Удар в спину

 Он пришёл домой усталый, будто не спал три ночи, с тёмными кругами под глазами, едва ли не шатаясь. Мать, похоже, подумала, не болен ли он, но спрашивать об этом было бесполезно - он всё равно бы не признался.
- Что у вас будет завтра в клубе? - поинтересовалась она, подозревая, что всему виной репетиция Новогоднего концерта.
- Завтра у нас в клубе ничего не будет, - тихо ответил Виктор, лёг на кровать и закрыл глаза.
 Он чувствовал, что его голос прозвучал слишком холодно и безжизненно и может напугать мать, но у него действительно совсем не было сил притворяться. Однако меньше всего на свете он хотел сейчас оказаться ещё и плохим сыном. Виктор открыл глаза и посмотрел на мать ласково и как бы извиняясь. Он не мог позволить себе показать ей свою боль, но если мать её почувствует, его недоверие огорчит её. Виктор вспомнил, как когда-то в детстве, перечислив по очереди всех ребят, что заходят к нему по самым разным делам, она спросила: "кто твой самый лучший друг?" и он, конечно же, ответил ей: "ты, мама". Это чистая правда, но даже ей, самому лучшему своему другу, он не может открыть душу. Не потому и его друзья не доверяют ему, как оказалось теперь?
 Он чувствовал себя как человек, которого внезапно выгнали босым и раздетым из тепла на ветер и мороз.
- Ты устал, сынок.  Давай я помогу тебе раздеться.
 И он не стал противиться, только чтобы не обидеть мать. Когда она укрывала его одеялом, прикосновение её рук к его плечам вдруг вызвали в нём щемящее чувство, будто это  едва ли не в последний раз.
- Спасибо, мама.
 Она погасила свет. И вот он лежал в темноте и думал, весь без остатка отдаваясь неизбывной горечи своих мыслей: "Как это могло случиться? Почему?! Что я сделал не так? Сколько бы ещё тянулась это интрига, если бы не злополучные комсомольские билеты?"
Все началось с того, что Виктор собрался сходить в Изварино, к Валюше Угрипнюк и её младшей сестре.
Надюша с готовностью выполняла поручения, ей можно было доверить даже распространение листовок. Несмотря на столь юный возраст, она сочетала в себе смелость с осторожностью и наблюдательностью. Ей исполнилось 14 лет в июле, уже во время оккупации, и она не успела стать комсомолкой. В разговорах без лишних свидетелей Надя высказывалась ещё откровенней, чем Валя. От осознания того, что фашисты безнаказанно хозяйничают на нашей земле, в глазах этой хрупкой девчушки загорался белый огонь, а руки сжимались кулаки. Но при необходимости она скрывала свою ярость даже лучше, чем старшая сестра.
Виктор ещё в начале ноября говорил с Надей о возможности её выступления в комсомол прямо сейчас, во время оккупации.
- Комсомольский билет? Конечно, он у тебя будет! - заверил её тогда Виктор. - Хоть и временный, но самый настоящий. Потом, когда прогоним фашистов, райком тебе его обменяет на постоянный.
 Правда, Валентина при первых встречах еще в октябре высказывала сомнения в целесообразности всех этих хлопот с временными билетами. Но скоро она переменила мнение, и даже сама призналась в этом Виктору.
- Ты знаешь, Витя, я должна взять назад свои слова и снова извиниться перед тобой, - сказала Валя. - Ты очень, очень прав. А я ошибалась, когда считала, что всё это игра в подполье, слишком опасная именно из-за дурацких бумажек, бюрократии, без которой вполне можно обойтись. Тем удивительнее мне было то, что в неё играешь ты, который так смело боролся против этой самой бюрократии в том числе. Но то, что делают твои ребята, вовсе не игра и опасно вне зависимости от любых бумажек. Лучшего способа вербовать молодёжь, чем звать её сейчас вступать в комсомол, и придумать нельзя! Те, кто откликнуться, будут помогать нам всем, чем смогут. А свои комсомольские билеты спрятать уж как-нибудь сумеют.
