Не поле перейти... Родословная

                Об истоках

        Фамилии моих предков по маминой линии – Сизинцевы (дедушка) и Михалёвы (бабушка). Происходили они из села Иноковка Кирсановского района Тамбовской губернии (области). Тамбовская область на юге граничит с Воронежской, поэтому фамилии эти распространены были в обеих губерниях.
        Тамбовская область находится на юго-западе России. Подавляющее большинство её жителей до революции занималось сельским хозяйством, ведь Тамбовская губерния была расположена на лучших в мире чернозёмах. По своему развитию она занимала пятое место среди других российских губерний и административных образований и была одной из самых богатых в стране.
        Название села Иноковка происходит от слова «инок». По преданию, в 16 веке на живописном берегу реки Ворона, между холмами, отшельниками построен был скит, где они жили и молились. В документах Иноковка впервые упоминается в 1702 году (70 дворов). В 1872 году село начало разделяться по реке на два: Иноковка 1 – Старая, Большая и Иноковка 2 – Новая, Малая. Через село проходила дорога от Кирсанова на юг, а в 1870 году в 14 км от него появилась и железная дорога. Были в Иноковке церкви, церковно-приходские школы, больница. Уже до реформы 1861 г. иноковские крестьяне имели статус государственных, то есть помещичьего тягла на себе не несли. К началу 20 века в селе проживало около 9000 жителей, что ставило Иноковку по численности на первое место среди сёл Кирсановского уезда.

                О Зине

        Мои личные воспоминания и известные от старших родственников рассказы о предках по маминой линии начинаются с дедушки и бабушки. Но совсем недавно я узнала более старинную историю и, чтобы в записках придерживаться хронологической последовательности, начну с неё.
        Однажды мамина близкая родственница, скорее всего её бабушка или прабабушка по отцу, предположительно по имени Зина, с детьми и скарбом (всё было погружено на какую-то скотину, быка или корову), шли по дороге в гору, видимо, была холмистая местность, подъём. Путь был неблизким, скотина совсем выбилась из сил, и Зина, чтобы помочь ей, сама встала в упряжку. Возможно, она делала это не впервые, но на сей раз цена этого поступка оказалась высока. Когда пришли, скотина была в порядке, а Зины не стало.
       

                О дедушке

        Моего дедушку звали Игнат (по святцам Игнатий) Степанович Сизинцев, родился он в 1889 году. Есть несколько версий происхождения его фамилии. Мне кажется наиболее вероятной возведение её к цвету «сизый» - чёрный с белым отливом; «сизыми», «сизарями» до сих пор называют голубей, вполне возможно, что Сизинцом звали человека, который их (или вообще птиц) держал. Также Сизинец могло быть домашним прозвищем человека (аналог «голубя сизокрылого»). В древности сизым считался и цвет седины с просинью, поэтому, возможно, что Сизинец – пожилой человек, старец. Ну и, наконец, Сизым или Сизой (опять же из-за цвета) могло зваться какое-нибудь место, например, река, сопка… Жаль, что никто из близкой родни такую симпатичную фамилию не продолжил. Может быть, она продлилась по линии брата дедушки, о котором напишу в своё время.
        Несмотря на то, что дедушки не стало, когда мне было пять лет и с нами он не жил, внешне я его довольно хорошо помню. Дед был высокий, худенький, с хорошей осанкой, с усами, с тёмными, почти чёрными, довольно густыми волосами, седины у него я не помню, хотя по возрасту она должна бы быть. При очень тёмных волосах глаза его были синими, и в них светились искорки света. Такие же синие глаза при тёмных волосах достались маме и младшему брату. И вообще в их внешности много от деда, во мне тоже есть. У старшего же брата, мне кажется, от дедушки цвет волос, а также осанка и фигура. 
        Дед Игнат помнится мне добродушным, спокойным, в меру весёлым, совершенно мирным человеком, однако он побывал на двух войнах – Первой мировой и Гражданской, думаю, это было нелегко. Мама говорила, что он воевал в Австро-Венгрии. На сайте Министерства обороны РФ есть карточка учета на Сизинцева Игнатия 1889 года рождения, находящегося в госпитале лагеря для военнопленных в Австрии (Богемия), возможно, это карточка на него. Каким образом и когда он вернулся домой, мы не знаем, но он вернулся и проживал далее с семьёй в Иноковке. О пребывании деда на Гражданской войне также знаем от мамы, скорее всего, его попросту призвали на неё, потому что за советскую власть он не ратовал, как и большинство его односельчан, я думаю, он просто хотел жить на своей земле, работать и быть в ладу со всем, что его окружает. Памятник тамбовскому мужику-крестьянину, попирающему плугом оружие и политические лозунги и с тоской смотрящему на Покровский собор, мне думается, в полной мере отражает его подход к жизни , хоть он и не участвовал в Тамбовском восстании.
        Мама моя хорошо, проникновенно пела, думаю, что это тоже пришло к ней от деда, она вспоминала, что часто они пели вместе. Музыкальность в нашей семье передалась и далее.
        В памяти мало осталось событий, связанных с дедушкой. Точно помню, что в сибирской деревне он научил меня есть сырые яйца, разбивая их в гранёный стакан и посыпая солью, сидели мы при этом в избе, на деревянной лавке, за большим столом. Помню также, как вечером взрослые во дворе пели что-то протяжное, и песня улетала далеко, за деревню, был там бабушкин брат дед Иван Михалёв, его жена баба Дуня, возможно, был там и дед. Ещё смутно всплывает из памяти какой-то Новый год в квартире в Душанбе: я выступаю у ёлки, а дед радостно слушает, широко улыбается и глаза его сияют.
        Отчётливей же всего запомнилась поездка в Сибирь, когда его не стало. Мы, тётя Маша (мамина старшая сестра) и мама с тремя маленькими детьми, летели из Душанбе самолётом, были какие-то посадки, мама и я себя неважно чувствовали. Помню, как в деревне мы вошли в дом, дед лежал, он не мог ни подняться, ни говорить. Младший братик подбежал к нему с радостным криком: «Дедушка, вставай, чего ты молчишь? Это же я приехал!». Дед молчал, а по щекам его текли слёзы… На улице было довольно холодно, скорее всего стояла осень или ранняя весна, все были укутаны. Везли деда на повозке с лошадью, говорили, что нужно переходить какой-то брод, брода я не помню , помню, как потом к нему подходили прощаться люди и как на свежую землю мы кидали хвойные лапы… Кладбище было в лесу, на пригорке, по вечерам за него закатывалось солнце.

