Дело епископа Гульвера

Скажите, пожалуйста, что человек с такой фамилией может делать в православии? Но Сева делал, и про него можно сказать, что он как это не парадоксально был настоящим русским человеком. Правда, русскость его началась с рождения:  собственно Кульвер был его отец, а мать даже вроде бы была дальней родственницей самого Столыпина. Да и папа "подкачал" стал ходить в церковь исповедоваться и причащаться. Это для доктора наук, филолога по русскому языку, просто какой-то нонсенс. И папа, который не скрывал своих убеждений,  быстро прославился у своих коллег. Сначала его просили прекратить  это безобразие и верить в душе, но постепенно стали принимать меры:  убирать с ответственных должностей. Быстро опустили до старшего научного сотрудника, к тому же он уже стал стареть. Да еще завязался с Кириллом Крановым, издававшим газету "Православную Россию", и впоследствии осужденным за  антисемитизм. Коллеги не могли перенести такого предательства и предали  отца Севы. Отец смирился и стал работать дворником, продолжая свою линию. В один прекрасный день, отца, уже прославившегося в печати, нашли мертвым на рабочем месте.  Однажды, в  церковной биографии Севы произошёл неожиданный поворот. Сева с другими такими же начинающими православными-алтарниками разгромил похабную, мерзкую выставку в Манеже.  Проснувшись на следующий день, он заметил, что стал наголову выше всех остальных. "Погром" - и много другого нелестного и гневного было сказано об их "инсталляции", но Евсевий реально стал смотреть на окружающих  свысока. Не сочтите это за выдумку, многие, конечно, таки посчитают, но церковная жизнь Евсевия после этого стала налаживаться. Хотя согласно традиционным представлениям на  карьере после столько такого проявления непримиримости, должен был поставлен и жирный крест. Но все случилось по-другому. Кончил он семинарию и академию,  и понесло его куда-то вперёд и через несколько лет он стал не только священником, но и епископом. Бывают же ещё в этом мире чудеса. И он был не только ревностным епископом, но при этом даже реальным монахом, не только не ел мяса, но ни выполнял монашеское правило для мантийного монаха. Ложе, на котором он спал, было жёстко, трапеза скудна. И он уже возвышался над всеми на пару голов, а по отношению к духовенству аш на несколько. Но потом пришло время налаживания отношений и умолчаний. И Евсевий стал заметно мельчать. А дело происходило так.
Гульверу стали говорить то и то, что лучше вот об том ничего не сказать, а об этом  лучше вообще не вспоминать. Как-то он буркнул что-то против любимой темы того времени - толерантности. И этот шепот вызвал рокот моря прогрессивных людей, и Гульверу сказали, что лучше придерживать язык, а то засунут его в какой-нибудь ящик, возможно очень долгий если не вечный, и оттуда церковь не будет слышать его столь необходимого ей голоса. И Гульвер стал замечать, что начался какой-то незнакомый для него процесс: он стал уменьшаться в размере, а все окружающего странным образом увеличиваться. В детстве он иногда замечал, что раньше было велико, сегодня становилось нормальным. Влезая в старые тапочки, он обнаруживал, что они ему стали почему-то маловаты. Теперь пошел обратный процесс: он  стал замечать, что все вокруг стало великовато, а в тапочках, казалось, можно с головой утонуть. Велики стали не только одежда, облачения, и даже любимая ручка, которой он детства с любовью записывал свои мысли в тетрадку. Даже Евангелие, которое он каждый день брал с полки, чтобы прочесть дневное зачало,  становилось для него огромным, и в какой-то момент он понял, что надо заменить его на какое-нибудь карманное, легкое, изданное каким-нибудь протестантским издательством, к счастью не сокращенное и не переделанное. Все окружающие предметы близкие ранее, становились теперь далекими.
 Как много прекрасных слов было сказано в то время о роли Церкви, о том, что Церковь должна нести свет в мир, без устали миссионерствовать. Выступать по телевизору и радио. Какой был ужас! Церковь не пускали в телевизор, и тогда, очевидно, многим ее представителем было что сказать. Но, вот пустили, стали говорить, и почему-то верующие люди, если и имели телевизор, поспешили его выключить или переключить на другие каналы. Некоторые, самые умные, стали говорить о необходимости для церкви взаимодействовать с государством. Другие, более образованные, вспомнили об Императоре Юстиниане, о теории симфонии в деле взаимодействия царства и церкви. Только там государство жило по христианским законам, а нынешняя-то Россия была светским государством со свободой вероисповедания, и исповедания ничего, и с прочим либерально-демократическим грузом, тянувшим это государство ко дну мировой истории и главное с незакрытыми вратами, ведущими в преисподню. Но, говорили, что на это не надо смотреть, мол, Бог и патриарх все устроят, а извращенцы это тоже люди, надо  работать с ними, нельзя их осуждать, а надо воцерковлять и вести ко Причастию. Содом с Гоморрой устарели, там теперь целебное, но, к сожалению, до сих пор, мертвое море, которое надо было бы прогрессивным людям оживить, заодно восстановить исторические содомы и гоморры.