 Видимо, Валентину переубедил пример собственной сестры, для которой комсомол стал заветной мечтой с той самой минуты, когда Виктор впервые завёл разговор на эту тему.
С тех пор не было такого задания, за которое Надя не взялась бы. Виктор уже чувствовал невольную вину за то, что так до сих пор и не выполнил данного ей обещания. Причиной тому было его работа в клубе и стечение не зависящих от него обстоятельств. Но вот у него выдалось, наконец, и время, и тотчас образовалось ещё одно дело в Изварино. На этот раз он твёрдо решил очутиться там с бланком временного комсомольского билета, куда будет торжественно вписано имя Надежды Угрипнюк. А потому, закончив дневную репетицию со своим оркестром, Виктор отправился к Анатолию Орлову, чтобы взять у него бланк, отпечатанный в подпольной типографии. Анатолий занимался декорацией для будущего спектакля вместе с Евгением Мошковым, временно превратив кабинет директора клуба в художественную мастерскую.
- Толя, можно тебя на минуту? - позвал Виктор, приотворив дверь. Анатолий вышел к нему:
- Что, Витя?
- Мне нужны бланки. Хотя бы один. У меня все закончились.
- У меня тоже нет, - смущённо развел руками Анатолий.
- Где же они? - удивился Виктор. - Мы ведь много напечатали, кончиться никак не могли.
- Кошевой забрал, - ответил Анатолий, растерянно отводя глаза в сторону.
- Зачем же ты ему их отдал? -  пристально взглянул на него Виктор, чувствуя, что он чего-то не договаривает.
- Он сначала сказал, что это ты ему поручил, а потом... - Анатолий замялся. - Ты, Витя, лучше сам его спроси.
 На Орлова было жалко смотреть: глаза у него бегали, и он прятал их, боясь встретиться с Виктором взглядом.
 - Ладно, спрошу.
 Он бросился на поиски Кошевого и к своему удивлению застал его в комнате, где только что закончил репетировать со своим оркестром. Олег никогда не играл ни на одном струнном инструменте и не интересовался музыкальный самодеятельностью. Но вместе с ним был Вася Левашов, и это показалось Виктору ещё более странным.
- Может быть, ты объяснишь, в чём дело и почему ты забрал у Толи билеты? - обратился Виктор к Олегу.
- П-п-потому что мы всё про тебя знаем! - ответил Кошевой, взглянув на него вызывающе, как на врага, и даже перестал заикаться: - Нам стало известно, что это ты предал отряд Яковенко. Он погиб из-за тебя!
 У Виктора потемнело в глазах.
- Как вы могли поверить, что я способен так поступить? - спросил он, глядя Кошевому прямо в глаза, и голос его прозвучал ровно и невозмутимо спокойно.
 Одновременно он будто отделился от себя и, верно, поэтому услышу свой голос со стороны как чужой и незнакомый. Так может говорить лишь тот, кто не верит в происходящее и ему кажется, что если не поддаться и сохранить хладнокровие, всё ещё можно исправить. Но другая часть его знала: случилось что-то непоправимое, и сейчас ему приоткрывается лишь только самая поверхность гибельной и страшной бездны.
- Ты отстранён от руководства подпольной организацией, - холодно и резко бросил ему в лицо Олег, глядя со злым торжеством. - Мне поручено спасти ядро подполья от провокатора, и не пытайся мне помешать. Теперь я здесь комиссар. Завтра мы уходим из Краснодона.
 В глазах и тоне Кошевого отчётливо читались высокомерие и какая-то тёмная радость. Он явно чувствовал себя вершителем возмездия и пылал искренним праведным гневом. Виктор видел, что разговаривать с ним сейчас бесполезно, но всё же не мог не спросить:
- Куда же ты собираешься уводить ребят?
- Мы уходим в партизанский отряд. А куда - это тебя уже не касается! - отрезал Кошевой, и теперь чуткий слух Виктора отчётливо уловил его голосе откровенное мальчишеское самолюбование.
