Из пустоты

Началось все, образно говоря, с кусочка загадочного растения.

Человек, у которого я частенько покупал травку, в один из моих визитов сообщил, что она закончилась, предложив попробовать что-то посильнее и подороже. Я малость помялся, но моя экономность все же уступила желанию выпасть раз из реальности, и барыга в итоге вручил мне «желток» от Киндер-сюрприза с коротким фрагментом светло-зеленого стебля внутри. Предупредил, что плющить от него будет многие часы, настоятельно порекомендовав упороться с утра, в одиночестве и дома. Когда вставит, послушать музыку, посмотреть «Футураму», пособирать в конце концов Лего.

Я спрятал непредвиденное приобретение в холодильник, решив повременить с его употреблением до какого-нибудь недостаточно интересного выходного.

Позже на неделе позвонил хороший друг Саня. Выяснилось, что ему удалось добиться проведения через пару дней концерта в центре города. Ночного, под открытым небом. По его словам, планировались прожекторы, мощнейшая акустика, множество местных и приезжих команд, а также отличное времяпрепровождение: как для толпы, так и для исполнителей. Саня хотел, чтобы я сыграл с его группой. Инструмент, мол, уже будет — меня просили лишь явиться и с полчаса поклацать на синтезаторе, а после пить за сценой пиво с другими отыгравшими.

Признаюсь, у меня к подобным мероприятиям душа лежала не всегда. Я сказал, что попробую приехать, но ничего не обещал — все равно мы оба знали, что клавишник бестолковому Саниному коллективу был нужен как рыбе зонтик. Однако я в свое время от нечего делать сочинил аляповатые партии для некоторых их песен, и с тех пор моего товарища прельщала идея быть фронтменом квинтета, а не квартета.

Та суббота выдалась безбожно скучной, и у меня, было очевидно, не оставалось иного морального выбора, кроме как отправиться в город. Даже в моем окраинном районе кое-где попадались на столбах флаеры, зазывавшие на пресловутый концерт. Я весь день промаялся перед компьютером, бесконечно заходя на любимые сайты, пока в девять вечера ожидаемо не позвонил Саня.

— Ну что, приедешь? — боевито спросил он. — Мы начинаем готовиться.

Рядом с моим другом галдела большая компания. Я непроизвольно поежился.

— Попытаюсь, — ответил я, почти выдав голосом свою безнадегу.

— Давай в течение часа, ладно? Мы тебе…

Связь прервалась.

Но мне так туда не хотелось, прям до дурноты. Я полез в холодильник за минералкой, чтобы успокоить разнервничавшийся желудок, и тогда негаданно нагрянуло возможное решение проблемы. Ага, мой стебель.

Бережно, чтобы не разбазарить ценные молекулы галлюциногена, я открыл пластиковый контейнер. Стебель как стебель: упругий, слегка приплюснутый, толщиной с мизинец. С виду похож на алоэ. Сделав пару кругов по комнате, я бросил его в рот, тщательно прожевал и запил водой. Растение оказалось горьким, как ушная сера.

Так. Что теперь?

Прошло пять минут, но сознание все не расширялось. Мне стало не на шутку страшно. А вдруг у меня сейчас распустятся перед глазами разноцветные узоры, и я перестану узнавать собственную квартиру? Открою окно, вылезу в него, радостно полечу вниз. Такая перспектива испугала меня до чертиков. И почему я не узнал у барыги главное — как сильно от этого вштырит?

Я уже собрался было совать в рот пальцы с последующим привязыванием себя к радиатору отопления, как комната в одночасье преобразилась. Потертый узорный паркет, росток авокадо на окне, некогда белые пропыленные шторы с ламбрекеном, вышеупомянутая закиданная носками батарея — все начало выглядеть как никогда четко и ярко. Было ощущение, что мир — это старая угловатая видеоигра, а я только что установил пак с текстурами высокого разрешения.

Слух тоже изменился. Я уловил тихое жужжание системного блока, далекий лай собаки на улице, монотонное бормотание соседского телевизора за стеной. От меня не ускользал ни один звук, игнорируемый до этого.

Все стало безумно увлекательным, вызывающим какие-то необыкновенные чувства за пределами привычного эмоционального диапазона. Я находил в Интернете снимки природы и с упоением рассматривал их, открывая ранее неизвестные мне эффекты воздействия информации на психику. Каждое случайное фото, каждая новая визуальная деталь приводили в неописуемый восторг. Мне еще подумалось: «Ну почему нельзя всегда так снимать?»

Аналогичным образом воспринималась и музыка. Я включил в «Контакте» первую попавшуюся композицию из «популярного», которое мне обычно было противно палочкой ковырнуть, и погрузился в настоящую эйфорию, как будто плеяда ангелов спустилась с небес и одарила меня своей полной рулад божественной песнью.

Воображение заработало как бешеное. Смотришь на стены, пол или потолок — и любые беспорядочные точки с линиями как по мановению магического жезла складываются в отчетливые образы людей, животных, конструкций — чего угодно. Больше всего меня расположило к себе изображение мальчишки, вырисовавшееся из паутины на потолочной лепнине. Парейдолический ребенок лукаво улыбался до ушей и протягивал в сторону обе руки, словно что-то презентовал.

«Как же мне будет не хватать потом этого чувства», — вздохнул я, и мальчишка ощерился пуще прежнего.

Я долго читал в Сети всякую чушь, слушал попсу, играл в «SkiFree» — когда на экран выскакивал снежный человек, я был готов вопить от экстаза. В таком состоянии можно было вообще не вставать из-за компьютера, заняв себя на весь трип, но я вскоре спохватился, что нужно выезжать, и в ту же секунду почувствовал себя стоящим на пороге приключения, недосягаемого для простых смертных.

Изначально я намеревался вызвать такси, но теперь единственным подходящим транспортом выглядел собиравший в кладовке пыль советский «Турист», доставшийся мне от отца. И плевать, что так я буду добираться до центра непозволительно долго. Я достал своего верного железного коня, подкачал ему колеса, что показалось мне новой вершиной человеческого досуга, оделся и с замиранием сердца покинул квартиру.

Промозглая осенняя ночь встретила меня ароматами мокрой земли и опавших листьев. Над домами висела круглая ярко-оранжевая луна. Мне стоило немалых усилий оторвать от нее зачарованный взгляд, что было еще одним звоночком, сигнализировавшим о сложности самоконтроля. Но я и не думал возвращаться к себе. Мне мерещилось, что безлюдные улицы полны волшебства, и какая-то невидимая рука ведет меня навстречу заповедным тайнам и судьбоносным знакомствам.

Из стороны, обратной той, в которую требовалось ехать, повеяло густой осязаемой свежестью. Недолго думая, я дезертировал туда. «Прости, Саня, выступите и в этот раз без меня», — произнес я, и в кармане штанов в тот же миг заиграл мобильный. Друг, надо полагать, каким-то необъяснимым образом внял моему обращению. Отвечать на звонок было панически боязно: что я скажу ему, как буду оправдываться, х**-мое?

Я проехал по спящей каштановой аллее, где картинно блестели пустые влажные скамейки, миновал заброшенную котельную с величественно возвышавшейся трубой, скатился по скользкому от грязи пригорку и очутился возле глубокой балки. Над крошечными силуэтами деревьев на противоположном ее краю красовалась все та же огромная спелая луна, не иначе как наблюдавшая за моим перемещением.

Битая змеистая дорога сбегала по склону, делая первый поворот уже через полсотни метров. Я хоть и жил совсем рядом, но никогда прежде там не бывал. Мне говорили, что внизу находились небольшой водоем с лягушками и захудалый спичечный завод. Рано по будням сюда бессменно спускалась скромная вереница рабочих, а вечером пролетарии возвращались обратно, стараясь поскорее заполнить салон единственного наведывавшегося к нам троллейбуса.

Мне это место иногда снилось — правда, в моих сновидениях там был целый район или даже буколический городок с залитыми ярким светом холмами, хрустальной мелководной речкой между ними и разноцветными одноэтажными домиками, которые на полуденном солнцепеке напоминали рассыпанные по зеленому ковру фрагменты детской мозаики. Постойте-ка, а что если…

Пропищал телефон, пришло сообщение: «Ты где там? Мы до тебя ДОКРИЧИМСЯ?»

