Глава 26. Цветы для Элджернона

- Так вот, – как бы подводя итог, произнёс Борис, обводя взглядом напряжённые лица детективов и оперативников «Координационного Отдела Сотрудничества», стоя на фоне, удручающего обилием белых пятен, стенда визуализации, с прикреплёнными на нём фотографиями двух трупов, изуродованных разорванными, будто взорвавшимися на шее, венами – эти белые пятна позади меня не отражают уровень вашего профессионализма. Они отражают объективную реальность – между этими людьми нет связи… Кроме одной – в непосредственной близости от них, людьми им хорошо знакомыми, были сделаны выдающиеся открытия. Зависть, первобытная, разрушающая, соизмеримая с братоубийственной яростью Каина, на сей раз бумерангом взорвала изнутри их собственное естество. Однако для такого эмоционального воплощения зависти, сколь бы яростной она ни была, одной ярости недостаточно. Это МАГИЯ – что-то или КТО-ТО наделил этих людей ПАССИОНАРНОЙ способностью чувственного мировосприятия. То есть, эмоциональностью столь глубокой и сильной, что она может воплотиться МАГИЧЕСКИМ ВОЗДЕЙСТВИЕМ (как это, например, с гениальной прозорливостью описал Оскар Уайльд в романе «Портрет Дориана Грея»), но при этом забыв, или не захотев, обучить их ЭТИМ пользоваться. Это – как если бы дали напалм пещерному человеку. И это не аллегория, а значит эти люди опасны не только для самих себя, но и для окружающих. К сожалению, нам до сих пор не удалось определить характер аномалии – не исключено, что она может передаваться как вирус (о чём и говорит отсутствие видимой связи между «жертвами»).  Мы ДОЛЖНЫ найти и обезвредить первоисточник, «нулевого пациента», иначе – это примет характер «зомби-эпидемии».
- Но почему аномалия, как Вы её назвали, – заговорил рослый атлет с умным, «думающим» лицом, обрамлённым нарочито-неряшливо зачёсанными назад светлыми волосами – проявилась именно как зависть? Всё-таки, со словом «пассионарность», у большинства людей ассоциируется «творческое начало».
- Пассионарность – это способность изменять существующий порядок вещей – «социальный уклад», будь то разрушением или созиданием. Фактически – это энергия и, как всякая энергия, лишена этической составляющей. Маг, прошедший обряд посвящения, так же, как и большинство «естественных», то есть – наделённых этим с рождения, пассионариев, обладают удивительным качеством, будто заложенным в них природой как «предохранитель», призванный уберечь от саморазрушения – балансом осознания ИЗБРАННОСТИ и ДОЛГА (его ещё часто называют СОВЕСТЬЮ), что наделяет их способностью сознательного выбора. Нередко – деструктивного, но – СОЗНАТЕЛЬНОГО. И даже известные в истории примеры нарушения этого баланса, даже массовые, как это было с пассионарным взрывом в России в конце 19-го века, впоследствии воплотившимся в коммунистическую диктатуру, носили совершенно иной характер: отсутствие совести, как проявление общей эмоциональной скудости новых пассионариев, делало их поведение УБИЙСТВЕННО предсказуемым – примитивности их логики, часто, нечего было противопоставить. «Против лома нет приёма!». То есть, их действия поддаются причинно-следственному анализу. Действия же этих «неофитов», одурманенных ИЗБРАННОСТЬЮ, как сильнодействующим наркотиком, абсолютно непредсказуемы, что, понятно, усугубляет опасность.
- Другими словами, – заключил «блондин» – пассионарность, в том числе и эта, искусственно индуцированная, не наделяет человека новыми качествами, а гротескно обостряет то, что есть?!
- Именно! Но формула: «Будь осторожен в своих желаниях – они могут исполниться», реализуется ими с предательской ущербностью – искренность эмоционального посыла, многократно усиленная «индуцированной» пассионарностью, приводит в действие Магию Тёмных Сил Хаоса, воплощающих, неконтролируемые, первобытные импульсы, завораживая новизной странного чувства, взрывающего цивилизационные нравственные наслоения – их осуществимостью. Этот механизм описан в фольклорных преданиях многих народов. Характерно, что подавляющее большинство этих преданий соотносит ВОЗДЕЙСТВИЕ с неким акустическим феноменом. От древнегреческих Сирен и флейт Пана, непреодолимо и в то же время – пугающе, манящих волшебным звучанием, до легенды о Гамельнском Крысолове – Пёстром Дудочнике. Это поможет нам в наших поисках.