 Казалось, жестокая, но вовсе не слепая враждебная сила смеётся над Виктором, прикрываясь этим заносчивым мальчишкой. Но Вася Левашов! Неужели и он поверил? Ведь именно Васе Виктор сам рассказывал об отряде Яковенко и его гибели, всё как есть, как знал сам. Одному лишь Васе, как самому близкому другу, которому, может быть, впервые в жизни поведал свою боль, первому и последнему. Это было ещё в начале осени, когда Виктор только-только перебрался из Ворошиловграда в Краснодон, и чувство утраты было ещё так свежо. Вася тогда сам сказал Виктору, что он не должен чувствовать себя виноватым из-за того, что остался жив. "Конечно, товарищ Яковенко тебя нарочно в город на задание отправил! Велика была бы ему радость, если бы и тебя тоже убили вместе с ним! А что до твоего брата Михаила, так может быть, и он жив остался, откуда тебе знать? У меня вот тоже сердце всю дорогу разрывалась из-за Серёжи, и только здесь, в Краснодоне, мы встретились. И ведь он точно так же, как и я, думал, что меня убили!" Вася тогда взаимно доверил Виктору свою тайну, подробно рассказав о неудачном десанте выпускников школы радистов братьев Сергея и Василия Левашовых в составе разведгруппы, заброшенной в тыл врага и  вскоре обнаруженной. Ребятам тогда пришлось взорвать рацию и прорываться по одному, и каждому действовать на свой страх и риск.
Вот если бы кто-нибудь рассказал сейчас Виктору, представившись членам той разведгруппы, якобы это Василий Левашов виноват в гибели своих товарищей, что это из-за него все они были обнаружены, или что он самовольно уничтожил рацию как вражеский шпион - да мало ли чего ещё можно придумать - неужели Виктор поверил бы? Конечно же, нет! Так же, как никогда никому не рассказал бы поведанной ему Василием истории. Ведь как выпускник секретный радиошколы и член разведгруппы Вася не имел права рассказывать её некому, а с Виктором поделился только потому, что знал:  Третьякевич это могила, он не выдаст. И о том, что Виктор сам закончил ту же самую разведшколу, хоть и по другому курсу, Василий наверняка догадывался, а значит, отдавал себе отчёт, что по части хранения тайны и конспирации в партизанской и подпольной работе их обоих учили одному и тому же. Так как после всего этого Василий оказался против него?
Виктор пристально посмотрел на Левашова и увидел в его глазах сомнение и страх. "Поверил! -  понял Виктор. - Поверил и уже с головой влез в эту интригу! А теперь вот тоже припомнил кое-что и засомневался".
 Виктор отвернулся от Левашова, и не говоря больше ни слова, вышел. У него подкашивались ноги. Холод и пустота разлились в животе. Его даже слегка подташнивало.
 Он брёл по коридору, не видя ничего вокруг.
- Третьякевич! - в какой-то миг услышал он у себя за спиной. - Третьякевич, постой! Да что с тобой?
 Виктор обернулся.
- Ну, наконец-то! - воскликнул Ваня Земнухов, нагоняя его. - Кричу, кричу, а ты не слышишь! Мне, Витя, поговорить с тобой срочно надо, - И, встретившись с Виктором глазами, прибавил, понижая голос: - Так... Похоже, что я немного запоздал; по крайней мере, кое-что ты и сам уже знаешь.
- Выходит, что так, - отозвался Виктор, мигом беря себя в руки. - Но ты успел как раз вовремя, чтобы рассказать мне остальное. Что это Кошевой здесь устроил и куда он собрался вас вести?
 Через очки Ванины глаза кажутся такими большими и ясными! И как человек с такими глазами мог притворяться другом, а сам тем временем, у него за спиной... Ведь ясно, что и он поверил, так же как, Вася Левашов... И всё же у Ивана, видимо, проснулась совесть, а может быть, что-то ещё.
- Да в том-то всё и дело, Витя, что никто этого не знает! - воскликну Ваня с искренним сокрушением. - Пойдём ко мне администраторскую, там сейчас никого. Нам нужно поговорить наедине.
- Нужно, - согласился Виктор. - Пойдём.
 Только после того, как запер дверь изнутри, Иван заговорил снова.
