Отец Адриан и Неполнота. Доложская пустынь

(Светлой памяти Григория Иванова (***нсона).
 
Осень катилась к своему концу. Погода еще пыталась встрепенуться редкими солнечными часами, но уже больше и больше отступала перед блёклой беспощадной тьмой, и эти моменты всё укорачивалась, как череды прозрений у впавшей в тихое беспросветное безумие старухи. 

У финнов есть такое понятие- Каамос. Дословно его объяснить ещё сложнее, чем и более известное- Сису. Каамос -это когда время отвердело от холода и скуки, как залежавшийся каравай хлеба.  Ты надрезаешь его тупым ножом, и медленно проглатываешь кусок за куском, день за днем без аппетита, с ленивой сонливостью, давясь тошнотой. Когда дрожжи дня, уже почти взошедшие, опять бессильно опадают в слякоть и худосочную серость сумерек, так и не успев подняться. Когда тёмный лишай рассветов, потёками из дождя вперемежку со снегом стекает по стеклу окна, словно слюна в углу рта бесконечно больного человека.  Каамос -это самый конец осени, распутица, чавкающая ленивая земля под ногами, вечный шелест мороси и удушающая изматывающая безысходность. Это не депрессия, это намного хуже.

***********

Порыжелую землю накрыла истёртая, местами дырявая, куцая скатерть снега. Сквозь неё просвечивала увядшая трава и следы енотов, приходивших ночью за последними мёрзлыми яблоками. Берега Руйки по утрам уже скалились молочными прозрачными льдинками, которые с потрескиванием отламывались ближе к полудню. Но воздух ещё был густой и влажный с успокаивающим сладковато- приторным привкусом гниения прелых листьев. Ещё немного, и он потихоньку начнет покрываться серебром, и звенеть по утрам хрустом свежего снега.

Мне надо было съездить на Святой источник, отвезти самосад саженцев туи складчатой местному батюшке. Они все лето просидели около бани в траве, укрытые от ярого солнца. Сейчас самое время посадить их на новое место в снег. Так они скорее приживутся. На капоте и лобовом стекле машины тонкая витиеватая изморозь, «Койот» резво завёлся и утробно заурчал, прогревая своё железное нутро. Промёрзшие дворники, визгливо скрипнув, скинули остатки поплывшего льда. Я медленно тронулся и поехал сквозь безлюдную деревню, провожающую меня пустыми взглядами холодных домов, с деревянными веками полными уснувших на зиму мух, мимо притихшего и грустного, покинутого птицами леса.

При выезде на большак я краем глаза заметил справа человека, бредущего по обочине дороги. Его покрывал с головы до пят странный серозелёный матерчатый плащ с капюшоном, что делало незнакомца похожим на обрубок ствола от поваленной ветром старой ольхи. Странно. Что он забыл в нашем медвежьем углу, да ещё в такую рань? Я тормознул и посигналил. Он остановился, повернулся в мою сторону, но не поднимал руки. Из темноты капюшона выглядывала только борода. Я опустил окно и крикнул.

-Эу! Вам куда?
Человек подошёл, тяжело ступая по мясистой грязи и, не снимая капюшона, опустил бороду в открытое окно.
-До Заручья подбросишь? - голос был густой и низкий, но не угрожающий, скорее по спокойному сильный.
-Конечно. Садитесь.
-Плащ палатка -то мокрая, - сказал он извинительно.
-Нет проблем. Киньте на заднее сиденье.

Скинув накидку, передо мной явился стройный пожилой человек, лет семидесяти, а может и более. Заросший космами до бровей и с бородой в пол лица, разделённого прямым монументальным носом. На меня проницательно смотрели серые удивительно ясные глаза. Он аккуратно положил свою одежду сзади и сел рядом со мной бережно закрыв двери. Ехали медленно. Грунтовку развезло, и «Койот» дёргано рыскал по ней, плёскаясь песочной размазнёй по стёклам. Пока ехали, разговорились. Попутчик изъяснялся с чуть слышным, почти неощутимым говором, похожим на эстонский акцент, но более приятным и даже певучим, а не протяжно заикающимся, как у наших западных соседей.   

