Любовь и вороны

В-пятых.
«Саша, я тебя так люблю! Не приезжай больше!» – написано на стене дома в городе, где я живу. В своё время эта идея была сформулирована мною немного по-другому: «Ты лучше всех. Это плохо».
Любовь – это вообще всегда плохо и всегда хорошо настолько же, насколько плохо, потому что как раз это и есть та самая палка, которая о двух концах, – крайняя эмоциональность. И чем выше эмоциональный заряд человека, тем больше его раскачивает, как маяк, из стороны в сторону – от абсолютной положительности к абсолютной отрицательности и обратно, однако тем в большей степени человек и является человеком. Тем более яркую человеческую жизнь он проживает. Может быть, даже счастливую, но счастье, как известно, вещь жидкая и непонятная.
И это как раз то, что для каждого из нас лучше, потому что все мечтают о любви, причём о любви взаимной и стабильной, о такой, которая потом становится чем-то самим собой разумеющимся, привычным, обыденным, есть – и ладно, особенно для мужчин, затем же происходит то, о чём поэт сказал: «Любовная лодка разбилась о быт», – и все начинают жаловаться, что скучно… Другое дело любовь – как вспышка, яркая, ослепительная, всепоглощающая, когда даже времени подумать жизнь не даёт, и ты уже всё – вляпался. Как Джонни Депп: ему-то точно в последней любви скучно не было. Только к чёрту, наверное, такую джоннидепповскую любовь… Не каждый её вынести сможет. Я бы выбросила на помойку. Но женщины они да, немного такие… Римляне вообще считали, что у женщины несколько душ, но среди них нет ни одной разумной.
Когда я училась на первом курсе аспирантуры, мне было очень тоскливо: редкие странные лекции, такие же странные преподаватели, сам ты никому не нужен, – и я пошла работать на завод. Устроилась помощником начальника авиационного отряда и проработала там год, пока не сбежала.
Насмотрелась я там, среди людей, разного, но знаю наверняка, что это ещё не было реальной грязью человеческой – так, коврик перед дверью, ноги лишь вытереть.
Всего в отряде было двадцать семь человек – стюардесса, два экономиста, обе женщины – одна молодая, другая постарше, все деньги измерявшая в килограммах яблок, два первых пилота, два вторых, техники, кто-то ещё из самолётных, начальник, кадровик и я. Кадровику было лет семьдесят, в прошлом он тоже летал, но давно уже оставил это дело по возрастной причине. Мы часто оставались с ним одни, когда два наших самолёта куда-нибудь улетали, и он вёл забавные со мной разговоры.
– Подписали? – спрашивал он после моего возвращения от большого – генерального – директора.
– Нет.
– А всё, знаешь, почему?
– Почему? – ворчала я.
– Потому что знать надо, где полизать, а где полаять. А ты не знаешь.
Я слушала его, что-то впитывала, над чем-то посмеивалась – изучала человеческую природу по его рассказам, а то до этого я её только по классической литературе знала, отчего понимание жизни у меня сложилось непростое, с примесью психологии, религии и философии, а по его рассказам всё оказывалось простым – поверхностным и примитивным, ибо люди, причастные к обычной жизни, классическую литературу не читают и, как это так – жить, глубоко чувствуя жизнь, не знают. К слову сказать, ни лизать, ни лаять я не научилась до сих пор, зато научилась работать как проклятая и впахивать по-лошадиному – по-видимому, это то, что или соответствует, или не соответствует природе человека, то есть имеемо, а не приобретаемо. Но, опять-таки же возвращаясь к генетикам, повторю их, сказав, что не может актуализироваться то, что изначально не заложено. Так что… Люди не меняются.
Однажды мы тоскливо сидели в офисе, уже который день вдвоём, и я мечтала свалить домой, потому что работы нет и всё равно никто не придёт, а он хотел пообщаться.
– Эх…
– Что? – я уже знала, что это «эх» у него надолго.
– Невесёлая это штука – жизнь…
– Что так?
– Да вот, сижу, думаю… Знаешь о чём?
