Меня зовут мзунгу

 

Демина Анна Владимировна (1980 г.р.) – кандидат медицинских наук, врач-инфекционист, учёный вирусолог, писатель. Автор более 50 научных публикаций. Родилась в г. Новосибирске, Россия. Детство провела в Беларуси. Окончила Новосибирский Медицинский Университет. Поступила в аспирантуру на базе ФГУН Государственный Центр Вирусологии и Биотехнологии «Вектор» в г. Кольцово, Новосибирская область. Исследования по теме диссертации проводила в г. Стокгольм, Швеция, на базе Шведского института по контролю над инфекционными заболеваниями. Защитила кандидатскую диссертацию в 2012 году. Пост-докторат проходила в Университете им. Давида Бен-Гуриона в Негеве, г. Беер-Шева, Израиль. За время своей профессиональной деятельности работала в Уганде, Африке, где был написан первый рассказ «Меня зовут Мзунгу». В дальнейшем появились новые рассказы, которые вошли в состав книги.
Жанр – нон-фикшн, автобиография, мемуары, где увлекательно описаны истории из жизни и профессиональной деятельности врача-инфекциониста.


АННА ДЕМИНА




МЕНЯ ЗОВУТ МЗУНГУ
Записки инфекциониста





РАССКАЗЫ

2022


ПРОЛОГ
Самолёт приземлился в международном аэропорту Даллес в Вашингтоне. Я прошла паспортный контроль, получила багаж и вышла в зал ожидания. Над головами встречающих возвышалась табличка с моим именем. Это было неожиданно, но приятно, и в духе Дэйва. Конечно, я бы узнала и увидела его даже без этой таблички. Он был такой высокий, что всегда возвышался над людьми, и такой статный, что нельзя было не обратить на него внимание. Думаю, он просто хотел меня развеселить при встрече или сымитировать официальный приём. Дэвид Франц был армейским полковником в отставке и директором Медицинского научно-исследовательского института инфекционных болезней армии США.
История нашего знакомства была логичной для наших профессий. Однажды Дэвид приехал в Россию с лекцией по особо опасным инфекциям для Новосибирского Государственного Университета. В тот день мой научный руководитель, Нетёсов Сергей Викторович, попросил меня переводить его лекцию на русский язык, так как в ней было много специфических терминов, которые обычный переводчик мог не знать.
После лекции мы отправились в научный музей, и я осталась в роли переводчика. Мы сели с Дэйвом на соседние сиденья в автобусе и завели разговор. Вот в тот момент и завязалась наша дружба. Это мы ещё не раз будем с Дэйвом вспоминать и назовём «кармическим днём».
Мы обменялись контактами и, после возвращения Дэвида в Америку, начали переписку. У нас даже появилась замечательная традиция – "письма по четвергам". Дело в том, что я работала врачом в центральной клинике города, и ездить туда было проще на метро, чем на машине, дабы избегать пробок. Каждый четверг в поездке я писала Дэйву о своих пациентах, о делах, о новостях, а он мне писал про свою жизнь.
Позже мы познакомили мою дочку Софию с его внучкой Анной, эту девочку из Китая удочерила семья старшего сына Дэвида. Ещё Мэт и его жена Амелия усыновили русского мальчика Колю, а потом у них родился свой ребёнок. Так они стали счастливой семьёй с тремя детьми. Выяснилось, что один из сыновей Дэйва родился в один день со мной, поэтому профессор всегда вовремя поздравлял меня с Днём рождения. Конечно, мы созванивались видеозвонками, и по видеосвязи познакомились с его прекрасной женой Пэт.
Пэт – красивая женщина, такая тонкая и такая сильная духом. Она всегда светилась улыбкой при встрече. Пэт преподавала музыку детям. И потрясающе готовила. Думаю, за каждым успешным мужчиной стоит вот такая женщина.
В мае 2017 меня пригласили с докладом на конференцию в Америку, в Вашингтон. Дэвид Франц жил недалеко от этого места, и я специально приехала на пару дней раньше, чтобы погостить у них с Пэт.
После весёлой встречи в аэропорту мы направились к машине, где нас ждала его супруга. Мы ехали по живописной дороге, мимо одноэтажных особняков, как в голливудских фильмах. Дом Дэвида находился рядом с озером и зелёным лугом, в тихом месте, самом подходящем для отдыха. Сам дом был построен в стиле кантри, с деревянными перекрытиями и большим деревянным столом в гостиной. Несколько спален было обставлено в винтажном стиле, со множеством декоративных подушек на больших кроватях. И, вместо того чтобы устроиться отдыхать, я принялась фотографировать комнаты, так хотелось показать их моей семье.
Дэйв ждал меня на кухне, разогревая еду, заранее приготовленную супругой. Она также испекла для нас свои знаменитые «Брауни» – типичные американские шоколадные пирожные. Политые взбитыми сливками, они были подобны самому большому искушению, и какую бы диету я не соблюдала, от «Брауни» отказаться не могла.
Вечер стал таким уютным и располагающим к беседам, что мы много часов, не прекращая, рассказывали друг другу истории из своей жизни. Мы вспоминали, как Дэйв изменил одним мигом мою судьбу.
И тут Дэвид воскликнул: «Анна, напиши книгу из всех твоих историй! Это нужно печатать!».
– Кто, я? Книгу? – рассмеялась я в ответ.
– Обещай мне, что напишешь! – не сдавался он.
Я продолжала пить свой зелёный чай с «Брауни», улыбаясь в ответ. Я ещё не знала, что напишу эту книгу: как решила стать врачом-инфекционистом, а потом – учёным-вирусологом. Напишу, как работала в Швеции, в Африке и в Израиле. Я не знала, что перееду из Израиля в Испанию. Никто ещё не представляет, что в мире случится пандемия Коронавируса Covid-19, и как она повлияет на многие судьбы. Врачи начнут консультировать по телефону и видеозвонку. А вирусологи станут известными людьми.
Я сидела в особнячке в Америке ночью на кухне в гостях у Дэвида Франца и не догадывалась, что эта ночь станет такой решающей.
Дэйв, я посвящаю эту книгу тебе, я очень хочу, чтобы ты её прочитал на английском языке. И мне ещё предстоит много работы, чтобы опубликовать её. Но эта книга действительно появилась на свет благодаря твоему восклицанию!!!
















I. СОКРОВИЩА СТАРОГО ДОКТОРА
Тайное рано или поздно становится явным.
Сократ
Детство я провела на юге Беларуси в городе Гомеле у бабушек и дедушки со стороны мамы. Большую часть времени я была с моей прабабушкой Кольцовой Надеждой Александровной, которая стала для меня няней. Она была врачом-инфекционистом и работала врачом ещё во время второй мировой войны. Прабабушка лечила такие заболевания, которые в современном мире считаются почти забытыми: брюшной и сыпной тиф, холеру, малярию.
Она происходила из купеческой семьи. Родилась в Москве, но вскоре семья переехала в Сибирь. Её отец приехал из Москвы в Томск для открытия оптово-розничных чайных магазинов знаменитых купцов Губкина и Кузнецова. В Томске на улице Загорной стоял их красивый деревянный дом, не сохранившийся до настоящего времени. Образование она получила в Томском медицинском университете. Вышла замуж за поручика Белой Гвардии Колчака Григория Кольцова, который был до этого семинаристом и прекрасно пел. Его постигла страшная участь того времени: он был объявлен врагом народа, арестован и расстрелян. После гражданской войны и потери мужа Надежда Александровна с сыном переехала в Новосибирск.
Перипетии жизни сделали её сильной женщиной. Она также руководила инфекционной больницей, когда к ним поступали эвакуированные во время войны люди, пленные немцы или японцы. Всё это происходило в условиях эпидемии туберкулёза, вспышках дизентерии и множества других инфекций на фоне разрухи, голода и холода в Сибири.
Помню её крепкую руку, которой она больно сжимала мою ладонь, когда мы шли по улице. Помню её лекарственные сиропы. Помню, как много книг она мне читала, а я в это время заплетала косички на бахроме её ковра, который висел на стене по старой традиции. С ней всегда было спокойно. Даже не могу сказать, почему я вела себя тихо и послушно, серьёзно и вдумчиво. Она была для меня символом выдержанности, мудрости и ума.
В бабушкиной спальне стоял большой платяной шкаф, двери которого закрывались на ключи. Ключ от главной двери всегда был спрятан. Её открывали по особым случаям. На одной из полок в шкафу стоял металлический сундук. Взрослые шёпотом говорили, что мне нельзя его трогать. Открывать его можно было только им. Видимо там хранились сокровища. Так, по крайней мере, я думала, когда мне было 5 лет.
Однажды я договорилась с дедушкой, чтобы он показал мне, что лежит в шкафу и объяснил, почему это нельзя трогать именно мне. Он взял ключ в руку, заговорщицки посмотрел на меня, подмигнул, приложил указательный палец к губам. Мы тихонько зашли в прабабушкину спальню. Это было так волнующе, как будто мы зашли в гробницу Фараона, и собирались открыть главный тайник. Ключ щёлкнул в замке, дверь заскрипела, и перед нами засиял «сундук с сокровищами».
Дедушка осторожно достал его и поставил передо мной. Он щёлкнул двумя замками и открыл крышку. Это был металлический бикс для стерилизации медицинских инструментов: внутри лежали многоразовые стеклянные шприцы, многоразовые иглы, хирургические ножницы с загнутыми вверх концами, скальпель, металлическая лопатка для осмотра горла.
«Какие бесценные вещи», – думала я и в тот момент хотела обладать именно этим набором. Это было действительно сильным впечатлением детства.
С наступлением эры одноразовых медицинских инструментов мне всё-таки подарили этот бокс. Надо сказать, что все игрушки тут же стали пациентами. Каждая кукла и каждый плюшевый мишка получили по уколу. Далее в ход пошёл скальпель. Игрушки были исследованы на наличие внутренних органов. Вообще первой моей мечтой было стать хирургом. Собственно поэтому я практиковалась.
Даже в институте я устроилась работать медицинской сестрой в хирургическое отделение 1-й больницы скорой помощи, для того, чтобы иметь самую интенсивную практику. Это были лихие бандитские девяностые в России. «Скорые» привозили нам избитых, пострадавших в авариях на дорогах, порезанных ножами, битыми бутылками, раненых огнестрельным оружием; разорванное, оторванное и кровавое. И конечно грыжи, аппендициты, язвы, кишечную непроходимость и другие заболевания, требующие срочного оперативного вмешательства. Лучшее место для хирургической практики и воспитания бесстрашия.
Сокровища старого доктора повлияли на мой выбор стать врачом. Возможно, окончательное влияние всё-таки шло от самой прабабушки, потому что я выбрала специальность инфекциониста вместо хирургии. И продолжила семейную традицию. А заодно стала обладателем одной из самых редких профессий в мире.
















II. ЧЕРНОБЫЛЬ. НЕЭВАКУИРОВАННЫЕ ЖИТЕЛИ

Затрубил третий ангел.
И большая звезда, как огонь факела,
слетела с неба и упала на третью часть
рек и водных источников.
Называется эта звезда — Полынь.
Треть всей воды сделалась как полынь,
и много людей умерло от этой
воды — такой она была горькой.
Апокалипсис, 8 глава, cтих 10-11

Я расскажу эту историю глазами шестилетней девочки, которая жила в Гомеле, Беларуси в 130 км от Припяти, где располагалась Чернобыльская АЭС. Чернобыль – в переводе с украинского «Полынь».
Обрывки воспоминаний, которые должны остаться на бумаге для будущих поколений, как это было.
26 апреля 1986 года мы с другими детьми гуляли на улице во дворе нашего многоэтажного дома. Дул мерзкий ветер, казалось, что он с песком, а песок пронизывает тебя насквозь. Это был странный ветер, иначе бы я его не запомнила. Помню ещё, что мне хотелось домой, чтобы укрыться от него.
В следующие дни взрослые начали странно себя вести. Мне дали выпить красного вина, заставили съесть банку морской капусты и полстакана грецких орехов. Может быть я бы и про это забыла, но с того дня каждый день всё лето мне давали какой-то из этих продуктов. Кстати, теперь я не пью красное вино и не ем морскую капусту.
На даче у нас появился интереснейший прибор – "Дозиметр". Дача была в чудном районе с сосновыми лесами, мхами, грибами. В 5 км от небольшого городка Ветка.
Всех жителей Ветки эвакуировали в конце апреля 1986 года, город стал похож на призрак: пустые дома, закрытые магазины, тишина и пустота. Так выглядит и Припять сейчас. Но тогда мы ездили на велосипедах посмотреть на это зрелище, как на экскурсию. Мы залезали в брошенные сады, чтобы поесть яблок и, кто б их мыл, протирали об майку – и в рот.
Как много мы не понимали. Вокруг нас лежали осадки йода-131 и цезия-137. Эпицентр был именно в этом городе. До сих пор там лежит цезий-137.
Единственное, что мы запомнили, что в лес ходить нельзя. Потому что дозиметр трещал зловеще ещё в нескольких метрах от него. Лес был запрещённым местом всё моё детство – с 6 до 18 лет. Никогда я не заходила в лес, даже не подходила близко. Я не знала вкуса грибов, потому что они были запрещены к употреблению и до сих пор содержат радиоактивные вещества там. Я не умею искать и собирать грибы. Я не ориентируюсь в лесу и могу легко заблудиться. Лес – вечный очаг радиации, потому что в этой экосистеме она плохо выводится.
Дозиметром мы проверяли все корнеплоды, овощи и ягоды на даче. Когда он трещал, то овощи варились в трёх водах: закипело – сливалось, закипело – сливалось и т.д. Всё мылось и перемывалось, пока дозиметр не успокаивался.
У нас выросла странная клубника: самые большие и нелепой формы ягоды отдавались мне, как ребёнку. А ведь это были ягоды-мутанты: сросшиеся или гигантских размеров. Я действительно думала, что нормальная клубника – размером с ладонь, этак 10 см. Чаще всего у нас вырастало что-то гигантское и аномальной формы. А мы дивились и ели это.
Йод-131 быстро стал замещать обычный йод в щитовидной железе людей, и начались патологии вплоть до рака щитовидной железы. Всем нужно было принимать нормальный йод для замещения. Йод также препятствовал накоплению в организме цезия и стронция.
Красное вино не «выводило» радиацию, но являлось мощным антиоксидантом. То есть подавляло действие свободных радикалов и тормозило окислительные процессы в организме, которые запускаются, в том числе радиацией. В этом смысле его можно считать хорошим профилактическим средством.
Употребление 5 грецких орехов в день защищало от повышенной радиации. Грецкие орехи повышали устойчивость к рентгеновским лучам высокого напряжения.
Цезий-137. Самое неприятное в этом радиоизотопе – это его период полураспада – 30,17 года. Самое приятное – он тут же образует соединения с кислородом, все его соединения легко растворимы и смываются водой. Но он способен накапливаться в тканях человека. Быстро всасывается в кровь, разносится по всему телу, позже может концентрироваться в нижнем отделе. Цезий-137 повышает артериальное давление (сужает сосуды) и вызывает саркому.
В Беларуси многие наши знакомые скончались от каких-то форм рака, и моя прабабушка-инфекционист умерла в тот же год. Позже мой дедушка заболеет раком, а ведь он постоянно жил рядом с Веткой. А его жена, моя бабушка всю жизнь имела проблемы со щитовидной железой. У большинства молодых девушек случались выкидыши или мертворождения. И таких трагедий в моём окружении много.
Животные рождались с патологиями и быстро погибали. Говорят, пауки перестали плести симметричные паутины, и у них получалось нечто странное.
Я ценю всё, что сделали для меня взрослые. Запрет на лес, промывка продуктов, орехи, морская капуста и красное вино. А сколько они и не смогли проконтролировать! Сколько мы открываем только сейчас, спустя почти 40 лет. И теперь дети учат в школе механизм аварии, способ остановки ядерного реактора и причины ошибки в управлении АЭС.
Мой ребёнок знает во много раз больше об этом, чем я в её возрасте.
Как жаль, что мы оставляем им и нашим потомкам эту проблему. Им ещё предстоит сделать новый саркофаг и думать над безопасной энергией.
Чернобыль – трагический урок человечеству.




III. ЦЫГАНСКИЙ ТАБОР

Ай, ромалэ, ай, чавалэ!
Ай, ромалэ, ай, чавалэ!

Ай, цыгане, ай, ребята.
Ай, цыгане, ай, ребята.

Цыганская народная песня

Грозой нашего района был цыганский табор, через который нужно было незаметно пройти на местный рынок. Вопросы «как пройти в детскую поликлинику?» или «который сейчас час?», оставляли ответчика без денег и в состоянии гипноза до конца дня.

Цыганки были профессионалами своего дела, и ещё они были настолько традиционными, что им не хватало только медведя для полного антуража. Платки на головах, чёрные длинные косы, золотые зубы, длинные многослойные юбки, шали, гипноз и гадание по руке, «предсказание твоей судьбы за 5 мин», «полная диагностика вашего здоровья за 3 минуты».

В этот злополучный день 18 марта у меня был День рождения. Кажется, мне исполнялось 11 лет. Мама дала мне 100 руб. на покупку продуктов и отправила на рынок и в магазин. Сто рублей десятирублёвыми купюрами были свёрнуты в трубочку и аккуратно заложены в варежку на резиночке. Да, март в Сибири был такой же суровый, как и вся зима.

Я шла по «опасной» дорожке, крепко сжимая пачку десятирублёвок. И конечно, цыганка уже поджидала свою добычу за углом. Она просто спросила: «Который час?». И не могла не заметить, что рука с часами не сгибается в варежке. В благодарность за мой ответ она сказала, что видит на мне порчу и болезнь, что не могло не огорчить меня прямо в мой День рождения. Она уверенно предложила мне немедленно удалить это. Очень быстро цыганка рванула три волосинки из моей чёлки и начала что-то шептать на них.

Я внимательно смотрела, как меня "исцеляют". В заключение ритуала цыганка предложила мне завернуть волосы в любую бумажную купюру и закопать в полуоттаевшей земле. Хмм. Мелких купюр у меня не было, а доставать десятирублёвую бумажку из скрученной пачки было явно сложно. Я мешкала.

Но нас начали окружать другие цыганки: разноцветный табор с улюлюканьем, с шумом и гамом, что явно ввело меня в ступор.

Цыганка быстро протянула руку к моей варежке. В этот момент что-то произошло, и я осознала, что варежка болтается на резиночке, а денег в моей ладони нет. Никаких. Денег не было и в руках цыганки. Она подула на свои пустые ладони, как хороший фокусник. Помахала кистями в воздухе, как бы разгоняя "сглаз и порчу" и объявила, что теперь я совершенно здорова.

Я стояла в полном шоке, ощущая себя добровольцем в цирке, которого фокусник вытащил из зала. И в это же время ясно осознавала, что теперь ни салатов, ни лимонадов, ни торта с вишенкой на моём праздничном столе не будет.

Цыганский табор исчез в пространстве, как будто его и не было. Я стояла одна на улице. Как?

Всё, это был конец моему празднику. Оставалось два выхода: идти домой и признаваться маме или...

...Идти в милицию! Где же у нас милиция?

Рядом находилась станция метро "Площадь Карла Маркса". И в ней было локальное отделение милиции. Я побежала туда со слезами и криками: «Помогите, меня ограбили!»

Высокий милиционер (как дядя Стёпа) взял меня за руку и спросил, кто это сделал? Я описала цыганский табор у входа в метро. Тот понимающе нахмурился, вызвал напарника, и они вдвоём пошли наверх. Там они поймали самую старую цыганку из всего табора. От чего я ещё больше расстроилась, ведь не она же меня грабила. Я даже пыталась сказать милиционерам, что это не та. Потому что мне казалось, что наказывать нужно виновных, а не самых старых, которые не могут быстро убежать от сотрудников милиции.

Но милиционеры были профессионалами. Они знали, кого ловить. Нас отвели в комнату за решётку и заперли дверь. Начался допрос старой цыганки.
– Доставай деньги, – предложили ей по-хорошему. Но цыганка утверждала, что у неё ничего нет.
– Послушай, ну не будем же мы задирать твои юбки, давай сама! – тут я с удивлением узнала, что юбки у цыганок многослойные.

Добрый и плохой милиционеры по очереди то уговаривали, то угрожали старой смотрительнице табора.

Я сидела на деревянной лавочке напротив и смотрела на это всё, как будто шло второе действие циркового представления.

Наконец, цыганка сдалась и начала поднимать один подол за другим. Самая последняя юбка имела большой карман, из которого милиционер стал доставать деньги и выкладывать на стол передо мной. Мятые денежные купюры разного достоинства, мои скрученные десятки – полный подол дневного заработка цыганского табора лежал теперь на столе.

– Твои деньги? – спросил милиционер.
– Мои, – ответила я. Я счастливо смотрела на свою трубочку из купюр. И ничего больше не имела в виду.
– Забирай всё, – скомандовал милиционер.
– Всё!? Всё-всё? – я не верила в происходящее. Но милиционер уже складывал деньги в большую пачку, которую протянул мне.
– Это всё мне? – удивлённо спросила я. Милиционер раздражённо хмыкнул и сказал: «Марш домой, некогда нам тут с вами возиться, и больше с цыганами не связывайся!» Я расписалась в каком-то документе, взяла купюры и засунула их в карман.

Старая цыганка смотрела на меня своим страшным сверкающим взглядом, а я смотрела на неё и медленно шла к выходу. Дуэль взглядами была похожа на телепатический диалог, где она обещала ещё встретить меня на улице, а я предупреждала, чтобы они больше не смели так делать, иначе это опять плохо закончится.
Я возвращалась домой, размышляя, а имела ли я право забирать всё? Хотя с другой стороны, это была как будто награда за то, что я не сдалась, не растерялась, не испугалась цыганской магии, смогла сама решить свою проблему, без помощи родителей. Сама привлекла милицию, сама расписалась в протоколе. В конце концов, я была уже на год взрослее!
Праздник в этот день был чудесным: с салатами, лимонадами, конфетами и тортом с вишенкой.
Грозой нашего района был цыганский табор у входа на рынок. Грозой цыганского табора была одна девочка 11 лет, и никто её никогда больше не трогал.

















IV. РАЙСКИЕ ПТИЧКИ

В каморке, что за актовым залом,
Репетировал школьный ансамбль
Вокально-инструментальный
Под названием "Молодость".
Ударник, ритм, соло и бас…
Песня «Вечная молодость», группа Чиж и Ко

