василий исчезал прямо здесь в зале банка на глазах у изумлённого Служащего. Его облачный из мерцающих точек силуэт одновременно был тут за столиком и где-то ещё.
 
Василий снова впал в забытьё. Больничная койка маленького госпиталя Святой Екатерины поглотила его шуршащей накрахмаленной белизной. И силуэты медсестры и врача Агносио Лана, склонившиеся над ним в изумлении. Он посмотрел на их лица, удаляющиеся и превращающиеся в точки-пикселы, и провалился в туманный беспредметно-абстрактный сон.

Тело его, полное силы, с наслаждением вспоминало моменты интимных прикосновений… Но с кем? Кто эта прекрасная дива?...

В небе над заснеженными голубыми вершинами трепетали блестящие крылья вертолёта: его снова несла прозрачная стрекоза. Неужели, он опять увидится с Ламбертом Грианом? Состоялся ли их договор? Всё вокруг – явь или сон?...

 Всё тот же услужливый, разодетый мажордом…. Та же аллея, кованные ворота и мелькающий ряд сложно-стриженных деревьев, партеры и скульптуры вокруг фонтанов и отвесные скалы над водой, по краю парка и сада…

Василий вошёл через распахнутую перед ним тяжёлую палисандровую дверь в высокий каменный холл.

Всё – будто так же, как и в первый раз, но не совсем. Изменилось чувство…

5-4-5

Солана жила в парке виллы Ламберта Гриана. Флигель в виде зубчатой башенки из красно-коричневого камня прилепился к скалам, нависая над водой. К нему вела узкая горная тропа, скрытая за кулисами острых голубых пик, ряд за рядом ниспадающих всё ниже и уходя своими основаниями в прозрачную глубину озера. Скалы – будто, выбеленные ветром и замшелые на стыках пластины панциря окаменелого динозавра.

Василий увидел девушку утром, выйдя из спальни на террасу. Тёмно-красно-коричневые башни замка, трогая пальцами зубьев прозрачность цирконового неба, отбрасывали длинные тени. Тени тянули свои пятерни к самому глазу топазового озера, смотрящего в небо из скалистого черепа зубастой рептилии.

 Только что взошедшее солнце купало свои лучи в глазу, и дракон мерцающим взглядом своим полировал скалы, заряжая силой и озаряя вспышками искр всё вокруг. Выжжённые им до бела пики проступали на ярком кристалле небес словно кто-то невидимой кистью выписывал их быстрыми мазками непрерывно движущихся бликов.
 
Василий скорее почувствовал деву всем телом, а затем и разглядел на тропинке среди скал. Солана остановилась лишь на мгновение, и взглянув на него так, словно вздрогнула от его присутствия. Она помахала ему рукой и устремилась к флигелю.

Скользя среди скал в своём обтягивающем блестящем как сталь комбинезоне, она то и дело оглядывалась на него, приглашая за собой. Но Василий уже исчез за мелькнувшим бликом закрывающегося стекла двери и, сбежал вниз, устремляясь за ней, стараясь не упускать её из вида. Он нагнал девушку пред самой дверью в башенку и замер, тяжело дыша и ловя её, полуприкрытый длинными, голубо-серыми, как скалы вокруг, ресницами, отвлечённый взгляд.

Она поджидала его. Загадочно улыбнувшись в пустоту, Солана толкнула дверь, впуская его вслед за собой в небольшую готическую гостиную. Везде – на стенах и потолке – витали разноцветные блики отражённые от поверхности озера. Окрашенные цветными витражными вставками по периметру высоких стрельчатых окон драконьи искры вычерчивали на стенах и потолке нескончаемые живые зигзаги. Казалось, стены комнаты раскачиваются и искривляются, изменяя пространство в размерах. Окружающая тишина проникала сквозь кожу и концентрировалась по вертикальной оси тела. Василий поднялся за девушкой на второй этаж по тесной восьмигранной каменной винтовой лестнице и оказался в спальне.