* * *
- Так ты знаешь чем закончилась история Крысолова?
- Он увёл детей в Трансильванию?
- Одна из версий, не меньше остальных рационалистических попыток интерпретации мифа, грешащая обилием несоответствий. Просто, наименее мрачная. Эта история не про то, что МОГЛО быть – она про то, что БЫЛО! Он превратил их в крыс! Поэтому матерям ещё долго чудились голоса детей где-то совсем рядом, но они не могли опознать их в, снующих по амбарам, крысах.
- Разве это возможно?
- Мы говорим о Магии! Возможна ли МАГИЯ?! Ещё никому не удалось доказать обратного!
- Это жестоко!
- Мир жесток, мой мальчик. Особенно мир Магии. Надеюсь тебя не раздражают мои «менторские» интонации – всё-таки, я твой учитель.
- Я рад быть Вашим учеником, профессор.
Они сидели в, частично огороженном прозрачными звукопоглощающими перегородками, пространстве, «прилепившемся» к центральный части одной из стен. Эти конструктивные особенности их импровизированного «кабинета» позволяли разговаривать, не надрывая голосовых связок в попытке перекричать гремящую вокруг дискотеку, в то же время, не «отрываясь от окружающей действительности».
- Так почему «Пёстрый Дудочник»?
- Мы были под таким сильным впечатлением от Вашего изложения этой легенды и всего, что с ней связано, что просто не могли назвать нашу дискотеку иначе. И просто не могли не пригласить Вас на открытие, которое посвятили колориту 100-летней давности – стилю диско 80-х 20-го века.
- Любопытная система ассоциаций. Надеюсь, ты понимаешь, что Крысолов почти в 10 раз старше? – Профессор пристально посмотрел в глаза своего собеседника, рослого темноволосого юноши по имени Артур, с россыпью едва заметных веснушек у основания переносицы, что придавало его лицу обаяние, почти детской, наивности. – Хотя в твоём возрасте всё, что больше недели – уже вечность.
Зеркально-мозаичный шар, медленно вращающийся над головами танцующих наполнял дискотеку метелью цветных световых осколков, когда музыка вдруг приобрела рваный ударный ритм в такт пульсирующему неоновому свету, превратившему пространство в череду статичных, воплощённых графикой холодного голубого света и бездонных черных теней, 3-D комиксов, композиционно напоминавших застывшие мизансцены на полотнах великого фламандца 16-го века – Питера Брейгеля Старшего. Со сцены зазвучали, стилизованные под рэп, но явно имеющие другую литературную основу, стихи.
«Поэты! Будь проклято имя «поэт»!
- Что это за стихи?! – Удивлённо воскликнул профессор, невольно прислушиваясь к неожиданному здесь и сейчас, смыслу.
«Поэт не скупится на скорый ответ.
Владык поучает, как править страной.
Все беды считает их кровной виной».
- О! У этих стихов удивительная судьба!
- Мечта любого учителя – узнать что-то новое от ученика! Рассказывай.
- Вы знаете, я углублённо (насколько это возможно) занимался историей киноискусства Советской России второй половины 20-го века. В этом ряду, совершенно беспомощных… да просто – бездарных, лент с редкими вкраплениями шедевров (как, например, фильмы Тарковского или комедийные жемчужины Гайдая), совершенно особняком стояла трилогия, созданная на студии Таджик Фильм и воссоздающая средствами кино ряд фрагментов бессмертной поэмы «Шахнаме». Очень специфичным был национальный состав творческой группы (не считая актёров): от режиссёра – бухарского еврея Бенциона Кимягарова, до сценариста – одессита Григория Колтунова, адаптировавшего для кино большую часть диалогов поэмы в переводе Цецилии Бану (Цили Бакалейщик). Одной из таких адаптаций (текст которой сейчас и звучит со сцены), наиболее ярко запечатлённой памятью современников, является диалог шаха Кавуса с витязем Рустамом, на пиру по случаю освобождения Кавуса Рустамом из позорного плена. Язык диалога даже нельзя назвать «эзоповым» – ассоциации с советской действительностью столь прозрачны, что остаётся только удивляться, как это вышло на экраны тоталитарного государства.