Школа-гимназия №10, с углублённым изучением английского языка, была знаменита на весь город. Городские олимпиады по английскому всегда выигрывались учениками. Лучший тренер в городе по бегу воспитывал спортсменов, которые занимали призовые места на всех забегах. Самое же главное, что школа была источником творчества и самовыражения. Каждый выпуск славился своей рок-группой. Сначала нашими кумирами были «Горячие панки» и их рыжий барабанщик. На стенах, на заборах по пути в школу красовались их красные логины «Hot punks».
За ними появилась «Анатомия души» во главе с Ильёй Соколовым. По традиции мы называли её «Anatomy of soul», потому что они пели на английском. Сначала песни «Нирваны», потом свои собственные. Илья был ещё более харизматичным, более красивым и разбивал хрупкие сердца девчонок. Его рок-группа в итоге стала известной на всю Россию.
Я была на год младше Ильи, мы с ним вместе учились в школе, а после уроков вместе играли в одном театре. Могу признаться, что лавры Ильи не давали мне покоя, и я тоже хотела петь в рок-группе, но они не брали девочек.
Моя мечта реализовалась в начале учебного года в десятом классе, когда мы распределились по специальностям. В моём «медицинском» классе собрались девочки с музыкальным образованием. Ровно 5 творческих личностей, которые хотели создать женскую рок-группу. Это был наш ответ предыдущим группам с их мачизмом. Никаких споров между нами не было, и каждая из нас быстро решила, кем будет в группе. Так появились барабанщица, басистка, клавишница, соло-гитаристка и я стала солисткой.
Как у всех музыкантов у нас автоматически возникли псевдонимы: барабанщица была – «Степашка», басистка – «Беня», клавишница – «Хоботкова» или «Холодильник», соло-гитаристка – «Ермильчик», а я «Ушачкова» или «Ушачок». Всё это были производные от наших фамилий, совершенно натуральным образом возникшие в творческой среде.
Далее пошли перемены внешние. Наша соло-гитаристка покрасила волосы «Зелёнкой», басистка наплела нам столько фенечек, что у каждой из нас обе руки до локтя были ими увешаны. Я же решила проколоть ухо, и сделать это отличительной чертой своего стиля. По всем правилам это нужно было сделать в левом ухе и нечётное количество дырок. В целом места хватило только на пять. Но и этого было достаточно, чтобы «довести до инфаркта» моих родителей. Помню, как мама присела на стул, долго молчала, потом попросила время, чтобы подготовить папу. Поэтому я ещё пару недель ходила с распущенными волосами, закрывающими уши. Однако окончательная идея вставить в левое ухо пять английских булавок от большой до маленькой выдала меня. Зрелище было явно привлекающее внимание, все смотрели на моё ухо: кто с восхищением, кто с удивлением, а кто с ужасом. Но главная цель – выделяться – была однозначно достигнута. Далее появились рваные джинсы, множество металлических колец на пальцах и странные ботинки на больших подошвах.
Теперь нам нужно было название: шокирующее, противоречивое и вызывающее. Мы решили называться рок-группой «Беспредел», но чтобы это было ещё загадочнее, и чтобы только избранные понимали истинный смысл, название было переведено на английский – «Баундлес» (англ. Boundless). Не знаю, почему мы перевели именно так, ведь мы вкладывали смысл, как «произвол, беззаконие, своеволие», а получилось как-то более поэтично «безграничный, бескрайний». Не удивительно, что в нашей школе название всем понравилось, даже учителям.
С этого момента мы стали учиться играть на своих инструментах. Да, да, до этого ни одна из нас не умела ни барабанить, ни играть на гитаре. Мы все учились в музыкальных школах в классах фортепиано. Одна только клавишница в совершенстве владела своим инструментом. Несмотря на то, что я с самого начала собиралась только петь, я подумала, что нам не хватает ритм-гитары. В итоге я тоже начала учиться играть на акустике, которую я выпросила дома у своей мамы.
Первую бас-гитару мы купили у какого-то панка за 100 рублей. Для этого мы наплели из бисера фенечек, которые сдали на продажу в один туристический магазинчик. Магазин их продавал за 20 рублей и делился половиной от выручки. Итак, мы зарабатывали по 10 рублей с каждого браслета, и очень скоро выкупили первую гитару для нашей группы.
Первая барабанная установка нам досталась в наследство от «Горячих панков» и «Анатомии души». Нам посоветовали найти школьного звукооператора дядю Костю, который нам мог её выдать для репетиций.
Дядя Костя работал «в каморке, что за актовым залом». Это был высокий худощавый мужчина с большими глазами и всклокоченными волосами. В один прекрасный день после уроков пять девочек завалило в его тесное помещение с новостью, что мы новая рок-панк-женская группа и нам срочно нужно открыть актовый зал для репетиций и поставить на сцену барабанную установку и подключить к колонке бас-гитару. Ни одна мускула на его лице не дрогнула, он даже не был удивлён. Вероятно все предыдущие годы с одним и тем же требованием к нему вламывались ещё более панковские панки и крутые рокеры. Мы же были почти милыми и безобидными, и вряд ли могли вызывать опасения, что мы проломим барабан или разобьём гитару об сцену.
Дядя Костя даже начал учить барабанщицу каким-то базовым ритмам и нашёл электрогитару для соло-гитаристки. Самое главное, что он открывал нам школьный актовый зал, ставил оборудование на сцену, включал микрофоны, регулировал звук и слушал наше завывание столько, сколько мы репетировали, никогда не намекая, что уже поздно, и у него закончен рабочий день.
Вскоре клавишнице родители подарили современный синтезатор, который мог имитировать множество звуков, что, безусловно, обогащало наше музыкальное звучание. А затем родители барабанщицы купили ей домой свою собственную барабанную установку, которая заняла треть её комнаты. С этого момента мы стали репетировать у неё. Совершенно не понимаю, как соседи терпели наше творчество, но мы репетировали с полноценным звуком. Чуть позже кто-то из знакомых рок-музыкантов дал мне электрогитару, я стала ритм-гитаристкой. Теперь мы могли считаться полноценной рок-бандой.
Мы начали репетировать с песен Егора Летова, нашего сибирского панка: «Всё идёт по плану» и «Ходит дурачок по лесу». Причём у нас были свои идеи, как петь рок-песни. Мы разложили партию на три голоса: клавишница, басистка и я имели три разных тембра – сопрано, меццо-сопрано и контральто. Песни зазвучали в своём неповторимом стиле: женский многоголосый рок. Каждая следующая песня теперь раскладывалась по голосам. Следом пошли песни групп: Чиж и Ко, Чайф, ДДТ и Наутилус Помпилиус. Наконец, вдохновлённые успехом, мы начали писать свои авторские тексты и песни. В итоге наш собственный репертуар начал расширяться и обогащаться. Самой продуктивной была басистка, она написала много песен, которые вошли в наш репертуар. Я тоже писала песни, иногда даже на стихи классиков и мне нравился готик-рок.
На один концерт мы сшили тёмные длинные плащи с большими капюшонами, скрывающие наши лица. В полутьме мы вышли в таком облачении на сцену, бас начал соло, затем я дёрнула басовые струны на своей электрогитаре, нажала на педаль дистёршн, мы насладились этим прекрасным мощным звуком и запели загробными голосами песню на слова Николая Гумилёва, которые как никакие иные подходили под готический стиль:
Мне снилось: мы умерли оба,
Лежим с успокоенным взглядом,
Два белые, белые гроба
Поставлены рядом.
Когда мы сказали — довольно?
Давно ли, и что это значит?
Но странно, что сердцу не больно,
Что сердце не плачет.
Бессильные чувства так странны,
Застывшие мысли так ясны,
И губы твои не желанны,
Хоть вечно прекрасны.
Свершилось: мы умерли оба,
Лежим с успокоенным взглядом,
Два белые, белые гроба
Поставлены рядом.
Концерт удался. У нас даже появился фан-клуб из младших классов, они приходили к нам на репетиции в актовый зал или ходили за нами по пятам на переменах.
Вместе с репертуаром росла наша известность в музыкальных кругах, в итоге мы переместились репетировать в Дом Культуры, рядом со школой, а там у нас появился продюсер – Олег Борисович. Это был длинноволосый рокер, всегда одетый в джинсы и джинсовую куртку не зависимо от сезона. В городе он был самым крутым и известным звукорежиссёром. Поэтому он организовывал концерты для популярных групп и исполнителей. Благодаря ему мы постоянно попадали на концерты рок-звёзд. Он начал нас продвигать в музыкальных кругах города. К лету мы вышли на такой уровень, что нас пригласили петь на летний рок-фестиваль.
В центре города всегда для этого монтировали большую сцену, и группы, постоянно сменяя друг друга, выступали в течение всего дня. Центральную улицу всегда перекрывали, и от реки Обь до центра она становилась пешеходной. Люди скапливались на площади около сцены, чтобы насладиться общением, рок-музыкой и попрыгать, тряся головами.
Когда подошла наша очередь выступать, ведущий концерта забыл название группы на английском – «Баундлес», а русского перевода он не знал. Поэтому сымпровизировав, он громко крикнул в микрофон: «Рок-группа «Райские птички»! Встречайте!»
Что? Что он сейчас произнёс? Как он посмел назвать нас таким идиотским названием? Толпа подхватила эту идею, и мы услышали свист, и ор подвыпивших зрителей: «Райские курицы! Давайте! Перепёлки! Курицы!»
Какой удар был нанесён по нашему самолюбию. Впервые кто-то не воспринял нас всерьёз, не понял, что женщины тоже могут организовать рок-группу. Да, и в 16 лет мы были взрослыми, а они свистели нам, как детям. Как они смели! Несмотря на это группа выступила. Но с тяжёлым сердцем, и с рухнувшей верой в себя девочки разошлись по домам.
Менее вдохновлённые, мы продолжали репетировать. И вот после одной репетиции мы шли поздно вечером домой с гитарами за спинами, и зашли в маленький круглосуточный магазинчик, чтобы купить хлеба. Рассчитавшись на кассе, мы пошли к выходу, но двери нам загородила большая компания парней старше и выше нас. Они окружили нас кольцом, и это было похоже на то, что живыми мы не уйдём. Сначала я подумала, что они нас хотят ограбить, и прикинула, сколько денег в кошельке у меня осталось. Самый дерзкий парень выступил вперёд и сказал: «Это вы группа «Райские птички»?» В этот момент мы все побледнели, наши ноги стали ватными, и мы проглотили языки. Они нас узнали.
Во времена 90-х в нашей стране класс «гопников» активно нападал на класс «неформалов», к которому принадлежали мы. Драки между этими двумя классами были повсеместно, и, как правило «гопники» побеждали. Во-первых, потому что они всегда ходили большими компаниями, во-вторых, они считали себя «реальными пацанами» и имели связи, по одному свисту к ним присоединялось больше «чётких пацанов» с района. Шансов у «неформалов» не было.
Мы стояли, окружённые этими ребятами, уже ясно представляя, как будем побиты, автоматически прикрывая руками грудь и живот. Я даже пыталась предугадать, когда они начнут нас бить, прямо в магазине или дадут выйти на улицу? Продавец мог вызвать милицию, но до её приезда мы уже будем корчась лежать на газоне. Напоследок я подумала, что муки нужно принимать гордо, и уверено сказала: «Да, мы группа «Райские птички»!» Что со мной случилось? Какие птички? Мы ведь были группой «Баундлес»?!
Неожиданно для нас парни оживились, расплылись в улыбке, и стали на нас смотреть с каким-то неподдельным восхищением. Главарь банды начал искать по карманам то ли ручку, то ли бумажку: «Девчонки, дайте нам свои автографы, пожалуйста!» Они начали наперебой говорить, что они наши поклонники, что мы им нравимся, что они безумно рады лично познакомиться. В итоге нашлись и ручки, и какие-то бумажки, и мы начали оставлять свои автографы.
Васе с любовью от группы «Райские птички»
Вывела я на листочке, и подумала, что в этот момент мы приняли это новое название группы. С этого вечера и до конца нашей карьеры мы теперь «Райские птички». Ведь люди в городе запомнили нас именно под этим именем. Нас узнают на улице под этим названием. Не это ли пришла слава?
Домой мы возвращались на крыльях. Мы теперь были известной в городе женской рок-группой, с прекрасным названием, которое никто уже не перепутал бы.
В одиннадцатом классе мы поступили на подготовительные курсы в Медицинский институт, куда ходили после репетиций с гитарами за спиной. Занятия проходили в главном корпусе, где находилась администрация. Тут на нас обратил внимание декан лечебного факультета Ганин Анатолий Фёдорович. Он был творческим человеком и всегда организовывал концерты и КВНы в институте. Мы сразу были приглашены выступить у них. Анатолий Фёдорович так и стал нашим следующим патроном.
Ничего не могло сложиться лучше, чем это знакомство. Наша судьба была предопределена, лечебный факультет ждал нас. В апреле учебного года мы сдали экзамены подготовительных курсов, и уже были «приняты» в Медицинский институт, ещё не закончив школу. Можно сказать, что музыкальная карьера проложила нам путь к карьере врачей, даже предопределила нашу специализацию. Именно «лечебный факультет». Ганин не отдал бы нас никакому другому.
В Медицинском институте стали учиться четверо из нас. Группа продолжала выступать, и мы сохраняли наш неформальный имидж.
Помню, как начался первый цикл «терапевтических болезней» в больнице, и нас – студентов-медиков – послали к настоящим пациентам в палаты. Ощущая себя почти врачами, мы распределились по отделению. Я зашла к своей пациентке и уселась напротив неё, закинув ногу на ногу. Коленка оголилась в рваных джинсах, ботинок с большой подошвой висел в воздухе, фенечки с названиями рок-групп падали на запястье, мешая писать историю болезни, а в ухе красовались булавки. Пациентка очень странно смотрела на меня и неохотно отвечала на вопросы. Однако я привыкла к таким взглядам, даже воспринимала это как внимание к моей персоне. Всё-таки рок-звезда. 
После осмотра я вернулась в ординаторскую, чтобы продолжить заполнять историю пациентки и сделать назначение препаратов. В этот момент дверь кабинета приоткрылась и в ней появилась женщина, которая обратилась к заведующей отделением. Доктор подняла голову и спросила, чего она хочет? Больная немного помялась и жалобно попросила: «Извините, а можно мне заменить доктора?». Тут все мы с интересом посмотрели на женщину. К моему удивлению, это была моя пациентка.
– А что не так с вашим доктором? – раздражённо спросила заведующая.
– Я ей не доверяю, – неуверенно объяснила пациентка.
– Кто ваш доктор? – и заведующая стала внимательно смотреть в лица студентов-медиков. Мы встретились с ней глазами: меня выдавали красные щёки, фенечки, рваные джинсы, и «чёрти чё» в левом ухе. Она некоторое время смотрела на мой антураж и раздумывала.
– Мы заменим вам врача, идите, – обещала она больной.
Дверь тихонько закрылась, доктор ещё раз взглянула на меня и коротко сказала: «Завтра прийти в нормальной одежде, и вынуть булавки из уха».
Компромисс вроде был найден. Действительно с тех пор для пациентов мы держали некий дресс-код, который по умолчанию остаётся имиджем врача. С тех пор вместо булавок у меня пять аккуратных серёжек, а количество браслетиков значительно уменьшилось. Рок-группа просуществовала до конца учёбы в Медицинском институте. Потом началась работа, ночные дежурства, семьи, дети, и музыка просто ушла на задний план, выполнив в нашей жизни важную роль творческой самореализации. Люблю наше время «Райских птичек».











V. РЕКВИЕМ ДЛЯ НЕГО
Lacrimosa dies illa
Qua resurget ex favilla
Judicandus homo reus.
Huic ergo parce, Deus:
Pie Jesu Domine,
Dona eis requiem. Amen.
Полон слёз тот день,
Когда восстанет из праха
Чтобы быть осуждённым, человек.
Так пощади его, Боже,
Милостивый Господи Иисусе,
Даруй им покой. Аминь.

Реквием, Лакримоза, В.А. Моцарт

Он всегда хотел, чтобы я стала врачом. А сам он был ЗНАХАРЕМ.
Он учил меня собирать травы, сушить, хранить и использовать их. У него была толстая рукописная тетрадь с рецептами и названиями трав. Он мог сделать любой лечебный сбор. Он знал, как лечить практически все болезни растительными настойками.
Лето я проводила с ним на природе. Он будил меня с первыми лучами солнца. Мы искали полураспустившиеся бутоны календулы, срезали их и сушили на чердаке. Днём мы ходили по полям и искали молодой жёлтый бессмертник. Венички бессмертника сушились на рейках под крышей.
На лугу мы срывали пижму. В детстве я верила, что это ромашки, потерявшие свои лепестки. Ромашки лечебные были в нашей коллекции обязательно. А ароматные чабрец, укроп, кинза, мята, мелисса, лимонная трава – всё росло в саду у дома.
Он умел делать химические растворы для защиты растений от болезней и вредителей. Его "лаборатория" содержала мешочки, баночки и коробочки с разноцветными порошками и кристаллами. Тогда я верила, что алхимики и философский камень существуют.
Я училась у него всему. Самое интересное было смешивать растворы и порошки. Несколько раз я путала правильные пропорции препаратов и у меня были сильнейшие отравления. После чего ему приходилось возвращать меня к жизни. Но я навсегда запомнила, что нужно строго следовать протоколам.
Один раз я беззаботно съела ягоды с куста, который он обработал медным купоросом. В литературе по судебной токсикологии препараты меди по их действию обычно относят к деструктивным ядам; это свойство их особенно резко проявляется в изменениях печени и почек. При отравлениях же медным купоросом происходит гибель эритроцитов, что характерно для действия гемолитических ядов. Разрушение эритроцитов, малокровие, желтуха и отложения гемосидерина в печени, селезёнке и почках.
Моё состояние было тяжёлым. Но он снова нашёл способ меня вылечить.
Но однажды заболел он. Врачи диагностировали рак мочевого пузыря. Несмотря на операцию, метастазы пошли в лонную кость. Для лечения можно было применять только химио- и радиотерапию. Доктора сказали, что осталось пару месяцев жизни.
Но он нашёл великолепную схему приёма трав, и начал её использовать. Этот фито-протокол продлил ему жизнь на целых 11 лет, несмотря на приговор врачей. Каждый год он пил курс настоек лечебных трав и продолжал жить.
Впоследствии эту схему мы давали многим людям с онкологическими заболеваниями. И большинству она продлила жизнь.
В тот самый критический момент жизни, когда ему впервые диагностировали рак, он стал слушать классическую музыку. Более всего он любил "Реквием" Моцарта. У него был старый проигрыватель. Я помню эту большую чёрную виниловую пластинку. И даже знала, с какого деления начинается "Лакримоза" в Реквиеме. Эту часть мы любили слушать вместе. Я даже пела:
Lacrimosa dies illa
Qua resurget ex favilla
Judicandus homo reus.
Huic ergo parce, Deus:
Pie Jesu Domine,
Dona eis requiem. Amen.
Спустя 9 лет с того момента я купила ему CD диск "Реквием" Моцарта, стала врачом и учёным.
Нам казалось, что мы победили болезнь.
Но однажды ему стало плохо, появилась слабость и боль в ногах. Вызвали скорую. Фельдшеры немедленно забрали его в хирургию. Кажется, они подозревали тромбоз вен. Я ехала за "скорой" на своей машине, глядя в закрытые задние двери с красными крестами. Боялась отстать, мы пролетали светофоры и перекрёстки. Я боялась потерять из виду эти двери.
Мы прибыли в старую больницу на окраине города. Много часов обследований и консультаций. Наконец, нам разрешили ехать домой, и выдали направление к онкологу.
На следующий день мы уже были на приёме в областном онкологическом диспансере. Врач сделал пункцию лимфатических узлов и отправил на диагностику в лабораторию.
 После этого онколог позвал меня в кабинет, одну. Я помню, что он предложил ему посмотреть музей камней, удалённых после мочекаменной болезни, а меня потянул за руку в ординаторскую.
– Это его последние две недели, – вынес вердикт доктор.
– Что? – как будто не расслышала я.
– Это последние две недели жизни.
– В каком смысле? – промямлила я, как будто у этих слов должен был быть иной смысл.
– Мы ничем не можем ему помочь.
– Как же НИЧЕМ? А операция?
– Технически она не возможна. Это множественные метастазы тромбируют вены.
– Радиотерапия?
– Он уже получил максимальную дозу, больше облучать нельзя.
– Химиотерапия?
– Поймите, даже если она продлит жизнь на ещё две недели, но этот месяц пройдёт в жуткой интоксикации, слабости и депрессии. Вы бы хотели пожелать ему такого состояния?
– Нет!!! – возразила я. Но что мы можем для него сделать?
– Сделайте эти последние две недели его жизни максимально счастливыми.
Наш разговор был, конечно, дольше. Конечно, я спорила с онкологом, я перебирала намного больше способов лечения. Но его ответ сводился к одному «СДЕЛАТЬ ПОСЛЕДНИЕ ДНИ ЖИЗНИ МАКСИМАЛЬНО СЧАСТЛИВЫМИ».

И конечно, я не хотела верить, что это последние две недели. Но я знала это. Так я попала в ад. Знаете, где он? Он находится между мозгом и сердцем. Это то, что ты чувствуешь и о чём думаешь. И ты уже в аду, где очень плохо.

...Я вышла из ординаторской, нашла его в музее, и мы пошли в машину. Молча. Молча сели. У меня в горле застрял ком, который вызывал физическую боль и не давал даже возможности ни сглотнуть, ни говорить.
Он молча достал диск "Реквием" из бардачка машины. И включил его. Он сделал громкость на максимум, открыл окна машины и попросил гнать на максимально разрешённой скорости. Чёртова Лакримоза, чёртов Моцарт. Откуда он знал, что скрипка пилит мозг, так тонко и остро. Я умирала с каждым звуком за каждый следующий день.

Lacrimosa dies illa...

Мы ни о чём не говорили, молчали, и я пыталась угадать в его молчании, понимает ли он, почему молчу я?

В конце концов, я никому не рассказала про эти две недели. Потому что я не хотела делить эту боль ни с кем. Потому что мне важно было, чтобы эти две недели вокруг все были счастливы. Он тоже меня не спрашивал, я так и не знаю, догадывался ли он, что это конец.

Это было чудесное, солнечное, весёлое лето. А последние две недели были самыми насыщенными. Мы путешествовали, делали, что хотели, покупали, что хотели, ели и пили, что хотели. Только я отрывала листы календаря 9, 8, 7, 6...1. Это был последний день. Он позвонил мне сообщить, что сменил тарифный план и присоединил меня в "друзья", и теперь мы можем бесплатно и безлимитно разговаривать по телефону.

Ровно через 30 минут он умер. Тромбоэмболия лёгких. Мгновенная смерть. Ровно через 2 недели, как сказал онколог. Ровно через 14 дней по моему календарю.
А через день мой телефон зазвонил. Я сидела в своей машине и удивлённо смотрела на экран, где высветилось его имя. Я точно знала, что это он, поэтому подняла трубку: «Алло?»
Какой-то шум раздавался на том конце.
 «Алло? Слушаю тебя», – повторяла я.
Звук, похожий на радиоволну, продолжался, скрипел, стучал и подсвистывал. Я слушала, как будто хотела что-то разобрать. Что-то важное, о чём мы не договорили. И вдруг поняла!
«Я всегда буду о тебе помнить… Хочешь, я поставлю для тебя "Реквием?"» – и включила музыку. Мы снова неслись на машине с открытыми окнами с ним и с Моцартом. Как в тот день.
ЛАКРИМОЗА. РЕКВИЕМ ДЛЯ НЕГО. В ПАМЯТЬ О НЁМ. «Милостивый Господи Иисусе, Даруй покой. Аминь».











VI. КАК Я СТАЛА ВИРУСОЛОГОМ

Scio me nihil scire.
Я знаю, что ничего не знаю.
Сократ

После окончания медицинского университета я поступила интернатуру по инфекционным болезням. Из 300 человек нашего лечебного факультета только четверо выбрали это направление. Мы все оказались в интересном месте, где клиника и научно-исследовательский институт находились на одной территории и тесно сотрудничали друг с другом.

Один врач-интерн с лета работал в вирусологической лаборатории. По пути в больницу и обратно он неизменно развлекал нас захватывающими историями из области науки.

Ежедневно в дороге мы проводили по два часа, поэтому рассказы превращались в бурное обсуждение. Так я узнала, как выращивают вирусы, как их секвенируют, как открывают новые, а ещё про создание вакцин, про генную инженерию, про молекулярную биологию. Всё это был неведомый доселе мир.

В конце концов мне захотелось работать в этой же лаборатории. Я пришла в отдел кадров научно-исследовательского института, написала заявление с просьбой взять меня лаборантом и оставила своё резюме.

Через несколько дней мне позвонил заместитель директора по научной части и спросил, почему я хочу работать в лаборатории. Я страстно описала как мне интересно работать в науке, хотя не имела ни единого дня опыта.

– Мы не можем взять вас лаборантом, – ответил он.

– Как? Ну можно я буду мыть посуду или убирать в лаборатории? Ну хоть что-нибудь?

– Нет, – звучал его приговор. – Но вы можете поступить в аспирантуру по вирусологии и заниматься научными исследованиями.

Всё неожиданно перевернулось. Это совершенно не входило в мои планы, поступать в аспирантуру по вирусологии и сдавать вступительный экзамен. Но наш врач-интерн был несказанно рад этой новости. Он как раз собирался учиться в аспирантуре и серьёзно готовился к этому. Теперь он уговаривал меня поступать вместе с ним и обещал, что на экзамене будет подсказывать и помогать. Я даже купила по его совету книгу из разряда «Занимательная вирусология».

Летом я периодически вспоминала, что её нужно почитать, и дочитала только к сентябрю. Собственно я переложила ответственность на моего товарища и надеялась на его помощь. А он был таким умным, начитанным и ответственным, что на него действительно можно было положиться. Только его телефон не отвечал. Подумаешь! Наверное, сменил номер.

Началась осень. Назначили дату экзамена. Я пришла утром в институт и обнаружила, что стою одна в коридоре. Подождав минут 10–15, я начала нервничать. Никто больше не пришёл, ничего не происходило, не было и моего товарища. Я подошла к кабинету, где должен был проходить экзамен, и приоткрыла дверь. За длинным столом сидело четверо серьёзных мужчин, а справа за отдельным столом – маленькая милая светловолосая женщина.

«Здравствуйте. А где все?» – растерявшись, спросила я. Действительно, ничего глупее невозможно было сказать.

– Вся комиссия в полном составе здесь. Мы ожидаем вас, – ответила улыбающаяся женщина.

– Я подожду, когда подойдёт ещё один человек, и мы зайдём вместе, – быстро придумала я.

– Девушка, вы одна зарегистрированы на экзамен, проходите в кабинет, мы вас ждём, – прозвучал басистый голос, это был председатель приёмной комиссии.

Дрожь пробежала по моему телу и выступила испарина. Одна на экзамене? Где мой товарищ, кто мне будет помогать? Однозначно нужно было уносить ноги от предстоящего позора.

– Извините, я не буду сдавать экзамен, до свидания, – выпалила я и закрыла дверь.

Я направилась по коридору к лестнице с твёрдым решением быстрее покончить с нелепой ситуацией. Даже успела спуститься на один пролёт вниз.

– Стоять!!! Стоять!!! – услышала я. – Куда это ты направилась?

Сверху на лестнице стояла та самая милая женщина и строго смотрела на меня.

– Я иду домой. Понимаете, я не очень хорошо знаю вирусологию, вряд ли я сдам экзамен.

– Ты что же думаешь?! Такая комиссия из четырёх профессоров собралась ради тебя одной, а ты просто так хочешь уйти? – она решительно спускалась вниз.

Взяв меня за руку, как ребёнка, она потянула меня обратно.

– Нееет. Пожалуйста, отпустите меня, я ничего не знаю, я не могу... – молила я её. Какой ужасный момент стыда и позора.
– У тебя будет время подготовиться, – обещала мне женщина. – Всё будет хорошо.

Она буквально затолкнула меня обратно в кабинет и торжественно пригласила выбрать билет по вирусологии.

Я ощущала полную безысходность момента. Попытка побега провалилась, и теперь на меня были направлены все взгляды. Отступать было некуда. Трясущейся рукой я потянулась за одним билетом, потом передумала, и потянулась за другим, напрягая экстрасенсорные способности по выбору самого лёгкого из них. Скорее это был обман сознания, этакая иллюзия выбора.

Как сейчас помню, из трёх вопросов самый главный был про Лихорадку Западного Нила. Впоследствии она войдёт в область моих научных интересов, но в тот момент она вызывала только сильную дрожь.

Секретарь усадила меня за стол с ручкой и бумагой. Наступила звенящая тишина, в которой я пыталась сделать вид, что уже знаю, о чём писать. Ручка деловито выводила на бумаге название лихорадки. Я даже догадывалась, что она встречается в Египте, на реке Нил, а скорее всего её переносят комары. Оставалось досочинить симптомы. Без сомнения при всех вирусных инфекциях есть лихорадка, интоксикация, боль в теле, что там ещё?...

В самый трудный момент моих раздумий милая женщина встала со своего места и подошла к профессорам. Склонившись над ними, она шёпотом пригласила их на чай в другой кабинет, а затем повернула голову ко мне и многозначительно подмигнула глазом. Теперь у меня появился «шанс» сдать экзамен, главное нужно было быстро найти ответы в книге, запомнить их и красиво преподнести.

Всё-таки меня мучил вопрос, где мой коллега и почему я сижу на экзамене одна. То есть из 300 человек «Лечебного факультета» Медицинского института и 400 человек «Факультета естественных наук» Новосибирского государственного университета только один человек пришёл поступать в аспирантуру по вирусологии? Нет ли тут какой-то ошибки?

Комиссия вернулась и с наслаждением начала мучить меня. Я вспоминала, что могла, и жалела, что в мединституте мы абсолютно не уделяли времени вирусологии. Она была частью микробиологии, но бактерий было достаточно для того, чтобы наполнить ими весь курс, а из вирусов мы хорошо выучили только грипп, парагрипп, аденовирус, риновирус и вирусные гепатиты.

Странная наука вирусология была открыта мной только в предыдущем году. А её рассвет приходился на 60-е годы двадцатого века и, с развитием успеха вакцинации, эпидемии вирусных болезней стали угасать. Перестали циркулировать полиовирус и натуральная оспа. И казалось, зачем учить про эти вирусы, если я их больше не встречу в практике. Также в 60-х придумали множество противовирусных препаратов и, казалось, что делать в этой науке больше нечего. Всё уже изучено.

Экзамен всё-таки закончился успешно. В итоге я получила четвёрку, неплохо для сложившейся ситуации, и была принята в аспирантуру по вирусологии в отдел Флавивирусов и вирусных гепатитов. А моим научным руководителем стал тот самый заместитель директора по научной части.

С этого момента моя жизнь навсегда изменила направление. Спасибо моему пропавшему товарищу, спасибо секретарю комиссии, которая остановила меня, спасибо моему научному руководителю, который любил вирусологию.

Как я узнала чуть позже, наш интерн женился летом на девушке, родители которой имели крупную автомобильную компанию, и они уговорили его присоединиться к бизнесу. Поэтому он оставил идею учиться в аспирантуре и даже быть врачом.

Два других интерна ушли в фармацевтический бизнес.

Я же теперь работала в инфекционной больнице, а по вечерам проводила научные исследования в той самой лаборатории, в которой так мечтала работать.

Кажется, это была судьба.






;
VII. ЭБОЛА. ИЗНАНКА ПРОФЕССИИ
5 мая 2004 года.
Я врач-интерн в приёмном покое Областного центра СПИД и особо опасных инфекций. Молодая, мечтающая и смелая. Хочу спасать людей от самых страшных инфекций в мире.
Пять минут назад я закончила писать историю болезни пациента и заварила чашечку чая.
В тот же день на «Векторе» лаборантка Антонина Преснякова прошла инструктаж и медосмотр, а затем приступила к инъекциям подопытным морским свинкам, инфицированным вирусом Эбола. Закончив эксперимент, Антонина стала надевать колпачок на иглу шприца, и в этот момент её рука дрогнула. Игла проткнула две пары резиновых перчаток, которые были на руках Пресняковой, и проколола кожу на левой ладони.
В результате произошло заражение геморрагической лихорадкой Эбола. Несмотря на проводимую терапию, 19 мая 2004 года больная умерла. Ей было 46 лет.
Весь мир облетела эта печальная новость. Эбола всколыхнула мир ещё тогда. Впервые вирус Эбола был идентифицирован в экваториальной провинции Судана и прилегающих районах Заира в 1976 году. Вирус был выделен в районе реки Эбо;лы. Это дало название вирусу.
Вирус распространялся через прямой контакт с жидкостями организма, такими как кровь, от заражённых людей или других животных. Распространение могло также произойти от контакта с предметами, недавно загрязнёнными биологическими жидкостями.
Смерть наступала обычно на второй неделе болезни на фоне кровотечений и шока. Максимальная летальность 90%.
После госпитализации Антонины к нам поступили три человека, которые с ней контактировали. Я внимательно осмотрела всех, записала «истории болезни». Мы всех положили в специальные Мельцеровские боксы для наблюдения.
К пятнице стало понятно, что Антонина заболевает лихорадкой Эбола. Всё осложнилось тем, что у двоих из трёх остальных также поднялась температура до 38,0–39,0;С.
Я уходила с работы, в панике думая, что я ведь тоже с ними контактировала. Я ясно представляла себе симптомы Эболы. Усталость, слабость, снижение аппетита и головная боль, кажется, уже начинались и у меня.
Я держалась до тех пор, пока не зашла домой и не закрыла за собой входную дверь. В этот момент из меня вырвался крик в пространство: «Я не хочу умирать, я не хоооооочччччу умирать». Я рухнула на постель, уткнулась лицом в подушку и начала рыдать.
Ясно понимая, как всё может развиваться, осознавая драму происходящего, я ревела. Ведь я только что начала работать врачом-инфекционистом, и мне было так жалко себя, так страшно, так обидно, что всё сейчас может закончиться. Тогда я подумала о хрупкости человеческой жизни, как её сложно обрести и легко потерять. Я буквально кричала в пространство: «Я не хочу умирать!!!»
После двух дней рыданий на выходных я вернулась на работу. Вместе с Антониной остался наш врач-реаниматолог, который должен был провести с ней всё время до выздоровления или смерти, плюс инкубационный период от последнего дня контакта. Он не вернулся в этот день домой. И семья увидит его через 2–3 месяца.
Антонина ушла утром на работу 5 мая 2004, и больше никто из родных её не видел. Её похоронили по особым правилам: в цинковом запаянном гробу, засыпанным порошком хлора. Могила в два раза глубже, а сверху залита бетоном, чтобы не раскопали, не размыло водой. Её родные не могли попрощаться с ней.
У двоих контактировавших с Антониной оказалась банальная гнойная ангина. Они поправились, и через две недели были выписаны домой.
Больше никто не заболел.
Весь мир на всех языках опубликует эту историю с Антониной Пресняковой. Изменят правила работы. Будут разрабатывать лекарства. Потом всё будет использоваться во время будущих вспышек лихорадки Эбола.
Я же стану учёным-вирусологом, специалистом по особо опасным инфекциям в дополнение к профессии врача.



















