Орден. Глава четырнадцатая

Глава 1. http://www.proza.ru/2013/07/05/671
Глава 2. http://www.proza.ru/2013/07/06/597
Глава 3. http://www.proza.ru/2013/07/09/769
Глава 4. http://www.proza.ru/2013/07/15/761
Глава 5. http://www.proza.ru/2013/07/16/478
Глава 6. http://www.proza.ru/2013/07/17/635
Глава 7. http://www.proza.ru/2013/07/19/880
Глава 8. http://www.proza.ru/2013/08/17/573
Глава 9. http://www.proza.ru/2014/06/06/945
Глава 10. http://www.proza.ru/2015/06/26/682
Глава 11. http://proza.ru/2016/04/11/1104
Глава 12: http://proza.ru/2021/08/26/1169
Глава 13. http://proza.ru/2021/08/26/1299

Глава 14. Кто плетёт интриги?

Ночь. 00. 15. (может быть и гораздо позже, потому что заводские часы ходят как им заблагорассудится.)
На дворе разыгралась «весёлая» погода. С неба поливало водопадом. Капли крупные, как виноград, лупили по крыше директорского ЗИСа. Фары освещали мокрый асфальт потусторонним светом. В машине сидел сам директор завода товарищ Деревякин. В профиль он похож на товарища Кирова (Кострикова С. М.), а в фас — вылитый Аркадий Гайдар (Голиков А.П.). Тут же, под проливным дождём стоял секретарь первого отдела Гадостин с забинтованной головой. С него текло Ниагарой и он, энергично слизывая капли языком с нижней обиженно оттопыренной губы своей, жаловался директору:
— Я давно уже  присматривался к инженеру Циолковскому. То слева, то справа... сверху — снизу...
— Товарищ Гадостин? Кто вам башку проломил? С вами всё в порядке? У вас же изо рта пузыри!
— Разумеется, товарищ директор, со мной всё в порядке. Пьяные хулиганы напали в парке культуры и отдыха, — оправдался секретарь.
— Ой, что делается... Залезайте в машину, на вас живого места нет.
— Инженер Циолковский последние дни мне вообще не нравится! Дёрганый стал, грубый, ведёт себя вызывающе. На критику реагирует вяло. На замечания огрызается. А после награждения — совсем нос задрал. С товарищами по работе высокомерен, со старшими дерзок. Намедни, обозвал старую стахановку «скотина деревенская». И эти его любовные амуры, внебрачные сношения...
— Не смешите меня. Какие у него могут быть сношения?
— Имеются такие сведения...
— Не крутите мне яйца! Говорите прямо, как коммунист — коммунисту!
— И скажу, что мне язык за это отрежут, что ли...
— Вообще-то могут. Вылезайте вон из машины!
Автомобиль урчал, но не заводился. Дождь лупил в лобовое стекло крупнокалиберными пулями. Интересный разговор продолжался в том же духе:
— Циолковский водит шуры-муры с некой Полонской, артисткой запасного состава. Очень странная особа... (шёпотом) между прочим, бывшая любовница Маяковского. Носит розовый лиф! Чулки со стрелкой! Просто возмутительно, что себе позволяет! Причём, стрелку она рисует химическим карандашом прямо на голой ноге. Последний раз эту дамочку застукали в компании с Нирыбиным-Нимясовым.
— Розовый? Со стрелкой?!  — директор часто-часто заморгал глазами, —
 Садитесь обратно. Мы уже поедем или как?!
Мотор выстрелил синим дымом и ЗИС сорвался с места так стремительно, что Гадостин не успел закрыть за собой дверцу.
— Натурально! Дамочка насквозь фальшивая. Не наша! И я нисколько не удивлюсь, если потом выяснится, что она является отпетой троцкистско-бухаринской шпионкой, — крикнул Гадостин в волосатое директорское ухо.
— Вы, товарищ секретарь, лишили меня сна и покоя. Я из-за ваших инсинуаций растерял последние сердечные нервы.
— Товарищ Деревякин, вы же знаете, если мы с вами сегодня не среагируем на тревожный сигнал, то завтра будет уже поздно среагировать.
«ЗИС» с визгом затормозил у центрального заводского корпуса. Гадостин первым выскочил из машины, прямо в лужу, отпихнул шофёра, и лично открыл директору дверцу авто.
