Пузом по утренней траве

Другая фантастика

    Прифронтовая канава. Немного белого песка, сухой грязи и тонким слоем на макушке взгорка дёрн с прорвавшимися к солнцу чахлыми зелеными ниточками травы. Сухо, тепло, ветра нет и с крыши небес не капает. Почти рай – лежи, да отдыхай.
    Почему канава, а не окоп? О, это целая история, но едва достойная упоминания.
    Я сам себя первым делом спросил об этом, когда после перебежки занырнул в этот "недоокопчик", сдуру сиганув, как мне казалось вполне естественным, в глубокую яму.
А по факту, я сходу долбанул ногами в близкое твёрдое дно, и со всей силы лязгнул зубами, едва не потеряв часть из них! В акробатическом кульбите артистично сделал почти колесо, и, растопырив враскоряку ноги с руками, рухнул, вспахав песок. 
    В спине пробило тоже не слабо – сбил дыхание, и на какое-то время поймал грудную жабу – сдавило так, словно в позвоночник воткнули раскаленный лом, и я едва смог продышаться, несколько минут молча валяясь на дне канавы после жесткого знакомства с ней.
    Не хватало, вот так, глупо, привнести радость врагам, задохнувшись здесь, в канаве, даже не сняв с предохранителя вверенный мне ствол.

    С трудом, но приходя в себя, я сканировал голубой купол неба, и задавался вопросом: какого хрена траншея здесь, как канава, глубиной в полтора моих живота в горизонтали?! Что за мелкоземелье, блин?! Здесь не то, что на коленках стоять – не спрятаться. Здесь лёжа не везде возможно свои габариты скрыть. А я-то средней комплектности, из тех, кто животик ремнём поддерживает. Не плоский однозначно. А ещё разгрузка, броник, ствол и рюкзачище в полспины. Самый классный довесок для сочного прыжка...
    И вот лежу я, через силу всасывая воздух, и дурею от сюрприза, подаренного какими-то ленивыми чупырлами.

    В синеве, где-то под облаками искрил свои песни жаворонок, нарезая сложные фигуры и гоняясь за мошкарой. А над корявым, едва живым сиреневым цветочком заботливо жужжал толстобрюхий шмель, басовито и ветрено шмыгая рядом с моим лицом. В общем –  умиротворение, и "не один я во поле валялся". Дышал, сопел, но собирал треснутые было только что куски жизни.
    Одно меня бодрило: объёмная и всепроникающая тишина вокруг. И то, что никто не видел моего нынешнего позора.

    Валяясь в этом неуместном зазеркалье, я вдруг вспомнил образ из гражданской жизни – монохромный плакат с кричащим слоганом "не ныряйте в незнакомых местах", и тут же, иронично переложив на данность, подправил под реальность ситуации: не прыгайте с разбега в незнакомые окопы. И улыбнулся.

    Жаворонок задорно выводил свои песни в высоте, в каком-то своём танце то удаляясь, то возвращаясь ближе, словно из того, бывшего когда-то, детства: с запахом цветов, травы и мягкой россыпью тёплого песка. Как на берегу какой-нибудь кривой речушки с тенистыми заводями, что притаились под свесистыми куполами ив.
    Валяясь здесь, в недоокопе, мне захотелось хоть на миг провалится туда, в лохматое детство, без забот и проблем, с послеобеденным безделием, и с фантастической бесконечностью времени! Эх, жаворонок, жаворонок, что ж ты душу выворачиваешь...

    – Жаворонок? – меня вдруг словно что толкнуло: – Какой жаворонок?! Откуда он здесь? Его не может быть...

    В мгновение я был выдернут обратно из зефирных козявочек детства в мир железных мордобоев и драки!
    И я тут же осознал ущербность и опасную глупость своего положения.
    Надо отползать...

    Жаворонком-то был никто иной, как ави;-ноид – бионический разведывательный лётарь. Коварная гадость. Он высоко летает, птичкой притворяется, и мух ловит, заправляясь. Энергии расщепления тех хватает этой падле на самоподзарядке висеть неделями, высверливая позиции и перемещения наших.
    "Тактическая разведка, будь она не ладна", – я посмотрел в небо, пытаясь уловить хоть какое движение за звуком. Ничего.
    "Хрен когда этого гаденыша увидишь. Наверняка звуковой хвост включил."
    Хорошая штука, кстати! Не помню, как она по-научному называется, но между собой мы её "хвостом" прозвали. Система закладок звуковых потоков. Позволяет звук направлять, куда надо – хоть вперёд, хоть в сторону. Или "замораживать" на время, в пространстве, раскрывая потом в воспроизведении. Идёшь, вдруг слышишь – вот он, здесь – а объекта уже давно нет. До часа иные системы замораживают. Попробуй найди такого.
    Поэтому жаворонка не было.
    И выискивать этого недоптаха смысла тоже не было. Как говорится, просто лежи и наслаждайся пением и воспринимай красоту щебетания живой природы.
    А то, что ты уже давно снят и объектом нанесен в систему – только это и есть одна неприятность. Хотя, раз небо видишь и песню слышишь – тебя не грохнули. А это куда большая приятность...