VIII. КАК ОКАЗАТЬСЯ СРЕДИ НОБЕЛЕВСКИХ ЛАУРЕАТОВ
 
Работая врачом-инфекционистом в больнице и будучи при этом заочным аспирантом вирусологом, по вечерам я продолжала исследования в научной лаборатории. Моя диссертация была посвящена энтеровирусным инфекциям. Однажды в Москве проходил семинар по этой теме. На нём были вирусологи из Швеции и, в конечном итоге, они сделали моему научному руководителю и мне предложение о совместной работе.
Через несколько месяцев я полетела в Стокгольм, в Шведский институт по контролю над инфекционными заболеваниями, чтобы продолжить свои исследования по теме диссертации в лаборатории известного вирусолога Хелен Нордер.
Хелен была типичной северной женщиной: высокой, белокожей, голубоглазой и светловолосой. Она была символом Викингов, именно такой, какими я представляла их потомков. Сдержанная в эмоциях, спокойная, интеллигентная и молчаливая, она казалась высеченной из древнего рунного камня. Глядя на неё, я совершенно не понимала, что она чувствует: когда она радовалась или была огорчена, когда была довольна, а когда злилась. Возможно, что она и вовсе не испытывала ничего подобного. Хелен при этом возглавляла лабораторию, где работали только женщины, успешные в мире науки, такие же, как она по духу. На их фоне я казалась шумной, громко смеющейся и слишком разговорчивой.
Приём мне устроили очень тёплый: заранее сняли для меня и моей семьи квартиру в удобном месте, в 30 минутах ходьбы от Института. В нашем доме на первом этаже был супермаркет, почта и метро. А вокруг дома – парк, пройдя через который можно было выйти к морскому заливу. В парке был небольшой зоопарк домашних животных, школа верховой езды и множество детских площадок.
В лаборатории всё было организовано так, что любой иностранец мог работать самостоятельно и не делать ошибок. На дверях, шкафах, коробках и холодильниках висели надписи на английском языке, указания, что можно трогать только в перчатках, а что только чистыми голыми руками. Везде были инструкции, указатели и наклейки. Даже на полу линии обозначали «грязную» и «чистую» зоны. Мне были выданы халаты для работы в разных зонах и специальная обувь. Моим куратором стала молодая шведская девушка по имени Регина, она прекрасно говорила по-английски и была очень организованной и ответственной.
Работа закипела. Мы изучали, какие Энтеровирусы вызывают заболевания человека: серозный менингит, диарею, сыпь, трёхдневную лихорадку и тому подобное. Пробы я привезла с собой от пациентов из моей больницы. Мне было крайне интересно заниматься этим исследованием, потому что я помнила каждого своего пациента, а теперь искала причину заболевания.
Институт по контролю над инфекционными заболеваниями, где мы работали, был частью Каролинского университета Стокгольма, того самого, который получил право в 1895 году присуждать Нобелевские премии в области физиологии и медицины, согласно завещанию Альфреда Нобеля.
И в своих мечтах я тогда хотела ОКАЗАТЬСЯ СРЕДИ НОБЕЛЕВСКИХ ЛАУРЕАТОВ.
В октябре 2009 года обладателями Нобелевской премии в области медицины и физиологии стали трое учёных из США: работающая в США австралийка Элизабет Блекберн (Elizabeth Blackburn), американка Кэрол Грейдер (Carol Greider), а также её соотечественник Джек Шостак (Jack Szostack). Премия была выдана учёным "за открытие того, как хромосомы защищаются теломерами и ферментом теломеразой".
Если кратко излагать идею: теломеры – концевые участки хромосом, которые защищают её. При каждом делении клетки теломеры укорачивается. Когда теломеры "заканчиваются", клетка умирает, что является одним из важнейших механизмов старения организма в целом.
По традиции три лауреата в декабре давали свои лекции в Каролинском университете бесплатно всем желающим. Конечно же, мы отправились туда, чтобы послушать и вдохновиться их достижениями. Дорога в парке университета была украшена факелами с живым огнём, так как в это время года быстро темнело. Очередь в зал заседаний начиналась ещё на улице. Желающие послушать лекцию все подходили и подходили, и терпеливо ожидали под моросящим дождём. Мы почти начали терять надежду попасть внутрь. Зал был забит, люди не только сидели на местах и на лестнице, но уже стояли вдоль всех стен. Меня и моего куратора запустили последними, и то потому, что мы были сотрудниками института и учёными, а затем дверь закрылась. Регине предложили сесть на ступеньке рядом с входной дверью. Мне же уже не оставалось никакого места.
Неожиданно, из середины зала появилась женщина, которая указала мне следовать за ней. Я осторожно спускалась вниз через сидящих на лестнице людей, к первым рядам. Шведка махала мне рукой, указывая на какое-то кресло прямо на первом ряду. Приблизившись к ней, я увидела единственное пустое место, на котором висела табличка «USA Ambassador» (посол США). Слева от этого кресла сидела Кэрол Грейдер, а справа Джек Шостак. Я стояла, как вкопанная или проглотившая столб, совершенно растерявшаяся от непонимания, а могу ли я вообще туда садиться, ведь там сидели Нобелевские лауреаты. Женщина же надавила на моё плечо и тихо приказала занять место.
И я села, поздоровавшись с обоими учёными. Не помню, дышала ли я, шевелилась ли я, но в голове моей не укладывалось, что вот я в Швеции, в Стокгольме, в Каролинском университете, среди Нобелевских лауреатов в области физиологии и медицины. Всё то, о чём я так мечтала все эти годы. Свершилось!
Свет в зале приглушили, и церемония с лекцией начались. Журналисты включили камеры и защёлкали фотоаппаратами. А я раздосадовано подумала: желания нужно формулировать точнее – не ОКАЗАТЬСЯ среди Нобелевских лауреатов, а ПОЛУЧИТЬ Нобелевскую премию. Но уж как загадывала, так и сбылось.








IX. ШВЕЦИЯ. ПИСЬМА
Тихо плещется вода, голубая лента.
Вспоминайте иногда вашего студента.

Песня студентов, М. Леонидов

В Швеции зародился обычай писать «традиционные письма по вторникам» о нашей жизни в Европе, чем я и развлекала семью и друзей. А когда я начала писать эту книгу, то появилась идея опубликовать их. В итоге я нашла переписку за 2009 год. Часть писем была написана латинскими буквами, потому что у меня не было русской клавиатуры, но потом я как-то нашла решение вопроса.
Вообще, эта традиция очень согревала меня, потому что я получала кучу ответов от моих друзей и семьи, мы становились даже ближе, чем во времена, когда жили в одном городе. Действительно, если живёшь рядом, разве будешь писать письма товарищу о своей жизни, и будет ли он делиться своими соображениями и размышлениями? В это время я узнала гораздо больше о мечтах, о планах и об интересах моего окружения, чем когда-либо.
Итак, Швеция глазами молодого учёного-аспиранта.

07.10.2009
Привет,
Мы добрались до Стокгольма и устроились. Перелёт был утомительный, но по прибытию нас ждало вознаграждение: уютная и светлая квартира.
На первом этаже дома метро и супермаркет. Я сначала чуть в домашних тапочках в метро не зашла. Представьте: выходишь из лифта и заходишь в метро – мечта, да и только.
Выходишь из дома – и попадаешь в большой парк (дорогу переходить не надо), проходишь парк – и попадаешь на берег моря. В парке есть школа верховой езды, где много лошадей, а для детей разнообразные площадки с качелями, каруселями, горками и домиками. Лучше и нельзя было представить.
Кстати, недалеко центр города с Королевским дворцом, туристическими улицами и торговыми центрами.
Первый день на работе в Smittskyddsinstitutet прошёл отлично. Приняли как родную. Накормили, напоили и показали, где можно поспать. У них даже есть комната, где можно сделать массаж на массажных креслах.
В обеденном зале стоят автоматы с бесплатным кофе, чаем и шоколадом, а на столах – корзины с фруктами: яблоками, грушами, бананами, апельсинами и мандаринами – всё за счёт института.
Как организована работа в ПЦР лаборатории – буду рассказывать отдельно. Мне выдали персональную лабораторную обувь, одежду, выделили рабочее место в офисе с персональным компьютером. Сказали, что я могу работать, когда хочу, главное, чтоб сделала свою работу. Я бы сказала, что именно так и выглядела работа моей мечты.
За мной закрепили куратора – типичная шведка с именем, распространённым в России – Регина. Она мне всё рассказывает и показывает, всю работу мы начнём делать с ней, ну а если я покажу себя зрелым учёным, то смогу продолжать эксперименты сама.
Шведы очень стараются, чтобы я чувствовала себя уютно. Английский у них понятный. Если всё-таки что-то не понятно, они все вместе стараются перевести.
Интернета дома пока нет. SIM-карты не приобрели.

08.10.2009
Потихоньку осваиваемся. Фотографии быстро не ждите, потому что на работе загружать с фотоаппарата их некогда, и тут такие глупости не приняты. Здесь все сидят в офисе очень серьёзные и работают.
Моя дочь София и моя мама каждый день гуляют по 3 часа. Ходят «на разведку» по магазинам и изучают город. Кстати, здесь всё располагает к тому, чтобы гулять пешком. Тротуар не пересекается с дорогами. Вокруг парки, парки, озеро и море.
Квартира, которую нам сняла лаборатория, полностью пригодная для проживания. Она меблированная: кровати, столы, стулья, шкаф, полки и телевизор. На кухне есть сковородки, кастрюли, вилки, ложки и тарелки с чашками. В ванной полотенца, а постельное бельё уже застелено на кроватях и меняется раз в неделю специальным персоналом. Практически, мы живём в отеле, только со своей кухней.
Стирка осуществляется в помещении в цокольном этаже здания – идёшь, загружаешь стиральную машину и гуляешь. Там же можно сушить одежду в сушильных шкафах. Единственное, на стене есть расписание, и главное занять время и вовремя прийти забрать постиранное. Иначе оно будет вынуто следующим занимавшим очередь, и скорее всего, небрежно оставлено в общественном тазу посередине прачечной. И вряд ли кто-то будет проверять, всё ли они вынули. Таким образом, вы можете утерять носки, трусы и другие дорогие сердцу вещи.
До работы пока добираюсь на автобусе. Хочу освоить путь пешком: 30 минут ходьбы от двери дома до двери института.
Сейчас в Стокгольме проходит «Шоколадный фестиваль». В выходные пойдём есть конфеты, шоколад и другие вкусности.
Разница во времени с Новосибирском – 5 часов, пока мне легко вставать по утрам в связи с «джетлаг». Хорошо летать на запад из Сибири, только вечером рано хочется спать.
На работу можно к 8.00, к 9.00, к 11.00, никто ничего не скажет. Меня даже спросили, в какое время я буду приходить. Забавно, да?
Я, конечно, стараюсь не расслабляться и прихожу к 9.00.
Сейчас пойду сдавать кровь на антитела к Полиомиелиту, без этого нельзя приступать к работе. Если иммунитет снижен, тогда меня ревакцинируют. Вот такой у них подход с точки зрения безопасности работы.

12.10.2009
На «Шоколадный фестиваль» не хватило сил, так как целый день были в детском музее Астрид Линдгрен «Junibacken», что в переводе означает «июньская горка». Летали там на сказочном поезде по сказочным странам, видели дом, где живёт Карлсон, виллу Пеппи Длинный чулок и послушали шведские сказки. Даже не ожидала, что мы знаем так много шведской детской литературы. Знаете, меня впечатлил один факт: все истории какие-то трагичные, дети сироты или суровая жизнь. Никаких Василис прекрасно-премудрых, смелых Иван-царевичей и победы добра над злом. Скорее печальные образы с грустным концом. Возможно, что реалии жизни, недостаточность солнечного света и местный климат навевали такие сюжеты авторам историй.
Кроме летающего поезда есть масса других интересных развлечений для детей. Например, можно найти себе костюм любого героя. Соня захотела быть принцессой и целый день ходила в этом платье. После поезда она поиграла в сказочных домиках всех персонажей, полетала на деревянном самолёте и посмотрела мини-спектакль. Потом мы поели в стилизованном ресторане знаменитые шведские фрикадельки с брусничным вареньем и пошли погулять по парку, а потом посидеть на камнях на берегу моря. После музея ещё зашли в пару магазинов в центре города, чтобы посмотреть на местные цены.
По пути домой мы попали на соревнования сноубордистов на искусственном снегу. Для нас это было очень интересно, тем более, что мы сами горнолыжники. В итоге без ног вернулись и рухнули в постель.
В воскресенье мы с Соней отсыпались. А маму отпустили дальше исследовать город.
На работе много экспериментов, поэтому время на письма ограничено.

13.10.2009 вт
Меня сегодня допустили к работе, так как уровень антител к полиомиелиту оказался нормальным.
В лаборатории есть много хороших организационных идей, которые можно применить у нас. Например, абсолютно всё подписано, даже полки в холодильнике. Всё обклеено инструкциями. Но особенно мне понравилась традиция научных обсуждений раз в неделю. За общим столом все члены лаборатории докладывают по очереди результаты своей работы за предыдущую неделю. Во-первых, все знают, чем занимаются другие, во-вторых, могут дать оценку результатам, в-третьих, помогают советами. Я бы внедрила это для повышения эффективности работы и у нас.
В данный момент занимаюсь расфасовкой и сортировкой проб. Сегодня делали ПЦР на контрольных образцах. Работа организована настолько хорошо, что даже я смогла в первый же день начать работать самостоятельно.
Ждём результатов экспериментов.
Хелен Нордер сейчас заболела и эту неделю её не будет. Думаем, что это «свиной грипп А/H1N1». Все остальные строем пошли вакцинироваться. В центрах вакцинации огромные очереди, как в Лувр. Какое единогласие и ответственность. Пойду вакцинируюсь с ними от гриппа, и ещё нужно от гепатита А для работы.

20.10.2009 вт
Тут в Швеции любят Сибирских котов. Их стоимость достигает 8000 крон, что на наши деньги по курсу около 32000 рублей.
Меня уже начали спрашивать о поставке таких котиков из Сибири. Думаю, не продать ли нашего кота Мотю.
Обогатимся...
На этой неделе в местном супермаркете распродажа шампиньонов, поэтому едим грибной суп и картошку с грибами.
В свободное время ходим в бассейн. Соне бесплатно, взрослым по 170 руб. за посещение. Время пребывания неограниченно с 6,30 до 21,00, там же бесплатная сауна и хаммам. Также два вида бассейна: 25 метров, с температурой плюс 27;С – для взрослых, и второй тёплый плюс 31,5;С, со множеством игрушек и горок – для детей. Вся наша семья довольна.

27.10.2009 вт
На выходных ходили в ботанический сад с экзотическими бабочками. Такое чудо я видела впервые в жизни: бабочки летают и могут сесть на руку. Софья тут же предложила поймать их и взять домой.
Там же есть оранжерея с орхидеями. У любителей орхидей остановилось бы сердце от такого обилия и красоты цветов. Мы, конечно, устроили романтическую фотосессию.
В воскресенье ездили в ИКЕА, чтобы увидеть магазин в оригинале на родине его происхождения, и купить мне контейнер для обеда, который я буду брать с собой на работу.
Рядом со зданием детей бесплатно катали на пони по «карточке члена клуба Икеа». Софья осталась очень довольна.
ИКЕА тут четырёхэтажная, главное к вечеру найти выход из здания, иначе можно остаться ночевать. Думаете, откуда такие надписи на кроватях: «лежать можно!»???
Пришла сегодня на работу первой, поставила свой новый контейнер из Икеи в холодильник. Днём во время обеда открываю холодильник, а там ещё десяток точно таких же контейнеров из Икеи. Пришлось вынимать их, открывать крышки и искать мою еду. Хорошо, что на некоторых из них были подписаны имена владельцев.
Завела традицию каждое утро пить горячий шоколад и есть фрукты, которые нам приносят в обеденную комнату. Раз уж это «всё включено».
Погода тёплая плюс 5–7;С. Иногда идут дожди. Только они тут какие-то не такие как у нас: моросят себе час через час. Можно и не заметить, что идёшь под дождём, а только достал зонтик – оказывается, что дождя уже нет.
Метро тут как пещеры, практически все станции просто выдолблены из камня в скалах.
Ландшафт тут интересный и, скорее, необычный для нашего взгляда. Город практически расположен на островах. Название «Стокгольм» произошло от двух слов: stock – бревно, и holme – остров. Согласно местной легенде к одному из островов прибило бревно с сокровищами короля, и поэтому тут был основан город. Говорят, что памятник этому бревну находится на берегу возле Ратуши, пока ещё не видела.

03.11.2009 вт
В выходные ходили в Нобелевский музей, потом снова в город сказок «Junibacken» и просто гуляли по парку. В понедельник долго пробыли в бассейне, прогрелись в сауне и все быстро счастливо уснули, Соня первая.
Дело в том, что было три выходных дня. В Швеции отмечают родительский день – все ходят в церковь и на кладбище. Это официальный выходной. Заодно празднуют Хэллоуин, в страшных костюмах и с тыквами на окнах. Соню в «Junibacken» хотели разукрасить в летучую мышь, ведьму или что-то в этом роде, но я попросила более умиротворяющую картинку. В итоге Соня стала бабочкой.
В лаборатории работа в самом разгаре. С коллективом у меня сложились прекрасные отношения. Мы с Региной уже начали секвенировать образцы. Надеемся на хорошие результаты. Интересно, что мы всего лишь готовим пробы на сиквенс, а потом относим их в другую лабораторию, у которой есть секвенатор, только они имеют право его запускать, обслуживать прибор и снимать показания. После этого они нам присылают результаты, которые мы сами обрабатываем.

10.11.2009 вт
Впервые в выходные никуда не ходили. Делали генеральную уборку дома, стирали и готовили. К тому же все простудились. Не думаю, что это свиной грипп, мы привиты. Скорее всего, организм не выдержал нашего сверхактивного образа жизни.
В Швеции становится темно уже в 15,00, отчего кажется, что рано наступила ночь и надо идти спать. Биологические ритмы сбиваются. Чувствуется эта нехватка солнца, сырость, сумрачность действительно влияет на настроение и превалирует подавленность. Спасает яркий свет в помещениях и отсутствие окон в торговых центрах. Таким образом, можно немного искусственно обмануть свой мозг, удлинить день и поднять настроение. Однако вечером магазины закрываются рано, часов в 18.00, а в выходные вообще работают только до обеда.
Снега нет и, видимо, не скоро будет. Единственное место, где мы отводим Сибирскую душу – это сауна.
Работа моя продвигается, работать стала больше, ухожу из лаборатории последней. В конечном итоге, это материалы моей диссертации, которую мне нужно скоро защищать.



17.11.2009 вт
Мы секвенировали некоторые образцы. Не всё получилось с первого раза. Однако есть два энтеровируса ECHO30 и один CoxA6. Планируем сиквенс образцов с изменением некоторых условий. Однако хороший сиквенс получился от пациента с hand-foot-and-mouth disease (или энтеровирусный везикулярный стоматит). В результате сиквенса обнаружен вирус Коксаки А6.
У меня есть фотографии пациента:
– высыпания на ладонях;
– высыпания на ступнях;
– герпангина.
Есть описание истории болезни.
Вы видели эти фотографии, когда слушали мои лекции по Энтеровирусам для «Вектора».
Может быть, написать статью в стиле "case report" (клинический случай)?
Тогда куда было бы лучше отправить её на публикацию:
1. В реферируемый журнал в России, чтобы пошла в зачёт при защите кандидатской?
2. В Шведский журнал на английском (правда Хелен считает, что такие «case report» напечатают тут только в маленьком местном журнале).
3. Или есть идеи лучше?
P.S. Методики изучаю и запоминаю. Мне уже разрешили работать в лаборатории самостоятельно по вечерам и по выходным, без "досмотра".

24.11.2009 вт
Наверное, потому что есть цель и мы идём к ней, кажется, что осталось так мало времени. У нас всё хорошо. Погода тёплая, накануне было +11С, сейчас +7С. Дожди незаметны. Всё вокруг украшено огнями и фонариками, ёлки стоят в витринах. Снега не будет до января.

В выходные были в музее «Tom Tits Experiment». Это музей техники и медицины. Отображает последние изобретения человечества. Всё можно потрогать и попробовать, чем мы и занимались. Одного дня, конечно, мало, и жаль, что зимой закрыта уличная часть музея. Не знаю, кому больше понравилось там: мне или Соне. Я хотела поучаствовать во всех экспериментах. Точно скажу, что туда нужно водить детей для того, чтобы заинтересовать наукой.
В бассейн ходим регулярно. Едим хорошо. Дышим свежим морским воздухом. Так что не волнуйтесь за нас.

01.12.2009 вт
По семейной новогодней традиции ходили на балет "Щелкунчик", на этот раз в Королевский оперный театр Стокгольма, основанный в 1782 году. Решили, что интересно посмотреть шведскую постановку этого спектакля. В целом осталось очень хорошее впечатление, хотя многое модернизировано.
Соня танцевала на кресле под музыку, чем очень развеселила сидящую по соседству шведку, к моему счастью.
Мы с коллегами приглашены на прогулку на катере в честь рождественских праздников, хотя ещё пока только начался декабрь. Но говорят, что позже просто не будет мест нигде – всё забронировано.

 08.12.2009 вт
Последние недели работы столько, что приходится продолжать её и в выходные дни. В субботу даже Софья была у меня в лаборатории. Несмотря на всё это, бассейн и посещение музеев мы не откладываем. После работы вечером были в Государственном историческом музее, а на следующий день – в знаменитом историческом парке «Skansen». Это этнографический музей под открытым небом, основанный в 1891 году, где собраны дома и постройки со всей Швеции. В помещениях сохранена обстановка, показывающая, как люди различного социального положения жили в разные времена. Кроме того есть кузница, пекарня и мастерская стеклодува. Нам понравилось, хотя мы всё-таки замёрзли на улице.

Сегодня я была в Каролинском институте на лекции Нобелевских лауреатов в области медицины. И там, конечно, со мной случилась удивительная вещь. Поскольку мы пришли почти последние, свободных мест в зале уже не было. Но в последнюю минуту нам разрешили войти, а меня усадили на первый ряд на единственное свободное место среди Нобелевских лауреатов. Мои ощущения невозможно передать словами: я сижу на первом ряду между Нобелевскими лауреатами... я даже не могла шевелиться… Знаете, как это ответственно сидеть на тех местах... и камеры, камеры и фотографы. Меня наверняка «вырежут», но попробуйте посмотреть онлайн на сайте университета, завтра должны выложить видео.

Здесь стоит полярная ночь. Темно всегда. И дождь. Хотя под нашим окном цветут розы, а на зелёном лугу около института – ромашки.
 
Фотографии перестали делать, в общем, потому что всё время темно.

Сегодня были в гостях у моей шведской коллеги Эммы. Она со своей мамой пригласила нас на семейный ужин. Они долго расспрашивали нас о жизни в России, о наших традициях, о культуре, а потом о наших впечатлениях о Швеции. Мы же спрашивали про их жизнь. Можно сказать, что в основном разговаривали наши мамы, а мы только переводили.
Нас накормили традиционными шведскими блюдами, на кухне, обставленной из Икеи, в квартире похожей на каталог из Икеи. Вообще у шведов практически всё из Икеи, и у всех в домах всё одинаково, что очень напомнило мне моё советское детство. У нас тоже были одинаковые кухонные гарнитуры, шкафы, хрустальные вазы, стиральные машины и телевизоры.

15.12.2009 вт
На выходных были в «Vasamuseet» – это красивый боевой корабль XVII века «Ваза», поднятый на поверхность, затонувший 350 лет назад при первом же рейсе. Как корабль назовёшь, так он и поплывёт: конструкция была настолько неудачная, что первый же порыв ветра накренил корабль так, что через пушечные порты вода стала заливаться в корпус, и он быстро пошёл ко дну. Теперь это первый в списках для посещения и самый популярный музей Скандинавии.
В воскресенье были в музее-аквариуме «Aquaria Vattenmuseum». Особенно всем понравилось в «тропическом лесу», где меняется день на ночь, а жара на грозу с молниями. Впечатляет. Я подумала, что не хочу попасть в такую погоду в настоящий тропический лес на берегах Амазонки.
В Стокгольме наступила настоящая зима со снегом. Соня настолько была обрадована, что днём они пошли с мамой лепить снеговика, правда, маленького, чтобы он смог поместиться в морозилку у нас дома.
Все шведы радуются снегу единодушно. Действительно, стало так светло, будто улицы побелили. Даже шведская сумрачность исчезла. И, наконец-то, затяжная осень с её моросящими дождями покинула нас.
Все готовятся к Рождеству. Закупают тоннами подарки, ёлочные шарики, фонарики и ёлки – всё как у нас. Половина сотрудников уже не ходит на работу, так как взяли мини-отпуск. А у меня ещё много работы, нужно успеть всё доделать. Как всегда, всё самое важное у нас остаётся напоследок.
На Рождество нас в гости пригласила моя коллега из соседней лаборатории. Пойдём к ней всей семьёй.

25.12.2009 вт
Рождество встретили в гостях у Татьяны Талло – моей коллеги из Таллина. Мы с ней сдружились с первых дней моего приезда, а познакомились ещё в Москве на первом съезде учёных. Она уже давно живёт и работает в Швеции, защитила тут диссертацию. Мне очень повезло встретить её, потому что она буквально стала моим гидом, проводником, советчиком и психологической поддержкой. Татьяна мне объясняет нравы и обычаи шведов, рекомендует, что посетить и посмотреть в городе, пьёт со мной чай в рабочих перерывах и обсуждает рабочие вопросы.
По европейской традиции мы пошли на рождественский ужин к 19.00, именно 24.12.2009 года, а домой возвращались в 23.00, пока ещё курсировали автобусы. То есть шведское Рождество отличается от празднования русского Нового года. Обычно оно ограничивается классическим семейным ужином без продолжения после полуночи. По окончании ужина все спокойно расходятся по домам: без салютов, хлопушек, петард и фейерверков. Даже немного грустно в Стокгольме на улицах в Рождественскую ночь. Я бы сказала, что наша душа требовала продолжения праздника, но мы понимали, что нужно ловить последний автобус, направляющийся в наш район.
Хотя меню на столе было очень родным: оливье, селёдка под шубой, картошка и солёные огурцы. В конце концов свои традиции мы соблюли.

29.12.2009 вт
Мой проект подошёл к концу. Продолжать буду в Кольцово на «Векторе».
Заимствовала много хороших идей для нашей лаборатории, наработала много результатов для своей диссертации, думаю, что сейчас сосредоточусь на её написании.
Смешная история случилась у нас сегодня. Я решила устроить прощальную вечеринку в русском стиле. Принесла русскую водку 0,75 литра с солёными огурцами и прочими закусками. Собрались мы со всеми коллегами в конце рабочего дня в обеденном зале, нашли стаканы, нарезали солёные огурцы и только собирались разлить водку, как пришёл шеф департамента, схватил со стола бутылку, сказал, что запрещено распивать алкогольные напитки в институте, и поставил бутылку водки к себе в сейф. Я думаю, может он обиделся, что мы его не позвали. Но бутылку он мне так и не отдал.
В итоге мы запивали солёные огурцы чаем, пока кто-то не принёс безалкогольный рождественский шведский Глёг (Gl;gg), который мы нагрели в микроволновке. Это традиционный скандинавский горячий напиток из красного вина с добавлением пряностей.
Подводя итоги, я бы сказала, что вот этот Глёг, имбирное печенье и фрикадельки с брусничным соусом всегда будут ассоциироваться у меня со Швецией. Долгими зимними сибирскими вечерами я буду вспоминать эту плодотворную поездку, и делиться с вами своими рассказами, угощая вас шведской едой. Хорошо, что у нас в Новосибирске тоже есть ИКЕА.
До скорой встречи, всегда ваша Аня.