 — Вот что, товарищ Гадостин,  — сказал директор, — Найдите мне инженера Циолковского.
— Чего его искать? Вон, опять в лаборатории электричество жжет. По ночам работает. Сам не спит и людям голову морочит, — наябедничал Гадостин.
— Ко мне его! Немедленно!
— Слушаюсь, товарищ Деревякин! Уже бегу! — крикнул забинтованный секретарь и прыжками умчался в дождливую ночь.
Тем временем инженер Циолковский и кожаный пилот Протуберанский возили пальцами по чертежам самолета в заводской лаборатории. Бумаги они развернули прямо на полу и теперь елозили на четвереньках как малые дети. Исаак Аверьянович отчаянно правил карандашом, а пилот считал на логарифмической линейке. Лампа в триста свечей освещала одухотворённые лица строителей коммунизма.
На стенах, там и сям были развешаны схемы, графики, переходящие вымпелы и социалистические обязательства. Под плакатом «НЕ БОЛТАЙ!» появилось рукописное: «враг подслушивает!».
— Великолепно у тебя получается! — похвалил инженера Протуберанский. — Вот в этом месте нарисуй мне плевательницу. А вот здесь ещё один пропеллер. Прошу тебя, как друга.
— Ты, если в пропеллерах не соображаешь ничего, так лучше помолчи.
— Тогда нарисуй вентилятор! — потребовал пилот.
— Не зли меня! — отмахнулся инженер.
— Жалко тебе что ли?..
Дверь в лабораторию распахнулась и вместе с мокрым ветром в помещение влетел  секретарь Гадостин.
— Циолковский? Срочно к директору! — заорал он с порога.
— Это, вы, ко мне так обращаетесь? — спросил инженер,  даже не повернув головы.
— Я? Хм... Именно к вам. (с сарказмом) Так себе, мимо гулял. Дай думаю, зайду к нашему орденоносцу — (шёпотом) рогоносцу. Посмотрю, как он, в общем целом... Дай, думаю, передам ему, что его, то есть - вас, хотел бы немедленно видеть товарищ Деревякин, в своём кабинете.
— Плюнь, не ходи. Надо будет, сам придёт. — посоветовал бравый пилот не поднимая головы от чертежей, — Нынче не те времена, чтобы перед каждым начальником шапку ломать. Мы не нэпманы какие... Рисуй пропеллер!
Гадостин посмотрел на героя-пилота с нескрываемым отвращением.
— Товарищ Циолковский, я бы на вашем месте, не слушал бы таких неразумных советов. Тут, пока вы секретные чертежи с завода выносили, целая история вышла. Нехорошая такая история. Тёмная.
Инженер переменился в лице и сделался белый как бумага.
— Какая ещё история?
— Ты, что же это, брат? Действительно выносил чертежи? — перепугался Протуберанский.
— Вы же носили чертёжики в гостиницу? А? Товарищ инженер? — Гадостин прищурил глаз, точно прицелился, — Вы, ведь, для нас ещё товарищ? Или уже нет?
— Подумаешь, дело какое? У нас все чертежи брали, — попытался оправдаться инженер, но такое объяснение выглядело криво. — И потом, вы, товарищ Гадостин, сами мне разрешали...
— Довольно безответственное заявление с вашей стороны. Не скажите где ещё таких глупостей! Я не имею никакого фактического права на подобные разрешения. Я же вас, тогда, по хорошему предупреждал насчет этого. Помните? Чего теперь глазами-то лумкать? Извольте теперь к ответу!
— Ну, нарисуй пропеллер! — умолял неугомонный пилот.
— Да, пошёл ты, со своим пропеллером! — огрызнулся Циолковский.
— Я даже и не представить не мог что, вы, осмелитесь на подобное легкомыслие. Хм... Взяли и унесли. Может кто-то заметил и доложил директору?  Может уборщица? — притворно удивился секретарь.
— Как не стыдно?! — возмутился Циолковский, — Что за пошлые намёки?
—  Другие смутные подозрения, — продолжал рассуждать Гадостин,  буравя кожаный зад пилота глазами, — Сомнительные друзья в закрытой лаборатории по полу ползают, как тараканы.
— Да это же наш секретный лётчик-испытатель! Его фамилию вся РСФСР знает! — заступился инженер за приятеля.
