Костёр его судьбы

КОСТЁР ЕГО СУДЬБЫ
Николай Туроверов

В пятитомной антологии «Десять веков русской поэзии» – «Поэт в России – больше чем поэт», вышедшей в 2013–2017 годах под редакцией Евгения Евтушенко, нашлось место и для небольшого очерка о поэте-белоэмигранте Николае Туроверове, а также нескольким стихотворениям доселе мало известного отечественному читателю автора. А весной 2019 года литературная общественность России отметила 120-летие со дня его рождения. Среди лучших стихотворений «донского Есенина», как нередко называют Туроверова, неизменно фигурируют стихи о Крыме. И это не случайно. Крымский полуостров был последним оплотом остатков армии барона П. Н. Врангеля. Отсюда морским путём она растеклась по странам и континентам, навстречу неизвестности:
Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня,
Я с кормы всё время мимо
В своего стрелял коня…
   «Крым», 1940
Сколько отчаяния и грусти в этих словах!
Николай Николаевич Туроверов родился 18 (30) марта 1899 года в про-славленной своим вековым бунтарством станице Старочеркасская Области Войска Донского, в семье потомственных старочеркасских казаков. Его ка-зачий род, известный чуть ли не с XVII века, в екатерининскую эпоху был причислен к старшинскому, наряду с родами Краснощёковых, Иловайских, Сулиных, Орловых, Платовых, Красновых, Чернозубовых и некоторыми другими. А это давало право на дворянство.
Детство Николая было радостным и безоблачным. Его отец служил су-дебным следователем, а мать, имевшая запорожские корни, слыла отмен-ной хозяйкой. В семье любили литературу и музыку. В три года Николай был посажен на коня, а к пяти годам, как, впрочем, многие казачата, был почти отменным наездником. Своих родителей Туроверов всегда вспоминал с любовью и нежностью. С установлением на Дону Советской власти Николай навсегда утратил с ними связь. Скорее всего, родители поэта-белоэмигранта стали жертвами большевистских репрессий.
Писать стихи Николай Туроверов начал в ранней юности, во время учёбы в Каменском реальном училище, одном из лучших на Дону. Он готовился к мирной жизни, мирной профессии. Как реалист Туроверов имел право поступить в техническое, промышленное или торговое высшее учебное заведение и даже на некоторые факультеты университета. Но началась Первая мировая война, и всё пошло кругом. Мирная жизнь в военное время – не для казака.
Едва дождавшись семнадцати лет, Николай поступил вольноопреде-ляющимся в лейб-гвардии Атаманский полк и в его составе отправился на германскую войну. Официальное название полка с 1891 по март 1917 года звучало так: лейб-гвардии Атаманский Его Императорского Высочества Государя Наследника Цесаревича полк. Это было элитное гвардейское подразделение, образованное в составе Войска Донского ещё в 1775 году. Служить в Атаманском полку почиталось за высокую честь.
В сентябре 1917 года урядника Атаманского полка Туроверова отко-мандировывают на Дон, в Новочеркасское военное училище.
Вскоре после октября 1917 года Атаманский полк был расформирован. Казаки вернулись на Дон, где начиналась Гражданская война. Здесь порту-пей-юнкер Туроверов вместе с младшим братом Александром присоеди-нился к белому движению, вступив в партизанский отряд есаула В. М. Чер-нецова. Весной 1918 года Атаманский полк возродился, но уже в составе Донской армии. Подъесаул Туроверов, получивший этот чин от Чернецова, сражался с красными в донских степях, в составе Добровольческой армии ходил в Кубанские походы, участвовал в знаменитом Ледяном походе. Был начальником пулемётной роты Атаманского полка, командовал полковой разведкой. Во время борьбы за Дон был четыре раза ранен. К концу белой эпопеи грудь Николая Туроверова украшали орден Святой Анны 4-й степени с надписью «За Храбрость», Святой Анны 3-й степени, Святого Станислава 3-й степени, медаль Святого Георгия 4-й степени.
И вот последняя черта. В арьергардных боях за Крым Атаманский полк занимал позиции у Сиваша, прикрывая отход белых частей. Туроверов с женой-казачкой Юлией Александровной, урожденной Грековой, сестрой милосердия крымского госпиталя, покинул Крым на одном из последних пароходов, рискуя быть схваченным и расстрелянным красными.