X. ПРИКЛЮЧЕНИЯ УЧЁНЫХ В ЕВРОПЕ

Май 2012
Я защитила кандидатскую диссертацию! Теперь хотелось оторваться от компьютера, вздохнуть полной грудью и до изнеможения ходить ногами.
Надо сказать, что моей мечтой было посетить разные известные университеты мира, поэтому сама собой родилась идея путешествия по Европе с посещением: Сорбонны в Париже, университета в Милане и университета в Базеле. Почему именно эти места? Про Сорбонну я слышала так много, что уже хотелось взглянуть на это легендарное место. В Милане в Италии нас ждал наш знакомый профессор Саверио Маннино. А в Базеле в Швейцарии работала старая знакомая молекулярный биолог из Новосибирска. Три страны, три потрясающих города, три интересных университета ждали нас.
 Моя подруга – учёный, кандидат биологических наук, Олеся Носарева, тут же подхватила эту идею, и мы начали разрабатывать маршрут. И если бы не Олеся, я бы никогда не решилась на это научное путешествие. Билеты на самолёт были куплены, маршрут расписан, коллеги оповещены, а чемоданы собраны.
Первой страной стала Франция. Мы заселились в отельчик в центре Парижа, настолько дешёвый, что вместе с нами в номере жили муравьи, которые, не стесняясь, проложили дорожку от окна в душевую кабинку. Правда, тропинка совершенно не мешала нам, пока мы не пошли мыться. На следующий день у Олеси был день рождения, и самая лучшая идея, которая пришла к нам в голову – это поехать в «Диснейлэнд», чтобы отпраздновать это событие.
И вот два взрослых учёных кандидата наук с визгом мчались на «американских горках», ели леденцы и танцевали под музыку из мультфильмов. Попробовав все возможные аттракционы для взрослых, мы отправились в парк для маленьких, и обнаружили, что там всё не менее интересно. Если вы забыли туда сходить, то вы много пропустили.
Вечером мы вернулись на последнем поезде в Париж, так как завтра нас ждала Сорбонна. Утром мы позавтракали ароматными французскими круассанами на террасе летнего кафе. Обычно я пью зелёный чай, но в это утро запаху сдобы импонировал аромат местного чёрного кофе, и так манил нарушить традиции. Насладившись завтраком, мы поехали в Латинский квартал города, где располагалась Сорбонна.
Здание университета представляло собой прямоугольник с внутренним двором. Внешне оно было серое, мрачноватое и непреступное. Мы вошли с парадного входа, но дальше проходной нас не пустили, потому что туда требовались пропуска, которых у нас, конечно, не было.
Несмотря на это мы не оставили попытки посмотреть университет изнутри и обошли здание вокруг. Практически у всех дверей стояла охрана, которая преграждала нам вход, потому что у нас был явно туристический вид. Не смотря на это, проходя вдоль здания, мы искали открытую дверь и у нас получилось! В какой-то момент малоприметная деревянная дверь университета отворилась, оттуда вышел молодой человек в очках, похожий на студента-ботаника, и пошёл прочь, уткнувшись лицом в книжку. Мы поняли, что там нет охраны, и зашли внутрь, попав на старую деревянную лестницу. Ступеньки были такими скрипучими, что мы боялись привлечь к себе внимание этими звуками, однако никому здесь до нас не было дела. К нашей удаче мы смогли подняться на несколько этажей выше и попали в библиотеку. Вероятно, это был чёрный ход, который мы так удачно обнаружили. Мы так же тихо хотели зайти внутрь аудитории, но пол, покрытый старым паркетом, снова предательски заскрипел. Потоптавшись немного по залу, стараясь не привлекать к себе внимания, мы поняли, что не сможем посмотреть Сорбонну так, как планировали. Не сможем побродить по её аудиториям, посидеть в местном кафе со студентами или спонтанно послушать какую-либо лекцию. Университет был старым, располагался прямо в городе и не имел какую-то свою территорию с парками и кафе. Единственное, что в нём было – это дух старины, дух науки и дух великих открытий, который мы ощутили даже в библиотеке.
Сам Париж, тем не менее, был прекрасен и своеобычен. Несмотря на большое количество туристов разных мастей, он сохранял свою романтику. Французская же кухня напоминала нам, что из самых простых продуктов можно сделать необычно вкусное блюдо. В этот вечер мы сидели в одном ресторане, с видом на Эйфелеву башню, и наслаждались традиционным луковым супом, который был подан прямо из духовки в горшочке, с крышечкой из запечённого хлебного теста. Луковый бульон и хлеб с видом на вечернюю Эйфелеву башню, сияющую огнями! Вот он Париж.
Следующим пунктом назначения был город Базель. В Швейцарии цены на отели были самые дорогие во всей Европе, а бюджет наш весьма ограничен. Поэтому мы забронировали самый-самый дешёвый номер из тех, что предлагал интернет – ничего страшного, нам ведь только переночевать. Получив ключи, поднявшись на наш этаж и открыв дверь, мы замерли. Вероятно, администратор что-то перепутал. Номер был совершенно новый, стильный и хорошо обставленный. На высокой и широкой кровати, застеленной белоснежным бельём с множеством подушек, лежало два белых махровых халата и стояло огромное блюдо с фруктами и вином.
– Это точно нам? – спросила я, удивлённо разглядывая комнату.
– Надеюсь, за это не возьмут дополнительную плату, – добавила Олеся.
В конечном итоге мы нарядились в эти халаты, чокнулись бокалами с вином и, закусывая виноградом, начали философствовать.
– Да мы просто это заслужили! – предположила я.
– Чудеса случаются! – сказала Олеся, разводя руками.
Мы открыли ноутбук, и начали писать электронное письмо моей коллеге о том, что завтра придём к ней в Университет Базеля. Заранее предупреждая о времени и о месте встречи. Не было у нас тогда смартфонов, чтобы созваниваться в любой момент. Поэтому единственной надеждой было то, что подруга прочитает письмо и придёт к нам на встречу.
Утром следующего дня мы стояли как штык у входа в университет. Никакой охраны, никаких пропусков и прекрасная территория – были явным отличием от Сорбонны. Мы посидели в фойе, походили по зданию, вышли в парк. Прошёл час, но никто нас не встречал. Возможно, что почту девушка не проверила, а где её искать, мы не знали. Несмотря на это нас приятно удивил этот университет своей открытостью, доступностью и удобством. Даже небольшая прогулка по коридорам оставила у нас впечатление, что студентам и работникам тут комфортно.
После университета мы пошли, куда глаза глядят, без цели. Мы были поглощены разговором об европейском образовании, о том, что университет Базеля – старейший в Швейцарии, но в нём столько современного. Он оставил у нас хорошее впечатление.
Пройдя квартал, мы дошли до забора с надписью «ЗООПАРК». Это было интересно, и мы направились к кассе, чтобы купить билет. В окошке сидела почтенная дама в очках.
– Вы говорите по-английски? – спросила я.
– И по-английски, и по-немецки, и по-французски, и по-итальянски, – ответила мадам с невозмутимым лицом.
«Ого, сколько языков знает кассир зоопарка в Базеле!» – подумала я про себя.
– Можно нам два билета в зоопарк? – спросила Олеся.
– Зоопарк закрывается через час, – безэмоционально произнесла женщина по-английски.
– О! Вы знаете, мы туристы, нам очень бы хотелось посетить зоопарк хотя бы на один час. Мы завтра уже уезжаем. Пустите нас, пожалуйста, – взмолилась Олеся.
– Хорошо, проходите, оплаты не нужно, – неожиданно ответила эта милая дама, поправляя очки на носу.
– О, как это мило с вашей стороны! – произнесли мы почти хором, и побежали к входу. У нас был только час, времени нельзя было терять ни минуты!
Там были и львы, и слоны, и жирафы. Зоопарк Базеля – самый большой и старый в Швейцарии – был хорошо организован в большом парке. Но насладиться зрелищем нам мешал начинающийся дождь. Капли падали на головы с веток больших деревьев всё чаще и чаще, животные начали прятаться в свои укрытия, так что нам уже не на кого было смотреть. В итоге и мы начали искать, где переждать усилившийся дождь, и зашли в павильон вивария. Не успели мы обойти и половину здания, как служащие объявили, что зоопарк закрывается через пять минут. Мы вернулись в фойе и посмотрели на улицу в открытые двери. На улице начался ливень: шумная стена воды и мрачное низкое небо. Хороший хозяин не выгнал бы собаку, но местные служащие должны были закрывать здание. Мы вышли на крыльцо, но остались стоять под козырьком, размышляя, как мы пойдём обратно в отель.
Наконец, добрый дворник зоопарка подошёл к нам и заботливо спросил: «Есть ли у вас зонтик?»
 Конечно же, ни зонтика, ни капюшонов у нас не было. Мы ведь вырядились, как два учёных кандидата наук, чтобы представительно выглядеть при знакомстве в университете Швейцарии! Одетые по-деловому в пиджаки и юбки, в светлых классических туфлях, мы явно имели жалостливый вид.
Дворник ненадолго удалился, а затем вернулся к нам с двумя огромными зелёными мусорными пакетами.
– Вот, держите, можно проделать дырки для головы и рук; наденете и пойдёте домой, – предложил он с самым серьёзным видом.
– Мусорные пакеты? – удивлённо протянула я, поднимая брови вверх.
– Да, они большие, смогут закрыть даже ваши ноги, – с самодовольной улыбкой ответил дворник, начиная прорывать отверстия. Он как модельер примерил к нам мешки, чтобы наметить, где делать дырки.
Через минуту первая модель плаща-пакета была готова. Он отдал его Олесе, и принялся мастерить второй. Моя коллега просунула голову через дно мешка, затем руки – через боковые дырки. Получилась плащ-палатка в пол. То есть передо мной стоял зелёный квадратный мусорный пакет с головой Олеси. Впрочем, дождь лил сильнее, а шансов остаться под крышей становилось всё меньше. В итоге и я превратилась в мусорный пакет с головой. Добрый дворник-модельер начал подпихивать нас в спины, направляя к воротам зоопарка. Мы благодарно распрощались с ним и ушли.
Итак, два кандидата наук шли по Базелю в больших мусорных пакетах под ливневым дождём, радуясь, что хоть что-то внутри будет сухим. В таком виде мы зашли в магазин, чтобы купить еды на вечер. Снимать мешки мы не собирались, потому что мы пригрелись внутри. Постепенно народ в магазине стал смотреть на нас, улыбаясь. Вероятно, что они думали, что это флэш-моб. Некоторые подмигивали нам или приветственно махали руками, или говорили что-то. Мы улыбались и кивали в ответ, хотя ничего не понимали. Мне очень хотелось поскорее уйти из магазина, чтобы не испытывать это неловкое чувство стыда за внешний вид.
К своему удовольствию я нашла ароматные сыры с плесенью: голубой, зелёной, белой, розовой и жёлтой. Таких деликатесов в Новосибирске не было. Поэтому я накупила разных видов, в качестве гостинцев для семьи и друзей.
Наконец мы вернулись в отель, переоделись в белые махровые халаты, поужинали и заварили горячий чай, чтобы согреться.
На следующий день мы по плану должны были ехать в Милан.
Надо сказать, что Швейцария нас приятно удивила точностью расписания поездов: если было написано, что поезд прибудет в 13:03, то он точно прибывал в это время. От Базеля до Милана можно было доехать всего за пять часов с остановкой в Цюрихе. Мы купили билеты на ближайшую электричку и загрузились в неё с чемоданами.
Через минут двадцать мы с Олесей переглянулись: неприятный запах исходил от полки с чемоданами. Зловоние нарастало, усиливалось и начинало уже раздражать. Мы недовольно переглядывались, покачивая головой, осуждая чистоту швейцарских поездов. Как вдруг меня осенило: «Сыр!!! Это мой сыр!!!»
Это был запах сыра с плесенью, который я в таком большом количестве накупила вчера в магазине. Кажется, что пассажиры тоже уже ощущали этот аромат, потому что они периодически оглядывались на нас.
– Олеся, давай поставим чемоданы в тамбур, – предложила я, потому что терпеть эту вонь уже не было сил.
Мы вынесли чемоданы из вагона, подальше от нас, чтобы никто не заподозрил, что это мы являемся источником запаха, и вернулись на свои места. Тем не менее, когда кто-либо проходил по коридору, открывая двери в тамбур, запах снова возвращался и наполнял пространство вагона.
Пять часов в пути с вонючими чемоданами из Швейцарии в Италию ехало два приличных кандидата наук, любителей сыра с плесенью.
В Милане у нас была встреча с профессором Саверио Маннино в Миланском университете. Наконец, фортуна была на нашей стороне, и нам удалось посмотреть итальянский университет с его территорией вдоль и поперёк. Профессор ждал нас, он встретил нас у себя в кабинете, провёл экскурсию и представил коллегам. С Саверио мы познакомились ещё в Москве на международной конференции и с тех пор поддерживали научные контакты. Это был интереснейший человек, знающий 6 языков, объездивший более 200 стран и открытый к сотрудничеству. Саверио уже вышел на пенсию, но продолжал работать. Мы обсудили с ним совместные научные проекты.
Вечером профессор пригласил нас в оперный театр «Ла Скала» на оперу Джузеппе Верди. В театре не было свободных мест. Обстановка завораживала своей помпезностью. Элегантно одетые дамы и кавалеры занимали свои места, настраивая театральные бинокли. И пока мы волновались, поймём ли мы оперу на итальянском, на сиденьях перед нами включились маленькие экраны, как в самолётах. На табло можно было выбрать любой язык, включая русский, текст менялся в реальном режиме, по мере того, как актёры начинали петь ту или иную строку. В меню можно было прочитать либретто оперы на всех языках. Такого я не встречала ни в одном театре мира. Сама же опера была безусловным музыкальным сокровищем классической музыки. А исполнители – лучшими певцами мира. Скажу честно, несмотря на то, что оперу раньше я не очень любила, здесь я подумала о том, что просто я никогда не слышала хорошей оперы в таком исполнении.
Как же быть в Италии и не поехать в Венецию. На следующий день мы купили билеты на электричку, совершенно не продумав маршрут. Да всего-то два с половиной часа на поезде, а там найдём отель. Мы же опытные и умные путешественники!
Вечером мы уже сидели в поезде, предвкушая приятную поездку в эту старинную водную Венецию с её каналами, гондолами и гондольерами. Если бы нам хоть кто-нибудь сказал, что есть Венеция-земная и Венеция-водяная.
Как только мы услышали объявление в поезде, что следующая станция Венеция-Местре, мы тут же подхватили свои рюкзаки и вышли из вагона. Вдохнув полной грудью этот вкусный итальянский воздух, мы пошли из вокзала в город. Я ожидала сразу увидеть каналы, мосты, кафе, венецианские маски, туристов, но ничего подобного рядом с вокзалом не было. Подумалось, что нам нужно пройти просто пару кварталов вперёд, но и там не было ничего подобного. Вероятно, мы пошли не в ту сторону, и мы сменили направление. Ещё пару кварталов в противоположную сторону – и мы опять оказались на безлюдной улице, одни дома, даже не было ни таверн, ни кафе, чтобы сесть отдохнуть и выпить чашечку чая. Около часа блужданий то в одну, то в другую стороны не увенчались успехом, и навели нас на мысль, что мы где-то ошиблись. Пришлось вернуться на вокзал, чтобы узнать хоть какую-то информацию. Помещение станции опустело, а на платформе стоял только дворник с метлой.
– Скажите, а где каналы с водой и мосты? – поинтересовалась я.
Дворник посмотрел на нас с явным сожалением и, закуривая сигарету, ответил: «Да вы рано вышли из поезда, вам нужна была другая станция – Венеция Санта Лусия».
– А когда будет поезд до этой станции? – полюбопытничала я.
– Завтра утром, – выпуская дым колечком, ответил дворник.
– Как это завтра утром? – не верила я своим ушам. – Только завтра? А сегодня?
– Сегодня уже поздно, вокзал закрывается, – дворник снова выпустил дым от сигареты.
– Как закрывается? Мы что, не можем посидеть в помещении? – заволновались мы.
Дворник равнодушно докурил сигарету и развёл руками: «Нет, вы не можете остаться на вокзале».
– Да, но где мы купим билет на следующий поезд? – начала нервничать я.
– Завтра утром, всё завтра утром, – промолвил дворник, начиная подметать мусор прямо на нас, как бы показывая нам, что пора убираться с платформы.
Такой вариант развития событий нами не предполагался. Именно сейчас мы должны были быть Венеции, ужинать в отеле и наслаждаться видом на Грандканал. Вместо этого мы стояли непонятно в какой части Италии, без перспектив отдыха.
Для начала нужно было сесть и составить план действий. Однако здание вокзала закрыли на замок, а на платформе не было ни одной лавочки. Солнце село, небо потемнело и начал дуть промозглый ветер. Обойдя территорию вдоль и поперёк, мы не нашли ничего уютного или подходящего: ни тумбы, ни сиденья нигде не было. Хорошо, можно было найти какой-нибудь отель. Мы снова вышли в город. Через час не осталось ни одного уголка вокруг вокзала, который бы мы не посетили. Отелей нигде не было. Это был скорее спальный район с жилыми домами.
Ночь опустилась на город, принеся с собой холод и ветер. И теперь Италия показалась нам неуютной, несправедливой и совершенно не туристической. Голод постепенно овладевал нами, но шансов поесть не было. Промучившись несколько часов в ночном городе и замёрзнув от ночного ветра, я предложила Олесе пойти в полицию. Мы подошли к местному отделению, но и их дверь была закрыта. Я постучала несколько раз – никто не открыл.
– Олеся, а давай разобьём автомат со снэками, во-первых, мы поедим, во-вторых, нас арестуют, посадят в камеру в полиции, где мы можем поспать в тепле, – предложила я. Да, да, вполне приличный кандидат наук прямо сейчас был готов пойти на мелкое преступление, чтобы найти приют на одну ночь.
– Ты что, с ума сошла, – повертела у виска Олеся. Она абсолютно не верила в серьёзность моих намерений.
– А что нам ещё делать? Я замёрзла! – действительно, было очень недальновидно не взять с собой даже кофты. Казалось, зачем тёплые вещи в июне в Италии. Тем не менее, температура опускалась всё ниже, а ветер задувал всё сильнее.
– Пойдём спустимся в подземный переход, – предложила идею Олеся. Подхватив свой рюкзак, она уверенно пошла на платформу.
Я плелась за ней, думая, что вот передо мной сильный, высококультурный человек, который имеет железную выдержку и волю, который не пошёл бы на преступление, будучи голодным, не то, что я. Хорошо, что есть такие друзья.
Мы нашли переход, спустились в него, и удивлением обнаружили там двух человек, спящих в одеялах. Они были такими классическими бездомными, к которым подходило понятие: «Всё моё ношу с собой». Рядом с ними стояли сумки и лежала одежда. Главное, что они имели – это тёплые одеяла.
– О! Одеяла! – с восторгом сказала я, поймав себя на мысли, что я завидую бездомным людям. – Олеся, давай попросим у них одеяла в обмен на пачку орешков!
Олеся посмотрела на меня с ужасом: «Ты что, сумасшедшая? Это грязные одеяла!»
– Да, но они тёплые! Давай спросим их, может они могут одолжить нам одно одеяло до утра, – молила я.
– Успокойся, безумная, – одёрнула меня Олеся. – Не умрёшь ты без одеяла.
– А вот может умру от холода, – чуть не плакала я.
Но никакие мои доводы не вдохновляли её. Она просто расхаживала по переходу туда-сюда, по старой сибирской традиции, чтобы согреться. Мои же силы были на исходе: ни ходить, ни прыгать я уже не могла. В итоге я прислонилась к стенке и села на корточки, затем взбила свой рюкзак, как подушку, положила его на пол и улеглась на него, свернувшись калачиком.
Теперь на полу в переходе в Венеции-Местре лежали три человека: два итальянских бездомных и один новоиспечённый кандидат медицинских наук в майке с коротким рукавом. И никого в Италии не волновало, что вот сейчас замерзает такой важный человек, и может быть, не доживёт до утра. Я даже уснула от бессилия каким-то тревожным сном с ужасными сновидениями.
Шум и топание ног разбудили меня через несколько часов. Перед моим носом сновали туда-сюда чьи-то ноги. Пассажиры с чемоданами перемещались с платформы на платформу. Действительно, никого не смущала спящая на полу «приличная» девушка.
– Ааа, проснулась! – громко крикнула Олеся издалека. Она не сомкнула и глаз за всё это время, прогуливаясь по переходу. По полученным ею данным, приблизительно через полчаса должен был прийти первый поезд до той самой Венеции.
– Вставай, вставай, – подбодрила меня она. – Пошли покупать билеты. Нас ждёт Венеция Санта Лусия!
– Венеция Санта Лусия, – саркастично повторила я сквозь зубы, поднимаясь, оттряхиваясь и подбирая рюкзак с пола.
Первый же поезд шёл до этой вожделенной станции. Только мы вышли на перрон – запах моря и каналов подтвердил, что мы на месте.
Здание вокзала стояло прямо на знаменитом Гранд-канале. Вот он город нашей мечты, город в который так было сложно попасть с первого раза, вот они каналы, гондолы и гондольеры. Всё было так, как на туристических открытках и в нашем представлении.
Ближайшее кафе у Гранд-канала манило своими аппетитными запахами голодных горе-путешественников. Мы заказали поесть и попить, согрелись и расслабились, а по мере нашего насыщения нас начинало клонить в сон. Однако мы приехали в Венецию Санта Лусия не для того, чтобы спать! Нас ждали исторические места, сувенирные магазины и прекрасные виды. Мы пошли через мост большого канала, рассматривая гондолы на воде, переходя то по одному, то по другому мостику на разные улицы, размышляя, как же тут живут люди, и не мешают ли им туристы.
Единственно, что начинало беспокоить меня – это давление на мочевой пузырь. Поэтому я предложила Олесе поискать уборную. Для начала мы осведомились в нескольких кафе, есть она у них, но нам везде было отказано. Как странно, как это может быть, в туристическом центре нет туалетов. Мы продолжали гулять по улицам, но теперь фокус был смещён с исторических зданий на поиск клозетов. Обходя то одно строение, то другое, пересекая мосты над каналами, мы пытались найти хоть что-то подобное или, в крайнем случае, кусты, песочек или деревья. Венеция же была подобна безжизненному каменному пространству, омываемому тёмными водами мутных каналов, пахнущему сыростью и затхлостью. Камни и вода, ничего живого и ничего естественного не было здесь.
Наконец мы дошли до большого музея, пришли самые первые, прямо к открытию его дверей. Войдя в фойе, мы в первую очередь поинтересовались, есть ли у них то, что мы ищем. Кассир утвердительно закивал головой, указывая пальцем на противоположную стену, где висели две чудесные спасительные таблички с изображением женщины и мужчины.
– Можно мы пройдём туда? – поинтересовалась Олеся у служащего.
– Да, с вас 13,50 евро, – ответил кассир.
– Что? 13,50 евро за это? – недовольно вскрикнула я, указывая пальцем на таблички.
– 13.50 евро за вход в музей, – безлично ответил кассир. Однако по одному его виду было понятно, что бесплатно мы не пройдём мимо него никуда.
Нервно вытаскивая кошельки с деньгами, приговаривая ругательства на родном языке, мы рассчитались за вход. Раз уж попали в музей, то стоило посмотреть всю его экспозицию. На нашу удачу оказалось, что это был знаменитый Палаццо Дукале, который являлся когда-то резиденцией дожей республики. Кстати, этот музей стоит на первом месте по популярности у туристов. Действительно, он может рассказать многое об этом городе, начиная с девятого века: ужасающие истории про доносы, пытки и суды.
Мы посмотрели большинство залов, спускались в камеры пыток, заглянули в тюрьму, а затем вышли во внутренний двор Дворца. Туристов на площади двора было мало, солнце пригревало, а прямо сбоку от лестницы Гигантов располагались чудесные мраморные тумбы, нагретые итальянским солнышком. Постепенно наши силы иссякали. Мы прилегли отдохнуть, и не заметно для себя уснули глубоким сладким сном. Ощущая тепло солнца и безопасность, мы полностью расслабились. Неизвестно сколько прошло времени, но площадь наполнилась туристами и гидами. Группы за группами сменяли местоположение во дворе. В какой-то момент я услышала голос женщины почти у меня над головой. Я открыла глаза, прямо напротив нас стояла группа японских туристов в панамках и с фотоаппаратами. Их гид объясняла что-то про лестницу Гигантов на плохом английском с итальянским акцентом. Японцы кивали головами и постоянно щёлкали своими фотоаппаратами. Заметив, что мы с Олесей проснулись они стали махать нам руками, смеяться и уже фотографировать нас. Вероятно, зрелище было забавным. Опять два приличных человека, кандидата наук, оказались в центре нехорошего внимания.
Теперь где-то в далёкой Японии у простого японца в старом фотоальбоме 2012 года на фотографиях из Венеции – этот прекрасный Дворец дожей со знаменитой лестницей Гигантов и с двумя сонными кандидатами наук из России.
Каким бы важным научным путешествием с посещением университетов Европы не планировалась наша поездка, в ней всё получилось наоборот: муравьи в отеле, тайное проникновение в Сорбонну, мусорные пакеты, зловонный сыр, ночлег в переходе с бездомными, посещение музея только ради туалета и этот сон под Лестницей Гигантов в историческом музее.
Кстати, пока мы ездили в Венецию, горничные в нашем отеле в Милане выкинули весь мой «ароматный» швейцарский сыр, решив, что продукт испорчен. Но добиться компенсации от отеля на утраченное имущество мы не смогли.
Если же взглянуть на поездку с другой стороны, то это был: Париж с ароматом круассанов, луковым супом с видом на Эйфелеву башню; прекрасный университет Базеля с его парком; наш любимый профессор Саверио Маннино в Миланском университете и театр «Ла Скала» с восхитительной оперой Джузеппе Верди.
Вспоминая самое первое желание после защиты диссертации: оторваться от компьютера, вздохнуть полной грудью и до изнеможения ходить ногами – я достигла цели и набралась впечатлений.
Знаете, что самое важное – друзья. Вот если бы не Олеся, то мой рассказ мог бы иметь другое содержание. Но хорошо всё, что хорошо кончается, как сказал Шекспир.




