Невезучий Рассказ Часть первая

                Н Е В Е З У Ч И Й
               
                Рассказ



                «…Но всё мне памятна до  боли            
                Тверская скудная земля».

               
                А.Ахматов
                               


                Утро в деревне. Погода солнечная. Он сидит перед  русской печью, в которой весело потрескивают дрова, и яркое пламя своими огненными языками лижет свод и вырывается из печи. От пламени отрываются  пылающие кусочки и устремляются вверх, в трубу и исчезают там, в черной бездне.

                За окном солнце и первые заморозки. Вся трава и крыша соседского дома покрыты белым инеем. Прямо классическая ситуация: на дворе холодновато, а в доме печь наполняет горницу теплом.

                Из радиоприемника ВЭФ, стоящего посреди обширного круглого стола, льется задушевная, ровная и красивая речь. Этот ровный бархатный голос завладел его вниманием. Он внимательно вслушивался в слова, и они все глубже и глубже проникали в его душу. Голос повествует житие Богородицы, житие ее родителей Иоакима и Анны. А когда в рассказе заговорили о старце Симоне, то хор запел молитву «Ныне отпущаеше Раба Твоего…», и это было настолько красиво и душевно, что у него невольно потекли слезы, в душу проникло чувство умиления, внутренняя благодать и спокойствие. Все это как-то его успокоило и несколько приглушило плохое настроение из-за увиденного ночью.

                Вчера вечером, завершив все дневные дела, он собрался отходить ко сну. Но прежде чем уснуть, решил послушать спортивные новости Олимпиады в Австралии и последние известия. Однако, какими новостями завершилась передача, он почему-то забыл.

                Неожиданным образом прямо у него на глазах стало все меняться. И он сам оказался в пижаме, которую ему когда-то подарил дядюшка. Вдруг вошла его жена. Он прекрасно знал, что она уехала, он же её проводил позавчера, а она вдруг снова здесь. Почему она вернулась? Что ей нужно здесь? Ему ничуть не верилось, что она возвратилась ради него. Но как ни странно он не испытал особого удивления, встал с постели и пошел в сени, которые странным образом изменились, как-то расширились. Однако пройти там было трудно, ибо все там  было заставлено мешками, сумками и прочими вещами. Это его привело в негодование, и он бросился из сеней, вбежал в дом и с воплями набросился на жену.

                - Зачем ты это сделала? Зачем ты меня сюда привезла? Верни меня обратно!

                Жена смотрела на него безразлично, отчужденно.

                - Я сделала так, чтобы лучше было тебе и мне, - ответила она.

                Его душили слезы, в горле стоял ком, ему было не произнести ни одного слова.

                Но он заметил, что его стенания в адрес своей супруги, ставили её в некоторое неловкое положение. Было видно, что она находится в смущении, будто кого-то стесняется. Он был этим сильно заинтригован и резко направился к двери за спиной жены в другую комнату. Он отстранил супругу, которая сделала слабую попытку помешать, резко открыл дверь. В соседней комнате в кресле сидел незнакомый мужчина. Жена поспешила опередить  его вопрос и сказала:

                - Познакомьтесь, это мой друг-поляк Марек Котляревски. А это мой муж.

                Мужчина встал. На нем был костюм хорошего качества, светлая рубашка. Он направился к двери, вышел на крыльцо и стал спускаться по ступеням. Жена последовала за ним. Мужчина что-то говорил ей по-польски. Жена отвечала и даже иногда, как ему казалось, вступала с ним в спор. Его поразило, что его жена столько лет скрывала, что знает прекрасно польский язык. Неожиданно она повернулась к нему и сказала:

                - Я думала,  так будет лучше, думала, что будем вместе, а ты так все воспринимаешь… Ладно, успокойся и иди спать.

                Жена взяла его под руку и повела в комнату с ровным полированным паркетным полом. Там он увидел нескольких  женщин, в ярких нарядах, яркие цвета которых отражались в блестящем полу. Одна из женщин ему запомнилась особо. Она была средней полноты, черноволосая, очень спокойная, каждая черта ее лица говорила об этом исключительном спокойствии. Она тоже неожиданно стала уговаривать идти спать.
 
                - Вот она, женская солидарность, подумал он про себя.