Вспоминая бои в районе Сиваша, где получил ранение, Туроверов пи-сал:
Нас было мало, слишком мало.
От вражьих толп темнела даль;
Но твёрдым блеском засверкала
Из ножен вынутая сталь.
Последних пламенных порывов
Была исполнена душа,
В железном грохоте разрывов
Вскипали воды Сиваша.
И ждали все, внимая знаку,
И подан был знакомый знак…
Полк шёл в последнюю атаку,
Венчая путь своих атак.
                «Перекоп», 1925
Во время эвакуации, проходившей 13 – 16 ноября 1920 года, казаки вынуждены были оставлять своих боевых товарищей – коней. Как вспоми-нали очевидцы, верные животные метались по берегу, бросались в воду на Графской пристани и преданно, до последнего плыли за своими хозяевами, многие из которых не в силах были сдержать слёз. Некоторые убивали своих коней, другим не хватало духу, и несчастные животные долго блуж-дали потом по Крыму и умирали от голода и тоски…
Первый год эмиграции для Туроверова и его товарищей по оружию оказался особенно тяжёлым. Из Крыма пароход доставил беглецов на гре-ческий остров Лемнос – дикий унылый клочок земли, с голыми камени-стыми горами, окруженный со всех сторон водою. Бывшие союзники по Антанте – французы, под патронажем которых находились остатки войск П. Н. Врангеля, вели по отношению к казакам, которых оказалось на острове несколько тысяч, довольно жёсткую политику. Они стремились добиться быстрого распыления русских частей путем последовательного психологи-ческого давления и мелких притеснений.
Казаки признавались: пребывание на острове, где французы оборудовали примитивный лагерь, было подобно нахождению в тюрьме или в лагере военнопленных. Об этом же писал генерал П. Н. Краснов: «Казачество прошло свой крестный путь: от донской Вандеи до распятия на Лемносе». Картины нелёгкой жизни на острове описаны в книге С. В. Рытченкова «259 дней Лемносского сидения», вышедшей в Париже в 1933 году. Французский паёк, и без того весьма скудный, выдавался не полностью, казаки недоедали. Особенно плохо, неравномерно и в небольшом количестве выдавался хлеб. Дров французы выдавали так мало, что их не хватало даже на кипячение воды, не говоря уже о варке пищи, а потому казакам приходилось с первых же дней заботиться о добыче топлива. На безлесном острове со скудною растительностью доставать горючий материал было делом нелёгким. Целыми днями надо было ходить казакам в поисках колючки, которой и греки пользовались как топливом, или собирать оставшуюся по жнивьям солому .
С материка на остров газеты доставлялись от случая к случаю, и казаки не могли узнать о том, что происходит в мире, в России, какова судьба остальных частей армии П.Н. Врангеля. Единственным окном во внешний мир был информационный листок, издаваемый бывшим редактором газеты «Сполох» Куницыным. Почти безоружные и отрезанные от внешнего мира лемносские казаки были бессильны добиться существенного улучшения своего положения вплоть до отъезда в Сербию и Болгарию, завершившегося в сентябре 1921 года.
Но всего, что происходило на Лемносе, Туроверов, казалось, не замечал. Он весь был погружён в мир поэзии, в мир любви. Он был рад, что выжил, что рядом была любимая женщина и брат Саша. Это нашло отражение в его стихах:
Февральский день и тихий и жемчужный
Белёсо отразился в зеркале воды.
Прошли вдвоем. Чуть видные следы
Остались на песке. Шум лагеря ненужный
Лениво затихал...
                «Лемнос», 1921
После лагеря на острове Лемнос Туроверов некоторое время работал лесорубом в Сербии. Этой стране поэт посвятил прекрасный поэтический цикл, который так и называется – «Сербия». Перебравшись в 1922 году вместе с семьёй во Францию, Туроверов какое-то время трудился грузчи-ком, мукомолом, водителем такси в Париже. Была возможность пополнить образование, и бывший подъесаул после изнурительной работы находил силы посещать Сорбонну. Образование, полученное в одном из лучших университетов Европы, дало Николаю возможность в начале 30-х годов прошлого века поступить на службу в крупнейший парижский банк «Диас». Здесь Туроверов проработал в общей сложности без малого сорок лет. В конце карьеры к его боевым орденам прибавилась медаль «За долгую и безупречную службу».