XI. ЛИХОРАДКА ДЕНГЕ

– Доктор, срочно в ординаторскую, вас ожидает профессор Спиридонова, – сообщила мне медсестра в коридоре больницы.
– Что случилось? – обеспокоилась я.
– Больной, редкий больной, вернулся из Таиланда, лихорадка до 41°С. Думают, что какая-то тропическая инфекция.
Я ускорила шаг и буквально вбежала в ординаторскую. За столом сидела доктор Эмма Андреевна Спиридонова. Она была старейшим и опытнейшим врачом-инфекционистом в нашем городе. Мы все были её учениками и обожали её лекции. Именно благодаря таким харизматичным преподавателям иногда и выбираешь специальность. Эмма Андреевна была энциклопедией по инфекционным заболеваниям, все редкие случаи обязательно разбирались в её присутствии. Она лечила в своё время холеру и брюшной тиф, о которых мы только читали в учебниках. Все студенты были совершенно уверенными, что больше никогда не встретят это в своей практике, потому что медицина шагнула далеко вперёд.
На этот раз был новый редкий случай — первый случай заболевания тропической инфекцией в Новосибирске. Эмма Андреевна провела ночь в поисках предположения. Она перечитала все последние литературные данные. И теперь на консилиуме обсуждался диагноз и лечение пациента. После интереснейшей дискуссии всех врачей был вынесен вердикт:
– Коллеги, это лихорадка Денге! – торжественно сказала профессор Спиридонова.
Затем тихо, поймав меня в коридоре за руку, Эмма Андреевна таинственно полушёпотом спросила: «Анна Владимировна, кажется, вы летите в Таиланд на следующей неделе?»
– Да, Эмма Андреевна, – ответила я.
– Доктор, ваша задача собрать как можно больше материала по лихорадке Денге, будете ответственным специалистом по тропическим инфекциям. Привезите нам всё, что сможете из Азии. Мы должны с вами подготовить врачебную конференцию.
Если бы Эмма Андреевна знала, что она сказала. Ведь с этого момента и начинается всё, чего она пожелала.
Самолёт приземлился в Бангкоке. Шагнув на трап, я оказалась окутана влажным пряным воздухом Таиланда. Запах специй завис в пространстве и двигался вместе с ветром, быстро пропитав волосы и одежду. Нас посадили на старенький автобус и повезли в джунгли. Через несколько часов мы оказались в живописнейшем месте на берегу притока реки Чаупхраи. Домики стояли на сваях над рекой. К каждому домику тянулся с берега романтический мостик. И это было похоже на рай на земле, такой, куда хочется сбежать от суеты.
Вечером мы собрались на ужин под большим навесом, ночь в джунглях сопровождала ужин тропическим стрекотом. После ужина я прочитала моим спутникам лекцию о правилах защиты от насекомых, о профилактике тропических инфекций, о возможных путях заражения и лекарствах, которые нужно принимать. И о лихорадке Денге!
Прошло две потрясающие недели в этой неземной красоте. Заканчивался спрей от насекомых, и в последнюю ночь я распылила его везде, кроме лица. В роковое утро я проснулась, но смогла полноценно открыть только один глаз. Второе веко отекло, на нем красовался укус насекомого.
В этот день мы уже возвращались домой. Мы благополучно прилетели и разъехались по домам отдыхать.
Через три дня я, как ни в чём не бывало, готовила ужин. Вдруг моё тело налилось жаром и загорелось. Состояние было похоже на тот момент, когда перегрелся в сауне и тебе становится плохо. Я смогла только дойти до кровати и лечь. Градусник показывал 40.1°С.
«Денге,– подумала я,– Денге». И впала в бессознательное состояние.
Прошёл день, температура держалась 40.0°С, встать и идти было странно невозможно, как будто на меня надели «стальной плащ». Ни есть, ни пить не хотелось.
Вопрос стоял, кто победит: вирус или иммунная система. Я ждала и верила, что справлюсь. Шли дни, 2-й, 3-й, 4-й, температура держалась 40–41°С с периодическим снижением после жаропонижающих. Сложно было осознать, где сон, где реальность, какое время суток, какой день и где я нахожусь. Иногда приходила мысль принять противовирусные. Но физически невозможно было встать и идти в аптеку. «Стальной плащ» накрыл меня с головой и приковал к постели.
На шестой день открылась дверь моей квартиры. На пороге стояла моя мама и осматривала помещение в поиске жизни.
Это она подняла меня с кровати, похудевшую за 6 дней на 6 кг, с лихорадкой, с обезвоживанием и начинающимися геморрагиями, и решила везти в больницу. Уложив моё тело на заднее сиденье, мама повезла меня в 1-ую инфекционную. То есть повезла меня на мою работу, которую я прогуливала шестой день, к моим коллегам, которым я обещала материал для конференции.
В машине начали происходить ужасающие вещи, которые были весьма реалистичны. Наша Хонда поздоровалась со мной и намеревалась говорить без остановки.
– Серьёзно? Ты обладаешь разумом? – недоумевала я.
– Все машины обладают разумом, посмотри вокруг, – предложила она.
Я выглянула из окна и застыла от ужаса, каждая встречная машина подмигивала мне фарами и улыбалась. Хотя вскоре я увидела хмурых, больных, обиженных или злых. Теперь все они говорили со мной, а я могла говорить с ними.
– У нас есть план захватить мир людей, – заявила Хонда. – Мы можем блокировать двери и удерживать вас в заложниках.
– Хонда, но ведь мы же друзья, ты же не поступишь так же, как другие машины?
– Почему нет, – цинично возразила она, – мои двери уже заблокированы.
Я дёрнула дверь, она не открывалась, и у меня началась паническая атака. Сердце набирало обороты, на лице выступила испарина, тело горело от жара. Машины мерзко хохотали за окном, обнажая зубы-радиаторы.
Образование врача позволило мне на секунду вспомнить, что это галлюцинации. И к моему счастью мы уже приехали в больницу.
Знакомый приёмный покой, запах хлора и наши медсестры – всё это развеяло галлюцинации. Я искала глазами кушетку, чтобы лечь.
«Надеваем бахилы, проходим, где ваш страховой полис?» - буркнул кто-то.
Я немедленно отрезвела, перестала умирать и почти выздоровела. Где полис? Где мой полис? А взяла ли я его вообще?
Однако, признав во мне своего доктора, мне разрешили пройти в кабинет без предварительных экзекуций. За столом сидела моя коллега, которая, раскинув руки, а потом, прижав их к лицу, начала качать головой, как китайский болванчик:
– Анна, что с тобой? – и продолжила смотреть на меня с ужасом.
– Денге, лихорадка Денге, – выдавила я и тут же легла на кушетку в ожидании приговора.
Мою кровь немедленно отправили на исследование в Центр Вирусологии и Биотехнологии «Вектор», Кольцово. Впоследствии из неё выделили и вырастили вирус. Теперь в музее микроорганизмов «Вектора» есть штамм вируса лихорадки Денге 2.
Меня определили в палату интенсивной терапии и положили под капельницы. Начинался геморрагический синдром, тромбоциты упали до 20 при норме 180–320, гематомы возникали при любом прикосновении, вирус продолжал уничтожать тело. ЭКГ показывала выраженные дистрофические изменения миокарда, нарастала одышка. Усилились боли в животе, поэтому меня отвезли на УЗИ.
Врач УЗИ сидел с напряжённым лицом, долго пересматривая изображение, и вдруг попросил меня встать на ноги, чтобы сделать УЗИ стоя.
«Ах, вот она, ниже уровня пупка», – прокомментировал доктор.
Что могло быть особенного ниже этой линии, размышляла я?
– Ваша печень, она полностью опустилась вниз, и обе почки, и вообще всё теперь лежит в малом тазу. Вот и причина вашей боли. Висцероптоз.
Я вернулась в свою мрачную палату с голыми желтоватыми стенами, и в меня тут же воткнули капельницу.
Эмма Андреевна в первый же день пришла ко мне. Она стояла в дверях, покачивая головой и прицыкивая языком:
– Анна Владимировна, ну нельзя же так буквально выполнять просьбы. Привезли вы нам, конечно, больше, чем мы просили.
Она лично занялась мной и организовала всевозможное лечение. Шла вторая неделя моей болезни. Но состояние оставалось тяжёлым.
Унылые стены палаты, одиночество и длинные ночи со звуками подъезжающих «скорых» угнетали меня ещё больше, чем болезнь. В какой-то момент я обнаружила, что не хочу жить, ладно, я проиграла вирусу. Лейкоциты и тромбоциты падали, геморрагии появлялись на теле. Я отмерила себе ещё 2–3 дня на пустую жизнь и решила, что хватить бороться.
На следующее утро яркий луч солнца разбудил меня, на окнах не было занавесок, и я могла видеть зелёные деревья. На улице было лето. Прекрасная погода. Воскресный день. Тишина в отделении, так как посещение было запрещено, врачей не было, а дежурная медсестра уже раздала таблетки и расставила уколы.
Прекрасный день, чтобы умереть! Без шума, суеты, просто уснуть и не проснуться. Я закрыла глаза.
– Вот она! Ага, прохлаждаешься в палате? А на улице жара, солнце. Вставай, собирайся, едем на море!
Что? Кто посмел нарушать мои планы? Я открыла глаза, в палате стояли Олеся и Андрей, мои замечательные друзья и коллеги, врачи и учёные. Они потянули меня за руки, подняли с кровати и уверенно заявили:
– Поехали на море!
Да, но я не могла сбежать из больницы в таком состоянии. И надо было писать заявление об отказе от госпитализации. Но их план был великолепен, они решили меня тайно похитить. Мы тихонько выскользнули из отделения, также тихо, как и они проникли в него, как умеют делать медики.
Теперь я ехала в машине в сторону Обского моря в компании хороших друзей. Момент смерти откладывался.
На пляже они расстелили покрывало, развели костёр, начали жарить мясо на огне. Запах дыма и барбекю впервые за две недели вызвал у меня чувство голода. Нет, я не умру, пока не попробую это.
Потом все помчались купаться: с брызгами, с радостными возгласами – так, как купаются в короткое сибирское лето. Я лежала на покрывале и смотрела на них, без сил встать, и чувствовала досаду, потому что я не купалась.
– Ну что, когда будем умирать? – спросила меня мадам с косой.
– Я ещё не купалась, – с сожалением ответила я.
– Ну так вставай и иди, – предложила мне она.
– Серьёзно?
При этом я уже вставала на ноги и намеревалась пощупать воду. Через 5 минут я стояла по колено в море и пинала воду, чтобы сделать как можно больше брызг. Затем я с аппетитом ела мясо, приготовленное Андреем на костре. Он исключительно виртуозно готовил любое мясо. Сибирское солнце щедро грело моё истощённое тело.
На закате мы вернулись в больницу, я проникла в палату и спряталась под одеяло с прежним лицом, чтобы медсестра не заподозрила преступление.
Дама с косой куда-то исчезла. Утренние анализы крови показывали хорошие результаты. Температура больше не появлялась. Жизненная энергия наполняла меня сильнее и сильнее. У меня было 7 дней для того, чтобы выздороветь и выписаться из больницы, потому что в следующее воскресенье мы снова собирались ехать на море.
Итак, Олеся и Андрей сделали для меня драгоценный подарок – они вернули меня к жизни. Они вдохновили меня жить. В нужный момент они оказались в нужном месте. Так же, как и моя мама, которая нашла меня в квартире. Самое главное, что у меня появилась мотивация выздороветь, и делать то, что я хотела сделать, и возникла новая цель.
Что ж, в конце этой истории я стала специалистом по Денге и другим Флавивирусам. На «Векторе» в коллекции появился штамм этого вируса с моим именем и тест-система для диагностики Денге. Я имею высокий титр антител к этой инфекции, поэтому моя кровь используется, как контрольный образец для лабораторных тест-систем в России, Америке и Израиле. Мои лейкоциты, выделенные специально для этого, могут производить антитела вне моего тела в нужном количестве для любых типов исследований. Я разработала тест-системы ПЦР, ИФА и Microarray assay на Денге, Зика, Жёлтую лихорадку, Клещевой энцефалит и другие Флавивирусы.
Это лучшее, что можно было извлечь из этой ситуации, как мне кажется.














XII. КРАСНУХА. 21 ДЕНЬ ОЖИДАНИЯ
Прекрасным июньским утром я делала обход больных в своём отделении.
Обычно за врачом-инфекционистом закреплялось по 8–10 палат. Это были инфекционные боксы для двух человек с персональным душем и туалетом. В предбокснике врач мог надеть дополнительный халат и маску, и помыть руки после осмотра пациента. В каждый из боксов можно было поместить только больных с идентичными инфекциями, чтобы исключить внутрибольничное заражение. Больным приносили питание. Они никогда не покидали палаты. В основном это соблюдалось для воздушно-капельных инфекций.
На каждой палате была табличка с названием инфекции, чтобы врач мог ориентироваться и предпринять меры предосторожности, и чтобы медсестры не положили вместе людей с разными болезнями.
После ночных дежурств или выходных, когда диагноз ещё не выставлен, таблички на палатах отсутствовали. Тогда ты открывал дверь как «ящик Пандоры», заодно проверяя свою интуицию: что же тебя там ждёт.
Моя следующая палата была безымянной. Я надела маску, перчатки и вошла. На кровати сидела милая молодая девушка, усыпанная красными пятнами. Температура была всего лишь 37,5°С, но болели суставы, а за ушами и на шее были увеличенные лимфатические узлы.
Краснуха. Всё было ясно. А в моей голове вертелся вопрос, болела ли я ею? Если нет, то я уже заражена. В течение 21 дня инкубационного периода мне нужно ждать начала симптомов.
Помню, как в первый месяц работы в инфекционной больнице заведующая отделением выстроила молодых врачей в коридоре и сказала: «Вы станете настоящими врачами-инфекционистами только тогда, когда переболеете всеми сыпями и поставите все вакцины. А пока вы – мишень! Добро пожаловать в мир инфекционных болезней!»
Начиналось перерождение в настоящего врача-инфекциониста. Начался отсчёт двадцати одного дня.
Тут же я подумала, что можно ещё успеть поставить вакцину от краснухи. По правилам иммунологии чаще всего на это отводится 72 часа. Ответственной за вакцинацию сотрудников была старшая медицинская сестра отделения. Она заказала для меня вакцину в больничной аптеке. Однако бюрократия сыграла свою роль, и вакцина поступила к нам только через 7 дней после моего контакта с больной.
Всё-таки моя решимость, пытливый научный ум и жажда экспериментов преобладали над правилами и я вакцинировалась.
Вакцина представляла собой живой аттенуированный штамм вируса краснухи. Благодаря такому составу вырабатывается стойкий иммунитет на всю жизнь. Но также может быть легко протекающая инфекция.
Я продолжала отсчитывать дни после заражения: седьмой, восьмой, девятый. Всё шло отлично, никаких симптомов. И так до окончания инкубационного периода. Двадцать первый день я перечеркнула в календаре, и торжественно объявила своим коллегам докторам, что моя идея превентивной вакцинации с отсрочкой великолепно работает!
Прекрасным июньским утром на 22 день после контакта я делала обход больных в своём отделении.
Милую улыбающуюся девушку выписали с полным выздоровлением. Прекрасный опыт в копилку врача-инфекциониста.
Я вернулась в ординаторскую и начала записи в историях болезни пациентов. Июньское солнце нагревало нашу комнату, поэтому я расстегнула и закатала рукава белого халата. Вдруг, присмотревшись к коже на предплечье, я заметила красные пятна. Странно, я глянула в зеркало, лицо и шея были обычного цвета.
Я продолжила работать. Через час, глянув на себя в зеркало, я обнаружила пятна на груди и шее. Странно, в учебнике про краснуху написано, что всё начинается с лица, а потом идёт вниз. Это не мой случай, и вообще сегодня двадцать второй день. Не может быть!
Через некоторое время заведующая отделением зашла в ординаторскую, нелепо всплеснула руками и воскликнула: «Ты видела себя?!»
– Видела, уже два раза смотрелась в зеркало.
– Ты видела своё лицо?
Что? Лицо? Неужели и на лице эта красная сыпь? Я подскочила посмотреть на себя. Зрелище было забавное, и одновременно весьма разочаровывающее. Красные пятна красовались теперь уже везде, и явно свидетельствовали о краснухе.
Заведующая немедленно предложила два варианта: изоляция в палате или изоляция дома.
Изолировать меня дома – это было самое гуманное предложение, но требовало моей осознанности и ответственности. Я обещала доехать на своей машине до подъезда, закрыться в квартире и не контактировать ни с кем.
Началась самая яркая фаза краснухи, при которой никто бы и не хотел показываться в обществе: красная сыпь по всему телу, температура, увеличенные шейные и затылочные лимфоузлы, а затем артрит с болями в суставах. Тут явно были замешаны два вируса: вакцинный штамм и натуральный, которые вступили в синергизм и ухудшали течение заболевания. Длилось это недели 2–3. И конечно, закончилось выздоровлением с пожизненным иммунитетом. Спасибо моей иммунной системе за защиту плода во время моей беременности, потому что случаи краснухи повторялись в городе.
Теперь можно было сделать ещё одно научное заключение: вакцина с живым аттенуированным вирусом может быть поставлена в качестве превентивной профилактики заболевания только в первые 72 часа после контакта с источником инфекции. Если же этот режим будет нарушен, то заболевание всё равно начнётся, и течение может быть отягощено действием двух вирусов на организм.
Маленький эксперимент над собой и прекрасный опыт для врача.



XIII. КОРЬ. КАК СЛУЧАЮТСЯ ЭПИДЕМИИ
Однажды к нам в больницу поступила Корь. Тогда это было явление редкое. Я приняла этого больного на своём дежурстве вечером, направила в специализированный бокс, а утром доложила о нём на плановой планёрке.
Кафедральные врачи пришли в полный восторг, потому что теперь они могли показать студентам не только картинки из атласа по инфекционным болезням, но и настоящего больного. А сыпь при кори, надо сказать, очень красивая, яркая, ещё и гуляет по телу. А ещё симптом «манной крупы» во рту, конъюнктивит, лающий кашель, пневмония, энцефалит и отит. Ни с чем не перепутаешь и никогда не забудешь. Больной действительно выглядел крайне плохо, ещё и под воздействием температуры выше 39°С.
Думаю, что корь – весьма запоминающееся заболевание, потому что всё тело поражается с неимоверной скоростью, осложнения возникают сразу, да их и не называют осложнениями, это считается частью симптомов. И вот представьте всё это вместе: интоксикация, слабость, лихорадка 39–40°С, яркая сыпь по всему телу, пневмония с ужасным кашлем, головная боль со свето- и звуко- боязнью, а потом гепатит, а ещё стеноз гортани.
В общем, для инфекционистов не было проблемой поставить диагноз, была другая проблема – как остановить распространение вируса.
Думали, что одной вакцины достаточно, и в советском календаре прививок с 1973 года была уже обязательная вакцинация. Да только крайне печальные истории заставят учёных и врачей пересмотреть тактику и ввести вторую ревакцинацию.
Вот об этом и есть мой рассказ.
Что ж мне одной повезло в этой истории, благодаря заведующей отделением и старой опытной медицинской сестре, которая поймала меня после ночного дежурства со шприцом в руке.
– Доктор, я должна вас вакцинировать от кори, с которой вы ночью проконтактировали – это приказ заведующей, – провозгласила она.
– Нееееет, – очень неохотно тянула я свою речь. – Не нннннааадо. Я не хочу лежать с температурой от вакцины следующие 3 дняяяяяяя.
– Доктор, а вы хотите лежать три недели с корью, изолированные в боксе?
– Нееееет, – гнусила я. – За чтоооо?
– Потому что вы врач-инфекционист, и пока вы не сделаете все прививки и не переболеете всеми инфекционными заболеваниями, вы не станете настоящим инфекционистом! – заключила старшая сестра, протирая мою руку ваткой со спиртом.
С кривым лицом я сидела на стуле в процедурной и думала о несправедливости жизни, ещё даже не подозревая, как жизнь будет делать из меня настоящего вирусолога. Сколько ещё инфекций, от которых нет вакцин, я встречу, и как буду учиться работать с живыми особо опасными вирусами, чтобы не заболеть ими.
В этот же день началось самое важное в развитии эпидемии: кафедральные врачи привели группу студентов-медиков в палату к этому больному, а на следующий день – другую группу, и так всю неделю весь поток юных врачей наблюдал за прекраснейшим течением заболевания корью.
Прошла неделя, закончился цикл инфекционных болезней у студентов, но они так и не покинули наши стены. Один за другим, однократно вакцинированные в детстве, спустя 20 лет после этого, они поступали к нам с температурой под 40С, красные от сыпи, с лающим кашлем, в полубреду. Зомби-апокалипсис должен был выглядеть именно так. Под эту вспышку выделили целое боксированное отделение больницы. Их всех изолировали от внешнего мира, снаружи изловили последних, и начали грандиозное лечение.
Студентам, однако, было даже весело: половина лечебного факультета мединститута была заперта в одном месте. Без сомнения все потом сдали цикл «Инфекционные болезни».
Но как мы все прекрасно знаем, люди не могут долго быть в изоляции, да ещё и медики, которые знали все чёрные входы и выходы из больницы. Конечно, когда некоторым стало лучше, а сыпь побледнела, им пришло в голову вечерком сбежать из отделения и сходить в гости в общежитие соседнего с больницей университета Народного Хозяйства. Несколько приятных вечеров в студенческой общаге обратились теперь в самый настоящий апокалипсис: к нам начал поступать «Нархоз». Мест не хватало. Корь-зомби приезжали на «скорых», очередь из которых выстроилась за забором больницы. Готовили к трансформации второе отделение.
Всех «незаразных» пациентов с другими диагнозами молниеносно выписывали или переводили куда-либо. А краснощёких, красноглазых, лающих людей, боящихся света и звуков, складывали в палаты и задёргивали шторы.
Вот когда я поверила, что мы не готовы к пандемиям, потому что ресурсов у нас не так много, мест нет и врачей-инфекционистов мало. И мы работали, работали и работали. И я ждала своей участи, но моя медсестра была права, когда вакцинировала меня, и я не заболела корью. А вот мои молодые коллеги врачи – заболели. А старые врачи-инфекционисты не заболели, потому что перенесли корь в детстве, тогда им ещё не ставили вакцин.
Вспышка в Новосибирске благополучно была изолирована экстренной вакцинацией контактных, благодаря хорошей работе эпидемиологов. Они вели расследование, как сыщики, допрашивали всех участников данного процесса. А иначе, как бы мы узнали, что студенты-медики нашли чёрный ход в больнице, что они стащили на посту ключи, сбежали и посетили общежитие другого университета. Допросы и дедукция. Может быть, там ещё были плохой и хороший эпидемиолог, медсестра с большим уколом, фельдшер с электротоком. Шучу.
Как бы то ни было, сомнений в том, что нужно прививаться от кори ни у кого не осталось, и ещё много лет эта легенда об апокалипсисе будет передаваться из уст в уста профессорами, врачами и участниками эпидемии. А теперь её знаете и вы.






XIV. ТЕНИОЗ И ТЕНИАРИНХОЗ. ОХОТНИКИ ЗА ГОЛОВАМИ
Дверь моего кабинета открылась, и ко мне зашла хрупкая девушка с бледной кожей.
Она поздоровалась и поставила мне на стол большую банку с кремом для тела Loreal, Paris. Интуиция подсказывала мне, что это не подарок врачу. Мы молча смотрели друг на друга.
«Доктор, откройте это сами, пожалуйста», – осторожно сказала она.
Интуитивно я стала натягивать перчатки и пыталась не измениться в лице. Это было не первое апреля, и меня вряд ли ждал шуточный сюрприз.
Крышка открылась, и моему взору предстал ОН: около 80 см длиной, свёрнутый кольцом по периметру банки.
«Доктор, это вчера вышло из меня», – посетовала девушка.
Да, бледный вид пациентки свидетельствовал, что она болеет давно. И ей срочно нужно лечение. У неё кружилась голова, её тошнило, и были выраженные проблемы с ЖКТ.
Я попросила подождать и вышла из кабинета с банкой в руке.
В нашей лаборатории работала замечательный врач-паразитолог, которая виртуозно определяла любых паразитов. Сколько людей мы вылечили благодаря её бесценному дару диагностики. Мы брались за самые редкие паразитозы и приходили к успеху.
Я понесла ей этот чудный «крем». Она открыла банку и пришла в полный восторг, в какой могут прийти от вида паразитов только паразитологи. Бережно раскладывая его спиралью прямо у себя в раковине, доктор внимательно что-то искала.
«Головка, нам нужна головка!!!» – приговаривала она.
Как раз головы паразита с его чудными присосками там не было. Мы вдвоём склонились над раковиной и всматривались в каждый сантиметр. Такого внимания от людей паразит ещё не получал никогда.
«Это свиной цепень – Тениоз!!! Наша задача лечить пациентку и вытаскивать все части паразита, пока мы не найдём голову. Выйдет голова – мы её излечили», – объясняла мне Татьяна Васильевна.
И вот с того момента, 3 раза в неделю моя пациентка приносила части паразита, а мы осматривали его. Как вы понимаете, настал тот день Х, когда его голова была «в наших руках»!!! Девушка заметно похорошела, зарумянилась, поправилась, начала заниматься спортом и перестала есть недожаренную свинину.
* * *
Дверь моего кабинета открылась, и ко мне зашёл молодой человек.
На вытянутой руке он торжественно нёс баночку из-под майонеза с таинственным содержимым.
«Да, у девочек баночки из-под крема для тела Loreal, а у мальчиков из-под майонеза», – подумала я.
И была права. Содержимое напоминало товарища из истории про тениоз. В принципе, можно уже было не ходить в лабораторию к моему любимому доктору-паразитологу. Однако я повторила традицию, попросила пациента подождать и направилась туда с «майонезом» в руке. Наша доктор снова пришла в восторг и разложила ЕГО по спирали в своей раковине. Головы снова не было. Мы только поняли по некоторым особенностям члеников, что это Бычий цепень.
Процедуры и лечение повторились. Мы стали «Охотниками за головами», только в области паразитов.
Настал день Х, и наше предположение о невооружённом цепне подтвердилось! В очередной баночке из-под майонеза пациент нам принёс голову.
Знаете, на этот раз я не растерялась, законсервировала ЕГО и поставила на полку над рабочим столом. Коллекция врача-инфекциониста.
Мои коллеги прекрасно помнят этот экземпляр. Не правда ли?

XV. ЗЕМЛЯ ОБЕТОВАННАЯ

И сказал Господь Авраму:
пойди из земли твоей, от родства твоего
и из дома отца твоего, в землю,
которую Я укажу тебе.

Бытие 12:1
Одним прекрасным вечером Дэвид Франц ужинал в ресторане со своим коллегой Лесли Лобелом. Лесли был американцем из еврейской семьи, и к тому моменту уже репатриировался в Израиль, получил должность профессора в Университете Бен-Гурион в Израиле и занимался изучением вирусов. Лесли был вирусологом, специалистом по особо опасным инфекциям. Он углублённо изучал Лихорадки Марбург и Эбола, и хотел пригласить к себе в лабораторию ещё вирусологов для расширения научной деятельности. Он спросил Дэйва, не знает ли тот вирусолога, которого можно пригласить в Израиль. И Дэвид Франц, конечно, знал. Так мой электронный адрес был передан профессору Лобелу.
Вскоре я получила письмо-приглашение посетить город Беер-Шева. Честное слово, до этого момента я никогда не слышала о существовании города с названием «Семь колодцев». Город располагался в пустыне Негев на юге Израиля, и казался ничем не примечательным мне, если бы не один исторический факт. Семь колодцев были упомянуты в Библии, в Ветхом Завете.
В Беэр-Шеве (Вирсавии) Авраам вырыл колодец и заключил союз с Авимелехом, царём Герара, принеся при этом в жертву – в знак клятвы верности – семерых баранов. В Библии указывается: «Потому и назвал он сие место: Вирсавия, ибо тут оба они клялись» (на иврите слово «шева» (ивр. ;;;;;;) можно трактовать и как «семь» и как форму слова «клятва» (ивр. ;;;;;)).
После этого Бог решил испытать послушание Авраама и велел ему принести в жертву его сына Исаака. И опять в этих местах разыгрался древний сюжет. Бог, конечно, во время остановил руку отца, сын остался жив, а внуки его расселились и поныне живут.
Вот такая красивая история у этого города. Представляете, как теперь волнительно было посетить библейские места.
Конечно, Израиль – это не просто страна, она пропитана духом и событиями, которые мы знаем из книг или читали в Библии. Туда нужно ехать людям, любящим археологию и историю, это будут незабываемые впечатления.
И вот мой самолёт приземлился в аэропорту им. Бен-Гуриона, где меня встречал личный водитель Лесли Лобела, светловолосый мужчина с именем Владимир. Я прилетела за 2 дня до назначенной встречи и первым делом хотела посмотреть Иерусалим. Владимир не удивился, наоборот, поддержал идею. Он оказался весьма разговорчивым, и всю дорогу как гид рассказывал мне о стране, о жизни, о традициях и об Иерусалиме. Первый человек, с которым я встретилась в Израиле, говорил со мной по-русски, иврита я ещё не слышала.
Мы въехали в Иерусалим в полдень, когда солнце стояло в зените. Август был жарким, поэтому людей на улице не было. Мой отель очень не понравился водителю, вернее его расположение. Владимир несколько раз переспросил адрес, и наконец, стал взволновано звонить Лесли. Я совершенно не понимала, что его могло так озаботить. Я выбрала отель в самом близком расположении от Старого Города Иерусалима и рядом с Христианскими достопримечательностями. Но только через некоторое время я огляделась, и поняла, что там нет женщин, нет туристов, а вокруг арабский квартал.
Владимир проводил меня прямо до номера, попросил вернуться в него до заката, если я всё-таки пойду гулять. Потому что в этой части города были свои правила, которые нужно соблюдать. Я сменила одежду на длинное платье в пол и платок на голову, закрывающий волосы, шею и руки, и направилась к Старому Иерусалиму. Вскоре я вышла к воротам Ирода. Там оказалось немноголюдно, и совсем не было туристов. В этот момент что-то произошло в пространстве, как будто попала в другой временной срез, и память моя подсказывала куда идти. Настолько уверенно я продвигалась по каменной улице мимо торговых лавочек и домов в смеси мусульман, христиан, иудеев. Я понимала языки, точно помнила, на какие переулки сворачивать, как будто ходила здесь сотни раз. Да, это было моим родным, знакомым с прошлых жизней местом. 
И вот за очередным поворотом, пройдя через новые ворота, я вышла на огромную площадь прямо к Стене Плача. Вот оно – место силы, вот этот символ веры, надежды и любви. Я пришла к ней или она привела меня к себе, или все дороги вели к ней, и не попасть туда было невозможно.
Вокруг были разные паломники, группы туристов, молящиеся, зеваки, полиция и гиды. Площадь у стены была разделена на две части: правую – женскую, и левую – мужскую. Люди молились стоя, сидя, качаясь в ритм слов, согнувшись, облокотившись на стену, с книгами, с записками или просто смотря в небо. Стена действительно была внушающая, и энергия этого места делала её священной для всех.
Пробираясь тихонько между людьми, я подошла к ней вплотную.
Моя рука опустилась на камни Стены, нащупывая щели и промежутки, чтобы положить записку. А в голове оставался всё тот же туман, ощущение другой реальности, словно я попала в какой-то исторический фильм. На закате нужно было возвращаться в отель. Пройдя до Дамасских ворот, я вышла из Старого Иерусалима и пошла вдоль стены в сторону арабского квартала. Какой-то паренёк из местных увязался за мной. Он что-то говорил, улыбался и буквально скакал вокруг меня. Не помню, на каком языке мы говорили, возможно, на пальцах, он объяснил, что проводит меня до отеля, для моей безопасности. Так и шёл рядом до самой двери отеля, а у входа исчез, как будто его и не было. Даже это показалось мне причудливым проявлением пространства.
В отеле на кровати был выложен христианский крест из белых полотенец. Возможно, это сделали лично для меня, предполагая религию моей страны. Я приняла душ, перекусила фруктами, купленными в лавках Старого города, и легла в кровать. Нырнув под простыню, я смотрела в окно на звёздное небо августа, слушая пение цикад и ожидая падения звёзды, чтобы загадать желание.
На следующий день мне нужно было ехать на собеседование в Беер-Шеву на юг Израиля, после которого будет решён вопрос, начну ли я работать в лаборатории университета с особо опасными вирусами. Завтра должен быть день, который круто изменит мою жизнь. Сон не приходил очень долго, цикады трещали, а разогретый воздух завис в пространстве. Душный южный август и эти падающие звёзды Иерусалима – как можно было пропустить вот это всё?
Утро разбудило пением имама, которое раздавалось из всех рупоров. Оно тянулось в пространстве и отдавалось эхом в каменных стенах квартала. Где-то кукарекал петух, а солнце уже светило и пекло. Спросонья я не поняла, где нахожусь: ни комнату, ни страну не могла распознать. Выбравшись из постели и умывшись, посмотрев из окна на улицу, я пришла в себя. Мечети, конечно, окружали отель, но где-то развевался флаг Израиля, который убедил меня, что я там, куда приехала вчера. Нужно было собираться и идти на автобусную станцию, чтобы ехать в Беер-Шеву – загадочный город на юге, в пустыне Негев.
Неужели я буду жить в пустыне и не увижу больше снега зимой, понравится ли мне песок и отсутствие высоких сибирских кедров, буду ли я скучать по полноводным рекам или научусь радоваться маленьким ручейкам после редких дождей, сплету ли я ещё венки из обилия одуванчиков или буду беречь каждый цветочек на полянке, пойму ли я людей другой страны и примут ли они меня. Все эти мысли вертелись и жужжали в моей голове, как рой пчёл, не давая покоя. Волнение нарастало.
Автобусная станция была близко, и снова я шагала вдоль стены Старого города, только теперь на Восток, навстречу своей новой жизни, загадав желания у Стены Плача и августовских падающих звёзд Иерусалима.