                О бабушке

        Бабушка моя - Ирина Васильевна Сизинцева (в девичестве Михалёва). Мама говорила, что бабушку звали Арина, а меня назвали в честь неё с переменой заглавной буквы на современный лад. На самом деле Арина – это простонародное Ирина, поэтому бабушка - Ирина и Арина одновременно, по святцам и документам - Ирина.
        Бабушка и дедушка были глубоко верующими людьми. Бабушка, где бы она ни жила, ходила на службы в церковь (в советское время это было непросто), а дедушка говорил, что может помолиться, глядя на любой угол. Мама вспоминала, что бабушка, бывало, чувствует себя плохо, болеет, а идет в церковь - и всё снимает как рукой. Однажды в молодости Арина отправилась на богомолье (возможно, в какой-нибудь монастырь), шли пешком, очень далеко, может быть, не один день. Когда пришли, она обнаружила, что пропал кошелёчек (или мешочек, свёрток) со всеми её деньгами. Арина очень расстроилась и молилась, чтобы он как-нибудь нашёлся. И он нашёлся! Когда шли назад, она увидела его на обочине дороги. Это было далеко, прошло довольно много времени, по дороге проходило столько людей… Бабушка вспоминала это как чудо, случившееся по её молитвам. Именно благодаря бабушке в младенчестве был крещён мой старший брат, и, если бы она была жива, когда родилась я, то меня бы, конечно, тоже крестили на тридцать два года раньше.
        Мама рассказывала, что в пожилом возрасте у бабушки сильно болели ноги. Когда она совсем занемогла и почувствовала, что близится конец, она попросила дедушку позвать священника. Единственная церковь в городе Душанбе, где они тогда жили, находилась далеко, дедушка, не поняв момента, отмахнулся, но бабушка что-то сказала ему так, что он буквально побежал выполнять её просьбу. Перед смертью она успела исповедоваться, причаститься и выполнить всё, что положено по православному христианскому обряду. Домашние почти все были дома, в том числе моя мама, которая очень любила её. Это случилось в 1961 году.
        И мама, и тётя Маша вспоминали бабушку часто, но по-разному. Мама – с теплом и жалостью. В воспоминаниях тёти Маши, кроме того же, всегда присутствовала горечь. По её словам, они с бабушкой (её мамой) были похожи и поэтому часто ссорились, о чём тётя Маша говорила с большим сожалением и раскаянием.

                О жизни в Иноковке и выходе из неё

        Жизнь бабушки с дедушкой, как и у многих в то время, была очень непростой. Расщелинами в судьбе моих родных стали события и вызовы 20 века, выпавшие на долю нашей страны.
        В Тамбовской области установление советской власти встречало активное сопротивление местных жителей. При большевиках крестьян лишили политических и экономических прав, запретили торговать хлебом и стали забирать его силой. Не могли примириться крестьяне и с отношением новой власти к религии, при которой закрывали и сносили храмы, преследовали и подвергали репрессиям священников и активистов.   Тамбовское восстание крестьян против коммунистов 1920 - 1921 годов - одно из самых крупных во время Гражданской войны, на его подавление были направлены огромные силы Красной армии.
        Не менее острым был и последующий процесс так называемого раскулачивания (изымания у семей их скотины, имущества, продовольствия) и организации коллективных хозяйств – колхозов, проходивший с конца 20-х до середины 30-х годов 20 века, в результате которого многие семьи подверглись репрессиям или были уничтожены.
        Вероятно, до революции и на рубеже неё Сизинцевы жили бедно: крестьянствовали, нанимались на работу к зажиточным односельчанам или в окрестные сёла. Но постепенно, когда огонь революции и Гражданской войны поутих и люди вернулись к привычным мирным занятиям, дела их наладились, к 30-м годам 20-го века они имели уже довольно крепкое хозяйство с домом и домашней скотиной. В семье их к тому времени было пятеро детей, которые, конечно же, помогали родителям. Жить бы наконец и радоваться, но тут как раз и грянула коллективизация.
        В те годы нередко случалось, что по разные стороны «баррикад» оказывались даже самые близкие родственники. Так произошло и в семье Сизинцевых. У деда Игната был младший брат Давид Степанович Сизинцев, родившийся в 1899 году. Был он, в отличии от деда, очень небольшого росточка и боевого нрава, и односельчане называли его Давынёк. Давынёк был активный большевик, про него рассказывали, что он свирепствовал при раскулачивании и заставил пойти за себя замуж красавицу Елену. Какие меры он для этого применил я не знаю, может, не поняла по малости лет, но они поженились. Давынёк – участник Великой Отечественной войны, по документам, которые я нашла на сайте Мемориал Министерства обороны РФ, уходил он на войну с той же Иноковки (в отличии от сыновей своего брата), Елена в тех документах указана как его жена, значатся в них и два сына, что совпадает с рассказами, которые я помню. Вернулся он, наверное, туда же, по крайней мере в Сибири среди родни я ни его, ни его семьи никогда не видела, скорее всего, их пути с братом разошлись навсегда.
        А в тот переломный день нагрянул Давынёк, и, наверное, не один, в дом старшего брата с требованием об изъятии скотины, запасов, имущества - всего, над чем семья брата с пятерыми детьми так непросто долгие годы трудилась. Всех подробностей того события мы не знаем, но закончилось оно тем, что Арина схватила вилы и пошла с ними на Давынька. «Гости» ретировались, ушли, скорее всего, угрожали. Что стало с имуществом, неизвестно, но известно, что Игнат и Арина, видимо, по уже имеющемуся опыту других односельчан, поняли: в Иноковке оставаться нельзя ни дня. И они были правы: сегодня опубликованы материалы, в которых можно увидеть длинный перечень тех, кого арестовали, выслали, расстреляли… Часто люди сами, целыми семьями, уезжали из родных мест в поисках нового пристанища. Много было Сизинцевых в Тамбовской и Воронежской областях, много их стало на Алтае, в Сибири… Возможно ли представить, что чувствовали мои бабушка и дедушка, на следующий день навсегда покидая места, где жили поколения их предков?..