    В общем, если откинуть все сторонние рассуждения, выходило так, что я, как на ладони, пузом кверху в недоокопе ему отсвечивал с десяток минут. А это значит, что я на прицеле уж. Теперь даже чихнуть нельзя. И ещё значит, что мой акробатический кульбит всё же кто-то видел. Позорище, блин...
    Эх, знать бы, жаворонок ещё был, или уже не был, когда я вляпался...

    "И всё же надо уползать"
    Я медленно перевернулся на бок и, всё ещё ощущая тупую боль в спине, начал отползать, упираясь локтём в сыпучий песок.
    "Чупырская канавка, блин. Спасибо и на том, что хоть не уменьшается глубина. Всё же спрятан я, травкой чуть перекрыт. С той стороны не видно, значит.
А то – только покажи кусок себя – снесут, и не услышишь, как... Шварк – и нет части тела."
    Я остановился в своём траншейном путешествии, почувствовав, что что-то не даёт мне ползти дальше.
    Ага, поймал боковым карманом торчащую в песке корягу. "Ну ты-то тут нафига!" – едва слышно промычал я и замер.
    Вот надо же. Сначала прыжок в канаву с грохотом и позорным падением, а теперь якорь поймал на самом открытом месте, в зоне прямого поражения.
    Может, рискнуть привстать? Глядишь, тамошними за травку сойду?
    Шутка... ха-ха-ха.
    Снесут нафиг и не спросят разрешения. Там гандоновская система стоит с автоматикой на движение. Зверюга. У бойца противника есть лишь один шанс перебежать-перепрыгнуть, пока она не засечёт. А дальше – кранты. Хочешь жить, то ты либо ползай несколько суток в точке – не дай бог хоть палец где высунуть – или вкапывайся в землю и подкопом выползай в нерасчетной зоне. А где она, пойди угадай!
    Система-то мерзенькая. Поймав движуху, она считывает все физические нюансы и в квантовом спектре создаёт весь график всевозможных движений захваченного существа, простраивает глобус этих самых движений во всём их разнообразии, и уже чётко определяет, где, когда и как существо может появиться. Несколько тысяч вариаций сценария на пяток километров по округе. И держит она всё облако этих точек одновременно на прицеле.
    Добавить к этому, что каждая единица такого комплекса до двухсот целей разом вести способна – и вот вам облачный капец на линии противостояния. Попробуй вылезти хоть на долю секунды – бьёт с опережением точно, как в яблочко. Разносит кусками. Не зря его пацаны назвали "гандоновская"!

    И это даже не смотря на то, что ради гуманизации боевых действий, с антисептиком и обезболивающим вынос проходит. Срезает кусок тела и сразу обеззараживает, боль снимает и сосуды прижигает, чтоб кровопотери не было. Гуманная система, а не как в старину было –  металлом разрывало!
    А эта шарахнет бесшумно, ты и не замечаешь, что часа два уже с дыркой в пузе. Не больно ведь…
    Василь так три дня назад получил от системы. Разнесло часть бедолаги, а он продолжил анекдот рассказывать, только удивившись, что мы странно на него стали смотреть.
    На вечерней лишь в зеркале понял, что больше не боец.

    Ладно, шутки шутками, но мне выползать надо. Как-то валяться здесь несколько дней вообще не в радость.

    Снова защебетал жаворонок. Принесла ж нелёгкая...
    Во сяком случае, звук точно здесь, а здесь ли он сам, я не увидел. Но лежать и рассчитывать на то, что его ещё нет и я точно на этот раз не срисован – радости большой не представляло.
    Украдкой, стараясь не менять свои контуры, свободной рукой я попытался подкопаться до коряги. Зацепилась же – ни назад отползти, ни вперёд.
    Блин, железка какая-то...

    Вдруг, за головой, в недоокопе зажужжали какие-то механизмы. Я едва успел попытаться расслышать, что это, как они быстро приблизились.
    – Не шевелись, свои, – одно из них тихо прошипело в ухо, а другое тут же подкопалось под зацеп и освободило меня.
    – Всё, свободен. Домой. Не шевелись. Тебя нет.
    От последней фразы прямо от сердца отлегло. Значит, меня ещё не срисовал Жаворонок, а гандоновская чудом не взяла мой прыжок. Значит, не видела она мою траншейную акробатику…
    Я усмехнулся.

    Тут же, словно взяв на прицеп, меня потащили по траншее, как коробку – вот как лежал боком, так и потащили – то равномерно подтягивая, то так же притормаживая, но не останавливаясь.

    Солнце висело в небе и заботливо согревало. Облака лениво расползлись по своим делам, жаворонок разливался песнями, а над моим ухом то и дело, басовито жужжа, статно пролетал толстый шмель.
    Эх, не война, а благодать...