Желая скрыться от них, я погнал в балку. Я проезжал один поворот за другим, проносясь мимо ветвистых деревьев и пытаясь не смотреть в зловещую темноту между ними, будто там мог стоять Саня с выражением едкой укоризны на лице.

Когда оказался внизу, то увидел около дороги, в окружении черноты полуголой растительности, сверкавший лунными бликами пруд размером с половину футбольного поля. Я слез с велосипеда, присел у кромки воды и принялся благоговейно пить, ощущая во рту обжигающий вкус золотистых искр.

Неожиданно случилось нечто ошеломительное. Ни с того ни с сего откуда-то сверху донесся непонятный гулкий треск. Застыв на корточках, я до предела напрягся и стал слушать. Треск повторился, за ним последовал пронзительный вибрирующий звон. А затем…

— Леееееха… — громозвучно прокатилось по небу. — Ты гдеееее?..

В общем, теперь вы знаете, как меня зовут.

Не помню точно, о чем тогда подумал. Кажется, о дьяволе или пришельцах — если уж на мою жизнь посягнула чертовщина, то, вне всякого сомнения, самая высокопоставленная. Я со скоростью молнии бросился к велосипеду, взлетел на седло и, роняя слезы ужаса, отчаянно закрутил педали, но уже спустя полминуты остановился и разразился хохотом. Из города зазвучали рокочущий бас и шум ударных.

Твою же мать, Саня… Я достал мобильный и, плохо попадая из-за смеха в кнопки, написал товарищу, что оценил его способ односторонней коммуникации со мной. Заодно извинился за то, что не приехал мешать сну земляков вместе с ним. Потом поколесил дальше, чувствуя одновременно согревающую связь с привычной мне действительностью и будоражащее волнение перед близким неизведанным.

Простиравшаяся по дну балки дорога постепенно повышалась, петляя в редевшей роще. Никакого завода я там так и не нашел, зато наткнулся ненароком на крупную сову. Серая круглолицая птица сидела низко на ветке и, безразлично к моему появлению, смотрела куда-то в темноту своими дегтярно-глянцевыми глазами. «Ууу! У-ху-ху-хууууу!» — раздалось за спиной, стоило немного отъехать. Отзвук протяжного совиного крика отразился печальным эхом от деревьев, но был сразу заглушен грохотом музыки и Саниными воплями вдали. Будучи поверхностно знакомым с городской рок-тусовкой, я узнал потом еще пару-тройку групп.

Когда выехал наверх, лишенный амортизаторов «Турист» затарахтел по мощенной булыжником мостовой. Впереди выросла необычная для наших краев улица — естественно, не такая удивительная по сравнению с феерическим городом во сне, но потянувшая меня при всем том с не меньшей силой.

* * *

По бокам от меня забелели приземистые трехэтажки с нависающими карнизами, полукруглыми коваными балконами и кое-где даже флюгерами на крышах. Разделялись здания фигурными цветниками, в которых произрастали карликовые кипарисы и голубые ели. В широкий тротуар были натыканы диковинные четырехглавые фонари с янтарными шаровыми плафонами, вокруг каждого из которых мистически брезжил радужный ореол.

Большинство окон горели, в некоторых мелькали тени. На улице, тем не менее, не было ни души. Трясясь по каменной дороге, я длительное время катался между одними и теми же домами — и в какой-то момент угодил колесом в забитый листьями водоотводный желоб. Едва не свалился с велосипеда. Остановился и вдруг заметил на балконе второго этажа девушку. Облокотившись о перила, она смотрела туда, откуда гремела музыка и убегали ввысь два луча.

Я последовал ее примеру. Далекий свет прожекторов выглядел во влажном воздухе плотным, резко очерченным и рассеивался лишь высоко в небе, превращаясь в скользящую позади холодных звезд бледную пелену.

После я принялся разглядывать незнакомку. Она была младше меня на год или, может, два. Среднего роста, худая, с симпатичным каре. Девушка недолго игнорировала непрошеное внимание к своей персоне, затем опустила на меня глаза и выразительно развела руками: мол, в чем дело?

— Привет! — прокричал я.

Необходимость орать вообще-то отсутствовала, поскольку музыка была отнюдь не такой громкой, как мне показалось в балке. Но я хотел с первых минут произвести впечатление уверенного в себе молодого человека.

— Привет, — с нескрываемым налетом подозрительности произнесла девушка. Я опасался, что она тотчас же переведет взгляд обратно или вовсе уйдет, но она продолжала смотреть вниз. Должно быть, ей стало любопытно, что я забыл здесь в такой час, еще и на велосипеде.

— Тебе нравится музыка? — задал я первый пришедший в голову вопрос.

— Эта? — она кивнула в сторону города. — Или вообще?

— Да, эта. Конечно, эта…

— Не особенно, — сказала девушка и на секунду обернулась. Ну вот, если бы бренчал сейчас вместе с ними, то был бы частью этого «не особенно». Хорошо, что не поехал туда.

Повисла пауза молчания. Я попробовал поддеть ногтем старую изоленту на руле, а незнакомка еще раз бросила взгляд через плечо.

— Выходи гулять, — наконец предложил я. — Тут здорово.

Девушка посмотрела вокруг, будто желая определить, чем меня так радовало пребывание на сырой ночной улице, и ответила:

— Нет, спасибо. Поздновато для прогулок.

— Может, тогда я к тебе? — мой палец указал на проходившую рядом с балконом пожарную лестницу.

По правде говоря, сперва я не хотел забираться в чью-либо квартиру, да и на совместный моцион с незнакомкой не рассчитывал. Однако полагал, что такая инициативность заслуживала поощрения — скажем, в виде предоставления мне ее телефонного номера. Нет — значит, не судьба, поеду дальше. Вся ночь была впереди, а отпускать меня, похоже, не собиралось еще очень долго.

— Ага, давай, залезай, — послышалось, вопреки всякому чаянию, с балкона.

Дивясь такому радушию, я приставил велосипед к дому, встал под лестницей, подпрыгнул, удачно ухватился за нижнюю перекладину, и наверху вскоре стояли два человека вместо одного.

— Эй! Эй!!!

Девушка с недоумением смотрела на меня своими большими карими глазами.

— Ты разве не знаешь, что такое ирония?! — отчеканила она, выдав всю гамму эмоций человека, столкнувшегося с невообразимой наглостью.

Верите-нет, но когда я карабкался наверх, у меня даже не промелькнула мысль о том, что ее согласие могло быть высказано не всерьез. Психоделик словно напрочь отключил у меня восприятие сарказма. Я растерянно пожал плечами, стараясь сохранять бесхитростный вид, но было ясно, что меня и без того не слишком боятся.

— Ты пьяный, как я погляжу? — она сердито закинула за ухо прядь каштановых волос.

— Это… Угу, — согласился я.

Девушка сосредоточенно осмотрела меня, после чего неуверенно открыла балконную дверь:

— Сними обувь, я дам тебе активированный уголь. Только веди себя, будь добр, прилично.

Она, по всей видимости, считала мою нетрезвость безусловной проблемой, требовавшей немедленного разрешения. Ну не забавно ли? Я послушно оставил на балконе кроссовки, и мы зашли внутрь. Девушка сняла куртку, попросила меня присесть и ушла.

В уютной спальне, обклеенной аквамариновыми обоями, стояли полуторная кровать, стол с ноутбуком, книжный шкаф, стенка, гардероб, тумбочка с покусанными кактусами, а также два кресла, на одном из которых я и разместился. На другом, гипнотически прищуриваясь, восседала пушистая белая кошка. С потолка на декоративной цепи свисала винтажная деревянная люстра с канделябрами, заливавшая комнату мягким сиянием «свечей на ветру». В углу убаюкивающе гудел тепловентилятор, периодически овевая мое лицо нагретым воздухом.

За спальней лежал таинственный полумрак коридора: какой-то коричневый, трепещущий и… сладковатый? Ну такое у меня было впечатление.

— Держи, — возвратившись, девушка протянула мне горстку черных таблеток с чашкой сока и села напротив. Отказавшаяся сидеть у нее на коленях кошка сползла на пол и деловито пошагала под кровать.

— Что ты здесь делаешь? — поинтересовалась противница пьянства.

— Гуляю, просто гуляю, — ответил я в перерывах между проглатыванием угля. — А ты?

— Я здесь живу, — девушка сдержанно усмехнулась, продемонстрировав на мгновение жемчужную улыбку с аккуратными клычками.