В 1939 году Туроверов поступает на службу в 1-й кавалерийский полк Французского Иностранного легиона (R;giment ;tranger de Cavalerie). Мо-тивы этого поступка нам, к сожалению, не известны. Деятельность легиона в основном простиралась на защиту колониальных интересов Франции. Но 1939 год в истории Европы особый, год начала Второй мировой войны. В составе легиона бывший подъесаул служил в Северной Африке и на Ближ-нем Востоке (об этом цикл его стихотворений «Легион»), участвовал в обо-ронительных боях против немецких войск на Сомме.
Вернувшись в Париж, он продолжил работать в банке. В годы войны Николай Туроверов по-прежнему занимается общественной деятельностью, сотрудничает в газете «Парижский вестник», издававшейся Управлением делами русской эмиграции во Франции, продолжает писать стихи.
Об общественной деятельности Туроверова мы ещё не говорили. А она все долгие годы на чужбине была насыщенной и плодотворной. Вот только некоторые её яркие моменты.
В 1931 году Туроверов принял активное участие в создании в Париже полкового объединения эмигрантов – «Общества Атаманцев». В рабочем пригороде французской столицы Иври-сюр-Сен «атаманцы» создали свой «Атаманский дом», где проходили встречи однополчан, оказывалась по-мощь нуждающимся, выпускался журнал «Вестник Общества Атаманцев». Накануне Второй мировой войны Туроверов становится одним из органи-заторов парижского «Кружка казаков-литераторов». После войны усилиями Туроверова был создан Музей Лейб-гвардии Атаманского полка. Бес-сменным научным секретарём и хранителем музейных ценностей был сам Николай Туроверов. Достаточно упомянуть, что в фондах музея находилась уникальная библиотека генерал-майора Д.И. Ознобишина. Она насчитывала свыше десяти тысяч томов и редкостные гравюры по военной тематике. После смерти Туроверова экспонаты музея были переданы на хранение в Лейб-казачий музей в Париже.

 
Однополчане-атаманцы на встрече в Париже
Туроверов выпускал «Казачий альманах», журнал «Родимый Край», редактировал газету «Казачий Союз». Он пишет исторические статьи и очерки по истории донского казачества и печатается как в казачьих изданиях «Казачьи думы», «Казачий сполох», «Казачий журнал», «Родимый край», так и в ряде парижских газет и журналов – «Возрождение», «Современные записки», «Россия», «Россия и славянство», а в послевоенные годы – в «Новом журнале» (Нью-Йорк).
Туроверов немало сделал для сохранения в эмиграции русской культуры, военного искусства и истории казачества. Он тщательно собирал русские военные реликвии, устраивал выставки на военно-исторические темы: «1812 год», «Казаки», «Суворов», «Лермонтов». По просьбе французского исторического общества «Академия Наполеона» редактировал ежемесячный сборник, посвящённый Наполеону и казакам. Туроверов пишет исторические статьи и очерки по истории донского казачества .
Но вернёмся к литературному творчеству Николая Туроверова. Литературоведы справедливо называют его одним из лучших поэтов первой волны эмиграции. Поэтическое осмысление действительности являлось образом его жизни.
С ранним поэтическим творчеством Туроверова читатели познакоми-лись в 1928 году с выходом в Париже его первого сборника с кратким названием «Путь». Последующие его поэтические сборники выходят в 1937, 1939, 1942 и 1965 годах .