                Он потупил взор и вдруг  обнаружил, что продолжает оставаться в пижаме. И вдруг до него доходит, что жена перевезла его в незнакомое ему место. И перевезла, видимо, сонного или усыпленного специально. Он вскипел возмущением, его прямо душила обида: «Как она могла так поступить со мной? Это за все хорошее, что я ей сделал?».

                - Неужели ты способна на такое? – спросил он жену.

                Но она спокойна, старается не реагировать на его вопросы и продолжает делать все по-своему. Сопротивление сломлено. Он укладывается спать…

                Вдруг, словно ужаленный, подскакивает: он увидел свои грязные пятки. Ему становится беспредельно стыдно, так неудобно перед всеми, что он начинает рваться обратно куда-то в неизвестность. Жена пытается удержать его, он вырывается и бежит от нее. Она за ним.

                Он, выскочив из дома, побежал по улице прямо к канаве, почему-то покрытой снегом и льдом, и попытался перескочить её.
Жена ловко подставила ему подножку, и он упал.
 
                При падении у него вдребезги разбилась  шариковая ручка «Паркер», подарок ему из Бельгии.

                Он вынул из нагрудного кармашка пижамы обломки и никак не мог понять, почему он отправился спать, прихватив ручку. Ему обидно и жаль подарка. И слезы потекли из его глаз.

                - Вот что ты наделала, ты все сломала, даже ручку, - со слезами сказал он своей жене, - и вообще ты меня куда-то затащила, Верни меня обратно, я требую, верни!

                Однако она молча принуждает его следовать за нею.

                И вот они оказались в компании. Это все знакомые его жены. Они приветствуют их обоих, начинают обсуждать какие-то общие дела, многозначительно переглядываются, делают только им понятные знаки.
 
                Между тем, за разговорами, они выходят в парк на горе, проходят по дорожке и останавливаются у садовой скамьи белого-белого цвета. Отсюда прекрасный вид. Кругом вечнозеленые растения и дорожки, покрытые снегом. Под горой, в долине город с рядами домов под красными черепичными крышами, со шпилями церковных колоколен.

                Окружившие его и жену мужчины одеты элегантно, даже нарядно, все в костюмах фраках. А он стоит в пижаме перед ними,  весь пристыженный и униженный.  И как ни странно, все они говорили на польском языке. Все приглашают пройти в город.

                - Это же ваш город, он называется Хлумец над Влтавою, - сказал ему один из мужчин.

                - Я не хочу в этот город,  я хочу домой, - засопротивлялся он.

                Однако его увлекли в этот город. Он понуро шел по дорожке в окружении всей компании…

                Неожиданно он увидел знакомый стол. На нем лежала его совершенно целая и невредимая ручка «Паркер». Рядом стоял приемник и вещал что-то на польском языке. И только постепенно до него стало доходить, что он проснулся, что все виденное ранее было только сном, что это ему все пригрезилось.

                И стал он размышлять над всеми этими видениями, над тем, что же они ему сообщают, какие его подкорковые мысли или ощущения, а может, предчувствия отразились в них. Возможно, это его обиды и внутренние переживания, связанные с отъездом его жены вместе с их общим другом. Он заметил, что ее отношение к нему совершенно изменилось. Когда их друг заходил к ним, то ее глаза начинали светиться. В них появлялся интерес. Начинались какие-то общие разговоры, обсуждение деловых проблем.

                Накануне в среду они ездили в городишко Каменск на почту, созвонились с дочерью. И когда его жена узнала, что в пятницу вечером приедет в деревню их общий друг, то она как-то исподволь стала уговаривать его,  чтобы он не ехал вместе с ними, а остался в деревне проводить свой отпуск до конца. Она убеждала его, что если он не поедет с ними, то они смогут взять больше груза. Он смотрел на нее и думал, что для  неё в данный момент дороже груз, чем человек, что он просто будет мешать им в дороге, как говорится, третий – лишний. Ему было все понятно, просто он не хотел обострять отношения, устраивать сцены ревности и тому подобное.

                Да и вообще в последнее время, как ему казалось, она старалась выставить его дураком, старым ненормальным человеком. Да и дети под ее влиянием стали относиться к нему не по-доброму. Он на них не сердился, не осуждал, потому что знал, что это только влияние матери, что все может измениться. Он даже радовался в глубине души, что у них теперь стали очень крепкие теплые отношения. Это хорошо, пусть будут эти отношения такими, но почитание отца все-таки должно быть.


