Рут Ренделл. Каменный приговор, перевод Горяинова

Каменный приговор

A Judgement in Stone

Рут Ренделл

Перевод: Елена Горяинова


1

Юнис Парчман убила семью Кавердейл, потому что не умела читать и писать.

Без серьёзных причин и без подготовки, не ради денег и благополучия. В результате преступления Юнис Парчман её неграмотность стала известна не только одной семье и нескольким соседям, но всей стране. Последствия для неё были катастрофическими, тем не менее, всё время, в глубинах её странного ума, она знала, что ничего этим не достигнет. И всё же сумасшедшей была её напарница, но не она. Юнис Парчман была наделена поразительно здоровым атавистически житейским умом ископаемого примата в облике женщины двадцатого века.

Грамотность есть краеугольный камень цивилизации. Неграмотность – отклонение от нормы. И насмешки над не умеющими читать куда более заслужены, чем над физическими недостатками. Живи он или она среди малообразованных, тогда ладно, среди подслеповатых и слепец не будет изгоем. К несчастью для Юнис и для тех, в чьём доме она прожила девять месяцев, эта семья была исключительно начитанной. Будь они недалёкими мещанами, были бы живы и поныне, а Юнис осталась бы на свободе в загадочном мире своих инстинктов и чувств, в краю абсолютной свободы от печатных знаков.



Они принадлежали к верхушке среднего класса и вели соответствующий образ жизни в своём загородном особняке. Джордж Кавердейл имел учёную степень по философии, но с тридцати лет после смерти отца был руководящим директором его компании «Жестяная тара Кавердейлов» в городе Стэнтвич в Саффолке. С женой и тремя детьми, Питером, Полой и Мелиндой, он занимал большой особняк тридцатых годов на окраине Стэнтвича до тех пор, пока его жена не умерла от рака. Мелинде тогда было двенадцать.

Через два года, на свадьбе Полы и Брайана Казуэлла, Джордж встретил Жаклин Монт. Она раньше тоже была замужем и развелась из-за измены мужа, когда ей было тридцать семь, оставшись с единственным сыном. Джордж и Жаклин влюбились фактически с первого взгляда, и поженились спустя три месяца. Джордж купил особняк в десяти милях от Стэнтвича, куда и переехал с женой, Джайлзом Монтом и Мелиндой. Питер Кавердейл к тому времени уже три года был женат.

Когда Юнис Парчман наняли домохозяйкой, Джорджу было пятьдесят семь, а Жаклин сорок два. Они принимали весьма активное участие в жизни округи, и самым естественным образом утвердились на ролях главного землевладельца и его госпожи. У них был идеальный брак, Жаклин была в отличных отношениях с пасынком Питером, лектором политэкономии в университете на севере, с падчерицами Полой, уже ставшей матерью и живущей в Лондоне, и двадцатилетней Мелиндой, изучавшей английский в университете Голвича в графстве Норфолк. Её семнадцатилетний сын Джайлз был ещё школьником.

Четырнадцатого февраля, в день Святого Валентина, четверо членов этой семьи – Джордж, Жаклин, Мелинда Кавердейл и Джайлз Монт – умрут в течение пятнадцати минут. Юнис Парчман и особа с заурядным именем Джоан Смит застрелят их воскресным вечером во время трансляции оперы по телевизору. Две недели спустя Юнис Парчман арестуют за участие в этом преступлении – всё потому, что она не умела читать.

Но разве только в этом было дело.







2

Сейчас парк Лоуфилд-Холла совершенно зарос, его дорожки поросли сорняками. Одно из окон гостиной, разбитое местным пацаном, заколочено досками, а высушенная летней жарой глициния свисает над входной дверью, как заброшенное гнездо.

Разрушен храм, умчались звоны свода,
Напевы птиц сменила тишина.
[Уильям Шекспир, сонет 73]

Воистину «Холодный дом» Диккенса, гнездо для его птиц, названных им Надежда. Радость. Юность. Мир. Покой. Жизнь. Пыль. Прах. Мусор. Желание. Руины. Отчаяние. Безумие. Смерть. Хитрость. Глупость. Слова. Парик. Тряпьё. Овчина. Грабёж. Прецедент. Жаргон. Окорок и Шпинат.
[Чарльз Диккенс, «Холодный дом», глава 14]

До приезда Юнис, вернее до того, как она исчезла, оставив после себя разруху и скорбь, Лоуфилд-Холл был совсем иным. Он был не хуже других особняков в округе, таким же уютным, тёплым, элегантным и почитаемым, как другие. А его обитатели чувствовали себя здесь в безопасности, собираясь прожить долгую счастливую жизнь.

Но одним апрельским днём они впустили в дом Юнис.



Лёгкий беспокойный ветерок трепал в саду нарциссы; словно жёлтые волны пробегали по воде. Облака то сходились, то разбегались, тогда зима сменялась кратким летом, и порой было не понять, снег ли белел на кустах тёрна в изгородях, или его цветы.

Но зима оставалась за окнами, лучи солнца сквозь стекло согревали комнату, и за завтраком Жаклин Кавердейл не мёрзла в платье с короткими рукавами.

Она держала письмо в левой руке с кольцами – бриллиантовым, подарком Джорджа в день их помолвки, рядом с обручальным платиновым.

– Я ничуть не рада этому предложению, – сказала она.

– Ещё кофе пожалуйста, дорогая, – сказал Джордж.
 
Он любил смотреть, как она ухаживает за ним, когда это такие милые пустяки. Просто любоваться своей стройной золотоволосой красавицей Жаклин, воплощением Лиззи Сиддал в зрелом возрасте. За шесть лет брака он ещё не устал удивляться чуду обретённого с нею счастья.

– Извини, – сказал он, – чему ты не рада? У нас нет других предложений. Не вижу очереди из желающих поработать здесь.

Она мило встряхнула головой с коротким блестящими волосами.

– Можно попробовать поискать ещё. Я знаю, ты скажешь, это глупо, Джордж, но как ни странно, я ещё надеюсь найти однажды кого-то вроде нас – хотя бы достаточно образованную особу, согласную взять на себя домашние хлопоты ради уютного дома.

– Словом, настоящую леди.

– Ева Бейлем написала бы письмо гораздо лучше. – Жаклин смущённо улыбнулась. – Ю. Парчман! Что за подпись для женщины!

– Вполне нормальная для викторианской эпохи.

– Да, но мы не викторианцы. Представь жизнь без подоходных налогов, без ужасных новостроек повсюду вокруг. И ах, мой милый, представь, что нам прислуживает бойкая горничная у стола, а кухарка хлопочет на кухне. – Тогда Джайлз, подумала она, не решилась сказать это вслух, знал бы, как себя вести, и не читал бы за столом. Он сейчас слышал хоть одно слово? Его вообще что-нибудь интересует?