                О сёстрах дедушки

        Прежде чем перейти к повествованию о следующем периоде жизни семьи Сизинцевых, хочу написать несколько слов о родственниках, которые оставались в Тамбовской области в тот день, когда Игнат и Арина с детьми вынуждены были выйти за порог родного дома. Возможно, родственников было намного больше, а я знаю только о встреченных позже в Сибири, но о тех, о ком знаю, следует вспомнить.
        Кроме младшего брата Давида, у деда были две сестры, Мария и Елена. Думаю, что Мария Сизинцева (по мужу Кузнецова) была из них старшей, но обе - точно младше деда. Мария - среднего роста, темнорусая, волосы убраны назад кичкой, в глазах её помню искринки смеха, когда она что-то говорила нам, детям. Как я к ней обращалась, не припомню, но были два прозвища, которыми за глаза её неизменно называли: Рябушка, потому что на лице её остались следы оспин от перенесённой когда-то болезни, и Кузнечиха, от фамилии по мужу. Её мужа Петра, спокойного, размеренного человека, помню за работой, в Кемерово он шил тапки из войлока. Жили они в достатке, детей у них не было, но к детям Мария, видимо, тянулась. Мама рассказывала, что, когда ей было лет пять, бабушка, поддавшись уговорам, отдала её родственникам (Кузнецовым) в другую деревню километрах в шести на воспитание. Немного побыв у них, мама стала проситься обратно, но её не отвели. Тогда поутру она вышла на дорогу, благо дорога была почти прямой, и, никуда не сворачивая, до своего дома и дошла, где её, ахая, увидела Арина. Позже, в Сибири, мама частенько оставалась у своей тёти ночевать, потому что работала она в центре, а жила с родителями и братьями на окраине, идти нужно было поздно, пешком через город, зимы в Сибири весьма суровые, а Кузнецовы жили ближе, по дороге. Рассказывая об этом, мама с твёрдостью заключала: «Всё-таки родня она мне была, а в дети к ней не пошла, не изменила маме». Когда мы жили в Душанбе, Кузнечиха частенько подолгу у нас гостила, я училась в школе и без конца мучила её чтением прекрасных стихов, коих с детства знала великое множество и могла читать бесконечно, громко и с выражением; готов к бесконечному слушанию был не каждый. История с детьми в её жизни в том или ином виде повторялась. Так, она уговорила мою маму отправить к ней на время моего старшего брата, и первый класс он окончил в Сибири, а потом мама увезла его домой. Позже Кузнечиха помогала растить детей тёте Ане, маминой двоюродной сестре, а их младшую дочку Олю буквально вынянчила, жили они в Кемерово друг от друга недалеко. И вообще я её рядом с нами, детьми, в Сибири частенько видела, хотя останавливались мы у тёти Ани; ездила она с нами и в Старую Балахонку, где тоже, помнится, с упоением учила Олю (ну и я запомнила) коротенькому стихотворению «Дождик, дождик, перестань...».
        Как различны были два брата Сизинцевых, так отличались между собой и сёстры. Елена Сизинцева, которую до старости все называли Алёнушкой, была крошечного росточка и очень худенькая, чертами лица не похожая на старшего брата и сестру. Мне она помнится более светловолосой и светлокожей по сравнению с ними, особенно с братом, но точно понять это было совершенно невозможно как невозможно было увидеть её без платка, который низко закрывал лоб, по бокам складывался и спускался к щекам, тоже прикрывая их, потом на шее концы платка пересекались, с двух сторон охватывали шею и завязывались в узел сзади.  Улыбки на её лице я не помню, она была серьёзной и даже хмурой. Не помню, чтобы мы разговаривали, хотя она тоже подолгу гостила у нас в Душанбе, предпочитая для еды отдельную посуду. Одета Алёнушка была во что-то длинное, ниспадающее и вообще выглядела как странница, богомолица, сошедшая со старых русских картин, вышедшая из дореволюционных книг, и такой она и была, про неё говорили, что она очень верующий человек и поездила по монастырям. Я помню её живущей вместе с сестрой и мужем, а потом, когда дяди Пети не стало, то вдвоём с сестрой, тихую, порой хмурую. Мне кажется, она была не очень уживчивый человек, ни на кого из родных не похожая и внутренне одинокая, но, наверное, её искренняя вера покрывала превратности судьбы и заменяла собой всё.

                О брате бабушки и его жене

        Кроме Сизинцевых, оставались в Иноковке (а может, в соседних деревнях тоже) и родственники по бабушке Михалёвы. Я знаю только тех, кого видела в своём детстве в Кемерово, куда их всех (вместе с Сизинцевыми) после войны перетянул мой дед.
        Довольно отчетливо помню брата бабушки деда Ивана Михалёва, хотя это всего лишь одно, очень раннее, воспоминание, то самое, где взрослые перед их с бабой Дуней домом в Старой Балахонке громко и протяжно пели. Среднего роста, он сидел, немного согнувшись, подавшись вперед – каштановые волосы, прищуренный, куда-то вдаль, взгляд, мне кажется, он был похож на свою сестру Арину. Бабу Дуню, его жену, я помню лучше, потому что чаще видела, мы всегда останавливались в её доме, приезжая в Старую Балахонку, когда деда Ивана уже не стало. Была она повыше мужа ростом, светловолосая (наверное, седая), с длинноватым носом на некрупном продолговатом лице. Как окрасилось моё детство благодаря неоднократному пребыванию в её простом и гостеприимном доме! Поездки в Кемерово, в деревню – одни из лучших воспоминаний! Очень хорошо помню избу, в которой мне всегда было тепло, стол, на котором стояла лучшая на свете деревенская еда, огородик, куда так приятно было выбегать росистым утром срывать колючие огурчики (разумеется, босиком), а за домом – поле с черёмухой, а за полем – лес с кедрами, а ниже, с правой стороны (если стоять лицом к лесу) - широкая Томь с островами, в обрамлении обрывистых берегов! Как же это было хорошо, красиво!

                О скитаниях семьи

        Игнат Степанович и Арина Васильевна Сизинцевы вышли из деревни Иноковка Кирсановского района Тамбовской области в середине 1930-х годов. С ними были их дети Сизинцев Николай Игнатьевич 1918 года рождения, Сизинцев Михаил Игнатьевич 1925 года рождения, Сизинцева Мария Игнатьевна 1926 или 1927 года рождения, Сизинцева Александра Игнатьевна 1928 года рождения. Была у них и ещё одна сестра, которая прожила лет 7, когда и где она заболела и умерла, не известно.
        Снова началась пора бедности, а также скитаний. Мы не знаем даже приблизительного маршрута их нелёгких дорог, из рассказов мамы всплывает только два промежуточных пункта – Кулунда и какая-то заимка на Алтае, куда позвал их дядя или брат Игната, описывая красоту низких звёзд и щедрость природы. До этой заимки они добрались и некоторое время на ней гостили, но что-то подтолкнуло их идти дальше.
        Про Кулунду мама помнила лучше. Они жили там в землянке, дедушка с ребятами уходили на работу, бабушка с тётей Машей – в поле собирать колоски, и мама оставалась одна. Она говорила, что вылезала из этой землянки на свет и её засыпало песком, а потом взрослые приходили, искали и откапывали её. «Честно, - говорила она на недоуменный взгляд своего внука, - так и было». Там она тяжело заболела «модной болезнью маляркой», которая мучила её потом долгие годы. Во время болезни мама была горяча как огонь, чем её лечили, она не знает, лекарств не было. Я посмотрела в интернете, что же это за место такое - Кулунда. Оказалось, что это село, расположенное в степной низине Алтайского края. Рельеф Кулундинской впадины формировался на дне древнего моря, имеет мощные песчаные отложения. Зимы в тех краях суровые, а лето очень жаркое, сильный ветер – не редкость, особенно весной. Потом им дали в Кулунде какую-то квартиру, но и из этого села они отправились за лучшей долей.
        Куда они шли, был ли у них намечен конкретный пункт, я не знаю, думаю, что скорее всего, не было, а дедушка по какому-то сарафанному радио узнавал, где есть работа и приемлемые условия для жизни. Наверное, ожидания не всегда оправдывались. В период скитаний у Сизинцевых родился ещё один ребёнок – девочка Тоня, которая прожила недолго, года два, и умерла от болезни, а скорее, от бедности и неустроенности семьи, такое было для них время.