— Странное дело, — ухмыльнулся многоопытный Гадостин, — вся страна знает, а я — первый раз вижу. В общем, директор дожидается вас у себя в кабинете. Страстно желает видеть.
     Исаак Аверьянович вонзил карандаш в четёж и ушёл с гордо поднятой головой, точно так, как совсем недавно шёл по аэродрому. Вслед за ним хотел улизнуть и Протуберанский,  но Гадостин перекрыл ему выход.
— Товарищ, как тебя там? По какому праву, тут носом нюхаете по закрытым чертежам!? Кто разрешил? — спросил подозрительный секретарь.
— Я — тебе, не товарищ! — ответил пилот, демонстративно отворачиваясь от секретаря.
— Что-то голос мне ваш очень знакомый? Мы, случайно, в кассе взаимовыручки не встречались? Нет? Мы ещё разберёмся...
— Вы, гражданин начальник, не так поняли. Я считаю своим долгом сообщить, что инженер Циолковский мне сразу не понравился.  — Сообщил лётчик внезапно.
— Вот как? — Гадостин удивлённо вскинул брови.
— Да! Присутствует в нем что-то  неприятное. Имеется некая буржуазная червоточинка. Уж слишком заносчив. Вот давеча, я говорю ему, нарисуй пропеллер, жалко тебе что ли? С тебя ведь не убудет, а мне, в твоём летающем гробу, спокойней будет парить в мирном небе над нашей необъятной социалистической Родиной.
                Всё выше и выше и выше-е-е-е-е-е-е....
Гадостин встал на цыпочки и подтянул козлиным тенорком:
— Стремим мы полёт наших птиц... и-и-их... А, вы, не слушайте этого прогнившего интеллигентишку, — окончательно сменив гнев на милость посоветовал секретарь. — Нечего перед ним унижаться. Возьмите, да и нарисуйте сами. Что, вы, косорукий что ли? Может быть, и вам орден дадут?.. (шёпотом) посмертно.
— Вы думаете?
— А то ещё, нарисуйте сразу штук... пять или семь. Я думаю — хуже от этого уже не будет.
— Спасибо, дорогой товарищ!!! — обрадовался Протуберанский,  хватаясь за карандаш двумя руками, — Сейчас я приведу этот летучий агрегат в отличное состояние! Поможем родной советской власти!
— С такими помощниками, — никаких врагов не надо, — улыбнулся Гадостин и выскользнул из чертёжной.
Исаак Аверьянович открыл дверь в кабинет Деревякина ногой, так он был сердит. В центре кабинета красовался портрет учителя народов, друга всех детей, товарища Сталина в скромных лавровых венках.
На стенах: карта Союза Советских Социалистических Республик и карта Европы, где страны обозначены как Британская ССР, Немецкий автономный округ Французская ССР и т.д.
— Ну, что, вы, цепляетесь ко мне по пустякам?! — напал инженер первым, — Да! Я брал чертежи с собой, на дом. Всего на одну ночь. В сущности, это строго запрещено. Но я думал, что мне можно. Я хотел исправить дефект!
— Обязательно дома?
— Нет, не обязательно. Просто я торопился. Понимаете, в связи с ухудшением кинематической составляющей динамической системы перемещения и снижением коэффициента сцепления между тактильным устройством... в общем, на работе я не работаю, а только бегаю в туалет, причём брюки снимать не успеваю. Вот и приходится брать работу на дом. Конечно, это звучит не убедительно. Я эти чертежи сам... вот этими вот руками!  Меня, лично дорогой товарищ Калинин - в сахарные уста.
— Что себе позволяете? — оскорбился Деревякин, — Это кабинет руководителя оборонного предприятия, а не пивная с проститутками без лифчиков. Вы не пацан с козявками в носу и должны сами про себя понимать. Мне крайне неприятно, что именно я должен об этом объяснять. А если у нас каждый сукин сын начнёт дисциплину нарушать? Если каждый начнёт чего захочет? Если все будут чего делать?
— Я вам не «каждый сукин сын»! — обиделся инженер.
И тут Деревякин неожиданно для себя задвинул такую речь:*
—————————————————————————————————
* Речь составлена и обработана автором из фрагментов выступлений Надежды Константиновны Крупской.