Посреди длинной стены, приставлена широкая кровать с резным готическим изголовьем из тёмного дерева. Ложе заправлено роскошным покрывалом вышитым геометрическим серо-голубым орнаментом. Из широкого окна напротив, открывается широкий вид в сторону озера. Кажется, что Дракон следит за всем, охраняя это место неусыпно. Окно, взмывая, достигает верха стены и переламываясь, переходит в наклонную плоскость кровли. Широкая стеклянная поверхность с тонкими разветвляющимися переплётами, полностью пересекает небольшую комнату от окна до стены за изголовьем кровати, оставляя у боковых стен лишь два лучковых арочных свода, образующих по бокам ложа широкие ниши.

С небес спадает на покрывало широкий солнечный луч, а цветные блики драконьего глаза разбрызгиваются по углам и стенам спальни. В верху – над изголовьем кровати сквозь стеклянный потолок видны острые белые зубья скал, испещрённых ветром и временем. В расселинах, законопаченных порослями голубого мха, то тут, то там гнездятся быстрые чёрные стрижи. Они беззвучно юркают в щели, спадая с высот цирконового неба, лежащего  на зубьях вершин.

Он молча подошёл вплотную к ней, глядя прямо в глаза, и, совершенно не церемонясь, крепко взял за длинную косу. Потянул, запрокинув ей голову назад, и медленно, соблюдая паузы, несколько раз поцеловал в нежную трепещущую жилку за ухом. Солана молчала. Глаза её искрились торжествующей женственной силой. Уверенно проведя пальцами по выпуклому шву от горла вниз меж грудей, по животу, до холма меж ног, Василий, смахнул с её тонкую шелуху лёгкого комбинезона, как фольгу-упаковку. Холод океанских глубин более не разделял жар их тел.

Покорно принимая его нарочито-грубоватое вождение, она опустилась своей оголённой и набухшей плотью на вертикальную твёрдь его острия.

Пока он погружался в неё, она издала странный тонкий звук, вдруг, осеклась и захлебнулась, словно он пронзил её насквозь вплоть до самого горла.

Медленно приподнимаясь и опускаясь, высоко и широко раздав колени, будто свив в узлы тугие кольца невидимых плавников, схватывая воздух горлом и цепляясь за пустоту растопыренными и согнутыми как у птицы-горгульи когтистыми пальцами, выставив прямо вперёд острия куполов грудей, она смотрела в глубину кристалла цирконового неба над белыми зубами драконьих скал.

Вытянувшись вверх, Солана выгнула спину. Сведя лопатки и подаваясь далеко вперёд грудью, она нарастала, как набегающая волна, и внезапно опадала, надолго застывая на его стволе в оцепенении, слушая его своей глубиной.

Запрокинув голову и вытянув длинную шею, она раскрывала рот, словно стараясь охватить губами что-то бесконечно высокое и неохватное в диаметре готовое вот-вот проникнуть в её.

Но вот из выси неба, куда устремлены были её остекленевшие глаза, вошла ей в глотку бесконечно длинная прозрачная флейта. И пронзив насквозь до самой вагины, образовала внутри пустоту. А Василий, заполняя её собой, замирал на уровне каждой чакры, перекрывая изнутри дырочки гигантского инструмента и извлекая в ней гаммы божественных нот.

Он вдруг исчез сам из себя, превратился в чувство, стал всем вокруг. Поршень его возрос в высь и пронизав прозрачную флейту девичьего тела, ударился огромной головой в кристальный гонг небес, заставив весь Мир звучать единой, бесконечной, нотой! В прозрачной комнате в цирконовой воздушной глыбе остекленело и время. Звучание ноты оборвалось так неожиданно, как и возникло, а голубой кристалл небес рассыпался на миллион брильянтов, всё более дробясь. Огранённые самоцветы спадали и искрились прозрачной пыльцой, что вздрагивая и мерцая, пропитала её, проникнув в тело из пустоты середины флейты. Солана стала облаком из вспыхивающих звёздами-импульсами, мерцающих разрядов-снежинок и, вдруг, совсем исчезла!…

Мир замер. Василий поднялся, и ошарашенно посмотрел на свои ладони, в которых только что была Она. Он огляделся. Вокруг – только белый равномерный свет и ничего больше.

