Глава VIII

Как мне друзья, хотелось бы открыть вам путь?
Но нет уж сил, чтоб в небеса вспорхнуть.

Как человеком быть, когда вокруг сплошная грязь?
Предательство с коварством,
А заправляет злобных денег власть.
Душа, дрожит, как лепесток, вокруг полиция и беспредела рок.

Где Робин Гуды, где Котовский и Махно?
Кто в наше время взгромоздится на седло?
Кому довериться в наш подлый, злобный век?
Ведь верности нет в людях, они лишь слышат звон монет.

Осудят правого, для выгоды своей,
Друзья страшны, ты избегай друзей.
Не полагайтесь на толпу людскую,
Нет истины в толпе людей.

Как мне друзья, хотелось бы открыть вам путь?
Но нет уж сил, чтоб в небеса вспорхнуть.
                (Большаков Г.С.)



      Наступило время свадебного торжества, на которое должны приехать серьёзные дяди, как выразился Богдан. У Дмитрия было какое-то пасмурное настроение, он постоянно чувствовал, ожидал какого-то подвоха, какой-то провокации.
      Пир удался на славу; гости веселились от души. К обычному оживлению присоединилась ещё радость свидания старых друзей и родственников. Несколько человек, присутствующих здесь, очевидно в качестве советников, были люди весьма не привлекательной наружности. Правда, у некоторых лица выражали не дюжий ум. Но их осанка, наряд и манеры показывали, что они попали в среду, для которой небыли подготовлены воспитанием.
     Для подстраховки Дмитрий решил пригласить Семёна.  Он вполне подходил на эту роль. Прошедший горячие точки  Афгана, он был рассудителен, когда надо и бесстрашен. Вооружив Семёна одним из стволов, Дмитрий оставил его одного, предоставив возможность самому найти развлечение на свадьбе.
     Невеста совершенно не имела тех внешних преимуществ, которыми обыкновенно так дорожат и которым так завидуют женщины. Она была очень худа, и походка была такая неровная, что она казалась хромой. Выразительный, грустный взгляд и густые русые волосы были единственными привлекательными качествами. Чтобы закончить портрет, можно добавить, что робость манер её доказывали, что она мучительно осознаёт свою непривлекательность, и даже не делает ни малейшей попытки исправить при помощи искусства то, в чём отказала ей природа.
     Взглянув на жениха и на его наречённую невесту, невольно напомнило Дмитрию двух собак на одной цепи, которые тянут в разные стороны, насколько позволяет цепь, но не могут её разорвать.
     Семён же в свою очередь, одетый в шикарный костюм и белую рубашку без галстука, решил провести время с пользой, и, закадрить какую-нибудь богатенькую дамочку.  Ведь родственники со стороны жениха и невесты были весьма богатые люди, как и их гости.
    Гости в основном были среднего возраста и старые люди.  Успеха и положения они достигли, при расхищении государственных богатств бывшего СССР, но тела их
находились в различных стадиях разрушения, от нескольких морщин до полной скрученности всего тела, после которой начинают двигаться не на двух конечностях, а на четырёх.
    «Парад монстров»!  Подумал Семён испуганно и, как бы прозрев, увидел широко разеваемые  жадные рты, красные у женщин, блеклые у мужчин.  Слюна и алкоголь блестели в углах ртов. Взгляды и выражения лиц у них были очень животны, дышали похотью. У толпы был вид отутюженных каннибалов, собравшихся на пир.
    «Стоп!  Что это такое?  Что за мысли? — сказал себе Семён.— Это не справедливо. Если у меня хреновые дела и мало денег, то это ещё не достаточная причина для того, чтобы рассматривать этих уважаемых господ и их женщин, под таким ужасным углом зрения. Мир является таким,— сказал Семён сам себе,— каким ты хочешь его видеть». И стал смотреть на этих господ под другим, понимающим, всё прощающим углом зрения.
    Мимо него тотчас замелькали героические женщины, самоотверженные матери и подруги. Ласковые старушки, бросали на Семёна нежные взоры, каждая напоминала ему его добрую бабушку. Мужчины, упорно трудившиеся всю жизнь, гордо несли свои набрякшие, рабочие тела. Старики, отдавшие половину своего состояния для процветания народа и на постройку церквей, покашливая, сохраняя осанку, с достоинством прогуливались...
    Но забежавший в кадр отец жениха даже с этого самого доброго угла зрения всё-таки выглядел жуликом и грабителем народа, и это он был виноват в том, что Семён опять увидел вокруг себя толпу голодных монстров, жаждущих человеческой крови.
   