– И без электричества, – ответил Джордж, потрогав радиатор за своей спиной, – без горячей воды, а Пола могла бы тогда умереть при родах.

– Я знаю, – Жаклин вернулась к исходному вопросу. – Но её письмо, дорогой, и унылый голос по телефону. Я уверена, это вульгарная неуклюжая особа, она будет бить фарфор и заметать мусор под коврики.

– Откуда тебе знать, нечестно судить о ней по одному лишь письму. Тебе нужна домработница, а не секретарь. Если нужно увидеться с ней, так назначь встречу, Пола давно ждёт тебя. Ты пожалеешь, если упустишь шанс. Если впечатление будет плохое, просто откажешь ей, и тогда попробуем ещё раз.

Дедовы часы в холле пробили четверть восьмого. Джордж поднялся.

– Пойдём, Джайлз, эти часы отстают на несколько минут.

Он поцеловал жену, Джайлз не спеша закрыл «Бхавад-Гиту», прислонённую к банке с мармеладом, и, словно борясь с летаргией, выпрямил в полный рост своё костлявое тело. Пробормотав какую-то абракадабру, хотя не исключено, что это было что-то на санскрите, он позволил мамочке поцеловать свою прыщавую щёку.

– Передай от меня привет Поле, – сказал Джордж, и белый мерседес повез его к «Жестяной таре Кавердейлов», а Джайлза в «Школу фонда Магнуса Уайзена».

В машине воцарилась тишина, когда Джордж попробовал, уже в который раз, получить ответ на своё замечание касательно ветреной погоды. Джайлз лишь промычал, «М-м.» И снова погрузился в чтение. Джордж думал: ради всего святого, пусть эта женщина ей понравится, я просто не могу допустить, чтобы Джеки по-прежнему надрывалась в их огромном доме, это несправедливо. Иначе, хочешь не хочешь, а придётся жить в бунгало, но прости Господи, я этого не хочу. Так что пусть эта Ю. Парчман ей понравится.



В Лоуфилд-Холле шесть спален, гостиная, столовая, кабинет, три ванных, кухня, обычно в домах есть и другие помещения. Здесь это подсобка у кухни и оружейная. Тем апрельским утром в доме было не слишком грязно, но и не так уж чисто. На пыльных тридцати трёх окнах явственно видны следы пальцев и даже жирные пятна, несомненно оставленные Евой Бейлем, их нынешней и самой никчёмной из всех «помощниц». Однажды Жаклин удосужилась подсчитать, что площадь всех ковров в доме не меньше шести тысяч квадратных футов. Однако ковры вполне чистые. Старушка Ева обожала пылесосить, болтая без умолку о своих родственниках. Могла и щёткой смахнуть пыль, правда, не выше уровня своих глаз. К сожалению, уровень этот был не более пяти футов от пола.

После завтрака Жаклин сложила посуду в мойку, молоко и масло отнесла в холодильник. Он не размораживался уже шесть недель. А плиту вообще когда-нибудь чистили? Она поднялась наверх. Просто ужасно, она понимала, ей должно быть стыдно за себя – рука стала серой от пыли на перилах. В маленькой ванной, они называли её детской, полный кавардак, раковина вся заляпана зелёным кремом – новым средством Джайлза от прыщей. Постели не убраны. Она поспешно натянула стёганое покрывало поверх одеяла на розовых простынях их с Джорджем шести футов в ширину матрасе. Постель Джайлза можно и не трогать. Она сомневалась, что он вообще что-нибудь замечает. Даже если простыни вдруг станут фиолетовыми, а вместо электро-одеяла в постели будет горячая сковорода.

Но собственной внешностью она пренебрегать не стала. Она часто жалела, что не может гордиться домом в той же степени, как самой собой, но что поделаешь, она такая, какая есть. Душ, причёска, руки, ногти, тёплое платье, колготки, новые тёмно-зелёные туфли, «естественный» макияж. Накинула норку, подарок Джорджа на Рождество. Спустилась в сад, нарвать нарциссов для Полы. По крайней мере за садом она следила, ни одного сорняка не будет даже в разгар лета.

Золотистые волны по саду. Подснежники под кустами изгороди. Дважды за весну она косила газоны, уже покрывшиеся бархатистой зеленью. Я дитя природы, думала Жаклин; свежий ветер в лицо, острые запахи весенних цветов переполняли её счастьем. Она могла бы стоять часами, глядя на речку, на тополя в воде на заливных лугах, на бесконечно бегущие по холмам Гривинг-Хиллз тени облаков... Но её ждёт встреча с этой женщиной, Ю. Парчман. Пора ехать. Хорошо бы она любила домашние хлопоты так же, как я работы в саду.

Она вернулась в дом. Ей кажется, или в самом деле из кухни такой неприятный запах? Пройти через вечно захламлённую оружейную, закрыть за собой дверь, и пусть Лоуфилд-Холл копит и дальше пыль и спёртый воздух.

Жаклин положила нарциссы на заднее сиденье форда и тронулась в путь; до Лондона семьдесят миль.



Джордж Кавердейл был исключительно красивым мужчиной с классически правильными чертами лица, сохранившим спортивную фигуру со времён соревнований по гребле университета в 1939-м. Из трёх его детей лишь один унаследовал его внешность, и это не Пола Казуэлл. Приятное выражение лица и добрый взгляд спасали её от полной заурядности, но вторая беременность не пошла её внешности на пользу, а она была уже на восьмом месяце. Заботы о неугомонном непослушном сорванце и большом доме в Кенсингтоне утомляли её, ноги у неё опухали. И она боялась. Рождение Патрика было незабываемым кошмаром, и следующие роды пугали её тем более. Ей не хотелось, чтобы её видели, и она сама никого не хотела видеть. Но понятно, что её дом – самое подходящее место встречи с лондонской кандидаткой в домработницы. Поэтому, как положено воспитанным Кавердейлам, она приветливо встретила свою мачеху, восхитилась нарциссами, похвалила платье Жаклин. За обедом она сочувственно выслушивала сомнения и предчувствия Жаклин по поводу предстоящей в два часа встречи.

Однако принимать в ней участие она не собиралась. У Патрика после обеда сон, так что, когда без двух минут два прозвенел звонок в дверь, Пола ограничилась тем, что впустила женщину в тёмно-синем плаще в гостиную. Она оставила её с Жаклин, а сама поднялась наверх, прилечь отдохнуть. Но за считанные секунды, проведённые с Юнис Парчман, она прониклась сильнейшей к ней антипатией. Такое впечатление Юнис производила на многих. Она излучала холодное, даже ледяное равнодушие. Её появление остужало любую тёплую атмосферу. Позже Поле припомнилось это первое впечатление, и в мучительном чувстве вины она корила себя за то, что не предупредила отца, не сказала о тяжком предчувствии, которое, увы, сбылось. Но тогда, ничего не предприняв, она ушла в спальню и погрузилась в тяжкий, беспокойный сон.