                О жизни в Кемерово

     А место, где моим родным выпало наконец остаться и прожить годы – это Кемерово, город, которому я и сейчас благодарна за тот их далёкий приют. До сих пор помню, как, будучи совсем маленькой, впервые его увидела и сразу полюбила: сначала - за обилие высоченных белых берёз, а потом и за что-то ещё, родное, чего словами не выразить. 
        В Кемерово Сизинцевы приехали не позже 1937 года. По какой причине был выбран для проживания этот город, не знаем. Скорее всего, в нём уже кто-то из знакомых деда на тот момент жил и посоветовал. Как они устроились там сначала, тоже неизвестно, но в 1941 году они жили в доме 53 по улице Красноярская. Сейчас на карте этот дом не обозначен, за номером 47 сразу идет 55, а между ними – довольно большое пространство, видимо, три дома не сохранились до наших дней. Из публичной кадастровой карты видим, что дом 53 был расположен на перекрестке двух небольших улиц, одноэтажный, площадью 31,5 кв. м, год постройки – 1941. Перед домом - пространство под огород, тот самый, на котором каждому из детей дедушка выделял участочек для обработки. Именно из этого огородика в 1943 году мама увидит идущего из военкомата брата Михаила без привычных кудрей.
        А пока стали обустраиваться. Дети пошли учиться. Дедушка периодически завербовывался на какие-то дальние стройки и уезжал, чтобы заработать. Наверное, работал он и в городе. Конечно, жили небогато и не просто, климат и земля Сибири – совсем не те, что в оставленных родных краях, зимы были такие холодные, что порой на лету замерзали птицы. А люди потихонечку привыкали и становились сибиряками. Наверное, сейчас самое время рассказать о детях Игната и Арины.

                О детях Сизинцевых

                Николай Сизинцев

        Николай Сизинцев – старший сын 1918 года рождения. Он, конечно, герой, жаль, что в детстве я не понимала этого, не восхитилась, не просила его рассказать, фронтовики тогда были так ещё естественны, а мне так мало лет… 
        Когда ему было девятнадцать, в 1937 году, из Кемерово его призвали в Красную Армию, откуда потом он попал на Финскую войну, а после неё – на Великую Отечественную. Вернулся домой Николай примерно через два года после победы 1945-го, единственный из тех четверых, чьи имена и фото я проношу в составе Бессмертного полка. Его боевой путь проходил через Украину, Молдавию, Румынию, Венгрию и Чехию. Николай был награжден медалью «За боевые заслуги» за то, что, будучи гвардии старшим сержантом медицинской службы, неоднократно спасал раненых бойцов, в том числе под «ураганным огнем танков и пушек противника». Также он награжден был орденом Красной Звезды за мужество и отвагу за подвиги, проявленные в разведке при освобождении Венгрии, когда он был уже гвардии старшим сержантом-разведчиком. Мой отец говорил, что дядя Коля с гордостью показывал ему свои награды. Также мой отец подсказал, что по воинским документам отчество Николая значилось «Иванович», поэтому мы без труда нашли информацию о его подвигах и боевом пути на сайтах Подвиг народа и Память народа.
        Дядя Коля был невысокого роста, чертами лица похож на дедушку и мою маму. Я помню его уже без волос, он говорил, что они выпали навсегда после двухнедельного пребывания в окружении в финских болотах. В моих воспоминаниях он - улыбчивый, добродушный, со знакомыми искорками в глазах.  И ещё помню известие о том, как нам сообщили, что его не стало, поверить в это было совершенно невозможно: его весёлый образ с приподнятыми кверху кружащимися руками стоял передо мной в утверждение, что человека не может не быть.
        Я знала дядю Колю уже женатым на тёте Вере и с детьми, в Душанбе они жили в доме у озера, который достался им от бабушки и дедушки. Дочь Николая Лида живёт сейчас в Воронежской области, с ней вместе – его младшая внучка Олечка и правнучка Лиза. Старшая дочь Лиды Таня и её дети, которых я никогда не видела, обосновались в Москве.      
      
                Михаил Сизинцев

        Второй мамин брат - Михаил Сизинцев 1925 года рождения.
        Был он высокий ростом, в дедушку, примечательны были его волосы – густые, русые, вьющиеся «кольцо в кольцо». Мне кажется удивительным тот факт, что я – единственный человек, который помнит как Михаил выглядел, хотя он не вернулся с войны задолго до моего рождения, а фото его у нас нет. Теперь фото нет, но раньше в стопке со старыми фотографиями был портрет, который, как и его история, прочно врезался в мою детскую память. Я всегда знала, что мы празднуем 9 Мая и кого благодарим. Этот портрет я видела в той же стопке в начале 90-х, всё было перевезено моими родителями из Душанбе в Лугу, но потом портрет исчез (наверное, взяла тётя Маша, когда приезжала), мамы уже нет с нами, а никто другой о нём почему-то не помнит.
        Если Николай был старше младшей сестры на целых десять лет и, когда ей было девять, уже ушел служить в Красную Армию, то Михаил был по возрасту моей маме ближе и я помню о нём несколько её небольших рассказов.
        Однажды летом они пошли далеко в тайгу, наверное, со взрослыми, скорее всего, собирать ягоду, точно не знаю. Была ночёвка, комары кусали нещадно, летали тучами, и маленькая мама придумала надеть на голову ведро, чтобы защититься от них. Даже десятилетия спустя мама помнила грохот по ведру, который её разбудил, она рассказывала об этом с улыбкой, как о шутке.
        Неизвестно, посещал ли Михаил школу где-нибудь в период скитаний семьи, но мама вспоминала, что в Кемерово он был старше своих одноклассников, что внешне, наверное, подчеркивалось высоким ростом. Ещё он был не очень покорного нрава и упорно не хотел стричь свои вьющиеся волосы как того требовали школьный устав и учительница. Однажды во время урока преподаватель подошла к Михаилу и, достав ножницы, быстро остригла непокорную прядь на его пышной голове. Он вскочил как ошпаренный, крикнул ей «Дура!» и навсегда выбежал из класса. А потом началась война…
        У нас сохранилась запись, где мама рассказывает, как он ушёл на Великую Отечественную, это было в 1943 году, хотя не исключено, что в конце 1942-го. Несколько раз Михаил с товарищем-ровесником ходили в военкомат, но их не брали, потому что восемнадцати лет не исполнилось. Однажды мама что-то рвала в огороде, который в низинке был, подняла голову – а они с горки идут, и вместо привычных русых кудрей на его голове лысина. "Я как закричу «Мама!», - рассказывала моя мама, - мама прибежала, а они на фронт уже записались… И на другой день ушли, и больше мы его не видели». В этом месте мама плачет.
        На сайте Мемориала есть информация с указанием точных данных о нём, о том, что пропал без вести. Есть также донесение о безвозвратных потерях, в котором указано, что в 12 января 1944 года в составе 267 Сивашской стрелковой дивизии Сизинцев Михаил Игнатьевич был ранен в бою.
         Мамин брат, ушедший на Великую Отечественную войну добровольцем в 17 лет из далёкой Сибири и не вернувшийся с неё – моя очень большая грусть и память, как и брат и сестра моего отца, тоже не вернувшиеся с той войны. Такие молодые и красивые, жить бы да жить, но вышло иначе, и по-другому никак. Я пишу сейчас о них и в который раз плачу, ведь сердце не из железа. 
        9 Мая в моих руках над прекрасным городом проплывают четыре имени и три фото. В день, который они «приближали как могли» и до которого им не довелось дожить, они идут в бессмертном строю, наши герои и победители.

