de omnibus dubitandum 97. 100

ЧАСТЬ ДЕВЯНОСТО СЕДЬМАЯ (1860-1862)

Глава 97.100. ВРЕМЕНА ПЕРЕХОДЧИВЫ…

    О России семидесятых годов хорошо написал А.П. Бородин в одном из своих писем к Стасову.

    Это письмо он написал из села Соколова Костромской губернии, где проводил лето: «Усадьба, приютившая меня, — обломок дореформенной Руси, остаток прежнего величия помещичьего житья-бытья — все это поразвалилось, покосилось, подгнило, позапакостилось. Дорожки в саду поросли травою, кусты заросли неправильно, пустив побеги по неуказанным местам; беседки «понасупились», и «веселье» в них «призатихнуло».

    На стенах висят почерневшие портреты бывших владетелей усадьбы — свидетелей и участников этого «веселья»; висят немым укором прошлому, в брыжжах, в париках, в необъятных галстуках, с чудовищными перстнями на пальцах и золотыми табакерками в руках или с толстыми тростями, длинными, украшенными затейливыми набалдашниками.

    Висят они, загаженные мухами, и глядят как-то хмуро и недовольно. Да и чем быть довольным-то? Вместо прежних «стриженых девок», всяких Палашек да Малашек — босоногих дворовых девчонок, корпящих за шитьем ненужных барских тряпок, — в тех же хоромах сидят теперь другие «стриженые девки», — в Катковском смысле «стриженые» — сами барышни, и тоже корпят, но не над тряпками, а над алгеброй, зубря к экзамену для получения степени «домашней наставницы», той самой «домашней наставницы», которую прежде даже не сажали за стол с собой. Да, tеmpora mutantur (времена переходчивы - лат.)!

    И в храминах, составлявших гордость российского дворянского рода, ютятся постояльцы, с позволения сказать, — профессора, разночинцы и даже хуже. К сожалению, тяжелая рука времени налегла не на одно это в усадьбе, но и на барские клавесины — дерево покоробилось, косточки пожелтели, струны позаржавели, молоточки поломались. Вместо чинных менуэтов и всякой иной музыки «в париках и фижмах», — фортепьяны сделали непривычное усилие передать современное музыкальное бесчинство, — захрипели и замолкли, оказавшись вполне несостоятельными».

    В эти годы — во времена «хождения в народ», «домашних наставниц» и профессоров-разночинцев — в жизнь Бородина, и без того заполненную до отказа трудом и заботами, вошло еще одно дело — борьба за высшую женскую школу.

    Бородин и прежде был убежденным сторонником женского образования. Несмотря на то, что по уставу Медико-хирургической академии в нее не разрешалось принимать женщин, несмотря на строгий приказ военного министра о недопущении их на лекции и на практические занятия, — в лаборатории Бородина они находили дружеский прием. И это тогда, когда в гостиных еще шли глубокомысленные споры о том, способна ли женщина заниматься науками и достаточен ли для этого объем ее мозга! В газетах появлялись статьи под такими названиями: «Могут ли женщины быть врачами», «Могут ли девицы посещать публичные лекции по физиологии и, прилично ли это?».

    Некоторые находили, что женщине нельзя быть медиком, потому что у нее дрогнет рука при операции. Были и такие, которые считали, что она и вообще не может и не должна заниматься тем трудом, какой обычно возлагается на представителей «сильного пола». В виде исключения женщинам — так и быть! — благосклонно разрешали быть булочницами, ибо «всякая стряпня противна природе мужчин», или советовали поступать на работу к портным, башмачникам, шляпочникам, перчаточникам.

    Когда жена химика Энгельгардта поступила в книжный магазин, это вызвало смятение в артиллерийской бригаде, где служил ее муж. Некоторые офицеры настаивали даже на том, чтобы просить его уйти в отставку.

    Нашим теперешним женщинам — врачам и химикам, геологам и архитекторам — показались бы странными и бессмысленными доводы противников женского образования, женской самостоятельности.

    Никто из нас не удивляется, видя женщину за кассой. Смешно было бы удивляться! А в 1863 году автор «Внутреннего обозрения» в журнале «Современник» называл «великим делом в общественной жизни» то, что на Московско-Нижегородской железной дороге женщину приняли на службу кассиром. Автор хвалил директора дороги за то, что тот, не побоялся поступить «вопреки общему предрассудку относительно женщин».

    В светском обществе называли «синим чулком» каждую девушку, которая позволяла себе читать газеты и ходить без провожатых в музей.