    – Это кто к нам пришёл! – откуда-то из глубины услышал я.
    – Какие люди пожаловали, – уже отчетливо и громко прозвучало надо мной...
    Я открыл глаза.
   
    Блин, я уснул, оказывается, пока меня гарики тащили.
    Стены, потолок, маскировочная сетка. Лежу на мягких бо;шах. Пахнет какими-то травами и сытной начинкой сухпайка. Рядом заботливо подмигивали на подзарядке два гарика. Те самые, что меня притащили.
    Почему гарики? Да просто: гарик – гарнизонный робот инженерной категории. И всё. Никакой поэзии.
    Это они с передовой всякий хлам таскают и ремонтируют наших. Это они в основном, в помощь санитарам подстреленных бедолаг собирают по округе. Они же иногда по штабам бегают, распоряжения доносят.
    Бойцы сподобились их программировать на то, чтобы тырить у соседей что-нибудь съестное. Не по уставу, конечно, баловство, но кто бойцов осудит? И да, окопы тоже гарики копают...

    – Каким ветром занесло? – широко заулыбался полковой. – На каком ядре тебя с тридцатки закинули?! Я уж думал, там забыли про нас. Мы же окопные, а не парадные... А, тут смотрю, кусок мяса на дальних окопах рухнул, – и полковой засмеялся. – Видели мы твой шлёп. Красиво вошёл... Пить будешь? – он открутил флягу и плеснул воды в кружку.
    – Мы тебя сразу срисовали. Шмеля видел? Это наш. Разведка. У гоблинов отжали. Он с тобой с самой лесополосы был. Отличная вещица! Как живой. – Полковой внезапно изменил тон и стал серьёзным:
    – Ты уж извини, браток. Сразу не смогли забрать. Гарики ходили гоблинам ломать сеть, а возвращались в круг. "Академик" им опять пробил фигню с деревни что-то там притащить. Ох, дождётся он у меня трибунала!
    Ну, рассказывай, что ты у нас такого забыл, что перед гандоновскими рискнул попрыгать.
Я взял кружку, выпил.
    – Не здесь.
    – Срочное?
    – Терпит.
    – Тогда в штабной секции. Через двадцать минут.
    – Принято.
    – Ну, отдыхай. – и полковой опять улыбнулся. – А ты хорош. Красиво в песок вошёл.
И он дружески похлопал по плечу и вышел, махнув рукой:
    – Гарики, хватит уши греть. На пост, по одному...
    Гарики тут же отключились и выскочили за полковым.
    Я остался.

    Только сейчас заметил, что на столе стоял разогретый контейнер с сухпаем. И лежала какая-то фиолетовая травка.
    Вместе они издавали тот самый аппетитный запах и зазывали.
    Что ж, пятнадцать минут еды, пять – ходьбы, и через двадцать – в штабной.
    Ну, чего время зря терять?
    Налетай...

    Сытно отобедав, в назначенный срок я вошёл в штабной. Звучит оно, конечно, солидно: отсек. Но по факту – просто более благоустроенная широкая траншея среди паутины траншей, где и обетовали окопные. Они в них жили, пили, ели, спали, перенося тяготы службы. Здесь траншеи –  ходи в полный рост! Местами даже крыша набросана. Гарики откуда-то натаскали стройматериалов. Одним словом – город предподземелья.
    Ну, то понятно. Гандоновская не даст спокойно жить, если хоть как засветить частями тела. Собственно, поэтому таких, как я, с просторов забирают не пацаны, а гарики. Эти хоть самовосстанавливаются.
    А у вояк выход один – углубляться. Но меня удивила прозорливость окопных. Они имели тоннельные отходы в тыл, о которых не знал никто. Даже наша разведка. Иначе я бы не светился полем и перебежками.
    Правда, это мне рассказали мужики. Но сам я не видел этих строений. Даже нам засекречены...

    Единственное, чем отличался штабной от остального – он был весь словно запенен по стенам и потолку чем-то, вроде монтажки.

    – Ну, рад видеть. Успел пообедать? – начался наш диалог с полковым.
    – Да, спасибо. С утра ничего не ел.
    – Ну, с чем на огонёк заглянул? Рассказывай. А то ваши молчат. Связь есть, а молчат, – полковой при этом плотно закрыл дверь и нажал кнопку на пульте.
    Зажужжала какая-то система. В штабном начало меняться давление – стало закладывать уши.
    – Это гарики нам хитрую вытяжку сделали с лёгким ультрозвуковым подавлением. Не очень комфортно, знаю, но и гадость всякая, которая если не вылетит в трубу, а останется, то ничего не услышит. А то повадились приползать подслушивать: то комары, то червяки, то жучьё бионическое. Спасу от них нет. Вообще ничего живого от природы не оставили, мракобесы. Наши спектрометрами уже цветы искусственные засекать начали. Когда гоблины успевают-то? Что ни день – то вылавливаем новые посадки. Обложили, как булки котлету. Продыху нет...
    Ну, что там у тебя?

