Десять кругов. Глава 6. Круг 4-й. Золотая груша

Автобус до Штутгарта отбывал в 17 часов 10 минут. По традиции, введенной в нашей семье папой, я прибыла на остановку с хорошим запасом по времени. Сидела на чемодане, угощала Дарвина печеньем, ковыряла носком кроссовка идеальный немецкий асфальт, глазела по сторонам. Остановка, на которую прибывает междугородный транспорт, в поселке Марс расположена рядом со знаменитым клубом. Между входом в клуб и киоском с кебабами – второй местной достопримечательностью. Так что народу тут было много, как всегда, много. Тут ждали трансфер, дурачились, некоторые держали в руках сувенирные игрушки чуть не в человеческий рост, другие угощались булками и уличными закусками и почему-то хохотали. Во всем, даже в самой этой остановке с тремя лавками и навесами, царило странное и вечное ощущение праздника. Почему странное? Наверное, потому, что для некоторых это просто бутафория. Вот, например, моей дорогой Тоне – как оно? Надевать костюм, оголять ноги, красить губы красной помадой, улыбаясь так, что софиты дают блики, вышагивать по сцене, в то время как в душе у нее кипит и обида на меня, и страх за друзей, оставшихся на Украине, и волнения за непутевую сестру, которая никак не может решить – выезжать ей или нет. А рядом пьют пиво веселые немцы, развлекается французская молодежь, отдыхают поляки. Странный, странный наш мир. В нем все так нескладно и зачастую не так, как должно было быть. Спасти бы его от всех бед, спасти и вылечить, и тогда можно хоть в клуб, хоть куда…

Между тем время приближалось к пяти. А автобус не появлялся. Я волновалась, вглядываясь в горизонт и любой приближающийся транспорт. Откуда же мне знать, что в Германии все не так, как у нас? Что автобусы у них не подают за сорок минут до отбытия и не ждут они по два часа всех опоздавших? Не липнут у окон дети, не машут платком заплаканные мамы и бабушки никому не упаковывают свертки с отварными яйцами и куриными ногами. Потому, что немцы – это такой вид часов. У них все строго, быстро, четко и по расписанию. Если надо, они буквально десантируются в автобус – с детьми, чемоданами, колясками и даже, бог с ним, со свертками куриных яиц и ног. Но я, конечно, еще этого не понимала и начала переживать. С переживаниями напали и сомнения. Еще не поздно остановиться, под любым предлогом остаться тут, наврать родным – что не приехал автобус, тест показал, что у меня ковид, да, господи, что угодно придумать и остаться. Неважно где, неважно как. Просто остаться. Вот только знать бы, что лучше, что разумнее…

И, наверное, как это делают все люди на распутье, я попросила у судьбы какой-то добрый знак. И он тут же появился. Вместе с оранжево-зеленым автобусом «Фликсбас».

«Мой или не мой?» – растерялась я и, пробившись через толпу к водителю, который что-то высматривал в своем планшете, я, на чистейшем немецком, спросила:

– Штутгарт аэропорт?

Не смейтесь, но я действительно не понимаю, что в этой фразе могло выдать во мне носителя другого языка. Но водитель поднял на меня лукавые глаза и, с узнаваемым одесским говорком, ответил:

– И туда тоже можно! – заулыбался.

Я растерялась еще больше, стала копаться в смартфоне, отыскивая билет:

– Ой, а что мне вам показать?

– Я бы сказал, что вам лучше показать, но тут дети! – подмигнул водитель.

Я жеманно отмахнулась:

– Да я бы показала, но немцы могут позавидовать.

Водитель хохотнул, что-то потыкал в своем планшете, перехватил мой чемодан:

– Занимай место, я тебя уже отметил.

А тут еще какая-то женщина под левым ухом:

– Послушайте, а куда идет автобус? Я доеду в Карлсруэ?

– И туда тоже можно! – снова захохотал водитель.

А я подумала, что это и правда похоже на знак. Ангел-хранитель не поднимал щита, но он любезно махнул крылом и подсказал – смотри, свои рядом. Путь выбран верно!

Мы забрались с Дарвином в салон, уселись и я выдохнула. Именно там, в автобусе, я впервые за долгое время вдруг почувствовала себя спокойно. Впереди сложный перелет, новые трудности, вопросы, проблемы, но на душе вдруг наступил штиль. Мне писала Юлия из Лара, томский волонтер Валентина Григорьевна списывалась с моим папой, Пашка поднимал на уши весь интернет в поисках отеля для нашего ночлега, и Аннушка точно где-то опять разлила свое масло. А я просто сидела и смотрела на дорогу. И в голове было пусто.