«Который год нет снега. Дорога то ни колеса, ни полоза. В лесу звук вязкий. Лось рядом фыркнет не услышишь. Вода ленивая. Снулой рыбой промеж камней скатывается. Воздух морочный, стылый. А земля жижей сквозь пальцы уходит. Как жизнь наша. Не. Не прибалты мы. Прибалты то католики, а мы полуверцы. Сетомаа. Местные чухной называют, а так-то сету. Ваши Богородица и Иисус - крестные нашему Пеко. Илья Муромец – двоюродный брат. Пещеры Печёрские - это спальня Пеко, камни со знаками – пот его, дубы - оброненные волосы. Так мне бабка рассказывала, а ей её бабка. Из чудов мы и мовь наша чудская. Вперёд русских здесь жили. Сету, как бобёр по краям озёр селиться любит. Где потише. Бобёр то зверь недоверчивый. Говорят, ваши водяные с наших стариков писаны. В псковской сету много, но и досюда добрались. Вот ты с Заяцково, а тот самый Яцик как раз из наших был. Ладноть. Тормози. Я тут напрямки долом дойду. Спасибо за дорогу.»

Он вскинул руку на прощанье и не оборачиваясь шагнул с обочины в мокрое хлёсткое переплетенье зарослей черемухи, исчез меж серых ольховых стволов, как и не было его.

Святой источник около деревни Заручье - это небольшая пещерка, сокрытая у подножия обрыва на берегу реки Долгой. Пещерка неглубокая, метров десять длиной уходящая проходом своим в нутро холодного песчаника. В глуби пещерки и есть источник, грустит здесь ледниковый угор святой водой.  По устной легенде- долго жил здесь отшельником в Козьей горе, старец убогий, коему и явилась однажды Пресвятая Дева, и доказательство сему — есть. Камень-следовик на дне речки с отпечатком ноги. Ближе к нашему времени возвели тут церквушку каменную в честь Успения Божьей Матери. Простояла она чуть более ста лет примостившись, словно на цыпочках, между косогором и речкою. Пережила революцию и войну, спрятанная от шалых глаз, заботливо прикрытая лесом и горбатым холмом.
Уже во времена Никиты - «кукурузника», понадобился местному председателю колхоза кирпич для свинарника. Вот и взорвал он церквушку, несмотря на все увещевания и слёзные просьбы стариков. А свинарник так и не построил. Лень стало кирпич из-за речки возить, да и плохо шёл грузовик в крутую горку. Вскоре скрутила председателя хворость злая. Сгорел, как свечка за месяц с небольшим. Старики лишь перекрестились, проворчав «Бог шельму метит» и всем миром разгребли заваленный в пещерку с источником вход. Уже в наше время появился тут батюшка. Построил деревянную часовенку на другом берегу. Расчистил территорию от сорного леса из ольхи и черемухи, стал сажать деревья- в нашем краю до этого редкие или вообще не встречающиеся. Сделал пруд и альпийские горки. Разметил аллеи и высадил кустовые розы. Я прекрасно понимал, скольких трудов это стоило. Сам ведь ровно такой. Почти.

Старые рытвины подразмыло, но «Койот» похрустывая ABS, деловито спускался кривой дорожкой. Без полного привода в это время делать здесь нечего. Спуститься- то спустишься, а не поднимешься. С толком место выбрано. За очередным крутым поворотом, словно в диапроекторе картинку сменили- открылся укромный доложок, плавным склоном, спускавшийся к речке, а другим боком круто уходивший в подножье холма. Мне почему-то всегда представлялось, что какая-то громадная мифическая псина вырыла тут себе лёжку, а потом исчезла в веках, петляя по только известному ей следу, оставив это тайное место нам неразумным. Зачем и для чего? Вернётся ли она?