    Но, несмотря на все предрассудки и преграды, сотни девушек упорно стремились к труду и к образованию. Это давалось им нелегко. Они ссорились с родителями и уходили из дому, они фиктивно выходили замуж, чтобы обрести таким способом хоть какую-нибудь самостоятельность. Они хотели учиться, чтобы, получив образование, приносить больше пользы народу. Вся передовая молодежь того времени только и думала о том, чтобы послужить народу.

    Девушек не принимали в высшие учебные заведения. Они тайком пробирались в анатомический театр, чтобы поработать у профессора Грубера, они проникали «контрабандой» на лекции Сеченова и Боткина, они работали в лаборатории у Бородина.

    Старик Грубер был суровый экзаменатор. Но и он совершенно оттаял, когда его ученицы прекрасно сдали экзамен, хотя он задавал им вопросы по-латыни.

    Об этом экзамене узнали из газет власти. Военный министр потребовал объяснений от главного военно-медицинского инспектора Козлова: кем и когда было разрешено профессору Груберу допускать женщин к занятиям и даже экзаменовать их, и притом не отдельно, а вместе со студентами?

    Козлов в свое оправдание указал, что для женщин отведена особая препаровочная, что они занимаются отдельно от студентов, а к лекциям и вообще не допускаются. Он добавлял, что счел бы недостойным скрыть от военного министра, что пять женщин занимаются химией в совершенно отдельном помещении химической лаборатории.

    Дома — на родине — доступ к науке был затруднен. И вот женщины начинают уезжать одна за другой за границу. Их вдохновил пример Сусловой, которая окончила медицинский факультет в Цюрихе и стала первой в России женщиной-врачом. К таким студенткам правительство относилось с особым недоверием, подозревая, что они в Швейцарии набираются «вредного духа» в кружках политических эмигрантов.

    Когда Суслова вернулась домой, ее сразу же взяли под надзор полиции.

    Невесело было русским женщинам покидать родину и уезжать в далекую Швейцарию учиться. Они всячески добивались если не доступа в университеты, то хотя бы открытия особых женских курсов.

    Однажды к Бородину зашел Сеченов и сообщил ему чрезвычайно интересную новость.

    Вот что написал об этом впоследствие Бородин жене:

    «Меня приглашают профессором химии в женский университет (или что-то вроде этого). Сегодня приходил Сеченов с предложением со стороны комитета. Лекции будут читаться женщинам в стенах нашей Академии частью университетскими профессорами, частью нашими (Сеченов, Хлебников, я). Подробности об этом я узнаю в воскресенье на заседании комитета».

    Собрались на квартире у М.В. Трубниковой, которая была душой всего дела. Дочь декабриста Ивашева, необыкновенно образованная и умная женщина, она все силы отдавала делу женского образования.

    Из конца в конец большой комнаты был поставлен длинный стол. По одну сторону стола сели профессора; их пришло немало — сорок три человека. Напротив, разместились женщины, во главе с М.В. Трубниковой, А.П. Философовой и Н.В. Стасовой. Сестра Владимира Васильевича была такой же горячей общественной деятельницей, как и ее брат.

На фото: Члены химической секции 1-го съезда русских естествоиспытателей (Петербург, 1868 год). Сидят (слева направо): В.Ю. Рихтер, С.И. Ковалевский, Н.П. Нечаев, В.В. Марковников, А.А. Воскресенский, П.А. Ильенков, П.П. Алексеев, А.Н. Энгельгардт. Стоят (слева направо): Ф.Р. Вреден, П.А. Лачинов, Г.А. Шмидт, А.Р. Шуляченко, А.П. Бородин, Н.А. Меншуткин, H.Н. Соковников, Ф.Ф. Бейльштейн, К.И. Лисенко, Д.И. Менделеев, Ф.Н. Савченков.

    Сеченов, избранный секретарем собрания, предложил учредительницам высказать свои пожелания.

    После того как представительницы женщин высказались, выступил Менделеев. От имени профессоров он поблагодарил за доверие и сразу же перевел дело на практическую почву. Этот великий теоретик был и практиком: он понимал, как надо браться за дело.

    — На какие деньги, — спросил он, — предполагаете вы соорудить целый женский университет?

    Женщины несколько смущенно ответили, что денег у них нет, но что они рассчитывают на ту плату, которую будут вносить слушательницы. Это может составить три тысячи или даже шесть тысяч в год.

    Смущение учредительниц еще больше усилилось, когда они заметили улыбки, которые не могли скрыть некоторые из профессоров.

    — Как! — сказал Менделеев. — Вы затеваете миллионное дело, а у вас предвидится всего шесть тысяч в год?

    Один из профессоров возразил, что дело можно начать не сразу, а понемногу. Кто-то предложил обратиться за субсидией к правительству. Но большинство высказалось против такого обращения, которое, вряд ли, нашло бы отклик.