Гладкая немецкая дорога казалась тихой рекой, по которой мы плыли в будущее. Малыш Дарвин положил мне голову на колени, прижал мою руку к своей щеке и задремал. И я – тоже задремала. Была бы жизнь всегда такой ровной и простой, как эта дорога. И пусть бы на ней были пробки, из-за которых приходится ворчать и переживать, но лишь бы никаких резких поворотов, ухабов, обрывов, тупиков. Как много можно было бы за это отдать!

А теперь несет она нас куда-то. Гладкая, как стекло. И мы не знаем, куда нас занесет, что там с нами будет…

Страшно…

Не подведи, мой Ангел, не подведи…

В Штутгарт мы прибыли ближе к одиннадцати. Было тепло и даже как-то душно, как под одеялом. На автостанции, которая казалась особенно разогретой моторами, всюду горели фонари, хотя кругом было пусто – ни автобусов, ни людей. Только где-то в стороне сидели группкой таксисты-арабы, о чем-то беседовали между собой, курили и скучающе глазели, как мы с Дарвином выбрались из автобуса и приняли из рук водителя наш чемодан.

– Ни гвоздя, ни жезла! – пожелала я водителю, но с него уже слетел и одесский колорит, и вся веселость. Устал. Или магия испарилась, кто знает.

Я покрепче сжала в своей ладони маленькую ручку Дарвина и храбро пошла в темную немецкую ночь. С момента рождения Дарвина я не выходила на улицу после заката. Все время нужно было быть рядом с малышом, да и нужды просто не возникало. Стемнело – сидим вдвоем дома, балуемся или спать укладываемся, по сезону. А тут – тьма, чужой город, чужая страна, пустынные улицы. Мне стало неуютно.

Судя по карте, отель, который забронировал для нас Пашка, был где-то прямо перед носом. Но я, сжимая в одной руке детскую ладошку, а в другой – ручку чемодана, только нелепо кружила и никак не могла понять – как выйти из этого лабиринта. Прошли в одну сторону – забор, прошли в другую – какая-то стройка, на которой работает с гулом бетономешалка, снова пошли обратно, попытались обойти забор и выскочили на какую-то дорогу с тоннелем. Ничего не понимаю!

Арабы, сидящие возле своих такси, стали смотреть на нас с интересом.

Я вздохнула и снова пошла в обратную сторону. Наконец-то выбравшись с автостанции, до смерти испугалась какого-то вполне мирного прохожего, протащила засыпающего на ходу Дарвина мимо каких-то свай и пандусов и, обогнув шлагбаум, опять зашла… на автостанцию.

– Господи, что ж это такое!.. – в грустной мольбе я подняла глаза к небесам и… увидела вывеску своего отеля. Она висела прямо в небе, над стройкой и крышами, выше фонарных столбов и даже, казалось, выше строительного автокрана. На ее свет, как на свет путеводной звезды, я и побрела. Уже даже тьма улиц не пугала меня – ужасно хотелось пристроить тяжелый чемодан куда-то в угол тротуара и лечь спать прямо тут, на нагретый за день асфальт.

Просторный холл красавца-отеля меня удивил. Нет, не шиком и лоском, красивые холлы и лобби я уже вдоволь порассматривала там, в поселке Марс, и не приветливостью персонала (был он, впрочем, не самым приветливым), и даже не своими масштабами – отель реально был огромен! А громадной золоченой грушей, которая стояла на постаменте прямо посреди холла, как раз напротив окошек дежурных. Или их сейчас принято называть сотрудниками рецепции?

На регистрацию в отель стояла очередь человек в десять. Это были в основном мужчины с крохотными чемоданами и какими-то брошюрами в руках. Типичные деловые немцы в типичной деловой поездке.

Сделав какой-то неуклюжий круг вокруг золоченой груши, которой почему-то очень обрадовался Дарвин, я пристроилась в конец вереницы на регистрацию и стала ждать. Не могу сказать, что дело двигалось быстро: немцы, с неизменными, очень приветливыми улыбками, долго торговались, приценивались, требовали дополнительные услуги, выясняли меню завтрака, подбирали вид из окна. Дарвин уже давно обмяк у меня в руках, да и я сама уже сделала несколько попыток пристроиться к сияющей груше, чтоб хоть немного дать отдохнуть спине.

