Все ушли, а я осталась

1. Туфли. Как я познакомилась с мужем
В комитете комсомола. Был такой бонус у позднесоветской молодёжи — козырное место встреч и знакомств. Здесь водились самые весёлые, самые успешные. Отменные, калиброванные безобразники.
Саня был тогда ещё коротко стрижен, на чёрной курточке красовалась какая-то самодельная нашивка на английском, и я, по своей неукротимой привычке надо всем стебаться, ядовито придралась к надписи.
Распинаемый мной парень сидел у комитетского стола на корточках, печально склонив голову на сложенные на столешнице руки, не предпринимал даже попытки защититься и смотрел на меня снизу вверх из-под размашистой брови. Похожие крылатые брови  и светлые глаза я уже видела. В городе моей юности.
Эти не стоили внимания.
Я ещё долго его не замечала. Не то что демонстративно не замечала, а в исходном смысле — мой мозг не давал зрительному нерву обрабатывать эту информацию. В моём сознании толпились другие мужчины, я была страшно занята: каждый вечер, в те томительные часы , когда постовые памяти не позволяют тебе переступить границу сна, я заботливо перебирала милые кости недавнего прошлого (ого! Я была пронзительно молода, но прошлое нисходило едва не к палеозою) и поудобнее  рассаживала эти скелеты  в шкафу.
Однажды (ну, конечно, не однажды) я зашла в клуб переговорить с руководителем, и внизу (был верхний, гостевой, вход  и нижний для сотрудников, с обратной стороны, там, где гардероб, получалось — в полуподвале)  на одном из узких диванов вдоль стены увидела заросшего Саню. Копна смоляных кудрей и рыжеватая, с искоркой медно-красных волос, бородка. (Такими же неожиданно рыжими окажутся колечки волос там, куда вам заглядывать не надо.)
Он лежал руку под голову, ноги крест накрест в высоких кожаных кедах, пола распахнутого джинсового плаща свисала на каменные плитки. Окликнул меня. Прожёг цыганским зелёным глазом.
Встретившись с Дрогиным, я пожаловалась на развязного посетителя, явно подзадержавшегося с ночной дискотеки.
- Так он работает здесь, - удивился Дрогин.
Между прочим, это у него на квартире мы сидели, когда договорились с Саней до ЗАГСа.
В тесную кухню тогда набились человек до десяти. Кроме хозяев, ещё чета Баровых, Нина из книжного… Обсуждали свежий альбом какой-то западной группы.
Не знаю, как перескочили на шмотошную тему, и я сказала, что хочу красные туфли.
У меня был умопомрачительный костюм, который я затем случайно порву на юбилее у свёкра.  А вот достойной обуви к нему не имелось.
Стали вспоминать, кто где видел что-то подходящее. При позднесоветском дефиците всего это было непросто.
- В свадебном салоне в витрине стоят, - сказал Саня.
- Вот это ход! - ахнул Дрогин, по-видимому, уже тогда посвящённый в Санины сердечные раны.
- Там же только по загсовским талонам продают. Надо заявление вначале подавать.
Переключились на тему, кого из знакомых парней можно так использовать.
- Так давай я с тобой схожу, - предложил Саня.
- Точно?- переспросила я. Мне очень, очень нужны были эти туфли.
До ЗАГСа мы шли ещё несколько месяцев. Но красные туфли послужили началом наших отношений.
В тот вечер, вернее, в четвёртом часу утра, Саня проводил меня до дома. В ушах у меня уже стояли все слова, которые я услышу от родителей, и я сказала моему спутнику:
- Извини. Не сегодня.
Это прозвучало как обещание, и Санька летел через наш панельный район в свой старый центр и взбежал на последний этаж сталинки, не помня себя от сбывающейся мечты. Ну, так мне рассказала потом его мама.
2. БЕСПРИЮТНАЯ ПЛАНЕТА
Наша «брачная» ночь случилась в проходе за сценой клуба с космическим названием. На суконную обивку пола был брошен просторный Санькин джинсовый плащ.