 После того, как откопали кости каких-то бедолаг подле Екатеринбурга,  и велено  было умолчать об их отношении к царской семье ради церковного "мира", и на повестку дня снова вернулось непротивление властям, Евсевий поутру вообще не смог слезть с кровати - он стал лилипутом. Казалось бы, какая мелочь: только умолчать, да и как какая, в сущности, разница: те кости или нет. Это же не догматическое учение, вероучения не касается. Ну побудут  немного истинными, а потом разберутся.
Однажды Гульвер вообще не смог слезть со ставшей высоченной кровати. И позорно был вынужден звать на помощь иподиакона, человека тоже низкого роста, но все же не лилипута, как он. Тот пришел и помог Гульверу, но при этом усиленно прятал предательскую ухмылку.  Когда Гульвера спустили на пол, он реально оказался под кроватью и ему открылся другой, удивительный мир детства.
Кстати, при проявлениях этих странных законов духовного мира более всего страдали епископы. Епископы оказывались меньше всех, так как был большой разрыв между церковными обязанностями т реальностью. И он увидел коробку с кубиками и другими детскими игрушками. Среди них и маленький паровозик и мишка, почти со стертой шерстью. Гульвер взял этого потерявшегося мишку и вернул его наверх, на свое привычное место, с которого он упал и потерялся под кроватью. Увидел он и детскую книжку "Сказки" Пушкина, со слегка порванной супер обложкой. Мама, чистая женщина, преподавательница русского языка и литературы, читала ему эти сказки, чтобы привить ребенку чувство прекрасного. "Из-за острова Буяна в царство славного Салтана..." Эти строки как мантра въелись в его память. Пушкин, Достоевский, Чехов. Русская литература, чистая как июньское небо в Подмосковье. Может, не очень церковная, порою с точки зрения самых строгих ревнителей благочестия, но все же впитавшая в себя мысли, надежды, идеалы верующих людей сохраняла столетия чистоту, любовь к Богу и человеку и правду. Он понял, насколько много она участвовала в формировании его как личности, как человека. И похоже больше, чем искаженный церковный чин, который он наблюдал с раннего детства, с небрежными священнослужителями, соревнующимися в пении, более привязанными к кадилу, чем к Евангелию. Вначале ребенком этого, конечно, он не видел, не понимал, а в зрелые годы стал ощущать эту экспансию мира в духовную сферу. А литература была выверена очищена от всего лишнего , не оторвана от земли, но все ж под не бом. Какое отношение  пластмассовый паровозик и стертый мишка могли иметь отношения к христианству? Они имели отношение только к искреннему, чистому и детскому А это более всего имеет отношения к христианству. И что-то перевернулось в карлике Гульвере, он стал жить чистотой. Решил вычеркнуть все лишнее из своей священнической биографии, отодвинул всякое разное совершаемое для "пользы" церкви. А ведь некоторым владыкам некоторые дерзали относить слова: Он спас церковь! Для пользы церкви надо было иногда соглашаться с проектами дорог идущих не только через храмовую территорию, но и прямо через собственно храм. Во время поветрий. Надо было более надеяться на достижения гигиены, чем на помощь Божию И ему представлялось как кто-то наверху говорит, ну раз надеетесь на спирт и маски, то зачем вам надо помогать. Придерживаться линии независимости церковной организации от государства. Строить храмы, там , где этого добивались верующие. На приходском уровне по-тихоньку стаи прощаться с разными нахлебниками, присевшими на шею храма: многочисленными ответственными, среди которых не было только ответственных за свет и тьму. И, вообще вернуть общины, такие которые существовали до 60-ых годов прошлого столетия со своими старостами, ответственными за хозяйственную деятельность. Настоятель духовно руководил, а деньги считал староста. Настоятель стал постепенно первым священником храма. Это, конечно, привело к убыткам6для настоятеля и его родственников, а  что хуже для центральных организаций, куда делались целевые отчисления. Стали уходить церковные семьи за чем очень внимательно присматривал Гульвер. Папа настоятель, сын -священник, младший брат - алтарник, дядя староста, а во главе всего матушка. Это показалось многим настоятелям ударом по их непогрешимости. да и отбор кадров во священство стал осуществляться не по дипломам, а по по близости и к богослужению. Хотел Кульвер уже и не платить непонятные налоги государству, отказаться от гострахования для священнослужителей. Но всего этого не успел осуществить, потому что стал великаном. Чижиков, грешный человек, иногда читавший на церковной территории нецерковные книги в друг прочел в путешествии Гулливеру странные строка И это все очень хорошо иллюстрировало историю с Гульвером.
