Спи ШаманЬ

Аннотация: Говорят, северный ветер создал викингов. Тогда современных ведьм сотворила душная безнадега. Это история про ведьм 21 века, которые живут на дне так называемого цивилизованного мира, на обочине больших проторенных дорог, на изнанке общепринятой реальности. Прозябать в унынии – не их метод. Для этого они слишком любят жизнь. Даже ту, что течет мутным потоком по серым улочкам их сумасбродного захолустья.
В их городке только одно избавление… Чтобы не скатиться в беспросветную тюремную обыденность нужно постоянно поддерживать 40 градусов волшебства и не терять чувство юмора. Кто знает, на что способны эти ненормальные, которым нечего терять? А, быть может, этот мир держится именно на тех, кто живет на изнанке?..

Часть 1. Жучиный самогон.

Слушать часть 1 в формате аудиокниги: https://youtu.be/UuaVBheALnM
 
Я живу в жопе мира. В моем городе голуби произошли от крыс, а люди действительно от обезьян. Я ни за что не стала бы писать. Будь у меня хоть какой-то шанс. Но всё, как у Маркеса, уж слишком я хреновый волшебник.

Новое утро было пропащим. Тюрьма захлопнулась: я слышала, как лязгнули засовы.  Нездоровое целлюлитное небо плюхнулось на крыши ленивой голой задницей. Кто-то медленно наворачивал крышку на громадную банку с химикатами.
 
Снова пришел этот образ. Пришел и встал перед глазами. Мы с дедом собираем колорадских жуков с чахлых кустиков картошки. Их много (в смысле, жуков), они никогда не кончаются, их уже некуда, гадов, складывать. В ход идет всё, что может служить жучиной ловушкой, изолятором, а точнее, газовой камерой. Жестянки из-под краски, банки с остатками химикатов, всё, что можно закрутить, плотно закрыть, защелкнуть, откуда они уже не выберутся.
   
Мне девять или чуть меньше, деду – пятьдесят пять. Мне противно, но приятно. Противно осязать паразитов, приятно помогать деду. На картошку мне чихать с высокой башни. Но, если она так важна моему деду, что ж, помогу, не переломлюсь. Меня так учили, помогать, слезать с высокой башни, не переламываться.
 
Дед добродушно материт всё, что видит. Итить – растудыть! Это его способ магии. Он явно доволен происходящим, несмотря на то, что солнце печёт, всюду кто-то кусается, а жучиные полчища не иссякают. Секрет его жизнерадостности и отборного словца скрыт в дачном сарайчике за деревянным ящиком со всякой дребеденью. Темная прозрачная бутыль с таинственной жидкостью изощренно воняет какой-то знатной отравой. Не водка, – думаю я, опасливо принюхиваясь, – точно не водка, вот и хорошо…

Дед не сразу заметил, что его заначка с местным забористым самогоном обнаружена и пущена на благое дело. К тому моменту, как вспыхнуло запоздалое осознание, я с живым интересом запихивала в бутыль которого по счету паразита. Меня обуял азарт. Подыхали подопытные явно с музыкой, в экзальтированном помешательстве пьяного угара. Кажется, они даже не стремились выбраться наружу. Вместо этого расслабленно копошились, лезли друг на друга, самозабвенно сплетались лапками, терлись рыльцами, подрагивали усиками, томно покачиваясь на мягких волнах забвения.

Никто не пытался покинуть свою тюрьму. Все были довольны собой и исходом.

Тьфу ты, итить – растудыть! – крякнул дед, и волшебство вдруг закончилось. Когда волшебства не стало, оказалось, что на самом деле ему плевать на картошку с высокой башни.
         
Вот и мы, что те жуки в бутыле с самогоном, – думала я, ощущая, как снова накрывает.
Я думала: когда из жизни пропадает волшебство, становится невыносимо скучно.
Я думала: гори оно всё огнем! Почему я не спросила у деда, что происходит с жуками потом? Интересно, бухие жуки, по их меркам, остаются жуками? Или, может, становятся ближе к нам, к людям, как и мы превратимся в гадов, посади нас в чан с бухлом?
    