                Мария Сизинцева

        Несмотря на то, что тётю Машу я хорошо знала и помню, я не могу сказать точно год её рождения. Она была младше Михаила, но старше мамы, то есть родилась 20 августа 1926 или 1927 года, а в одном из последних писем сообщила мне о том, что по документам была записана моложе, чем на самом деле.
        Мария Сизинцева была среднего роста, с русыми вьющимися волосами, которые закалывала назад с некоторым возвышением у лба, внешне похожа на Арину и Михаила. Я не видела её молодой, по рассказам она была симпатичной, привлекательной девушкой.
        Тётя Маша отличалась юмором и с детства была склонна к разным весёлым проделкам и хитростям. С улыбкой вспоминая многие её рассказы, я не уверена, что она одобрила бы пересказы их здесь, хотя… возможно, что наоборот, не знаю. Уже и в весьма солидном возрасте, приходя к нам в гости немного пораньше моих родителей, она любила перепутать все фигурки на полках книжного шкафа, зная, что каждая должна стоять на определенном месте, и замереть в счастливом ожидании. Отец, заходя в комнату, первым делом неизменно расставлял фигурки по своим местам, особо не задумываясь, отчего они разбежались, глаза тёти Маши при этом совершенно по-детски сияли от оправданности своих ожиданий и еле сдерживаемого хохота.
        В молодые годы у неё было много поклонников, с мужем своим она развелась, сын Володя был неблагополучен, часто лишался работы, выпивал, она сильно переживала это, но время было упущено. Однажды из Оренбургских краёв, где служил в армии Володя, к ним приехала молодая женщина Галина с белокурой девочкой Оксаной, сообщившая, что девочка – дочь Володи. Вполне возможно, что так и было. Тётя Маша общалась с ними, переписывалась, но были там какие-то неурядицы, и потом они потерялись из виду.
        В Душанбе тётя Маша жила далеко от нас, на другом конце города, мама частенько мне напоминала, что нужно её навестить, я ехала к ней и слушала её рассказы, полные сожаления о совершённых ошибках.
        Вообще характер тёти Маши был противоречив, в ней было много эмоций, чувств и мало житейской разумности, она могла много лишнего наговорить и наделать во вред себе, но нрав её был добрым, она никогда не держала зла и почти сразу готова была просить прощения, а когда люди не готовы были прощать, сильно переживала и никак не могла забыть.
        Нас всех троих тётя Маша очень любила, постоянно говорила мне об этом, а позже писала в письмах. При скромных доходах она всегда старалась что-то принести и чем-то угостить. С ней вдвоём мы ездили в любимый Кемерово, и эти долгие путешествия на поезде со сменой декораций от горячей пустыни с верблюдами до могучих сибирских лесов, а потом хождения по родственникам в укутанном берёзами уютном городе, а потом гостевание в Старой Балахонке с её красотами – одни из незабываемых очарований моего детства.
        Году в 1993-ем она приехала к нам из Душанбе в деревню под Лугой с намерением остаться насовсем, даже привезла с собой какие-то подушки. Условия для проживания, конечно, в те времена у нас были очень неважные, почти никакие, но мама договорилась с бабой Зиной, живущей совсем рядом, что через какое-то время та приютит её. Я точно не помню сколько по времени тётя Маша выдержала деревенское житьё тех нищих времён в одной комнатке с моими родителями, может быть, месяц, может быть, два, но потом уверенно засобиралась обратно. Родители поехали проводить её до Москвы, и я очень переживала, потому что времена для поездок были совсем неподходящие, а уж как она добиралась в поезде с выбитыми окнами до Душанбе, даже представить страшно. Однако она доехала, жила там и писала мне горькие письма, мы помогали ей насколько могли. Потом пришло письмо от какой-то женщины, её приятельницы-почтальонки, что тёти Маши больше нет. В письме был указан рабочий телефон этой женщины, я звонила по нему много раз, но никто не снял трубку. В Душанбе на тот момент не осталось ни родственников, ни друзей. Тётю Машу я вспоминаю, и есть у меня перед ней чувство вины.