XVI. ИЗРАИЛЬСКИЕ КОЛЛЕГИ

В первый день моего приезда в г. Беер-Шеву я поселилась в центре города в отель «Леонардо», который для меня забронировала лаборатория. Вид из окна был на большой голубой бассейн, на улице светило яркое солнце, а небо было совершенно безоблачным. Я глубоко вздохнула, потому что всё моё тело хотело насладиться этим великолепием, а реальность говорила о том, что сегодня первый рабочий день и меня уже ждёт в фойе отеля Анна Янсон – секретарь руководителя лаборатории Лесли Лобела. Мы были с ней заочно знакомы, говорили по телефону, и именно она организовывала мою поездку, билеты и визу. Все разговоры и электронные письма мы вели на английском.
Я спустилась вниз на лифте и вышла в большой зал. На диване меня ждала хрупкая красивая светловолосая девушка – Анна Янсон. Я была уверена, что имя Анна Янсон скорее шведское, чем израильское, потому что именно со Швеции я помнила известную писательницу Анну Янсон, которая работает медсестрой в больнице, имеет трёх детей и пишет по одному роману в год. Именно поэтому я предполагала, что эта девушка или её родители приехали в Израиль из Скандинавии.
Приблизившись к ней, я приветственно размахнула руки, чтобы обнять её.
«Привет! Как я рада тебя видеть! Как доехала?» – сказала Анна на чисто русском языке.
Моё изумление нельзя было скрыть на лице, руки теперь выражали удивление, а не приветствие. Мозг пытался быстро анализировать ситуацию и выбирал, на каком языке продолжать разговор. С одной стороны, она могла специально для меня выучить несколько фраз на русском, с другой стороны, всё-таки стоит поддержать разговор на английском, как мы это делали раньше.
– Do you speak Russian? – выдавила я, самое первое, что пришло мне в голову.
– Да, я из Москвы, конечно, я говорю по-русски, – ответила Анна.
Несколько раз я как рыба открывала рот, чтобы задать встречный вопрос, но вопросов оказалось так много, что я не могла выбрать с чего начать.
Наконец я решилась спросить главное: «Тогда почему мы несколько месяцев говорили и писали друг другу на английском языке?».
Анна, немного смутившись, объяснила, что она приехала в Израиль в возрасте пяти лет, и прекрасно говорит на русском, но не учила его в школе, поэтому ей сложно писать или читать на нем, а поскольку мы обе прекрасно владели английским, то этот язык был предпочтительным в международной переписке.
В общем, тот факт, что Анна из Москвы, меня сильно обрадовал: что-то родное и близкое мне по духу всегда будет присутствовать в лаборатории. Мне будет с кем говорить на родном языке. Я вспомнила, как меня поддерживала русскоговорящая Татьяна Талло в Швеции. День сразу показался мне удивительным: начиная от бассейна с солнцем до вот этой встречи.
Анна недавно окончила университет, и сейчас работала в лаборатории Лесли Лобела как его секретарь и как менеджер лаборатории. На ней были все организационные вопросы, а также забота о новоприезжих студентах, таких как я. Она занималась приглашениями, визами, поиском жилья, оформлением банковских счетов и организацией досуга для нас. Она даже привезла для меня свои одеяла и подушки на первое время, когда мы заселились в университетское семейное общежитие. В первый же день Анна съездила со мной в магазин, чтобы купить посуду и продукты. А на выходные организовала поездку на Мёртвое море.
Из отеля «Леонардо» мы с Анной направились в больницу «Сорока», где базировалась лаборатория доктора Лобела. Это знаменитая на весь мир больница, у которой огромная территория и всевозможные отделения с разными направлениями, даже есть подземные этажи у зданий, чтобы врачи могли продолжать работать или делать операции во время ракетных обстрелов. Лечатся здесь люди со всего мира. Отделение, на базе которого находится наша лаборатория, называется – ПАТОЛОГИЯ. Здесь собраны гистологи, морфологи, ПЦР и ИФА-лаборатории, а на нижнем этаже морг и судмедэксперты. Все врачи, поэтому я почувствовала себя в своей стихии.
В лаборатории я должна была сделать презентацию о себе и своей предыдущей работе, и впервые познакомиться с новыми коллегами.
В офисе мне выделили стол с компьютером прямо у окна и рядом со стеной, на которую я наклеила записки с переводом слов с иврита. Шторы на окне почти всегда были закрыты из-за палящего пустынного солнца, а на них висели летучие мыши. Нет, конечно, не настоящие. Это были игрушечные летучие мыши из коллекции моего нового коллеги Нира. Он был специалистом по инфекциям животных, а в особенности изучал рукокрылых и переносимые ими инфекции. Если бы не этот мой коллега, то я до сих пор бы не знала, что есть не только летучие мыши, но и летучие лисицы, летучие собаки, крыланы и кожаны. Я даже не знала, что выпускаются такие игрушки, в конечном итоге меня так увлекла эта коллекция на шторах, что я стала покупать в разных магазинах летучих мышей для Нира, а заодно и для моей дочери. Так что теперь и у нас дома есть летучие мыши.
Нир был отцом троих детей, и его супруга уже ожидала четвёртого. Они жили в традиционном кибуце, где часть зарплаты отдавалась в общую кассу. Таким образом, кибуц содержал столовую, где можно было поесть практически бесплатно, имел автопарк, где можно было взять машину, когда тебе нужно, бесплатный детский сад, кружки и что-то ещё. Там был Коммунизм в своей идее: каждый отдавал по способностям, брал по потребностям. Территория кибуца была ограждена, закрыта для посторонних, обсажена деревьями, кустами и цветами, и похожа на зелёный парк или заповедную зону. Дети там бегали сами по себе, царило спокойствие и гармония. У каждой семьи был свой дом, двери которого всегда открыты, а в гости можно было заходить без предупреждения, только потому, что ты шёл мимо.
Однажды мы посетили этот кибуц. Нир пригласил нас на один выходной к себе с ночёвкой. Это был Песах – иудейский праздник в память об Исходе еврейского народа из Египта. Обычно он празднуется в течение 7 дней в конце марта – начале апреля. Примерно в это время в других странах мира празднуется Пасха, но имеет абсолютно другое значение, так как посвящена Воскресению Иисуса Христа. Дело в том, что исторически эти события действительно наложились друг на друга, и знаменитая Тайная вечеря с учениками – это был «Седер Песах» – ритуальная трапеза, проводимая в начале праздника Песах, вечер на исходе 14 нисана по еврейскому календарю.
«В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат», – начинал повествование об этом библейском сюжете Булгаков. Далее вы знаете историю. Вот почему неслучайно совпали во времени два разных праздника для разных религий.
Вся большая семья Нира и все родственники собрались на трапезу в его доме. Ведущим Седера стал сам Нир, он и начал читать нам «Магид» – рассказ об Исходе из Египта. У каждого сидящего за столом был текст Агады, а для нас с Соней на английском и русском. Дети задавали традиционные «четыре вопроса». Действо продолжалось довольно долго, это был целый ритуал, в котором мы мало что понимали бы, если бы не сидящая рядом мама Нира, которая прекрасно говорила по-английски, и была преподавателем иврита для репатриантов. Она шёпотом переводила мне всё сказанное, и помогала повторять ритуалы, подавая мне то мацу, то вино, то горькую зелень. Итак, мы начинали окунаться в культуру Израиля.
Кроме многодетного Нира в лаборатории была ещё одна многодетная женщина Сигаль. Она была старше и опытнее всех, кроме того она была религиозной еврейкой, в традиционной одежде: длинных юбках, кофтах с длинным рукавом и в красивых беретах на голове, в которые всегда были убраны волосы. Сигаль меня поразила в первую очередь тем, что поехала в США делать пост-докторат с 5 детьми и мужем. Защитила диссертацию и стала успешной женщиной-учёным. Теперь она занимала важную позицию в лаборатории и считалась стабильным, продуктивным исследователем. Меня вдохновляло, что можно совмещать столько вещей одновременно: быть матерью, женой, учёным и работать на такой интересной работе.
Второй женщиной по численности детей нужно назвать Хэн. Она была моей ровесницей, имела учёную степень, воспитывала двоих детей, а потом ещё двое появились на свет во время моего пребывания в Израиле. Хэн была очень красивой благодаря потрясающей смеси ашкеназских и египетских еврейских генов. Голубые глаза, светлые волосы, белая кожа – по всей видимости, были ашкенаским наследием, а черты лица – египетским. Бабушка её говорила по-русски, поэтому я могла иногда услышать совершенно русский фольклор от Хэн, чему не переставала удивляться. Например, плохих людей она называла «бандит», часто говорила «хорошо» и цокала языком, выражая досаду, как в Сибири. В мире я ещё встречала цоканье, но оно выражало, подчас, совершенно другие эмоции, например, восхищение.
Хэн жила в Омере – элитном поселении рядом с Беер-Шевой, основанном в 1949 году как кибуц. Потом Омер стал посёлком, позже был районом Беер-Шевы, а затем снова стал независимым городком,однако, сохранил некоторые прелестные черты кибуца: отдельные частные дома, парковую зону, кружки для детей, тишину и безопасность территории. Дома там были один краше другого, можно было просто ездить туда на экскурсию. У семьи Хэн был одноэтажный дом с большим садом, в котором выращивали овощи и пряные травы. Хэн была очень гостеприимной, более того они с мужем прекрасно готовили, поэтому когда мы бывали у них на ужине, я даже позаимствовала у неё несколько рецептов, которые понравились моей семье.
Ещё одним работником в нашем кабинете была Яэль. Марокканская еврейка, худощавая, с чёрными глазами, смуглой кожей и длинными чёрными курчавыми волосами. У неё не было семьи и детей, и она совершенно не собиралась даже заводить отношения. Более того, она не любила никаких прикосновений к себе, и просила не обнимать её, и не подавать ей руки при приветствии. Она была наиболее молчаливая и самая сдержанная в эмоциях. Яэль была аспиранткой Лесли Лобела, она как раз писала свою научную работу, тогда как все остальные уже имели учёные степени. При этом Яэль знала в работе иногда больше методов, чем мы, и ей приходилось нас учить. Она чаще всех курировала работу новоприезжих и обладала великим терпением, спокойствием и наивысшей толерантностью. Никогда нельзя было услышать от неё раздражённый голос или поймать на себе её разочарованный взгляд. Яэль ценила личное пространство, но при этом была невероятно дружелюбной. Она жила с родителями в частном доме в центре Беер-Шевы и любила собак.
Шломит – менеджер лаборатории, тоже была марокканской еврейкой, точно такой же смуглой, черноглазой и черноволосой. Однако, в противоположность Яэль, она была громкой, эмоциональной, сверхактивной и властной. Именно поэтому она сидела в одном кабинете с шефом и с секретарём и контролировала все закупки, траты, проекты, и всё, что можно было контролировать. Шломит также вела исследовательскую деятельность, у неё был свой научный проект, и тоже учила студентов. Поэтому некоторыми знаниями я обязана именно ей. У Шломит были двойняшки – мальчик и девочка, и красавец муж, который был или военным, или спасателем. Когда он в своей профессиональной форме шёл по коридору больницы, все женщины останавливались, чтобы поглазеть на него, а Шломит светилась от гордости.
Йонат – заведующая больничной вирусологической лабораторией, тоже была матерью пятерых детей, правда уже взрослых. Она готовилась уйти на пенсию, но была таким ценным вирусологом, что её никто не отпускал с работы. Несмотря на возраст, она была в прекрасной физической форме и преподавала йогу. По просьбе желающих она организовала бесплатные занятия йоги ранним утром до начала рабочего дня в зале для конференций нашего здания. Хэн уговорила меня начать ходить с ней на йогу к Йонат, но вскоре в связи с беременностью прекратила занятия, а я осталась. Йога была на иврите-санскрите, поэтому я решительно ничего не понимала, но вскоре начала реагировать на повторяющиеся команды, как та собака Павлова. У меня даже появились свои успехи в различных позах, и получалось стоять на голове лучше всех. Однажды Лесли Лобел искал меня с самого утра с целью обсудить результаты нашей работы. Открыв дверь конференц-зала, он увидел меня в позе вверх ногами, и даже сначала растерялся, а потом интеллигентно попросил позже зайти к нему. Меня же охватила горячая волна какого-то смущения, щёки раскраснелись, а сердце застучало. В первую очередь в голове мелькнула мысль, что шеф мог подумать, что я несерьёзный человек. Прямо с утра на работе стою на голове. Я совершенно не знала, как он относится к йоге, одобряет ли такое на рабочем месте, хотя мы начинали за час до официального рабочего дня. Боже-боже, мне было совершенно неудобно от того, что я оказалась лохматая, в какой-то майке, засунутой в лосины, чтобы она не оголила тело, да ещё и вверх ногами перед мужчиной, который обладал большим авторитетом. Но Лесли, как истинный интеллигент, ничего не сказал при встрече. Поэтому тот случай очень скоро забылся, а я продолжила совершенствоваться в йоге.
Вот такие у меня теперь были коллеги, с которыми я начала работать.
При всем нашем неоднородном составе мы старались пить чай и обедать вместе. Мы ждали друг друга и уделяли время разговорам по душам. Телефоны было не принято приносить в обеденную комнату. Это было священное время живого общения. Что меня поразило, и что сильно отличалось от славянского менталитета, это откровенность разговоров. Например, совершенно незнакомый человек мог начать спрашивать тебя не только о возрасте, национальности, стране, из которой ты приехал, но и о семье, детях, муже и вообще обо всем на свете. Главное – действительно рассказывать правду, и не уклоняться от ответов. Иначе вопрошающий мог по-настоящему обидеться. Хорошо, что со мной рядом была Анна Янсон, которая на ухо мне нашёптывала как адекватно себя вести в каждой ситуации. Так я и начала вливаться в культуру Израиля.




















XVII. МЕНЯ ЗОВУТ «МЗУНГУ»
Как я попала в Африку...
Интерес к этому региону появился у меня ещё в далёких 80-х годах. Тогда мы были маленькими и смотрели советское телевидение. Ещё тогда меня поражали кадры из Африки: природа, животные, мистические традиции, но самое важное – страдания людей, низкий уровень жизни и болезни. Вот когда зародилась идея в моей голове стать врачом. Я очень хотела помочь африканцам, поехать в Африку и лечить их. Ещё с детства было понятно, что я стану врачом-инфекционистом, а кто ещё может лечить инфекции? Но зрело к этой идее я пришла в 20 лет, когда выбирала специальность.
И вот в первый год работы в инфекционной больнице я услышала о приглашении работать в госпитале в Африке. Я радостно бежала к главному врачу со своим резюме. Но её ответ был прост: «Ваш стаж 6 месяцев. Требуемый стаж 5 лет. Вы молоды и неопытны. Возвращайтесь в отделение и набирайтесь ума». Это было очень обидно!
Прошло время. Я проработала врачом-инфекционистом 12 лет. Стала вирусологом, эпидемиологом и молекулярным биологом. И Африка сама ждала меня. Меня послали в Уганду из Израиля. Вы же понимаете, что я сразу сказала: «Да. Я еду!»
И вот я в Африке, в Уганде, в Энтеббе. Местные жители зовут меня «МЗУНГУ» (белый человек в переводе c местного наречия). Для них я диковинка, потому что я тут одна белокожая блондинка. Дети каждый день на улице окружают и некоторое время следуют за мной. Затем другие дети, и так далее.
На днях группа ребятишек подбежала ко мне, в руках они держали плетёные из ниток и лент браслетики. Дети протягивали мне эти фенечки, с просьбой купить по 1 доллару за каждую. Но мне в принципе не нужны были браслетики, и у меня даже не было с собой долларовых бумажек, поэтому я вежливо отказывалась. Дети же продолжали прыгать вокруг меня с просящими глазами. В конце концов, я решила просто угостить их леденцами из своих запасов. Сняв со спины рюкзак, я открыла его и начала шарить рукой по отделениям. В моей сумке оставался ещё не открытый пакет леденцов «Бон Пари», который я протянула самому бойкому торговцу браслетами. Детвора радостно запрыгала, прихлопывая в ладоши. Тут случилось уж вовсе неожиданное для меня: дети положили свои браслетики мне на рюкзак и быстро убежали с пакетом конфет. Я осталась стоять в растерянности. У меня сейчас лежало 10–15 фенечек на 15 долларов, а я отдала детям какой-то пакетик с конфетками за 2 доллара. Как нечестно это было с моей стороны! Но с другой стороны, глазами тех детей, это был потрясающе выгодный обмен. Такие заморские конфеты за какие-то плетёные нитки. Вероятно, каждый из нас сейчас думал о невероятно успешной сделке. Так у меня появились браслеты ручной работы, которые я раздам как сувениры, когда вернусь назад в лабораторию.
Живу я на берегу великого озера Виктория. Второго по величине в мире. Оно похоже на тихое море, поэтому на его берегу те же ощущения. Теперь об особенностях местной природы и почему эта красота должна оставаться неприкосновенной: это озеро кишит шистосомами. Это паразит, который проникает через кожу и поднимается во внутренние органы человека, разрушая их. Поэтому даже капля воды из этого озера небезобидна, особенно, если у вас есть раны на коже. Это как сидеть на Венере на берегу кислотного озера – красиво, но смертельно опасно.
На земле распространены другие паразиты – анкилостомы. Они также пенетрируют кожу и далее, по плану всех паразитов, поднимаются во внутренние органы. Всё ещё хотите прогуляться босиком по траве по живописному берегу?
Змеи есть, но они боятся людей, поэтому вы вряд ли их встретите, если не будете искать специально. А вот ящерицы приходят в дом, висят на стенах, ждут вас в душе, на кухне. Они едят москитов, поэтому считаются чрезвычайно полезными. А значит, спать в окружении ящериц даже безопаснее.
Москиты, главные переносчики малярии, активизируются ночью. Спать нужно только под сеткой. Но если вы опытный человек, то у вас наверняка найдётся репеллент. И в розетку вы поставите прибор, уничтожающий и отпугивающий насекомых. Тогда вы в безопасности.
Ещё есть потрясающее явление Lake fly – это туча озёрных мушек. Они не кусают, не пристают. У них всего 24 часа для размножения, после чего они погибнут. Поэтому им не до вас. Но если эта туча вам попалась на пути, то ваш нос, рот и глаза будут облеплены. Это не страшно. Это дискомфортно.
Сейчас сезон дождей – это водопад с неба.  Дороги состоят из подобия красной глины, поэтому она размокает и превращается в труднопреодолимую жижу. Справиться с этим могут только мощные джипы. Но и их иногда стягивает с дороги в канавы, и там они лежат на боку, как уставшие коровы. Вот так мы ездили в экспедиции по деревням. Медленно пробираясь на джипах по таким дорогам. В некоторые деревни никто не может попасть много дней. И тогда люди остаются голодными и лишёнными помощи, в том числе медицинской.
Все мои медицинские и вирусологические знания нашли тут применение. Я и кровь сама беру, и веду опрос пациентов, и в лаборатории с образцами работаю.
Африка драматически поменяла мой взгляд на эпидемиологию. Что я поняла, находясь тут: мы приехали спасти эту часть мира от инфекций.
Но они так тесно соприкасаются с этими вирусными, бактериальными и паразитарными инфекциями, что это стало неотъемлемой частью их состояния. Глядя на то, как дети ныряют с головой в тёмные воды озера Виктория, а потом босиком идут домой, я поняла, что лечить анкилостомоз и шистосомоз в данном случае – утопия, потому что завтра, и послезавтра, и через 10 лет, они будут делать то же самое. Но другой вопрос: что если эти же вирусы, бактерии и простейшие попадают к нам, приезжим, или на другой континент? Нашей миссией было найти ответы на эти вопросы.
Как раз накануне в мире натворил беды Зика-вирус. Женщины, заболевшие этой инфекцией впервые во время беременности, родили детей с микроцефалией. Южная Америка и юг Америки пострадали больше всего.
Зика-вирус имеет такое название, потому что он найден в Зика-лесу, в Уганде. Вот мы и приехали в сердце этой инфекции. Мы собираем образцы крови людей, которые живут вокруг Зика-леса. У них мы изучим иммунный ответ против Зика-вируса. На основе полученных знаний будет разработана вакцина или лечение. И впредь беременные будут избегать таких последствий, и дети будут рождены здоровыми.
Коллекция, собранная в этой экспедиции, имеет большое значение для мировой науки. И она бесценна. Особенно памятуя, в каких условиях она собрана.
Итак, маленький шаг для человека и большой шаг для человечества. «That's one small step for man, one giant leap for mankind», – как сказал Нейл Армстронг.
                * * *
ПОЯСНЕНИЯ К РАССКАЗУ «МЕНЯ ЗОВУТ МЗУНГУ»
Mzungu (произносится как [m;;zu;;u]) – это термин из языков банту, используемый в регионе Великих озёр Африки для обозначения людей европейского происхождения. Это широко используемое выражение среди народов банту в Кении, Танзании, Малави, Руанде, Бурунди, Уганде, Демократической Республике Конго, Коморских Островах, Зимбабве, Майотте и Замбии, начиная с 18-го века.
В буквальном переводе Mzungu означает «тот, кто бродит вокруг» или «странник». Этот термин впервые был использован в районе Великих африканских озёр для описания европейских исследователей в XVIII веке, видимо потому, что они бесцельно (с точки зрения аборигенов) перемещались. Слово Mzungu происходит от языка суахили, где «зунгу» или «зунгука» обозначает вращение на одном месте. «Кизунгузунгу» на языке кисуахили означает «головокружение».
В наши дни термин Mzungu используется для обозначения людей с белой кожей, но также может применяться ко всем иностранцам в более общем смысле. Ещё одно значение слова Mzungu — «говорящий по-английски». (С) Википедия.







XVIII. ДОМИК В ДЖУНГЛЯХ

Счастье — это выбор, а не результат.
Ничто не сделает вас счастливым,
пока вы сами не решите быть счастливым.
Ваше счастье не придёт к вам.
 Оно может исходить только от вас.