Я думала, что Санька прожжённый, ужасный бабник, и побаивалась его разочаровать. Мы срывали друг с друга одежду в темноте, и вот  его пенис втиснулся в меня и уткнулся в  боковую стенку нутра. Это было достаточно больно. Не имея возможности рассмотреть, как оснащён мой любовник, я в непроницаемом мраке закутка, закрытого с двух сторон  пологами тяжеленного сукна - чтобы можно было крутить киношку днём - строила всякие ужасные предположения и пришла к выводу, что орудие любви у него искривлено.
Но наконец всё пошло как по маслу, и я заранее смирилась с таким пикантным изъяном, ведь работал поршень исправно.
Затем мы забылись сном, а разбудили нас шаги и голоса — сразу за тяжёлой дверью, о которую я пару раз ночью стукнулась головой, располагалось широкое крыльцо семейного общежития,  жильцы спешили на работу и вели малолетних отпрысков в садик.
У меня, между прочим, тоже начинался рабочий день. Я всюду таскала на плече большую сумку вместо дамской — даже не спортивную, а дорожную, так что была во всеоружии после ночевки в любом месте (я про короткие командировки, а вы что подумали, фу!): зубная щётка, бельё, какая-нибудь кофточка, пара томиков, чтоб не скучать в дороге (до третьего рудника, за новости с которого отвечала как раз я, шла долгая, долгая дорога через лес, но иногда я просто вслушивалась, о чём в автобусе говорят шахтёры, вникала, чем живёт привилегированный рабочий класс, за месяц легко поднимавший четыре зарплаты моего отца, главного специалиста в большом тресте). На дне этого галантерейного колодца валялась косметичка и леденцы от укачивания. Блокнот, понятное дело (чуть позже диктофон), какие-то дурацкие сувениры (вы уже решили, что я бесчувственная сука, но я была крайне сентиментальна, а если вы не верите, то идите на хер).
Я умылась, накрасила заново ресницы, поплевав в чёрную коробочку с восковой тушью, осмотрела шею — самое предательское место, глаз да глаз за ним —  убедилась, что шарфик не понадобится, и выпала на свет божий через служебный вход.
Редакция находилась кварталом ниже, и я успевала в кафетерий в гастрономе в цоколе соседнего дома; только там можно было выпить кофе и ещё - за особую цену, разумеется - разжиться чудесными зёрнами или свежесмолотым порошком, его нам выдавали в  кулёчках, свёрнутых из полстранички «Огонька» или целой - «Работницы». Периодику выписывали все, в том числе и жрицы торговли.
Но как же хотелось спать!
Пока я клевала носом под заинтересованными взглядами старших коллег разной степени замужности, мой будущий муж всласть отсыпался на кожаном диванчике в клубе. До полудня точно он мог не беспокоиться.
     Тем же вечером я убедилась, что жить мне предстоит не с чудовищем. Хорошей лепки, скульптурный орган, небольшие крепкие ягодицы, красивые мускулы ног.
   Просто густые потёмки нашего ночлега и неопытность. Несмотря на демоническую внешность обольстителя, муж мне достался девственником. Что я очень ценила. Нулевая практика с лихвой возмещалась крепкой теоретической подкованностью, наши первые месяцы  муж изумлял меня изощрённостью коитуса, видно, что там были проштудированы все ротапринтные издания, посвящённые технике секса.
Которого в стране, по официальной версии, в то время не было.  И только устрашающие плакаты в женской консультации открывали страшную правду: мужчины и женщины таки совокупляются. Обеспечивая работой венерологов, абортарии. И, к счастью, роддома.
   О том, чтобы привести избранника домой, не было и речи. Мы скитались по всему городу, периодически спали на редакторском длинном столе, благо редакция тогда находилась не в заводоуправлении, а в двухкомнатной хрущёвке на втором этаже; за стенкой на этой же лестничной площадке, в такой же квартире, размещалась фотогруппа. У каждого сотрудника был свой ключ.
    Бедный бедный полированный стол для планёрок в кабинете редактора! Чего он только не вытерпел! Редакторша, перезревшая крючконосая дама, с фамилией выскочки из французского романа,  окаменела бы, как дочери Лота, если б пришла в неурочный час и случайно взглянула на эту Гоморру.