                Александра Сизинцева

        Мне думается, что жизнь каждого человека, в том числе описание его нрава и характера, заслуживает отдельной повести. И, конечно же, большой хорошей повести заслуживает душа и жизнь моей мамы, постараюсь в меру скромных сил отразить хотя бы главное.
        В самом начале пути, словно для того чтобы уравновесить будущую скромность хорошего ребёнка, маме было подарено два щедрых, на всю жизнь, подарка.
        Во-первых, это замечательный день рождения - 8 марта. Не знаю, как широко он праздновался в далёком 1928 году, но на моей памяти всегда праздновался широко: обязательный выходной, всеобщие поздравления, цветы и в доме гости. Мама чудесным образом смогла подарить свою дату рождения и мне, за что я ей очень благодарна: так приятно знать, что в день рождения неизменно ждет выходной и праздник для всех.
        Во-вторых, я не знаю женского имени лучше, чем у моей мамы: оно красивое, благородное и сильное, уменьшительные формы его тёплые и нежные, а сходство с мужским добавляет мальчишеского задора. Думаю, такое имя досталось ей по дню крещения, именины Александры приходятся на 14 марта.       
         Внешне мама была похожа на деда Игната, своего отца. Как и у него, у неё были тёмные, почти чёрные волосы и синие глаза, а также характерная для многих из нас нижняя часть лица: больше среднего рот и немножечко скошенный подбородок, вижу это у себя, у младшего брата, у сына и не только. Думаю, благодаря этой черте меня всегда считали похожей на маму.
        Скорее всего мирным, внешне спокойным, терпеливым нравом своим мама тоже пошла в дедушку, с тётей Машей они совсем разные. Не было у неё никаких весёлых проделок и детских хитростей, совсем маленькой ей пришлось «идти в люди» в качестве няньки, родителей она любила и слушалась, а выделенный отцом для обработки земельный участок (в Кемерово) добросовестно обрабатывала сама. Мама вспоминала, что любила читать и часто читала почти в темноте, а тётя Маша с удивлением рассказывала, как хорошо и легко мама училась в сравнении с ней. Ещё у неё был удивительный почерк, каждая буква прорисована каким-то необыкновенным образом, где она могла так научиться, не представляю.
        После седьмого класса мама поступила в химико-технологический техникум, но через какое-то время ей предложили работу в Госбанке, и, посоветовавшись со своей мамой, она согласилась, бабушка сказала, что «работа хорошая, в чистоте, и будешь получать зарплату». Устраиваться на работу мама пошла в платье из мешковины, которое одолжила у подруги. В банковской системе она проработала всю жизнь, не получив высшего образования, но всегда на хорошем счету и занимая нерядовые должности.
        Главными в характере мамы мне видятся две черты. Первая – традиционное русское, женское «так надо». Жизнь её была очень непростой, натура – чувствительной и ранимой, всё она сносила безропотно, переживания держала при себе, жаловаться и совершать резкие повороты не умела, разве что, если иначе никак. И на работе, и дома у неё было много обязанностей. В нашем небольшом доме часто гостили родственники, и мама всё время готовила, убирала, стирала… В детстве я часто испытывала к ней чувство любви и жалости, мне казалось, что она совсем ничего не делает для себя. Кроме того, эта черта её характера не могла не влиять на здоровье. Для нас мама была нерушимой стеной, часами могла сидеть у кровати больного ребёнка, ухаживать, и никогда я не помню, чтобы она сорвалась от недостатка времени или сил, а ругать могла только за плохое поведение, редко.
        С возрастом, возможно, потому что дети выросли и концентрация была уже не так необходима, мама стала более открытой и менее сдержанной. Тогда в большей мере проявилась другая её черта, которая, думаю, являлась основой её мироощущения. Эту черту я называю любовью к красоте. Мама бесконечно могла любоваться и восхищаться природой, деревьями, цветами… В 90-е годы родители вынуждены были уехать из Душанбе и поселиться у меня в однокомнатной половине крошечного домика (служебном, от работы) на отшибе деревни под Лугой. Условия жизни были трудные, домик отапливали нехитрой печкой, и зимой тепло быстро выдувалось, весной и летом подвал под домом был полон воды, неудобства неприятно осложнялись постоянными крысиными бегами. Транспорт в ту пору был практически упразднён, и раз в месяц в пять утра отец ходил в поселок на почту, чтобы занять очередь для получения пенсии и талонов, которые и отоварить-то было почти нечем, полки магазинов давно запылились от скуки. Здоровье у мамы тогда тоже было не очень хорошим: к сердечным проблемам добавилась сильная аллергия на пыльцу трав и деревьев. И вот в это пренеприятное для страны моей время я помню маму счастливой.  Она обматывала лицо платком так, что едва видны были опухшие от аллергии глаза, и из леса её было не вытащить. Собирали грибы, чернику, малину, смородину, бруснику, клюкву, завели нехитрый огородик и что-то выращивали. Всё это ей нравилось и приносило радость. Сейчас, когда повсюду слышу жалобы на российское наше житьё от молодых людей, понятия не имеющих о настоящих трудностях, я с удивлением вспоминаю, что никогда ничего подобного не слышала от своих родителей, жизненные повороты они воспринимали как-то повествовательно, без логических уверток, сетований и жалоб, чем так наполнено сегодня сытое наше самосознание. Да, она была счастлива в то время, и улыбка часто освещала её лицо.
        Потом, когда родители жили уже в Израиле, так же её радовала природа Святой земли, совсем иная. В Израиле все почти передвигаются на личном транспорте, а мы ходили к морю длинной дорогой пешком, часа полтора, заглушая жару водой и мороженым, любуясь пальмами и всякими диковинными деревьями, кустами в пышном цвету, кактусами выше нас ростом, ящерками на камнях, открывающейся морской панорамой… Мама говорила о разнообразии мира и о том, как много в нем видов животных, растений, и как всё друг к другу прилажено, разумно устроено, и что такое не могло получиться само… Конечно, она верила в Бога, несмотря на воспитание в атеистической стране.
        Мама была замечательным рассказчиком и охотно вспоминала о прошлом житье-бытье. Сейчас понимаю, что слушателей ей не хватало и очень сожалею, что не расспросила о многом. А почему было не сделать этого, она так хорошо говорила, задушевно, словно пела песню?
        Думаю, что отношение к природе и миру мне во многом от мамы передалось, но вот взаимодействие с миром людей у мамы было иным, чем у меня. Она не являлась душой компании в смысле перетягивания внимания на себя, чаще даже наоборот, но её любили и людей вокруг неё всегда было много. Сама она очень хорошо относилась почти ко всем, это было в её натуре, и также хорошо относились к ней. Её дружба с подругами и их семьями продлилась всю жизнь, даже размолвок у них я не помню. В доме нашем в Душанбе часто бывали гости, родственники, оставались ночевать и даже пожить, это было как само собой, норма. В деревне под Лугой, где я за три года ни с кем почти пару слов не сказала и где к родителям поначалу отнеслись отнюдь не доброжелательно, они умудрились подружиться с угрюмыми соседями, завести друзей в посёлке и, уже приезжая к нам в Питер из Израиля, частенько ехали в ту деревню (два с половиной часа на электричке) повидаться с приятелями. И так было всегда и везде, её любили даже в больнице в Израиле, медсестра называла Сашенькой. А уж сколько хороших слов мне сказала о ней женщина из социальной службы, приходившая ей помогать, в основном это были их двухчасовые прогулки, и как она переживала о ней…
        В то утро они тоже гуляли, было солнечно, мама пела…  А потом, когда цифры выстроились по порядку: 11 декабря в 13 часов 2014 года, её не стало.
        … Мы были в Израиле уже несколько дней, никак не прекращался холодный дождь, всё время лил и лил. Потом настал день прощания, все стояли в каком-то полуоткрытом помещении, ждали, вокруг было хмуро, темно и лил всё тот же непрекращающийся дождь, слёзы природы… Пронеслась нереальная мысль о том, что не может быть, чтобы дождь не закончился. И, когда мы вышли из-под крыши, не просто не было дождя – сияло солнце, это было удивительно, но меня не удивило, ведь мама была таким светлым человеком и это так соотносилось с её душой…
        Сороковой день пришёлся на Крещение. В один из ближайших к празднику дней в верхнем храме Владимирского Собора батюшка служил панихиду, в нижнем прихожане наливали серебристую крещенскую воду, на улице с неба падал искристый снег и освещал тихий петербургский вечер…
   
                О жизни в Кемерово (продолжение)

