Светлая и ладная

Света и в свои сорок семь соответствовала, как заповедовал дед, принимая кулёк у роддома. Рассуждения его были немудрёны, но просты и невинны. Посему Свету назвали Светланой.
– Светлая и ладная, – глядя на блондинистый пушок на головке младеницы, говаривал дедушка. И добавлял. – Вот и ладненько.
Через пару месяцев впрочем волосы отросли и потемнели. Дедушка отдал богу душу. А имя осталось. Куда деваться? Значит, соответствовать надо... по-другому как-то.
«Ладно-ладно», – думалось теперь Светлане. – «Пусть имя не совсем подходит. Не последнее дело. Волос тёмен, да ум светел. Батю вон Петром зовут, пусть он хлебушек хлебушком, зато упрямством и занудством добирает. Этак кто угодно может».
Впрочем, свет свету рознь. А ладность – понятие растяжимое. Да и дед у Светки, как говорят старшие родственники, был не семи пядей во лбу.

– Светлана Петровна, там женщина под окнами с собаками. Громко лают. Читатели жалуются. Что делать, а?
В кабинет заглянула новенькая. Волосы торчком, глаза большие.
– Сейчас попросим. Ничего страшного.
Девчонка распахивает глаза еще шире и судорожно мелко кивает.
"Не приживешься ты у нас", – думает Светлана Петровна и целеустремленно идёт разбираться с московским звуковым загрязнением.
– Уважаемая, вы под окнами библиотеки вообще-то, – начала было Света, поглядывая искоса, как новенькая пялится на мастер-класс по ту сторону стекла (глаза её все никак не уменьшались в размере).
– А что мешаю? – миролюбиво прокряхтела нарушительница спокойствия, притянув собак поближе.
– Мешаете. Библиотека, не магазин.
– Да-да, конечно. Да я сейчас. Так передохнуть присела.
Женщина собирала с земли многочисленные пакеты, тянула собак и кричала:
– Вот уж я вам! Нечего умным людям мешать! Цыц!
Псины, принимая суетливость хозяйки за очередную игру, расходились все больше. Светлана прикрыла глаза и рявкнула:
– Сейчас тревожную кнопку нажму!
Кабысдохи всех видов и мастей прижали уши к шее, засуетились, скорости прибавили.

Через несколько минут шоу кончилось, звуковой фон выровнялся, и сердце успокоилось, а Светлана Петровна постаралась незамеченной пройти в каморку, место для нежных библиотечных медитаций. Окно в маленькой темной душной комнатке выходит на мусорные баки, зато тихо, и ни одного посетителя. Да, читатели порой выматывают. Чуть сильнее неопытных коллег, чуть слабее окрестных психов и бичей, привлекаемых в медиа-зал бесплатным интернетом. Восьмая статья федерального закона об информации и информационных технологиях декларирует право граждан на свободный доступ к информации (любой и всякой – широкое понятие)... а библиотекарь – страдай! Вряд ли кто несведущий поверит, что подписывая трудовой договор на должность московского библиотекаря, пусть даже и второй категории, ты обязуешься (помимо прочего) ежедневно гонять бомжей. Занятие которое, прямо скажем, интеллигентности не прибавляет, да и неловко. Как там? «Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства». Неловко. Стыдно.

Света откинулась на стуле и прикрыла глаза, представляя оставшийся день и себя в нём. Довбивать несколько сотен позиций в новую электронную картотеку, пообедать, посидеть в интернет-зале, постараться не допустить драк и ругани среди читателей, метро, электричка, ужин, сериалы. День за днем, вечер за вечером, смена за сменой, кроме (плавающих) выходных. Да... не это она рисовала себе, мечтая стать библиотекарем когда-то давно, ещё в школе. Представлялось: книги, книги, книги, благоговейная тишина и возможность читать, сколько влезет, иногда ныряя в разнокалиберные цветные томики, как Скрудж МакДак в монетохранилище.

«Светлая и ладная. Да ни света, ни радости», – уныние не являлось любимым грехом Светланы Петровны, но из песни слов не выкинешь, имя тоже не хотелось бы менять. Сорок семь лет, и сплошные «ладно да ладно». А ничего не ладно. Ни мужа, ни детей. Все подруги – библиотекари. И еще эта новенькая с большими глазами.
«Выдыхай, выдыхай, Светочка. Ну что еще может случиться?»
– Светлана Петровна, тут Эмили Дикинсон спрашивают. У нас нет, вроде, но, может, в иностранном отделе… А как узнать?
– Посмотри в общем каталоге, там места хранения указаны.
– А как?
«Выдыхай! Медленно выдыхай!»

Медиа-зал после ремонта выглядел симпатичным и безобидным. Запирающиеся на ключ шкафы орехового дерева с Энциклопедией Брокгауза и Ефрона внутри, новенькие столы и стулья, укоризненно (а может, и печально, кто его разберет) глядящий из угла древний Ленин, и посередине всего этого – две дерущиеся женщины, не поделившие место у компьютера. Так закончился рабочий день Светланы Петровны. Разнимать стычку пришлось под ласковый джаз кафе неподалеку и ворчание публики, предпочитающей не покидать театр в антракте. Третьим звонком прогремели угроза записать всех присутствующих в стоп-лист, медиа-зал наконец опустел. Светлана получила травму на производстве, потому что кто-то из дерущихся наступил ей на ногу со всей пролетарской мощью. Что ж – пришлось ковылять. Медиа-зал. Запереть дверь, выключить свет, проверить сигнализацию. Холл. Запереть дверь, выключить свет, опустить жалюзи. Улица. Запереть дверь. Выдохнуть. Выбрать направление. Идти.