     К вечеру приехали крутые гости. Их было трое. Каждый приехал отдельно, в сопровождении своей свиты. Двое мужчин были лет сорока, сорока-пяти на вскидку. А один совсем старый, с бородой, лет семидесяти.
— Не нервничай Дима, успокойся,— сказал Богдан,— есть опасности, которым надо прямо смотреть в глаза. Если же ты станешь уклонятся от них — гибель становится неизбежной. Иди займи своё место.
    Богдан приветствовал своих гостей с таким радушием, что Дмитрий по простоте душевной никак не мог согласовать такое обращение с только что полученным заданием и с той целью, для которой он был посажен в каморку со смертоносными стволами в руках.
    Дмитрий прошёл через комнату, в которой должен пройти сходняк авторитетов, и притаился. Отсюда не было видно, что будет происходить в комнате, но было очень хорошо слышно.
    Через не большой промежуток времени пришли гости и расселись в удобные кресла за столом, на котором находилась выпивка и закуска. В начале речь шла ни о чём, обменивались любезностями, интересовались здоровьем, делами. Погоняло у старика было «Медведь», а у мужчин, что помоложе «Кулак» и «Череп».
— Я пригласил вас вот по какому поводу,— начал разговор Богдан.— Как вы знаете у нас в Казахстане полный бардак. Братву по лагерям ломают. На воле Назарбаев ужесточил положение выше всякой меры. Везде, на всех ключевых постах ставит своих шавок, которые без жалости творят беспредел. Народ, просто нагло превратили в рабов, людям зарплату не платят.
— Послушай Богдан,— сказал Медведь,— я знаю, что в твоём сердце кипит ненависть; я знаю, что рабство сильно возмущает тебя, но всё-таки спрашиваю тебя: что мы можем предпринять?  Какими средствами?  Если мы перестанем исполнять их требования, то наживём себе врагов.  Те, которые призваны уничтожать зло и защищать правду, те, что у власти, они — все разбойники, начиная с Назарбаева и кончая последним ментом.  Назарбаев объединил их баблом, дал им власть, они живут как братья.  Они, как говорится, «cобака собаке — родня». Если б у нас было единодушие и мужество, что бы могла сделать с нами эта глупая власть? 
    Всякий тянет свою лямку и думает только о себе, до другого ему дела нет; пусть будет что будет — ему нет времени заботиться о соседе. Какое ему дело до других, если сам он спокоен, если никто его не трогает?  Глупцы!  Они не понимают, что каждый существует для всех, а все для каждого.
    Старик нигде не учился, но жизненный опыт научил его многому.  Его природный ум развился в водовороте жизни, поэтому в рассуждениях старика были такие истины, которые доступны лишь людям, глубоко изучившим условия человеческой жизни.
— Обстоятельства поставили нас в такие условия,— продолжал Медведь,— что мы иначе не можем существовать; мы вынуждены кормить врага. Другого выхода нет.  Мы должны жить в дружбе с нашими грабителями.
— Ты что, Медведь? — возмущённо произнёс Череп.— Какая может быть дружба у бродяги с легавой сукой?  У нас что, нет ничего для самозащиты? — он произнёс это с такой злобой, что присутствующим стало жутко.
— Что мы такое? — продолжал Череп.— Сильные и деловые люди, мы этим гордимся.  Я думаю, что нужно найти дугой выход.
    Череп был высокого роста, крепкого сложения. Крупные черты его лица нельзя было назвать красивыми. Большие чёрные глаза сверкали диким огнём, а на толстых губах постоянно играла какая-то горькая усмешка. Его считали человеком прошедшим огонь и воду.  Достоверно было лишь то, что Череп был известный в этом крае, как отчаянный контрабандист. Для такого занятия у него были все необходимые качества: храбрость, ловкость и изворотливый ум. В вечной борьбе с опасностями и приключениями у него выработались твёрдая воля и отвага.
—  Я хочу сказать вам друзья мои,— вторгся в разговор Кулак. Теперь такой порядок в мире, да и всегда было так: кто не умеет владеть оружием, кто не способен проливать кровь и убивать врагов, тому говорят: «Ты не имеешь права быть свободным». Значит, если народ желает добиться чего-нибудь и хочет быть свободным, то люди должны доказать, что они не лишены храбрости, что они умеют сражаться. А теперь самый удобный момент для этого.
     Старик горько усмехнулся:
— Чудак! Чем же они докажут свою храбрость и способность сражаться?  Ведь у народа нет оружия.
— Лишь бы были борцы,— сказал Череп,— а оружие я достану.
— Одного оружия мало,— продолжал старик,— можете ли вы дать здешнему народу то сердце, ту храбрость, какая была во время революции, когда народ дрался за свободу?  Что может сделать оружие в руках порабощённого народа.
— Нельзя так судить о народе,— перебил его Богдан,— наш народ не потерял ещё ни сердца, ни храбрости. Нужен только толчок, нужен момент, чтобы в нём проснулись силы.
— А что по этому поводу говорил Христос — я слышал это много раз в церкви,— настоятельно продолжал Медведь.— Теперь, почва ещё не готова, я хочу сказать, что народ не подготовлен. Нужно было двадцать, тридцать лет назад подготовить почву. Если б это было сделано, то теперь наши семена упали бы в благодатную почву, взошли бы, созрели, и принесли плоды. А в один день ничего не может совершиться. Вот так же семя, посеянное в сердце народа, должно полежать, пережить много невзгод, прежде чем дать плоды.
— Хороший пример! — воскликнул Кулак,— я с вами согласен. Я тоже хочу сказать вам языком земледельца.— Оставьте хоть раз без прополки ваш огород и вы увидите, что сорняки разрастутся, и, задушив посев, займут его место. Не есть ли это своего рода борьба, где сильный побеждает слабого. Кто лишён способности соперничать в этой борьбе, тот лишается жизни. Я не хочу этим сказать, что мы должны взять в руки оружие, Я лишь говорю, что мы должны защищать себя, чтобы нас не уничтожили.
— Я понимаю всё, что ты говоришь,— перебил старик Кулака,— но всё же должен повторить:
— Наш народ не может сразу сбросить с себя ярмо рабства. Такие перемены совершаются не в один день.
— Действительно, почва не готова...— заметил печально Богдан, глядя в грустные лица собеседников.
— Только теперь мне стало ясно, что наши намерения — одно лишь только донкихотство,— продолжал Кулак.— Можно ли было ожидать чего то другого?  Но всё же, я не падаю духом; вера моя ещё не пошатнулась. Быть может, я и мои братья погибнем в тяжёлой борьбе, но эта гибель откроет путь нашим последователям, они пройдут вперёд после нас...
   Череп, взволнованный до глубины души, бросился к Кулаку, обнял его, и, сказал:
— Такое дело требует жертв... Честь и слава тому, кто буден первым!
— Значит, мы будем первыми, и я уверен, что за нами последуют многие. Счастлив народ, который умеет ненавидеть! — воскликнул Кулак восторженно.— Тот, кто не умеет ненавидеть, не может и любить.
— Медведь говорит, что почва не готова,— продолжал Череп.— Он человек не глупый и очень добрый, но его умные советы и осторожность доходят до крайности. По моему в нашем положении смелость, самоуверенность и дерзость, сделают больше, чем холодные и глубокие размышления.
— Это верно,— подтвердил Кулак.— Очень часто умных подводит их собственный ум, и они тогда только понимают свою ошибку, когда видят, что безумец опередил их.
— А у кого жизнь может быть такой блистательной, как у меня? — заговорил Медведь, и взгляд его загорелся.— Вы молоды, кровь у вас играет, а в голове от этого туман. Ну что ж, сберегите свои иллюзии, если сможете. Я вам сейчас подведу итог человеческой жизни. У каждого человека в этой жизни есть свои принципы. У меня вот принципы менялись сообразно обстоятельствам. Нет на земле ничего прочного, есть только условности, и в каждом месте они различны. Для того, кто волей-неволей применялся ко всем общественным меркам, всяческие ваши нравственные правила и убеждения — пустые слова. Незыблемо лишь одно единственное чувство, вложенное в нас самой природой: инстинкт самосохранения. Вот поживёте с моё, узнаете, что из всех земных благ есть только одно, достаточно надёжное, чтобы стоило человеку гнаться за ним. Это... золото и богатство. В золоте сосредоточены все силы человечества. Я путешествовал, видел , что по всей земле есть равнины и горы. Равнины надоедают, горы утомляют; словом, в каком месте жить — это значения не имеет. А что касается нравов,— человек везде одинаков: везде идёт борьба между бедными и богатыми, везде. И она неизбежна. Так лучше уж самому давить, чем позволять, чтобы другие тебя давили.  Да и наслаждения повсюду одни и те же, и повсюду они одинаково истощают силы; переживает все наслаждения только одна утеха — тщеславие. Тщеславие! — Это всегда наше «я». А что может удовлетворить тщеславие?  Золото!  Потоки золота. Чтобы осуществить наши прихоти, нужно время, нужны материальные возможности или усилия.
    Одни только безумцы да больные люди могут находить счастье в том, чтобы убивать все вечера за картами, в надежде выиграть немного денег.  Только простофили могут воображать, что они приносят пользу ближним, занимаясь установлением принципов политики, чтобы управлять событиями, которых никогда нельзя предвидеть.
    Но взгляните на существование человека с той высоты, на какую им не подняться. В чём счастье?  Это или сильные волнения, подтачивающие нашу жизнь, или размеренные занятия, которые превращают её в некое подобие хорошо отрегулированного механизма. Вот вам, в двух словах, страсть и спокойствие. Так вот, все ваши страсти распалённые столкновением интересов в нынешнем нашем обществе, проходят передо мною, и я произвожу им смотр, а сам живу в спокойствии. Вашу любознательность, своего рода поединок, в котором человек всегда будет повержен, я заменяю проникновением во все побудительные причины, которые движут человечеством. Словом, я владею тем небольшим миром, что находится вокруг меня, ничем не утомляя себя, а мир не имеет надо мною ни малейшей власти.  Вы только посмотрите внимательно, для охраны своего добра богачи которые в правительстве, у власти, изобрели трибуналы, судей, смертную казнь, к которой, как мотыльки, на погибель устремляются глупцы. Ведь со времени Спартака и Робин Гуда ничего не изменилось. А революция в семнадцатом?  Сколько было пролито крови?  И что?  Всё вернулось на свои круги. Тут, я думаю, нужно крепко думать, тут торопиться нельзя.
     Наступило минутное молчание.
— Так что же будем делать? — проснулся Богдан.  Мы не можем бросить братву в лагерях и на крытке. Если на воле человек может, как-то защитить себя, то в лагерях, бродягам без нашей поддержки не обойтись.
— Если мы не можем объединиться, то я вижу только один выход,— сказал Череп.— Давить сук по тихому, каждый в своём районе. Давить тех, кто будет заниматься беспределом, на кого поступит жалоба.
— Согласен,— молвил Богдан.— А что будем делать с лагерями?  У меня на районе две зоны, сами знаете.
— У меня в Заречном всё схвачено,— сказал Медведь,— и бабла на грев подкинем и надёжными людьми поможем, когда будет необходимость, обращайся. (Посёлок Заречный, рядом с Капчагаем. Там было две зоны 71-я, и 81-я.  Первая зона 71-я, красная, ментовская, там  сидят менты и работники администрации разных уровней республики.  Вторая  81-я, чёрная, в то время там был ещё воровской ход, её менты пока не успели сломать).
— И всё-таки я думаю, что если мы не сплотимся,— сказал Кулак,— нас раздавят.
— А кто говорит, что мы будем теперь жить разрознено? — убедительно вставил своё слово Медведь.— Я думаю, данный разговор уже сплотил нас, будем решать проблемы по мере их поступления, только по-тихому. Я заметил, что легавые постоянно следят за нами, и о нашей встрече они уже наверняка знают.
— Я согласен с Медведем,— сказал Богдан.— Предлагаю, если нет не у кого каких-либо больше вопросов для обсуждения, выпить, заключая этим наше сотрудничество, и разойтись.