    Я достал конверт с вложенным листом бумаги и передал полковому.
    – Здесь всё написано.
    Он зыркнул из под бровей.
    – Это ты с э;тим к нам перед гандоновской прыгал? В тридцатой совсем, что ли, с ума посходили? Вас что, научить, как связью пользоваться? – Он даже улыбнулся. Вот прямо удивился очень и от этого улыбнулся.
    – Всё, нельзя больше связью пользоваться, – ответил я.
    – Как так? – удивился полковой, но погрузившись в изучение документа, удивление сошло, и он сразу стал серьёзным. Нахмурился и завис над бумагой, словно влипнув в неё, и в полной тишине стал изучать содержимое.
    С каждой секундой он, словно цемент, твердел лицом и сковывался в гранитный монолит. От только что лёгкого и приветливого полкового не осталось ничего. Не человек, а воин-скала!
    Он ещё раз пробежался глазами и молча отложил лист.

    – Теперь понятно, зачем я прыгал?
    – Теперь понятно, зачем ты прыгал... – ответил полковой, оставаясь где-то в своих мыслях.
    – Интересно, а когда они, те, научатся слушать всё, они что слушать будут? Облака, звёзды, вздохи бактерий? Ну, ладно, был птичий язык… Освоили. И теперь все знают, чего хотят птицы, и нафига они песни свои поют.
    Но благо, сами пернатые глупые оказались. Вообще не осознают важность тех или иных наших фраз, сколько не проси их сосредоточиться. Ну, не понимают, – и полковой развёл руками: – Да и за хлеб их можно легко сбить с толку. Вообще без принципов. Лишь бы пожрать. Но радиофон листьев-то им зачем?! Прослушку новую освоить?!
    Полковой отматерился и вызвал гарика.
    – Бумагу мне, несколько листов, и карандаш. Простой! Никаких ручек, – крикнул он во след гарику, уже помчавшемуся исполнять задание, и вздохнул:
    – Совсем от природы ничего живого не оставили. Чая горячего будешь? С сахаром. Настоящим.
    Я согласился.
    И пока мы ожидали чая, полковой продолжил негромко:
    – Слышал я про ту идею. Листья на уровне клеточных мембран повторяют наши слова, вибрируя. Всё это на каких-то запредельно мизерных колебаниях. Надо только научится растягивать эти вибрации и доводить до точки приёма. Ну, и снимать их, преобразуя в звук. И тогда уже всё слышно. Хоть шёпотом за десятки километров что скажи. И никаких сложных систем прослушки не надо. И глушилки никакие не помогут. А всё просто - спрей. Если его на листья нанести, то они, как ретрансляторы, могут дублировать окружающий звук, повторяя и разнося его в микроволнах на сверхмикрочастотах. И в запрограммированном направлении: куда нужно. Всё это на уровне межклеточных мембран. По листве-то эхом на несколько километров вибрации продолжаются, волной. – Полковой снова вздохнул: – Вот тот спрей звуки усиливает и направляет. До приемной станции. Впечатляет, да?
    – Да уж, – ответил я.

    Принесли чай.
    Полковой поставил кружки и продолжил:
    – И меня впечатляла, пока мы тут не испытали на днях эти чудеса. Пару станций у гоблинов стащили и пробили несколько дистанций. Вообще нифига не поняли. Болтают все и везде и такая каша в эфире, что рыдать хочется! Так что им долго ещё, чтобы научиться отсеивать ненужное и слышать нужное.

