Недотрога

              Случай из геодезической практики

           Злилась первая ноябрьская вьюга 1994 года. Мы долго плутали по каким-то заносимым снегом перелескам и полям. И райцентр, где нам выделили номер в гостинице, (между прочим, бесплатно), показался раем, - номер с удобствами на втором этаже в совершенном безлюдье корпуса.


             Плотно отобедав и вольготно растянувшись на чистых, тёплых постелях мы начали было уже задрёмывать.  Шофёр, пятидесятилетний дядька тот и вовсе храпел, с утра намаявшись за «баранкой», когда меня насторожил звук странного шуршания донёсшийся из нашего уазика с открытым кузовом, оставленного на ночь под окном. И поскольку я был за главного и отвечал за материальную часть, то нехотя побрёл на зяблую улицу разбираться с хулиганами. Парень я тогда был здоровый, накачанный и до оглупения бесстрашный. И каково же было моё удивление, когда на улице я повстречал двух девиц неопределённого возраста. Как оказалось впоследствии, слух о «прекрасных принцах» из города сделал их одиночество невыносимым, и они были вынуждены пойти на крайние меры, чтобы заполучить себе таких классных ухажёров. Что до них донесло сарафанное радио, можно было только догадываться...


              Девицы оказались двумя неухоженными, слегка попахивающими  представительницами женского племени. Но не теми о ком Вы подумали. Держались просто, по-свойски. Смолили папиросками. Робко дышали вчерашним перегаром, что впрочем не помешало им вцепиться в меня мёртвой хваткой молодых львиц уверенных в своём девичьем очаровании. С простотой на грани наглости и ощутив мою податливость, они затребовали к себе внимания, выпивки и ликования жизни. А между тем время подходило к 12 ночи и в промозглой тишине богом  забытой деревни, лишь мертвенно светили фонари, да холодно чернело безучастное небо. Фасад гостиницы, заборы спящих усадьб и покрытая снегом площадка сливались в одну бледную, отчуждённую картину. Притихшая к ночи вьюга, словно уснув, сыпала напоследок, откуда-то сверху, мелким серебристым снежком. От неуютности и пробирающей стужи хотелось в тепло.


                Не помню как мы поднялись в номер. Шофёр добрый, понимающий дядька, из той породы, которая давно уже повывелась,  деликатно помалкивал, как будто улыбаясь своей вернувшейся молодости. Были вывалены на стол все недельные припасы. Дамы заразительно смеялись будто бы своему самому большому счастию за последние три месяца. Голодными кошками вились около меня. Тёрлись плечиками, невзначай садились на коленки, обнимали, томно глядя в глаза, лезли целоваться, дыша сивушным перегаром и беспросветной неустроенностью сибирской глубинки.


              Одна из них, крашеная блондинка в красной кофте, была за главаря, скрывая за развязными манерами свой решительный характер. Зелёные её глаза светились умом и опытностью. В облике другой девицы, более женственной и миловидной, за неухоженностью угадывалась настоящая красавица. Точёная фигура, прекрасные карие глаза, в которых читалось ожидание чего-то прекрасного и необыкновенного,  бесспорно,  делали её привлекательнее подруги.
 

            Чекушка самогона, которую они принесли с собой, очень быстро закончилась, и во втором часу ночи мы втроём бодро направились в местную круглосуточную «точку», к какой-то там бабе Нюре. Вымершая деревня своим ноябрьским холодом и колючим, зяблым ветром, как будто сильнее прижимала нас друг к дружке. По пути новоиспечённые подружки бесперебойно сообщали мне скучные сельские новости и задавали глупые вопросы, стереофонируя с двух сторон свои пьяные мысли.


            По возвращению в гостиницу развернулся второй акт мелодрамы. Видимо, пока я ждал их у избы бабы Нюры, они явно провели совещание, разработав дальнейшую стратегию и заключив тайный сговор. Как только мы оказались у дверей моего номера, Наташа, та которая была побойчее, между прочим, предложила зайти в соседнее помещение. С надеждой заглядывая  в мои глаза, и, как бы невзначай тряхнув связкой ключей, она ненавязчиво, но очень прозрачно выказала свою принадлежность к этим номерам и пружинным кроватям, явно рассчитывая на нечто большее. В то же время кареглазая тактично поотстала где-то внизу, замешкавшись у входной двери.