Я было открыла рот, но поняла, что ему не нужен был мой ответ: он будто вёл беседу с отражением в зеркале – видимость образа человеческого замещала ему реального собеседника. Да и не нужен был ему собеседник вовсе, ему нужен был слушатель.
– Женился я рано. Жена тоненькая такая была – девочка просто. Потом родила двух дочерей, её разнесло. И что-то стало уже не так… А потом понесло меня …
– Любви захотелось?
– Любви ли? Да нет, не скажу… Но да, всё искал чего-то. Особенного чего-то хотел.
– Особенного? Это как?
– Да вот… Всё искал, у кого поперёк.
Я поморщилась. Я так-то могу поболтать с людьми, но большей частью о том, что на душе, а вот эти мужские подробности знания тел женских я выслушивать не любитель. Всякие там груди, бёдра – это, извините, не ко мне. Я всё больше тяготею к лодыжкам, лопаткам да ключицам. Формой губ иногда интересуюсь. Горбинки на носу – это тоже вполне романтично.
– И что, нашли?
– Нет… Оказывается, у всех вдоль, – он молчит, уставившись пустыми глазами в стол.
Я усмехаюсь:
– И до чего догулялись?
– До второй жены. С первой когда развёлся, женился второй раз, взял бабу молодую, бойкую, задорную. Гулящую, как оказалось…
– Логично…
Мне есть что сказать ещё, но я молчу – старость уважаю…
– Вот ты сейчас домой пойдёшь, готовить, поди, что-нибудь будешь. Да? Мужа голубить.
– Пойду, буду. А вы что, не домой?
– Тоже домой. Трусы женины стирать после любовника.
Хорошо иногда жизнь мстит, лучше, чем мы можем придумать – это я уже давно подметила, потому сама и не мщу: жизнь это делает за меня и делает это весьма виртуозно. И вообще, есть у меня такое жизненное правило: каждый человек имеет право облажаться. Б;льшая часть людей этим правом пользуется. Ну и отваливается, как результат, от меня сама собой, даже скандалить не приходится: раз – и, слава богу, нет уже человека. Можно дальше жить.
В-четвёртых.
О любви как таковой писать сложно, но делать это всё равно надо, потому что, так или иначе, это состояние жизни, и если не кого-нибудь, то что-нибудь каждый из нас здесь, раз уж нас сюда заслали, любит. Это как не чай с сахаром или без сахара, а как чай с чаем: если нет чая, то нет и чая. Человек, перестающий любить, за эту жизнь не цепляется – она ему ни к чему больше. Самое время – отдавать. Жизнь, так-то, вообще сама по себе постоянный поиск причин продолжать жить, и любовь является одной из этих причин.
Вот я и хочу хотя бы две строчки черкнуть о ней.
Все читают о любви, и даже если кому-то кажется, что он-то вот точно нет, не читает, то это только кажется. Вообще все романы пишутся о том, что людям непонятно, на что у них разные взгляды, что невозможно потрогать, пощупать, полизать. Судьба, любовь, надежда, дружба, вера, предательство, жизнь, смерть, в конце концов, – всё это главные герои романов. О понятном никто не пишет. Напишите роман о столе, и его никто не будет читать.
В-третьих.
Перефразировав Гарсиа Маркеса, скажу, что человек счастлив тогда, когда не знает, насколько он всё-таки несчастен. Правда, писатель это сказал о советских людях, после того как посетил Советский Союз, но то же самое без зазрения совести можно сказать и о тех, кто пребывает в любви.
А между тем природа любви ясна, как божий день, и потому недоказуема – всяк чувствует её по-своему.
Но это если говорить конкретно о любви. Есть, однако, ещё физиология, и здесь всякая любовь смешивается с тем, что к ней отношение, конечно же, имеет, но не прямое. Это как если говорить о вере и церкви – вещи пересекающиеся, но не совпадающие.
Физиология унижает человеческое достоинство – эту идею я пытаюсь осмыслить уже около тридцати лет. В обществе это принято называть полигамностью.
Когда я была совсем категорична, один с заплечным любовным опытом мужчина – мой друг, ничего лишнего – спросил меня:
– Знаешь, в чём разница между сексом с любимой женщиной и с нелюбимой?
