Необыкновенная обыкновенность

Бурлила темная, почти черная река , и рождала волны , гоня их на хлесткое столкновение с брусчаткой каменных стен канала. Местами мусор прибивался к его вертикальной облицовке и повторял нервное колебание темной воды, то подымаясь, то снова опускаясь.  Горели желтые фонари, иссиня-черная пелена неба уже прокалывалась редким звездным светом, долетающим из безжизненного пространства сюда, где есть жизнь за миллионы километров от нас и лаял нападками ветер, гуляющий по вечернему городу,  шевеля полы бледно-коричневого пальто, да прибивал серую ткань брюк к лодыжкам. За спиной ощущалась вялая суета жизни, постепенно сходящая на нет и Рэндольфу нравилось стоять никем не замеченным возле канала, оперев руки на чугунный парапет. Холод от этого прикосновения пробегал от пальцев рук по всему телу, редкое, будто электрическое поддергивание которого сопровождалось мурашками . Но в то же время необычайный жар от возбуждения  плавил сухие мысли в голове и выступал в виде пота на лбу. Красота этого момента, его почти кабальная совершенность довлела над разумом и влажные глаза Рэндольфа, часто моргая не отрывались от воды...  Необыкновенная обыкновенность.
Сейчас ему уже было трудно вспомнить как давно его внешность и образ жизни  по каким-то неизвестным никому законам слились в единые миазмы душевных мук. Он обладал  какой-то естественной особенностью быть ничем не примечательным в разном скоплении людей. Будь -то оживлённое уличное движение на Палмеринг-кросс или тихая малолюдная улочка, очередь за пирожными или в муниципальную клинику, везде его невзрачная внешность и манера одеваться были гармонично неброски, парадоксально тусклы и, что самое странное-  весьма кстати. Серый кирпич улиц, гладкая синева асфальта или различные оттенки зелёной листвы, если конечно в этом месте вообще росли деревья - все это не только служило общим планом, когда Рэндольф находился здесь,  но и, наоборот, оттягивало весь фокус внимания на себя. Обстановка окружающих его людей, вещей, предметов и явлений поглощала его зыбкий образ и сторонний наблюдатель в виде случайного прохожего скорее обратил бы взгляд на разнообразное наполнение и  общую панораму улицы, чем на присутствие здесь Рэндольфа.
Это постепенное понимание стало приходить к нему неосознанно, будто он открывал новогодний подарок с той осторожной медлительностью, украдкой улавливая очертания содержимого и гадая что же это  могло быть, до последней минуты не догадываясь о том, что внутри..
И по мере возрастания интереса к самому процессу этого открытия его удивляла не кровоточащая горечь восприятия оного, а некое стоическое принятие безысходности. Рэндольф был, говоря языком живописи, художественно лишним и одновременно с этим технически нужным мазком на картине, отсутствие которого мог заметить лишь искусный из искуснейших мастеров.
Однако перед выходом из дома он часто задерживался в прихожей перед старым большим зеркалом и подолгу всматривался в него, всякий раз не находя никаких резких изменений в своей неприметной обыкновенности, разве что снова стало меньше и без того редких волос, да затемнилась серость кожи, будто прилипшей к костям черепа. Он одновременно и принимал все это как должное, считая любые кардинальные изменения крайне невообразимыми, и силился найти такую зацепку, деталь, очерк, если позволите, за который была вероятность зацепиться и удержаться чуть больше секунды чужому взгляду. Но привыкший к неприметному постоянству взгляд ничего подобного не находил. Необыкновенная обыкновенность, думал он и нередко спрашивал себя о практической пользе такого свойства.
Он вопрошал свое отражение , следя за шевелением сухих и бледных губ,  зачем ему эта неприметность. Любая особенность или дар, по его мнению, никогда не давались человеку просто так, по факту его появления на свет. Генетически заложенные они всегда требовали развития, постепенного совершенствования, но его особенность, почти талант, сама, без его участия, достигла кажется своего пика развития.  Человек практичный и аккуратный, Рэндольф искал своему открытию применение.  Например , он мог бы стать тайным агентом и носить государственные секретные сведения по городу, совершенно не привлекая внимания и даже не прибегая к изменению внешности, не прячась проносясь в своем бледно коричневом тонком пальто нараспашку по нагруженным станциям подземки. Просто и легко сновать в открытую по главным улицам города, толкая полисменов и даже не извиняясь перед ними! Пересекать проспекты, автострады, границы, города и океаны и все также оставаться мастером своей покорной невзрачности.   Воображение рисовало ему определенные романтические картины, словно бы выкроиные из шпионских романов уходящего века, где каждый эпизод, каждая деталь были всякий раз подвластны его неизменному сценарию. Прозаичное начало всегда имело поэтичную концовку, менялись лишь второстепенные герои и мир снова был спасен благодаря ему - незаментому и неприметному секретному агенту Рендольфу Стивенсу...
 Засиживаясь в рабочей обстановке он часто предавался таким приятным фантазиям ,порой совсем не замечая времени, собственно как и время не замечало его, а приходя  он снова становился пред зеркалом и вглядывался, ища изменения. Дома он часто осматривал свой скудный гардероб и отмечал его аналогичную неприметность. Ему нравилось раскладывать вещи на кровати, на полу, на тумбе, на обеденном трехножном столе своей квартиры и не находить в них стиля, отголосков моды. В этих одеждах преобладал серый, бледно-коричневый и какой-то потертый бежевый, образуя цвета несуществующего флага его собственного , никому не заметного мира. Как долго он изучал это мир, являсь его органическим элементом!  День за днем, неделя за неделей...Как давно это началось?  Непроходящее чувство витающего в воздухе какого-то ответа не давало покоя, оно металось подобно зверю в клетке, желая стать бесплотной материей и просочится сквозь прутья решетки.