Творчество Туроверова было доброжелательно встречено взыскатель-ной эмигрантской критикой не сразу. По этому поводу сын известного рус-ского экономиста и философа П. Б. Струве, талантливый литературный кри-тик и литературовед, поэт и переводчик, Глеб Струве писал: «К Николаю Туроверову в парижских литературных кругах отношение было высоко-мерное, хотя Адамович и признал его поэтом талантливым, отметив в одной статье его «мужественность». Со свойственным парижским поэтам снобизмом от него отмахивались как от «казачьего» поэта.  Всего вероят-ней, что его стихов просто не знали. <…> Мужественное принятие мира и тяжелой беженской судьбы характерно для него. <…> Никаких жалоб и се-тований на бессмыслицу жизни и одиночество  – при острой тоске по Рос-сии и сознании отрыва от неё и горечи изгнания…» 
Характеризуя творческую манеру Туроверова, Струве писал: «Стих Ту-роверова скупой и точный, в духе пушкинской традиции. Частый у него че-тырехстопный ямб ритмически богат. Он зорок и умеет виденное сжато и верно изобразить. С той же четкостью, с которой он видит и изображает родную Донскую область, умеет он передать и впечатление от чужих зе-мель, по которым ему пришлось скитаться в изгнании» .
«Это не плохие стихи, – писал известный поэт-акмеист и строгий лите-ратурный критик Георгий Адамович, ученик Н. Гумилёва. – Мы даже реши-тельно предпочтём их многим стихам гораздо более литературным...» Адамович отмечал, что у Туроверова есть «чутьё художника», и высказал надежду, что у него «могут найтись читатели и поклонники, потому что в стихах он действительно что-то "выражает", а не придумывает слов для выражения мыслей и чувств».
Высокую оценку творчеству Туроверова дал взыскательный Владислав Ходасевич, поэт и литературовед. Он ставил второй сборник Туроверова в один ряд с книгой талантливой поэтессы Н. Н. Снесаревой-Казаковой «Ры-цари белого движения». Эти книги были изданы почти одновременно в 1937 году. Примечательно, что Нина Казакова, автор пяти поэтических сборников, была по происхождению терской казачкой. В белой армии она служила сестрой милосердия. После эвакуации из Крыма оказалась в Праге, где много сделала для создания здесь русского литературного очага. Её поэзия столь же мужественна и патриотична, как и поэзия Туроверова .
«Неподдельную прямоту, лишённую нарочитого упрощения», находил в творчестве Туроверова Иван Бунин.
Особенно выразительно и эмоционально стихи Николая Туроверова звучали в авторском исполнении. Бывавший на его поэтических концертах сотоварищ «казацкого Есенина» по поэтическому цеху Владимир Смолен-ский вспоминал: «Глубина чувства и мысли, штриховая образность, реаль-ность, скупая сжатость слов и звучность его стихов как бы кровно вырыва-ются из сердца, любящего и знающего казачий быт. Николай Николаевич начал читать свои стихи… Окончено. Минутная тишина, тишина забытья и дружный взрыв аплодисментов. А потом совершенно незнакомые люди, видевшие впервые Туроверова, шли к нему, жали руку, со слезами на гла-зах целовали его. Крепкая любовь казака к своему родному краю, так легко совмещавшаяся со служением России, не всегда и не всем, не-казакам, понятная, казалось, была понята всеми, заразила своей силой, объединила всех» .
Погрузимся и мы в мир мыслей и чувство казачьего поэта. Через все испытания пронёс Николай Туроверов любовь к родной земле, к Донскому краю, к своей станице, к своим родным и близким, к тем далёким временам, когда не было в его России «ни красных, ни белых». Он много лет провёл в дальних краях, но родная степь явственно всплывала в его сознании:
Посмотри: над присмиревшей степью,
Над грозою отшумевшей, над тобой
Радуга изогнутою цепью
Поднялась средь пыли дождевой.
Посмотри, не пропусти мгновенье, –
Как сияет радужная цепь.
Это с небом ищет примиренья
Бурей растревоженная степь.
                1945
Вся жизнь в эмиграции прошла с ощущением Родины. Образы героев русских сказок, страницы героической истории России, русского казачества преследовали его. В 1947 году, оказавшись ненадолго в Северной Италии, Туроверов вдруг вспоминает события июня 1799 года, знаменитую битву суворовских чудо-богатырей с французской Неаполитанской армией у речки Треббия и посвящает им поэтические строки: 
Увозили раненых. Убитых
Зарывали наспех. Бивуак
Был в кострах. У придорожного корыта
Двух коней поил седой казак.