С Жаклин всё было иначе. Спустя пару минут после их встречи решительное нежелание нанимать эту женщину сменилось на обратное. Две причины, вернее, присущие ей слабости решили за неё. Это её тщеславие и снобизм.

Она поднялась навстречу вошедшей женщине и протянула руку.

– Добрый день. Вы очень пунктуальны.

– Добрый день, мадам.

Кроме нескольких продавцов старомодных магазинов в Стэнтвиче, уже много лет никто не называл Жаклин мадам. Это её подкупило. Она улыбнулась.

– Мисс Парчман, или миссис?

– Мисс Парчман. Юнис Парчман.

– Не хотите присесть?

Ни отвращения, ни смутного предчувствия, никаких, как бы сказала Мелинда, «флюидов» не ощутила Жаклин. Она последней в семье почувствовала это, может потому, что не хотела, чуть ли не с первой минуты решив нанять Юнис Парчман, и все последующие месяцы не желая увольнять её. Перед ней было тихое существо с небольшой головой и бледными жёсткими чертами лица, в крашеных завитых волосах просвечивала седина, малоподвижные голубые глазки, массивное, совсем не к месту тело, крупные сильные руки с чистыми короткими ногтями, мускулистые ноги в плотных коричневых нейлоновых чулках, большие ступни в чёрных поношенных туфлях-лодочках. Сев на стул, Юнис Парчман расстегнула верхнюю пуговицу своего плаща, освободив взгляду высокий воротник голубого в рубчик джемпера. Она спокойно сидела, опустив взгляд на сложенные на коленях руки.

Сама себе в том не признаваясь, Жаклин Кавердейл любила красивых мужчин и некрасивых женщин. Она вполне ладила с Мелиндой, но совсем не так хорошо, как с менее привлекательной Полой и с Одри, некрасивой, но милой женой Питера. Она страдала комплексом Гвендолин, то есть, подобно мисс Ферфакс из пьесы Оскара Уайлда, она предпочитала женщин «не меньше сорока двух лет и даже более, непривлекательных для своего возраста». Юнис Парчман была как минимум её возраста или старше, точнее сказать трудно, но её невзрачность не вызывала сомнений. Если бы это была женщина её класса, Жаклин могла бы себя спросить, почему она без макияжа, не сидит на диете, и не красит как следует свои серо-бурые волосы. Но для прислуги это было в порядке вещей.

Под воздействием почтительного молчания, в свете столь располагающей, с её точки зрения, внешности, Жаклин позабыла о вопросах, которые собиралась задать. И вместо того, чтобы допросить эту кандидатку, чтобы понять, годится ли эта женщина работать в их доме, устроит ли она Кавердейлов, она стала убеждать Юнис Парчман, что работа у них подходит ей.

– Это большой дом, но там нас только трое, а моя падчерица приезжает только по выходным. Трижды в неделю приходит уборщица, и конечно готовить еду буду я сама.

– Я умею готовить, мадам, – сказала Юнис.

– Это совсем не обязательно. У нас есть посудомоечная машина и морозильник. Все продукты покупаем мы с мужем. – Жаклин устраивал её бесстрастный тон и полное отсутствие у такой необразованной женщины акцента кокни. И добавила с некоторой тревогой, – Мы часто принимаем гостей.

Юнис сменила позу, поставив ноги вместе. Неторопливо кивнула:

– Я трудолюбивая. Я привыкла работать.

Теперь следовало бы спросить, почему Юнис оставила прежнее место, по крайней мере что-то узнать об этом. Насколько она могла знать, сейчас работы у неё не было. Она не спросила, очарованная обращением «мадам», воодушевлённая контрастом между этой женщиной и Евой Бейлем, а также последней её «помощницей», слишком наглой и привлекательной девицей. Вопреки ожиданиям, Юнис оказалась совсем иной.

– Когда вы начнёте? – поспешно спросила она.

Как могло показаться, на пустом лице Юнис появилось нечто вроде удивления.

– Наверное, вам нужны рекомендации, – сказала она.

– Ах да, – вспомнила наконец Жаклин, – конечно.

Из объёмной чёрной сумки Юнис возникла белая открытка с адресом, написанным тем же почерком, который поначалу так расстроил Жаклин: Миссис Чичестер, Уиллоу-Вейл 24, Лондон, S.W.18 – и телефонный номер. Тот же адрес, что был на письме Юнис.

– Это Уимблдон, верно?

Юнис опять кивнула. Она была рада такому неверному предположению. Они обсудили её зарплату, скоро ли она начнёт работать, как будет добираться до Стэнтвича. При условии, поспешно добавила Жаклин, что отзыв о вас будет удовлетворительным.

– Я уверена, мы замечательно поладим.

Наконец Юнис улыбнулась. Глаза остались холодны и неподвижны, но очевидно, что губы сложились в улыбку.

– Миссис Чичестер хотела знать, можете ли вы ей позвонить до девяти? Она старая женщина и рано ложится спать.

Такое внимание к слабостям и желаниям нанимателя было очень приятным.

– Не сомневайтесь, я так и сделаю, – сказала Жаклин.

Было всего двадцать минут третьего, когда интервью закончилось.

– Спасибо, мадам, – сказала Юнис, – я найду дорогу сама.

В понимании Жаклин это означало, что домработница знает своё место. Ровным шагом, не оглядываясь, она вышла из комнаты.



Если бы Жаклин лучше знала Большой Лондон, она бы поняла, что Юнис Парчман ей солгала. Или по крайней мере не стала поправлять её ошибку. Ведь почтовый индекс богатой части Уимблдона пригорода Уондзуорт должен быть S.W.19, а не S.W.18. Но этого она не знала, и не стала проверять, а когда в шесть вернулась в Лоуфилд-Холл, на пять минут позже Джорджа, она даже не показала ему ту белую открытку.

– Не сомневаюсь, она просто идеальна, дорогой, – радовалась она, – настоящая старомодная прислуга, которые, как мы думали, уже вымерли. Ты не поверишь, какая она тихая и уважительная, совсем без наглости. Может даже излишне скромная. Но я уверена, что очень трудолюбивая.

Джордж обнял и поцеловал жену. И ничего не сказал о таком развороте на сто восемьдесят, никаких «я же тебе говорил». Он привык к её предубеждениям, часто сменяемым самым яростным энтузиазмом, и он любил её как раз за эту импульсивность, делающую жену в его глазах такой молодой, такой милой и женственной. Поэтому он сказал:

– Не так важно, скромной она будет или наглой, если ей удастся снять этот груз с твоих плеч.