Василий растопырил пальцы своих опустошённых пятерней и видел только силуэт их общей формы – никаких деталей, – формальная скан-модель руки. Рои искристых прозрачных точек неба снова, как и тогда – в океане, методично заполняли его объём. Тёмные точки постепенно исчезали и расстояние между оставшимися становилось всё больше. Теряя разрешение себя на дюйм он наблюдал, как прозрачное пространство неумолимо вытесняет его. Он растворялся, разряжаясь неумолимо. Но Василий был спокоен. Он узнал это чувство и приготовился, осмотревшись в новом пространстве.

Напротив него рос и уплотнялся его зеркальный двойник – две одинаковых, откопированных фигуры в одной позе. Между ними далеко внизу пролегала линия. Ветер выдувал частицы из тела к телу, перенося потоки искрящейся пыли.

Он шагнул навстречу силуэту, и тот немедленно сделал шаг навстречу. Василий шагнул ещё раз, и вошёл в самого себя.

Воздух был полон мерцающих точек. Прозрачная пыль, его формы, блестела и возносилась в верх. Казалось, ветер дует теперь снизу. Облако, составлявшее форму тела Василия, разрядилось и, наконец, растворилось и исчезло вслед за последней оторвавшейся от него в верх пылинкой. Осталась только пустыня неонового света. Он поднял взгляд перед собой, и линия симметрии немедленно переместилась снизу на уровень его несуществующих глаз, и к этой новой линии горизонта сошлись свет верха и, отражающий верх, свет низа – две плоскости. И больше ничего.

Глубокий жужжащий звук в ушах медленно убывал и прибывал – то затихая, то становясь невыносимо громким, – взрывая, будоража свет изнутри головы. Ясный горизонт светового океана блестел тонкой полосой, соединяя низ и верх Всего. Хрустальные видения невиданных городов его Мира Грёз сменялись одно другим. Но Василий не пытался запомнить новые и новые формы удивительных зданий. Он знал – что теперь он найдёт их здесь всегда, когда пожелает!...

5-4-6

Отсветы поверхности озера на её руках, торсе и змеящихся миражах невидимых хвостовых плавников придавали её остекленевшему телу тайное внутреннее движение; прозрачные цветные блики, переливаясь оттеняли округлые формы тела Девы. Солана стояла перед ним на коленях как восставшая из травы женщина-змея. В мишуре драконьих отсветов силы, выражение лица её оставалось загадочным и неуловимым. Глубоко посаженные остроконечные глаза с золотой выпуклой радужкой зрачков мерцали в такт безостановочной природной солнечной феерии.

Крупные соски, выдававшиеся на широких зонтиках розовых выпуклых ареол, казалось, готовы раскрыться как два бутона на вершинах куполов её упругих конических грудей.  Фарфоровая полупрозрачной кожа её светилась внутренней белизной. Когда он нежно сжимал её груди, – две полновесные тубы эликсира их общей истомы, – обрекая себя и её на томную сладкую муку, что-то пульсировало, щекотало и пощипывало его ладони отдаваясь во всём теле.

Нежно развернув он вытолкнул её вперёд, и сжав в пядях оттопыренные назад упругие округлости её белых ягодиц, Василий, казалось, готов был надломить спелый раздвоенный плод и, вгрызаясь в истекающую соком мякоть долей, хищно сожрать их, как сочный фрукт. Но вместо этого он опять и опять возвращал её ударяя о себя и взрезая горячей, невидимой осью своей её спелую плоть, – без остановки, без устали, без цели, без меры, всем телом ощущая, как это простое действие наполняет его странной непоколебимостью и живительной силой…
 
Он никогда не рассматривал слияние с женщиной как похоть или запретное деяние: «А почему бы и нет?!», – Был его ответ и вопрос одновременно, –
Если есть мужчина и есть женщина, почему они не могут стать одно?!