— Одна?

— С родителями. Они в гостях, твое счастье.

Я понимающе кивнул. Потом спросил, как ее зовут.

— Мира, — она снова закинула за ухо волосы. — А тебя?

Мы разговорились об оранжевой луне. Вот так, без притязаний. Мира рассказала, что в англоязычных странах это явление называют «урожайной луной» или «луной охотника». Нам вспомнился фильм «Малыш», где юная копия главгероя выпытывала у него, почему, собственно, поздним летом и осенью лунный диск приобретает подобный цвет. Встретившись по воле случая и совсем друг друга не зная, мы сидели и беседовали о нависшем над крышами ночном светиле. И меня переполняло ощущение, что момент между мужчиной и женщиной не может быть интимнее.

В центре прекратили играть. Возможно, сделали очередной перерыв, или концерт успел закончиться. Я давно утратил чувство времени, а часов в комнате не нашел. А если бы полез за мобильником, Мира могла бы расценить сей поступок неправильно, посчитав, что мне наскучила ее компания.

И тут меня осенила абсолютно восхитительная, граничащая с безумием идея. Она уже была весьма удачно претворена этой ночью в жизнь другим человеком, но моя реализация должна была получиться еще изобретательнее.

— Хочешь фокус?! — выпалил я.

Хозяйка ответила на такое воодушевление резонным недоверием.

— Не знаю, — покачала она головой. — Безобидный, надеюсь?

— Да, конечно. Иди на балкон и закрой за собой дверь. Вперед.

Мира нахмурилась:

— Ну вот еще, я тебя здесь одного не оставлю.

Я отметил, что, как бы то ни было, она уже впустила в свой дом потенциального злоумышленника, и теперь принятие мер предосторожности не имело особого смысла. Девушка немного подумала, поднялась с кресла, окинула квартиру долгим взглядом и сказала:

— Родители могут вернуться с минуты на минуту. Если что, сразу уходи через балкон. Договорились?

— Хорошо.

— И ничего не трогай, кота тоже. Я не шучу.

Когда она вышла наружу, и нас разделила прозрачная дверь, я выписал в воздухе пальцем круг, заставив Миру повернуться ко мне спиной. Затем быстро извлек из кармана телефон и набрал Санин номер.

— Ты в порядке там? — осведомился он. — Почему не приехал, кидок?

— Потом расскажу, — мне приходилось громко шептать. — Можешь оказать мне сейчас большую услугу?

— Это какую еще?

— Включи акустику погромче.

— Эээ… Зачем? Тебе плохо нас слышно там, что ли?

— Не бойся, всего на пару секунд.

— Ну жди, — непонятливо, но по-дружески безотказно ответил он и чуть погодя добавил: — Что дальше?

— Теперь включи на телефоне громкую связь и поднеси динамик в микрофону.

А вот это, как я и предполагал, Сане не понравилось.

— Ты шутишь? — выдохнул он. — Знаешь, какие помехи будут? Мы же оглохнем тут.

— На пару секунд, — повторил я. — Буду тебе должен.

Саня помолчал, недовольно цыкнул и в конечном счете сдался:

— Блин, смотри не ляпни какую-нибудь херню, нас же сюда не подпустят больше. Ладно, сейчас… так… Давай.

Зафонило поистине нещадно. Можно только догадываться, каково было людям, стоявшим вблизи колонок. Мира, разглядывавшая в это время что-то под балконом, подняла голову и обратила взор к городу. Взяв мобильный, как диктофон, я стал соображать, что же мне продекламировать.

Ага, вот оно! Я глубоко вздохнул, что спустя долю секунды фантасмагорично отозвалось извне дребезжащим эхом, и старательно выговорил:

— Мира, ты очень красивая…

Прорвавшись сквозь режущий уши звон, мой голос прозвучал гораздо громче, чем недавно игравшая музыка, искаженно, но вполне различимо. Виновница торжества тут же повернулась ко мне, ее тонкие брови были высоко вскинуты. Я поспешно положил трубку, и шум, взъярившись напоследок особенно сильно, умолк. Мне даже стало не по себе от результатов такой гигантомании.

— Это твои друзья там играют, — с порога заявила девушка.

Мира не спрашивала, а именно утверждала, и я посчитал себя неправомерно обделенным ее удивлением. Она, впрочем, сразу тактично расспросила меня о событиях, предшествовавших моему появлению у ее дома. Я поведал ей о Сане и организованном им концерте, о своем внезапном побуждении отправиться кататься в ночь, о балке с прудом и совой. Разве что заменил с ее подачи психоделик на алкоголь — это сделало мотивацию моего путешествия менее вразумительной, зато я не предстал перед своей новой знакомой наркоманом.

— Родители идут, — вздрогнула Мира, когда я уже готовился искать новую тему для разговора.

Из подъезда и вправду послышались приближавшиеся шаги с приглушенным диалогом. Вся атмосфера романтики и расслабления вмиг улетучилась как дым.

— У тебя ведь есть Интернет на ноуте, да? — закинул я удочку, ступая к балкону.

Девушка оценивающе прищурилась:

— Нет, так неинтересно. Придумай что-нибудь, у тебя это неплохо получается.

Я второпях сбросил вниз кроссовки и перебрался в носках на лестницу. Мира слегка наклонилась над перилами и нарочито скептически, но без насмешки произнесла:

— Красивая, говоришь? Ну-ну…

В ее голосе впервые почувствовалась неподдельная благосклонность. Мне хотелось сказать под занавес что-нибудь значимое и патетичное, но из квартиры донесся веселый женский возглас:

— Мир, это, случайно, не тебе там дифирамбы поют?

И девушка, скрывшись в спальне, так же озорно отшутилась от ответа и закрыла балконную дверь.

Я спрыгнул на тротуар, обулся, сел на велосипед и покатил дальше. Выступления в центре были возобновлены, Селена по-прежнему излучала с небосвода золото, а бесчисленные загадки той ночи продолжали манить меня из-за каждого поворота. И ощущение чуда, в частности благодаря состоявшемуся знакомству, все еще не покидало меня.

* * *

Как-то в младших классах я здорово простыл и маялся поздно высокой температурой. Помню, мне было очень паршиво, так как в препубертатном возрасте я переносил температуру с большим трудом. Я стучал зубами от озноба в своей комнате, а в кухне звенела посудой мать, заваривая мне ассорти из всевозможных трав и пытаясь отыскать давно приконченную втайне от нее банку с клубничным вареньем.

Муторная болезненная слабость не позволяла чем-нибудь заняться, но и уснуть не давала. Чтобы малость отвлечься, я перебирал в памяти различные приятности: поездку с родителями в деревню, ночной поход в летнем лагере, игрища с одноклассниками в актовом зале.

Наиболее дорогим сердцу у меня являлось воспоминание из дошкольных времен о морозном зимнем утре, когда я впервые увидел снег. В нашем южном регионе такие осадки — далеко не ежегодное удовольствие, и прежде я наблюдал их разве что на снимках да по телевизору.

Я, мелкий, проснулся тогда — по своему желанию, без нужды тащиться на учебу. До Нового года была целая неделя, но у меня уже сверкала мишурой и неполным набором советских стеклянных игрушек искусственная елка. Пахло цитрусами; мать имела привычку выкладывать мандариновыми и лимонными корками все батареи в квартире. В тот день мы должны были идти выбирать мне подарок к грядущему празднику. Маман всегда отличалась серьезным нравом, а потому меня в детстве не вознаграждал за хорошее поведение Дед Мороз и не стращала за плохое Бабайка.

Я продрал глаза и заметил, что в комнате было как-то по-особенному светло. Глянул на окно — а там непонятное мельтешение. Я выпрыгнул из нагретой постели, придвинул к подоконнику стул и залез на него.

Снаружи плотно, как завеса, падали огромные пушистые хлопья и оседали грузным слоем на деревьях, проводах электропередачи, скамьях и парапетах. По ослепительно-белой земле, оставляя тонкие следы, проворно прыгали черные дрозды. Кто-то успел слепить снеговика в человеческий рост — как полагается, с носом-морковью и ведром на голове. А дополнял эту изумительную картину молочный дымок, клубившийся из трубы рабочего барака неподалеку.

Услышав возню со стулом, пришла мать. Я нетерпеливо умылся, позавтракал, и мы отправились за моим презентом.