Кони пили жадно. Над полями
Свет стоял вечерний, золотой.
Дым стоял над русскими кострами,
Горький дым в долине голубой.
Треббия. Италия. Из чашки
Щи хлебал неспешно старичок
В пропотевшей бязевой рубашке,
Бросив полотенце на плечо.
Треббия. Италия. А где-то
Есть Кончанское – родительский порог.
Нет конца, и края нет у света
Для солдатских полусбитых ног.
Нет суровее солдатских разговоров:
Об увечьях и о смерти, наконец.
– Александр Васильевич Суворов
Не фельдмаршал, а родной отец.
                «Треббия», 1947
Память о прошлом, о детстве, о родительском крове помогла Турове-рову избежать душевного опустошения, которое так характерно для разных слоёв российской эмиграции. Одно из лучших своих стихотворений под названием «Степь» Туроверов посвятил памяти отца, памяти своего детства, когда казалось, что «весь мир одет в голубое». Вот строки из него:
Был полон мир таинственных вещей,
А я был жаден, беспокоен, зорок –
В Донце ловил я голубых лещей,
И хищных щук, и сонных краснопёрок.
А в длинных буераках за Донцом,
Без промаха стреляя куропаток,
Я мог уже соперничать с отцом,
С охотниками быть запанибрата.
Я забывал, что надо пить и есть,
Собака верная со мной не разлучалась,
Её, в репьях, всклокоченная шерсть
Руном мне драгоценнейшим казалась.
И не было подобных ей собак,
И не было страны подобно этой,
Где б можно было задыхаться так
От счастья и от солнечного света.
Сияла степь всё суше, горячей…
И нежностью уже нечеловечьей
Звучал мне голос… Только голос чей?
Наверно, твой – тоскующий кузнечик.
                «Степь», 1946
Его всегда влекла к себе русская поэтическая классика, судьбы её твор-цов – яркие и трагические. Маленьким шедевром можно назвать стихотво-рение «Эпизод», написанное в год 150-летия со дня рождения М. Ю. Лер-монтова:
Не редкость выстрелы в горах:
Разбой, охота, поединок.
Ах, чьё-то имя на устах!
Дуэль. «Обычная картина.
Убит был зря. Но смерть была легка, –
Запишет кто-то в мемуарах, –
Поручик Лермонтов Тенгинского полка,
Служивший раньше в лейб-гусарах».
                «Эпизод», 1964
А вот отрывок из более раннего стихотворения. Оно посвящено трагическому финалу жизни Пушкина и написано в год 100-летия со дня его смерти:
Задыхаясь, бежали к опушке,
Кто-то крикнул: устал, не могу
Опоздали мы, – раненый Пушкин
Неподвижно лежал на снегу.
Слишком поздно опять прибежали –
Никакого прощенья нам нет,
Опоздали, опять опоздали
У Дантеса отнять пистолет.
Снова так же стояла карета,
Снова был ни к чему наш рассказ,
И с кровавого снега поэта
Поднимал побледневший Данзас…
                1937
Из современных ему авторов в юности Туроверову особенно близок был Николай Гумилёв с его романтической настроенностью, героическим характером и пылким воображением. Он учился у признанного мэтра рус-ской поэзии рыцарству, романтизации боя, яркой образности, вниманию к деталям и вообще жизненной философии:
Учился у Гумилёва
На всё смотреть свысока,
Не бояться честного слова
И не знать, что такое тоска.
Однако эта философия не выдержала испытания временем, была опровергнута жизнью:
Но жизнь оказалась сильнее,
Но жизнь оказалась нежней,
Чем глупые эти затеи
И все разговоры о ней.
«Девять восьмистиший».
                1946
Необычайно чуткий к человеческим страданьям, Туроверов остро чув-ствовал мир природы, не переставал удивляться её красоте и совершенству, вселяющим  оптимизм: 
Можно жить ещё на свете,
Если видишь небеса,
Если слышишь на рассвете
Птиц весёлых голоса,
Если все дороги правы
И зовёт тебя земля
Под тенистые дубравы,
На просторные поля…
                1942
Стихи Туроверева – калейдоскоп событий и судеб, среди которых – пы-лающий костёр его судьбы. Судьбы изгнанника, судьбы патриота, судьбы поэта.