Бесстрастное и, вместе с тем, ошеломляющее действо совокупления он воспринимал как совершенно естественное, как действенный способ достижения цельности. И чем самоотверженней было соединение, тем более оно оставляло в обоих чувство отваги, переходящее в чувство отрешения, тем смелее и раскованнее он себя чувствовал. Василия всегда переполняла уверенность, в том что когда угодно, в любое время он может шагнуть и слиться с любой – той, которую он выбрал и той, которая выбрала его – слиться телами в единую форму, в силуэт, в бесконечный свет и звук! И внутренняя правда порождала в нём чувство несказанного удовольствия, обусловленного не физикой, но правомерностью происходящего, оно охватывало его, утверждая смелость жить не оглядываясь без лжи и сомнений, как фантом – идеальная изначальная точка для всего.

Женщина, – думал Василий, – это стабилизирующая сила. Для чего мужчина нужен женщине, а та – для чего необходима ему – мужчине? Очевидно, что они дополняют друг друга, сливаясь полярными энергиями. Но сравнения с простыми арифметическими действиями, равно как и с физическими понятиями о векторах силы здесь не работают и совершенно ничего не объясняют. Во взаимодействии полов важно прорастание. Женщина защищает мужчину от распада в их общем полёте к неизведанному. Не будь женщины, мужчина растворился бы бесконечности своих творческих устремлений, или истратил бы себя на мельчайшие нервные порывы. Женщина заставляет мужчину выбрать главное из всевозможных направлений, потому что на мелкий дрип она просто не оставляет ему сил.

А мужчина для женщины – катализатор кипения. Без мужчины броуновское движение жидкости, составляющее её существо и самую форму, превратилось бы в желе и застыло. Со многими так и происходит. Женщина твердеет без мужчины. Она устремляется к мысли, логике, характерным олицетворениям мира делового современного человека и забывает, что она – пар. Что её задача прятать и окутывать огонь его разбросанности, принимать в себя пламя его факела…

Хотя, это и не вся правда… Или вовсе – не правда!…

Василий утопал в неосязаемом себе. Ему не удавалось схватить и сосредоточиться ни на одной мысли. Что-то множественное и важное не связывалось в одно цельное и то и дело ускользало от него….

5-4-7

Солана обернулась и нежно уткнулась ему лицом в плечо.
Василий посмотрел на неё с нежностью. В голове его за звучала непривычная мысль:

«А от дев надо получать детей и растить их. Воспитывать красивыми сильными и творческими. Этим мы взращиваем и множим счастье и совершенство в этом мире. Это наш вклад в совершенство природы и наш способ познания себя.

– Как чувствует себя хозяйка одинокой виллы, лазутчица подводных глубин? Она отпустила тебя в мир людей? – Спросил Василий Солану, нежно взяв её за руку.
 
– Алисандра умерла. Её жизненный путь завершился спокойно и величественно! Ей суждено было переродится в того, кто указал нам когда-то наши пути!

– Оракул Октопас?!

– ОНА отдалась ему!
 
Во мхе, среди донных зелёных холмов и дрожащих ладоней цветных кораллов. Мне кажется, я видела как это было!...

Раздвинув бёдра и обвив плавниками мягкие от зелёного мха водорослей головы дна Алисандра отдала перламутр своей раковины ему на растерзание.

А Спрут — жреческое порождение инфо-снов Океана – запустил свои извивающийся щупальца глубоко в грот её живота, вполз, словно стая змей, и свив там кольцо за кольцом тугую спираль, раздал её чресла так, что она не в силах была проронить ни звука. Стоны замерли глубоко под холмами её вздыбленной груди, в пузырьках расширенных лёгких, подпёртых вдавленной снизу диафрагмой, в колоколе полного звуков сердце!

Глаза её остекленели и дух готов был покинуть тело.

Но стиснутая изнутри кольцами его она взошла на грань меж жизнью и смертью без ропота и стенаний тем испытав его на любовь к себе.