И пусть где-то там никто тебя не ждет, возможно, весь смысл в простом переставлении ног. А иначе есть ли смысл вообще? Может, не во всякой жизни, не во всяком действии и не в каждой истории должен быть смысл?

«Мы считаем эти истины очевидными», – гудело у Светланы Петровны в голове, нога тоже гудела, шаги получались неровными, к ним прибавилось неровное дыхание, и какое-то нелепое ощущение, будто сейчас влипнешь в неприятности или сделаешь глупость, или неприятность или глупость сделают тебя. Эй, может, кто-то живет шутя и просто, пролетая через года великолепной птицей с мощными крыльями и развитой мускулатурой, но Свете приходилось изо всех сил махать крыльями, чтобы не упасть («Махай крыльями, а то сдохнешь, махай крыльями!»), и ощущение скорой ошибки всегда шагало рядом с нею, чтобы шепнуть предостережение в тот самый момент, когда ничего уже нельзя исправить. Ни раньше ни позже. «Сейчас облажаюсь. Эта истина нам кажется очевидной». Ну, конечно же в подземной переходе Светлана оступилась. Почти на ровной месте, огибая малыша на самокате. Собранная и строгая библиотекарша подвернула больную ногу. Боль, которая пришла в тот момент, белой пеленой отрезала Светлану Петровну от людского потока и шума, производимого им. Оглушило. Ослепило. Отключило.

Белый туман как бы нехотя расступался перед нею. Тоненькой струйкой холодок пробежал вдоль лопаток. Будто дунул кто-то. И ощущение тела изменилось. Она стала почти невесомой, почти пустой. Когда мир снова проявился, не хватало резкости. Проблема с фокусным расстоянием, или винтик какой разболтался? Слишком близко или слишком далеко? В любом случае – чувствовалось, неощутимая белая марля висит перед глазами и слегка растворяет все вокруг. Упершись руками в траву… (траву?) привстала. Рядом раздалось сопение и ворчание двух больших собак. Вот же – лохматые, как вся эта жизнь. Тычутся носами. Белая вспышка. Она шагает по бульвару, машет знакомым бомжам, трясет пакетами при каждом шаге и улыбается. Вымучено. Хоть и солнышко, и погода, и бульвар кипит, а ноги болят, отдышка, тяжело. Долгая дорога в поисках своего места. Найда и Клепа рядом, шумно дышат, стучат когтями по асфальту. А если присесть под тем навесом отдохнуть в тени? Вспышка. «Уважаемая, вы под окнами библиотеки вообще-то». Библиотека – это место, где люди читают, изучают там чего-нибудь, становятся умнее. Тишина нужна, а собачки разбрехались. Ладно-ладно, уходим. Интересно, есть ли в мире такое тихое место, которому даже мы не помешаем? И нужно встать, собрать все пакеты и сумари, поводки, собак, мысли. И вперед. Переставлять ноги. Одну, другую. Ноги.

Острая боль в ноге приводит в чувство, белесая марля рвется, тает. Воздух очищается, и, хотя перед глазами серебряные мушки искрятся и вьются, словно блажные, картинка становится четкой резко и сразу. Если бы Светлана стояла, точно пошатнулась бы.

– Вы в порядке?

Сначала возвращается боль. Потом нанизывается, будто сахарная вата на палочку, вся красота подземного перехода и окружающей среды. И в самом конце – звуки. Собачье негромкое тявканье и чьи-то участливые слова. Слишком много собак и нищенок с пакетами, если хотите. Как будто весь мир наводнен ими. Или только этот бульвар. Вспышка длилась столько, сколько обычно длятся вспышки, секунды. Но картинки были настолько яркими и живыми, ощущения настолько полноценными, что маячащее перед глазами знакомое лицо, стойкий знакомый запах (о, этот запах!), знакомые звуки (скулеж и шуршание) переполнили чашу. Светлана отшатнулась, отползла к стене перехода, стукнулась спиной о мраморную плитку и закричала.

– Вы чего это?

Прохожие проходили мимо, оглядываясь, дети тыкали пальцами, матери одергивали мальцов с шипением. Неловко вышло. Светлана поднялась по стеночке и, наступив на больную ногу, снова вскрикнула.
– А… это мы проходили. Было такое, было, – деловито начала нищенка. Собаки улеглись возле той же стены и с любопытством поглядывали: странно, но интересно.

После того как привыкаешь к запаху, а рано или поздно привыкаешь, остальное – дело плевое. Вот они и сидят рядом, две одногодки, на видавшей виды картонке в стылом переходе на краю света в самом центре Москвы, болтают, будто сто лет знают друг друга.
– Я здесь часто бываю. Сухо, и гоняют редко. Надо только картонку подстелить, а то камень – холодный. Нас ведь ноги кормят, знаешь. А если ноги больные, приходится туговато. Тут самое главное – найти, где можно отсидеться, чтоб никто не тронул. Есть чем перевязать-то? Надо потуже затянуть, так доковыляешь, куда надо. Наверное. Меня, кстати, Лена зовут. А тебя как?
– Да почти так же. Света.


Светлана в свои сорок семь лет точно знала только одно: люди не собаки, не-а, точно не собаки. Если подумать. И постараться. Но солнце на небе одно. Тут и стараться не нужно. И думать совсем не обязательно. Вот и ладненько. Вот и хорошо.