И вот, значит, я валяюсь спустя несколько лет с простудой и упоительно вспоминаю это утро. Закрыв глаза, я бесконечно воспроизвожу в голове тот момент, когда мне открылся вид на белоснежную улицу, еще вчера безотрадно серевшую мерзлой грязью. Я выхватываю из прошлого любые доступные мне детали и растворяюсь в своей памяти, мысленно уносясь прочь от горьких таблеток и пропитанных потом простыней. Кажется, я уже брежу, явственно ощущая аромат мандаринов и холодное сиденье шаткого стула под ногами. Мне мерещатся чьи-то радостные крики, раздающиеся с улицы…

Я открываю глаза — передо мной густой снегопад за окном.

Среди сухих акаций улыбается угольным ртом знакомый мне снеговик, около него скачут желтоклювые птицы. Победно горланя, пробегают трое соседских ребят постарше, все белые с макушек до пят. Кирпичная труба выпускает похожий на толстое привидение клок дыма, с фонаря через дорогу соскальзывает тяжелый снежный пласт, глухо разбиваясь о капот стоящей под ним белой «Волги» с изъеденными ржавчиной сколами. Я вижу все это столь же отчетливо, как видел минуту назад свой потолок.

За моей спиной открывается дверь, я оборачиваюсь. В комнату входит мать — с еще не крашенными волосами и в истрепанной салатовой кофте, почившей той же зимой в ящике с ветошью.

Мне становится не по себе, и я мгновенно возвращаюсь в свою кровать. Снаружи шумит ветром беспросветный майский вечер…

В следующий раз это произошло, когда мне было тринадцать, так же спонтанно.

Снова ночь, снова постель и невозможность отойти ко сну, на этот раз из-за каких-то подростковых душевных порывов. Я лежу и прогоняю бессонницу воспоминаниями о недавней поездке с друзьями к затопленному известняковому карьеру. Когда мои мысли начинают стремительно вырываться за границы тела, я внезапно осознаю, что нахожусь не у себя дома. Во рту появляется вкус сладости, слышатся шелест листвы и чужая болтовня, чувствуются капли воды на коже. Мной сперва овладевает страх, но он быстро сменяется любопытством, и я осторожно размыкаю веки.

Как и тогда, я сижу на громадном каменном уступе, уходящем глубоко в зеленую воду. Подо мной плещутся серые мальки и хвостатые лягушата; с другой стороны водоема, заросшей рогозом, доносятся крики уток. Рядом сидит Саня, лениво повествуя о гниющем на дне карьера «Урале» и скелете водителя, якобы до сих пор болтающемся в кабине. Двое других наших товарищей готовятся синхронно сигануть с уступа повыше. Саня отпивает из бутылки с лимонадом и передает ее мне. Я делаю пару глотков, после чего возвращаю напиток приятелю. В нос неприятно ударяет отрыжка углекислотой.

Этого просто не может быть. Все повторяется: мы опять здесь, мы делаем то же, что делали несколько дней назад. Саня настоящий, остальные мои друзья, кажется, тоже. Окружающая нас природа живет своей жизнью и сочится яркими красками.

Но не проходит двух минут, и меня выкидывает. В одно мгновение, без всяческих метаморфоз, как и в случае со снежной сказкой. Только что лицезрел переливавшуюся на солнце поверхность озера — и уже созерцаю ночной потолок над собой, даже глазам не нужно привыкать к темноте.

И если в первый раз я списал все на вызванный болезнью бред, не придав случившемуся большого значения, то теперь увидел в этом очевидную закономерность, и мои флэшбэки чертовски заинтересовали меня.

Без лишней интриги скажу, что перемещаться во времени я не умел, хотя сам понял это не сразу. Но я открыл в себе способность заново переживать события, некогда происходившие со мной.

Переживать практически с полной достоверностью: видеть, слышать, обонять и осязать все в точности то же самое; чувствовать холод и жару, вкус и боль; иметь те же вестибулярные ощущения. В моих ментальных путешествиях в прошлое все было аутентично, и даже сам я выполнял изначальные движения и произносил уже сказанные в свое время слова. Лишь только не испытывал прежних эмоций и мыслей, всецело отдавая себе отчет в том, что вокруг меня проекция, а не действительность.

Несомненно, это было поразительно, однако в сверхъестественную природу своих способностей я вскоре перестал верить. Человеческий мозг, насколько мне было известно, непрерывно запоминает всю информацию, которую мы получаем из внешнего мира, и надежно хранит ее в подсознании. Скажем, каменщик под глубоким гипнозом может запросто вспомнить любой кирпич, который когда-либо брал в руки, и в мельчайших подробностях описать все его трещинки, отколы и выпуклости. Выходит, я умел погружаться в своеобразный гипноз — правда, самостоятельно и без отключения сознания.

В тринадцать лет я потратил более четырех месяцев, обучаясь делать это преднамеренно.

В результате выработал следующий метод. Я оставался один; в зависимости от времени суток задергивал шторы или выключал свет, ложился на спину, закрывал глаза и максимально расслаблялся. После этого принимался как бы представлять себе необходимый жизненный эпизод в целом и в то же время фокусировать внимание на отдельных его деталях. Когда наловчился, уносить начинало в течение считанных минут. Открываешь глаза — и вуаля, ты в прошлом.

Если я вел себя в воссозданных воспоминаниях (так я их называл) уверенно, без причины не выкидывало. Возвращаться по своей воле было на порядок сложнее: требовалось совершать особое умственное усилие, целиком стирая себя оттуда.

Один раз я почему-то застрял там минут на сорок, будучи, хоть убей, не в силах вырваться, и лишь неимоверные, чудовищные приступы паники позволили мне покинуть иллюзию. Я уже опасался худшего: что не очнусь вовсе, а врачи решат, что я впал в кому. Воспоминание будет продолжаться и в одно прекрасное время достигнет того момента, когда я, собственно, лег в кровать, чтобы погрузиться в него. И что потом: бесконечная рекурсия воспоминаний, беспомощное сумасшествие, смерть мозга, в конце концов? Физическая боль, кстати, в таком состоянии была настолько же реальна, как в действительности, и меня после завершения этой «временной петли» теоретически могли ожидать ничем не ограниченные истязания и муки.

Мне тогда небо показалось даже не с овчинку, а с шерстинку, и я после такого инцидента очень долгое время не решался больше заточаться в своей памяти. Но потом морально оклемался и мало-помалу возобновил эту деятельность — надо же чем-то разбавлять прозу жизни.

Появившийся у меня впоследствии Интернет не развеял сомнений в том, что кто-то еще умел так же, как я. Была перерыта вся Сеть, но информация о подобном феномене не попалась мне ни разу. Нашлось только обилие материалов о вышеупомянутых запоминающих свойствах мозга и гипнозе.

На самом деле способность была не ахти какая и могла состязаться по бесполезности с невидимостью в одиночестве или рентгеновским зрением сквозь распахнутые двери. Как я, допустим, мог бы впечатлить своим редким умением Миру? «Погоди, сейчас полежу чуток с вытаращенными глазами и потом развернуто расскажу тебе, что со мной происходило в сопливом возрасте», — так, что ли?

Впрочем, бывшие в употреблении воспоминания позволили мне, например, накататься на любимых аттракционах. Это был хороший выбор развлечения, ибо я на сей процесс никак не влиял: сидишь себе и катаешься. А вот играть в пейнтбол или плавать по бухтам на каяке оказалось по той же причине совсем не интересно.

Я пересмотрел целый фильм, наивно полагая, что увижу теперь знаменитую сцену, на которой зазевался в кинотеатре. Увы, в воссозданном воспоминании я опять-таки отвернулся от экрана, и прохождение T-1000 сквозь решетку ускользнуло от меня еще на многие годы.

Повторно побывал в обсерватории, ботаническом саду, заболоченном лесу с цаплями и куче других мест. Поподглядывал снова за старшеклассницами в школьной раздевалке. Налюбовался сгоревшим низко над городом метеоритом, наделавшим у нас когда-то немало шума. Но опять-таки нигде не открыл для себя ничего нового.