Дом батюшки, обложенный по периметру камнем, стоял чуть выше новой часовни. С крыльца дома сбегала тропинка, ведущая к развалинам мельницы, где ближе к дороге лежали тронутые мохом белёсые её жернова. Батюшке стоило больших трудов вытащить каменные блины из воды на берег, дабы сохранить то немногое, что осталось. Перепрыгивая через дорогу, тропинка ныряла к старой запруде, где можно было перебраться на противоположный берег через поваленную бобрами осину. Тут речка Долгая необычно громко для себя ворчала потоком и можно сказать бурлила, так что лишь нечаянный бобриный мост давал такую возможность. Сами бобры обосновались чуть ниже по течению, ближе к пещерке со святым источником, где уже вода была поспокойнее. В промозглой вязкой тишине порхнули забытые строки «Бобры должны мочить хвосты, они темны и потаённы..»

Поёжившись от заползавшей под куртку настырной зябкой мороси, я поднялся на певучее крыльцо, постучал в дверь и вошёл.
-Отец, Адриан! - окликнул я.
-А! Саженцы привез? Благослови тебя Господь! -откликнулся приятным баритоном батюшка и шагнул на встречу мне из глубины просторной избы. На нём были армейские штаны, и вытянутая футболка с выцветшим дирижаблем Led Zeppelin, о которую он вытирал мокрые руки.
-Ну, проходи проходи, чайку попьём.
-Да я ненадолго.
-Ненадолго и месяцу свет удался, -загадочно подмигнул отец Адриан.

*************

Отец Адриан закончил матмех. Он полагает, что жизнь надо постараться прожить так, чтобы не запутаться в определениях и поясняет это следующим примером:
Трое едут на поезде через Шотландию. Вдруг они замечают чёрную овцу, пасущуюся на поле. «В Шотландии есть черные овцы!» -восклицает первый. «Я бы сказал, что некоторые из шотландских овец чёрные», - уточняет второй. «Всё, что мы знаем, - это то, что в Шотландии есть как минимум одна овца у которой, как минимум, одна сторона чёрная», - резюмирует третий и конечно он математик.
В общем, нам есть, о чём поговорить с батюшкой. Мне интересно, как математик стал священником? Царица наук где всё подчинено логике доказательств и строгости определений, казалось бы, исключительно ортогональный взгляд на мир, по сравнению с религией.

Отец Адриан улыбается, наливает чай и отвечает мне полушутливо.
-Был бы физиком, другое дело, а математиком- как раз логично. Лишь математика представляет собой бесконечное множество выводов, которые могут быть применены абсолютно к чему угодно.

- Это почему? Многие физические идеи вполне математически логичны.

-Видишь ли, в физике одним из основных методологических принципов является Бритва Оккама. Это выражено в физических теориях через так называемые экстремальные принципы: принцип наименьшего действия, наикратчайшее расстояние, наименьшее время, и знаменитые Фейнмановские суммы по траекториям, когда «лишние» сущности заметаются под ковёр, вся физика подчиняется Бритве Оккама, то есть —целесообразности. В этом заключается физический смысл. В математике не совсем так. В математике, чтобы добиться решения, иногда, необходимо множить сущности без необходимости. Мнимые числа, трансцендентные числа, бесконечные дроби, целые направления, не имеющие к материальной реальности никакого отношения. Математика вообще любит бесконечность и даже умудряется различать в ней нюансы. Физика- напротив, избегает её насколько это возможно.  Я думаю, что непознаваемость божественного -это и есть совершенная бесконечность, — отец Адриан подвигает мне большую чашку ароматного чая.
 Я сначала вдыхаю пряный запах, делаю маленький глоток и задаю давно интересующий меня вопрос.

- В одной из самых знаменитых математических идей - теореме Гёделя о неполноте говорится, что в каждой непротиворечивой теории есть недоказуемый факт. Как Вы думаете, можно ли сказать, что недоказуемый факт это и есть божественная непознаваемость и совершенство?

Отец Адриан недовольно морщится и машет волосатой ручищей.

-Стоп стоп. Насколько я помню, теорема Гёделя говорит, что в любой формальной системе аксиом существуют недоказуемые предположения. Или сильная форма. Логическая полнота или неполнота любой системы аксиом не может быть доказана в рамках этой системы. Математический смысл в этом. Отсюда вывод. Непротиворечивость и полнота одновременно невозможны, как импульс и координата у частицы в физике. И всё. Но самое главное, - наш мир - не формальная система.
 