И он отступил, ибо наслаждение его происходило не из ласки прикосновений, но из предложения преданности. Так Оракул, испытав её в полной мере, сам прошёл испытание.

Подобно тому как устрица пьёт сок креветки раздавленной створками её, так и креветка возбуждает в ней инстинкт, порождаемый ожиданием быть распятой взрастающей в ней и набухающей без меры, — драгоценной в будущем, —перламутровой жемчужиной.

Октопас свил в ней гнездо для осьми щупальцев своих, и, раздав на восемь сторон, полно поместился недрах своей девы всем телом. Клювом охватив пест во дне чаши цветка её, тотчас же тогда влился в нея он всей сутью своей, и весь ею стал! Ибо не щупальца его были Приапом, но он сам — есть Приап!. И тело её стало прозрачным, как было его! И воссияла она светом его! А рыбы бареллей стали нимбом их!

Я видела, как ушла она вглубь каменного леса навсегда, не обернувшись!...

5-4-8

Дверцы одного из высоких резных книжных шкафов бесшумно отошли в стороны. Из недр ярко освещённого стеклянного лифта, как из капсулы для перемещений во времени, вышел хозяин замка – Ламберт Гриан – высокий поджарый, прямой, как омытая океаном щепа или – древний каменный истукан. На удлинённом лице его с острыми скулами и тяжёлым квадратным подбородком, глубоко посаженные среди острых морщин, прозрачные и глубокие глаза, спокойно и бесстрастно смотрели в суть всего, словно горное озеро в его саду…

– Рад видеть тебя, мастер Сарлазар Роаж, – Произнёс Ламберт Гриан и тонкие стрелы морщин-плавников вокруг его драконьих глаз-рыб чуть заметно удлинились.

Из гротов – глазниц под нависающими надбровными дугами, покрытыми густой седой порослью бровей, блеснули зеленовато-голубые искры. Как в прозрачных куполах лунов, в них отразились майлы, кружащиеся среди зелёных витых стеблей-колонн, устремлённых в верх по стенам под самые своды кабинета. Лик его, испещрённый тонкими извилистыми бороздами, казался вырезанным из белого мелового известняка.

 – Ты удивил нас своим проворством. Казалось, мы вели тебя всё время, но ты всё же ускользнул. Даже Аскелия потеряла тебя в складках миров.

Василий подумал, что он, наверное, всё ещё остаётся потерян. Вот теперь он сидит в кабинете Ламберта Гриана совсем один, и над ним в зелёной толще живописных вод кружатся и трубят обнажённые майлы. Вот, кажется, на продолжении бёдер за коленями его опять извиваются призрачные змеевидные кольца хвостовых плавников. Сейчас он оттолкнётся от пола, и с неуклонной силой взлетит к плафону, вновь окунётся в зеленоватую толщу океана, где солнце пронизывает поверхность и играет на обнажённых боках и грудях игривых нереид. Сейчас, сейчас они обнимут его, прильнут к нему своими телами и поглотят в себя как ветви потоков и слоёв солёных вод океанского Мира полулюдей полурыб!...

– Мне показалось, что ты сгинул навеки в недоступных нам запредельях, как вдруг опять, так неожиданно счастливо появился в своём номере в Венеции! – Услышал Василий в глубине своих мыслей такой знакомый резкий голос Аскелии. Он обернулся, безошибочно определив направление откуда исходили мысли.

Аскелия сидела всё так же, как и в первый раз в своём любимом кожаном кубообразном кресле, свив сильные ноги в красивую косицу, и изящно приклонившись жилистым, но женственным торсом в угол, образованный спинкой и подлокотником. Её медный комбинезон с воротом и рукавами в виде колец падаунгов* вызывающе облегал её цилиндрическое мускулистое тело.