IV Джамгон Конгтрул Ринпоче

В Уганду я летела через Эфиопию. Уже при первой пересадке можно было насладиться другим миром. Ты сразу попадаешь в иной срез реальности: другие люди, одежда, головные уборы, другой ритм жизни, новые звуки, запахи и другой ты в этом пространстве.
В аэропорту в зале ожидания я сидела как зритель в театре, разглядывая костюмы актёров и новые декорации, представляя себе, каково будет продолжение действия.
Второй полёт до Энтеббе, столицы Уганды изрядно утомил меня, и я крепко заснула, а проснулась когда мы шли на снижение. Глянув в окно, я увидела бескрайнее море, или океан, хотя, что могло быть сейчас под нами, если мы находимся в центре материка? Может самолёт изменил курс, пока я спала? Может это Индийский океан? Однако голос пилота подтвердил, что скоро мы приземлимся в аэропорту Энтеббе. В этот момент я осознала величие озера Виктория: безбрежное, гладкое, оно сверкало на солнце и даже с высоты садящегося самолёта мы уже не видели противоположных берегов.
На паспортном контроле в первую очередь у нас потребовали сертификаты о прививках, особенно от Жёлтой лихорадки. Только после этого нам поставили визу-штамп.
Я вышла на улицу и вдохнула этот новый тропический запах. Меня никто не встречал. Ни на одной табличке не было моего имени. Народ потихоньку стал расходиться, улица пустела, пока я не осталась совсем одна. По всей видимости, про меня забыли. Я села на свой чемодан и начала звонить по номеру, который мне дал Лесли Лобел ещё в Израиле, как экстренный, так как это был личный телефон директора института UVRI (Uganda Virus Research Institute, Угандийский вирусологический исследовательский институт).
Интеллигентный голос вежливо ответил мне по-английски, просил не беспокоиться и обещал через полчаса забрать меня на машине. Это был Джулиус Лутвама – директор института. Он лично приехал за мной, смеясь над ситуацией, шутками и рассказами развлекая меня всю дорогу до UVRI. В первую очередь мы поехали в лабораторию, потому что половина моего чемодана содержала среды и растворы для работы, и требовала хранения в холодильнике. По пути Джулиус спросил, не голодна ли я, и тут же достал пачку каких-то снэков. Я кушала и глазела по сторонам: на необычные повозки, многочисленные мопеды, жилища с соломенными крышами и людей в красочной одежде.
В институт мы приехали в то время, когда большинство работников уже разошлись по домам. Длинный коридор был совсем пуст, тишина воцарилась в здании, и только цоканье колёс моего чемодана нарушало её. Джулиус постучал в какую-то лабораторию, где слышались звуки, и горел свет. Дверь открылась, и в проёме появился Уилл Смит, да тот самый голливудский актёр, высокий с белозубой улыбкой. Я не могла не узнать его, потому что смотрела почти все фильмы с его участием. Вот это неожиданность, встретить Уилла Смита здесь, в Уганде. Хотя почему бы и нет, они же могли снимать какой-нибудь новый фильм в джунглях Африки.
Джулиус сразу представил меня ему: «Анна из Израиля!»
«Здравствуйте. Меня зовут Джон», – сказал Уилл Смит, приветственно протягивая руку.
Я взволновано протянула ладонь к нему, как будто он мне сейчас отдаст свой Оскар. И пока он тряс её, спросила: «Почему Джон? Разве не Уилл Смит?»
Уилл Смит расплылся в своей белозубой улыбке, довольно запрокидывая голову назад: «Нет, Джон, просто Джон, хотя да, говорят, что мы похожи».
Джон был научным сотрудником лаборатории, вирусологом, кандидатом наук, таким же, как и я. Он помог мне быстро разобрать растворы из чемодана и разложить их по холодильникам. Я же не могла отвести от него глаз, постоянно пытаясь найти подтверждение, что это актёр. Но судя по всему Джон был всё-таки учёным, потому что Джулиус обсуждал с ним какой-то серьёзный научный вопрос.
Закончив с привезёнными средами, мы отправились в гостевой дом, где мне предстояло жить ближайшее время. Прямо посреди джунглей стояло несколько одноэтажных строений. Между домами была высокая трава, которая напоминала мне сибирское лето. Вечерело, солнце садилось за деревья, природа наполнялась звуками леса и треском цикад. В моем домике уже кто-то жил, в окне горел свет, и слышались голоса.
Джулиус поставил мой чемодан на крыльцо и постучал в дом. Дверь отворил мужчина азиатской внешности, в кимоно, с длинными чёрными волосами. Ему не хватало двух-трёх мечей, чтобы завершить образ какого-либо аниме-персонажа. С тех пор, как я приехала в Африку, у меня не проходило ощущение, что я попала в какой-то фильм, герои которого тщательно подобраны.
– Здравствуйте, я доктор Чан, – представился новый герой, по-восточному наклонив корпус вперёд.
– Здравствуйте, доктор Демина, – ответила я.
Мы вошли с Джулиусом в дом.
Доктор Чан провёл нас в салон, где на диване сидели девушка и мужчина в возрасте. Они остановили свой разговор, с любопытством разглядывая меня. Джулиус вновь представил меня, потом попросил показать мне свободную комнату и, откланявшись, уехал.
Мы начали знакомиться: все были учёными, имеющими свои проекты в UVRI, девушка приехала из Голландии, мужчина в возрасте – из Южной Африки, а доктор Чан – из Гонконга.
В доме было четыре отдельные комнаты для гостей, салон и кухня. Посередине салона стоял большой обеденный стол, не было телевизора, зато на каждой полке лежали разные настольные игры. Кушали все вместе в салоне, на кухне только готовили.
Комната, которая мне досталась, была маленькой, в неё помещался только старый деревянный шкаф, кровать с большой рамой для противомоскитной сетки и маленькая прикроватная тумбочка. Зато вид из окна был на легендарное озеро Виктория.
Развесив вещи в скрипучий шкаф, расправив противомоскитную сетку над кроватью, я вышла к моим коллегам, чтобы вместе попить чай перед сном. Они уже играли в шахматы, обсуждали планы на выходные и завалили меня своими предложениями. Поскольку я была новенькой, они обещали мне показать всё интересное в Энтеббе. Компания мне однозначно понравилась, что было очень важным, тем более нам предстояло жить и работать вместе в ближайшее время.
Поутру меня разбудил аккуратный стук в дверь. Я ответила, что можно войти. В проёме появилась «тётушка Жануария», точь в точь как в бразильском сериале «Рабыня Изаура», который мы без отрыва смотрели в советском детстве. Точно такой тюрбан на голове, цветная блуза и яркая длинная в пол юбка. Жануария вплыла в комнату, покачивая бёдрами, положила мне на тумбу махровое полотенце для душа и спросила, чем я изволю завтракать. Она обещала приготовить всё, что закажу, пока я умываюсь.
Я ущипнула себя, чтобы удостовериться, что я не сплю, не смотрю кино, и это не бразильский сериал, и я не рабовладелец. Реальность не изменилась, Жануария не растворилась в воздухе, а стояла передо мной, ожидая мои пожелания на завтрак.
«Яичницу и тост с сыром, пожалуйста», – придумала я, угадывая, что может быть в наличие на кухне. В любом случае эти продукты казались мне самыми универсальными в мире.
Пока я умывалась, на кухне загремела посуда и запахло вкусным. В салоне уже был накрыт стол, некоторые коллеги позавтракали раньше и ушли в свои комнаты собираться на работу. Я ела одна, а Жануария вертелась вокруг меня, то наливая мне чай, то убирая тарелки. Она была радушной, весёлой, постоянно шутила и успела посвятить меня в традиции ДОМИКА В ДЖУНГЛЯХ. Оказалось, что никто в доме не обедает, потому что в институте есть своя полевая кухня, где всех кормят. Ужин же каждый готовит по своему усмотрению, традиционным привычкам и в то время, когда возвращается с работы. Потому что у всех разные проекты и разный рабочий график.
Вскоре мне позвонил Джулиус и сказал, что заберёт меня на машине, чтобы показать дорогу до института. Я быстро оделась, завязала шнурки на огромных ботинках, которые были обязательным атрибутом одежды в этот сезон дождей.
В институте нас ждал Джон-Уилл-Смит, как я его впоследствии стала называть. Он провёл мне экскурсию по всем комнатам и складам, инструктируя как нужно работать у них в лаборатории.
Затем мы собрались в кабинете Джулиуса, где нам предстояло обсудить мой проект. Планов было много: проехать по всем деревням вокруг Зика-леса и посетить все три больницы Энтеббе. Мне нужно было собрать сыворотки большого количества людей для изучения их иммунитета. В какой-то момент директор стал с сочувствием смотреть на меня, потому что он понимал, что одной мне не справиться. Нужен был водитель с машиной, местный врач, и рабочая сила. Он взял трубку телефона и кому-то позвонил. Через некоторое время в кабинет вошли американские военные учёные, которых Джулиус предложил мне в помощь. Он как-всегда представил меня им: «Доктор Анна из Израиля!»
Военные вытянулись по стойке смирно, и сказали: «Здравствуйте, Мэм!»
Мне честно, стало так смешно, потому что это опять напоминало какой-то фильм, никто меня раньше так не называл.
Теперь у меня был в распоряжении целый состав людей, и оставалось только правильно организовать план работы. Не зря же нас в институте учили разворачивать полевые госпитали. Про себя я думала, что вот сейчас, я русский офицер, под прикрытием учёного из Израиля, буду командовать американскими военными. Как только не поворачивались события жизни.
В обеденное время директор показал нам полевую кухню. Прямо рядом с институтом стояли навесы, под которыми располагались котлы с едой. Мне выдали большую тарелку, и столовые приборы. Я шла вдоль кухни и пыталась найти какую-нибудь еду, похожую на европейскую. Но ни цвет, ни консистенция, ни запахи не были похожи ни на что. В последнем котле было что-то вроде картофельного пюре, но розового цвета. Мой мозг отказывался пробовать местные блюда. Ничего не вызывало аппетит, даже не возникало никаких ассоциаций с едой. Честно говоря, я даже пробовать ничего не хотела, не понимала из чего все это приготовлено, и запах еды мне был незнаком. После некоторых сомнений я взяла всего по чуть-чуть, ведь нужно было хоть что-то съесть. Из этой еды мне понравилось только розовое пюре, оно действительно было похоже на картофельное. В общем, я поела немного, потому что подумала, что вечером куплю себе что-нибудь привычное в магазине.
Мы продолжили работать. Договорились о том, что завтра выезжаем в экспедицию по деревням, приготовили материалы, документы и информированные согласия на взятие крови.
После рабочего дня я пошла искать магазин, но по дороге к нашему домику в джунглях его не было. Я свернула на какую-то улочку, в поисках пропитания. Мне несказанно повезло, я попала на маленький рынок, где продавалось всё от одежды, до еды. Моё внимание привлекла женщина, продающая бананы. Бананы были зелёные, на большой ветке с полметра. Я подумала, что могу купить себе штук пять на неделю, они созреют в тепле комнаты и у меня всегда будет вкусный перекус.
– Здравствуйте, дайте мне пять бананов, – сказала я женщине, доставая кошелёк.
– Это не бананы, – ответила она равнодушно, глядя куда-то в сторону.
Возникла нелепая пауза, где я стояла с деньгами в руках, но никто не собирался вступать со мной в торговлю.
– Можно мне купить пять «небананов»? – уточнила я.
– Нет, во-первых, это не бананы, а матоке, а во-вторых, они продаются целиком, – ответила незаинтересованная моим предложением продавщица.
– Да, но мне не нужно столько много матоке, можете мне отломить пять? – ответила я, мне казалось, что это разумная идея.
– Нет, – сухо ответила женщина и опять отвернулась в сторону.
Я стояла в полной растерянности, что сложного было в том, чтобы продать мне 5 бананов с огромной ветки. Даже если их отломать, то никто не заметит их недостачу. Мне даже не важна была цена, я просто хотела есть.
– Извините, сколько денег вы хотите за пять матоке? – повторила я.
– Матоке не продаётся поштучно, только куст, – ответила раздражённо женщина и так сверкнула своими глазами, что я поняла, что разговор окончен.
На всякий случай я ретировалась, потому что её взгляд был многоговорящим, и раздражать её не стоило.
Я побрела дальше по рынку, чтобы найти что-нибудь знакомое из еды и нашла папайю. Кажется, её можно было кушать дольками, как дыню. Мне разрешили выбрать самой плод, хотя, что я могла выбрать, если решительно не разбиралась в папайях, просто пила когда-то смузи в Тайланде и мне понравилось. Вот на этом все мои знания об этом фрукте заканчивались.
Взяв самую большую и мягкую папайю, я рассчиталась с продавцом и пошла домой. Папайя была тяжёлая, учитывая, что идти до дома минут сорок, я уже пожалела, что взяла самый большой плод. Но самое главное было ещё впереди.
Вернувшись в домик в джунглях, я радостно сообщила всем соседям, что на ужин у нас есть вкусный фрукт. Но разрезая его пополам, чтобы удалить косточки, я почувствовала плохой запах. Какое это было разочарование! Папайя оказалась гнилой, вот почему она была мягкой. На мгновение меня охватило отчаяние, сменившееся досадой и обидой. Папайю пришлось выкинуть. Голод нарастал, желудок бурлил, а еды у меня вообще не было на вечер. Я обессиленно села на кресло, думая, пропаду ли я с голоду в этой Африке, или выживу?
Доктор Чан откликнулся первым, он жил в этом доме дольше всех, поэтому не удивился моей истории с едой, наоборот, сказал, что все с этим сталкивались. Поэтому они на выходных ездят в супермаркет за покупками.
– Не переживай, сейчас я приготовлю тебе покушать, – быстро предложил он.
В пик голода мне было всё равно, что есть: хоть африканскую, хоть гонконгскую кухню.
– Спасибо большое за помощь, мне будет очень приятно попробовать вашу еду, – ответила я, уже изнывающая от голода.
Вскоре из кухни начали проникать божественные запахи, знакомые, вкусные. То ли я была такая голодная, то ли гонконгская кухня такой привлекательной, то ли доктор Чан так хорошо готовил. Я тут же прибежала посмотреть, что он там делает.
– Что это за вкусный запах, мммм? – спросила я, глубоко вдыхая и смакуя аромат.
– Это неповторимый запах жареного лука и чеснока, – ответил Чан, смеясь надо мной. – Сейчас мы добавим мясо, специй, и всё готово.
– Мммм, я запомню, почему я раньше так не готовила, – философски заметила я.
Действительно, лук мы всегда пассировали, но никогда не добавляли туда чеснок. И вот только этот один маленький нюанс придавал блюду новый аромат и притягательность. С того момента в Африке, я всегда буду использовать только такое сочетание.
Мы вкусно поужинали, пригласив к столу всех соседей.
Что мне больше всего нравилось, что в отсутствии телевизора в гостиной, мы много общались. Каждый рассказывал свои уникальные истории. Это было чем-то похоже на пионерский лагерь, где каждый по очереди у вечернего костра рассказывает что-то о себе. Мы ведь так мало знаем о культурах и традициях народов, и что хорошо у одних, неприемлемо у других. Я не перестаю удивляться, какие интересные воззрения есть в мире. И чем больше путешествуешь, тем больше узнаёшь, но и тем больше понимаешь, что ничего не знаешь о мире.
Доктор Чан оказался практикующим буддистом, он медитировал каждый день на террасе дома. Из моего окна было видно, как он сидит в позе лотоса в лунном свете и перебирает бусинки своей малы. От него мы постоянно слышали цитаты Далай Ламы и других буддийских учителей. Возможно, именно поэтому он был спокойным и мудрым. Одну буддийскую цитату я очень хорошо запомнила. Про то, что счастье – это не результат, это твой личный выбор. Ничто не сделает тебя счастливым, пока ты сам не решишь быть счастливым. И вот сейчас, в Африке, я проверяла это утверждение на собственном опыте. Вместо того, чтобы страдать от голода, усталости или страха, я теперь всегда говорила: «О! Как интересно! Чем же это закончится?» В конце концов, еда всегда находилась, коллеги выручали, а страх оказывался глупостью.
Девушка из Голландии была такой загадочной и мечтающей, она изучала какую-то новую неизведанную инфекцию или редкую болезнь. Все её разговоры сводились к мистике. Она рассказывала о странных симптомах, новых случаях, за которыми она охотилась по всей Уганде. Без сомнения ей хотелось стать первооткрывателем болезни. Мне, как врачу, эти симптомы ничего не напоминали, или же были весьма общими для большого количества заболеваний. Поэтому я просто слушала её и просила сообщать новости об научных открытиях.
Мужчина из ЮАР был белым, седым, бородатым, молчаливым и очень занятым. Он редко задерживался с нами после ужина, ссылаясь на работу, уходил к себе. Иногда они с Чаном играли в шахматы. В конце концов, я тоже научилась играть в шахматы, какая это захватывающая игра. Почему в детстве меня никто не научил играть в них? Я знала только шашки, домино и нарды. Вот теперь из Африки я приеду с новыми знаниями.
                ***
Итак, утро следующего дня, я начала с двойной порции яичницы и двойного тоста с сыром, чтобы дольше продержаться в экспедиции по деревням. Машина типа джипа ждала нас у ворот территории. Американские военные жили в соседнем домике, с которым нас разделяла та самая высокая трава. Они появились из этой травы, как «двое из ларца, одинаковых с лица» с фразой: «Доброе утро, Мэм».
«Доброе, доброе утро, – отвечала я, улыбаясь, – вы чего так красиво нарядились, мы ж в деревню едем».
Они и в правду стояли в белых рубашках, выглаженных брюках и начищенных ботинках. Мне даже стало неловко быть перед ними в обычной майке и джинсах. Нам предстояла поездка в Зика-лес, чтобы пробираться через эти джунгли и ходить по деревням, одежда должна была быть удобной. Но оказалось, что у них так положено.
Мы попали в лес, такой как в фильмах, с настоящими лианами, обезьянами и тропическими звуками. Я долго смотрела на эти свисающие стебли, и даже подёргала некоторые, чтобы убедиться, что они надёжные. Но, в конце концов, не выдержала и спросила коллег: «Вы не возражаете, если я покачаюсь на лиане?» Мне было неловко признавать, что я серьёзный человек, очень хочу попробовать себя в роли Тарзана. Оказалось, что в принципе все об этом думали, просто стеснялись говорить об этом. Мы начали искать подходящие лианы и повисли на них. Все, кроме Джулиуса.
 Он, наверное, стоял и думал про нас, что мы дикие белые люди. А мы, как дети пытались раскачиваться на них или взбираться наверх. Откровенно говоря, ни то, ни другое не было похоже на то, как это показывают в фильмах. Лично я смогла бы подняться на сантиметров пятьдесят вверх и всё. Потому что за лиану сложно держаться, она неровная, толстая и местами колючая. В итоге я просто оттолкнулась ногой от земли и покачалась минуты две. Дальше руки начинали соскальзывать, а любопытство уже было удовлетворено.
Следующим аттракционом была москитная вышка. На ней стояли ловушки для комаров, которые затем снимали и везли в институт к энтомологам. Те, в свою очередь, сортировали комаров и изучали инфекции, которые они переносят. Мы по очереди слазили на эту башню, с которой открывался прекрасный вид на весь Зика-лес.
И наконец, пройдя этот лес, мы вышли к первой деревне, где и начали свою работу. Надо мне вам сказать, что эти американские ребята были настолько высокоорганизованы, чётко выполняли задания, никогда не спорили, не говорили «нет» и не жаловались на усталость. Если нужно было работать без перерыва, без еды, без воды, без отдыха – мы работали. И никто из них ни разу не попросил ни перерыва, ни отдыха. Какая это была выдержка, закалка и дисциплина! По умолчанию я была старшей, и пока я не садилась, не садился никто, пока я не говорила им остановиться передохнуть, никто не отдыхал. Мне даже порой было жалко их, потому что это был мой проект, а их просто попросили помочь. Они же полностью отдавались работе, как и я. Так мы и продолжали с ними исследования.
Постепенно наша коллекция росла. Мы объездили почти все деревни в округе, все больницы, даже собрали кровь у сотрудников самого института UVRI. Без такой помощи я бы и впрямь не справилась бы.

                ***
На выходных мы с девушкой из Голландии и доктором Чаном поехали в обещанный супермаркет. Вдруг среди этих домиков с соломенной крышей появилось огромное здание, прямо настоящий торговый центр, с кафе, кинотеатром и кучей магазинов. Удивление моё смешалось с радостью.
Самое же главное, что в продовольственном магазине я наконец-то видела знакомую еду. Конечно же, я набрала полную тележку. Совсем забыв, что я не на машине, и всё это мне придётся нести в руках.
В конце приятно проведённого дня в торговом центре, мы собрались домой. Такси, как такового, не было на улице. Зато куча водителей на маленьких мотоциклах окружила нас. Каждый предлагал цену, и доктор Чан отказывал, пока стоимость не уменьшилась вдвое. В итоге нам нужно было три мотоциклиста, потому что они развозили только по одному человеку.
Мне абсолютно не нравилась идея ехать на заднем сиденье мотоцикла с кучей пакетов в обеих руках, которые ещё и были тяжёлые. Но ничего не оставалось делать. В итоге я взгромоздилась на заднее сиденье и попросила ехать медленно. Сколько страха я натерпелась за эту поездку. Во-первых, я боялась упасть с мотоцикла, во-вторых, потерять пакеты, в-третьих, что они порвутся. Держаться было не за что и нечем. Я вспомнила все плохие слова в русском языке, и хорошо, что водитель меня не понимал.
Он объезжал какие-то телеги, какие-то заторы, виляя то вправо, то влево, так что меня начало укачивать. Мои ноги начали затекать, потому что я с такой силой сжимала сиденье. Мне приходилось напоминать водиле, чтоб он сбавил скорость. Но поскольку они везли нас троих, они устроили соревнования между собой, кто быстрее приедет до места назначения. «Черти!!!» – думала я. Признаюсь, что после этого мотоцикла ноги мои стали ватные, руки побелели, голова кружилась и тошнило.
Вся радость пребывания в супермаркете просто померкла. И когда они нас довезли до дома, мне уже не хотелось ни есть, ни пить. А просто я пошла отлёживаться в кровати.
На следующий день мои коллеги предложили просто прогуляться пешком по Энтеббе. Мы вышли на главную улицу, где нас тут же окружили какие-то дети. Они прыгали вокруг нас и что-то говорили, но ни доктор Чан, ни голландка абсолютно не обращали на них внимания.
Доктор Чан повёл нас в лес, чтобы показать интересный медицинский приём. Он подвёл нас к большому муравейнику и нашёл в нём муравья-солдата с «рогами-челюстями». Потом доктор нашёл у себя на руке какой-то небольшой порез, приложил к нему челюсти муравья, муравей схватил кожу слева и справа от раны и свёл челюсти. Чик, и получился эдакий зажим на ране! Оставив голову, доктор отщипнул тельце и выбросил его. Затем он наложил ещё пару «зажимов» в виде голов муравьёв-солдат и удовлетворённо повертел рукой перед нашими носами. На ране было три скобы, надёжно удерживающие края.
Голландка стояла с видом полном ужаса, бормоча что-то типа: «Какая гадость!» Вид действительно был холодящий сердце европейского человека.
Доктор Чан прокомментировал нам, что так можно остановить кровотечение в полевых условиях. У муравьёв-солдат нет мозга, голова почти целиком состоит из мышечной ткани, это просто могучие челюсти. Они защищают муравейник от врагов, а также измельчают особо крупную добычу.
Следующий фокус был с пауками. Чан нашёл большую паутину, в центре которой сидела самка паука «Чёрная вдова». С другой паутины он снял какого-то паучка и кинул к ней. Самка в мгновение ока метнулась к нему, схватила и тут же съела. Тут уже и мне стало не по себе. Какой каннибализм!
Потом доктор показал нам траву на деревьях. Действительно, на стволах и ветвях росла красивая травка. Но Чан объяснил нам, что она растёт за счёт дерева и разрушает его. Такое дерево очень быстро погибнет.
Каким прекрасным казался мне мир джунглей до этого дня, и каким ужасающим он предстал сегодня. Какая жёсткая конкуренция за выживание в природе.
Пока мы разговаривали, к нам на землю спрыгнула обезьяна. Такая милая, с человеческими глазами. Я так хотела её потрогать, и чтобы привлечь внимание достала из рюкзака орешки. Обезьянка мило протянула маленькие мягкие пальчики к моей ладони и аккуратно взяла орешки. Я насыпала ещё больше и протянула к ней. Вдруг, откуда ни возьмись, начали появляться и другие обезьянки. Все тянулись за орешками. Я радостно повернулась к моим спутниками, чтобы попросить их сделать фотографии меня с животными. Но доктор Чан почему-то шарился в кустах, а голландка начала отходить всё дальше.
«Эй, сфотографируйте меня с обезьянками!» – крикнула я им.
И вдруг поняла, что обезьяны не собираются ждать, когда я им насыплю новую порцию еды. Они буквально начали прыгать на меня, пытаясь выхватить пакет из рук. Я не собиралась отдавать им все мои орешки, но обезьянок это не волновало. Они начали выражать агрессию.
Доктор Чан вылез из кустов с большой палкой и, размахивая ею, побежал ко мне. Обезьяны испугались и в рассыпную кинулись прочь.
– Да, но я хотела фото, – разочаровано произнесла я.
– Я тебя спас только что от атаки дикими животными, фото ей надо, – буркнул серьёзно Чан. – Пойдёмте отсюда.
Мы вышли из леса и пошли вдоль дороги, пока не услышали какую-то музыку. Наше внимание привлекло здание, с открытыми дверями, в котором видно было скопление людей в красочных нарядах. Эти люди пели и танцевали.
Я подумала, что это местный праздник. Мы зашли туда, чтобы посмотреть. Каково же было моё удивление, когда я поняла, что это церковь. А народ, вместе со священником хлопал в ладоши, пел и плясал. Когда люди увидели нас, они схватили нас за руки и вовлекли в их пляшущий круг. Нам ничего не оставалось делать, как подыграть им. Мы тоже начали хлопать в ладоши и плясать. Всеобщая радость вселилась и в нас. Мы сами не заметили, что уже смеёмся и танцуем в этом круговороте цветных африканских одежд. Счастье исходило от нас.
Не помню, как мы смогли уйти оттуда. Видимо до самого домика в джунглях мы шли припеваючи и прихлопывая в ладоши. Потом мы долго смеялись над собой, шутя, что стали адептами этой церкви.
С понедельника начиналась новая рабочая неделя. Каждый расходился по своим проектам. Но в выходные мы собирались продолжить изучение Энтеббе. Всё-таки это был новый любопытный для нас мир.









XIX. 2 МИНУТЫ ДО СМЕРТИ
Жизнь начинается тогда,
когда мы впервые осознаём,
как близок её конец.
 
Марсилин Кокс

Шёл третий час ночи, гудела центрифуга, вытяжка из бокса и кондиционер. Армейские ботинки сдавливали ноги, а под спецкостюмом скопилась влага. Под ложечкой ныло от голода. Губы пересохли, как символ обезвоживания. Чистая питьевая вода закончилась ещё днём.
С 7.00 утра мы посетили три деревни в местности Зика леса, в Уганде, в Центральной Африке. Был сезон дождей, дороги размыты, машины тонули в глине, лежали на обочинах. У нас был самый мощный джип – единственный, который мог проехать сквозь джунгли. Даже он стал похож на осиный дом, облепленный красной глиной со всех сторон.
Мы собрали кровь людей, живущих в этой местности. Теперь нужно было получить из неё лейкоциты. Шёл обратный отсчёт времени. Если мы не продолжим работать, то собранный материал придёт в негодность через несколько часов. Шёл 20-й час непрерывной работы.
Ночью несколько раз из-за погоды отключалось электричество. Приходилось заново перезапускать центрифуги. Закончились материалы. Пришлось искать на складе замену. Сломалась особая пипетка, и осталась одна, у меня в руках. Все были обездвижены и обезоружены обстоятельствами.
Американские военные уже сидели на полу, прислонившись к стене, и молча смотрели на цифры центрифуги, будто умоляя её крутиться быстрее.
– Ребята, возвращайтесь в лагерь спать, – сказала я.
– Нет, Мэм. Мы останемся с вами, – отвечали они.
Через полчаса они стояли по стойке «Смирно» около меня с готовыми пробирками.
– Мэм, всё сделано.
– Отлично, спасибо, вы свободны.
– Да, Мэм. Спасибо, Мэм.
– Спокойной ночи.
– Спокойной ночи, Мэм.
Этот рассказ можно было назвать благодаря им: «Меня зовут Мэм».
Итак, я осталась одна, доделывать работу. Африканская ночь гудела незнакомыми звуками, давая волю фантазиям. Мозг не обладал достаточной информацией о природе и фауне этого континента. Поэтому пользовался ограниченными представлениями из телепередачи “В Мире животных”. Вот сейчас трещал сверчок. А это жужжали мухи, наверное, Цеце. А если что-то шипело, то, наверное, змеи. Точно, вот те, что с трещоткой на хвосте.
И вот в лаборатории появился Таракан, Таракан, Тараканище. Эти чёрно-бардовые семь сантиметров неспешно зашли в комнату, остановились в центре и посмотрели на меня.
– Привет, – сказала я, неожиданно для себя.
 Мне почему-то не хотелось быть одной сейчас этой ночью, и я ему обрадовалась. Он уважительно пошевелил усами, продолжая смотреть на меня.
– Знаешь, я хочу есть, – поделилась я с ним. Он махнул усом, разделяя мои желания.
Далее я продолжала говорить с ним, шутить и делиться впечатлениями. А он внимательно слушал. И как-то веселее стало в лаборатории. И работа пошла быстрее. И, наконец, была закончена.
– Дружище, спасибо за компанию. Мне нужно идти. Приходи завтра, поболтаем.
Таракан пошевелил усами, последний раз взглянул на меня, повернулся в сторону и поплёл в угол. Как будто это был старейшина лаборатории, и ему приходилось следить за порядком в ночное время. Мне показалось, что он понял меня, возможно, он помахал мне усами в знак прощания. Я ещё раз взглянула на него и увидела на спине крылья. Летающий таракан! Я на секунду представила, как могла потерять самообладание, если бы он не приполз, а прилетел бы ночью в лабораторию. К моему счастью Тараканище уже исчез в щелях стен.
Я вышла на крыльцо и вдохнула пряный свежий воздух. До нашего гостевого домика можно было дойти через джунгли за 15 мин или по автомобильной дороге вокруг леса за 40 минут.
Голод и усталость выбирали короткую дорогу вопреки здравому смыслу. Ибо сил на пеший поход в 40 минут не оставалось. Нужно было срочно выпить препарат от малярии, комары уже активизировались и атаковали. Хотелось есть, пить и спать.
Я включила фонарик и пошла по тропинке через густой лес, руководимая мечтой о вкусной пище и тёплой постели. Лес сгущался и издавал животные звуки, как в классических фантастических триллерах.
И конечно, как это следовало ожидать, вдруг, навстречу на тропу мне вышло ОНО. Фонарик осветил два больших жёлтых глаза на уровне метра от земли. Больше ничего не было видно. Ни тела, ни цвета, ни размера.
Я остановилась. Мы стояли на одной узкой тропе друг напротив друга в центре джунглей в три часа ночи, в самое тёмное время суток, и оценивали обстановку. Я слышала, как стучит моё сердце и движется кровь по венам.
Кажется, мне было понятно, что это последние 2 минуты моей жизни. Бежать? Куда? Прыгать на дерево? Вокруг болтались жидкие лианы и не гарантировали, что по ним я смогу забраться на вершину.
Смерть смотрела на меня жёлтыми глазами из темноты и считала секунды 59, 58, 57....
Кто это? Пантера? Шакал? Обезьяна? Нет, у меня не было физического превосходства над этим животным. В любой схватке я бы проиграла.
Последние секунды жизни 49, 48, 47...
«Какая нелепая глупая смерть», – думала я. Вот так, ночью, в джунглях центральной Африки, быть растерзанной диким животным. Я могла бы использовать свою жизнь гораздо эффективнее, сделать ещё что-то полезное. Как глупо умирать сейчас. При таких обстоятельствах.
И жизнь пронеслась перед глазами от рождения до настоящего.
29, 28, 27 секунд.... Дыхание становилось шумнее, сердце выпрыгивало из грудной клетки.
– Слушай, давай с тобой договоримся? – вырвалось из моих уст. Я обращалась к глазам. – А давай ты пойдёшь своей дорогой, а я своей? Иди домой, и я пойду домой. Мир?
Глаза моргнули, и двинулись на меня.
9, 8, 7..... я перестала дышать, да и зачем теперь дышать...
Ко мне подошло ОНО. Это был огромный пёс, лохматый, чёрный с большой пастью. Наверняка и он был удивлён встретить человека ночью в джунглях. Он аккуратно понюхал мою руку, последний раз взглянул на меня и пошёл своей дорогой в другую сторону леса.
3, 2, 1....
Я стояла, как ни в чём не бывало, посреди джунглей: живая, целая, с осознанием ценности жизни и с фонариком в руке. Это была перезагрузка, как будто мне выдали новую реинкарнацию на земле.
Я возвратилась домой, забралась в кровать под антималярийной сеткой с едой и водой, закуталась в одеяло, и смотрела в окно на это прекрасное звёздное небо с перевёрнутой луной, как когда-то в Иерусалиме. В эту чудесную глубокую вселенную с её возможностями и свободами. Сон как рукой сняло. Разве можно было спать в первый день твоей новой жизни?
Из Африки я вернулась с новыми представлениями о жизни, об инфекциях, о людях и о гармонии с природой. Каждая такая поездка встряхивала табуированные суждения о мире и неоспоримо формировала мою личность.





