Живой уже не я

* * *

А мы ведь уверены были, что Вы — миф. Идиотская байка из тех, что призваны успокоить душу, но не совесть: не то чтобы Бог, но кто-то вроде бы добрый. Хотя что у нас нынче есть доброта? Как теперь переводить бабушек через дорогу, если дороги нет? Пакеты из лавок таскать помогать, просто помогать, если всё, что можно, с землёй сравняли? Так глупо это звучит. Раздолблено, разбомблено, всё в грязь, пыль и труху, где сёла раньше стояли, там пустота. Даже кошки не бегают; ни кошки, ни зайца, ни пичуги какой заплутавшей — всё чёрное-чёрное, тихое, и мы, раздёрганным недостроем идём, куда шлют.

Подлейте мне ещё настойки этой? Она хороша, чувствуется всё, кроме спирта, травы какие-то, мёд, а градус крадётся, как я по окопам и околицам... Нет-нет, не смотрите на меня сейчас, очень прошу. Взгляд у Вас такой, знаю, что не осудите, но мужчина не должен лить эту едкую соль, уж точно не я. И не на людях.
 
Смеётесь? А Вы не человек что ли? Не убеждайте, что мне видней.

О Вас много чего говорят. Есть, дескать, в лесу — не то ближе к северу, не то на границе — землянка, на карте не мечена, без номера и регистрации, не разглядеть средь берёз легче лёгкого, подумать — привиделось. Всё глушь, без разницы. Живёт там некий шаман. С ветром толкуете, всякое он Вам рассказывает, о людях, о зверях, о жизни и невозможном; сказки, конечно, но кто станет тут проверять? Слышал даже, что к Вам начальники ходят, когда надо чего-то от неба. То ли облака спровадить, то ли, наоборот, сделать так, чтобы лило без продыху пару дней. Ищут ведь, стараются. Кто-то находит Вас на смертном одре, кому-то Вы снитесь — шутка ли? Нашему брату вера неведома, а байка почему-то есть.

Вам нравится, что мы ближе всех к смерти? Может быть. Носим её с собой, за пазухой, как талисман, смутно надеясь, что чем ближе к телу она будет, тем неохотнее захочет нас прихватить. Наивность, но человечье сердце нуждается в успокаивающих ритуалах. Даже если бьётся в груди таких отбросов, как мы. Да нет, какие уж тут иллюзии?

Уютно у Вас, огонь потрескивает, хлеб свежий, чашки глиняные, тепло, хорошо... Сколько мне лет? А важно ли это?

Сколько дадите?

Сейчас вот, как мальчишка, напиваюсь тут неизвестным, пригретый у печки под запах смолы и дров; вспоминаю, как когда-то давно мечтал сделать мир лучше, защитить то и это, подарить и надежду, и вкус победы над злом. Думал, что всё так просто, думал, что сила спасёт. Это полынь так горчит? Когда мелким был и бегал в поля, тайком её собирал, где-то в старых журналах вычитал, что можно из неё сделать суп. Бедно жили, ага, изворачивался, как мог. Тайком почему? Так прежде, чем семью травить, надо на себе проверить. Редкостная вышла дрянь, к слову...

Мальчишка-мальчишка, руки загребущие, голова бедовая, там вместо мыслей зудят июльские комары, а стоит проснуться — вспомню, что жизнь состоит из крови, пота и слёз, и постарею на пару десятков лет вмиг. Пальцы привычно огладят взведённый курок, сожмут металлический бок рукоятки или деревянную гладь приклада. Смотря что окажется рядом.

И не будет слов — ни лишних, ни понятых, приказ получить да кивнуть. Люди думают, что это сложно — убивать других, но мне кажется, всё на самом деле наоборот. Говорить сложнее. Договариваться. Дурное дело нехитрое: приблизиться, прицелиться, один короткий хлопок, одно тело. Конец. К ранам и неудобствам привыкаешь; к тому, что цена жизни — одна пуля, один удар, а всё остальное не более чем моралистика, тоже. Сомнения — роскошь, которую может позволить себе лишь человек мира. Грёза для детей голода и бесконечной войны, внутри и снаружи.

Вы всё ещё слушаете? Не надоело? Наверное, Вы действительно святой, а я сплю. И сон мой прекрасен, хоть тело и болит. В нём я целую вечность куда-то иду, зарываюсь в острозубую хвою, спотыкаюсь о корни, утопаю в трясине — бреду в бреду, чтобы наткнуться на затерянный дом. В подбитую сыростью дверь постучать три раза, ритмично так (тук-тук-тук), без пробелов, забыть надоевший шифр, и стукнуть ещё дважды. Дальше — провал.

Вы говорите: обморок и усталость, можно остаться на пару дней, но я почему-то не верю. К Вам ведь не попадают просто так, чувствую это, знаю, интуиция у меня неплохая (без неё не выживают, мы же как звери почти). Значит, всё это не взаправду. И я сейчас — в том числе. Потому что иначе я бы делал своё, а не говорил. Иначе бы — смерть. Это, знаете, почти правило, негласное, нерушимое: не жди, пока на тебя, пригретого, нападут. А слова оставь до конца времён.

Как вышел я ещё живой... Или живой уже не я? Всё к лучшему, думаете?

Пускай оно будет так. Спасибо за Ваш приют. Но мне, кажется, пора. Тени, вон, копошатся из-под двери, так хочется к ним пойти...

И я иду.

* * *

— Командир констатировал.
— Отчего?
— Непонятно. Просто не проснулся. Ни болезни, ни ран, ни химии не нашли. Лежал, оглобля, улыбался и не дышал.
— Бл... А ведь какой стрелок!
— Да, хорош. Из местных. Тут его родина малая должна быть неподалёку. Километров десять не дошли.
— И хорошо. Не на что там смотреть. Разнесло к чертям... И ведь промазали. По другому объекту целили.

Замолчали. Закурили. Смолкли в сумерках птицы. А дождь продолжал перемалывать грязь. 

__________________________
Под песню Мельница - Война