Предпринимались попытки воспроизводить сны. Тем не менее, так мои способности, как выяснилось, не работали, и это было чрезвычайно обидно, поскольку в объятиях Морфея мне порой открывались необыкновенно красивые вещи, которые я охотно увидел бы осознанно. Возвращение непосредственно в сновидения не представлялось возможным — даже в те, что я помнил достаточно детально. А ежели я переносился в момент перед уходом в сон, меня выкидывало сразу же, как только прежний я начинал задремывать. Но зато ощущения во время таких выкидываний были непередаваемые, будто падаешь на кровать с многокилометровой высоты.

Нет, помимо праздного баловства, я иногда извлекал из этого практическую пользу. Например, вспомнил безнадежно, казалось бы, утерянный пароль к важному сайту, попросту вернувшись в воспоминание о том, как вводил его раньше. Узнал название песни, которую давным-давно услышал по радио и мечтал с тех пор отыскать: понимая теперь английский, я с легкостью загуглил слова. Я даже откопал подобным образом клад — крупную серебряную брошь с сапфиром, которую мы с моим одноклассником когда-то нашли, возвращаясь из школы. Решив сперва придумать, кому толкнуть найденное сокровище, мы зарыли его в лесополосе и благополучно забыли, где именно. Спустя все эти годы брошь по-прежнему лежала там в моем старом пластиковом пенале.

Главное было — хорошо помнить нужный эпизод сознательно, дабы подсознанию было за что зацепиться. В противном случае воспоминание не подлежало реконструкции. Так, снять покров тайны с некоторых событий прошлого мне, вопреки всем усилиям, не удалось.

Короче говоря, это открытие мало что изменило, но в некоторые положительные моменты все же вылилось. И самым большим из них было, пожалуй, элементарное удовлетворение моего жгучего любопытства. Когда я активно экспериментировал со своими возможностями и испытывал, так сказать, их пределы, они преподнесли мне несколько сюрпризов, которых я не ожидал.

* * *

За исключением нескольких особо суровых перепоев, это был у меня самый скверный отходняк. Физическими последствиями употребления галлюциногена стали лишь сильные слабость и жажда, а вот морально я оказался раздавлен настолько, что хотелось залезть в петлю. Я очнулся в шестом часу вечера, когда уже смеркалось, и, высушив литровую бутылку воды, стал безуспешно вспоминать, как вернулся домой.

Покрытый засохшими брызгами грязи «Турист» валялся на полу в коридоре, там же была раскидана чуть менее запачканная одежда. Не найдя в ней мобильного телефона, я прозвонил его с домашнего, но квартира оставалась безмолвной. Посеял-таки, теперь нужно было искать времянку до получки. Ноги и спина после езды с непривычки болели, на ладонях зудели мозоли. Сколько я еще потом катался, и где? А если бы под машину попал, психонавт хренов?

На улице было ветрено и моросил дождь. Серое небо, серые дома и дороги, горизонт затянут мутной дымкой. Остатки листвы на деревьях похожи на мерзкие трепыхающиеся клоки черноты. Я отошел от окна и, проклиная весь белый свет, опять плюхнулся в постель. На потолочной розетке еле заметно качалась косматая паутина, уже не являвшая собой ничего примечательного. Скованный липким тревожным чувством, я прокемарил еще два часа под свист сквозняков в рамах. Надо же было так бездарно прожопить выходные…

Проснувшись во второй раз, я сделал со скрипом зарядку, принял горячий душ, впервые за прошедшие сутки поел и начал мало-помалу приходить в себя. Поиграл в наушниках на синтезаторе — это помогало собраться с мыслями и вернуть себе созидательный настрой.

Тогда-то меня всерьез заняло вчерашнее похождение. И чем лучше мне становилось, тем больше крепла во мне уверенность, что со мной приключилось нечто потрясающее. Какой же фортель мне удалось выкинуть с телефоном! Правда, на трезвую голову к непомерной гордости за эту выходку примешивалась изрядная доля стыда. Ну и зачем я назвал ее красивой? Глупее было бы только столь же безосновательное признание в любви.

Ибо красивой Мира, на мой взгляд, не была. Она имела сравнительно резкие черты лица: низкие брови с изломом, ровный острый нос, в меру тонкие губы с неизящными линиями, выдающиеся скулы. Лишь широко распахнутые глаза, обрамленные густыми колючими ресницами, придавали ей явной женственности. Впрочем, даже учитывая обусловленное домашней обстановкой отсутствие марафета, девушка все равно выглядела довольно мило и привлекательно. И ей, находившейся сейчас, казалось, в какой-то отличной от моей реальности, я был интересен намедни даже упоротый. Это, согласитесь, уже чего-то стоило.

Мне очень хотелось новой встречи, и я в итоге решил заявиться к ней на следующие выходные. Съездить вместе куда-нибудь в город или погулять у нее. Сам я больше тяготел ко второму варианту — до того мне понравились их идиллические улочки на отшибе.

Засыпал я глубокой ночью в предвкушении предстоявшего через неделю свидания.

Утром меня вырвали из сна настойчивые звонки в дверь. Я натужно разлепил глаза — на часах было без трех минут семь. Господь всемогущий, до чего же я не выспался-то…

У соседа-алкоголика и раньше горели ни свет ни заря трубы, однако в таких случаях он всегда терпеливо дожидался меня в подъезде, чтобы выклянчить полтинник или стекляшку портера из холодильника. Но такой вот перезвон до моего пробуждения — это было уже слишком.

Проигнорировать незваного визитера и продолжить лежать не получилось — истошно затрещал будильник. Окруженный этими гадскими, несовместимыми со сном звуками, я сперва заткнул хронофор, затем пошаркал к двери.

На лестничной площадке стояли два милиционера. Не представляясь, один из них попросил меня предъявить удостоверение личности.

Мою сонливость как рукой сняло. Я пошагал в комнату, взял паспорт и отнес его стражам порядка. Все тот же милиционер небрежно заглянул в документ и спрятал его в кожаную папку. Мне сказали одеться и пойти с ними.

Ошарашенно натягивая штаны и свитер, я, как любой умеренно законопослушный человек, не знал, что и думать. Даже причину своего задержания не стал выяснять.

Под удивленные взгляды немногочисленных соседей, направлявшихся в такую хмурую рань на службу, меня молча проконвоировали в отделение милиции. Там меня ожидала долгая беседа со следователем.

Первые полчаса я вообще не понимал, что делал в участке и чем мое существование могло привлечь внимание органов. Следователь — невысокий полуседой мужчина семитской внешности — расспрашивал меня, попутно записывая в блокнот и похлебывая из заляпанной чашки, о том, где я работал, с кем жил, как часто покидал город, не состоял ли на психиатрическом учете. Я отвечал и шестым чувством осознавал, что к моему присутствию там все это имело мало отношения. На мои вопросы клался болт, хотя по закону я вроде как имел право узнать свой статус.

Потом вдруг прозвучало Санино имя. Я сообщил, что мы друзья, и спросил, все ли с ним в порядке. Меня опять оставили без ответа. Чтобы совсем не быть терпилой, я изъявил желание попить и сделать полагавшийся мне звонок. Законник флегматично пододвинул в мою сторону дисковый телефон и кивнул на стоявший в углу кулер. Стакан воды лег в желудок тяжелым камнем, а начальник нашей конторы, чей номер я набрал, предсказуемо поворчал и велел взять из милиции справку.

Следователь оставил со мной помощника и ненадолго вышел. Вернувшись и наполнив помещение кислым табачным запахом, он приступил наконец к делу. Оказалось, что служителей порядка заинтересовал мой прошумевший на весь город звонок. Они быстро отыскали организатора прошедшего рок-концерта, и Саня скрепя сердце меня им выдал. Еврей прям подчеркнул, что Саня сделал это очень неохотно, и у меня от такой новости немного поднялось настроение. Но на этом мои радости закончились.

— Молодой человек, можно взглянуть на ваш мобильный?

Понятых мне, видимо, не полагалось.

— Он потерялся, — не обинуясь ответил я.

— Потерялся, — протянул дознаватель, сделав в блокноте подозрительно длинную заметку. — Как любопытно.

Да в чем же дело-то? Проори я в колонки «Хайль Гитлер», привлечение меня к ответственности еще можно было бы понять. Но так-то великое преступление совершено? Сане, выходит, тоже досталось?

Законник оторвался от своих записей и впервые с начала разговора посмотрел мне в лицо.

— Я так понимаю, вы были знакомы с покойной Мириной Князевой?