Но всего лишь какой-то час назад, когда он как всегда сидел дома за столом, читая книгу, заскрипела полуоткрытая оконная рама от давления ветра и приоткрыла одну створку. В дом ворвался воздух улиц.. И , отложив чтение, Рэндольф застыл неподвижно , закрыл глаза и  уже мысленно не поддававшийся счету раз шагал  по насыщенной и всегда бурлящей жизнью Палмеринг - кросс.  Перебирал в памяти витрины магазинов модной одежды, а далее, свернув на 36-ю Авеню останавливался и  наблюдал через окна салонов красоты за работой парикмахеров, создающих на головах клиентов причудливые и аккуратное прически. Какие это яркие и привлекательные улицы со множеством современных технологичных вывесок и широкоформатных рекламных плакатов, с которых на тебя смотрели красивые и неподвижные модели, застывшие в элегантных позах. Люди на них были в полтора, а то и в два  раза больше размеров обычного человека. Стать бы вот таким, "вполтораразабольшим", - думалось Рэндольфу, - и одной только своей грациозной неподвижностью манить взгляды проходящих мимо людей..   Створка рамы приоткрылась больше и ветер шагнул в комнату  вечерней мартовской прохладой и взъерошил его волосы. Донесся запах сигаретного дыма и хлеба, а потом улица заговорила с ним. Он слышал ее шумное перебивающее друг друга многоголосье и книга выпала из его рук, упав на серый свитер, купленный семь лет назад у торговых рядов железнодорожного вокзала. Только эта кричащая яркими красками улица говорила с ним, замечала его и принимала его невзрачную сущность. И было что-то ядовитое в этой странной  гармонии красоты и блеска и необыкновенной обыкновенности Рэндольфа. И он уже не помнил всего прочитанного, выпавшая из рук книга выплюнула закладку и номер страницы, на котором прервалось чтение стерся из памяти.  Он вскочил, набросил свое тусклое пальто и выбежал на мокрые тротуары блестящей Палмеринг- кросс. И уже не в своих фантазиях, а наяву он шел по этой красивой улице и останавливался перед витринами закрывающихся магазинов одежды, жадно впитывая в себя разнообразие цветов и красок тканей. Затем кинулся бегом на 36- Авеню и заставал парикмахеров за стрижкой последних на сегодня клиентов. Ветер по-прежнему был с ним и как сладко издавала улица непонятные шумы, язык которых ему кажется стал понятен. Он нес в себе тайну своей невзрачности, секрет своей незаметности и видел, как прохожие не замечают его, но тайно ликовал, кажется найдя ей наконец практическое применение, но выразить это не хватало слов. Пускай эти люди вокруг него были любезны тогда, когда он сам обращался к ним, словно махая руками и крича "Вот он я" Посмотрите на меня", в противном случае мир людей не вглядывался в эту маленькую точку на карте мира, именуемую Рэндольфом Стивенсом. И когда разгульный ветер стал приносить с собой капли воды и нахально, издеваясь, брызгать им в лицо Рэндольфа, тот услышал в нем громкую песнь реки и барабанные дроби волн о стены канала. Как быстро у него устали ноги!  Он поймал себя на мысли, что бежит по ровному асфальту проезжей части, что машины, объезжающие его совсем не сигналили. Дышать глубже! Глубже дышать этим холодным и влажным воздухом!  Опереться о парапет канала! Река шептала какие-то диковинные руны, а поддакивающий и сопровождавший его ветер соглашался с каждым произнесенным ею звуком и подгонял грязные волны темных вод.    Ответ был в его бесчисленно-одинаковых фантазиях, а он, не замечая его, слепо спасал не  мир,  как герой  из выпавшей на на пол книги, а себя. Себя от самого себя.  Здесь, в этом самом месте голоса улиц, шепот реки и вой ветра слились в единую песню, слова которой он давно пытался понять и до боли сжимая чугунное заграждение наконец осознал, что нужен этой улице, этому городу, небу, миру, что он тот самый невзрачный и технический важный взмах кисти художника, без которого что-то надломится, что-то в непостижимом механизме жизни расшатается и неведомые человеку процессы произойдут по новым законам.   Рэндольф вскочил на парапет и попытался выкрикнуть эту мысль, сошедшую на него полным озарением, но подошвы ботинок заскользили по гладкому металлу и он, потеряв равновесие рухнул в темные воды реки, туда где каменные выступы остроконечными копьями торчали из черных вод канала....
Иссиня-черная пелена неба все так же прокалывалась редким звездным светом, долетающим из безжизненного пространства сюда, где есть жизнь за миллионы километров от нас и ветер уже не лаял, а тихо поскуливал между чугунных столбиков парапета. Горели желтые фонари и лишь один из них удивленно моргнул в тот момент, когда человек в бледно-желтом пальто упал вниз. Казалось он один заметил это странное происшествие, но остался  неизменно освещать набережную, хотя, кто знает, быть может ему хотелось воскликнуть " Какая необыкновенная обыкновенность!".