- Видишь ли, Витя, с Олегом Кошевым вышли на связь какие-то странные партизанские командиры, и я подозреваю, что они могут оказаться вовсе не теми, за кого себя выдают, - без долгих предисловий начал Ваня. - У нас уже не раз срывалась встреча с ними, и мы так до сих пор и не знаем, кто они на самом деле и где находятся. Чем дальше, тем меньше оснований им доверять. А ведь сведения о том, что ты будто бы предал отряд Яковенко, пришли именно от них. Не смотри ты на меня так, Витя, мне вправду стыдно. Да, я поверил. Но всё-таки не до конца. Я подумал, что ты не мог стать провокатором сознательно, ведь всё же я тебя неплохо знаю. Я рассудил так, что тебе, видимо, по каким-то причинам не удалось выполнить задание, и это способствовало разгрому отряда. Например, ты как связной не смог передать какие-то важные сведения из-за того, что с тобой просто не вышли на связь. Ведь на почве любого реального события можно пустить ложный слух, если рассказать о нём полуправду, и часто бывает, что это происходит неумышленно. И я, признаюсь, поначалу верил, что, наконец, у нас появилась связь с настоящими партизанскими командирами. Один из них называет себя "дидом Данилой", а другой "дядькой Андрием". Но эти двое быстро прокололись. Кошевой со слов Данилы все уши нам с Васей прожужжал о твоём проваленном задании, и тут вдруг приходит Арутюнянц с новостями от Андрия, якобы ты отряд Яковенко предал вместе со своим старшим братом, когда вы через линию фронта шли. Мы с Васей Левашовым аж подскочили: ведь это очевидная ложь! Разве отряд Яковенко переходил линию фронта? Об этом никто никогда не слышал. А вот о самом отряде известно, что он по крайней мере существовал и кое-что успел сделать. Но об отряде самого этого Андрия мы не знаем ничего, как и об отряде "дида Данилы". Их связные говорят, будто бы они в Ростовской области, но что-то ни слова не слышно об их делах. Тут на днях Олег Кошевой в очередной раз встречаться с Данилой собрался, так тот в последний момент опять отбой дал, мол, очень занят он сейчас какой-то боевой операцией в Горловке и встретиться не может. Мы внимательно все сводки слушали и слушаем: как была тишина в той Горловке, так и есть. А Олег Кошевой этому "диду Даниле" до сих пор верит и приказы его исполняет, и ребят вести готов неведомо куда. Завтра опять у них с Данилой встреча назначена, да только я зуб даю, что не придёт он. Зачем ему приходить, если он и так уже через Кошевого нашей организацией руководит? А ему именно это и было нужно. Мы вот все на последнем собрании штаба дирекцион взорвать решили, а Олег на другой же день об этом Даниле сообщил через связных. И пришёл от Данилы ответ: ни в коем случае! Заботливый "дид Данило" знает наперёд, что в отместку немцы расстреляют мирных жителей, по 10 человек наших за каждого погибшего своего. Откуда он это знает и о ком заботиться больше, о наших или о немцах? Вот какой вопрос меня мучает. Потому что с тех пор, как от этого самого деда Данилы мы узнали, что наш комиссар Третьякевич провокатор и предатель, мы только тем и занимаемся, что бегаем на свидания с Данилой, на которые он не приходит, и собираемся неведомо куда, к каким-то мифическим партизанам. Нам с Васей и Жорой уже страшно при мысли о том, кто здесь на самом деле провокатор и предатель, но Олег верит этому Даниле, а самого себя называет комиссаром. И это зашло уже слишком далеко. Надо вместе решать, что нам теперь делать.
- Что же ты раньше молчал? - выслушав это признание, которое далось Ивану нелегко, не удержался от упрека Виктор. - Впрочем, что толку вздыхать? Нашим ребятам грозит опасность, и надо понять, можно ли её избежать.
- Опасность грозит всем нам, - поправил Иван. - Давай подумаем до завтра. А завтра соберём штаб.
 Вася Левашов нагнал его уже на "Шанхае", на подходе к хате.
