Подстрелить Focke-Wulf

                (из воспоминаний моего дядьки Петра Михайловича Пархаль)

Случилось это на второй год войны, в начале сентября в посёлке Шилово Рязанской области. А если точнее рядом с Шилово между речками Непложа и Крутица. Попалась мне прошлогодняя заметка от 14 августа 1941 г. в газете «Сталинское знамя» о патриотическом поступке пенсионера А. Дерябина из посёлка городского типа Шилово. В своем заявлении он написал:

«Я отказываюсь от государственной пенсии по нетрудоспособности до полной нашей победы над врагом. Ежемесячную пенсию – 71 рубль – вношу в Фонд обороны страны».

- Получая денежное довольствие красноармейца в размере 17-ти рублей в месяц шибко стране не поможешь, – думал я тогда. – А вот сбив самолёт полагалась премия в размере 1000 рублей, если это истребитель. А за сбитый бомбардировщик противника выплачивали 2000 рублей, за транспортный самолет – 1500. Сбить бы невзначай бомбардировщик и деньги отдать фронту. Вот – это помощь! Я, как новообращённый коммунист, должен это сделать! А здесь ещё бурят один объявился: отстреливает немецкие самолёты, как уток по осени. А я, русский человек, не могу?! Ещё как могу! Дайте мне Мессер, я его в один присест уложу.

Про бурята Арсения Етобаева я узнал из открытки, выпущенной в июне 1942 года типографией газеты «Ленинский путь». На лицевой стороне этой открытки был портрет самого Етобаева, а с обратной большими буквами надпись: «Смерть фашистским оккупантам!» И подпись: «Лейтенант А.М. Етобаев».

Стал интересоваться, кто же это такой за Ятобаев. Оказывается он, как и я, был призван в Красную армию в первые дни войны. В сентябре 1941-го попал на Волховский фронт – в роту снабжения. Русским языком Етобаев владел очень плохо. Однако стрелял метко, как никто. Успел уничтожить десятки фашистов.

В 42-ом маршал Ворошилов инспектировал Волховский фронт. Етобаев оказался рядом с маршалом, который знал о снайперских подвигах бурятского стрелка. В этот момент в небе появился вражеский самолет-разведчик, по которому Ворошилов выпустил всю обойму из винтовки. Но безрезультатно, хотя было видно, как пули попадают в фюзеляж.

Раздосадованный маршал поинтересовался у стрелка Арсения Етобаева, как он считает, возможно ли в принципе подбить самолёт из винтовки. Етобаев, к этому времени уже понимающий что-то по-русски, не раздумывая ответил:

– Та-та, Климен Ефемович, пук-пук и самлёта нет.

– Вот и докажите своим примером, что можно сделать невозможное, дорогой Арсений Меткобаевич!.. – отреагировал на это маршал. 

И точно – летом 1942 года – Етобаев подтвердил свои слова делом.
14 июня 1942 года шустрый бурят выполнил наказ Ворошилова и сбил из своей трёхлинейки с оптическим прицелом немецкий самолет «Хейнкель-111», а через 4 дня – ещё и одномоторный пикирующий бомбардировщик «Юнкерс-87». Пук-пук, и нет самлёта.

В самолёте два уязвимых места: бензобак и сам пилот. В пилота, конечно, с земли попасть трудно. А вот в бензобак, да ещё из Мосинской винтовки – это другое дело. Топливо если и не загорится, то в итоге выльется. Самолёту в любом случае хана. Но где взять этот самолёт? Вот вопрос! Территорию, на которой мы расположились со своим хозяйством, немец так и не взял. Наша рота боевые действия не вела. Мы только комплектовали средства противовоздушной обороны. Охраняли вверенное нам хозяйство и снабжали армию необходимыми средствами наблюдения за воздушным пространством.

И вот как-то в моё очередное дежурство по охране вверенного нам объекта представился случай повторить подвиг бурята Етобаева. Дело было на исходе ночи. Погоды стояли тёплые, но к утру стало подмерзать. Я плотнее завернулся в шинель, винтовочку свою трёхлинеечку к груди прижал и попрыгиваю для согреву, обходя укрытое брезентом оборудование и склады с ГСМ. Подходит разводящий, пожилой лейтенант.

– Стой! Кто идёт?! – говорю бодрым голосом, как положено по уставу.

– Да свои… Трохи пароль подзабыл… Урод, что ли?

– Удот, – поправляю я. – А мой Коростель.

– Ну, что у тебя тут? – Докладай.

