Бунт. Глава 3

А меж тем на самой окраине города N в небольшой квартире, сомкнув шторы, собрались четверо молодых людей, севших за столом, и пианист, без устали бьющий по клавишам, будто пытаясь их сломать.
Комната была небольшая, как и во всех остальных домах, расположенных в отдалении от центральной площади. Не блистала она какими-либо интерьерными новшествами да и в целом была весьма и весьма простенькой и обустроенной несколько старомодно (ежели вообще можно так говорить о помещении, в котором и мебели-то толком не было. Так что складывалось ощущение, что сняли его не для жизни, а для каких-то иных целей).
• Федя! – словно в пустоту отослал один из молодых людей. -- Да чтоб тебя…Федя! Прекрати сейчас же, уши вянут уже от этой чертовой польки.
• Пускай играет.
• От кого скрываетесь, Василий Юрьевич?
• Сказано играть – значит,  будет играть. У нас, Сергей Павлович, дела поважнее ваших ушей будут, -- молодой человек вытащил папиросу и закурил. -- Вы, Михаил Степанович, типографию-то…
• Закопали давеча.
• Зря вы это, Михаил Степанович, -- Василий прокашлялся. – Откапывайте.
• Право, мы…
• Роман Дмитриевич как, по-вашему, прокламации печатать должен? Пером писать обяжете? К завтраму не откопаете – будете у меня под диктовку писать. Я вам, Михаил Степанович, говорил типографию зарывать?
• Василь Юрич, да полицмейстер может нагрянуть в любую минуту.
• Ей-богу, не смешите, вы в самом деле боитесь этого молокососа?
• Так ведь…
• Скажите, Михаил Степанович, вам что дороже: благо Отечества или собственное? Ежели собственное, то ступайте себе на все четыре стороны. Нам, mon ch;r, слабые не нужны. Мы нянчиться не будем. Так что либо к завтраму здесь будет типография, либо вы отправляетесь прямо отсюда к своей мамаше.
Василий Юрьевич вдруг залился раскатистым смехом и слегка толкнул локтем собеседника, отчего тот, в свою очередь, только сильнее сжался и нахмурился.
• Однако ж не будем тратить время и вернемся к теме собрания. В эту пятницу Дарья Тимофеевна устраивает бал, приглашены самые значимые лица, в том числе и наиболее богатые мещане и дворяне. Упускать такую чудесную возможность никак нельзя. Нам непременно…
• В каком количестве печатать? – прозвучал тихий голос Романа Дмитриевича.
• Полагаю, тысячи будет достаточно. Город не настолько крупный, к тому же люди имеют привычку все друг другу разбалтывать. Распространяйте покамест преимущественно на заводах, сейчас важнее поднять рабочих, нежели крестьян (да и будем откровенны: они совершенно нерасторопны, а после убийства императора и вовсе никого не слушают, с ними повременим).
• А можем ли мы быть уверены в том, что в пятницу вспыхнет бунт? – заговорил наконец и Сергей Павлович. Должно отметить, что он всегда и во всем сомневался и по жизни был человеком осторожным и предусмотрительным.
• Верный вопрос, Иванов. Само собой, полной уверенности быть не может, но такая ли страшная для нас эта преграда? Речь идет не о каком-то определенном сроке, в который нам нужно уложиться, а о том, что было бы хорошо, ежели бы именно в пятницу нам наконец удалось побудить рабочих к выступлению.
• А что после? Ну, положим, выйдут они на площадь, а далее? Что будут говорить и кому, ежели все, до кого надобно донести, в отъезде?
• Очевидно, вы забыли одну деталь: хотя Дарья Тимофеевна, как и полагается, выслала приглашение Цареву, тот вряд ли рискнет явиться в дом Звонарской после того, как её супруг попытался его подорвать. Со стороны губернатора это было бы до невозможности глупо. Хотя, зная Царева, нам следует предпринять некоторые меры предосторожности и иметь среди восставших, как минимум, одно доверенное лицо, чтобы не вышло из нашего бунта декабрьского восстания.
• Но нам нужно и присутствовать на бале.
• Разумеется. Однако, ежели некоторые из нас не явятся по причине болезни, никто ничего не заподозрит. Михаил Степанович, Федька и я будем у Звонарской, вы же с Романом Дмитриевичем остаетесь в городе и действуете так, как я вам скажу.
• Не будет ли вернее вам, как организатору, остаться в городе?
• К сожалению, по молодости я натворил уже таких дел, что ежели вспыхнет восстание, а меня в это время не обнаружат у Звонарской, то все тотчас же подумают, что вина моя.
• Не настолько уж вы известны, Василий Юрьевич, -- доиграв, произнес Федька-клавишник.
Легкая улыбка, посетившая лица всех членов кружка быстро и единовременно сменилась серьёзностью. Василий Юрьевич мгновенно похмурел и, казалось, впал в раздумье, после чего встал и взял шляпу в руки.
• Думаю, я довольно вам объяснил. Вас, Михаил Степанович, жду завтра к девяти утра с типографией. Всех остальных – вечером, в седьмом часу в этой же квартире.
И он, надев свою шляпу, поспешно покинул помещение, громко хлопнув дверью. Никто не встал и не начал суетливо искать свои вещи, которые они, как обычно, небрежно разбрасывают по всей комнате. Все остались на прежних местах, более того, даже не изменили прежнего выражения лиц; около минуты посидев в молчании, друг с другом переглянулись и немного изменили позы, в которых сидели неподвижно вот уже с полчаса.