В жопу всё! Я натянула улыбку кое-как, скотч закончился, и сидела она криво и жалко, как оплеуха. Я должна была радоваться. Ко мне приехал долгожданный гость. Он меня поцеловал. Но я не могла быть просто нежной соскучившейся женщиной. Мне уже такой не стать. Я всю ночь гоняла в кровати на колесиках по длинным пустым коридорам психбольницы.

Мы покупали помидоры, не тронутый жуками картофель и много сигарет. Я даже поздоровалась со сковородкой. В моем доме гости готовили еду. Я видела, как они счастливы. Они били посуду. Они ели и пили. Ходили по очереди в нужник. Иногда вместе в ванную. Пускали воду. Она текла и текла, пока они там хихикали. Они шутили, смеялись, ковырялись в зубах…

А я думала: в каждом несчастье есть крупицы блаженства.
Я думала: не хочу, чтобы мне стало лучше, и я осталась прежней. Хочу пройти через это и измениться.
Я думала: что если с нами всё так же? Каждому – своя банка с химикатами. Каждому – свой тазик с бухлом.

Часть 2. Сашка из Бездны.

Слушать часть 2 в формате аудиокниги: https://youtu.be/QdyPqrGFcnw
 
Моя единственная подруга хочет переехать. Свалить. Насовсем. Туда, где никто её больше не потревожит. Не плюнет ей в бездну. Не испаскудит сны. Говорит, этот мир прилип к ней, как жвачка. Которую не стряхнуть. И как не силишься растянуть её, всё равно утащит обратно.
 
Мы бродим под желтыми фонарями. Принюхиваемся к осенним тучам. Вытягиваем шеи, пытаясь разглядеть редкие тусклые звезды. Шуршим мертвыми листьями. Поддеваю груду носком ботинка. Маленький шелестящий вихрь на мгновение окутывает наши ноги.
 
– Помнишь, ты говорила, что я родилась на вечеринке богов из пены шампанского? – вопрошаю я.
– Это когда я такое ляпнула? – хихикает Сашка. – Пьяная была, наверно…
– А когда мы сидели у нарисованного камина, что, не помнишь?
– Камин помню, я его всю ночь мастерила из коробки из-под кондиционера.
 – Угу, отличная работа. А потом мы затолкали в прорезь елочный дождик, зажгли все свечи, которые сумели найти, и получилось красиво. Мишура в отблесках свечей сияла, как настоящие угольки, игра волшебного огня… И, нафига, скажи на милость, быть трезвыми в такой праздник?!   
– Ну, и что с того, чего я там наговорила?
– А то, что до меня только сейчас дошло, почему я всю жизнь полупьяная. Я создана из алкогольной пены. Что с меня возьмешь?
– Волосы можно продать, – говорит Сашка.
– Ни за что, в волосах вся сила ведьмы!
– Ну, не вся, процентов шестнадцать, не больше, – уверяет она. – Ни одна уважающая себя ведьма не сложит все яйца в одну корзину. Есть ещё зубы, руки, ведьмин глаз и…
– Хвост!
– И хвост.
– Можем продать хвост. Хотя нет, лучше сделать из него амулет. Ты будешь носить кусочек моего хвоста, а я твоего.
– И чем хорош сей амулет?
– А вот, когда захочешь снова свалить, посмотришь на мой хвост и вспомнишь обо мне.
– Думаешь, поможет?
– А почему нет? Попробуем?
 