                Как  быть, что делать, как поступить? Извечные вопросы жизни и нашей русской интеллигенции. Кажется, у него будет достаточно времени для поиска решений.

                Ему не спалось. Он лег, но все крутился с боку на бок, потом поднялся, сел к столу с желанием приняться за писанину. Внутреннее беспокойство не унималось. «А жизнь продолжается, как это ни банально звучит, но это так», думал он. «Нужно не падать духом, даже если  у тебя жена намного моложе тебя самого».

                Его размышления были прерваны яркой вспышкой света в окнах. От неожиданности он даже вздрогнул. Посмотрел на часы. Было половина первого ночи. За вспышкой света последовал стук в окно. Он подошел, отбросил тюлевую занавеску и увидел машину с горящими фарами, которые были направлены прямо в глазницы окон. А там, между фарами и рамами его окна, он увидал знакомое лицо.
 
                Так это же приехал наш сосед из Москвы, наш Ермолаич, с которым так много веселились прошлые годы. Он вышел в сени, открыл дверь и впустил Васю в избу. Они поздоровались, обнялись.

                - Слушай, Миша, у тебя есть что-нибудь закусить? Я только из Москвы. Гнал, спешил. Но все-таки не поехал через Заполье, а дунул через Каменск. Мамаша моя спит, а у тебя, смотрю, слабенький огонек светится.

                - Да, конечно, Ермолаич, - сказал Михаил. – И картошка свежая, и огурцы соленые, и хлебушек. Если порыться в холодильнике, то тоже чего-нибудь откопаем.

                - Пойдем до машины, кой-чего забрать нужно, - сказал Ермолаич и пошел из избы. Михаил пошел за ним.

                - Ермолаич, да у тебя новые «Жигули»!

                - Еще месяц только езжу, - сказал Ермолаич и открыл дверцы салона.

                Там на полу каталось несколько трехлитровых банок голубоватого цвета. Все они были плотно закрыты. Ермолаич взял одну и протянул Михаилу:

                - На, держи. Самогонка это. Ты же знаешь, что я всегда очищаю марганцовкой. Она стояла несколько дней, уже осела, а тут в дороге все взбунтовалось.

                Михаил взял баллон самогонки и пошел в дом. Ермолаич вдогонку ему крикнул:
 
                - Накрывай поляну, а я сейчас все закрою, машину поставлю к дому и приду.

                А Михаил, заходя в дом, подумал, что поистине верно сказано, что жизнь продолжается и, кажется, не так уж все и плохо. Он быстренько достал свежепросольных огурцов, с шестка взял еще теплую картошку, снял с полки стопки и все это поставил на стол рядом с трехлитровой банкой самогона.

                В избе было тепло, уютно, по приемнику тихо звучала музыка. Вошел Ермолаич.

                - Ну, что за встречу тяпнем!
            
                - Давай, - бодро ответил Михаил.

                Они наполнили стопки, взяли по куску хлеба с огурцом и, чокнувшись, опрокинули содержимое в себя. Занюхав хлебом и откусив огурца, Михаил сказал:

                - Да-а-а, хороший натурпродукт, даже марганцовка не портит вкус.


                - Ничего, вроде, она уже осела, - ответил ему Вася.

                Так они сидели и пили, весело разговаривали, смеялись. Вася рассказывал о московской жизни, а Михаил – о питерской. Они даже не заметили, как засветилось дно у трехлитрового баллона.

                - Ну, все, пора, пойду будить мамашку, - сказал Ермолаич, поднимаясь из-за стола.

                Миша тоже поднялся и, пошатываясь, пошел провожать Василия. Тот тоже был хорош, его заносило то в одну сторону, то в другую. Но оба они держались молодцами.

                Вернувшись в избу, Михаил завалился на диван и сон моментально стал овладевать им. Засыпая, он слышал, как Василий грохотал по двери дома, чтобы разбудить свою мать. Послышался  лязг металлического крюка, скрип отворяемой двери, голоса, и потом все стихло.

        ***

                После полудня Михаила разбудил стук в окно. Он поднялся, озираясь по сторонам, увидел на столе стопки, остатки закусок, пустой трехлитровый баллон с остатками на дне осадка от марганцовки, и сразу все вспомнил и понял, что это его вызывает Василий. Так оно и было. Вид Василия говорил о том, что он провел хмельную ночь. Глаза были прозрачными, веки припухшими, лицо одутловатым, волосы на голове взъерошенными.
 