А рядом – в соседнем кресле – сидела прекрасная бело-розоволицая Солана!
– Ты поднял из временных глубин для меня сокровище большее, чем богатства подводных городов луанов, Мастер Сарлазар! – Торжественные слова Ламберта Грина звучали под сводом зала, как рокочущий бой японского барабана – тайко... Воздух в пространстве кабинета сжимался и разжимался, следуя тембру его голоса и сдавливая перепонки.
– Это генное притяжение вывело вас с Соланой на одну ось, мастер Гриан. Я здесь – только выпущенная наугад стрела, не более, – Василий машинально сглотнул, выравнивая давление в голове и ушах. Ему было одновременно удивительно и радостно слышать своё вымышленное имя: звучание его вызывало в нём чувство сказочности произошедшего. Но к счастливой реальности настоящего момента примешивалось пронзительное чувство ностальгии от осознания неповторимости прошлого. Приключения завершились?!
– Ты напугал нас всех! Мы искали тебя повсюду! – Воскликнула в его голове Солана и глаза её заблестели. Она сидела рядом с Аскелией и белое тело её светилось даже сквозь стальные блики её тонкого фольгаобразного комбинезона. Она не переставала поражать Василия томными манящими изгибами, радируя тёплую как свет энергию прямиком в него, – Когда я увидела тебя в галерее отеля, я думала, что моё сновидение увело меня в другое время, в иной мир! Мы уже отчаялись найти тебя, хотя Аскелия и ободряла меня надеждой. Теперь я понимаю, что всегда знала, что наша встреча должна была случиться непременно так, как случилась – ты появишься в месте, где вошёл в первое сновидение, а потом захочешь найти нас и снова придёшь в пограничный мир.
– Что это за место? – Василий всё меньше понимал их. – Где мы сейчас?
– Этот мир – промежуточная реальность, созданная мечтателями, живущими в мире людей – некое идеалистическое пространство, существующее благодаря информационному полю, созданному всеми нами – пограничная зона. Попасть в неё могут только очень целеустремлённые люди и не менее целеустремлённые луаны. Здесь – своего рода перевалочный пункт, где путешественники – луны и путешественники – люди могут перейти из мира земных людей в мир людей-рыб и наоборот. – Прозвучали в ответ мысли Аскелии.
– Но этот мир реален? – не унимался Василий.
– Так же, как реальны твои архитектурные фантазии. Ты же веришь в формы, что создаёшь в своём воображении?
– Конечно да! – Измыслил Василий решительно и в то же время медленно и задумчиво, словно погружаясь под воду и заглядывая тайную часть себя, желая ещё раз удостовериться в правоте того, о чём говорит. – Иначе мои дома никогда не воплощались бы наяву. Я всегда знал, что дом материализуется не изготовлением чертежей, привлечением инвестиций или стараниями строителей, но силой моего воображения: стоит отвлечься, – и тут же останавливается проект, случается недострой, – рушится защитная оболочка непрерывного действа… – Василий проговаривал сейчас самое сокровенное – то о чём часто задумывался, но никогда, ни для кого не произносил в слух, ибо этот факт невозможного, но такого очевидного волшебства есть сокровенная тайна, доступная лишь посвящённым.

Информация, вложенная Автором в произведение искусство, приводит зрителя не только к истокам его философии. Более того, концепции и теории объясняют лишь первый срез – поверхностный. Глубины восприятия творения восходят к философии корней предков. Не стоит теоретизировать о признаках национального стиля. Художник привносит истоки родовых предпочтений через факт своего бытия. Национальная традиция проникает через все финансовые припоны и предпочтения к современным неологизмам неся с собой информацию из древности через генетический код. Так внутренняя философия, взрощенная из древних кодов воспроизводит в зрителе все этапы её создания от верхних ветвей к корням и прорастает, и раскрывается по разному на каждом уровне и слое. Надо только уметь видеть и слышать.
 
Василий вынырнул в реальность из глубин своих размышлений и улыбнулся своей фирменной чеширской улыбкой, с удовольствием созерцая изгибы тел обеих женщин – таких разных по строению и по темпераменту, и по…масти, но одинаково манящих.

– Но почему же, Аскелия, я не находил тебя зеркальным коридором удильщика?!