Ещё не сделав звонок, Жаклин уже составила в своём воображении и картину прежнего места работы Юнис Парчман, и женщину, которая была там хозяйкой. Уиллоу-Вейл, думала она, должна быть тихой улицей под сенью деревьев близ Уимблдон-Коммон, а дом 24 большим викторианским; миссис Чичестер почтенной, строгих правил аристократкой в летах, требовательной, но справедливой, чья прислуга вынуждена её покинуть, поскольку она больше не в состоянии – при такой инфляции – платить ей адекватную зарплату.

Она позвонила в восемь часов. Трубку сняла сама Юнис Парчман, правильно назвав код и чётко выговаривая четыре следующие цифры. Всё так же называя её мадам, она попросила подождать у телефона, пока не подойдёт миссис Чичестер. И Жаклин представила себе, как она пересекает мрачный, заставленный мебелью холл, входит в большую холодную гостиную, где пожилая дама слушает классическую музыку, или читает похоронную колонку в солидной газете. Остановившись на пороге, она скажет почтительно:

– Миссис Кавердейл просит вас к телефону, мадам.



На деле было совсем не так.

Телефон висел на стене лестничной площадки меблированного дома в Эрлфилде, у лестницы. Юнис Парчман терпеливо ждала, стоя рядом уже с пяти часов, чтобы никто из жильцов не мог перехватить звонок. Миссис Чичестер была простой работницей у станка пятидесяти лет, её звали Анни Коул, которая временами оказывала ей подобные услуги в обмен на обещание Юнис не сообщать почтовым службам, что она уже год как получает пенсию умершей матери. Анни написала и письмо, и открытку, и это из её комнаты номер шесть дома 24 по Уиллоу-Вейл, S.W.18 Юнис привела её сейчас к телефону. Анни Коул сказала:

– Мне крайне жаль терять мисс Парчман, миссис Кавердейл. Она семь лет прекрасно справлялась с моими делами. Она отличный работник и умелый повар, и так гордится домом! В самом деле, если у неё и есть недостаток, так это чрезмерная добросовестность.

Даже Жаклин поняла, что это уже немного чересчур. Да и голос был слишком бойким, на грани утончённости. У неё хватило ума спросить, почему же она решила расстаться с таким образцом совершенства.

– Потому что я сама уезжаю, – ответили без колебаний. – Еду к сыну в Новую Зеландию. Жизнь здесь стала слишком дорогой, верно? Я бы хотела взять с собой мисс Парчман, но она очень консервативна. Решила остаться здесь. И я рада, что она будет работать в такой семье, как ваша.

Жаклин была вполне удовлетворена.

– Вы договорились с мисс Парчман? – Спросил Джордж.

– Ох, дорогой. Я совсем забыла. Я ей напишу.

– Лучше позвони.

Действительно, почему бы не перезвонить? Набери снова этот номер. И трубку снимет спешащий в свою комнату парень, сосед Анни Коул, он именно сейчас поставил ногу на последнюю ступеньку этой лестницы. Когда ты спросишь о Юнис Парчман, он ответит, что никогда о ней не слышал. А миссис Чичестер? Такой здесь тоже нет. Есть мистер Чичестер, хозяин этого дома и телефона, но сам он живёт в Кройдоне. Сними же трубку, Жаклин...

– Думаю, лучше ответить письменно.

– Как хочешь, милая.

Время прошло, и шанс упущен. Джордж взял трубку, но звонил он Поле, потому что слова жены о её здоровье встревожили его. Пока он говорил с дочерью, Жаклин писала письмо.

А что же остальные, кого воля, судьба и случай сведут вместе в день катастрофы 14 февраля? Джоан Смит у дверей коттеджа просвещала пока ещё непросвещённых. В своей комнате в Голвиче Мелинда Кавердейл пыталась извлечь что-нибудь толковое из поэмы «Сэр Гавейн и Зелёный Рыцарь». Джайлз Монт бубнил мантры, готовясь к медитации.

Но все они были повязаны судьбой в тот момент, когда Жаклин не пожелала сделать звонок. Невидимое лассо сплело их вместе, повязав узами, которые теснее кровных.







3

Джордж и Жаклин Кавердейл не были слишком разговорчивы, они не спешили посвящать всех в свои дела. Но как-то Жаклин в разговоре с подругой, леди Ройстон, упомянула свою удачу, та сообщила новость миссис Кейрн, когда зашёл разговор о поисках уборщицы. Новость эту сложными путями узнали Хиггсы и Мидоузы, Бейлемы и Ньюстеды, а в «Синем Кабане» это было главной темой разговоров после обсуждений выходок Джоан Смит.

Ева Бейлем поспешила, как всегда окольным образом, показать Жаклин, что она в курсе:

– Вы собираетесь дать ей телевизор?

– Кому... э-э... дать телевизор?

– Ей, когда доберётся сюда из Лондона. Если собираетесь, я могу помочь задёшево купить телевизор в Гозбери, у моего кузена там магазин электротоваров. Он кажется свалился с грузовика, но не знаю точно, ведь если не спрашивать, то не услышишь вранья.

– Большое спасибо, – сказала с досадой Жаклин, – но вообще-то мы покупаем себе цветной телевизор, так что мисс Парчман отдадим наш старый.

– Парчман, значит, – сказала Ева, плюнув на оконное стекло перед тем, как вытереть его своим фартуком. – Интересно, имя-то лондонское?

– Даже не знаю, миссис Бейлем. Когда закончите эти манипуляции с окном, будьте добры подняться со мной наверх, надо приготовить ей комнату.

– Ну, надо думать, – сказала Ева с привычным местным акцентом.

Она никогда не называла Жаклин «мадам», ей это просто не приходило в голову. В её представлении единственное различие между ней и Кавердейлами – это деньги. В остальном она считала себя выше, они же тут приезжие, и никакая не поместная знать, они из торговли, в то время как её предки, йомены, были всё-таки землевладельцами, и прожили в Гривинге пять столетий. И она ничуть не завидовала их деньгам. Ей своих хватало, а свой муниципальный дом она всегда предпочла бы Лоуфилд-Холлу – этому огромному сараю, который разоришься обогревать. Она не любила Жаклин, разодетую в мутон как овца, которая слишком задирала нос: подумаешь, жена хозяина фабрики жестяных банок. Вся эта чепуха, будьте-так-любезны, премного-благодарны. Интересно, как она поладит с этой Парчман? Ну а я буду с ней ладить? Хотя уж я-то всегда могу уйти. Миссис Джеймсон-Керр на коленях умоляет переходить к ней, а она мне обещает шестьдесят пенсов в час.

– Бог в помощь её ногам, – бормотала Ева, взбираясь по лестнице.

Тесный низкий чердак под крышей дома уже давно был превращён в две большие спальни и ванную. Отсюда из окон открывался один из красивейших видов Восточной Англии. Разумеется, эти просторы однажды запечатлел Констебль, сидя на берегу реки Бил, по своему обыкновению переместив некоторые церковные башни для улучшения композиции. Но и с башнями на своём законном месте вид был хорош, с широкими безмятежными полями и перелесками, с полным набором оттенков ранней майской зелени.