     Иногда мы устраивались на чьей-нибудь даче в садовом домике, любили друг друга на лесистом берегу Камы, давя поочередно своими худыми спинами чернику или голубику. Комары и прочая лесная мошкара были и рады добыче, и возмущены    гибелью собратьев под нашими лопатками, затылками, ступнями и так далее. Жалили неистово. Но похоть злее. Поэтому побеждала.
Несколько раз ночевали в тесном теплоходном трюме, почти доверху набитом пробковыми плотиками и оранжевыми спасательными жилетами. Однажды, вылезая из трюма, я споткнулась взглядом о свою тётушку, которая со своим конструкторским бюро плыла на выходные за грибами...
     Иногда будущий муж, когда его мама бывала в отъезде, тайком проводил меня к себе, мы вели себя предельно тихо, чтобы невзначай не разбудить Санькину бабушку. Зажимали друг другу рты и старались, чтобы кровать не сильно била в стену полированной спинкой.
     Я помню, как его бабушка поймала нас в ЦУМе, через дорогу от их дома; забыв об опасной близости, мы тусовались там в отделе грампластинок и Санька вдруг увидел Наталью Васильевну. Она шла со своей подругой, аккуратной немочкой из сосланных, Региной Яновной, и они обе были заинтересованы разглядеть, что за девушка рядом с их обожаемым мальчиком. Но обе оказались беспомощны без очков.
    Я рванула вниз по лестнице, а Наталья Васильевна встретила вернувшуюся из поездки Эрну Эдуардовну докладом, уж не знаю, насколько подробным. Так что, когда мы сняли - после долгих поисков (никто не хотел пускать нерасписанную парочку) - комнату, женщины Санькиной семьи были уже морально готовы принять факт, что мальчик вырос.
 
3.  ВСЕ УШЛИ, А Я ОСТАЛАСЬ
Санькина мама вручила ему большую подушку и комплект постельного белья и велела наведываться в гараж за закрутками.
- Живёшь  с женщиной - корми её, -  напутствовала сына моя прекрасная будущая свекровь.
Но ели мы всё равно в столовках. Потому что любую свободную минуту без квартирной хозяйки использовали по прямому назначению — то есть самозабвенно трахались.
Я поняла, что вытянула счастливый билет — мне был гарантирован пожизненный бодрый секс. Кто ж знал, что нашему браку отпущена  лишь четверть века и последнюю гормональную бурю, этот девятый вал женской сексуальности, я переживу в одиночестве! А тогда  я  лишь с некоторой боязнью ждала: в чём же подвох?
Подвох был и проявился, когда первая страсть — та самая, когда вас ничто не может расцепить друг с другом, как нельзя оторвать влажную руку от оголённого провода, пока кто-то не догадается отключить рубильник — была более-менее удовлетворена.
У них это называлось «бегать». Бесконечный сёрфинг по городу — там пластинку обменять, там завернуть на репетицию к знакомым музыкантам послушать новый саунд, а команд в городе много, да; туда съездить купить за невъебенные деньги пару микрофонов «Шур», здесь посидеть пивка попить, а сегодня работаю дискотеку, а вчера у друга засиделся, а позавчера джем-сейшн был, ты ж сама не пошла; ну ты чё, родная, ты ж тоже любишь Майка и Гребня, и Эмерсона, и, мать его, Лейка, и Палмера иже с ними. Вот, новый пласт достал, сейчас поставим.
   У меня не было одиноких вечеров: в городе есть поэты, музыканты, художники, целая профессиональная театральная и даже балетная труппа - прекрасное наследие эвакуации, социологи, музейщики, врачи… Тебя все знают, тебе везде рады, нам есть о чём поговорить и мы не расходимся допоздна.
   Но если ты при этом красивая сочная баба, тебе трудно ждать своего Одиссея, когда он там сегодня вернётся из дальних странствий в трёх или четырёх кварталах от дома.