    Стали высчитывать расходы, и сразу возник вопрос о профессорском гонораре. Сеченов предложил ответить на этот вопрос закрытыми записками.

    Когда стали одну за другой вскрывать эти записки, оказалось, что все они написаны точно по одному образцу. Все сорок три профессора, не сговариваясь, ответили одно и то же: «Первый год даром».

    Учредительницы были и тронуты и сконфужены. Они пробовали протестовать. Начались долгие споры, И, наконец, было решено, что остаток денег за вычетом всех расходов будет передаваться профессорам, а они уже сами распределят его между собой.

    Вслед за этим был составлен проект прошения на имя графа Толстого — министра народного просвещения.

    Учредительницы высказывали в этом прошении скромное желание: открыть курсы с той целью, чтобы хорошо образованные матери могли правильно выполнять лежащие на них обязанности — воспитывать своих детей, — а также преподавать в старших классах женских гимназий.

    Уходя домой, Бородин испытывал разочарование. Он думал, что разговор будет идти о конкретных вопросах преподавания, а рассуждали всего еще только «о проекте прошения для исходатайствования дозволения читать женщинам лекции».

    Стремление русских женщин к высшему медицинскому образованию тесно связано с общим подъемом общественного движения в России в середине XIX века. Вопросы женской эмансипации, выхода женщин на арену широкой деятельности в эти годы оживленно обсуждались на страницах периодической печати. Большую роль в формировании прогрессивных взглядов передовой интеллигенции сыграли статьи "властителей дум" молодежи, революционных демократов - В.Г. Белинского, А.И. Герц[ена], Д.И. Писарева, Н.А. Добролюбова, Н.Г. Чернышевского.

    Одна из первых женщин-врачей в России А.Н. Шабанова в своих воспоминаниях писала: "Жажда просвещения была так сильна, так охватила женскую молодежь, что никакие силы не могли ее уничтожить". Первое появление женщин в студенческой аудитории произошло осенью 1859 г., когда ректор Санкт-Петербургского университета П.А. Плетнев на свой страх и риск привел на лекцию по истории к профессору К.Д. Кавелину дочь архитектора И.Д. Корсини - Наталью.

    Кауфман А.Е. вспоминал: "Одна из самых больших университетских аудиторий, одиннадцая, хорошо знакомая студентам-юристам, была переполнена: студенты с нетерпением ждали весьма популярного профессора Константина Дмитриевича Кавелина, читавшего им гражданское право. Но вот появляется профессор, а за ним ректор П.А. Плетнев под руку с молодою и красивою девушкой… Эта девушка была небольшого роста, весьма скромно одетая в простое черное платье… Звали ее, как студенты потом узнали, Наталья Иеронимовна Корсини. Отец ее был известный тогда в Петербурге архитектор…

    После лекции Кавелина первая по времени слушательница Петербургского университета стала посещать и другие лекции… Корсини приходила уже одна с записною тетрадью в руках, усаживалась за одним из общих столов и прилежно записывала лекции, стараясь не проронить ни одного слова" [Кауфман, А.Е. Пионерки высшего женского образования и Петербургский университет/А.Е. Кауфман// Исторический вестник. - 1910. - № 1. – С. 211].

    Писатель Л.Ф. Пантелеев, бывший в то время студентом университета, вспоминал: "Потом она стала появляться в аудитории одна, принося с собой тетрадь для записывания лекций, и в ожидании профессора усаживалась за одним из общих столов...". Чуть позже вместе с нею стали приходить на лекции А.П. Блюммер, М.А. Богданова, Н.П. Суслова, М.А. Бокова, М.М. Коркунова. "А в 1860-1861 гг., - писал Л.Ф. Пантелеев, - сделалось совсем обычным явлением, что на лекциях некоторых профессоров дам бывало, чуть ли не столько же, сколько студентов".

    Во время весеннего семестра 1861 г. в качестве вольнослушательниц появились первые женщины на медицинских факультетах в городах Киеве, Казани, Харькове. Несколько женщин с согласия профессоров посещали лекции в Медико-хирургической академии. Многие посещали лекции на медицинских факультетах и посвящали себя изучению медицинской науки из идейных побуждений. Мощный толчок к этому стремлению дали события Крымской войны (1853-1856), во время которой так ярко проявилась самоотверженная и высоко полезная деятельность сестер милосердия под руководством Н.И. Пирогова.

    Многие русские женщины видели в работе на медицинском поприще возможность проявить свои способности, послужить своему народу, участвовать наравне с мужчинами в жизни общества. Однако высшее медицинское образование для женщин было все еще недоступным. Получение высшего образования было связано с необходимостью посещения лекций, на медицинских факультетах университетов, живших по уставу 1835 г., где о женщинах вообще не упоминалось. Считалось само собой разумеющимся, что таким правом обладают только мужчины.