         Как уже написано выше, после скитаний и испытаний во второй половине 30-х годов семья Сизинцевых обосновывается в Кемерово. Конечно, есть трудности, сложный климат, но зато и небольшой домик, в котором можно жить, а трудностями в то время мало кого можно было удивить. Кемерово становится родным для Сизинцевых городом, здесь проходят детство и юность детей, отсюда уходит сначала в армию, а потом на фронт старший сын Николай (вернётся в 1947-м), отсюда уйдет добровольцем на фронт (и не вернётся) 17-летний Михаил. Здесь будут учиться и рано, во время войны, начнут работать сёстры Мария и Александра. Здесь они будут мёрзнуть и голодать в трудные военные и послевоенные времена. Однако сюда же сразу после войны Игнат каким-то образом перевезёт из Тамбовщины многих родственников Сизинцевых и Михалёвых, и Кемерово на долгие годы приютит всех, а потом также станет родным для их детей и внуков, большинство же из теперь уже многочисленной родни живёт там доныне.
        Мама вспоминала, что жили они в Кемерово бедно, но дружно, даже весело, про отца своего Игната говорила, что он очень любил всех своих детей и частенько они вместе громко пели задушевные песни. Однако внуку своему, моему сыну, она рассказала об одном семейном кризисе.
        Дедушка, как я уже писала, иногда завербовывался в другие края на заработки и уезжал на продолжительное время. Однажды таким образом он уехал на Дальний Восток. И то ли от него долго не было вестей, а потом пришло письмо, то ли просто дошли слухи, но он собрался остаться там с какой-то разлучницей, не возвращаться домой. Можно представить себе, что пережила в тот момент бабушка, ведь предательство всегда неожиданно и страшно, а здесь ещё дети, бедность и столько лет семейной жизни… Но бабушка, я считаю, повела себя как настоящая великая женщина, не у каждой найдется столько любви, смирения и мудрости. Она была неграмотной и не умела писать, поэтому взяла в писари младшую дочь - мою маму, самую тихую и выдержанную из детей, и надиктовала ей письмо. Смысл послания был в благодарности. Бабушка прощалась со своими мужем и благодарила его за детей, за радость, за помощь… Через небольшое время дедушка вернулся домой.

                О родственниках по бабушке и Старой Балахонке

        Однако гостеприимный Кемерово тоже не стал окончательным городом в судьбе Игната и Арины Сизинцевых и их детей. Сейчас, расставаясь в этих записках с Кемерово, я не могу ещё раз не вспомнить о городе и о тех родных, которых дедушка после войны перевёз в Кемерово с Тамбовщины и которые в нём остались жить насовсем. Многие из них потом приезжали к нам в Душанбе погостить, погреться на солнышке и поесть настоящие арбузы с дынями, это всегда было радостью для всех нас. Мы тоже не забывали мамины края. Поездки в Сибирь – как они были прекрасны и содержательны для детской моей души!
        Из старшего поколения ранее я вспоминала сестёр деда Игната Марию и Елену Сизинцевых, а также брата бабушки Ивана Михалёва с женой Дуней. У сестёр моего деда детей не было, а у Михалёвых были. Я помню четверых из них, все они были похожи на бабу Дуню, но, по-моему, были и те, кого я не видела. Скорее всего, родились они ещё в Тамбовских краях.
        Приезжая в Кемерово, мы неизменно останавливались у тёти Ани, двоюродной сестры моей мамы, и её мужа дяди Миши Вяткиных, общаясь с двумя их детьми – яркой, тёмненькой, худенькой, активной, всегда словно устремленной вперед Томой, внешностью в своего отца, и белокурым, в маму, более спокойным Вовой, который часто удивлялся тому, как много я читаю книг и какие они большие. Оба ребенка не совсем выговаривали звук «р», хотя у их родителей с дикцией никаких проблем не было. Позже в семье появилась сестренка Оля, у которой в няньках оказалась живущая неподалёку Кузнечиха, однако Олю я видела только крошечной светленькой девочкой, в более старшем возрасте я её не встречала.
        В доме у Вяткиных всегда было весело, шумно, с застольями. Однажды меня, совсем ещё маленькую, крепко укутав в платок, посадили с кем-то в коляску мотоцикла, и дядя Миша Вяткин впервые повёз нас в Старую Балахонку (деревню недалеко от Кемерово), где жила другая дочь Михалёвых, тоже мамина двоюродная сестра, тётя Шура (родная для тёти Ани), по мужу Косарева. Дорога шла через лес, нас изрядно потряхивало. Но уже в следующий раз (через несколько лет) мы ехали туда по асфальтированной дороге, с одной стороны нависали деревья в скалистых обрывах, с другой текла красавица Томь, бил в лицо ветер – ах, как хорошо!
        О Старой Балахонке хочется вспомнить особо, уж очень дорога была она моему детскому сердцу. Сколько бы народу ни приезжало в деревню, все останавливались в доме бабы Дуни, на Верхней улице, в ту пору самой близкой к лесу. Теперь там много чего понастроили, а тогда до леса нужно было пройти лишь небольшое заросшее высокой травой поле, посреди которого росла ветвистая черёмуха, помню её и цветущей, и с вязкими ягодами. Частенько я ныряла в высоченную траву рядом с черёмухой и долго слушала хоровое пение цикад, а бывало, шла прямиком к лесу с могучими кедрами. Сквозь дрожащую паутину на папоротнике красиво струилось солнце, вокруг всё было тихо и таинственно. Зато веселье было, когда мы с другими детьми сшибали с деревьев огромные кедровые шишки. Ещё помню, как мы ходили с мамой и старшим братом на Томь купаться, и однажды, когда мама сидела на большом камне на мелководье, а мы барахтались невдалеке, брат радостно закричал ей: «Мама, смотри, я плыву, плыву!».
        Если же выйти из калитки дома и идти не в сторону леса, а повернуть направо и побежать вниз по пыльной дороге мимо нежащихся в тёплых лужицах поросят, то быстренько добежишь до дома тёти Шуры и дяди Миши Косаревых, который расположился внизу, сразу за поворотом влево. Дом был большой, добротный, с роскошным огородом. Бывали мы в нём не очень часто, но именно тёте Шуре обязана я несравненным вкусом раннего парного молока, которое она приносила в дом бабы Дуни сразу после утренней дойки, когда мы ещё спали. Помню, как она тихонько будила меня, чтобы я попробовала деревенское чудо. И это было так заботливо, так хорошо! Внешне тётя Шура была настоящая сибирская женщина, сильная, даже могучая, помню её всё время в работе – в огороде, с коромыслом, с домашней скотиной. У Косаревых было четверо детей, мы больше общались с Ниной, высокой худенькой девушкой, русоволосой, на сколько-то лет меня старшей, и светленькой невысокой Ларисой, белокурой, с шикарным румянцем, словно напоённой деревенским воздухом и сибирским раздольем, самой младшей. Было у них два брата, Женя и Володя, оба значительно старше меня, которых мы почему-то почти не видели.
        А в самом Кемерово ещё жили младший сын Михалёвых дядя Витя с женой тётей Люсей и дочерью Женечкой, обе они помнятся мне приветливыми, интеллигентными и вообще умницами, к которым мы иногда ходили в гости, и ещё один сын, более старший, дядя Вася, его мы не видели вовсе, по крайней мере я его не помню.  Зато я запомнила жену его Валентину и сына Сашу, а также дочерей-близняшек Таню и Галю, обе тогда учились в институтах, медицинском и педагогическом, одна была светленькой, другая темнее, с одинаковыми стройными фигурками и разными чертами лица, обе были очаровательны. Детей дяди Васи я видела лишь однажды, когда мы с тётей Машей расхаживали в Кемерово по гостям. По-моему, на левом берегу в Кемерово (остальные – на правом) жил еще какой-то всех их родной брат, дочь которого Таня приезжала играть с нами. Возможно даже, что был кто-то еще, потому что кроме всех названных детей общались с нами и другие, тоже родня, но я не помню, кем они нам приходились.