    Я смотрел на полкового и замечал, как он периодически глубоко и точечно погружался в себя, словно исчезая в каком-то ином мире, но при этом продолжал монотонный рассказ, не теряя нити и не сбиваясь.
    Видел он меня в эти моменты, или нет, я боялся даже спросить. Бог знает, где он в своём подсознании был, и что переживал. А офицер он боевой, настоящий. Не те, парадные и штабные специалисты сенсорной войны, один из которых и я.
    Поэтому нервы у него могут быть лишь рваной стружкой. Того гляди, вспыхнет так, что от своих похорон еле отделаешься!
    А он продолжал:
    – Перекодировали на днях линию. Всё равно где-то червь сидит, данные снимает. Тотальная слежка и подслушка.
    Мы тут сеткой кого только не поймали. Вывесили в ночь. За час с полтысячи бионического летающего мусора насобирали. Каких только мелкобесов там нет. Жуки, мухи, комары, бабочки, летучие мышки... Даже пух от полевых цветов! Качество подражания высочайшее! Вечером покажу. Он сейчас на санировании... Лучше бы науку в мирное русло направили, вояки, –  вздохнул полковой, отпил чая и усмехнулся: – Мы сеть свернули и тут же вывесили новую. Так эти дурни снова партией попались. Первые сигнал спасения послали. Ну, вторые и ломанулись. Они ж тупые... – коротко отсмеялся полковой. – А в третью уже никто не попал. Или запасы дронолетов закончились, или всё ж программная защита от глупостей сработала. Мы их сигналы сейчас расшифровываем. Так что, друг – всё везде что-то слышит, смотрит, следит. Хорошо, что советы не даёт, – и он ещё раз посмеялся. И снова коротко, словно выключаясь по секундомеру.
    – Блин, даже на горшке уже задумываешься: а оно, под тобой, твоё, не подслушивает? –
и Полковой поморщился. – Камни подползающие, цветы слежения, жидкая грязь с телескопией и функцией трансляции в прямом эфире. Чего ещё не знали ваши, в тридцатке? – он пристально посмотрел мне в глаза, пытаясь уловить хоть какую нотку удивления.
    Мне было пофиг.
    Полковой продолжил:
    – У нас бойцы позавчера порыбачить сбегали (от себя отмечу, что "сбегали" порыбачить – это скрытными тоннелями ушли на пять километров в глубь, к озеру Гульжопа). Отдохнуть решили, в тишине посидеть. Свежей рыбки захотелось. Спросил: чего гарика не послали, как обычно? Не впервой ведь. Умолчали. Но карасей поймали. С десяток. Так шесть из них оказались техникой. Вообще один в один с живыми. Чешуя, плавники, рыльце, глаза. И сразу-то никто не определил! Только, как разделывать начали, выяснилось, что не фауна та фауна. Киберфиши гоблинские. А ведь валялись, следили...
    Мы хотели образцы сдублировать, сканировали. А они на самоуничтожении рассыпались, едва мы операцию запустили.
    Полковой вздохнул обиженно. Но не от того, что образцы исчезли, а от того, что тоннель теперь засыпать придётся. Эта тропинка теперь в базе у гоблинов засвечена.

    Я слушал полкового спокойно, без удивления. Хотя, может, и надо было бы подыграть.
Я всё знал. И именно потому, что "в аааафигевшей тридцатке", как выразился полковой, наши "сенсорные вояки" ничего не делали и лишь умели "прикрываться за окопных", мы были осведомлены о новых и перспективных разработках противника. В областях киберфауны мы отслеживали все направления до каждых мелочей.
    И именно поэтому я был направлен сюда, доставить важную информацию на бумаге, написанную простым карандашом.
    Почему карандашом? Да потому что графит и деревяшка. А ручка – чернила и композитный корпус. Что хочешь, запихай в массу. Хоть микронный телесканер. А ещё проще – чернила. Обычные – и те могут быть с наночастицами, считывающим информацию. А экологичные цифровые чернила – то вообще песня отдельная. Как проходная площадь… Так что сейчас простой карандаш противостоит прогрессу.
    Никакой связи, никаких спутников, никаких звонков, никакими гариками не передавать ничего! Ни-че-го! Даже мыслить нельзя! Всё слушается!
    Любая сверхзакрытая линия хоть в нейрокодировке в пентагональной периодичности – и та прослушивается. Не говоря об обычных армейских... И хоть сто защит ставь – всё одно прослушки выявляются. И далее цепочкой: прослушки глушатся. Глушилки сносятся. Сносящие программы блокируются. Блокировки перепрошиваются. Перепрошивки перешифровываются. Перешифровки перекодируются. И так до бесконечности искусственных умов, создающих многоуровневые системы защиты от нападений и нападения на защиты.
    Но, всё равно их всех расцифровывают в ноль вирусы, очищая линию. И тут же всё начинается заново.
    Мухи все эти, козявки шуршащие и разнообразные цветочки – это цветочки. На поверхности. А вся дурь цифровой истерики скрыта в сетях, в её квантоячейках и цифровизодах.

    Так что сейчас снова в ходу обычная серая бумага без искусственных включений, и простой карандаш.
    Эта примитивная двоица сейчас и двигает армадами сверхтехнологичного, сверхтехничного, сверхсложного мира!
    Кто бы мог подумать…

    – Давай, для бодрячка. Ты давно такого не пил. Сахар настоящий, не химоза какая! Листья чая натуральные, вода не порошковая и кипела как надо, на огне, булькая, а не химической реакцией... Такого вам в тридцатке не дадут.
    Я отпил и ощутил весь вкус чистого рафинированного сахара в лёгкой воде, в терпкости рубиновой заварки.
    Тот самый, что из далёкого детства. Оттуда, из давнего: когда мы ещё не ценили ничего и точно ничего не понимали. И всё казалось вечным...
    Да что сегодня за день такой? Какой раз уж забрасывает в воспоминания о детстве…
   
    – Где вы берёте это?
    – А, гарики где-то находят. От снабжения-то не дождёшься. А эти – хорошие ребята. Их попросишь – они сходили и принесли. Как, откуда – я даже не вникаю. Жаль, не поговорить с ними по душам. Так-то они – металлолом. Металлу – что ни пофиг, на то по::уй…
    – Мне ответ нужно получить и доставить завтра, до обеда.
    – Отдыхай, сделаю. Где бумага? – гаркнул полковой и вызвал молодого корнета.