– Здесь она будет спать? – спросила Ева, входя в более светлую и просторную из двух спален.

– Нет, не здесь. – Жаклин поняла, что Ева уже готова к роли секретаря союза угнетённых домашних слуг. – Комната понадобится внукам моего мужа, когда будут здесь гостить.

– Если ей будет удобно, то она останется. – Ева открыла окно.

– Чудесный день. Будет жаркое лето. Бог нам в помощь, как мой кузен-фермер любит говорить. А вон Джайлз, на вашей машине куда-то поехал, и небось без разрешения.

Жаклин рассердилась. Она считала, Ева должна звать Джайлза мистер Монт, по крайней мере «ваш сын». Но была рада, что Джайлз, который гостил на каникулах в середине семестра, выбрался из своего добровольного заточения на свежий воздух.

– Если не возражаете, миссис Бейлем, начнём двигать мебель.



Джайлз проехал по аллее между конскими каштанами, потом по Гривинг-Лейн. Это была проезжая дорога, широкая настолько, чтобы аккуратно разминулись две машины. Тёрн сменили кусты боярышника, изгороди стали кремовыми от их сладко пахнущих цветов. Прозрачное голубое небо, бледно-зелёная поросль зерновых, пение кукушки – в мае она кукует целый день – ликование птиц, с каждого дерева вещающих о своих правах на место под солнцем.

Делая вид, что он один на белом свете, отказываясь, вопреки своим верованиям, становиться частью любого сообщества, Джайлз пересёк мост через реку. Вне дома он старался как можно меньше бывать на свежем воздухе. Он ненавидел сельскую жизнь и скучал здесь. Ему нечего было делать. Люди в шоке, услышав такое, им не понять, что человек его склада ума не может более часа в день смотреть на звёзды, бродить по полю, или сидеть на берегу реки. И потом, почти всегда тут грязно или холодно. Он терпеть не мог стрелять дичь, ловить рыбу, скакать или охотиться верхом. Джордж, пытавшийся вовлечь его в эти занятия, кажется понял, что это бесполезно. Джайлз никогда, ни разу не ходил здесь на прогулку. Если приходилось пройти всего полмили от школьного автобуса до Лоуфилд-Холла, он не поднимал от земли глаз. Даже пытался их закрывать, но врезался в дерево.

Лондон он любил. Он помнил, как счастлив был в Лондоне. Он хотел бы жить в пансионате, в большом городе, но мать была против, психолог убедил её, что него нарушена психика и ему нужна спокойная семейная обстановка. Особенности его психики не огорчали его, напротив, ему нравилось играть роль замкнутого, рассеянного, погружённого в себя юного интеллектуала. Таким он и был, в том нет сомнений. В прошлом году он получил столько отличных оценок, что об этом писали в центральной газете, гарантируя ему место в Оксфорде. Латынь он знал не хуже, а греческий может и лучше, чем тот, кто вообразил, что способен чему-то его учить в «Магнус Уайзен».

У него не было друзей в школе, он презирал сельских парней, любивших только мотоциклы, порнографию и посиделки в «Синем Кабане». Родители наметили ему в друзья Йена и Кристофера Кейрнов, ну и равных им, но они учились в пансионатах, так что он едва ли виделся с ними. Ни сельские, ни одноклассники ни разу не пытались побить его. Он уже был шести футов ростом, и продолжал расти. Его лицо покрывали прыщи, а волосы уже на другой день после мытья лоснились от жира.

Сейчас он ехал в Садбери, чтобы купить оранжевую краску. Он собирался покрасить свои джинсы и футболки в оранжевый цвет – в соответствии с его религией, которую с некоторой натяжкой можно считать буддизмом. Он уедет в Индию на автобусе, когда накопит достаточно денег, чтобы больше никого из них не видеть – кроме Мелинды. Может ещё матери. Но ни отца, ни надутого старикана Джорджа, ни самодовольного Питера, и никого из сельских. Это если он не надумает стать католиком. Он только что прочёл «Возвращение в Брайдсхед» и размышлял, может стать католиком в Оксфорде, воскуряя ладан на лестнице, даже круче, чем Индия. Но на всякий случай решил покрасить свои джинсы и футболки.

В Гривинге он остановился у гаража Мидоуза, чтобы заправиться бензином.

– И когда эта дама из Лондона приезжает? – спросил Джим Мидоуз.

– М-м? – промычал Джайлз.

Джим хотел бы это знать, чтобы было о чём рассказывать вечером в пабе. Он повторил ещё раз. Джайлз подумал немного.

– Сейчас среда?

– Ну конечно, – и добавил, как заправский местный острослов, – уже целый день.

– Говорили, что в воскресенье, – наконец сказал Джайлз. – Наверное.

Может да, а может нет, подумал Джим. С ним всегда так. Ему не мешало бы проверить голову. Странно, что его отпускают одного в такой шикарной машине.

– Я думаю, Мелинда приедет домой взглянуть на неё.

– М-м, – протянул Джайлз, и тронулся, не захватив зелёные бонусные фишки.

Мелинда будет дома. Он не знал, радоваться этому или огорчаться. Внешне у них обычные, не особо близкие отношения, но внутри, когда он представлял себя Байроном или По, их связь ему казалась инцестом. Это началось, может лишь в его воображении, полгода назад. До это он смотрел на неё почти как на сестру. Он конечно знал, что, поскольку она ему не сестра, и даже не сводная, не было препятствий к любви и браку между ними. Кроме трёхлетней разницы в возрасте, что вскоре станет несущественным, вряд ли что-то вызвало бы возражения с обеих сторон. Мать во всяком случае будет только рада, а старина Джордж всё делает, как она хочет. Но брак был далёк от желаний самого Джайлза, это не из мира его фантазий. Мысленно он был Байроном, она Августой Ли, и они под ураганным ветром признавались друг другу в любви, словно где-то рядом был Грозовой перевал, а не Гривинг-Хиллз. Конечно, в жизни Джайлза ничего подобного не могло быть. Вообще всё это было далеко от реальности. В его фантазиях Мелинда была совсем иной, бледной, худой, почти чахоточной – существом из иного мира. Лицом к лицу на пронизывающем ветру, едва дыша, они говорили о своей тайной, и конечно платонической любви. И пусть однажды оба женятся на ком-то там ещё, их любовь всё переживёт, её запомнят, как глубочайшее и неодолимое чувство.

Он купил краску, два пакета цвета «Огненная настурция». И ещё прерафаэлитский плакат с зелёнолицей рыжеволосой девой, перегнувшейся через балконные перила. Она видимо ринулась вслед за неверным или потерянным любимым, но её вид и поза скорее наводили на мысль об итальянском отеле и несвежей порции макарон, от которых её сейчас стошнит. Джайлз купил её потому, что так выглядела бы умирающая от туберкулёза Мелинда.