– В чём?
– С нелюбимой – это как посрать сходить.
Меня, рафинированную, это тогда сильно контузило. Я поняла, что заниматься любовью и заниматься сексом – это, как говорят русские люди, «две большие разницы». И вообще, как сказала героиня фильма «Отпуск по обмену»: «Секс многое осложняет. И даже когда его нет, это тоже многое осложняет».
Не помню, чтобы мы когда-либо ещё вели с ним разговоры на эту тему, но, думаю, больше и не надо было – и так всё понятно: человек не может быть привязан пространственно-временными обязательствами к одному унитазу. А к человеку может, и для этой эмоциональной привязанности люди во всех языках придумали слово «любовь». Действие же любви называют глаголом «любить». В некоторых языках, в отличие от русского, их может быть несколько. В древнегреческом их было четыре: ;;;;, ;;;;;;, ;;;;;;;;, ;;;;;;, два из них – ;;;;;; и ;;;;;; – употреблены в Ветхом Завете. Четыре их и в современном греческом языке, и в испанском.
Как утверждают знающие люди, ;;;; – это любить чувственно, иногда недостойно, когда речь идёт о супружеской измене или когда всё содержание чувства сводится к физическому акту, любить страстно; близко к глаголу «желать». ;;;;;; – это иметь внутреннюю склонность к человеку, а в случаях, где не допускается непристойность, чувственно любить. По Аристотелю, это любить людей в отношениях, притом ради и из-за них самих. Это, скорее, общность, нежели личное отношение. Этим глаголом любят друзей, партию и государство. Им дурной человек любит дурного, а хороший – хорошего. ;;;;;;;; означает любить не страстно, а спокойно, постоянно, непрерывно, осознавая любовь как привязанность и обретение душевного мира. Такова любовь к родителям, жене или мужу, к детям, к людям вообще, а затем к вождю, царю и отечеству. Это действие, выражающее родовую связь, не расторгаемую даже злом. ;;;;;; – это любить рассудочно и оценочно. Это слабейшее действие любви, близкое к «ценить». Это любить не от сердца, а по причине.
Русские же любят всё одним глаголом, и поэтому, как это – любить по-разному, им не всегда понятно. Если следовать древнегреческой логике, получается, что жить с мужем из-за денег – это тоже любить, только последним глаголом. У нас же – это не любить вовсе. Вот такая она разная, эта любовь…
Во-вторых.
Все курсы социологии начинаются с объяснения того, что человек – это биосоциальное существо. Одна его часть – животная, другая – человеческая, и ничего с этим поделать нельзя. Невозможно отказаться от сна, еды, секса… Биологическая природа инстинктирует нас, не даёт нам оторваться от нашего прошлого животного состояния. Но человеческая природа человека делает это всё приемлемым для создания возможности совместного проживания людей для того, чтобы голые, неприспособленные к дикой жизни животные без когтей и шерсти, не умеющие ни высоко прыгать, ни быстро бегать, могли всё-таки выжить.
Так вот, никто приемлемый не ест, сидя на земле на улице, никто не испражняется там, где ходят люди, никто не занимается сексом, устроившись на дороге. Это удел собак, реже – кошек. Тому, вероятно, есть основания. Приемлемость – это то, что не позволяет нам убивать друг друга в обычной жизни, поэтому девиантное поведение в основном подвергается осуждению и остракизму. Конечно, можно простить известному советскому музыканту Араму Хачатуряну, приехавшему к в гости к Сальвадору Дали и помочившемуся в антикварную вазу, его выходку: он в то время был известнее Сальвадора. Но простить можно только потому, что это Хачатурян и это Дали. Вот так.
Кроме того, нам важно, с кем и что мы делаем, и поэтому этого кого-то выбираем сами – в работе, в дружбе, в любви, во всём. Представьте себе, что вы сидите четвёртым человеком за столиком в кафе в незнакомой вам компании, которая что-то бурно обсуждает, а вы вообще не у дел. Не сильно комфортно.