Знаете, оглядываясь спустя время назад, я проникался к правоохранителям невольным уважением. Как же быстро они определили, что я был дома у девушки в ту роковую ночь, когда ее не стало.

Покойной… Помещение резко завибрировало у меня перед глазами, как отражение в дрожащем зеркале.

— С Мирой?.. — промямлил я, не веря своим ушам.

Следователь почесал остро выпирающий кадык:

— Да, так ее называли близкие. Вы ведь относились к ее близким, верно?

Нет, не верно.

Запинаясь и экая, я рассказал ему все. Лишь умолчал о психоделике и домыслил свое незамедлительное отправление восвояси после посиделок с девушкой. А что еще оставалось делать, когда дальнейшие события начисто вылетели у меня из памяти? Законник слушал и торопливо записывал, отпуская то и дело язвительные комментарии: «И часто вы разъезжаете по ночам на велосипеде?.. Вот так взяла и впустила к себе незнакомого человека?.. Что, прям такая писаная красавица оказалась, что нужно было всем об этом рассказать?..»

Последняя реплика взбесила меня до зубного скрежета, но я не подал виду — не в моем положении было агриться.

Составили протокол. Меня сфотографировали, сняли отпечатки пальцев. Дактилоскопия впоследствии, конечно же, подтвердила, что я был в Мириной спальне. Взяли анализ мочи — там нашли следы моего галлюциногена с длинным незапоминающимся названием. Меня на основании этого добротно попрессовали, но я солгал, что стебель продал мне незнакомый человек, и милиция в результате потеряла к личности драгдилера интерес. Обыскали квартиру, и хоть тут меня ничего не скомпрометировало.

В отделение приглашали Мириных родителей. Точнее, мать и, как оказалось, отчима. Помню, каким ядовитым взглядом он впился в меня, просипев, что «никогда не видел этого урода». Мать девушки, убитая утратой явно больше мужа, лишь единожды взглянула в мою сторону и отрешенно покачала головой. Меня отвезли к их дому, чтобы я показал следствию, как все происходило. В тот день накрапывал мелкий холодный дождь, а с моря, видневшегося вдали свинцовым пятном с бегавшими по нему белыми линиями-волнами, дул колкий ветер. Очаровавшая меня накануне улица оказалась грязной, раздолбанной и предельно унылой.

Потрясенный таким поворотом событий, я успел мысленно попрощаться со свободой, но ареста за всеми разбирательствами, как ни странно, не последовало. С меня взяли подписку о невыезде и потребовали дважды в неделю являться в участок, что я исправно делал на протяжении месяца.

А потом дело закрыли. В нашу последнюю встречу следователь известил меня, что неестественную смерть Миры доказать не удалось, и, внимательно проследив за моей реакцией, сообщил, что я волен ступать на все четыре.

Я потерял работу. Не знаю, за вынужденные ли прогулы, или же начальство как-то прознало о том, что меня негласно подозревали в убийстве, но заявление по собственному я написал. Без особых огорчений, так как работа все равно была достаточно говенной; я и до этого подумывал о поисках новой, не желая провести молодость в офисном кубе.

Когда внешние раздражители отступили, я погрузился в тяжелые мрачные мысли, редко покидавшие даже во сне. Только тогда я разом ощутил всю горечь произошедшей трагедии. Кто-то скажет: мол, глупо скорбеть о том, кого встретил единожды и с кем тебя ничего не связывает. Однако я не мог с собой совладать. Пока я усиленно трясся за свою шкуру, Мирина смерть воспринималась мной почти безоценочно, как очередная данность этого нелепого хаотичного мира. Теперь же меня захлестнуло понимание, что этого человека нет и никогда больше не будет. Еще вчера жил и претендовал в твоем уме на звание родственной души — а сегодня закопан в землю, окончательно и бесповоротно.

И в этой назойливо ноющей тоске мне не давал покоя один закономерный вопрос. Действительно ли я уехал к себе после появления Мириных родных, или могло случиться так, что я вернулся позже и вломился к девушке повторно: еще более непрошено, чем в первый раз? Самое страшное, что найти на это ответ было проще простого.

* * *

В семнадцать лет я сделал умопомрачительное открытие.

Переживая раз за разом события из прошлого, я чувствовал себя в проекции все увереннее, пока вдруг не обнаружил, что мог брать там свое тело под контроль! Стоило однажды отклониться на пару шагов от предначертанного направления, произнести произвольную фразу, и в дальнейшем это получалось у меня так же непринужденно, как езда на велосипеде.

И если вы думаете, что удивительнее всего в этой ситуации оказались другие люди из воспоминаний, которые продолжали, как заводные куклы, разговаривать и взаимодействовать с порожним местом, где я недавно находился, то вы глубоко ошибаетесь. Я увидел там кое-что куда более невероятное.

Впервые я повстречал это в воспоминании о своей первой девушке, с которой мы в один прекрасный день крупно разругались и больше с тех пор не общались. Она потом уехала учиться за рубеж, и шанс воссоединиться был безвозвратно утерян.

Я еще тешил себя надеждой, что мог как-то влиять на прошлое, и мне хотелось поговорить с прежней Алиной, сказать ей что-нибудь такое, что сделало бы нашу предстоявшую ссору невозможной или хотя бы не столь безобразной. Глядишь, вернулся бы в настоящее — а мы там все еще вместе. Вот это был бы сюрприз.

Было решено воссоздать в памяти фрагмент нашей вечерней прогулки к ее дому. Мы около часа шли туда из города, болтая о чем попало и стесняясь взяться за руки. Была поздняя осень, стояли глубокие сумерки под багряным небом. По бокам от нас с Алиной ярко горели фонари, за ними в пропитанном влагой воздухе уютно мерцали разноцветными квадратами окна новостроек. Девушка весело посвящала меня в подробности своих школьных будней, а я периодически поддакивал ей, изображая интерес к этому рассказу.

И вот я снова там. Я решительно останавливаюсь, а моя спутница шагает не моргнув глазом дальше, разговаривая с пустым пространством возле себя. Я догоняю ее, пытаюсь что-то объяснить, но она не замечает перемену моего поведения и безразлично перебивает, продолжая сыпать словами как из мешка горохом. Я дотрагиваюсь до ее лица — Алинина кожа твердая и холодная, как камень. Волосы, одежда — тоже.

Отчаявшись, я преграждаю девушке дорогу, но она с нулевыми усилиями оттесняет меня в сторону. Схватить ее за руку, да даже поставить подножку не получается по той же причине. Это явно не живой человек, которым я когда-то дорожил, а программа, подчиняющаяся строго установленному алгоритму и не способная отклониться от него ни на йоту. И я, провожая взглядом одиноко удаляющуюся, выглядящую сумасшедшей Алину, лишаюсь всяких надежд изменить ход времени.

Мне досадно и горько, хочется вернуться в реальный мир, одеться и пойти развеяться в ночь. Но я почему-то остаюсь в дурацком воспоминании и иду гулять там.

Направляясь назад, достигаю ближайшего перекрестка и сворачиваю в сторону. Поблизости больше не ходит транспорт, не видно спешащих по домам прохожих, отсутствуют даже птицы и разгоняемая ветром опавшая листва. Прямо как в «Grand Theft Auto», где вся движуха происходит исключительно вокруг главгероя. То есть где-то там по-прежнему идет и разговаривает сама с собой в окружении вечерней городской суеты Алина; я же бреду в то место, которое видел в реальности лишь мимоходом и которое выполняло роль не более чем фоновой декорации к нашему променаду.

Улица мертва, и единственный звук на ней создают мои шаги. Дорога делает впереди поворот. По мере моего приближения к нему я неожиданно замечаю в полутьме за углом дома нечто неописуемо странное. Там притаилась неестественная, разительно выделяющаяся на фоне всего остального… щель. Громадная щель безотносительной пустоты, в которую достаточно резко переходит фасад здания передо мной. И чем ближе я подхожу, тем шире она становится, полностью занимая все пространство слева и бесконечно распространяясь оттуда в остальные стороны. Это сюрреалистичное, фантастическое зрелище поражает меня до глубины души.

Я от природы не очень сообразительный (путешествовать в прошлое хотел, ага), но в тот момент сразу понял, что нечаянно наткнулся на своего рода «слепую зону» — область проекции, которую мозгу было попросту нечем заполнить. Я ведь за этим углом никогда в реальности не был, и мне неоткуда было знать, какой за ним открывался вид. Вот если бы я действительно переместился в описываемые время и место, то мог бы, бесспорно, пойти куда мне заблагорассудится, и о каких-либо выпавших в никуда частях пространства не было бы речи. Да и об этой «лангольерской» безжизненности тоже.