                «Наверное, и я-то не лучше выгляжу. Это ж  надо было столько выпить… а   ничего, голова не болит…» - подумал про себя Миша и открыл окно.

                - Миш, давай к нам, - сходу заговорил Вася. – Ко мне сегодня рано утром приехали из Москвы  мои ребята, мои друзья, пошли отметим это дело. Давай быстрей, я жду тебя.

                Михаил моментально стряхнул с себя остатки сна, быстренько засобирался и вдруг вспомнил, что он совершенно забыл покормить своих домашних питомцев – кур – оставленных ему на попечение. В сенях алюминиевым ковшиком зачерпнул в деревянной бочке овса и понес на улицу.
 
                Вася сидел на скамеечке под окном и курил. Миша быстренько открыл пристройку, где уже кудахтали и требовали корма курицы. Лишь только отворилась дверь, как куры с шумом устремились на улицу, захлопали крыльями, бросились под ноги Михаила. Он высыпал зерно из ковшика прямо на кур. Они засуетились и принялись наперегонки подбирать зерна с земли.

                «Дело сделано, теперь я свободен», - подумал про себя Михаил.

                Когда они подошли к Васиным хоромам, друзья его разводили огонь в мангале, а на огромном чурбане, приспособленном под стол, лежали шампура и стояло ведро с шашлыкам. Здесь же рядом знакомый трехлитровый баллон с самогоном, миски с простой сельской закусью: свежепросольные огурцы, картошка, сало, хлеб.

                Погода была дивная. Солнце сияло на темно-голубом небе. Пожелтевшая листва кленов отливала на фоне этого неба сверкающей позолотой. От всего этого настроение было радостным. А предвкушение дружеского мужского застолья добавляло положительных эмоций.

                Вася представил Михаилу своих друзей.

                -  Мой старый друг Иван Егорович, с которым работаем на одном заводе, короче, мой напарник по работе, а это Николай Иванович, мой сосед по площадке, с которым подружились с того самого дня, как въехали в наш дом.

                Михаил и друзья Васи пожали по-мужски крепко руки в знак предстоящих дружеских отношений и продолжили заниматься подготовкой общего небольшого пиршества на свежем осеннем воздухе.

                Пока пылали яблоневые поленья в мангале, постепенно превращаясь в жаркие угли,  Вася предложил выпить за встречу на Тверской земле. Опять в стопки из трехлитровой банки полилась светло-светло фиолетовая жидкость, напоминающая денатурат. Но, тем не менее все опустошили стограммовые емкости залпом. Руки потянулись к хлебу, огурцам и салу.

                - Ну что, ребята, между первой и второй перерывчик небольшой, так, чтобы пуля не пролетела, - сказал один из друзей Васи.

                - Да не гони ты так, нам же некуда спешить, - возразил второй.

                - Ну что, ребята, между первой и второй перерывчик небольшой, так, чтобы пуля не пролетела, - сказал один из друзей Васи.

                - Да не гони ты так, нам же некуда спешить, - возразил второй.

                - Ничего, лучше разговор пойдет, - поддержал Вася.

                Снова стопки наполнились, дружно все чокнулись и опрокинули.

                - Да, хорош все-таки продукт, ничего не скажешь, - крякнув, сказал Миша.

                - Он у нас большой спец в этом деле, мы уже давно любим у него снимать пробу с первачка. Вась, сколько ж лет уже ты все это совершенствуешь? – спросил Иван Егорович.

                - Да, наверное, с тех самых лет, когда начались проблемы с водкой. А потом, после развала, когда пошла вовсю гулять по стране палёнка и стали от нее загибаться, то я решил, что буду пить только свое, - разъяснил Вася.

                - Конечно, мужики, свое есть свое. Знаешь из чего оно все сделано и уже пьешь и не боишься, - сказал Николай Иванович.

                - Да и голова после не болит, встаешь утром  как огурчик свеженький, - поддержал Миша. – Мы вчера с Васей уговорили целую банку. И сегодня утром ничего, все o”key.

                -  Вась, что серьезно вчера приговорили трехлитровую банку?

                - Ну а что делать, вчера так хорошо все пошло с приездом. Я только въехал в деревню и сразу же к Мишке, у него одного горел свет. Как-то незаметно и ушла банка.