«Но сеет лишь смуту, наносит урон
Виденьем Свободы, шатающей трон!
Осудишь его, и на тысячу лет
Запомнят – был Шахом обижен Поэт.
Но ни у кого не застрянет в ушах,
Что тут не поэт был обижен, а Шах!»
- Любопытное наблюдение. И оно гораздо глубже темы «непринуждённой светской беседы». Меня всегда интересовал этот феномен желания выкрикнуть правду, в общем-то, обеспеченными людьми несмотря на угрозу смертельного риска.
«А если посадишь поэта на трон,
То станет таким же владыкою он.
И кровь будет литься и меч будет сечь…
Кто правит, тот власть свою должен беречь!
Ведь истинно древняя мудрость гласит –
Иль Шах убивает, иль сам он убит!»
Лицо профессора вдруг стало отрешённо-отсутствующим: «Иль Шах убивает иль сам он убит? Неужели он знает? Не может быть! Не будь параноиком! А если и да, то что?!». Перед глазами с почти осязаемой ясностью возникли картины воспоминаний 20-летней давности. Они с Иосифом стояли перед полотном Рене Магритта «Попытка невозможного», выставленном в Нью-Йоркском Метрополитен-музее, по случаю приобретения картины из частной коллекции. Их отношения вряд ли можно было назвать дружбой. Скорее – приятели. Но, время от времени, сталкиваясь в академ-городке, недавно открытого в черте Большого Яблока, исследовательского центра, они много и со взаимной увлечённостью разговаривали, будто составляя некий театр масок, в котором у каждого было своё незыблемое амплуа: гений и его нарочито простоватый антипод. Иосиф, как завороженный, всматривался в картину, казалось, стремясь проникнуть ЗА плоскую геометрию холста, в причудливые фантазии художника, обозначенные с почти бытовой достоверностью. В его восторге было что-то раздражающее.
- Ну и что? Ради этого ты тащил меня через весь город в час пик?!
- Видишь ли, Андрей. – Иосиф посмотрел на него с нескрываемой снисходительностью, что раздражало ещё больше. – Помимо удовольствия прочесть хорошую книгу, есть не меньшее удовольствие дать её почитать ещё кому-нибудь. Неужели ты действительно не понимаешь? Я не верю в искренность твоего, слишком нарочитого, равнодушия.
- Представь себе! Но раз уж я здесь, объясни мне, неразумному, причину своих восторгов.
- Понять – значит упростить. Определить – значит ограничить.   Если бы всё можно было назвать словами, совершенно незачем было бы писать такие шедевры. Посмотри с какой нарочитой простотой Магритт воплощает базовые образы мировой культуры: Пигмалион, Магия, Эротизм, языческая УВЕРЕННОСТЬ в естественности чуда, подчёркнутая бытовой скупостью палитры! Чуда, творимого с деловой скрупулёзностью, как какую-нибудь повседневную рутину. Она вся – контраст, частью которого является даже монотонность красок. Контраст, выраженный монотонностью – «попытка невозможного».
- Ты даже не заметил, что говоришь об этой картине, примерно так же, как рассказываешь о своей работе.
- Пожалуй. А знаешь, ведь моя работа – это тоже «попытка невозможного». Может быть даже в большей степени, чем эта картина.
- Как вы это там называете? Акустика биоритмов?
- Назвать можно как угодно. На самом деле, мы ищем акустический аналог ЖИВОГО, как первобытного императива Вселенной. Немного пафосно, но – правда. Работа такая. И кажется, я близок к прорыву!
- ?!
- Видишь ли, звук – это больше чем волновые характеристики колебаний воздуха. Наше сознание наделяет его дополнительными «степенями свободы» и это объективно. Я нашёл звучание (не частоту, амплитуду и т. д., а ЗВУЧАНИЕ), расширяющие диапазон чувственного восприятия. Я испытал это на себе. Эффект потрясающий – я испытал чувства, ранее мне неведомые. В человеческом языке нет слов, чтобы это описать. А главное – эффект стабилен и не требует дополнительного вмешательства – «подзарядки». Звучание будто что-то стационарно изменило в моей биоматрице. Это похоже на пассионарную мутацию, с одной, очень существенной, разницей: компьютерное моделирование показывает, что при определённой специфике «генетического материала», человек может сам стать генератором этого «воздействия» – необходимость в каком-либо устройстве просто исчезнет, а механизм распространения из генетического превратится в эпидемиологический.
