Иван Тургенев в зеркалах Дома литературы

Иван Тургенев в зеркалах  «Дома литературы».

К 200-летию И. С.  Тургенева.

В ноябре 2018 года вся прогрессивная литературная общественность мира отметила 200-летний юбилей Ивана Сергеевича Тургенева (1818-1883).


***

Люблю перечитывать повести, романы и статьи американского классика Генри Джеймса (1843-1916). В его статьях я нашёл идею о существовании «дома литературы» в мировой культуре. Этот символ всемирной литературы мне понравился. Я вынес его в заголовок. А зеркал в этом «доме», как я представляю его себе, должно быть не меньше, чем в Версальском дворце.

Образованные люди давно поняли, что любая библиотека — это местный дом литературы, а любая картинная галерея — дом искусства. Любой Союз писателей — это символический удобный дом литературы с окнами и квартирами. В нем селятся поэты, писатели, критики.

Открытие концепции «дома литературы» Генри Джеймсом имело огромное значение для будущего объединения литераторов в организацию. В 1921 году известный английский писатель Голсуорси создаёт международную ассоциацию литераторов — Пен-клуб и становится ее первым президентом. Вот, кстати, его мнение о Тургеневе: «Если теперь английский роман обладает какими-то манерами и изяществом, то этим он прежде всего обязан Тургеневу (Д.Голсуорси. Собр. соч., т. XVI, с. 399).

В те же годы сознаются первые творческие союзы в СССР. Так была реализована идея объединения писателей в «дом литературы» по Джеймсу. Только дом этот назывался «Домом пролетарской литературы».

 
* * *

Генри Джеймс знал Тургенева лично и считал его своим учителем литературного мастерства наряду с Флобером и Стендалем. Из крупных американских писателей именно он опубликовал немало статей о европейских писателях, и больше всего — об Иване Сергеевиче Тургеневе. Он писал регулярные рецензии на многие произведения русского писателя, как только они появлялись в переводах на европейских языках.

Генри Джеймс много раз виделся и беседовал с Иваном Сергеевичем. Оба дружили с Флобером, Стендалем, Доде и братьями Гонкурами.

Он написал портрет русского писателя: «Тургенев был очень высок ростом, широкого и крепкого сложения, с благородно очерченной головой, и, хотя черты лица не отличались правильностью, иначе как прекрасным я не могу его назвать. Оно принадлежало к чисто русскому типу: все в нем было крупное. В выражении этого лица была особая мягкость, подернутая славянской мечтательностью, а глаза, эти добрейшие в мире глаза, смотрели проницательно и грустно. Густые, ниспадающие прямыми прядями, седые волосы отливали серебром; борода, которую он коротко стриг, была того же цвета. От всей его рослой фигуры, неизменно привлекавшей к себе внимание, где бы он ни появлялся, веяло силой... Дружелюбный, искренний, неизменно благожелательный, он казался воплощением доброты в самом широком и самом глубоком смысле этого слова».

Генри Джеймс восхищался человеческими качествами русского гения: «Он именно такой, о каком можно только мечтать, – сильный, доброжелательный, скромный, простой, глубокий, простодушный – словом, чистый ангел»... Гений Тургенева воплощает для нас гений славянской расы... Обстоятельства заставили его стать гражданином мира, но всеми своими корнями он по-прежнему был в родной почве.

Превратное мнение о России и русских, с которым он беспрестанно сталкивался в других странах Европы, – не исключая и страну (Францию), где провел последние десять лет жизни, – в известной мере вновь возбудили в нем те глубокие чувства, которые большинство окружавших его на чужбине людей не могли с ним разделить: воспоминания детства, ощущение неоглядных русских просторов, радость и гордость за родной язык».

Вот оказывается в чем заключалась главная причина, секрет его стихотворений в прозе, в частности в великой песне, пропетой им великому «русскому могучему языку». Причина — русофобия.

В отличие от некоторых других европейских писателей, не забывавших часто подчеркнуть величие своего таланта, Тургенев «настолько был чужд каких бы то ни было притязаний и так называемого сознания своей исключительности, что порою закрадывалась мысль – а действительно ли это выдающийся человек? Все хорошее, все благотворное находило в нем отклик; он интересовался положительно всем и вместе с тем никогда не стремился приводить примеры из собственной жизни, что столь свойственно не только большим, но даже малым знаменитостям. Тщеславия в нем не было и следа, как не было и мысли о том, что ему надобно «играть роль» или «поддерживать свой престиж».


* * *

Во времена разгула русофобии после неудачных нашествий Европы на Русь в 1812 и 1854-55 гг. Генри Джеймс в пику политикам-русофобам отзывался положительно о России и с восторгом писал о русской классической литературе. Он всегда сожалел, что не знал русского языка и потому читал романы Ивана Тургенева, Льва Толстого и Федора Достоевского в переводах на немецком и французском.