- Отец Адриан. Я, наверное, задам самый странный вопрос священнику. Что значит термин Формальная система, ну, например, с точки зрения здравого смысла?

Батюшка поглаживает округлый край бороды, уютно окаймлявшего гондолу потёртого дирижабля, секунду обдумывает и отвечает с покойной терпеливостью.   

-Грубо говоря, формальная система — это структура, в которой взаимодействие и поведение абстрактных элементов можно однозначно предсказать алгоритмом. Причём, эти элементы никак не связанны с внешним миром и не обладают никаким «смысловым содержанием» в нашем понимании. Кстати, замечу, что Курт Гёдель вообще был крайне недоверчив к здравому смыслу, как средству достижения истины. Здравый смысл — это иллюзия понимания. А доказывать или отрицать существование Бога с помощью теоремы Гёделя — это профанация математики.

Отец Адриан теперь надолго задумывается и глядит куда-то поверх меня. Я размышляю о словах про здравый смысл, услышанных от священника и прихлебываю душистый травяной чай. Средь низких туч в окошко украдкой пробилось солнце. Неуверенный луч его осветил сизоватый пар, что тончит из чайного носика и тень от струи пара без конца улетает, струится по бревну стены, и никак не может улететь. Внезапно батюшка продолжает.

-А вот знаешь? Перельман еще до того, как стал неимоверно знаменит, доказал гипотезу о душе. Эдакий изящный топологический каприз с элегантным обоснованием. Вот, пожалуй, хороший пример того, как отображается божественность в математике.
 
- Но господа атеисты тоже ведь пользуются бритвой Оккама, дабы отсечь материальное от нематериального.
Отец Адриан усмехается.

-Господа атеисты плохо учились. Говоря об отсутствии нематериального, они сами узаконивают его в своих рассуждениях. Это, во-первых. Во-вторых,- отсутствие метафизического мира в атеизме является правильным и безоговорочным. Бритва Оккама работает, как гильотина. С наукой ситуация другая. В науке бритва Оккама действует иначе. Она отрезает только сам вопрос, а не целый мир, как в атеизме.  С научной точки зрения метод Оккама не является, а считается правильным. А это большая разница. И второй очень важный момент ввел Поппер. Только то знание верно, которое может быть опровергнуто. Поэтому сам вопрос о существовании сверхъестественного становится бессмысленным. Подтвердить или опровергнуть нельзя. Можно только верить. А это уже не научная сторона исследования.  Иными словами, наука не может ответить на вопросы «Зачем и для чего?». Они не в её компетенции. Атеисты с чего-то решили, что наука на их стороне в неразумных спорах с религией. Это не так. Наука на своей стороне, а религия на своей,- Отец Адриан еще подумал и добавил.
- Атеизм в любом случае не привносит в нашу жизнь ничего, кроме отрицания. И с точки зрения религии и с точки зрения науки абсолютно проигрышная стратегия.

- Так получается, что нет иного доказательства существования бога, кроме человеческой потребности в его существовании? – спрашиваю я.

- Дело в том, что сам человек не может существовать без этики и морали. И самое главное- человек не может существовать без заботы и любви. Наука не полностью даёт человеку по чаяниям его. К примеру, если у вас есть угрызения совести, наука вам не поможет. Религия дополняет, то что наука не додаёт. Слава Богу человеку кроме умных игрушек необходимо, чтобы его кто-то любил. У детей в детском доме тоже есть игрушки, но самый лучший детский дом на свете не наполнит мир ребёнка родительской заботой. Это называется физическое сиротство. А религия даёт человеку ту самую любовь и заботу, чтобы избавить человека от сиротства метафизического.

-Но ведь наука и не занимается вопросами добра и зла. Вселенной всё равно, что про неё думает человек или кто-либо ещё. Она просто существует. Без этики и морали, и у неё это неплохо получается, - пробую возразить я.

-Мне думается, что у нас есть два источника познания: с одной стороны - ум, с другой стороны - душа и сердце. Поэтому, я хоть и не до конца понял топологию Перельмана в решении той задачи, но точно знаю, что духовно наши мысли едины, - рассуждает отец Адриан.