Физиология гонит человека справлять нужду, и иногда его приспичивает так, что терпеть дальше некуда. И тогда всё происходит по собачьему обычаю.
Мы с детства учим детей преодолевать в себе животное и приобретать человеческое – не красть, не убивать, не шаркать ногами, не писать в штаны... Вообще многому учим – отличать, например, хорошее от плохого, человеческое от животного, потому что убить – это тоже животность, и вырастает она из всё того же отсутствия контроля над своей биологической природой. Физиология довлеет над примитивами, потому что она приносит им удовольствие – иного удовольствия они не знают, и поэтому неразборчивость называют полигамностью, подменяя понятия, выворачивая плохое наизнанку и думая, что нутро плохого – это хорошее.
И всё же физиология нужна. Конечно же, в основе своей всем людям хочется заниматься сексом с тем человеком, которого они любят или, как минимум, который им нравится. Но, если бы мы выключили в человеке его физиологию, тогда бы все мужчины любили одну женщину – самую красивую и привлекательную, остальные же женщины остались бы не у дел, жили бы долго, не факт, что счастливо, но жили бы, в отличие от той красавицы, которую мужчины, не поделив, убили бы. Где-то, кажется, об этом было написано. А, вспомнила, это про Настасью Филипповну, и про Кармен, и про Эсмеральду...
В общем, театр на словах, бордель в мыслях.
Жить с гулящим мужчиной можно, если смотреть на него как на собаку: раз уж завела, то не выбрасывать же – это проза мышления.
От любви многих и часто трясёт, не меня одну, но вот потрясает редко что. В станице, где жили отцовские родственники, была одна пара. Они были женаты и бездетны. Всё время ходили вдвоём, всегда под ручку, как городские. Поговаривали, что они и были городскими, просто по какой-то причине переехавшими в станицу. Она не работала, занималась собой и на фоне станичных женщин лоснилась и была красива другой, не станичной красотой. Он каждый день уезжал в город по рабочим делам, каждый вечер приезжал обратно, и они выходили гулять. Однажды она пропала. Несколько дней милиция вычёсывала кладбище и лес вокруг, но нашли её рыбаки – вытащили сетью распухшее тело. Я видела, как он, опознавая жену, носком ботинка мерзостно повернул её мёртвую голову. Так, наверное, закончились его чувства. А со стороны леса, точно резаные, орали вор;ны. Вот такая любовь. И такие вор;ны.
Во-первых.
Любовь – это явление социальное: животные так не умеют. Многость – это тоже явление социальное: и многие животные склонные к этому. Стая, стадо, отара, рой, свара, косяк, гурт, табун, толпа, ватага – в языке много слов, описывающих варианты многости. Когда человек попадает в неё, он становится её неотделимой частью и он боится быть ею отвергнутым. Мужчин это заставляет искать случайных женщин, как будто чья-то очередная промежность впишет его в великие анналы истории. Женщин это несёт вступать в ненужный брак. Необходимость чувствовать себя социально востребованным – ещё один косяк социальной жизни людского сообщества наряду с политикой.
Есть, конечно, ещё вариант – деньги. Одна знакомая моих знакомых послала мужа в Чечню, чтобы купить себе норковую шубу. И третьего ребенка тоже родила ради субсидий. Мужа убили. Сына, того самого, последнего, через семнадцать лет тоже убили. Но шубу она купила, и субсидии получала. Счастливая женщина.
Как-то в нулевых я прочитала занимательную статью о том, какие женщины самые сексуальные. Там, в частности, было написано, что самый сексуальный запах у бухгалтеров – от них возбуждающе пахнет деньгами. На последнем месте были учёные, потому что у них всегда мятая постель и пыльно под кроватью.
В-нулевых.
Любовь есть. Она есть, пока мы живы. Вместе с нами умирает и она. И в момент каждой человеческой смерти мир теряет свои основания, поэтому нам сложно поверить в любовь. И поэтому нам сложно ощущать добро. Об этом писал Сенкевич, он утверждал, что Нерон стал злым, когда перестал любить. И всё потерял.
Мне вообще иногда начинает казаться, что этот мир вечен, потому что я столько раз умирала, а он продолжает существовать.