Джеймс привлек внимание европейской общественности к Тургеневу и к русской литературе. Он подчеркивал:

«Наши англо-саксонские – протестантские, исполненные морализма и условностей – мерки были ему полностью чужды; он судил обо всем со свободой и непосредственностью, которые всегда действовали на меня словно струя свежего воздуха. Чувство прекрасного, любовь к правде и справедливости составляли самую основу его натуры, и все же половина прелести общения с ним заключалась в окружающей его атмосфере, где ходульные фразы и категорические оценки звучали бы попросту смешно».

«Настоящий русский интеллигент, он знал и свободно говорил на нескольких иностранных языках, оставаясь при этом русским гражданином мира самого высокого и редкого класса — русским патриотом; ...он превосходно знал Шекспира и в свое время избороздил английскую литературу вдоль и поперек.

И хотя Тургенев более десятилетия прожил в Париже, он писал только русских людей на родине и на русские темы. Генри Джеймс подметил эту особенность в творчестве Ивана Тургенева: «Все свои темы Тургенев заимствует из русской жизни и, хотя действие его повестей иногда перенесено в другие страны, действующие лица в них всегда русские. Он рисует русский тип человеческой натуры, и только этот тип привлекает его, волнует, вдохновляет. Как у всех великих писателей, его произведения отдают родной почвой, и у того, кто прочел их, появляется странное ощущение, будто он давно уже знает Россию – то ли путешествовал там во сне, то ли обитал в какой-то другой жизни. Тургенев производит впечатление человека, который не в ладу с родной страной – так сказать, в поэтической ссоре с ней. Он привержен прошлому и никак не может понять, куда движется новое».

Генри Джеймс не мог не заметить не только бесправных крестьян, и самодуров-помещиков, но и нелепые обычаи русских чудаков.

«Тургенев обладает даром глубоко чувствовать русский характер и хранит в памяти все былые русские типы: дореформенных, крепостных еще, крестьян, их до варварства невежественных самодуров-помещиков, забавное провинциальное общество с его местными чудаками и нелепыми обычаями. Русское общество, как и наше, только еще формируется, русский характер еще не обрел твердых очертаний, он непрестанно изменяется, и этот преображенный, осовремененного образца русский человек с его старыми предрассудками и новыми притязаниями не представляется отрадным явлением тому, кому дороги вековые, устоявшиеся образы».

 

* * *

Генри Джеймс всегда подчеркивал глубокое понимание Ивана Сергеевича Тургеневым социально-политических процессов, происходивших в России. Действительно, русский писатель первым в русской литературе показал русских крестьян обыкновенными людьми в «Охотничьих рассказах». И читатели из паразитических классов и сословий были поражены его смелостью. Они вдруг узнали о том, что их крепостные, слуги и кучера — тоже люди.

Тургенев не просто пишет о русском типе человеческой натуры. Он пишет об огромной пропасти, созданной искусственно между господами и русским народом. Который, кстати, господа и за людей не считали. Во Франции такое политическое противостояние аристократии и народа стало исправляться на сто лет раньше. До буржуазной революции 1789 года французскому дворянину разрешалось пристрелить одного крестьянина после неудачной охоты. А разврат среди высшей аристократии царил такой, что заражал не только своих, но все население безнравственностью, распущенностью и другими дикими обычаями. Кстати, подобные обычаи реакционные силы возрождают в новой бесстыдной форме ныне в ряде стран и на глобальном уровне.

 

* * *

 «Однако впервые Тургенев заставил говорить о себе как автор не сатирических, а подлинно поэтических портретов. Его «Записки охотника», опубликованные в 1852 году, явились, как утверждает один из двух переводчиков этого произведения на французский язык, не менее важным вкладом в дело освобождения крестьян в России, чем знаменитый роман Бичер-Стоу в борьбу за отмену рабства в Америке».

Нетрудно вспомнить, что рабство негров было осуждено американской писательницей Гарриет Бичер-Стоу в романе «Хижина дяди Тома» (1852). Однако фактически расизм продолжался в Америке в форме расовой сегрегации до середины 1960-х годов. Крепостничество в России было отменено в 1861 году. Но только социалистическая революция 1917 сделала крестьян равноправными людьми в русском обществе.

Генри Джеймс тонко подметил, что «рассказы Тургенева, составившие «Записки», кажутся нам не столько страстным произведение на злобу дня, сколько беспристрастным произведением искусства», и что ... ни одно полемическое произведение не было написано в таких не свойственных этому жанру приглушенных, как выразились бы художники, тонах».

Он также отметил, что «Записки охотника» являют собой превосходный пример того, как нравственное содержание придает смысл форме, а форма подчеркивает нравственное содержание. Эта книга ... несомненно, самая привлекательная его вещь».

 

* * *

Тургенев не пессимист, а оптимист, — утверждал Джеймс.