    Вечером, получив конверт и поужинав кашей, я отступил от правил и перед сном вышел в свободные просторы траншей. Забрёл в гостевой сектор, лениво развалился на лежаке и остался валяться, молча смотря на чернеющее небо.
    Было тихо и тепло. Ничто не напоминало войну. Кроме самого наличия траншеи и своеобразия нюансов оформления окружения.
    Человек везде пытается создать уют. В любой разрухе, в любом изломе. Везде, где нужно быть. Особенно там, где жизни цена – миг. Где каждый первый выдох по возвращению с задания означает одно, и самое главное – ты живой.
    И ты беззаветно рад каждой мелочи вокруг просто за то, что видишь их и можешь взять.
    Такими добрыми мелочами, которые в мирной жизни и не заметны вроде, в гостевой и сотворён уют.
    Иногда это выглядит очень мило и способно прошибить на сентиментальную слезу. Иногда просто практично. Но всегда – с заботой и от души. Ничего фальшивого здесь нет и быть не может.
    В гостевой это было практично.

    Я лежал, встречал зажигающиеся звёзды и слушал мягкое пение соловьёв. Пение было умиротворяющим, стелилось осторожно, но сильно творчески. Волной от одного, от другого, в перепевку, то ли баттлом, то ли дуэтом. Словно больше дней не будет у них излить свои эмоции.

    Я слушал. И забывшись, снова провалился в домашний уют из далёкого детства. В общие дворы, широкие дороги, на берега реки с тропинками, и в смоляной сосновый лес. Туда, где важным были не "шнурки дороже" у кого, а дерзости поступков. А приключения, как серии кино, всегда заканчивались одними титрами: "Андрюшка, быстро домой"...
    Андрюшки, Вадики, Романы, Кольки, Славы… Кого не назови, не ошибёшься.
    Эх, чистое детство, с друзьями... Где они теперь?

    А теперь – траншея, третий год войны, седьмой месяц прото-обороны, и двести третий день накачки фронтовой линии изуверской бионикой, способной не столько выжигать и убивать живое, сколько заменять его, уничтожая безвозвратно целыми экосистемами.
    Послал же Господь испытание: народил экологов с их долбанным желанием не истреблять живое!

    А соловей хорошо поёт. Без фонограммы. Неужели живой, настоящий? А то представляю, как обидно будет самочке – прилетит, а там магнитофон в дизайне самца…

    Я вытянул ноги. Слегка поднывала коленка – привет акробатическому этюду "траншея и я". Боли в спине не было.
    Удивительно легко дышалось вечерним воздухом.
    Куда-то в полумрак прошелестели три гарика. Академик, наверное, опять задание дал что-то стыбзить.

    Бойцы, кто в дозорном, кто в отбое, в глубине траншейной сети, проживали свой очередной вечер, завершая день, подаривший им ещё немного жизни.
    И всё это под неусыпным вниманием гоблиновской лютой надзирательницы, готовой загубить любого из нас. Не спит гандоновская... Ждёт крови!
   А я? А я вздохнул, вспомнив про свои мысли об экологах и зелёных...

    Да, ЭКи, спрятавшись за правильной идеей стали силой, готовой убивать ради идеи. Где-то мы их упустили; что-то просмотрели и, как всегда, не заметили, как благородство цели стало целью для уничтожения.
    ЭКам сейчас всё одно – что оружие, что зверюга в зоосад. Главное, чтобы ничем от живых прообразов не отличались. Но самое плохое то, что ладно бы мех искусственный, кожа композитная или хитин глюорированный. Самое плохое, что биониклы сейчас так созданы, что от живых их отличить можно лишь визатором или вскрытием! А за каждой куклой на побегаешь, особенно если не знаешь, где она и какая.
    А они жрут всё то же, что прообразы. И даже охотятся так же, добывая.
    Со слов экозащитников и лоббистов зелёных – "это же так ми-и-и-ило".
    Вот, сидим, умиляемся.

    Безудержные восхищения технологиями, взрывы творческой и технической мысли, россыпи новых материалов, новые стадии интеллекта, Нобелевские лауреаты в области оживотворения механизмов – всё это оказалось лишь отполированными гранями жёсткого маркетинга, который прикрывает собой бесчувственный мир "зелёного добра". Кто только не рукоплескал достижениям и прорывам в области "как живые"! Биониклы стали быть везде. Они вытеснили ботов всех видов и разновидностей.
    Но биониклы ведь не гадят! А это важно для замкнутого цикла природы.
    А всё потому, что придурковатые ЭКи придерживаются философии безотходности. Мол, нечего планету засорять...
    Поэтому биониклы просто сжигают ресурс себе топливом. Безотходность...
    И жрут они без остановки! У них нет насыщения.
    Мы именно за это отличие и ухватились, получив результаты исследований сотен образцов биониклов последних поколений. И теперь пытаемся систематизировать данные, чтобы создать карту биониклической периодической таблицы опережения. Тогда сможем упреждать появление новых образцов. Ведь жрут и не какают – это достаточный показатель для обычной визуальной идентификации бионикла, как не представителя живого. Но нужно ещё уловить периодику появления и начала их жизни.
    А пока носятся стада неуправляемых биониклов, выдавливая из жизни живых – насекомых, животных, птиц – и опустошают флору, уничтожая безвозвратно пищевые ресурсы!
    Спасибо борьбе с отходами.