— Дмитрий, иди сюда,— сказал Богдан, проводив гостей, таким слабым голосом, что
юноша едва мог поверить, что это тот же голос, который только что так оживлял беседу.
    Глаза его потухли, улыбка исчезла, а на лице было измученное, усталое выражение.
— Ну, что скажешь Дима?  Давай-ка мы с тобой выпьем вина,— промолвил он, наливая вино.
— Меня этот дед просто ошеломил своей речью,— выпалил Дмитрий.— Этот старик, просто какое-то олицетворение власти золота. Жизнь и люди внушили мне в этот момент ужас. Арсений, неужели всё сводится к деньгам?
— Для основной массы людей да, но есть ещё идейные, их единицы.  Ты понимаешь Дмитрий, жизнь — это сложное, трудное ремесло, и надо приложить усилия, чтобы научиться ему. Когда человек узнает жизнь, испытав её горести, фибры сердца у него закалятся, окрепнут, а это позволяет ему управлять своей чувствительностью. Нервы тогда становятся не хуже стальных пружин, гнутся, а не ломаются. А если у этого человека хороший аппетит и хорошее пищеварение, то при такой подготовке этот человек будет живуч и долголетен.
    Задумавшись, он молчал с минуту, а Дмитрий в это время разглядывал его.
— А ну-ка, скажи,— вдруг промолвил он,— разве плохие у меня развлечения?  Разве не любопытно заглянуть в самые сокровенные изгибы человеческого сердца? Разве не любопытно проникнуть в чужую жизнь и увидеть её без прикрас, во всей неприкрытой наготе? Каких только картин не насмотришься!  Тут и мерзкие язвы, и не утешное горе, тут любовные страсти и нищета, смех и отчаяния. Сегодня видишь трагедию: какой-нибудь честный труженик, отец семейства, покончил с собою, оттого что не смог прокормить своих детей. А завтра комедию и пышные празднества.  Да, кстати, а ну-ка пойдём, там ведь идёт гулянье, у нас свадьба.