Вернувшись к машине, он обнаружил на ветровом стекле штраф за парковку в неположенном месте. Он никогда не пользовался парковками. Это же целых сто ярдов пешком. Когда он вернулся домой, Ева уже ушла, мать впрочем тоже, оставив для него на кухонном столе записку. Она начиналась «Дорогой», заканчивалась «мамочка с любовью». А посереди куча бестолковой информации: ужин в холодильнике, а она на встрече в Женском институте. Такие писания для него загадка. Понятно, где его ужин, и зачем вообще нужны эти записки, он не понимал. Как истинный эксцентрик, он считал остальных людей очень странными.

Он отнёс свою одежду наверх и поместил её в два больших бака, в которых мать варила джем, добавив туда краску и немного воды. Пока вода кипела, он сидел на кухне, поедая куриный салат и читая мемуары мистика из монастыря в Пуне, прожившего, не сказав ни слова, целых тридцать лет.



В полдень пятницы Мелинда Кавердейл приехала домой. Поездом до Голвича, оттуда до Стэнтвича, затем автобусом до так называемого Перекрёстка Висельников, что в двух милях от Лоуфилд-Холла. Здесь она вышла и стала ждать, чтобы её кто-нибудь подвёз. В это время всегда кто-нибудь едет в Гривинг, так что Мелинда отошла к стене сада миссис Котли, решив посидеть на солнышке.

На ней были слишком длинные, закатанные до колен джинсы, истёртые красные ковбойские сапоги и жёлтая винтажная автомобильная кепка двадцатых годов. Но несмотря на всё это, на фоне стены вы могли полюбоваться самым прекрасным созданием между Стэнтвичем и Кингс-Линн. Мелинда и была то самое дитя, которое унаследовало внешность отца. Его прямой нос и высокий лоб, чётко очерченный чувственный рот и ярко-голубые глаза. Плюс копну золотистых волос своей умершей матери под цвет лакфиоли в саду миссис Котли.

Неисчерпаемая внутренняя энергия, если это не касалось средневековой английской поэзии, держала её в постоянном движении. Она втащила наверх свой мешок, похожий на торбу для овса, положив рядом, выудила оттуда бусы, примерила их, скорчила рожу учебнику, который вопреки прежнему опыту захватила на всякий случай, затем швырнула мешок вниз на траву, и соскочила следом. Скрестив ноги, села на насыпь, когда бесполезный для неё автобус проехал в противоположном направлении, затем – набрать маков, диких красных маков, сорняками растущих в Саффолке, а здесь, где некогда стояла виселица, их особенно много.

Пять минут спустя подъехал фургон с птицефабрики, и Джефф Бейлем, троюродный брат Евы, окликнул её:

– Эй, Мелинда! Тебя подбросить?

Она вскочила в кабину, шляпа, мешок, маки тоже с ней.

– Я наверное тут проторчала полчаса, – сказала Мелинда, которая ждала всего минут десять.

– Отличная кепка.

– Правда? Ты славный, Джефф. Я нашла её на распродаже Оксфама.

Мелинда знала каждого в посёлке, и всех, даже древних стариков и старух, запросто звала по имени. Она водила трактор, собирала фрукты и следила за рождением телят. В присутствии отца она старалась быть вежливой с Джеймсон-Керрами, Арчерами, Кейрнами и сэром Робертом Ройстоном, хотя терпеть не могла этих реакционеров. Однажды, перехватив свору лисьих гончих на Гривинг-Грин, она помчалась впереди, размахивая баннером противника кровавой охоты. Подростком она ходила на рыбалку с сельскими парнями, выслеживала зайцев на закате. Став постарше, плясала с ними в Каттингеме, где позже они целовались, прячась за сельским клубом. И так же любила сплетничать и всюду совать свой нос, как их матери.

– Что случилось в нашем славном Гривинге в моё отсутствие? Рассказывай. – Её не было три недели. – Я знаю, что миссис Арчер сбежала с мистером Смитом.

– Бедняга, – широко улыбнулся Джефф Бейлем. – Думаю, он устал от своей жёнки. Минуточку, давай подумаем. Сьюзан Мидоуз, то есть Хиггс, родила дочку. Они назвали её Лалидж.

– Не может быть!

– Я знал, что ты будешь потрясена. Твоя мама вошла в совет округа, но это ты наверняка знаешь. А ещё представь, твой отец купил цветной телевизор.

– Мы говорили по телефону вчера вечером, и он мне ничего не сказал.

– Так ведь только что. Час назад мне сказала тётя Ева. – Жители Гривинга любят вольничать с родством. Мачеху зовут матерью, мамой, как и настоящую мать, а троюродную сестру, если она много старше, называют тётей. – Старый телевизор отдадут той домохозяйке, которая едет из Лондона.

– Господи, какая низость! Папка просто гадкий фашист. Ты когда-нибудь видел таких анти-демократов, Джефф?

– Но это обычное дело, Мелинда, душа моя. Всё как всегда. Нельзя так обзывать родного папу. На его месте я бы тебя бац, через колено, и надрал задницу.

– Джефф Бейлем! Тебя послушать, так не поверишь, что ты всего годом старше меня.

– Запомни, я теперь женатый мужчина, и знаю, что такое ответственность. Ну вот и Лоуфилд-Холл, мадам, так что здесь я попрощаюсь. Да, и скажи своей маме, что в понедельник утром я отправлю вам яйца с тётей Евой.

– Здорово. Спасибо, что подвёз, Джефф. Ты такой милый.

– Ну пока, Мелинда.

И Джефф поехал на птицефабрику, к Барбаре Картер, на которой женился в январе, думая при этом, какая всё же она красотка, эта Мелинда Кавердейл – а какая кепка, ну Бог ты мой! – он не забыл их прогулки с поцелуями под шипение мельницы на берегах реки Бил.

Пройдя по аллее под цветущими каштанами, увешанными кремовыми канделябрами цветов, и обогнув дом, она вошла внутрь через оружейную. Джайлз сидел в кухне, дочитывая последнюю главу книги о Пуне.

– Привет, Сводный.

– Привет, – сказал Джайлз.

Он перестал пользоваться их давним прозвищем друг для друга. Оно не вязалось с его байроническими фантазиями, которые всегда растворялись при её появлении во плоти. У неё отличное тело, румяные щёки, впечатляющее здоровье. И он отвергнут. Джайлз вздохнул и собрал свои вещи, размышляя, как хорошо бы оказаться в Индии с чашей для пожертвований.

– Где это ты вымазал джинсы красными чернилами?

– Нигде. Я их покрасил, но эта краска не годится.

– Чокнутый, – сказала Мелинда.

И пошла дальше на поиски отца и мачехи, наконец обнаружив их наверху, наносящими финальные штрихи в комнате мисс Парчман.