    В том месяце изучали стороны уязвимости проекта восемьсот восемь. ЭКи три года назад его запустили в мир. Семейство бионических китов.
    Отличные характеристики акваники, непревзойденная гидродинамика и высочайшая экономия энергозатрат. Потрясающе красивый и выверенный в пластике проект! Но нафига надо было создавать акваниума так, как сделали?!
    Пофиг на вооружение. Откинем все системы безопасности, подавления, и забудем квантриумы обеспечения удара! Выйдет просто великолепный бионикл кита!
    Но зачем его надо было делать с функцией заглатывать тонны криля, как настоящему живому?! На радость экологам или ради премии?!
    А теперь-то что?
    Плавает эта херня и просто уничтожает биологическое разнообразие океана.
    Зато, "как живая"...

    Я слушал соловья, глядя в небо, и пытался хоть что-то понять в логике идеи спасти планету, уничтожая...

    И ради чего? Ради эковозбуждения у любителей зелёной идеи?
    Наши сейчас коды пробивают и деактивацию систем создают. Чтобы попытаться заглушить этих тварей и снять с программы, утопив где-нибудь в самых глубоких местах.
    Надо успеть. А то акваниумов уже двенадцать. Жируют, гады, на просторах, и нам жизни не дают…
    Спросить бы у гоблинов: а как быстро их биониклы безвозвратно уничтожат весь криль, если не остановить?!
    Но молчат прогрессивные, не отвечают.

    Вот и выходит, что бегают, ползают, плавают и летают разнообразные утилизаторы планеты, и оставляют за собой безжизненную пустыню.
    А ортодоксальные ЭКи уж и до цветов добрались. В этом году научились ткани фотосинтезирующие делать.
    А что впереди? Капец впереди.

    Сейчас некоторые ЭКи стали прозревать, и многие проекты удалось свернуть. Успели, слава богу. И теперь прозревшие на нашей стороне. У нас, в тридцатке работают.
    Но даже они не в курсе, сколько и какого уже выпущенного бионикла самовоспроизводится и в каких областях они заполняют живых. Гоблины скрывают информацию...
    Одно хорошо: адепты искусственных интеллектов пошли на нас войной.
    Не были бы дураками, жили бы мирно, растворившись и постепенно заменяя живой светлый разум на тёмное бездушное эко. Но дураки всегда с амбициями! За что мы, в принципе, им благодарны. Потому что помогли господа хорошие: сами собрались в кучу, все вместе – от камней, червяков и млекопитающих, до птиц и любителей повоевать и вооружиться. И пошли войной.
    Теперь мы их хоть увидели...

    Отступать нам нельзя – за нами жизнь.
    Если мы не победим в противостоянии гоблинам с ЭКами, то ловить нам, старожизненным, здесь больше нечего. За это особое спасибо хочется сказать тем, с той стороны, умным из касты зелёных, обвешанных степенями и утонувших в регалиях!
    Они так хотели успеть стать богами, что ослепли от скорости "кто быстрее выслужится", и всех этих высокотехнологичных поназапускали по бесконечным вселенским захолустьям, и раскидали по планетам в поисках миров обетованных или нам подходящих.
    Это потом истина всплыла о том, что биониклы ресурсы уничтожают для энергии и жрут, что ни попадя, подражая земным организмам. Это же "так ми-и-и-ило"...
    Куда лететь-то теперь, спасаясь и сдавая Землю? В обглоданные пустыни?

    Так что, стоять нам здесь, сейчас, на рубеже. С такими полковыми, с дерзкими пацанами и уставшими мужиками; с сенсорными вояками на классе; с молчаливой разведкой и суровой спецурой... С простыми живыми работягами, кому нет охоты среди биониклов помирать!
    Поэтому, вместе, плечом к плечу, сегодня и сейчас. В этот тёплый, уходящий в синеву, живой вечер, закопавшись в землю под звёздами, с добрым пением соловьёв.
    Даже если то фигурки на ножках, поют-то очаровательно.

    Я потянулся, щёлкнул суставами, расстегнул куртку и, встав, подставил лицо под звёзды и широко расставил руки. Привет, космос. Вот он я, весь...