Скуку развеял возмущенный полуголый дедок, который выскочил из лифта, размахивая руками, и долго, в красочных немецких выражениях пел в ухо сотруднику рецепции какой-то немецкий гимн. Гневный гимн, рефренам из которого Тилль Линдеманн точно позавидовал бы. Наблюдать за этим гневным дедком было забавно, но он отвлек и на некоторое время занял внимание сотрудника, а тем временем в холл стали набиваться новые гости отеля. Казалось, сейчас тут начнется какой-то немецкий фестиваль.

Решив проблему с возмущенным старичком, дежурный отеля вышел из-за своей стойки, оценивающе окинул взглядом толпу и образовавшуюся очередь и стал что-то умиротворяюще ворковать сначала по-английски, а потом клокотать – по-немецки. Из английской фразы я успела разобрать, что отель большой, места хватит всем, не переживайте! Немецкую фразу, понятное дело, я понять не смогла. Но по ее завершению немцы в холле друг другу заулыбались с новой силой и вдруг выстроились в две очереди. Одна выросла от меня по правую сторону, другая – по левую, а я осталась между ними, возле этой идиотской груши – с Дарвином, моим смешным чемоданом, обмотанным пленкой, документами в руках.

– Что происходит? – попыталась я выяснить по-английски. И даже немного поругалась по-русски, но делу это совсем не помогло. Пришлось снова становиться в конец очереди.

В очередной раз проходя мимо золоченой груши, я заметила, что она сбоку немного оббита и из-под слоя золотой краски проглядывает ее прозаичное гипсовое нутро. Наверное, это какая-то другая мама, застрявшая тут, в бесконечной очереди, уже просто не выдержала и стукнула по глупой золотой фигуре. А может, какой-то другой маленький Дарвин, совсем расшалившись, попытался ее надкусить?

Из-за стойки рецепции выплыли две женщины с подносами в руках, раздали немцам по бокалу. Мне не досталось. Мне даже не стали обещать принести еще напиток или хотя бы просто воды. Конечно, я же невидимка. Мое беженское положение делает меня чумной и нежеланной на этом празднике жизни. И наплевать, что отель я оплатила полностью, не требуя и не ожидая скидок и поблажек.

Поскрипывая зубами и сглатывая слезы злости и досады, я вспомнила, как кто-то из русскоязычных волонтеров говорил:

– Не переживайте, вам всегда помогут, украинцы для европейцев сейчас что-то вроде священной коровы, их никто не обижает!

«Да, уж! – думала я. – Священная корова – не священная корова, а держат за скот, это точно. Спасибо, что еще мясник не пришел!»

Ключи от номера мы получили уже после полуночи. Зевая пробирались по бесконечным коридорам, которые смутно отзывались в подсознании какими-то сценами из фильма ужасов, и наконец-то, упав в постель, уснули без задних ног. Спать оставалось около пяти часов.

Всю ночь меня преследовала золотая груша. Она катилась по моей улице, коряво переваливаясь с одного кривого бока на другой. Спрыгивала по ступеням в сквере. Даже норовила запрыгнуть на лавку в парке. Она была свидетелем всему, но не до чего ей не было дела. Она просто прокатилась мимо.

Мой дом, моя улица, мой город, моя страна, моя планета…

И вот висит где-то посреди космоса золотая груша и не страшны ей метеоритные дожди, черные дыры. Она будет висеть посреди Вселенной даже тогда, когда моя бедная планета будет гореть всеми пожарами всех воин, страдать от болезней, погибать от катаклизмов.

Она будет висеть посреди Вселенной до конца времен. Почему? Потому что совсем она не золотая. Внутри нее обычный гипс. Она бездушна. И никому ничем не дорога.

Страдать может только тот, кто имеет душу.

И сочувствовать – тоже.

Вот так и сказочная немецкая жизнь. Мир, где пекутся такие вкусные булки, где есть такие ровные дороги и где можно уходить из дома, оставляя ключи под ковриком. Золотой плод, который многим представлялся настоящим раем. Сладким соком ты разливаешься только перед теми, кто пришел к тебе в счастье, а для тех, кто искал тут спасение от беды – ты оказался только бутафорным гипсовым болваном.

И я не буду грустить по тебе. В моем сердце только мой дом.

Мой дом…
Мой дом…


Реквизиты для поддержки и благодарности автору:
2202 2023 3930 9985