– Неприятностей и замечаний нет! Часовой красноармеец Пархаль.

– Что за фамилиё такое?  Пархаль…

– От слова пархать, наверное.

– Може, птица такая? Не слыхал. Удот тоже вроде птица.

– Так и коростель птица. 

– Короче – сплошные пернатые. - Ну, попархай тогда ещё с часок, а там и сменщик придёт. Главное – соблюдай режим маскировки. Здесь муха не должна пролететь. А если пролетит, чтоб не жужжала.
 
– В муху-то из ружья не попадёшь, – думал я. – А вот самолёт бы подвернулся, тут бы я не сплоховал. Цель крупная. По бензобаку разрывным как жахнул бы! И сразу тыща, а то и две... Пошло бы нам на оборону. А потом к этому ещё присовокупить парочку Юнкерсов. И фрица – в расход, и самолёта нет, и деньги – стране. Тройная выгода. Да ещё в газете пропечатают. Так где ж ты Юнкерс или хотя бы Мессер тут возьмёшь, когда фронт вона где?
 
Однако, примерно через полчаса послышался гул самолёта. Я ушам не поверил. Что ж за наглец такой да разэтакий! Фронт за сотню километров, а он, видите ли, разлетался... Небо только-только начало светлеть. Гляжу во все глаза. Затвор у винтовки на всякий случай взвёл. Ситуацию контролирую. Самолёт-то не только увидеть надо, но и распознать. Может и нашенским оказаться.
 
Вижу надо мной словно тень на небе. Точно – «Фокке-Вульф». Его не спутаешь. Летающий катамаран. Рама. Цель достойная, большая. Тыщи на полторы рублей потянет. Здесь зевать нельзя.

Трёхлинеечку свою вскинул, прицелился в нужное место – бац! Никакого эффекта. Я в догонку ещё – бац. Полетела рама дальше. Вся надежда была на то, что топливный бак пробил. Топливо стечёт и рухнет немец, не попрощавшись с родными. Но самое досадное было то, что если я его и подбил, и не долетит он до своего места, как доказать, что автор сей затеи я? – что моя пуля пронзила бензобак Фоккера, что мне положено вознаграждение, которое я хочу передать по назначению: всё для фронта, всё для победы. И тут слышу приближающийся голос нашего разводящего:
 
– Кто, ядрёна в корень, стрелял?! Кто, удот-твоюмедь, демаскировал объект?
 
Отвечаю, как положено:
 
– Коростель. На вверенном мне объекте был замечен немецкий самолёт-лазутчик и я его – того...
 
– Какой ещё коростень?! Какой лазутчик?! Ты Пархаль понимаешь, что творишь?! Здесь военный объект! Маскировка предельная. Это же рама пролетала сейчас! Самолёт-разведчик. Он каждый шорох сечёт. А ты – стрелять. Чудак-человек. Завтра по его наводке прилетит Юнкерс-бомбардировщик, и всех нас тут и положит.

Я ещё подумал: «Этот Юнкерс на две тыщи точно потянет».

– И охранять будет нечего и некому! – продолжал кипеть лейтенант. – Под трибунал пойдёшь рядовой Пархаль за такие штучки-дрючки! А пока – в карцер!
 
– Да-а, – подумал я, – в карцере если что и заработаешь, так это чахотку. Там фронту точно не поможешь. А если трибунал, так и в штрафбат можно загреметь.
 
Посадили меня в холодную на хлеб и воду до выяснения всех причин и обстоятельств. Вот там в полуподвале ко мне астма и прицепилась и пронёс её через всю войну. Не понос, так золотуха, не самолёт, так астма. Знал бы заранее, чем всё закончится, разве стал бы я немецкие самолёты сбивать? Да ни в коем разе. Пусть этим наши славные лётчики занимаются. Не гоже на медведЯ с дробью ходить! Это только Етобаеву под силу.
 
Сижу в карцере, скучаю. Вдруг стук в оконце. Деваха из нашей роты в чине сержанта мне сквозь решётку узелок протягивает.
 
– Пётр Михайлович, это вам. Чтобы Вы тут с голоду не помёрли.

Разворачиваю, а там и сало, и хлеб, и яйца, галеты, табачок-самосад.

– Ну, – думаю, – не зря всё-таки стрелял. Пусть не две тыщи, но хотя бы сало отломилось. Просто так ничего не бывает.
 
– Как зовут-то тебя, болезную? – спросил.
 
– Да неважно как зовут. Мы за вас всем нашим девичьим взводом болеем. Вы же – герой! Самолёт из трёхлинейки подбили. А вас за это сюда. Несправедливо. Вам надо орден давать.
 
