Я всего лишь палач

Я встречал многих людей.
Тысячи. Сотни тысяч.
Я хорошо помню каждого из них. Их лица навсегда отпечатались в моей памяти. Веселые и грустные. Счастливые и испуганные. Я видел и слезы радости, и слезы мольбы. Слышал молитвы на всех языках мира, — даже на тех, что давно утрачены.
Я несу этот груз целую вечность. День за днем я пополняю свою страшную коллекцию, которая уже столь велика, что дает мне право выбирать. Поэтому я знаю, к кому приду в следующий раз.
Нет, я не убийца. Я лишь благородный слуга смерти, что открывает ей двери и указывает путь.
Я слышал ее ледяную поступь бесчисленное множество раз. И столько же раз видел, как жизнь покорно пятится, унося с собой тепло и свет, оставляя человека наедине с бездной.
Всегда восхищался отвагой и мужеством, с которыми мои избранники встречают дыхание вечности. Эта храбрость смотреть ужасу в глаза до сих пор не перестает меня удивлять. Уж я-то знаю: далеко не каждый способен остаться собой, покидая мир живых.
Но он был тем самым исключением.
Я давно приметил его силуэт на своем пути. И знал, что однажды приду за ним.

***
В его доме почти не осталось вещей.
Он и раньше с прохладой относился к благам цивилизации. Покупал только самое необходимое, жил скромно и легко расставался с деньгами. Он презирал любую валюту, за бесценок отдавал свои полотна, считая, что искусство не предмет для торга. Его не раз называли гением, но он таковым себя не признавал. Рисовал мало, предпочитая проводить время с женой и сыном.
Однако последние несколько лет изменили его. В одночасье потеряв семью, он замкнулся в себе и с головой погрузился в творчество. Он продал все, что имело хоть какую-то цену, а на оставшиеся деньги купил краску и набор кистей. С ними я и застал его глубокой ночью.
Комнату заливал лунный свет. В открытое настежь окно дышал ветер. Прохладный поток скользил по стенам, едва касаясь полотен. Краска на них блестела, словно капли росы. Ни фигурных рамок, ни изящных мольбертов с подсветкой, — лишь обнаженные холсты, висящие поверх выцветших обоев. Наверное, так начинают свой путь все великие произведения искусства.
Мастер шумно вздохнул из темного угла. Я с трудом смог отвести взор от чарующей красоты его работ, чтобы посмотреть на него.
Он лежал на потертом матрасе, хватая влажный сумрак бледными губами. Его обрамленные морщинами глаза мерцали, как два синих колодца. Перепачканные краской пальцы сжимали пару тонких кистей. Он был похож на истлевшую мумию, в которой до сих пор клокотала жизнь.
Неслышной поступью я подкрался ближе. Где-то на самой границе слуха, сквозь материю и время, уже раздавались первые шаги смерти. Неумолимая тьма шла за моим избранником.
И он понимал это.
Судорожно выдохнув, мастер распахнул глаза и горячо зашептал:
— Я знаю, конец мой близок. Пришел час прощания, господи... — Он повернул голову и взглянул в мою сторону. Нет, он не мог меня видеть, но ощущал мое присутствие. — Я прожил эту жизнь как сумел. Я любил и был любимым, я познал счастье и боль, печаль и радость. Я видел столько красоты... — По его впалым щекам спустились два хрустальных ручейка. Глаза наполнились живым сиянием. — Спасибо, что явился ко мне, Спаситель мой, что всегда был рядом.
Меня часто так называют. Но я не спаситель. И не святой.
Я всего лишь палач.
Мрак за моей спиной расступился. Редкие крупицы тепла ринулись прочь от зияющей хладом бездны. Время перестало иметь значение. Немыслимо сложное уравнение жизни упростилось до двух фундаментальных величин — бесконечности тьмы и яркости света.
Я склонился над стариком и одним глубоким вдохом пережил все его годы на Земле. Я прочувствовал каждый его миг — от вершин ослепительного блаженства, до пучин адской боли. Это была прекрасная сильная жизнь. И мастер готовился с нею проститься.
В нем не нашлось страха перед тьмой. Но все же я ощутил едва заметную горечь. Нет, он не тосковал по родным, ибо верил, что скоро встретится с ними в вечном покое. Он сожалел о другом.
Я посмотрел на кисти, зажатые в сухих ладонях, а потом на картины, одиноко висящие за моей спиной. Ох, маэстро... Если бы ты только знал, как высоко их оценят в обществе.
Внезапно меня захлестнули чувства. И я понял, что в этот раз могу стать немного больше, чем бесстрастным наблюдателем. Вглядевшись в абсолютную черноту, я получил ее безмолвное согласие, опустился перед стариком и стянул с себя саван ночи.
Озера его голубых глаз поймали мой потусторонний взгляд и застыли. Чуть подавшись вперед, я приоткрыл завесу мироздания и показал мастеру то, что люди обычно зовут будущим.
Месяцы и годы сплетаются в тесный клубок. Плеяды цветных картинок несутся в пустоте, будто скоростные поезда. Полотна старого художника сначала обретают жизнь в небольшом столичном музее, а затем одеваются в золоченые багеты и радуют глаз на крупнейших выставках мира. Их обсуждают именитые искусствоведы, по ним пишут доклады и диссертации, а самого автора признают непревзойденным мастером.
Я отступил, видя, как морщинистое лицо расплывается в улыбке. Умиротворение наполнило душу старика. Теперь он спокоен и преисполнен безмятежной радости.
В тот же миг смерть сделала последний шаг навстречу. Мертвенный хлад окутал бренное тело, словно гигантский паук, поймавший жертву в свои сети.
Но престарелый художник продолжил улыбаться. Прижав кисти к груди, он опустил голову на подушку и уже навсегда закрыл глаза.
Постояв в тишине еще несколько бесконечных секунд, я окинул комнату прощальным взглядом, вдохнул маслянистый запах краски и растворился в ночи.


03.05.13