 … Саша надевает мне на шею амулет. У нее точь-в-точь такой же.
– Ты его запечатала? – спрашиваю. – Теперь мы не расстанемся?
Она подмигивает.
– Ты же не свалишь теперь, да? – настаиваю.
Она показывает кончик языка.
– Я тебя ненавижу, – говорю я в сумрак.
– Ладно тебе, смотри какая лужа, – говорит она.
Мы смотрим лужу. Дьявольски хороша. Просто королева всех луж. Прежде всего, я в восторге от того, что в ней отражается мир без меня.
– Вот бы сейчас огромную кучу листьев, повалялись бы, – вздыхаю я.
– Я бы в горячей ванне повалялась, сто лет не валялась в горячей ванне.
– Размечталась, могу нагреть тебе ведерко, попаришь ноги.
– Фу мля, – морщится Саша.
Ну фу, ну мля, ну, что поделаешь, в нашем городе больше не принимают горячих ванн. С этим покончено.
 
Часть 3. Шальная Графиня.

Слушать часть 3 в формате аудиокниги: https://youtu.be/1K8DteX53qA

В коридоре против кухни висит большое старинное зеркало в полный рост. Вполне безобидное антикварное зеркало с резной бронзовой рамой и… торчащим оттуда длинным любопытным носом. Я никогда не видела такого вездесущего носа. Он вынюхивает, выёрзывает, нервно подрагивает, улавливая малейшие запахи. Это нос графини Софьи Аристарховны.
 
Софи Душенька Аристарховна – так мы её называем за любовь к французским словечкам и притворно ласковому обращению. На вид ей лет восемьдесят. Однако, это цветущие восемьдесят, забористые восемьдесят. Софи – коварна, эгоцентрична, взбалмошна, несчастна, неисправима. Ненавидит пыль, кошек, отпечатки грязных пальцев, некрасивых неумных людей, гримасничающих перед зеркалом. Обожает роскошные наряды с кринолином в стиле королевы Виктории, изысканные манеры с некоторой, однако, шизанцой, блистать в центре внимания достойного общества. Но больше всего наша Софи любит вкусный, приятный, восхитительный алкоголь.
   
Облик графинюшки под стать её несусветному нраву: начиная с безбашенной укладки, такой высоченной и вычурной, что в ней можно запросто спрятать пару острых кинжалов, заначку с коньяком и скелет любимой левретки. Продолжая породистым лбом, из-под которого сверкают прицельные щёлочки глаз – излучателей самых едких и выразительных взглядов. Заканчивая уже упомянутым носом, гиперактивным, по-птичьи изогнутым, живущим своей дьявольской жизнью.

Именно этот хищный клюв частенько торчит из ни в чем не повинного зеркала. Графиня плотоядно принюхивается. Не вкушают ли где ароматный, бодрящий, божественный cognac? Или пусть напиток не столь благородный и окрыляющий, но веселящий и согревающий изнутри, привносящий живые краски в её мрачное зазеркалье.
 
Когда Софи Аристарховна в добром расположении духа (изрядно навеселе), зеркало транслирует наилучшее из возможных отражений. Но стоит Душеньке впасть в трезвость, меланхолию и раздражительность, к зеркалу плотным объектам лучше не приближаться.
 
Нос  из зеркала то появляется, то исчезает. Он напоминает акулий плавник. Я варю кофе. Софи это явно учуяла. Кофе её мало интересует, если в нем нет щедрой половины коньяку. У меня коньяку нет. Графиня не в настроении.
 
– Может, кофейку… с молоком? – с тщетной надеждой говорю я.
Нос брезгливо морщится.
 
Вслед за носом из зеркальной поверхности высовывается вздорный графинюшкин подбородок, на котором даже бородавка топорщится этакой упрямой стервой, а над ним проступают неожиданно сочные молодые губы. Словно графиня только что отведала брусничного соку или, может, удачно кого покусала.
 