– Привет, мои дорогие. – Каждый получил поцелуй, первым Джордж. – Папа, у тебя загар. Если бы я знала, что ты так рано будешь дома, я бы позвонила со станции. Джефф Бейлем подвёз меня и сказал, что его тётка Ева принесёт яйца в понедельник утром, и что вы отдаёте наш старый телик новой домохозяйке. По моему мнению, это чистый фашизм. Вам только остаётся сказать, что питаться она будет в одиночестве на кухне.

Джордж и Жаклин переглянулись.

– Ну конечно.

– Просто кошмар! Понятно, почему революция на пороге. Долой аристократов. Как тебе моя кепка, Джеки? Купила на распродаже Оксфама. Пятьдесят пенсов. Боже, я умираю с голоду. Надеюсь, сегодня вечером вы не ждёте каких-нибудь зануд?

– Ну хватит, Мелинда. – слова суровые, а тон слишком мягкий. Джордж не мог всерьёз сердиться на своё любимое дитя. – Мы же терпим твоих друзей, придётся и тебе мириться с нашими. К слову, с нами ужинают Ройстоны.

Мелинда простонала. Быстренько обняв отца, пока он не вздумал её образумить, она сказала:

– Я пойду позвоню Стивену или Чарльзу, чтобы кто-нибудь забрал меня отсюда. Но не волнуйся, Джеки, я успею вернуться и помочь тебе с уборкой. Просто представь, уже с послезавтра тебе не придётся этого делать, когда здесь появится мисс Пергаментная Физиономия.

– Мелинда... – начал было Джордж.

– У неё в самом деле кожа, как пергамент, – заметила Жаклин, не удержавшись от смеха.



И Мелинда ушла в кино в Колчестере со Стивеном Кратчли, сыном врача. Ройстоны приехали в Лоуфилд-Холл обедать, и Жаклин сказала, что с нетерпением ждёт завтрашнего дня. Завидуешь, Джессика? Но в самом деле, какая она? В самом деле заслуживает таких ожиданий? Собственно, это беспокоило Джорджа. Пусть будет таким сокровищем, как это кажется Джеки. Тайное злорадство внушало Ройстонам надежду, что это не так. Что она не лучше их Аннелизы, Бригит, или той почти забытой испанской парочки.

Время покажет. Подождём до завтра.







4

Кавердейлы гадали, насколько уважительной и трудолюбивой окажется Юнис Парчман. Ей выделили личную ванную и телевизор, удобные кресла и хорошую пружинную кровать, ведь рабочая лошадь должна иметь соответствующее стойло и ясли. Они хотели, чтобы ей понравилось, чтобы она осталась. Но вряд ли они думали, что это за человек. В тот день 9 мая они не думали о её прошлой жизни, нервничала ли она, надеялась ли, так ли волновалась перед приездом, как они. На тот момент Юнис была лишь механизмом, работа которого зависит от того, насколько хорошо он смазан, способен ли взбираться по лестницам.
 
Но Юнис была человеком. Как сказала бы Мелинда, реальной личностью.

И самой странной из всех, кого они встречали. Если бы они знали её прошлое, они бежали бы от неё, как от чумы, заколотив перед ней все двери. Что же касается будущего, отныне они неразрывно связны воедино.

Её прошлое осталось в доме, который она собиралась покинуть. В старом террасном здании, одном из многих в ряду на Рейнбоу-Стрит в Тутинге, и с дверью, выходящей прямо на тротуар. Здесь она родилась 47 лет назад, единственное дитя охранника Южной железной дороги и его жены.

Здесь она росла в тесном пространстве, обречённая на существование в пределах нескольких улиц. Её школа, «Рейнбоу-Стрит-Инфантс», была почти рядом, до родни, которую она навещала, вовсе рукой подать. Казалось бы, в её судьбу вмешалось начало Второй мировой войны. Как и тысячи других школьников, её отправили в глубинку прежде, чем научили читать. Но её родители, недалёкие и туповатые люди, прослышав, что приёмная мать плохо о ней заботится, вернули её домой, под бомбы растерзанного войной города.

И с того времени Юнис училась лишь урывками. Месяц-два в одной школе, пару недель в другой, и всякий раз дети в классе намного опережали её в учёбе. На неё никто не обращал внимания, учителя не замечали, и тем более не пытались восполнять пробелы в её познаниях. С тоской и безразличием она сидела в конце класса, с полным непониманием глядя на доску или в книгу. Либо с попустительства матери придумывала уловки, чтобы не ходить в школу. В результате к моменту окончания школы, перед своим четырнадцатилетием, она могла написать своё имя и прочесть «кот сидел на ковре», или «Джим любит джем, а Джон любит бекон» – но не более. Но чему школа её действительно научила, так это изворачиваться и сочинять отговорки, с успехом скрывая, что она не умеет ни читать, ни писать.

Она пошла работать в кондитерскую на той же Рейнбоу-Стрит, научившись отличать батончики Марс от Кранчи по цвету их обёрток. Ей было семнадцать, когда болезнь, уже давно ими замеченная, всерьёз скрутила её мать. Это был рассеянный склероз, хотя врач нескоро поставил ей верный диагноз. Мать в пятьдесят лет оказалась прикованной к инвалидному креслу. Юнис ушла с работы, чтобы ухаживать за ней и вести хозяйство. Её жизнь погрузилась в сумерки, потому что неграмотность, это своего рода слепота. Если рассказать Кавердейлам, они не поверили бы, что такой мир существует. Почему она не училась сама, спросили бы они. Можно пойти в вечернюю школу, найти работу, наняв кого-нибудь ухаживать за матерью, ходить в клуб, встречаться с людьми. А в самом деле, почему? Между Кавердейлами и Парчманами пропасть. Джордж часто говорил об этом, не вполне понимая, что это значит. Любая девушка для него была вариантом Полы или Мелинды, которую любили, опекали, обучали, растили в понимании, что она из тех десяти процентов избранных. Не то Юнис Парчман. Костлявая особа с угрюмым взглядом, не знавшая иной музыки, кроме гимнов или отрывков из оперетт, которые насвистывал во время бритья её отец. Не видевшая иной живописи, кроме «Смеющегося кавалера» и «Моны Лизы» в школьном коридоре, и настолько невежественная, что вопрос, кто такой Наполеон, или где находится Дания, она бы встретила непонимающим пустым взглядом.

Но кое-что она могла. Руками она работала прекрасно. Она могла с толком чистить, мыть, покупать продукты, готовить, шить и возить маму в коляске по общественным местам. Что же странного в том, что, отлично справляясь с подобными обязанностями, она предпочитала заниматься этим, и только этим? Что любила болтать со пожилыми соседками, избегая общества их учёных и работящих детей, которых она уже не понимала? У неё были свои радости; она любила шоколад, от которого толстела, любила гладить, чистить серебро и медь, пополнять бюджет семьи, обвязывая за деньги своих соседей. К тридцати годам она перестала ходить в театры, ездить за город, интересоваться парнями, делать макияж и ходить в парикмахерскую; она не бывала в ресторанах, если это не чайная, и других общественных заведениях. Она дважды была в кино с соседкой миссис Сэмсон, видела свадьбу и коронацию королевы по телевизору у миссис Сэмсон. В возрасте от семи до двенадцати лет она четыре раза ездила на поездах дальнего следования. Таков финал её юности.