             В пустынном номере, похожем на пионерский блок, было тихо, лунно и таинственно. Зелёноглазая действовала решительно, приступая всё ближе и своим крепким телом прижимая меня в тёмный угол, образованный бледной стеной и железной кроватью, но увы, она мне совсем не нравилась, и с каждой разгорающейся секундой лишь всё более внушала чувство досады и неловкости. Наконец, своим женским чутьём ощутив некий тупик, она как-то расслабленно обмякла, сокрушённо вздохнула, и как телкА на верёвочке вывела меня в коридор, на жёлтый свет, так ослепительно и радостно засиявшей лампочки. И вручив из рук в руки уже дожидавшейся кареокой прелестнице, скромно спустилась вниз, тоскливо поскрипывая деревянными ступенями, на первый этаж.


              Трудно описать, сколько ждущей надежды светилось в тех блестящих коричневым,  милых глазах. Словно мольба всех недолюбленных женщин воплотилась в них. И на самом деле было трудно устоять перед их непостижимым очарованием. Воплощённая женственность и само желание, искушали меня в тот незабываемый момент. И не лоснящиеся жиром, ниспадающие до плеч, чёрные пряди волос, ни бедная, невзрачная одежда, ни странный запах, не могли поколебать это величие женщины. Будто бы вручая себя, нежно растекалась она в моих руках, пытаясь слиться в нечто целое. Чего-то ждущие губы жадно тянулись к моим, стремясь опрокинуть упоительной лаской в омут наслаждения. Но что-то не давало перешагнуть мне эту тонкую грань. Невероятность происходящего или тошнотворный запах давно не мытого тела, кто знает? Только печаль отвергнутого желания граничащая с безумством отчаяния засветилась в глубине её глаз, отпечатавшись во мне навечно.


              Осознав невозможность осуществления своей мечты, а может и судьбы, Анна плавным, робким движением выскользнула из моих рук и тихо ушла, вновь повторив реквием скрипучих ступеней, исполненный своей предшественницей.


           Через минуту мы уже тихо стояли у парадной двери, девицы покуривая, а я, посматривая то на них, то на звёзды, равнодушно искрящиеся над головой, как-то вмиг отрезвев и ощутив подступающую досаду и усталость от всей этой глупой истории. Из неуютности и охватившей нас неловкости и разочаровния, затеплилась какая-то вялая беседа, взявшаяся от искры чьей-то невзначай брошенной фразы и вскоре переросшая в разговор за «жисть».


           Что-то не отпускало отчаянных девиц от меня, и можно было подумать, что я их последняя надежда и последний мужчина на земле. Что-то нестерпимо раздразнивало дам. И я не знал, что делать с этими сумасшедшими девушками в этой заснеженной и чужой дыре. Шофёр давно уже спал и, наверное, видел свою жену и отчий дом, в отличие от меня, долженствующего охранять экспедиционное добро и улаживать нестандартно-мутные вопросы. После ещё были отчаянные попытки, похожие на агонию желания, расшевелить словами, заговорить неуступчивого ухажёра, когда каждая из девиц отводила меня за угол настывшей гостиницы попытать свой безвозвратно ускользающий шанс. Но всё было тщетно. Момент истины был утерян безвозвратно. И по-своему было жалко сиротливо жмущихся девчонок, будто бы наевшихся женской виагры, и вообще очень хотелось спать после жутко утомительного дня.


             Последние воспоминания той сумасбродной ночи - сердечные пожелания мне на будущее, женские откровения и не злые укоризны в жадности чувств. А после мы расстались, по-товарищески заглянув друг другу в глаза, но ещё до самого рассвета что-то шуршало и скрипело в кузовке уазика, оставленного под окном. Впрочем, мне, смертельно уставшему и провалившемуся в чуткое забытье сна, было уже всё равно, а на утро произошедшее накануне вспоминалось  лишь удивительным, непонятным сном. И по прошествии стольких лет оно и кажется сном. Лишь лукавый, понимающий взгляд шофёра и коричневый блеск желания в прекрасных глазах Анны ещё долго преследовали меня, заставляя вновь и вновь возвращаться в ту странную ночь...
                Виталий Сирин