– Caf;, non merci, mon amie, – капризно гнусавит она. – От кофе я становлюсь sauvage… дикой, нелюдимой, необщительной. А нет ли у нас чего-нибудь покрепче молока?
Слово «молоко» она произносит с такой откровенной гадливостью, точно у неё от него прокисло во рту.
– Есть только молоко и кофе. Ещё вода из крана, – говорю я.
– А ты в том дивном шкафчике смотрела?
Это она про холодильник. Я отвечаю, что смотрела. Там только бычки в томате и половинка лимона.
Нос снова недовольно ёрзает.   
– Лимон? Ежели в этом доме есть лимон, может, найдется и текила?
Её логика мне ясна, но так это не работает.
– Я пью с ним чай,– отвечаю почти виновато.
– Фи, – изрекает графиня. – Экая гадость! Что ж, душенька, пошли кого-нибудь в лавку за бодрящим эликсиром. Нельзя же начинать новый день с такой вот… la physionomie!
  – No problem, – хмыкаю я. – Сейчас велю заложить карету или нет, это хлопотно, сгоняю на метле. Ах, один лишь момент, не подскажете, в каком дивном шкафчике взять деньги на бодрящий эликсир?
– Деньги, деньги, всегда эти ваши деньги, – ворчит графиня. – Благородную даму такие мелочи не интересуют. Продай карету, коли всё равно летаешь на метле.
– Может, мне лучше зеркало продать? – задумчиво протягиваю я.
Графиня тут же обиженно поджимает губы.
 – Экая наглость! – причитает она. – Ах, до чего я дожила! Какая-то мелкая ведьма грозится расправой! Неслыханно! Мир окончательно избарахлился, опаршивел, опресневел! Это переходит все границы! La degeneration… бред… absurdite! Я так больше не могу! Ах, дайте мне яду!
– Нету яду, – говорю, – был бы, вы б и его уже выпили.
– Ты же ведьма, свари какое-нибудь зелье, – стенает графиня. – Избавь меня от своей вялопьющей персоны и этого непереносимого кошмара. Я застряла в этом ужасном скучном месте! В этом низкостатусном, недостойном благородной особы аду! В этой убогой тюрьме, в пучине унылого однообразия! Я проклята! Обречена торчать тут вечно! 
– Я тоже, – киваю я, тоскливо глядя в кофейную гущу,  – я тоже…
– Но я категорически отказываюсь делать это трезвой! – яростно заявляет графиня.
– Кто ж спорит! Есть одно веселящее зелье, попробую несколько усовершенствовать рецепт. Бычки в томате, лимон, пара заклинаний… 

Часть 4. Распоследний идиЁт.

Слушать часть 4 в формате аудиокниги: https://youtu.be/_KsszgNhC58

Город на берегу великой реки изрыгает шлак. Чумной город хрипит, харкает и коптит всеми своими трубами. Завывает радио. Визжат и смеются дети. Копаются в грязных песочницах. Их родители хлещут пиво из пластика и плюют семечки. Все мусорят, как будто завтра никогда не наступит. Как будто это их последний день. Последний шанс нагадить, как следует. Сумасшедший дворник с одержимостью фаталиста метет асфальт. Мусорный ветер тут же несет всё обратно. Собаки роются в отходах. Вороны и водители орут матом. Сверчки два года как вымерли. Или их сожрали. Тараканы не вымирают. Их никто не жрет.
 
Под моим окном три глубокие ямы. Черные безобразные дыры в земле. Это обвалившиеся погреба, брошенные своими хозяевами. Никто так и не пришел закопать их. Теперь там копится мусор. Мусор свисает даже с верхушек деревьев. Твари с верхних этажей выбрасывают свой хлам прямо из окон. На абрикосе уныло болтаются джинсы. Дерево не носит джинсов, но людям всё равно. И старые драные носки чернеют на ветках. И мне снова придется искать лестницу, чтобы избавить себя и дерево от этой скверны. Возможно, и лопату придется искать, чтобы зарыть мусорные ямы под моим окном. Быть может, я зарою там древние проклятья. Чтобы глупые безразличные люди страдали и умнели.
 
Кто-то снова принес жертву. Мертвый ёж, совсем еще малыш, лежит кверху окровавленным брюхом. Мы с Сашей смотрим на него и друг на друга. Ну, вот, опять, – вздыхает она. Мы постоянно натыкаемся на несчастных мертвых созданий. И мы ни фига не в восторге от этих подношений. Живой ёж куда лучше мёртвого.
 