– Так с этим орденом в штрафбат и пойду. А откуда известно, что самолёт того – подбит?
 
– Все говорят: рядовой Пархаль Пётр Михайлович, пользуясь винтовкой Мосина, подбил вражеский самолёт-разведчик Фокке-Вульф 189.
 
– А может я действительно его подбил? Чем чёрт не шутит, раз все говорят.
 
– Вы ешьте, ешьте! – Я вам ещё принесу.

Съел я сальца с чёрным хлебом, самокрутку из газетки «Сталинское знамя» скрутил, закурил и думаю себе:
 
– Всё-таки хорошо, что на свете есть женщины. Кто бы ещё так позаботился обо мне? Ведь ни один из роты не пришёл проведать. Посочувствовать, подбодрить. Считают, что я нарушил устав караульной службы. Так если мы всё по уставу делать будем, то и войну можем проиграть. А нам её обязательно выиграть надо. Это немчура пусть всё по уставу, да по инструкциям. А у нас должна быть свобода творчества. Действовать не по инструкции, а по обстановке.
 
Просидел я в холодной почти двое суток. Ел до отвала, благодаря девчатам из прожекторного взвода. Они продукты у местных доставали и мне относили. За всю войну так жирно не питался. Нет худа без добра. Спал на соломе, на голую землю брошенную. Натянуло там холодом под рёбра так, что и сало с яйцами не помогали. И шинель не спасала.

Хорошо, на третий день вызвали меня для разбора полётов. Со штаба даже майор приехал тоже с птичьей фамилией – Птицын. Целая комиссия собралась. Три человека – по числу экипажа Фоккера, который я подбить пытался. И меня – на цугундер. По всем правилам военного искусства: Когда услышал гул мотора?  В каком направлении летел Фокке-Вульф? Откуда знаешь марку самолёта? Зачем стрелял? Надеялся ли сбить? Сколько патронов истратил? Что думал при этом? Куда пули попали? и ещё два десятка вопросов вплоть до семейного положения и наличия детей.

Всё у меня было в наличии, комар носа не подточит. Привёл им пример лейтенанта Етобаева и пенсионера Дерябина. Один самолёты сбивает из ружья, другой пенсию свою по инвалидности переводит в Комитет Обороны. Не хотел отставать, мол. Вот и выстрелил в надежде помочь партии и правительству в деле борьбы с фашистской нечистью. После ответа на вопросы, Птицын сказал мне следующее:
 
– Вот что, товарищ Пархаль, вчера пришли сведения с прифронтовой полосы, что в районе Витебска потерпел аварию двухмоторный самолёт-разведчик Фокке-Вульф 189 А-2. Самолёт упал на поле. Не дотянул совсем немного до немецких позиций. Экипаж, три человека, погиб. При осмотре самолёта в бензобаках обнаружили два пулевых отверстия предположительно от винтовки Мосина. Возможно, именно через эти отверстия топливо всё и вылилось, поскольку баки были пусты.

Я намёк понял, приободрился.

– Есть вероятность, что это Вы повредили самолёт. Многие факторы совпадают. Но прямых так сказать улик нет. Возможно, ещё кто-то стрелял по Фоккеру. Трудно сказать. Время военное, сейчас не до разборок. Но засчитать этот самолёт на ваш счёт мы, к сожалению, не можем. А впредь, как бы там ни было, подобных экспериментов больше не проводите.
   
На этом меня и отпустили. Больше сбивать фашистские самолёты я не стал. Могут не так понять. Но тот Фоккер был мой, это я знаю на 99%.
   
Потом попал в пехоту. Вошли в 43-ем в Ряжск. Потом – Смоленск, Демидов. В июле 44-го опять повернули на Смоленск для переукомплектовки. В пехоте много наших погибало. А меня даже ни разу не ранило.

В начале августа оказались в Рославле. А 14-го вошли в Польшу – в Белосток.
В феврале 45-го с боями добрались до Восточной Пруссии и в городе Аленштайне за два месяца до Победы комиссовали меня по астме. В окопах она только усугубилась. Кашлял сильно, тем самым демаскируя окопную линию. Немец, слыша мой кашель, со своих позиций мог точно бросить гранату на звук моего голоса. И комбат решил убрать меня подальше от беды.

Вот, так почти всю войну и прошёл. С трёхлинейкой не расставался до последних дней пребывания в армии. Хорошая винтовочка, меткая, пробивная.