- Другими словами, любой дебил может стать «тонко-чувствующим» эстетом. Прям «Цветы для Элджернона»! Но там, кажется, не очень счастливый финал. Тебе действительно так важно приобщить «малых сих» к «прекрасному»?!
- Так начинается ГЕНИЙ. Ни один математик не мыслит формулами. Поэзия есть мышление в образах. А какими знаками эти образы выражены – интегралом Лейбница или гармонией цветных пятен Поллока – какая разница? Представляешь себе мир массовой гениальности? Даже самые смелые фантастические утопии не развивали этой парадигмы. А ведь именно она может стать залогом СТАБИЛЬНОГО мира и процветания – «гений и злодейство – две вещи несовместные» . Что же до твоей литературной аллюзии, то она неуместна – я уже доказал, что эффект стабилен.
- Я хочу его испытать!
- Это невозможно.
- Почему?!
- Без мелодраматического пафоса – я имел право распорядиться своей жизнью, но не твоей. Тема, практически, не изучена – мы ничего не знаем о побочных эффектах.
- А ты и не распоряжаешься моей жизнью! Ею распоряжаюсь я, а потому, находясь в здравом уме и трезвой памяти, требую чтобы ты это сделал!
- Требуешь?!
- А ты ожидал чего-то другого, когда мне это рассказывал?!
- Я об этом не думал.
- Так подумай!
Его сопротивление было, скорее данью нравственной условности. Видно было что, на самом деле, ему этого хотелось – «кроме удовольствия прочесть хорошую книгу, есть не меньшее удовольствие дать её почитать ещё кому-нибудь». Однако результат оказался не совсем тот, которого они ожидали. Он помнил горячую волну первобытного гнева, когда, выйдя из «триангулятора» (так он его называл) в гараже коттеджа Иосифа, встретился с ним взглядом. Следующим сколько-нибудь отчётливым воспоминанием стало то, как он стоял над его трупом, с ужасом глядя на кровавое месиво, ещё недавно бывшее его лицом. «С ужасом»?! Неправда! Ужас пришёл потом. Не помня как, он добрался до своей квартиры в гостиничном корпусе академ-городка. Он тупо сидел на диване в гостиной и ждал. Ждал, когда за ним придут. Но первым пришёл УЖАС. Чтобы справиться с приступом паники, зачем-то включил телевизор. Это было уже под утро. Диктор с дежурно-скорбным лицом рассказывал о зверском убийстве в одном из «спальных» районов, совершённом двумя незадачливыми грабителями. Оказывается, они вломились в дом вскоре после его ухода. Их взяли над трупом. По наводке соседа. Испытал ли он облегчение? Пожалуй. Но доминирующим было другое чувство. Абсолютно новое и волнующее: внешние обстоятельства жизни, которые мы называем судьбой, складывались так, как ЕМУ БЫЛО НУЖНО! В этом не было никаких сомнений. Так же, как не было никаких сомнений в том, что это КАЧЕСТВО – результат ВОЗДЕЙСТВИЯ. Ещё одним результатом стала способность, о которой Иосиф говорил в музее – генерировать ВОЗДЕЙСТВИЕ на окружающих. Видимо, его «генетический материал» подходил для этого идеально. Настолько идеально, что очень скоро он научился ЭТИМ управлять. Что же произошло той ночью в гараже Иосифа? Он ошибся! Его «триангулятор гениальности» не расширял «диапазон чувственного восприятия». Он многократно усиливал то, что есть: в Иосифе – его гениальность, в нём – завистливую злобу. Так, наверное, Пёстрый Дудочник хотел открыть детям Гамельна блистающие миры Творческой Фантазии, а открыл их крысиную сущность.
- Профессор?! – Голос ученика вернул его к действительности. – Разрешите представить Вам моих друзей – Самсон и его неизменные спутницы, предмет зависти всего факультета – Эстер и Лейла.