    Поводом к рассмотрению вопроса о высшем медицинском образовании для женщин на государственном уровне послужило прошение девицы Людмилы Ожигиной, поданное в феврале 1861 г. попечителю Харьковского учебного округа Д.С. Левшину, в котором она писала, что "...имеет искреннее и твердое намерение посвятить себя изучению медицинских наук". Прошение для дальнейшего решения было направлено министру народного просвещения Евграфу Петровичу Ковалевскому. Человек прогрессивных взглядов, он наложил на прошение резолюцию, вполне отвечавшую начавшейся эпохе реформ: "Намерения девицы Ожигиной посвятить себя изучению медицины заслуживают особенного внимания и, нет основания не поощрять желание женщин заниматься врачеванием по приобретении необходимых для сего научных сведений".

    2 мая 1861 г. по повелению Александра II вопрос этот рассматривался в Медицинском совете и также не встретил возражений. На основании такого заключения Л. Ожигиной разрешили присутствовать на лекциях.

    В газете "Одесский „вестник" 25 января 1862 г. появилась заметка "Могут ли девицы посещать публичные лекции физиологии, и прилично ли это?". В заметке говорилось: "В Харькове университетские лекции посещаются и дамами. Особенно замечательна девица (речь идет о Л. Ожигиной. – Л.С.), слушающая лекции медицинского факультета. Профессор хирургии Д.Ф. Лямбль задал ей сделать анатомический препарат руки, и она исполнила задачу с таким искусством и точностию, что, говорят, ни один юноша не мог посоперничать с нею...".

    В августе 1861 г. вопрос о возможности совместного обучения мужчин и женщин был передан на рассмотрение Главного правления училищ, которое предложило высказаться по этому поводу университетским советам, поставив перед ними следующие три вопроса: "1. Могут ли вообще лица женского пола быть допускаемы к слушанию университетских лекций совместно со студентами и по всем ли факультетам? 2. Какие условия должны быть поставлены при таком допущении? 3. Могут ли такие лица быть допускаемы к испытаниям на ученые степени и, какими правилами, в случае выдержания испытания, они должны пользоваться?".

    Советы четырех из шести российских университетов, а именно - Санкт-Петербургского, Казанского, Харьковского и Киевского, дали утвердительные ответы на эти вопросы. Совет Московского университета постановил "...не допускать этого совместного слушания ни под каким предлогом". К такому же решению пришел и совет Дерптского университета под председательством попечителя Дерптского учебного округа Е.Ф. фон-Брадке, считавшего, что женский пол по своим умственным и душевным особенностям неспособен к изучению медицинских наук. Именно он возглавил специальную комиссию для подготовки нового университетского устава. Не удивительно, что на заседании этой комиссии 15 декабря 1861 года вопрос о допуске женщин к слушанию лекций в университетах был решен отрицательно.

    Прошел целый месяц, прежде чем учредительницам курсов удалось попасть на прием к министру. Вместе с ними пошел и профессор А.Н. Бекетов.
Министр был в полной парадной форме — он собирался во дворец.

    — Наконец-то вы приехали, — сказал он, словно забыв о том, что сам не спешил с аудиенцией. — Я все слышу со всех сторон, что открывается женское заведение, даже государь меня спросил как-то: «У тебя открывается женский университет?». А я ничего не знаю. Что вам угодно?

    Н.В. Стасова передала министру прошение и изложила дело.

    — А деньги? — спросил министр. — Вы говорите, что денег нет, и хотите содержать университет только сборами со слушательниц! Да ведь это немыслимо. Ведь каждый профессор получает три тысячи в год… Министерство субсидии не может дать никак.

    На это Бекетов заявил, что о профессорах нечего заботиться, это будет улажено. Он ни одним словом не обмолвился о том, что профессора решили читать даром, и добавил только, что университет уполномочил его просить у министра разрешения и содействия.

    — Это затея вашего кружка, — сказал Толстой, обращаясь к дамам. — Этого совсем не надо для женщины. Она выйдет замуж, и все науки в сторону.

    Стасова в ответ указала на сотни подписей.

    — Да все это бараны! — не очень-то вежливо сказал министр. — Вы запевалы, а им все равно, куда идти. Новость, вот и все… Должен вам сказать, что, наверное, император не разрешит университета. Все, что можно будет устроить, — это публичные лекции.С этим делегация и ушла. Публичные лекции вместо женского университета — это было немного. Но прошло еще два года, прежде чем удалось, наконец, после всяческих хлопот открыть эти публичные лекции, которые читались по вечерам четыре раза в неделю женщинам и мужчинам вместе.