                О жизни в Таджикистане

        Сейчас уже невозможно сказать точно, почему Сизинцевы покинули Кемерово. Первой уехала мама, по смутным моим воспоминаниям какая-то важная причина для этого была. Есть версия, что в Таджикистан (в Куляб) её звала кемеровская подруга, которая уехала раньше и которой там очень понравилось, она же договорилась насчёт её работы в Госбанке. Возможно также, что маме советовал и дедушка, привыкший к поиску лучших мест, а в Таджикистане было столько тепла, солнца, фруктов… Может быть, это его манили далёкие края, где к тому времени было уже довольно много русских людей.
        С точностью известно тем не менее, что в 1948 году мама впервые увидела таджикскую землю, и о том, как она добиралась из Душанбе до Куляба, есть её воспоминания. Летели на самолёте-кукурузнике с лавками, подобные застала и я в 70-е годы, летели они долго, с встрясками, маме, как и мне позже, было плохо, жарко, укачивало, тошнило. Когда наконец выбрались из ужаса, молодой военный, сосед по полёту, помог ей найти отделение Госбанка, где о ней уже знали. Так мама оказалась в совершенно новом для себя месте – раскалённое солнце, горы, смуглые лица… Началась новая жизнь.
        Город Куляб имеет, как оказалось, древнюю историю, был частью Великого шёлкового пути, а также значимым местом для различных ханств и династий, но я этого в детстве, разумеется, не знала и не чувствовала. Для меня тогда (в 70-е годы) это был маленький таджикский городок среди гор, в котором проживала родня моего отца и куда мы мучительно добирались или много часов по дороге среди гор и пропастей, или пару часов на самолёте-кукурузнике, и в дороге мне всегда было плохо.
        Куляб был важным городом для семьи моего отца, он после невиданных испытаний приютил их во время войны, его родные остались в нём жить и после. Мама же пробыла в нём недолго, от силы несколько лет. Бабушка с дедушкой приезжали к ней, помогали. Потом мама снова заболела маляркой, которую впервые подхватила, будучи ребёнком, в алтайских степях, и родители решили увезти её в столицу и обосноваться там же.
        Душанбе, столица Таджикистана - город современный, молодой, хотя на его на месте находят следы поселений античных времён. Мне жаль сейчас, что я мало путешествовала по Средней Азии, когда жила в ней, не особо интересуясь тогда культурными и историческими ценностями. Тем не менее дух этих прекрасных мест со щедростью солнца, говорливыми реками и близостью цветущих гор я впитала вполне. Это край моего детства, юности, красоты, забыть его невозможно.
        Дедушка купил дом на берегу небольшого искусственного озера, которое называлось Комсомольским, и перевёз из Кемерово в Душанбе других своих детей. Возможно, покупка дома случилась не сразу, из памяти всплывают слова мамы о каком-то некомфортном жилье, то ли землянке, то ли бараке, но это могло быть и про Кемерово.  Когда женился Николай, к дому сделали пристройки. У тёти Маши и мамы тогда уже было скромное жильё, полученное ими от работы. Позже, когда бабушки не стало, дедушка уехал в Старую Балахонку, а когда снова приезжал в Душанбе, то жил уже у нас. В пору моего детства хозяйкой в доме у озера была тётя Вера, жена Николая, набожная женщина, почти всегда в платочке, серьёзная. Дочь их Лида выросла и вышла замуж за Бориса Хамзина, родились Таня и Олечка, все они жили вместе. Я хорошо помню тот дом с несколькими комнатами, светлым двором, по которому (если не ошибаюсь) иногда разгуливали куры, столом во дворе и цветами. Мы частенько приезжали туда в гости: купались в Комсомольском озере, носились босиком по раскаленному песку, играли в лото. В отдалении, с левой стороны берега, был городской пляж, куда мы порой ездили с родителями или, без спроса, с подружками. В той же стороне озера, недалеко от берега, ютился островок, с которого низко клонились к воде могучие ивы, листья их, в противовес могучести стволов, были такими длинными, тонкими, хрупкими, это было очень красиво и трогательно… Плакучая ива – любимое моё дерево.
        Ещё в Кулябе в Госбанке к маме приставили двоих учеников. С одним из них, Григорием, мама начала встречаться. Это был наш будущий отец – симпатичный, яркий, неуклонный, энергичный. Характеры их во многом были противоположны. Через какое-то время его призвали в армию в Ужгород, и он уехал служить на три года. Не знаю, переписывались ли они, но несколько фото отца в форме с трогательными надписями «любимой девушке Шуре» у меня есть. Однако после армии Григорий к Александре не приехал, а успел завести семью, в которой в 1955 году родился сын, и начать жить на родине жены в Ижевске. Отношения там не сложились, довольно скоро произошёл развод, и отец вернулся в Таджикистан. Однажды сестра отца увидела в Душанбе мою маму, сказала об этом своему брату, и он её разыскал.  Через какое-то время они поженились. Мама вспоминала, что её сильно расстраивала смена фамилии, кто-то на работе даже стал в шутку звать её по фамилии, но потом все привыкли.  Родители прожили вместе пятьдесят пять лет, а если считать время до свадьбы, то и больше, в Душанбе у них родились и выросли трое детей: Сергей, Ирина и Андрей.

                О географии потомков

        Жили тогда в Таджикистане люди самых разных национальностей хорошо, дружно. Солнечный и цветущий край в обрамлении гор полюбился многим, стал их родиной. Времена СССР обогатили республику, принесли развитие и культуру. Думаю, что большинство из тогда живущих в Таджикистане людей никогда не покинули бы свою солнечную родину, не случись с нашей страной того, что случилось.  В одночасье тысячи русских оказались в зоне военного конфликта, бойни чьих-то интересов, за пределами родной страны. Всем им тогда пришлось пережить один из самых драматичных периодов своей жизни, и не всем удалось благополучно справиться с переменами.
        В результате распада СССР мои родственники, потомки русских крестьян Игната и Арины Сизинцевых, выходцев из Тамбовской губернии на юге России, оказались в разных городах и даже разных странах, и собрать их, как это неоднократно делал в отношении своих близких наш дед Игнат, пока некому, а, может, просто сменилось время и ушли в прошлое подобные устремления. В Москве и Воронежской области обосновались дети, внуки и правнуки Николая Сизинцева. Где-то в Оренбургских краях затерялась веточка Марии Сизинцевой. Наиболее широкой оказалась география у потомков Александры Сизинцевой, моей мамы: это Санкт-Петербург, Америка, Канада и Израиль. Я не знаю кому где лучше, но думаю, что есть смысл в том, чтобы жить на родине и есть смысл в том, чтобы уехать в далёкие края, если уж так вышло. В обоих случаях следует быть благодарным судьбе. Вот и всё.