На пороге «кабинета», заслоняя перспективу дискотеки рельефным атлетизмом молодого сильного тела, обтянутого сероватой облегающей футболкой и потёртыми джинсами, стоял парень несколько старше Артура в сопровождении двух красивых, но красивых совершенно по-разному, девушек.
- Мы знакомы? – «Профессор» пристально разглядывал, так неожиданно присоединившихся к ним, молодых людей. – Ваши лица кажутся мне знакомыми.
- Кампус института – большая деревня. Собственно, даже слово «большая» является некоторым преувеличением. – Пожал плечами Самсон.
- Артур так много и увлечённо о Вас рассказывал, что мы уговорили его устроить эту встречу. – «Пропела» Эстер своим мелодичным грудным голосом. – Совсем немного преподавателей могут вызвать в учениках такой энтузиазм.
- И вам стало любопытно?
- Можно сказать и так, но я бы предпочла слово «интересно».
- Польщён вашим вниманием, но, боюсь, не сумею его оправдать. Простите за банальность, но мы в разных возрастных категориях – пропасть непреодолимая. Во всяком случае – профессиональным лекторским красноречием. Я, конечно, профессионал, но в данном случае – аргумент довольно беспомощный. Почти смешной. А я не люблю быть смешным.
- А Вам доводилось? – Спросила Лейла, может быть, чуть более серьезно, чем это предполагал тон их беседы.
- Что?
- Быть смешным?
Профессор снова, на этот раз – с явным интересом, посмотрел на своих собеседников.
- Ну чтож. Кажется, беседа перестаёт быть «бесполезно-томной». Предлагаю продолжить её в менее «публичной» и более уютной обстановке.
- Тут недалеко есть кафе, идеально отвечающее этим требованиям. Кроме того, что оно открыто в такое время. И кстати – оно называется «Казанова».
- Сделаю вид, что не услышал вашего «кстати». Иначе мне придётся подумать, что вы со мной флиртуете.
Припаркованный в «зелёной» зоне, таксомоторный электромобиль, действительно, в считанные минуты доставил их ко входу кафе, гостеприимно распахнувшего перед ними, стилизованные под витражные пано, створки дверей. После оглушительного рёва дискотеки внутреннее убранство показалось особенно уютным, а чашка ароматного чёрного кофе с каплей коньяка и «домашней» выпечки кисло-сладкий штрудель, придали мизансцене чувство завершённости. Кроме них за, хаотично расставленными, немногочисленными, столиками сидело ещё несколько пар, ведя тихие, «не для чужих», беседы, наполненные ментальной спецификой людей, предпочитающих в этот час находиться в кафе, а не в своей постели.
- Так что же привело вас ко мне? – Профессор вновь пристально разглядывал их лица. – Явная провокативность, избранной вами, манеры общения выдаёт несколько иную причину, чем та, что вы назвали.
- Интересно, паранойя – это один из симптомов кризиса среднего возраста? – С нарочито невинным недоумением парировала Лейла.
- Вы абсолютно непрозрачны. – В контраст реплике подруги, вдруг совершенно серьёзно произнесла Эстер.
- О! Это уже из другого романа – «Приглашение на казнь». Хотя, вряд ли вы читали Набокова. У ваших ровесников он не в чести – думаю, они просто о нём не слышали.
- Это не из романа. Это из того, что я вижу – Ваша аура стабильно-серого цвета, как некий стационарный кокон.
- Вы умеете «читать» ауру? Да ты – Ведьма! – Лицо профессора вдруг изменилось, сменив покровительственную ироничность «старшего товарища» на неподдельную искреннюю тревогу.
В этот момент, бармен, с монголоидными чертами гладкого, лишённого растительности, лица, вышел из-за стойки и направился к ним. Его примеру последовали остальные посетители, образовав вокруг их столика странную общность, ощутимо меняющую окружающее пространство, пока динамика этого изменения не воплотилась в просторный, с гулкой акустикой и естественным кондиционированием, зал, образуемый сводами одной из Кумранских пещер, надёжно укрытой от посторонних взглядов.
- Что здесь происходит?!
- На этот вопрос придется ответить Вам, «профессор». – Заговорил человек, в котором тот узнал члена директората Института Времени, Бориса Готлиба. – Я бы мог посоветовать Вам говорить «правду, и только правду». Но другого выхода у Вас, просто, нет.


Продолжение следует
http://proza.ru/2022/08/09/1590