- Есть мнение, что этот мир именно такой, чтобы мы могли иметь возможность его познавать. Будь он другим, познавать было бы некому. Но как-то можно нам познать хотя бы образ Бога? - продолжаю допытываться я.

-Если хотите образ, - вдруг переходит на «вы» Отец Адриан, -то, должно быть, мы видим Бога сродни тому, как видим отражения деревьев в пруде или реке в ветреную погоду. Но каждое движение воды, любая рябь мешает нам созерцать в чистоте и в совершенстве то, что в ней отражается.

-Но это лишь красивая метафора,- не сдаюсь я.

- В конце концов, не мы защищаем истину, а она нас, - отвечает серьезно отец Адриан и опять чуть подумав добавляет:
-Кабы у рыб был исследовательский разум, воду они обнаружили бы далеко не сразу, а уж отражение тем, более, в последнюю очередь, - и он снова улыбается.

Удивительный человек. Даже ирония у него с глубоким смыслом. Мне нужно крепко подумать над словами, услышанными сегодня. Я-то считал себя научным атеистом…

************

- Ладно. Пойду я. Спасибо за беседу и чай.

- Давай-ка я тебя провожу, - батюшка поднимается и подойдя к вешалке, накидывает на плечи видавшую виды тужурку, включает в прихожей свет.
Взяв свою куртку, я наткнулся взглядом на небольшой портрет, висевший при выходе на притолоке, и сначала не понял, но потом удивленно задумался: где я мог видеть эти пронзительные глаза?

-Отец Адриан, а кто это?

-На картине- то? А говорят, что это тот самый отшельник, что жил в пещере в горе. Кому и явилась Пресвятая Дева. Прихожанка одна нарисовала в семидесятых, что ли, годах. Видение ей было. Портрет мне старый игумен отдал, когда сюда благословлял.

-Не может быть! Я к вам ехал и подвозил его. Он вышел у Заручья и низом пошёл.

-Ну, если низом, то сюда, должно быть. Там как раз старая дорога по ней крестный ход из Заручья и был.

-Невероятно! Он сказал, что из сету, попросил подбросить, а потом вышел на повороте и ушёл в лес.

- Точно он? Все мы бородатые похожи друг на друга,- усмехнулся отец Адриан.

- Глаза не спутать и нос... не, точно он. Телепортация какая-то, не иначе...

- Современный человек сегодня берёт на себя смелость судить о вещах, которых он на самом деле не знает, а просто знает некоторые слова, которые полагается употреблять в том или ином случае, - афористично вставил батюшка, видя мое замешательство.
- Ну, скорее всего, просто похожий человек...,- начал я, а отец Адриан иронично продолжил:
-Который случайно повстречался тебе на пути в 10 часов утра и зачем-то пошел старой дорогой к источнику. Слишком много овец с одной чёрной стороной вокруг этой истории с отшельником. Не так ли?

Я не нашёлся, что ответить. Мы вышли на крыльцо. С него открывался прекрасный вид на будущий «Новогефсиманский сад», как называл свой грандиозный ландшафтный проект отец Адриан. Вдруг слева из леса показалась фигура в плащ палатке. Шаг незнакомца был размашист и скор.

-Да вон же! Вон он идёт! – вскрикнул я.
Отец Адриан прищурился.

- К мельнице, видать, спускается. Ишь, как будто дорогу знает.
- На тот берег? – спросил я.

-На тот, на тот,- улыбнулся чему-то отец Адриан и перекрестился.

-Эу! - крикнул я, когда фигура готова была нырнуть по тропинке вниз прямиком к запруде. И снова незнакомец вскинул руку, и опять не обернулся, чтоб на пару минут исчезнуть, и вновь мелькнуть уже на том берегу, прежде чем окончательно пропасть из виду в зарослях бобриного ивняка.

- Ловко он перебрался по бревну. Так и не скажешь, что пожилой человек,- хмыкнул я.

-Ловко- то оно ловко,- задумчиво согласился отец Адриан, - Только осину- то я на прошлой неделе распилил, да из воды вытащил.