                К этому моменту в мангале поспели угли. Иван Егорович брал шампура, расправлял на них кусочки мяса вперемежку с кольцами лука и сладкого болгарского перца, кружочками помидор, передавал  Николаю Ивановичу, а тот аккуратно их раскладывал на бортики мангала над пышущими яблоневым жаром углями.
 
                Вася и Миша заворожено смотрели на это действо двух шашлычных мастеров. Через несколько минут от мангала потянулся слабый голубоватый дымок, наполненный ароматами готовящихся шашлыков.

                Миша и Вася притащили из обширного крестьянского двора, пристроенного к высокой шестиоконной избе, лавки и круглые чурбаны, расставили вокруг импровизированного стола. Вася принялся разливать натурпродукт по стопкам. В это самое время Миша увидел сначала только головной убор, но постепенно головной убор превратился в голову, появились плечи, за плечами  корзина из дранки. Человек по дороге медленно поднимался в гору. Из-за росшего вдоль дороги кустарника было невозможно сразу узнать того, кто шел в их направлении. Когда, наконец, сквозь ветки кустиков можно было различить лицо, то Миша сказал:

                - Вася, смотри-ка, Пантухов Юра поднимается. Никак за грибами ходил?
 
                Василий оторвался от своего занятия и посмотрел в сторону дороги. Когда Юра поднялся и вышел на открытое пространство, то Вася крикнул ему:

                - Привет, Юра, ты что, грибков несешь, может, угостишь нас?  Нам жареные грибочки тоже не помешают.

                Юра поравнялся с нами, поздоровался со всеми.

                - Да какие там грибы. Так, на всякий случай пробежал, думаю, может быть, солоничков наберу. Да видно утренники были сильные, так, кой-что в лесу.

                - Ладно, обойдемся и без грибов, - засмеялся Вася, - а ты не проходи мимо, присоединяйся к нам.

                - Да мне как-то не совсем удобно.

                - Ты же наш деревенский, мой сосед по деревне. Никаких разговоров, места хватит всем.

                Юра снял с плеч корзину, поставил ее на землю. Мы все с любопытством заглянули. На дне корзины было всего несколько съежившихся, хваченных морозом, подберезовиков, а остальную часть дна покрывали солонухи. Действительно, не густой улов лесных даров.

                Миша знал Юру Пантухова только по деревне, куда приезжал каждый год на отдых с детьми. Юрины родители были коренными жителями этой деревни, но давным-давно, во времена коллективизации, они еще детьми бежали вместе со своими родителями от будущей «счастливой» жизни. Но дом их остался, его им сохранили прадедушка с прабабушкой. Вот поэтому их семейство ежегодно летом посещало деревню. Они жили с детьми до конца августа. Обычно уезжали в самые последние дни. Жили они недалеко, в километрах ста от деревни, в областном центре. Им было легче. Не то, что Мише. Ему всегда нужно было доставать билеты на поезд до Питера. Поэтому его дети расставались с летней деревенской жизнью раньше всех. Да и вообще большинство современных дачников съезжалось в деревню из Москвы и близлежащего областного центра. А питерских было в деревне только две семьи. На зиму в деревне оставались  Анна Петровна и Николай Павлович Савченко, жившие здесь постоянно. Вообщем они-то и были настоящей душой этой деревни, они задавали тон местной жизни, хотя  не были уроженцами этой деревни. Николай Павлович, бывший боевой офицер армии, помотавшийся по стране по разным гарнизонам, после ухода в запас, приехал на родину своей супруги в Тверскую губернию, в небольшой фабричный городок. Но жизнь в городке, пусть и маленьком, его совершенно не устраивала. И он подыскал себе деревеньку, которая приглянулась ему своей неброской классической красотой. Построил дом, и окунулись они с супругой в настоящую хуторскую жизнь.
Наконец Иван Егорович и Николай Иванович сообщили о готовности шашлыков, и с шампурами, источавшими необыкновенный аромат мяса, они подошли к нашему «столу». Положили шампура в середине и уселись на лавку. Приняли по стопке, и через какое-то время наш разговор оживился, голоса стали звучать громче в звенящей тишине дня. Разговоры пошли о жизни, о машинах, о зарплатах. Больше всего зарплатами в столице интересовался Юра.

                - Вот, у вас в Москве все лучше. Раньше ездили к вам на электричке за продуктами, а теперь на заработки.. На ваши деньги можно жить припеваючи, не то, что на наши жалкие крохи, - пенял Пантухов.
 