Как она про себя говорила:
 «Я вот раньше никогда не выступала, очень стеснялась, а когда приехала в 1917 г. из эмиграции, быстро научилась» (9 февраля 1931г).
 «Я люблю говорить на рабочих собраниях.» (25 февраля 1931г).
Сама Надежда Константиновна образования имела 6 (шесть) классов гимназии (включая педагогический), а вот поди ж ты, могла зажечь сердца глаголом. (Прим. Автора.)

— Товарищ Циолковский, вопрос о работе на местах очень больной вопрос! Он сейчас остро стоит. Он стоял и раньше, но сейчас заострился как никогда. Мы за это дело должны взяться засучив рукава. Мне думается, что если взяться за это дело серьёзно, а у нас на данном этапе есть все возможности для этого, то мы сможем успешно выполнить возложенную на нас работу. Не надо разбрасываться. Надо взять часть работы и сделать её по человечески. Надо углубить её. А если мы начнём метаться по другим областям — то метнёмся в другую сторону, а то ещё куда нибудь, то толку из нашей работы не выйдет. Сейчас важно найти гвоздь вопроса и отделить его от старого. Сейчас в работе на местах и в центре это старое с новым так смешано, что часто не разберёшь где начинается новое и где кончается старое. Углублять надо всё это, ширить надо. Вот углубление и заключается в том, чтобы вести планомерную работу, чтобы в каждой части её ясно поставить цель, ясно определить пути достижения этой цели; и когда делаешь эту работу, то видишь, что для того, чтобы проделать её, надо быть сознательным работником. А не завтра, как некоторые... Когда теперь часто говорят другое, не про то, что надо, то это говорят те, кто неясно представляет себе, какие задачи стоят перед нами в данный момент. Сейчас вопрос не в том, чтобы захватить силу — силы у нас достаточно, — а вопрос в том, чтобы углубить по-нашему, творчески подойти ко всякой мелочи, ко всякой всячине и посмотреть как она укладывается в общем масштабе, потому что чрезвычайно важно, чтобы каждая мелочь была проникнута, чтобы она не была чем то разрозненным, оторванным, а составляла звено в общей массе работ. И вот когда думаешь о том, как проводить эту работу по углублению, то видишь, что главным образом нам надо рассматривать каждое явление в его развитии — как оно постепенно развивается и куда ведёт. Нам надо, чтобы не было натаскивания, чтобы не вселялась уверенность, что можно запомнить какой-то шаблон и его прилагать. Жизнь так меняется каждую минуту, что нельзя дать вперёд определённую мерку, — жизнь меняется, — и надо уметь подойти к меняющейся жизни и нащупать верную линию движения. Чрезвычайно важно поставить эту ясную цель и определить, каким путём надо её добиваться, как её достигнуть без затраты излишней энергии и времени.
Этот вопрос тесно связан с вопросом, насколько можно подняться и экономически развернуть в достаточной мере свои силы. Эти задачи развёртываются во всей общей ситуации, которая создаётся всё вновь и вновь. Мы видим, что сейчас весь мир находится в брожении, и мы не можем сказать что будет завтра, через месяц, через год, и не должны дожидаться, когда придёт директива из центра, а должны самостоятельно понять в чём дело, самим разобраться в явлениях. Нужно разбудить активность, нужно заставить самостоятельно работать. А это сводится к тому, что нужно научать организовывать свой труд, осознавать цель своих занятий, обсудить средства к достижению этой цели, подход к этому. Вот что теперь стоит во главе угла. Вот на что нам надо всем ровняться. Если мы здесь подойдём с правильной точки зрения, то возьмём наиболее значительные факты, те именно факты, которые могут иметь в данную минуту наибольшее значение.
Циолковский слушал открыв рот. Он хотел было возразить, но не знал как. Слова сыпались на него горохом.
— Все вопросы, которые так остро стоят, — все они до известной степени могут быть устранены, во первых, когда мы отшелушим всё ненужное, и затем организацией этого материала. Затем — как надо брать материал? Его нельзя преподносить изолированно, вне времени и пространства, отвлечённо. Его нужно изучать в той конкретной обстановке, которая существует. Психолог Джеймс на целом ряде примеров это показывает. Вот то основное, что я хотел сказать. Вопрос этот очень сложный и требует в дальнейшем ещё большей проработки.
Ура! Товарищ Циолковский?