Абсолютная пустота (еще один мой термин) была напрочь лишена цвета и объема, хотя ахроматичной или плоской тоже не являлась. Она вроде не была освещена, но и с темнотой ничего общего не имела. В пустоте ровным счетом ничего не происходило — я всматривался в нее до посинения, чтобы убедиться в этом. И при всем том статичной ее тоже нельзя было назвать. Она не издавала различимых звуков, однако мне всегда казалось, что из нее исходили какие-то неосязаемые вибрации.

Словом, до крайности противоречивая штука — будто куски другого измерения, воспринимавшиеся не органами чувств (понятное дело), а непосредственно мозгом, на уровне переживаний. Вспомнить и представить, как пустота выглядела… нет, даже не так… как она ощущалась, я сейчас не могу, хотя сталкивался с ней десятки раз.

Находясь вне «слепой зоны», дотронуться до пустоты было нельзя — рука свободно протягивалась в нее и ничего не ощущала. А зайти туда я никогда не решался. В пустоте не было ничего особо зловещего, но она устойчиво напоминала мне беспредельно глубокий и широкий океан. Даже если в бесконечном океане и можно поплескаться на поверхности да понырять, осознание того, что вокруг тебя и под тобой неисчерпаемый объем воды, должно ужасать, если не сказать больше.

Мне известен загородный тоннель под железной дорогой: темный, узкий, в меру длинный. Я видел его всего раз, и то издалека — на другом конце лишь брезжило крошечное пятнышко утреннего света.

Когда я возвращаюсь в это воспоминание и захожу внутрь, мне не становится холоднее, воздух не приобретает запах сырости, не появляются сквозняк и эхо. Являвшиеся серыми у входа стены, пол и округлый свод делаются беспросветно-черными. За моей спиной постепенно утихают звуки природы. Я подхожу к концу каменного коридора и замечаю впереди некое подобие объемной смотровой площадки, бесформенное и до рези в глазах яркое. Оказывается, именно в него превратился тот клочок солнца на противоположном входе. А вокруг «площадки», на которую я боязливо захожу, простирается во все края безграничная и всеобъемлющая пустота. Я тогда почувствовал себя персонажем неоконченного рисунка, которому удалось выглянуть за границы наброска и увидеть там чистый, ничем не занятый лист.

Итак, пустота возникала только в тех местах, которые я никогда не видел в жизни, но куда заглядывал в проекции. Если бы я, скажем, посетил свою комнату и не стал смотреть в окно, а потом воспроизвел этот эпизод в памяти и все-таки глянул наружу, моему взору представилась бы вполне знакомая картина. Мозг «подкачивал» в таких случаях информацию из других воспоминаний. Определил я эту закономерность тем же «оконным» методом.

Однажды мать упомянула, что во дворе утром снесли старую водонапорную башню, установленную там задолго до моего рождения. Это была отличная возможность проверить мою теорию. Я зашел в материну комнату, на улицу не глазел. Позже я вернулся в это воспоминание и обнаружил за окном всю ту же накренившуюся вышку с прямоугольным баком. Она не исчезла из проекции и после того, как я побывал по-настоящему на улице и убедился в ее отсутствии там. Лишь только когда я посмотрел из окна в действительности, увидев вместо башни бетонное основание с торчащими из него обрезками труб, вышка сменилась им и в описываемом воспоминании.

Еще интереснее то, что если в реальности я, предположим, видел со спины неизвестного мне человека, а в воспоминании обходил его, незнакомцу или незнакомке «подрисовывалось» какое-никакое лицо — в зависимости от моих догадок относительно их внешности, возраста, а иногда и пола. Открытый в проекции шкаф, содержимое которого являлось для меня загадкой, стабильно оказывался пустым. Неизведанное помещение — тоже, и его размеры редко совпадали с реальными. На мольберте у уличного художника стояла картина, изображавшая местный пейзаж со случайного виденного мною ракурса, причем всегда в стиле Федора Васильева. За каким-нибудь гаражом находилось продолжение близлежащих кустов, забора, тропинки и тому подобного, хотя в действительности там могло быть что угодно.

Знаю, это немного не вяжется с историей про водонапорную башню, поскольку я своими глазами видел, что ее сломали, и мозгу ничего не стоило стереть этот объект из воспоминания.

Так вот, согласно немудреной гипотезе, рабочая память моего мозга восполняла пробелы в проекции двумя способами. Если я видел искомый элемент в другое время, мозг «вклеивал» аналогичный фрагмент из более раннего или позднего воспоминания, где это попадалось мне на глаза с необходимого ракурса. В противном случае в ход шло воображение, и недостающие визуальные детали «рисовались» им. Но только до определенной степени небольшие — на внушительные пространства оперативки не хватало, и мозг, охреневая от моей вседозволенности в перемещении по иллюзорному миру, просто оставлял там пустоту…

* * *

Я сидел перед черно-белым телевизором и отстраненно смотрел какую-то невразумительную позднюю передачу, смахивавшую не то на артхаусный мультфильм, не то на чрезмерно затянутый музыкальный клип.

То лето выдалось аномально жарким, но еще неприятнее было нашествие на город гигантской саранчи. Гнусные серые твари, каждая размером с палец, заполоняли с наступлением темноты улицы, залетали в дома, лезли под одежду, хрустели под ногами и пожирали любую растительность на своем пути. Прям какая-то библейская напасть. По утрам всюду можно было наблюдать тысячи саранчовых тушек, размазанных по дорогам и земле колесами транспорта и подошвами пешеходов. Восстановлению природного баланса также способствовала местная популяция дворовых кошек, активизировавшаяся после заката и охотно поедавшая вредителей.

Не имея кондиционера и возможности открыть окно (беспрестанно ловить и выкидывать обратно рвавшихся на свет шипасных кабанчиков, при любой возможности изрыгавших на тебя какую-то коричневую гадость, было тем еще занятием), я мучился в квартире, нагретой за день до температуры доменной печи.

Мои мысли были обращены к Мире, которой не стало в прошлом году. Не проходило и дня, чтобы я не думал о ней. В моих воспоминаниях Мира представала все красивее — вероятно, потому, что я просто-напросто забывал, как она выглядела на самом деле. А наше недолгое знакомство казалось мне теперь еще более светлым и неповторимым.

Я почти убедил себя в том, что не мог быть причиной ее смерти, но за все это время у меня так и не хватило смелости проверить. Я, помимо прочего, боялся увидеть ее такой — неодушевленной голограммой, механически повторяющей то, что некогда делал живой человек. Но как же мне вместе с тем хотелось еще один раз взглянуть на нее и услышать ее голос…

Под минорные звуки фортепиано из телевизора вылезла светлая фигура. Нет, не из моего телевизора, а из того, что показывали по нему. В эфире вырисовалось обширное полутемное помещение с несчетным количеством колонн, среди них стоял на высоких ножках пузатый ламповый ящик с рогатой антенной. И из его экрана появилась трафаретная человеческая фигура: сперва голова, затем плечи, руки, торс. Высунув наружу одну ногу и поставив ее на черно-белый плиточный пол, фигура прекратила движение, словно кто-то схватил ее с той стороны за другую, да так и оцепенела.

И кто бы мог подумать, что эти странные образы вдруг перещелкнут что-то во мне, вырвав из прострации, в которой я увязал последние восемь месяцев.

«Нужно сделать это, прямо сейчас!» — прогремело в голове.

Миру это, конечно, не вернет, но по крайней мере я буду точно знать, чиста ли у меня совесть. Слова следователя о недоказанности насильственной смерти девушки вселяли надежду, что я в самом деле был здесь ни при чем. Да и психоделик являлся не настолько сильным, чтобы я слетел с катушек и лишил кого-то жизни. Оставался только страх перед встречей с этим фантомом, застывшим в моей памяти, как неосторожное насекомое в куске янтаря.

Я выключил телевизор и освещение, плеснул на кровать холодной воды, лег в эту лужу и закрыл глаза. Из-за волнения долго не получалось сосредоточиться. Мысли бегали взад и вперед, и я никак не мог подобрать подходящий момент, с которого стоило приступить к возвращению.