Николай Туроверов умер 23 сентября 1972 года в парижском госпитале Ларибуазьер. Он был похоронен на русском кладбище в Сент-Женевьев-де-Буа рядом с однополчанами Атаманского полка, но мечтал, чтобы останки его упокоились на Дону. В своём поэтическом завещании, написанном задолго до кончины, подражая Тарасу Шевченко, Туроверов писал:
Не с сложенными на груди,
а с распростёртыми руками,
готовыми обнять весь мир, похороните вы меня.
И не в гробу, не в тесной домовине,
не в яме, вырытой среди чужих могил,
а где-нибудь в степи поближе к Дону,
к моей станице, к старому Черкасску,
на уцелевшей целине,
меня в походной форме положите
родного Атаманского полка.
Кушак на мне потуже затяните,
чтоб грудь поднялась, будто бы для вздоха
о том, что всё на свете хорошо…
И сыпьте землю, не жалея:
земля к земле и к праху прах!
Мне положите в головах всё то,
что я писал когда-то –
чем жил во сне и грезил наяву…
И крест из камня дикого поставьте,
курганчик новый крепко утоптав,
чтоб Дон, разлившись полою водою,
его не смыл, а только напоил.
И по весне на нём веселым цветом
начнёт цвести лазоревый цветок,
приляжет отдохнуть, уставший от скитаний,
бездомный чебрецовый ветерок.
                1947
В наши дни земляки поэта активно поднимают вопрос о перезахороне-нии его останков на родной земле. Они чтут его память. В станице Старо-черкасской проводятся литературно-музыкальные фестивали, посвящённые творчеству Николая Туроверова. В память о нём открыты две мемориальные доски.
Нельзя не сказать, что в современную Россию поэзия Туроверова при-шла благодаря подвижнической деятельности историка русской эмиграции и барда Виктора Леонидова, ведущего передачи о русской эмиграции на российском телеканале «Культура», а также благодаря телевизионному фильму Никиты Михалкова «Казаки: неразделённая любовь» из докумен-тального цикла «Русский выбор».
Литература:
1. Николай Туроверов. Стихи и поэмы разных лет (Литературный архив) // Таврия литературная. 2019. № 4. С. 221–263.
2. Туроверов Н. Н. Двадцатый год – прощай, Россия / [сост., предисл. В. Б. Леонидов] М., 1999. 304 с.
3. Астапенко М., Астапенко Е. Николай Туроверов: Казак, воин, поэт. – Ростов-на-Дону: Мини-Тайп, 2020. – 100 с.
4. Гражданская война в лирике и прозе / [сост., вступ. ст., коммент. С. Н. Семанова, П. И. Руднева, Г. В. Иванова]. В 2-х т. Т. 1. (Сборник). М.: Дрофа, 2014.
5. Дунаев М. М. Православие и русская литература. В 6-ти частях. Ч. VI/1. Издание второе, исправленное, дополненное. (Гл. 19. Русская литература в эмиграции). М., Христианская литература. 2004. 512 с .
6. Жарков А. «Я вернулся на Дон»: Николай Туроверов и его эпоха // Азовский край (Альманах). 2014. № 3/4.
7. Меч в терновом венце. Поэты Белой Гвардии / сост. и автор вступ. статьи В. Хатюшин. М.: МГГУ им. М. А. Шолохова, 2008. 462 с.
8. Найденов А. В. Жизнь замечательных каменчан. Каменск-Шахтинский: АО «ПИК», 2020. 108 с.
9. Струве Г. П. Русская литература в изгнании. 3-е изд., испр. и доп. Краткий биографический словарь русского Зарубежья [Текст] / Вступ. ст. К. Ю. Лаппо-Данилевского. Париж: YMCA-Press; М.: Русский путь, 1996. 448 с.
10. Ходасевич В. Ф. Собрание сочинений: В 8 т. Т. 2: Критика и публицистика (1905–1927) / Сост., подгот. текста, комм. Дж. Малмстада и Р. Хьюза; Вступ. статья Р. Хьюза.  – Париж: YMCA-Press; М.: Русский путь, 2010. – 720 с.