XX. ЭКСПЕРИМЕНТ ЗИКА
Я приехала в лабораторию Лесли Лобела в Израиль в самый разгар работы по лихорадкам Эбола и Марбург. Это были инфекции со смертностью, доходящей до 90%. Но самое важное, что 10% людей всё-таки выживало. Все коллеги трудились над вопросом: что позволило этим людям при равных условиях с другими выздороветь? Мы изучали особенности иммунитета, виды антител, истории жизни и болезни, всё, что могло быть особенного у этих людей.
В Африке, как я уже писала, мы собирали образцы крови у этих пациентов, интервьюировали их, потом долго за ними наблюдали. Эти люди казались нам чудом, загадкой природы, и одновременно спасением для других. Если понять в чём причина, можно было бы создать препарат для лечения людей.
Лесли Лобел был потрясающим вирусологом: проницательным, умным и предвидящим разные эпидемии. Он предсказывал, что будут вспышки Эболы, и они случились. Он прогнозировал распространение Зика вируса, и оно произошло. Поэтому он старался сотрудничать со многими странами, чтобы держать руку на пульсе.
В Африку ездила вся наша команда, мы с энтузиазмом искали ответы на вопросы эпидемиологии и вирусологии. Одни ловили по ночам летучих мышей, брали у них пробы, другие исследовали людей.
Местные жители не доверяли «белым» врачам: у них было поверье, что мы, забирая их кровь, крадём их душу, и можем продать её дьяволу или нечистым силам. Поэтому с нами в экспедиции ездили африканские врачи, чтобы брать кровь, а мы стояли на подмоге: заполняли документы, клеили идентификационные номера и выдавали угощения. Да, это было старой доброй традицией за сдачу крови давать конфеты, или что-то подобное. Может быть, это вообще было традицией в Африке. Что меня искренне удивляло, так это такой факт: если человек пробовал конфету, но она ему не нравилась, то он заворачивал её обратно в фантик и возвращал нам со словами, что он такое не ест. То есть они не выбрасывали, не доедали, не отдавали друзьям, а возвращали нам, даже если они открыли конфеты дома, они шли обратно в госпиталь, чтобы принести надкусанные сладости. Почему они так делали, я так и не поняла. Но к концу поездки у нас накапливалась коробочка с недоеденными конфетами, завёрнутыми в фантики.
В конечном итоге мы собирали целые коллекции сывороток крови для исследования. Мне лично удалось взять кровь только у небольшого числа людей, в основном у персонала госпиталей и у коллег в лаборатории в Уганде.
Часть африканских учёных занималась инфекциями, которые переносят комары. Они ловили насекомых специальными ловушками, а потом рассматривали под микроскопом и раскладывали по родам. Видели бы вы этот сортировочный пункт комаров: в специальных коробочках лежали маленькие и большие, тёмные и бледные, в крапинку и в точечку, самки и самцы, невероятное множество видов. А эти энтомологи знали их всех по признакам – потрясающие профессионалы!
У меня в Африке была ещё своя цель: исследования вируса Лихорадки Зика, который тоже переносился комарами. Именно поэтому я работала в окрестностях Зика леса рядом с городом Энтеббе в Уганде. Наша база была прямо в том институте, где впервые и обнаружили этот вирус в 1947 году.. Моей задачей было выяснить, почему в Африке практически мало случаев микроцефалии плода. Дело в том, что Зика вирус опасен для беременных женщин, и провоцирует страшные патологии у эмбриона. Вирус вызывает микроцефалию – значительное уменьшение размеров черепа и, соответственно, головного мозга при нормальных размерах других частей тела. Микроцефалия также сопровождается умственной недостаточностью — от нерезко выраженной имбецильности до идиотии.
В 2015 году начались вспышки Лихорадки Зика в Латинской Америке, что привело к драматической ситуации и рождению детей-инвалидов. А мы должны были создать вакцину, лекарство или найти ответ: почему в Африке, на родине этого вируса, у людей почти нет таких патологических случаев рождения.
И вот по возвращению в Израиль мы думали над решением этой задачи, и нам пришла в голову мысль использовать уже существующие вакцины. Дело в том, что вирус Зика относился к Флавивирусам, и к тому времени уже были сделаны и применялись вакцины, защищающие от других Флавивирусов: от жёлтой лихорадки и от клещевого энцефалита. У нас были сыворотки вакцинированных. И я решила сделать «Эксперимент Зика»: поставить реакцию нейтрализации вируса Зика этими сыворотками. Проще говоря, если от вакцин есть антитела, эти антитела должны встретить вирус, и уничтожить его. Вирус, конечно, был не совсем такой, к которому разработаны вакцины, но похожий, из того же семейства. Поэтому мы ожидали чуда и, если эксперимент покажет, что антитела могут защищать от вируса Зика, то мы рекомендуем эти вакцины к применению.
Вирусы прекрасно росли на клетках Vero, коллекция сывороток готова была для эксперимента, мы смешали кровь и вирус и стали ждать. В контроле был вирус без антител, антитела без вируса, и просто живые растущие клеточки Vero.
По плану клеточки должны были расти не по дням, а по часам, и радовать наш глаз. Другие клеточки, заражённые вирусом Зика, должны были погибнуть, а клеточки, на которые мы поместили смесь антител и вируса, должны были быть спасены антителами. Эксперимент должен был длиться 7 дней.
 Шёл всего лишь 3 день, когда я вытащила из инкубатора матрасик с клетками, чтобы посмотреть на свой эксперимент и… О ужас, что-то невообразимое творилось перед моими глазами в микроскопе: все клетки погибли. Это был матрасик со смесью антител и вируса. Немедленно вытащив контрольный матрасик с Vero, я глянула в микроскоп: клетки были живые и здоровые. Следующий контроль, где был просто вирус, выглядел благополучно, вирус практически ещё не затронул монослой, конечно, ему нужно было как минимум 7 дней, это я знала. Что же случилось в эксперименте? Я начала исследовать сыворотки одну за другой, в смеси и отдельно. И именно там, где я добавляла кровь с антителами, вирус уничтожал клетки Vero за считанные часы. Этот эффект назывался «АНТИТЕЛОЗАВИСИМОЕ УСИЛЕНИЕ ИНФЕКЦИИ».
То есть антитела не нейтрализовали вирус, не убивали его, а помогали ему заразить клетки и быстрее размножаться. Нельзя винить иммуноглобулины нашей иммунной системы, что они предавали нас. Это вирус научился обманывать их и использовать в своих интересах. Или же можно было это объяснить тем, что антитела всё-таки были выработаны к немного другим вирусам, хоть и из одного семейства, и они старались работать, как могли: они пришли к врагу, но убить не смогли, поэтому они его связали, взяли в плен и принесли в главный штаб – в макрофаги. А вирусу это-то и нужно было – попасть в штаб, так как там было всё для того, чтобы он мог строить новые копии себе подобных. Вот за счёт такого "троянского коня" инфекции выигрывали битву у иммунной системы.
Антителозависимое усиление инфекции было описано с 60-х годов прошлого века, но не получило распространение за свою неоднозначность и «холиварность». Эту тему было сложно объяснить обывателям, её сложно было принять, потому что она разрушала непоколебимую веру в иммунную систему, в то, что иметь антитела – это хорошо. Получалось, что иногда иметь антитела – это плохо, очень плохо, даже смертельно опасно.
Вот, например, заболели вы первый раз лихорадкой Денге, у вас сформировался иммунитет к ней, а потом вы заразились другим штаммом вируса Денге, и у вас развивается геморрагический синдром. Или есть у вас антитела к жёлтой лихорадке от вакцины, а вы заразились Денге, и опять вы в тяжелейшем состоянии. Учёные пытались сделать вакцину от Денге – вакцинированные стали болеть тяжелее невакцинированных и умирать. И эту вакцину сняли с производства. А учёные стали изучать, какие ещё вирусы могут вызывать АНТИТЕЛОЗАВИСИМОЕ УСИЛЕНИЕ ИНФЕКЦИИ.
Мой «Эксперимент Зика» стал началом масштабного проекта в двух университетах Израиля и в одном институте США. Чем больше я трудилась над этой темой, тем осторожнее я была в выводах. И тем яснее для меня становилось, что произошло со мной лично во время поездки в Таиланд: моё заболевание лихорадкой Денге в тяжёлой форме. А ведь я была вакцинирована и от жёлтой лихорадки, и от вируса клещевого энцефалита – все эти антитела IgG были против вирусов из злополучного семейства Флавивирусов, как и вирус Денге. Они то и сыграли свою роль в тяжести течения инфекции. Это и было объяснением случившегося.






XXI. ХОРЕОГРАФ ИЗ ИЗРАИЛЯ

Hava nagila, Hava nagila
Hava nagila venis'mecha.
Радуйтесь, люди, радуйтесь, люди.
Радуйтесь, люди, сбылась мечта.
Еврейская песня, Авраам Цви Идельсон
Однажды я давала интервью московскому телевидению по поводу пандемии Коронавируса. Я старалась описать всё с точки зрения вирусологии, молекулярной биологии и, конечно, с точки зрения врача-инфекциониста. Интервью выложили с социальные сети для большего охвата просмотров. Конечно, так можно следить и за мнением зрителей, которые оставляют свои комментарии. Моё любопытство завело меня на одну такую дискуссию о моей личности, где обсуждали один факт из мирной жизни, который смотрелся просто возмутительным.
Одна дама написала: «Да кого вы слушаете!? Это же ХОРЕОГРАФ ИЗ ИЗРАИЛЯ! Теперь каждый желающий разбирается в вирусологии! Какой стыд выкладывать мнение хореографа!»
Остальные ей вторили и обсуждали "позорное" интервью. И впрямь, если не видеть видео, а сначала прочитать комментарии, то даже смотреть это вряд ли кто-то стал бы. И тут я вспомнила, откуда женщина могла взять эту информацию: точно, с моей личной страницы в интернете.
Настало время рассказать, как я стала ХОРЕОГРАФОМ, ведь это было правдой.
Приехав в Израиль, я старалась найти занятия, которыми занималась и прежде в России. Например, я уже несколько лет танцевала Фламенко, поэтому начала обзванивать все места, и спрашивать у всех, где могу его найти.
Один раз в Матнасе (Матнас – иврит – это аббревиатура, расшифровывается как Центр культуры, юношества и спорта) я спросила у руководителя про Фламенко. Она удивлённо посмотрела на меня и спросила: «Вы танцуете?»
– Да, – ответила я. – И мне бы хотелось именно Фламенко.
– Мы всё организуем, – ответила мне Людмила.
– Ну как организуете, зовите меня, я к вам присоединюсь, – обрадовалась я.
Через неделю Людмила позвонила мне и радостно сообщила, что танцы Фламенко одобрены руководством, и чтоб я пришла посмотреть зал. А самое главное, что хореографом буду я.
– Я? Я?! Да, но я просто танцую, – в полном недоумении говорила я.
– Ну вот, вы умеете танцевать, научите и других! Мы уже собрали группу!
Я была в замешательстве, вроде я врач, вирусолог, как я могу учить кого-то танцевать? Но Людмила была настойчивой.
Зал был достаточно просторным, но в нем не было зеркал, и пол был каменный, не совсем подходящим для танца. Я поделилась своими соображениями, и тихо надеялась, что ничего не сделают, а я не буду хореографом.
Но не тут-то было: через 3 недели зал был отремонтирован, на стенах закреплены зеркала, хореографические станки, пол застрелен ламинатом, куплен музыкальный центр с колонками, расписание занятий было составлено, а группа ждала.
Я не верила своим глазам. Всё было так быстро организовано, что отступать было некуда.
И мы начали танцевать. Сшили костюмы, купили специальную обувь, подобрали музыку. Начались постановки танцев: с веерами, с кастаньетами, Фламенко и Севильяна. Мы даже выступали с концертами и делали танцевальные клипы. Со временем группа Фламенко стала группой дружбы и психологической поддержки. Мы вместе праздновали дни рождения, познакомили своих детей и продолжали дружить вне стен Матнаса.
На следующий год появилось новое предложение: создать танцы для детей. Надо сказать, что Людмила долго и мягко меня уговаривала. Во-первых, я не представляла себя в роли детского педагога, а ещё и учить детей танцевать, сделать с ними постановки, придумывать костюмы! Это мне казалось нереальным. Зато в меня верили другие.
Надо теперь сказать спасибо моей маме, которая отвела меня в детстве в театр, где руководителем был увлечённый еврей, который старался поддерживать культуру народа, и поэтому мы танцевали Хаву Нагилу и другие еврейские танцы.
 Настало время и мне передать культурное и танцевальное «наследие» еврейским детям. Первый детский танец, который мы сделали, был именно под музыку «Хава Нагила», отсюда произошло и название нашего коллектива.
В первый день занятий танцевального ансамбля я купила большую пиццу, чтобы задобрить детей. Эффект не заставил себя ждать. Первые пришедшие на танцы стали рассказывать своим друзьям, что на занятиях очень здорово, и ещё кормят пиццей. Это действительно привлекло в наш коллектив больше танцоров.
Поначалу мне было странно видеть, что делали дети: а они, когда уставали, лежали на полу и шли пить посередине танца, если им хотелось пить. В остальном их искренность и любовь, с которой они обнимали меня, были обезоруживающими. Постепенно они стали дисциплинированными, я адаптировалась, и у нас начало получаться.
Мы разучили несколько танцев и нас начали приглашать выступать на концертах. Мы стали репетировать чаще, чем по расписанию. Нам потребовалось сшить разные костюмы для каждого номера. По традиции в гримёрках во время концертов мы ели пиццу, красили детей, делали причёски, одевали их, переодевали и искали потерянные вещи. А потом коллективу давали какие-либо награды: дипломы, медали или сладости. Наши дети танцевали от души. Всё это было очень вдохновляюще.
Помню, как на одном большом концерте на сцену стали приглашать хореографов-постановщиков и под аплодисменты зрителей объявили: «А теперь на сцену мы приглашаем хореографа из Беер-Шевы – Демину Анну Владимировну!» Я поднималась по ступенькам и думала, как интересно всё складывается, ведь кто-нибудь сейчас меня запомнит именно как ХОРЕОГРАФА ИЗ ИЗРАИЛЯ. Именно так и случилось.
Ещё я помню слова второго хореографа: «Самое главное, что наши дети развивались творчески, учились прекрасному, самореализовывались и были заняты». Ради этого стоило жить и творить.
Вот так моё хобби Людмила из Матнаса превратила в два чудесных проекта.

















XXII. ПОТЕРЯТЬ И НАЙТИ

Le Roi es mort, vive le Roi!
Король умер. Да здравствует король!
Традиционная французская фраза
во время провозглашения монарха

Эта неделя была перегружена экспериментами и обсуждениями результатов. Научная статья уже готовилась к публикации. Лесли Лобел должен был делать доклад о нашей работе в США. Мы готовили презентацию на основе наших данных. Всё, что не успевали сделать сейчас, мы откладывали на момент, когда Лесли вернётся. Он улетел на конференцию, а мы продолжили делать эксперименты. В один день Лесли нам написал, что почувствовал себя плохо, и госпитализирован в больницу с целью обследования. Однако даже с больничной койки он нам давал поручения и обсуждал работу. Врачи диагностировали у него лимфому и предложили современное лечение в виде химиотерапии. Некоторое время Лесли оптимистично нам писал, что его состояние улучшается, и скоро он вернётся.
В один из последующих дней он не ответил никому из нас на электронные письма и не брал трубку. Это было совершенно не похоже на него. В тот же день мне позвонил Дэвид Франц из Америки и сообщил прискорбную новость: Лесли скоропостижно скончался в больнице этой ночью.
Лесли Лобел, глава нашей лаборатории, наш научный руководитель, мировой учёный-вирусолог, умер. Это была тяжёлая утрата для всех. Казалось, что всё остановилось, что мы потеряли больше, чем просто человека. Лесли был связующим звеном для всех: для проектов, для стран, для лабораторий мира, он был эпохой вирусологии, пластом уникальных знаний, эпидемиологом-провидцем. Он преподавал в университете так, что молодые студенты начинали интересоваться нашей скучной наукой, его лекции собирали залы. Всё это вдруг исчезло, просто закончилось в одну ночь.
Руководство университета по правилам должно было закрыть лабораторию, остановить проекты и утилизировать коллекции вирусов. Наша боль по утрате Лесли стала смешиваться с болью, которую принесла нам новая действительность. Мы все потеряли работу, более того у нас отнимали то, что мы собирали с таким трудом в Африке. Наш гигантский труд в опасных условиях, наши коллекции сывороток и вирусов, наши бессонные ночи в африканских джунглях в поисках летучих мышей, наш риск заразиться опасными инфекциями, наша разработка лечения лихорадок Эболы, Марбург, – всё это было перечёркнуто приказом о закрытии лаборатории. Все идеи Лесли прямо на наших глазах должны быть утилизированы в резервуарах с дезинфектантом. А мы – идти восвояси.
Можно ещё сказать не только о профессиональной драме, каждый из нас переживал личные трудности. У всех нас были семьи, дети, долги, обязательства, планы и надежды. Все находились в подавленном состоянии и в поиске решений. Я понимала, что мне ничего не остаётся, как вернуться в Россию, правда без каких-либо научных публикаций.
В один из следующих дней я делала эксперимент в биологическом боксе, Нир стоял рядом со мной, о чём-то рассуждая. Дверь в коридор была открыта, и можно было увидеть проходящих по этажу людей. Вдруг в дверях Нир увидел молодого мужчину, и радостно окликнул его. Похоже, что они знали друг друга, но давно не виделись. Нир возбуждённо стал расспрашивать мужчину о чём-то на иврите. И в какой-то момент я вдруг начала разбирать, что этот человек ищет вирусолога в свою новую лабораторию.
Нир перешёл на английский, и начал тыкать меня в спину, привлекая внимание мужчины ко мне: «Смотри, Томер, как ты удачно к нам зашёл, вот тебе вирусолог, она теперь совершенно свободна, забирай её».
Я смотрела широко раскрытыми глазами на этого симпатичного молодого мужчину с длинными волосами, собранными в хвост, американской улыбкой и решительным взглядом голубых глаз, пока он направлялся ко мне, чтобы познакомиться. Я сидела в маске, перчатках и держала пипетку в боксе, так, что я не могла ни встать, ни протянуть руки, ни быть вежливой при такой важной встрече. Томер же был радостным и вдохновлённым. Он уже, казалось, всё решил, и только для приличия попросил меня выслать ему резюме. Завтра же я должна была с Ниром прийти к нему в его новую лабораторию.
На следующий же день Нир схватил меня за руку и повёл каким-то новым путём по территории больницы, затем мы поднялись на мост над дорогой и перешли на территорию университета, где светилось на солнце новое здание из стекла и бетона. Стекло отражало голубое небо, делая строение прозрачным, невесомым и призрачным. Фойе на первом этаже было огромным, с новой мебелью, в лифте нас со всех сторон окружали зеркала, этажи были просторными и светлыми, а в центре здания – патио с зелёными садом. На всех дверях красовались таблички с наименованием лаборатории и именем заведующего.
Томер Херц ожидал нас у себя в кабинете. На его столе стоял огромный монитор, на полках лежали головоломки разного вида и размера, а стеклянная стена расписана какими-то формулами. Томер предложил нам чай или кофе, затем начал активно интересоваться нашими проектами и, наконец, заявил, что он берет нас к себе вместе с нашими научными исследованиями. Аллилуйя! Он один сейчас вернул нам нашу работу, нашу стабильность, наше счастье и веру в будущее. Вот так просто в тот судьбоносный день Томер решил зайти именно в наш корпус, вообще-то он шёл к Йонат – заведующей вирусологической лабораторией, но, не дойдя до неё, был остановлен возгласом Нира и сразу нашёл то, что искал, а мы нашли то, что только что потеряли. Как говорят евреи, это было написано в книге судеб.
Томер также забрал к себе Анну Янсон на позицию менеджера, и мы оказались снова вместе. Мы называли себя мафией Лесли. Хэн, Яэль, Шломит и Сигаль тоже нашли новые лаборатории, но все при этом остались в Университете Бен-Гурион. Казалось, что на нашу востребованность всё также влиял Лесли: если уж мы были выбраны им, то возможно мы избранные, и этот ареол придавал нам какую-то значимость в глазах окружающих. Мы продолжали периодически обедать вместе, как и раньше, собираясь то в одной лаборатории, то в другой, то в студенческом кафе. Так мы и остались друзьями по сей день.
В новой же лаборатории, кроме нас, было ещё 5 человек:
Лилах Фридман – главный менеджер – такая же позиция, как и у Шломит. Лесбиянка, состоящая в официальном браке с женщиной. Детей у них не было. Зато она ежедневно ездила в Беер-Шеву из Тель-Авива. Работала в своём графике с 14,00–23,00. Если по необходимости ей приходилось приезжать в лабораторию к 10,00, то физически она присутствовала, а ментально ещё отсутствовала, как она сама об этом шутила. Лилах была инвалидом по слуху, но что для меня было самым невероятным, она читала по губам, и понимала иврит и английский. С ней было проще переписываться, чем говорить. И постепенно я даже привыкла, что все наши обсуждения были задокументированы в письмах, и что написано пером, не вырубишь топором. Лилах была настолько умна, что разбиралась в невероятном количестве тем, за что её очень ценили все.
Рядом со мной в офисе спина к спине сидела PhD студентка – Марва Абд Абди, арабская девушка, всегда одетая в традиционную одежду. Платья Марвы и её украшения были каждый раз одно краше другого, что выдавало её отличный вкус. Она свободно говорила на трёх языках: английском, иврите и арабском. Подрабатывала в больничной клинической лаборатории. Разбиралась в сложных компьютерных программах, что очень нравилось Томеру. Она поражала меня своим открытым умом и стремлением изучать всё новое. Марва по графику чаще всего работала во второй половине дня с Лилах.
Рано утром кроме меня в лабораторию приходила только PhD студентка Аэлет Шагал, светская девушка. Она была близкая родственница художника Марка Шагала, поэтому от неё я узнала всю его биографию и интриги их семьи. А до этого видела только картины в разных галереях мира. С Аэлет Шагал хорошо было обсуждать искусство и культуру.
Она прекрасно говорила по-английски потому что 9 лет с мужем они работали в США. А потом вернулись жить в кибуце и родили троих детей.
Одновременно с нами Томер взял на работу Анат Буркович. Она была внучкой сосланной на лесоповал в Сибирь еврейки, поэтому активно интересовалась у меня, как сейчас изменилась жизнь в Сибири. Анат в прошлом была членом национальной сборной Израиля по баскетболу: высокая, спортивная и крепкая. Компьютерный гений. Теоретик. Математик. При этом она боялась вирусов и меня в перчатках и маске, она никогда не заходила в лабораторию, если видела через смотровое окошко, что я работаю. Анат предпочитала сидеть одна в отдельном светлом кабинете со своим компьютером.
Наконец, нужно сказать о Томере, который буквально недавно приехал из США. Докторскую диссертацию он защитил в корпорации Microsoft по специальности биоинформатика. Это накладывало отпечаток на стиль нашей работы. Я бы сказала, что всё теперь было в традициях большой американской корпорации. Научные заседания с отчётом по работе раз в неделю по понедельникам. Всё в лаборатории было компьютеризировано. Все гаджеты связаны с главным компьютером Томера. Большую часть работы делали роботы: раскапывали пробы, готовили планшеты для экспериментов, разводили растворы и анализировали данные. Мне даже показалось, что наша личная человеческая ценность снижалась на их фоне. Наши навыки работы руками вполне замещались точной работой роботов. От людей же требовалось просто правильно их запрограммировать. Единственное, что пока не могли делать роботы, это выращивать вирусы, потому что там нужно было какое-то природное чутьё, которое есть пока только у человека. Таким образом, я имела свою уникальную нишу, где человек всё ещё был важнее машин.
С Томером мы не только продолжили проекты Лесли Лобела, но и начали новые уникальные исследования, которые существуют до сих пор. Самое же главное, что мы сохранили и воссоздали вирусологическую лабораторию в университете Бен-Гурион, чего так хотел Лесли. Томер же взял его курс вирусологии и продолжил учить студентов и завлекать их в науку. Лаборатория Томера Херца стала расширяться и укреплять свою значимость для Университета. Так Томер стал вирусологом.
Вот такой состав межнациональной команды, которая должна работать плечо к плечу, с соблюдением уважения и толерантности. Эти годы работы в международном коллективе научили меня, что люди есть люди. И независимо от пола, ориентации, религии, национальности и языка – в каждом такой же человек, как ты. И все одинаково хотят счастья.








XXIII. ПУТЬ САНТЬЯГО

А Петрус сказал мне – избранных нет.
Избран, выделен и предпочтён всякий,
кто вместо того, чтобы ломать голову
над вопросом «Что я здесь делаю?»,
решит сделать хоть что-нибудь
или пробудить в сердце своём воодушевление.

Дневник мага, Пауло Коэльо

Билеты до Сантьяго уже лежали на столе. Нам предстояло жить на севере Чили в самой сухой пустыне на планете – Атакаме. Дождя там не было уже 400 лет. Но люди не только обитали там всё это время, но и строили великие цивилизации.
Мы выбрали город Калама, потому что он был ближе всего к рабочему проекту в пустыне, и там был университет, школы и туристический центр. Затем присмотрели подходящую квартиру, машину типа джипа, частную школу для ребёнка и начали учить испанский язык.
Мы строили планы путешествий по Чили: горные лыжи по песочным барханам, солёные озёра, разноцветные лагуны, горячие источники и гейзеры, другое звёздное небо, новые созвездия и обсерватория, национальные парки и остров Пасхи, ледники, водопады и океан. Казалось, что жизнь на краю света ещё более захватывающая, чем в самом его сердце. Чили оказалась невероятной страной при детальном изучении, и мы планировали познать её сполна.
Я выслала своё резюме в университет города Калама. Перевела свои проекты в Израиле в формат «онлайн». Мы даже устроили прощальную вечеринку в университете Бен-Гурион в Беер-Шеве. Мои коллеги подарили мне большой альбом с фотографиями и письмами от каждого человека, в которых было много пожеланий отлично устроиться в Чили.
Был январь, мы планировали прилететь в Каламу в феврале, за месяц до начала школы. Всё на том полушарии было наоборот: осень с 1 марта, лето с 1 декабря, зима с 1 июня, весна с 1 сентября.
Как у всех детей в мире, школа в Чили начиналась с первого дня осени – с 1 марта. В школах была обязательная форма, такая красивая, что я сама хотела бы там учиться и носить её. Единственное, что не нравилось моей дочери, так это тот факт, что её учебный год продлевается, учитывая, что она уже учится с сентября до февраля, а теперь с марта снова до декабря.
Чемоданы стояли в коридоре, всё было готово к отправке.
Но вдруг в квартире раздался телефонный звонок. Мой муж поднял трубку и начал разговор с неизвестным собеседником. Я видела, как меняется его лицо на удивление, интерес, шок, растерянность и паузу. Последнее, что я услышала: «Извините, мне нужно посоветоваться с семьёй, я вам перезвоню через 10 минут».
Муж повернулся ко мне и выпалил: «Мне предложили позицию в компании в Испании. Условия хорошие. Куда мы поедем в Чили или в Испанию?».
То есть у меня было 10 минут на выбор. 10 минут на анализ ситуации и на принятие решения. Целых 10 минут, 5 из которых я просто сидела на диване и смотрела в точку на белой стене.
Испания казалась чем-то более близким, более знакомым, надёжным и менее экзотичным. Я даже подумала, что не зря я уже много лет танцую Фламенко, и моё хобби там может получить своё развитие. И мне нравился хамон, суп сальморехо и тортилья де пататас. Что-то своё привлекало каждого члена семьи в Испании. И выбор был сделан. Билеты до Чили сданы, а на столе появились билеты до Мадрида.
Теперь на работе при встрече с коллегами я пыталась объяснить, что произошло, и что мы едем не в Чили, а в Испанию. На память о Чили мне остался только фотоальбом с пожеланиями от друзей из университета Израиля.
А мы уже искали город в Андалусии, квартиру, новую школу и машину. Как-то судьба сама организовала этот вираж, и нас несло навстречу совершенно другим обстоятельствам. Океан сменился на море, горные лыжи на песке – на лыжи на снегу в Сьерра-Неваде, остров Пасхи на старинные замки, школьная форма на свободный выбор одежды, времена года пришли в норму, звёздное небо перевернулось и снова обрело знакомые созвездия.
Наш самолёт летел из Израиля в Испанию, а я смотрела в иллюминатор и вспоминала символичную историю, которая положила начало великому Пути Сантьяго: согласно преданию, после мученической кончины апостола Иакова в 44 году в Иерусалиме, его тело было положено в лодку и пущено по волнам Средиземного моря. Чудесным образом эта лодка приплыла в Испанию, где святой проповедовал ранее. На том месте впоследствии возник город Сантьяго-де-Компостела. В честь него, вероятно, названа и столица Чили.
И вот вместо города Сантьяго в Чили нас чудесным образом несло из Израиля в Испанию. Вместо лодки у нас был самолёт, вместо течения моря, течение судьбы. Оставалось довериться пространству и надеяться, что всё, что происходит, – это наилучшее стечение обстоятельств.
Я ещё не знала, что вирусология обретёт популярность в связи с пандемией Коронавируса, что стану таким востребованным врачом. Что я буду учиться танцевать Фламенко у настоящих Андалусских танцоров. Ещё нет в проекте этой книги, но самое главное, меня снова ждёт материнство.
Эта глава заканчивает моё повествование, но она начинает мой «Путь Сантьяго»: совсем новый, полный непредсказуемых событий и встреч с новыми людьми, о котором я напишу другую книгу.








НА ОБЛОЖКУ
Анна Владимировна Демина – кандидат медицинских наук, врач-инфекционист, вирусолог, писатель.
Книга основана на реальных событиях её жизни. Начиная с детства, юности, зрелости до профессионального становления и интересных историй из врачебной практики, эта книга является автобиографическим описанием.
От главы к главе вы увидите, как складывались предпосылки стать вирусологом, какие необычные истории бывают в практике врача-инфекциониста, побываете в центре Африки, узнаете, что вы тоже Mzungu, поживёте в пустыне, встретитесь с опасными вирусами, редкими паразитами и тяжёлыми болезнями. Вы будете плакать и смеяться, тревожиться и радоваться. Вы поймёте, какой скрытый потенциал есть в каждом из нас. Приключения, трудности, непредсказуемые повороты событий, неожиданные развязки – всё это захватит ваше внимание.
Книга увлекательна, легко читается и предназначена для любого читателя, независимо от возраста, пола и профессии.

Главы книги опубликованы в журнале «Russian Traveler» (до марта 2022 года – журнал National Geographic) на русском языке в 2022 году.
Произведение награждено дипломом финалиста международного конкурса «Восхождение».
 


ОТЗЫВЫ
Редакция литературного конкурса «Художественное слово»:
Хотели бы отметить, что ваше произведение не просто способно удовлетворить читательское любопытство (как многие другие работы Ваших коллег).
Произведение Ваше особо жизнеутверждающее, будоражащее, разумеется, пугающее читателя своим беспощадным реализмом, но тем самым оно выполняет важнейшую роль именно с точки зрения литературы – вытаскивает читателя из обывательского бытия и погружает в мир врача, именно во внутренний мир человека, который вне своей воли расположен так близко к вещам столь хрупким и бесценным.



Редакция журнала «Russian Traveler» (до марта 2022 года – журнал National Geographic):

Книга Анны Деминой уникальна: она даёт читателям возможность увидеть изнутри интересную, сложную работу вирусолога и врача-инфекциониста. Долгое время тема вирусов оставалась уделом узкого круга специалистов – но всё изменила пандемия Covid-19.
Анна Демина - одна из тех, кто каждый день на передовой защищают человечество от самых разных инфекционных болезней. Она приглашает вас в свой мир: полный загадок, опасностей и невероятных открытий - остаётся лишь раскрыть книгу и отправиться за ней.





























БЛАГОДАРНОСТИ

Спасибо большое моему мужу, который дал мне возможность написать эту книгу, обеспечивая тыл нашей семьи.
Дорогая моя Софья, спасибо тебе за поддержку, понимание и ценное время, которое ты занималась со своим младшим братом, когда ваша мама писала эти рассказы.
Дорогие родители, бабушка и сестра, вы были моими первыми читателями и критиками, вы поддерживали и вдохновляли меня.
Мои пациенты и читатели, спасибо, что вы давали мне идеи рассказов.

Огромная благодарность моей учительнице русского языка и литературы Зельцер Эсфирь Натановне за редактирование книги. Это для меня было самым волнующим моментом.
Дорогая Мина Зельцер, мне просто повезло, что ты стала окончательным редактором этой книги. Ты единственный человек, который прочитал её бесчисленное количество раз, и уже можешь рассказывать наизусть каждую главу.
Спасибо моей коллеге врачу и фотографу Ольге Бернардской, являющейся автором уникальных фотографий, которые иллюстрируют мои главы про Африку.
Дорогие «Райские птички» Ольга Миниярова (Степанова) и Ксения Вавржина (Беднарская) спасибо за то, что сохранили материалы нашей рок-группы. Ольга, как профессиональный дизайнер стала автором обложки, которой вы теперь можете любоваться.

Признаюсь вам, что в этой книге я была искренна и честна: описала свои страхи, слёзы, неуверенность, незнание, неопытность и неудачи, но также победы, силу воли и успех, который за всем этим следовал.

Надеюсь, что книга будет вдохновлять, воодушевлять и поддерживать читателей.