На площади, где остановилась телега, возвышался древний храм, считавшийся самым обширным во всем королевстве. Несколько лет тому назад храм этот был осквернен зверским убийством, и с тех пор здешнее население, отличающееся большой набожностью, стало смотреть на него как на место, недостойное святыни; вследствие этого он был обращен в общественное здание, из него были вынесены все убранства и утварь. Это здание и было назначено для моего жительства. Большая дверь, обращенная на север, имела около четырех футов в вышину и почти два фута в ширину, так что я мог довольно свободно проползать через нее. По обеим сторонам двери, на расстоянии каких-нибудь шести дюймов от земли, были расположены два маленьких окна; в левое окно придворные кузнецы провели девяносто одну цепочку, вроде тех, что носят с часами наши европейские дамы, и почти такой же величины; цепочки эти были закреплены на моей левой ноге тридцатью шестью висячими замками.
Все это мы  как будто прочитали в книге Свифта   про Гулливера. Гульвер из-за своей свой позиции: не бойся ничего кроме Бога, стал настолько велик ростом, что не мог помещаться в соборе. Вернее в центре большого ь во весь рост и голова его оказывалась под самым куполом. Лилипуты и карлики протаскивали его через врата, а там уже на горнем месте он поднимался во весь свой страшный рост. И для такой беды делать было почти ничего не надо было: глубокой ночью он вставал на молитву. Молиться он стал по ночам Иисусовой молитвой.  Этому он научился у каких-то афонских монахов, когда немного успел пожить на Афоне. Эта молитва оказалась совсем другой, по отношению к текстам, даже самым замечательным текстам, составленным самыми замечательными людьми. Он замечал, что не столько молиться к Богу, сколько вдумывается в слова молитвы, в которые трудно проникать сознанием и понимать, что хотел сказать святой. А тут надо было собираться умом, читая несколько слов. Под утро он ложился на пару часов спать, утром вставал и либо служил, либо занимался архиерейскими делами. Приемная его всегда была открыта для духовенства, но сразу он закрыл двери для всякого рода доносчиков, сплетников, которые поняли, что лучше не приходить - архиерей, деревенщина, дурак и ничего  не понимает. Так же постепенно он разогнал и разорил  семейные обители и другие осиные гнезда, и тихие омуты. Все родственники теперь служили в разных местах и не пересекались, не могли объединяться в стаи. И старался пользоваться при продвижении в священство. И он стался пользоваться при продвижении в священство не критерием учености, а благочестия. Но служить он начал как раз по-архиерейски с диаконами и иподиаконами. Если не было возможности совершить службу архиерейским чином, то он не опускался до иерейского или смешанного чина. Ходивший в старом подряснике и пожилых туфлях, он считал, что архиерейское богослужение должно быть торжественным подобным тому, как служат ангелы на небесах. Не тянул денег с настоятелей, особенно бедных и команду финансировал из своих средств - такой был расточитель. Если не было возможности служить по-архиерейски, то смиренно вынимал частички у жертвенника или слушал чтение канона на утрени. Служил торжественно, но без пафоса. Денег никогда не брал, изображал из себя что-то. Вдруг  Гульвер стал понимать, что деньги ему совсем не нужны. Семьи нет, детей нет, а в остальном всегда накормят. Да и крыша обязательно над головой. Видимо, не понимал, что надо копить на черный день, который приходил к готовящимся к нему, и всегда в другом виде, чем это ожидалось. Все это не могло не закончиться плохо. Хотя епархия его была сильно удаленная и очень сильно бедная. Но случилось ужасное ранее, когда он стал настолько велик, что как говорилось выше, он не смог помешаться нормально в просторном соборе, построенном в этом захолустье какими-то чудаками, мечтавшими о распространении на Восток православия. Что сделать с таким архиереем, который можно только горизонтально занести в храм. Да и кому занести? Пришлось  бы  привлекать сильных и высокорослых священников из глухих сел и  дальних городов, которые отдыхают там только, и не знают проблем серьезных священников. А большинство ближних потеряли силы и рост от трудов, неправедных от круглосуточного составления доносов и жалоб в центр. Бедные, они все вместе могли поднять разве палец архиерея. Да ещё самый маленький - мизинец, которого к слову и не стоили. А в центре читали, понимали, что все ложь, от чего злились еще больше. А что сделать? Если архиерей не берет... к нему приступить? Если  ничего не имеет, как тут быть? Дарить ему что ли? Присылали ему, конечно, хорошеньких монашек для выполнения послушаний, а он отправлял их в глухие монастыри к коровникам. Организовали поставки молодых, розовощеких мальчиков, а он отправлял их в какое-то кадетское училище, где муштра и дисциплина.
Чем закончилась эта скандальная история неизвестно. но материалы о ней легли на стол Чижикова, который по-прежнему опирался на три ножки, а четвертую заменяла громадная кипа книг. Так что, когда Чижикову  нужно было заглянуть в одну из книг этой стопки, получалось большая неприятность. А кому ещё было дать для изучения этот феном? Вернее страшную болезнь, которую кто-то наслал на церковную организацию? Нужно было как-то предотвратить эпидемию, разорвать цепочку этих ужасных событий. Только необразованному дураку Чижикову.