Спасало материнство. Подрастала дочь. Не умея быть мужем, Санька тем не менее был превосходным отцом. Дочь повторяла его словечки и замашки.  У них были свои совместно придуманные игры, свои секреты; папа, ведя дитя на прогулку, разрешал набивать карманы доверху камешками, безусловно, это была крайне необходимая вещь, оставалось только объяснить этот очевидный факт маме. Были забавные моменты, когда логопед  (дочь мило картавила, как и папа) велел читать стишки со словами на «ррр». Папа читал: «Тава-тава-тава-ва, поднимайся, детвова!  Поднимайся, детвова — в детский сад идти пова!» Дочь старательно повторяла за ним: «Туву-туву-туву-ву — поднимаем детвову».
Я кисла от смеха.
Затем мне надоела эта весёлая, но бесполезная самодеятельность, я взяла дочь за ручонку (под протесты мужа) и отвела в стоматологию, где ей подрезали уздечку под языком.
У нас были две, ой нет, три, нет, четыре бабушки, если считать и пра! Мама переживала развод, и мы договорились, что внучка  скрасит ей будни, детсад был в мамином дворе, и у нас не нашлось аргументов не разрешить (сейчас я бы ни за что этого не позволила). В выходные свекровь таскала дитя на занятия хора в ближнем ДК и на посиделки хора после репетиций, а ещё в расписании  были лыжные прогулки.
У нас образовался не вагон — целый состав свободного времени, и мы с мужем гоняли его немыслимыми маршрутами. Иногда пересекаясь на какой-нибудь тусовке, куда приходили порознь.
В тот раз мы праздновали Санькин день рожденья  в огромной квартире его матери. Набилась большая компания, среди гостей доминировали рокеры. Я всё время выбегала в кухню присмотреть за мясом (моя кулинарная манера готовить мясо с фруктами и алкоголем — себе в бокал и на сковородку — гремела в компаниях, муж страшно гордился). Тем временем всё больше пустых бутылок отправлялись со стола на пол. Муж мой имел несчастную способность крепко  хмелеть от первой рюмки и быстро превращался в карандышева (хотя патлатые и отвязные, как мой муж, рокеры вряд ли помнили этого персонажа из школьной программы). Естественно, в компаниях находились свои паратовы и вожеватовы. По общей бедности бытия не водились только кнуровы.
И вот один такой вожеватов всё выходил за мной в кухню поболтать, покурить, прикоснуться и, наконец, пососаться, пропихивая мне в рот свой сладкий от ликёра язык.
Возвращались в комнату мы по отдельности, барабанщик группы со сладким названием (не скажу каким, зачем ворошить прошлое?) нёс  тарелки, но все, видимо, всё понимали, бедный мой муж.
Конечно, он не позвал меня трахаться. Чинно пригласил послушать «Джизас Крайст Суперстар» в большой компании. Эндрю Ллойд Уэббер всегда отличался тем, что вытеснял из вашего существа всё начисто - невиданной, не здешней гармонией звуков, да вы и сами знаете. Я точно была не здесь, в двухкомнатной квартире жены моего соблазнителя, а в песках и скалах Галилеи.
  А потом все ушли.
А я осталась.
Конечно, это было глупо - никаких новых впечатлений; не окрашенная чувством, связь оказалась довольно бесцветной. С ритмом у ударника было всё хорошо, но прочее не заслуживало моего мимолётного позора.
И вообще это было против правил. Кто ж изменяет с барабанщиком?
Классика жанра, как у Майка, требовала  спать с басистом и играть в бридж с его женой.
У меня водился знакомый басист, с чьей женой мы раскидывали картишки иной раз, но там всё было чинно — я их поженила и затем крестила их дочь.
Когда я вернулась домой ранним серым утром майского дня, Саня встретил меня на пороге. Он был в ярости. Я плеснула в него лимонадом, защищаясь. Попало на курчавый живот и красные «боксёры».
Он порвал их на себе и бросил на наш выкрашенный белым пол (мы это вместе придумали, с кофейными стенами выглядело круто, свежо и не по-советски), где уже загустевала липкая сладкая лужа.
- А ты мне, собственно, кто? - бросила я в это злое лицо ещё более злую фразу.
Днём мы потащились в ЗАГС подавать заявление о свадьбе.