«Читая Тургенева, прежде всего выносишь впечатление, что окружающее представляется ему в безрадостном свете, что он смотрит на жизнь очень мрачно. Мы попадаем в атмосферу неизбывной печали; переходим от повести к повести в надежде встретить что-нибудь ободряющее, но только глубже погружаемся в густой мрак, листаем рассказы покороче в надежде набрести на что-нибудь звучащее в привычном ключе «легкого чтения», но и они рождают в нас ощущение неких сгустков тоски. «Степной король Лир» еще тяжелее, чем «Затишье», «Несчастная» едва ли менее грустна, чем «Переписка», а «Дневник лишнего человека» не освобождает от гнетущего чувства, навеянного «Тремя портретами»…

«Пессимизм Тургенева, как нам кажется, двоякого рода: с одной стороны, он вызван печалью непроизвольной, а с другой – как бы наигранной. Иногда горестные истории возникают из взволновавшей автора проблемы, вопроса, идеи, иногда это просто картины. В первом случае из-под его пера появляются шедевры; мы сознаем, что рассказы эти очень тягостны, но не можем не плакать над ними, как не можем не сидеть молча в комнате, где лежит покойник. Во втором – он не достигает вершины своего таланта; такого рода рассказы не рождают слезы, и мы считаем, что, раз уж нам предлагают просто развлечься, сватовство и свадьба лучше служат этой цели, чем смерть и похороны».

«Затишье», «Несчастная», «Дневник лишнего человека», «Степной король Лир», «Тук… тук… тук» – все эти вещи, по нашему мнению, на несколько оттенков мрачнее, чем вызвано необходимостью, ибо мы придерживаемся доброго старого убеждения, что в жизни преобладает светлое начало и поэтому в искусстве мрачно настроенный наблюдатель может рассчитывать на наш интерес лишь при том непременном условии, если по крайней мере он не пощадит усилий хотя бы выглядеть веселей. Вопрос о черных тонах в поэзии и художественной прозе решается в основном так же, как проблема «аморального». Слишком густая чернота – рассудочна, искусственна, она не рождена непосредственно самим событием; разнузданная аморальность – наносна, она лишена глубоких корней в человеческой природе. Нам дорог тот «реалист», который помнит о хорошем вкусе, тот певец печали, который помнит о существовании радости».

 

* * *

Иван Тургенев не идеальный писатель – утверждал Генри Джеймс: «Во всяком случае, его рассказ о жизни не страдает бедностью содержания: он отдал щедрую дань ее бесконечному разнообразию. В этом огромное достоинство Тургенева; ну а огромный его недостаток – присущая ему склонность злоупотреблять иронией. И все же мы продолжаем видеть в нем весьма желанного посредника между действительностью и нашим стремлением познать ее. Разумеется, будь у нас больше места, мы не преминули бы показать, что Иван Тургенев не является для нас идеалом писателя – да, да, этот выдающийся талант, обладающий редкостным, тончайшим, как утверждают, умением искусно изготовлять rechauffe действительности.

«Но, чтобы иметь лучших, чем нынешние, романистов, нам придется подождать, чтобы мир стал лучше. Мы боимся утверждать, что мир, достигнув высшей стадии совершенства, не даст все же повода к злословию; но вполне можем представить себе, что последний романист будет существом, полностью очистившимся от сарказма. Те силы воображения, которые нынче тратятся на критические выпады, писатель будет отдавать прославлению раззолоченных городов и сапфировых небес. А пока мы с благодарностью принимаем то, что дает нам Тургенев, уверенные, что его манера вполне отвечает настроению, какое чаще всего владеет большинством людей».

Иван Тургенев — оптимист.

«Нам кажется, будь он завзятый оптимист, мы при нынешнем положении вещей давно перестали бы жалеть, что его нет на наших книжных полках. Тот оптимизм, который присущ большинству из нас, ни один писатель не в силах ни развеять, ни подтвердить, зато перед бедами, которые стольким из нас выпадают на долю, бледнеет любой художественный вымысел. Тем, кто живет обычной жизнью, мир нередко представляется не менее мрачным, чем Тургеневу, а в минуты особенно напряженные и тягостные трудно удержаться от иронической ноты, обращаясь к близоруким друзьям нашим, которые стараются убедить нас, что здесь всем дышится легко».

Генри Джеймс подчеркивал, что Тургенев понимал ясно и отчетливо, что жизнь есть постоянная борьба. Ни один романист не создал такого множества персонажей, которые дышат, движутся, говорят, верные себе и своим привычкам, словно живые люди; ни один романист – по крайней мере в равной степени – не был таким мастером портрета, не умел так сочетать идеальную красоту с беспощадной действительностью. В пессимизме Тургенева есть какая-то доля ошибочного, но в стократ больше подлинной мудрости.

«Жизнь действительно борьба. С этим согласны и оптимисты и пессимисты. Зло бесстыдно и могущественно, красота чарует, но редко встречается; доброта – большей частью слаба, глупость – большей частью нагла; порок торжествует; дураки занимают видные посты, умные люди – прозябают на незаметных должностях, и человечество в целом несчастно. Но мир такой, какой он есть, – не иллюзия, не фантом, не дурной сон в ночи; каждый день мы вступаем в него снова; и нам не дано ни забыть его, ни отвергнуть его существования, ни обойтись без этого мира».

Великие слава американского провидца!!!

А разве мы, 150 лет спустя, живем в лучшем мире сегодня?

 

=============================================

Примечание

Все цитаты взяты мною из статей Генри Джеймса о Тургеневе, включённых в приложении к его роману в русском переводе «Женский портрет».