Но вот частые удары саранчи в окно стихают, и меня окружают звуки пустой улицы пополам с шумом музыки вдали. Изнуряющая духота сменяется зябкой свежестью, появляются запахи грязи, перепрелой листвы и чисто осенней ночной прохлады. Я размыкаю веки.

Слева и справа от меня теснятся низкие трехэтажные дома: давно не белые, с облупленной штукатуркой и крошащимися цоколями. Из неопрятных клумб торчит невзрачная куцая хвоя. Развороченный тротуар, перевернутые мусорные баки. Между тусклыми кривыми фонарями чернеют обрезки темноты, скрывающие какие-то другие детали этого безрадостного пространства. Лишь огромная урожайная луна да прожекторные лучи, рассекающие воздух над крышами, смутно напоминают о магии той ночи.

Примечательно, что если я возвращался в воспоминания, где был пьян или шмалил, восприятие оставалось обычным, без размытого изображения и искаженных звуков. Так и здесь — никаких эффектов, сопутствовавших употреблению галлюциногена.

Подпрыгивая в седле, я еду, покрытый грязью, по булыжной дороге и мотаю туда-сюда головой. Как интересно мне, должно быть, было здесь после поедания стебля. Брать себя под контроль я не намерен: даже если за углом скрывается маньяк, я не увижу его сейчас, если не видел тогда.

Переднее колесо велосипеда попадает в открытый водоотвод, я теряю равновесие и торможу, выставив ногу. Громко выругиваюсь. Озираюсь по сторонам, чтобы охватить всю панораму вокруг, и вижу на балконе Миру, смотрящую прямо на меня.

Фонарный свет бросает на лицо девушки заостренные тени, придающие ему беспокойный вид. Она выглядит совсем не так, как записано в моей памяти. Мы с минуту играем в гляделки, затем я отворачиваюсь и таращусь на толстые полосы света в небе. И снова на Миру. Та в свою очередь обращает взгляд назад, внутрь квартиры, и сразу возвращает его на меня. Наконец, разводит руками. Это я помню.

— Привет! — радостно выкрикиваю я и энергично машу, как идиот, рукой.

Мира неуверенно здоровается и опять непродолжительно смотрит себе за спину. В ее хрупком голосе слышится слабая дрожь. Я явно не понимал тогда, что что-то было не так, но теперь прекрасно это вижу.

— Тебе нравится музыка? — продолжаю орать я.

— Эта или вообще? — девушка старается не показывать своего замешательства, но ей плохо удается.

— Эта, конечно… Ты че в самом деле?

Я не узнаю ни это место, ни ее, ни себя. Вид и поведение у меня однозначно невменяемые, и причина, по которой Мира сейчас впустит к себе первого встречного, должна быть чрезвычайной. Она в который раз бросает взгляд через плечо и вплотную прижимается к перилам, будто хочет оказаться как можно дальше от своей спальни. Тени немного отступают от ее миловидного лица, на нем застыл испуг. Да что же там такое?!

— Не особенно, — Мира демонстрирует натянутую улыбку, в которой мне, тем не менее, мерещится больше искренности и нежности, чем во всех улыбках моих немногочисленных бывших пассий. У меня разрывается сердце. Требуется прикладывать все силы, чтобы справляться с эмоциями и не позволять себе быть выкинутым ими.

После короткого молчания я предлагаю девушке присоединиться ко мне. Она опасливо осматривается, не преминув заглянуть в комнату, и отвечает отказом. Я испускаю неудовлетворенный вздох и произношу отвратительным самоуверенным тоном:

— Может, тогда я к тебе?

Расточительно долгая пауза.

— Ага, давай, залезай…

Если это ирония, то определенно напускная. Пока я забираюсь по лестнице, Мира несколько раз окрикивает меня. Я пропускаю ее возражения мимо ушей. Судя по всему, так ей на деле и хотелось — не быть в тот вечер одной. Хоть это и говорило, выходит, о том, что конкретно я был интересен ей лишь постольку-поскольку. Я просто оказался рядом.

Встаю возле нее. Правый глаз девушки рассекает ярко-красный изломанный сосуд, губы вздрагивают, раздуваются ноздри. Она растерянно закидывает за ухо волосы, и я замечаю на ее запястье длинный глубокий рубец.

Напуганное, абсолютно беззащитное существо. Хотелось бы обнять ее, да только смысла в этом ноль: на ощупь Мира будет как мраморная статуя. Еще больше меня тянет элементарно повернуть голову и убедиться, что спальня пуста. Делать это опять-таки бесполезно, ибо в реальности я туда в данный момент не смотрел, и даже если там кто-то находился, я его так не увижу. Потому выпадать из сценария воспоминания крайне нежелательно. Нужно ждать.

— Ты разве не знаешь, что такое ирония, а?! — Мира обдает мое лицо горячим дыханием. От нее пахнет медом или чем-то еще душисто-сладким.

Я манерно пожимаю плечами и хочу сплюнуть вниз, но промахиваюсь и смачно харкаю на перила. Ну не сука ли? Девушке, впрочем, все равно.

— Ты пьяный, как я погляжу? — спрашивает она, украдкой косясь на балконную дверь.

— Угу…

Мира, немного подумав, просит меня разуться и впускает в квартиру. В комнате, помимо нас, оказывается, естественно, только кот. Каким бы обдолбанным я тогда ни был, уж кого-то еще заметил бы.

— Пойдем я дам тебе уголь, — приглашает девушка, покидая спальню.

— Можно я лучше тут посижу, а ты мне его принесешь?

Не получив ответа, я плюхаюсь в глубокое мягкое кресло, потревожив покой кота. Лилейный питомец девушки, безмятежно дремавший до этого рядом, встает и элегантно потягивается.

Мира молча уходит. Я смотрю ей вслед, и вот тут-то мне начинает открываться источник ее тревоги.

Сперва я замечаю в полутьме коридора необъяснимую деталь, которой там быть не может и не должно. Она попадает в мое поле зрения всего на мгновенье, после чего я как ни в чем не бывало продолжаю рассматривать комнату. Но она там точно есть, и я, как назло, не спешу смотреть туда снова. Чувствую сквозь проекцию, как напрягается каждая мышца моего лежащего в кровати тела. Если сейчас же не успокоюсь, меня непременно выкинет.

Я увидел, что на стене в коридоре сидит, притаившись, паук причудливой расцветки, радикально не вписывающийся в окружающую обстановку. Крупный, как птицеед, только не такой жирный и с меньшим количеством лап.

В мою голову пока даже не закрадывается догадка, что это такое, и я урезониваю себя, будто все нормально. Может, проекция дала сбой, или мне показалось что-то не то. Следующая минута, в течение которой я, наклонившись вперед, глажу мурлыкающего кота и параллельно пытаюсь разглядеть лэптоп девушки, длится как мучительная вечность.

Из кухни доносятся шаги босых Мириных ног. Я поворачиваю голову в ее сторону и обнаруживаю, что паук медленно, не сгибая лап, движется по стене, а сзади него вырастает широкий хвост, которому не видно конца…

Да это же чья-то рука, осеняет меня! Худая и длиннопалая! Но почему она имеет такой противоестественный вид? Почему ее не видит девушка? Почему не заметил тогда я? Меня — настоящего меня — начинает буквально колотить.

Когда Мира подходит к комнате, из коридора за ней выступает человек. Вернее, далеко не человек, я просто не верю своим глазам. Там вырастает высокий антропоморфный силуэт, состоящий целиком из гребаной пустоты! Вот почему я не понял, что не так было с «пауком»: я никогда не видел прежде абсолютную пустоту заключенной в столь ограниченную форму, тем более… живую?

Оно выглядит четким, как я или Мира, и вместе с тем смазанным, словно брокенский призрак; одновременно объемным, будто скрытое в стереограмме изображение, и плоским, как пятно на обоях. Кот, на удивление, тоже улавливает присутствие незримого для его хозяйки чужака. Животное перестает реагировать на мои ласки, прижимает уши и впивается в коридор расширенными зрачками.

Мира с чашкой и таблетками в руках нерешительно заходит в комнату. Пластично переступая с одной ноги на другую, сущность за ее спиной приближается к порогу и берется за дверной косяк.

— На, держи, — девушка протягивает мне сок и уголь. Я перевожу взгляд на нее — и тут же вылетаю из проекции.