                Мужчины начали спорить, кому же живется богато в столице. А Михаил как-то отдалился от этого разговора и углубился в свои мысли. Москву он любил, потому что его дедушка и бабушка были родом из Москвы, той самой Москвы, которую так прекрасно воспели Гиляровский и Михаил Булгаков в своих произведениях. А сейчас это страшный город. И таким он стал после октябрьского переворота в 1917 году, когда столицу перевели из Петербурга сюда. Вот тут-то и начал генетически формироваться «москвич», который был далек от насущной жизни страны, он был обласкан, он был сыт, он был весел, ибо на него трудилась вся огромная страна. Столичным жителям создавались всякие блага, для них работали закрытые распределители, повышенные оклады, казенные дачи, квартиры. Практичные московские деятели успевали обеспечить отдельными квартирами всех своих детей и родственников. А вот коренные москвичи продолжали жить в коммунальных квартирах. Советский «москвич» привык смотреть на жителей остальной части страны свысока, по-барски. Да и в настоящее время дело обстоит не лучше. Это паразитическая опухоль на теле России. Город полностью заполнен развращенным чиновничеством. Он всасывает в себя всех нужных ему людей, перемалывает, перетирает, приспосабливает к своим целям. Неугодных выплевывает так, что этим людям до конца своих дней не опомниться. Вспомнились годы учебы в университете. На их факультет всегда  был большой конкурс. Многие шли сюда по призванию. Но были и талантливые авантюристы, которые стремились сюда с дальним прицелом – сделать головокружительную карьеру. И, конечно же, их привлекала Москва. Многим удалось сделать прыжок в столицу и благополучно устроиться. Спустя какое-то время они становились совершенно другими людьми. Войдя в разряд элиты или, как тогда говорили, номенклатуры, забывали обо всех, начинали смотреть на своих бывших друзей свысока. Испытания славой и довольствием выдерживали единицы. Такова жизнь во все времена.

                Размышления Михаила были прерваны. Спорщики, кажется, пришли к какому-то консенсусу и предложили за это выпить. Незаметно подкрались сумерки, стало прохладно. Вася предложил пройти в дом и продолжить вечер. Дом – это большая добротная деревенская изба, разделенная на две половины с обстановкой в городском стиле. Все участники прихватили каждый с собой что-то с импровизированного стола и перенесли все в первую половину, приспособленную под кухню, столовую и гостиную. Посреди комнаты стоял большой овальный стол, за которым оказалось очень удобно сидеть. Вновь зазвенели стопки, пошли разговоры. Вася разрешил некоторым страдальцам по табаку даже закурить. По избе поплыли голубые клубы табачного дыма в направлении большой русской печи, где хозяин предусмотрительно открыл вьюшку трубы. В один из перекуров гости поднялись из-за стола и пошли осматривать вторую половину избы. Здесь тоже была довольно современная обстановка, которая переехала сюда, видимо, в связи с обменом мебели в городской квартире. Внимание Николая Ивановича привлекло ружье, висевшее на стене над диваном.

                - Вася, ты и на охоту здесь ходишь?

                - Да, бывает.

                - Можно ружьишко посмотреть? Оно не заряжено?

                - Нет. С прошлого года не брал в руки.

                Николай Иванович снял со стены ружье и стал его осматривать.

                -Хорошее ружье, - сказал он и начал смотреть прицел.
                Решил его проверить. Вышел в другую комнату, чтобы увеличить расстояние, и стал целиться в сторону серванта, где стоял Юра Пантухов. Он рассматривал в серванте какие-то занимательные безделушки. Только он наклонился, чтобы поднять выпавшую пачку сигарет, как грянул выстрел, посыпалось битое стекло.  Юра как был в полусогнутом состоянии, так и свалился набок. На какое-то время все онемели, а Николай Иванович стоял словно вкопанный, с осунувшимся посеревшим лицом. Вася пришел в себя первым и  бросился к Юре. Пантухов поднялся с пола, с побледневшим от страха лицом. С него сыпались осколки стекла.

                - Ты как, Юра, живой? – спросил Вася упавшим голосом.
 
                Чувствовалось, что он тоже в это мгновение натерпелся страху.
 
Прав был Антон Павлович Чехов: раз в год незаряженное ружьё стреляет.