– Я не могла появиться, ведь, я пропала без вести вместе с тобой. Мне известны способы как защититься от твоих самцовых чар и видения удильщика. Я научила тебя этому! О! Мастер притяжения! – Аскелия улыбнулась задумчиво. – Но я видела тебя. И если бы ты только знал, как тяжело мне было таиться…– Аскелия смотрела на него внимательным взглядом, и в глазах её он угадал ноты женской ревности.

 Василий смотрел на Солану и Аскелию и думал о том, какое эти пограничные, потусторонние, таинственные, чарующие.... – он не мог подобрать для обозначения удовлетворительное для себя слово – женщины обрели теперь значение в его новой жизни?

Что вообще для него лично значит женщина: общение с женщиной, близость с женщиной?

Всякий раз Василий оказывался ошеломлённым той переменой, тем погружением в новую реальность, в которую его приводила каждая. То были действительно невообразимые миры, – миры разные, и без сомнения – захватывающие.

Но в этих путешествиях теперь он ощутил для себя нечто неприемлемое: все они уводили его от сути – были аттракционом, в которым сам он оставался зрителем, созерцающим нечто, что ему предлагалось потребить в готовом виде.

Сила его одиночного путешествия в Свой Мир, созданный им одним, была не сравнима с погружением в мир совместный. Василию нравилась однозначность своего эгоистичного приобретения, когда он в полной мере отвечал за каждый поворот, каждый изгиб, каждую созданную в его воображении форму.

– А, всё-таки, с русалками, да, и с женщинами, лучше не связываться, если дело касается творчества. – Старался не думать он, глядя в улыбающиеся в глаза Аскелии, – Так или иначе, все вы одинаково увлекаете в свои пучины!

Хоть там – и удивительно хорошо!...

5-4-9

–…Ну, вот и всё, разрешите сейчас откланяться. Но для вас, Василий Порфирьевич, мы всегда на связи, – Голос Нувеля снова пробился к нему из глубины миров.
 
Пожимая банкиру руку, Василий, рассеянно улыбаясь, фиксировал вновь всплывающее перед ним происходящее и понимал, что ему теперь так просто не отделаться от новых в его жизни наваждений. Теперь его мечта собирать и создавать свои собственные миры стала судьбой. Давнее томление его превратилось из мифа в материю, в новую жизнь, в Явь, в новую неисчерпаемую возможность творчества.

Василий провожал взглядом удаляющегося банкира, который в этот момент вытолкнул наружу блеснувшую световым прямоугольником плоскость стеклянной двери, обернулся, ещё раз приветственно кивнул ему, и вышел в мир, поющих в бликах солнца гондол. Василий с наслаждением и предвкушением разглядывал стоп-кадр только что оживлённый выходящим Нувелем за огромным прямоугольным стеклом витрины.

Ослепительные блики на телах полированных чёрных дек, пляшущих среди салатово-меловых волн Венецианской лагуны. Горячее марево нимба вокруг высокого купола древней церкви Санта Мария Салюте с контрфорсами каменных дисков-завитков, белые распростёртые тела чаек, то раскачивающиеся, то возносящиеся над волнами, торжественно вернули его в мир – привычный, повседневный и суетливый...

Оркестр гондол, будто только что сделал паузу, и вдруг, раскачавшись синхронно в верх и вниз, грянул о полосатые смычки шестов-брикол свою новую, патетическую, абстрактную какофонию. Симфония жизни продолжалась!

Василий думал о том, что когда он замышляет дом, строит его и, наконец, – входит под сень потолков или сводов его – внутрь, то это действо сродни путешествию в собственный сон. Мысленно рассматривая здание изнутри и снаружи, ты словно включаешься в игру, где каждая комната, и все пространства, развёртываясь одно за другим, раскрывают созерцателю подробную инструкцию о том, какими их надлежит сделать. И вот однажды наступает момент, когда грёзы становятся осязаемыми и архитектор стоит, ошеломлённый реальностью ранее воображаемого! Разве это не чудо?!!!
 