«Я куплю себе змею или черепаху, а тебя я не люблю, ехай! Ехай на…й!» – орем мы из окна и идем по своим ведьминым делам. Проходы сами себя не почистят.

Темная сущность из старых прапрадедовских настенных часов, которую мы прозвали Дворецким, застряла в графинюшкином зеркале в самой несуразной позе. Несчастный Дворецкий верещит, как проклятый, изводит кошку. Кошку жалко. Она остервенело ссытся, вышибает лбом двери, лезет на стену и жрет пластик.
У моей кошки тонкое устройство психики. Она – псих.
 
– Ну, и чё голосим, дедуля? Ты чего полез-то туда, в зеркало? – бесстрастно осведомляется Саша, усаживаясь по-турецки напротив схлопнувшейся ловушки.
 
Сущность корчится, извивается, охает, заполошно машет синими прозрачными руками. Она прямо-таки сгорает со стыда, покрываясь астральной испариной. По всему видно, дико страдает от своей непростительной, возмутительной, постыдной оплошности. Ещё бы, дурья башка, пятиться к выходу надо было вперед спиной! Тогда бы, уж коли застрял, так застрял лицом к графине, а не, пардоньте, жопой. Жопой! К графине! Экий срам! Экая оказия!
 
– Да полно тебе, – невозмутимо говорит Сашка. – Ишь, раскудахтался. Значит, к нам жопой застрять, это норм, получается? Слыхала, хозяйка? Развела тут дискриминацию…
 
Пойманная сущность беспомощно и страшно скулит, виновато зыркая на меня черными от унижения бельмами.
 
– Слышу, слышу, – хихикаю я. – И вправду, нехорошо получается. Попал ты, братец, встрял по самую свою эту … астральную жопу. И зачем ты только полез туда, нечисть окаянная?!
 
– Виноват, сударыня, – стенает несчастный. – Дык, Её Светлость, Софья Аристарховна попросили. Зайди, говорят, ко мне, голубчик, зеркальце протереть с обратной стороны, запылилось что-то, плохо видно. Я и зашел, протер… зеркальце. Они благодарить меня изволили. Прямо так благодарили, так благодарили, неудобно, право, пересказывать, а потом говорят, давай я тебе, Пахом Ильич, за добро твое отплачу. Только ты шторку на будуаре изволь задернуть.
   
– Вот карга старая, – посмеивается Саша. Сущность стонет.
      
– И чё, задернул? – интересуюсь.

– Застрял я, хозяйка, да неужто вы сами не видите?! – завывает Дворецкий. – Раскорячился тут, как распоследний идиЁт!
 
– Так, так, – щурится Сашка. – Ну, так давай мы тебе подсобим, Пахом. Шторку твою задернем.
 
– Помилуйте, сударыня, – машет Пахом. – Какая шторка? Мне обратно в часы надо. Их надолго нельзя оставлять, остановятся. Остановятся, худо будет. Пропаду совсем. Да и нет тут никакой шторки. Напутали что-то Её Светлость, не иначе. Да и не надо мне платы никакой. Вытащите меня отсюда, век служить буду!
 
– Ох, Пахом, пропащая ты душа, себе послужи, – фыркаю я. – А то подвесил себя на гвоздике и висишь истуканом, по кругу ходишь. М-да, скучно нашей графинюшке, развлекаться изволили. Ну, хорошего понемножку. Отпусти его, Софи Аристарховна. Повеселились и будет. Я тебе рюмочку поднесу.
 
В тот же миг Дворецкий вывалился из зеркала, словно его выплюнули.
 
– Фу-у-ух, – выдохнул он с превеликим облегчением, и, рассыпаясь в благодарностях, убрался в свои часы.

Из зеркала высунулась сухонькая жадная ручонка, вся в оборках да кружевах, массивные перстни с драгоценными каменьями надеты поверх перчатки. Ручонка требовательно пошерудила пальцами.
 
– Есть только клюковица, – сказала Сашка.
– Сойдет, – киваю я, – наша Софи, поди, не прочь наклюкаться.

Продолжение следует.