• Уж не просто ли так он упомянул декабристов? Того и гляди, так же нас бросит на площади, как и Трубецкой в 25-ом году, -- тихо начал Сергей Павлович, словно боясь, что Народин, вышед из квартиры, все еще стоял там, снаружи, приложившись ухом к двери. – Да не сдаст ли он нас сам с потрохами градоначальнику или, хуже того, губернатору?
• Что верно – то верно. Такого плута, как Народин, еще надобно поискать, -- поддержал Федька, после чего вновь начал играть на фортепиано какую-то задорную мелодию.
• Подозрительно часто он к нему является, да и Звонарская уж больно часто им упоминается. Кто её знает? С ее-то прошлым… -- продолжал Иванов, словно никто его не прерывал.
• Нет, что касается Звонарской, то тут переживать, я думаю, нечего. С её-то положением... То есть я хотел сказать, что эта дама ещё может оказаться для нас полезной, -- при сих словах Михаил Степанович немного поерзал на стуле и, успокоившись, задумался о чем-то своём.
• Но мы не можем быть уверены ни в них двоих, ни в друг друге. Всякий из нас боится быть подставленным, отданным в руки жандармов, отправленным в крепость и, на худой конец, быть повешенным на глазах у сотни людей.
• Ну, Сергей Павлович, в таком случае мы и вовсе могли бы не объединяться и продолжать жить в недовольстве, выражая его лишь в каком-то интимном разговоре с приятелем, боясь быть услышанным, замеченным кем-то из недругов, только и ожидавших, когда вы наконец выдадите что-то компрометирующее.
• Друзья мои, не стоит переживать! – как-то робко возразил Роман Дмитриевич, после чего сжался, подобно ежу. – Он так же рискует, как и мы.
• Да вспомним уж в который раз Трубецкого: мало того, что он бросил своих союзников, так еще и сам вышел сухим из воды. Так и этому – что бы он ни сделал, с него как с гуся вода. Нет, нам определенно нужно предпринять меры предосторожности и следить за ним. По крайней мере, нужно знать, как часто он является в дом к губернатору, голове и Звонарской. У меня есть человек, который за небольшую плату мог бы делать это для нас, так что можно сказать, что проблема уже в какой-то мере разрешена…
• Ну что ж вы, что ж вы! Да разве он может нас бросить? О, как он предан нашей идее, как обеспокоен, как трудится ради общего дела!..
Роман Дмитриевич, кажется, мог бы говорить так еще целую вечность, если бы темный взгляд Иванова не прервал и не заставил его еще сильнее волноваться.
• Предлагаю, господа, встретиться этим вечером у меня на квартире уже без Народина. До девяти я буду занят некоторыми делами, -- Сергей Павлович закусил язык. -- Впрочем, обо всем при встрече.
Думаю, с мой стороны было неверно оставить вас без хотя бы даже короткой характеристики каждого из членов кружка. А потому спешу как можно скорее исправиться…
Народин Василий Юрьевич был выдающейся, яркой личностью как в молодости, так и сейчас, будучи уже в среднем возрасте. Несмотря на свои неполные сорок лет, выглядел он моложе, так что почти не выделялся среди остальных членов кружка, которым не было и тридцати. Эта же свежесть сохранялась в нём не только в плане внешнего вида, но и в душе. В нём все еще рождались всевозможные душевные порывы, за те годы, что не состоял в тайных обществах, он не терял былого настроения, былых желаний и мечт.
Похожим был и Сергей Павлович Иванов, который, можно сказать, был вторым по важности лицом в кружке Народина. Именно он, в отличие от остальных, наиболее серьезно подходил к подготовке выступления, помогал составлять прокламации, находил для Василия Юрьевича людей и собирал их первые разы в той квартире, о которой я уже немного рассказала в начале главы. Уже упоминала я и о том, что Иванов -- человек крайне подозрительный и осторожный, прежде чем начать что-то делать, хорошо изучал все подробности дела и ко всему подходил аккуратно, но без страха. Так что можно было бы подумать, что из всех он был самым надежным и преданным.
Однако таковым можно назвать только Романа Дмитриевича Писарева. Но не потому, что он особенно увлечен общим делом, а потому, что по жизни человеком был безвольным и слабеньким, уже привыкшим вечно исполнять чьи-то поручения и плясать под дудку тех, кому такой именно человек и нужен.
Алешин же Михаил Степанович волю имел и отчасти даже походил на Иванова тем, что был такой же осторожный, но неуверенный и боязливый. Вообще, сложно сказать, почему он решился вдруг войти в революционный кружок, ибо такие, как он, чаще всего выбирают места спокойные и работают какими-нибудь мелкими чиновничками, не стремясь к чему-то большему. Словом, Михаил Степанович был кем-то вроде Акакия Башмачкина из повести  Гоголя.
Насчет Федьки-клавишника информации ничтожно мало. Даже члены кружка, которым следовало бы лучше изучить подельника, знали о нём немного: то, что он умел играть на фортепиано (откуда и появилось его прозвище), и то, что в обществе его принимали скорее как за ребенка, чем за взрослого и рассудительного человека. Тут виновата его манера поведения: вечно веселый, за словом в карман не лезет, творит, что вздумается. Но, как и у всех нас, поведение его зависело от ситуации. Хотя и не всегда.
Не буду, пожалуй, углубляться в биографии каждого из них и растягивать на бесконечное количество страниц рассказы об их детстве, юношестве, нынешней семейной жизни, ибо это не так уж и важно. Да и кому в самом деле интересно все это читать?