- Витя! Я знаю, Ваня говорил с тобой, и ты уже в курсе дела! -  взволнованно воскликнул Левашов.
- А я думал, ты теперь с Кошевым, - бросил Виктор, смерив его быстрым пристальным взглядом.
- Моё счастье, что я был с ним, когда он высказал тебе в лицо то, что столько раз говорил про тебя за глаза, и услышал твой ответ. Прости меня, Витя, если можешь! Я ведь поначалу действительно поверил Олегу. Сам не пойму, что на меня нашло, - Василий перешёл на шёпот. - Он говорил, будто бы встретил какого-то раненого партизана из отряда Яковенко, и тот ему рассказал, как ты якобы не выполнил задание и сбежал. Ты видел, как у Кошевого сразу загораются глаза, когда он говорит, что ты предатель? Он даже заикаться перестает! Он так в это верит, что как будто заражает своей верой. А ведь Ванюша его к нам привёл и поручился как за своего надёжного товарища, но сам же первый и понял, что нельзя верить голосу, с которого поёт Кошевой А Олег тому голосу верит слепо, потому что сам в комиссары нацелился. Ванюша мне признался, что лучше бы не приводил его вовсе, и ни за что не привёл бы, если бы знал, как он тебе завидует.
- Завидует? - переспросил Виктор удивлённо.
Они уже подошли к его хате и разговаривали шёпотом, хотя вокруг никого не было.
- Конечно, Витя! Ребята всегда тебя любили и верили тебе, а тут такая история. И я его понимаю, особенно после сегодняшнего. Потому что я бы на твоём месте съездил ему по морде. Да пожалуй, и мне тоже. После всего, что ты сам по-честному рассказывал мне про отряд Яковенко, я вполне заслужил это. Мне даже представить страшно, что ты теперь обо мне думаешь. Но именно твоей выдержке и завидует Кошевой больше всего. У него после твоего ухода едва ли не истерика случилась... Так ты меня прощаешь, Витя?
- А что мне остаётся? - помолчав, горько улыбнулся Виктор. - Ты скажи лучше, много ли ребят Кошевой во всё это впутал? Кого он собирается уводить из Краснодона? И куда?
- Я тебе как есть скажу, Витя: за то, что слухи про раненого партизана Олег не распускал направо и налево среди членов организации, поручиться никак нельзя. Но мы с Ваней и Жорой рассказали только Тюленину и Борц. Про деда Данилу тоже знаем только мы трое, Серёжа да Ваня Туркенич. Остальные 10 человек, которые отобраны Кошевым для ухода в лес, думаю, знают только, что мы идём в партизаны к какому-то партизанскому командиру, который согласился принять нас в свой отряд, а где он находится, до сих пор неизвестно. Это должно выясниться завтра.
- Ясно, - тяжело произнёс Виктор. - Ты не можешь поручиться за то, что меня не ославили как предателя на всё ядро организации, чтобы я не смог остановить Кошевого в его завтрашней затее.
- Но мы сможем сделать это завтра собранием штаба, - заверил его Василий. - Что бы Олег ни говорил, он ни разу не видел деда Данилу и понятия не имеет, куда вести ребят. Завтра они должны встретиться. Ванюша уверен, что не придёт опять этот Данила. Я тоже так думаю. У нас будет хороший повод спросить Кошевого всем штабом, какую по счёту встречу назначает и срывает ему этот призрачный партизанский командир. Я думаю даже, Олегу и самому уже станет ясно, что с ним играют в кошки-мышки.
 - Лучше бы Олегу всё же не ходить туда завтра, - озабоченно произнес Виктор. - Это может быть опасно. И не для него одного.
- Я уже не знаю, что теперь не опасно, - вздохнул Василий.
- Это верно, - мрачно согласился Виктор.
 Он ещё успел сходить в Изварино, только к  сёстрам Угрипнюк заглядывать не стал.
Вернулся поздно, но усталость не спасла его от бессонницы. Сжималось тревогой сердце, тяжёлые мысли стучали в виски:
 Что, что я сделал не так? Почему это случилось? И что ещё может случиться?