    А сейчас – спасть, пока тихо. Завтра снова побеждать. Вопреки их прогрессу и сверх-технологиям – с бумагой и простыми карандашами.


    "Вперёд, снизу вверх"
    Получив пакет, в густом сиропе утреннего тумана – гарики постарались его сотворить из каких-то церковных масел – я курсивом на электронной карте выдвинулся обратно.
    Полковой весело козырнул, обещая стереть записи моего окопного полёта, и я углубился в траншейные ходы. Обратно, туда, где я вчера схватил земельный привет.

    К моему удивлению, недоокоп был уже полноценным глубоким сооружением. Гарики исправили свой косяк, чему я был несказанно рад. И был бы им до конца благодарен, если бы не то, что окоп этот, на выноске, в своей дальней точке не завершался бы просто отвесной стеной! Без ступенек или хоть какой подставки. Выноска-то дальняя – одна из десятка ложных траншей.
    Зачем? Надо...
    Это у полкового своя тактика какая-то. Я, собственно, в его ведение противостояния не вникал и не вникаю. Дело делает – и этого достаточно. А он делает на отлично!
    Но назад бежать времени нет. Гоблины активизировались и начались первые прилёты.

    И вот я снова должен сигануть... Я позиционируюсь, как "снизу вверх", и на этот раз из окопа на землю, а не наоборот. Туда, на изумрудный ковёр утренней травки с тонкими стебельками.

    Отступив назад и выверив себе взлётную полосу, я, с разбега набирая скорость, в точке отрыва, в силовом прыжке попытался взлететь из траншеи на половину своего упитанного тела – как можно выше. В полётных секундах я тянулся, тянулся и тянулся...
    В этой взлётной динамике успел руками оттолкнуться о самый край окопа – ещё немного придать себе ускорения и хоть как заброситься на твёрдую поверхность. "Хоть как" – это желательно умудриться зацепиться пузом, чтоб оно отыграло якорем, и я не рухнул обратно со всей своей массой! Второго обрушения я не выдержу и точно поломаюсь.
    Пузо не подвело.

     Вынырнув, как огромный кит из глубины, я всей своей статью шлёпнулся на землю и немного прокатился по влажной траве.
    Теперь надо бы перевести дух. Сейчас-то я валяюсь вообще всем на обозрение. И не лицом в небо, облаками любуясь, а мордой в траву, оставшись ногами в окопе и обозревая утренние потуги разномаленьких козявочек, живущих здесь с какими-то своими делами...
    Блин, гандоновская! Надо отползать.

    Сверху заискрился в своей песне жаворонок. Опять разведка прибыла.
    За спиной начали бахать прилёты, что аж земля вздрагивала...
    Надо спешить.
    Я плотно поскользил по траве, удаляясь с открытой местности. Ещё метров двести до мелколесья.
    Над ухом басовито прожужжал шмель. Он сделал несколько забавных пируэтов и завис перед лицом, словно всматриваясь...
    – Да круто всё. Гарикам привет передавай. От меня лично, – бросил я в его сторону.
    Я знал, что полковой подсматривал и контролировал мой отход в тридцатку. Так что я скривил улыбку и пополз дальше.
    А шмель, словно получив, что хотел, вильнул мохнатой полосатой ж..ой и тут же скрылся.
Реально, как живой...

    До мелколесья осталось с десяток метров.
Эх, если б не гандоновская, подскочил бы и сиганул, что есть сил. На своих двоих сподручнее, чем пузом по утренней траве...



    Шестого дня началось широкое наступление по всей линии фронта.
    В полнейшей тишине, в тотальном глушении любой связи, да так, что глушилки глушили глушилок, наша сторона прорвала оборону и заломала гоблинов. Мощно и сходу. Те даже гандоновских забыли перепрошить на свой-чужой, чем получили обеззораживающих зведолётов себе в спину при отступлении.
    А наша тридцатка, собрав уникальных трофеев на полноценную армию, приступила к беспрецедентной по размаху работе по перекодировке бионического разнообразия.

    Полковой где-то в авангарде наступления снова игнорил общий план и рвал быстрее всех.
С его позиций больше всего новинок нам приходило.
    А мы остались в тылу, дальше себе ломать мозги, ломая мозги биониклам.

    Сорок восемь бойцов готовили это наступление, ничего не зная друг о друге. В течение недели, по всей длине фронта разносили приказы, написанные текстом на дешёвой бумаге простым карандашом.
    Не думая и не мечтая, в заморозке сознания и полной мыслительной тишине. Ни о конверте, ни о задании, ни об адресате, ни о том, что "не успел позавтракать, а меня заслали" нельзя было даже подумать! Прослушка не дремлет. Так что шли тихо. Кто шёл с нулевым выхлопом нейронов. Кто песни про себя пел. Я шёл, читая стихи Пушкина. Пушкин – наше всё…

    Все сорок восемь донесений были доставлены вовремя и по местам назначений.

    Вернулись с ответом только семеро…

cyclofillydea 2022