Художник черпает идеи из окружающей действительности и сохраняет их в памяти своего воображения, в созданном им Идеальном Мире. И там – в этом мире – для него каждый раз зарождается и взрастает вдохновение. Созерцание сказочного пространства грёз сродни опьянению под воздействием накопленной творцом внутренней силы. Отправляясь в путешествие в глубины своих Идеальных снов, художник соизмеряет вновь создаваемое наяву с проверенным многократно внутренним образом. Главная задача его – не соврать. Достигнув идеала внутри себя, он уже никогда не смириться с невозможностью испытывать эту идеальную вибрацию своего организма при взгляде на всё, что его окружает. Это несмирение перед отсутствием идеала во всём, порождает в сильной личности жажду преобразований, а в слабой – желание спрятаться от неустроенной дисгармоничной действительности.

Василий не желал мириться с несовершенством того, что его окружало. Он видел, что брошенные зёрна его силы не всегда дают всходы. Глаз, окружённый посредственной формой, замыливался.

Как сильный и бескомпромиссный художник, он искал точной пропорции, идеального соотношения, правильной музыки во всём. Усреднённые решения не могли устроить его. И он отправлялся в странствие по мирам, рождаемым из всего, к чему он мог прикоснуться, в поисках новых соотношений, способных привести внутренний инструмент его тела к идеальной точности восприятия, дабы не ошибаться, насыщая мир яви новыми идеальными творениями. Василий верил, что, привнося в мир яви из снов своих идеальные творения он сможет вместе с другими творцами сделать этот мир лучше, приблизить его к идеальному миру своих грёз.

– Что есть наша жизнь? Что есть мы, и что есть мир вокруг нас: иллюзия или реальность? Кто создал наш мир? Может быть есть художник, который придумал меня, чтобы, затем, я придумал свой мир, и так – множество раз, как слои луковицы, как матрёшка – мы вдеты один в другого и происходим из сновидений друг друга?

Что есть творчество?
 
Погружаясь в мысленный мир, в котором я создаю дом за домом, предмет за предметом, я могу совершенствовать свои творения в идеальной для них среде – там, где они не диссонируют с реальностью, где всё, цельно и гармонично.
 
И только тогда, когда предмет отточен и окончательно сформирован в моём представлении, он может быть выставлен в Мир, который принято считать настоящим. Он прибыл сюда для того, чтобы силой новых вибраций преобразить всё вокруг. Так, художник насыщает явь, созданными во снах саженцами своих идеалов…

5-4-10

…Её прекрасное нежное зево напоминало маленького розового кальмара, меж щупалец которого сокрыт вход для его ключа. Одно прикосновение и отперт перламутровый ларец, а в ларце таится жемчужина, в которой отражён весь мир её вожделенных грёз!

Василий хотел, было, немедленно «прикоснуться к прекрасному», как вдруг головоногое рефлекторно схлопнуло щупальца в бутон, оттолкнулось, и оставило, лишь облако чернил над гладкой выпуклостью белого холма промеж колец её змеино-рыбьих хвостов. Снова и снова раскрываясь и сжимаясь вновь, кальмар устремился к верхней точке прозрачного купола спальни быстро увеличиваясь в размерах….

Всё поле его зрения заполнил огромный, прозрачный глаз с длинными распахнутыми в стороны ресницами. Глаз, не моргая смотрел на всё вокруг, на него сверху вниз. То мгновение, пока Василий вглядывался в отражение зрачка, показалось ему вечностью: казалось, новый мир вот-вот раскроется перед ним во всём великолепии! Но, вдруг, ресницы схлопнулись, вытолкнув его из оцепенелого созерцания. И он, уменьшаясь, кубарем полетел в неизвестность…
 
Василий вздрогнул, как от падения, словно бы под ним развезлась бездна, и, судорожно ища опору, хлопнул вдоль боков по кровати обеими ладонями, резко сел и открыл глаза!
КОНЕЦ РОМАНА