— Ур-ра-а-а-а! — заорал полоумный инженер и одинокий крик этот, прозвучал дико.*
—————————————————————————————————
* И тут, немало не церемонясь, Карл Лихтербетович влез в творческий процесс второй раз.
— Вы, Володенька, эту речь откуда взяли? — подозрительно насупился Карл, — это случайно... НЕ ОТТУДА?.. — он многозначительно показал глазами в потолок.
— Да! — отрезал я, — из «Педагогических сочинений» Крупской.
— Это из какой такой Крупской?
— Как из какой? Вы меня прямо удивляете. Из той самой разумеется. Она у нас одна такая, необыкновенная.
— Вы чего опять гоните? На кого вы постоянно намекаете? Чего вы тут наново политику клеите?!
Тут терпение моё иссякло.
— Вы сегодня зубы чистили? — сознательно пошёл я на конфликт.
— Нет, вы не уклоняйтесь! Вас что просили написать? Вам же популярно объяснили. (к третьему лицу) Я же просил его! Неужели так трудно написать добрую сказку без мата и политики?!
— Вам, уважаемый Карл, следовало бы больше работать с первоисточниками. Вузовский значок на лацкан прицепить не забыли? А ведь Надежда Константиновна предупреждала неоднократно; (Здесь я прямо забил его цитатами)
«Надо помнить, что большинство сказок проникнуто мелкобуржуазной психологией.»
«Какие книжки давать дошколятам» 1926-36г.
«Сказка вредна не как художественный приём. Вредно содержание большинства сказок.»
 «Маленькие дети» 1929г.
«Сладкое воспоминание об увлекательной детской книжке будет мешать ему (ребёнку авт.) стать в ряды борцов против колониальной политики империалистических стран.»
«Роль детской библиотеки и библиотекаря в современных условиях» 1928 г.
— Вы эти штучки бросьте! — перепугался Карл и затряс головой так, что очки слетели, — Я знаю куда вы клоните. Вы клоните в политическую провокацию. Вот куда! Чем вам Крупская помешала? Что она вам плохого сделала? Её все любят!
В ответ я пожал плечами. Действительно чем?
Некоторое время я в раздумье чесал затылок, затем брякнул первое что пришло в голову:
— Она глупая гусыня.
— В каком смысле? — Карл зажмурился от ужаса.
— Да во всех смыслах! Образование изуродовала в общегосударственном масштабе. Насильственно прививала врождённые пролетарские инстинкты, чтобы  каждый раз заново не воспитывать, прямо из роддома — готовый коммунист — человек нового типа.
— Ну, знаете ли... это ни в какие рамки! — Карл сделал страшное лицо, и оно покрылось крупной красной сыпью, — Вычеркните немедленно этого директора  с его возмутительными речами.
— Не могу! Рад бы, но это литературный герой. Без него весь сюжет пойдёт криво.
— Хорошо же, — не то уступил, не то пригрозил многоопытный Карл, и сыпь на его физии слилась в одно родимое пятно, — Под вашу персональную ответственность, пусть остаётся.
Мы ещё немного поспорили, поболтали о том - о сём, к делу не относящемуся, на прощанье Карл крепко пожал мне руки и троекратно облобызал, (дурак малахольный).
Уже уходя, он обернулся в дверях и сказал загадочно:
—  А ведь я тебя предупреждал... неоднократно... гадёныш.
Что оставалось мне делать? Только швырнуть тапочкой вслед неожиданному цензору и продолжать работу.

— Всё, идите отдыхать товарищ Циолковский! — сказал  умный Деревякин, — Утро — вечера мудренее.
— Так я пойду?..
— Я же сказал, идите! Хотя, постойте. Среди ваших знакомых имеется такая артистка Полонская?
— Впервые слышу...
— Говорят, она производит несколько, сомнительное впечатление, если не сказать больше. Чулки носит,  Маяковского со стрелкой рисует... прямо на ногах...
— Фу, что за пошлости. Мне какое до этого дело?
— Товарищ Гадостин говорит что...
— Ах, вон оно откуда ветер дует! Подлец! Низкий человек! Этому секретарю распрекрасному я собственноручно всю рожу циркулем раскарябаю!
Исаак Аверьянович круто развернулся на каблуках и ушел, высоко подняв щетинистый подбородок.