Казалось бы, замкнутость способствует добродетели. Имея мало возможностей грешить, она тем не менее преуспела в этом.

«Если я чему-то и научила Юнис, это отличать хорошее от плохого», говорила её мать. Но это бессмысленное клише, столь же глубокомысленное, как утиное кряканье. Парчманы не слишком задумывались, прежде чем что-либо сказать – а точнее, не думали вовсе.

Юнис выходила из состояния апатии, лишь когда на неё накатывало. Тогда она могла бросить всё и уйти. Или всё перевернуть вверх дном в комнате. Или искромсать платье, чтобы потом сшить его в прежнем почти виде. Она всегда подчинялась таким порывам. Застегнув на все пуговицы своё поношенное пальто, спрятав под шарф всё ещё густые карие волосы, она шла и шла, пересекая мосты, так могла пройти много миль, порой до самого Вест-Энда. Эти прогулки и были её самообразованием. Она видела то, чему не учат в школе, о чём даже в книгах грамотный не прочитает. Понимая увиденное на уровне инстинктов, не испорченных начитанностью. Проституток Вест-Энда, секс в парках, порой гомосексуалистов, тайком поджидающих годных в клиенты прохожих. Одним вечером она видела, как мужик с Рейнбоу-Стрит подцепил парнишку и укрылся с ним за кустом. Юнис не знала слова «шантаж». Не знала, что сие популярное выбивание денег угрозами преследуется по закону. Но Каин тоже вряд ли знал слово «убийство», когда поверг своего брата замертво. Древнейшие человеческие порывы не требуют подготовки. Возможно Юнис считала, что придумала что-то новенькое. Она подождала, пока парнишка уйдёт, и сказала своему соседу, что он будет давать ей десять шиллингов в неделю, иначе она всё расскажет его жене. Перепуганный насмерть сосед согласился, и она годами брала с него эти деньги.

В молодости её отец был верующим, поэтому назвал её в честь новозаветного персонажа. Теперь иногда в шутку он звал её на греческий манер.

– Что у нас сегодня к чаю, Ю-ни-си, матушка Тимоти?

Юнис это очень раздражало, просто бесило. Может она смутно сожалела, что скорее всего никому не станет матерью? Мысли неграмотных ограничены смутными образами и немногими словами. Её словарь был краток. Она говорила штампами и фразами, перенятыми от матери или миссис Сэмсон, её тётки с той же улицы. Завидовала ли она кузену, когда он женился? Только ли из жадности стала она вымогать деньги у замужней женщины, закрутившей роман с продавцом? Она ни с кем не делилась своими чувствами и взглядами на жизнь.



Миссис Парчман умерла, когда Юнис было тридцать семь, и её вдовец тотчас занял освободившееся место инвалида. Наверное решил, что глупо лишаться такой хорошей сиделки. У него всегда были больные почки, а теперь он улёгся в постель, ссылаясь ещё и на астму.

– Даже не знаю, что бы я без тебя делал, Ю-ни-си, матушка Тимоти.

Вероятно, по-прежнему жил бы в Тутинге.

Как-то раз странные позывы вынудили её уехать автобусом на день в Брайтон, а затем убрать всю мебель из гостиной и выкрасить стены в розовый цвет. Отец провёл лишние две недели в госпитале.

– Главным образом ради того, чтобы вы отдохнули, мисс Парчман, – сказал доктор. – Это может случиться или в любую минуту, или через несколько лет.

Но отец не спешил умирать. Юнис покупала ему рыбу, готовила стейки и пудинг из почек. Следила, тепло ли в его спальне, грела воду и брила его, пока он насвистывал 23-й псалом «Господь мой пастырь» и «Узрите Господа карающего» Гилберта и Салливана. Одним ясным весенним утром он сел в кровати, розовощёкий и очень здоровый, и объявил звонким голосом человека с явно не слабыми лёгкими:

– Одень меня потеплее, посади в мамино кресло и отвези меня в парк, Ю-ни-си, матушка Тимоти.

Юнис ничего не ответила. Она вытащила подушку из-под его головы и с силой прижала к его лицу. Он бился и метался какое-то время, но не слишком долго. Всё же лёгкие его были не такими уж здоровыми. У Юнис не было телефона. Она пошла пешком к доктору, и привела его домой. Он подписал свидетельство о смерти, не задавая вопросов.



И вот она свободна.

Ей уже сорок, получив свободу, она не знала, что с ней делать. Избавиться от неграмотности, сказал бы Джордж Кавердейл. Заняться прибыльной торговлей, сдавать жильё, стать более деятельной. Юнис не делала ничего. Жила в том же доме, с минимальной теперь рентой, на подросший доход от вымогательства в два фунта в неделю. Словно и не было прошедших двадцати трёх лет. Лучшие годы её молодости промчались в один миг, и вот она опять трижды в неделю работает в той же кондитерской.

Однажды на прогулке она увидела, как Анни Коул вошла на почту в Мертоне с пенсионной книжкой в руке. Эту книжку Юнис узнала сразу. Отец учил её в ней расписываться за него. И она узнала Анни Коул, которую встретила на выходе крематория перед похоронами отца. Анна Коул похоронила мать, а теперь ходит получать за неё пенсию, сочиняя служащим в окошке, как её мамочка чувствует себя сегодня. Неграмотные всё замечают, и всё запоминают.

С этого дня Анни стала её жертвой и своего рода секретарём, отдавая ей треть маминой пенсии и исполняя различные поручения. И она, не будучи злой, считая поведение Юнис вполне естественным в мире, где все средства хороши, была ближайшей подругой Юнис до того, как та встретила Джоан Смит. Но однажды, устав бояться, она решила, что пора избавиться от матери, только опасалась, что Юнис не позволит ей этого. И потому следовало избавиться от Юнис тоже, и потому она, усердно расхваливая домохозяйственные таланты своей шантажистки, как бы невзначай показала ей объявление Кавердейлов.

– Сможешь жить на всём готовом и получать тридцать пять фунтов в неделю. Я всегда считала, что ты напрасно гробишь себя в этом магазине.

– Даже не знаю, – привычно ответила Юнис, жуя батончик Кэдбери с начинкой.

– А твой дом долго не протянет. Они давно собираются снести этот ряд. Так что уверена, тебе не стоит жалеть. – Анни внимательно изучала «Таймс», выловленный по случаю в мусорном баке. – А это звучит заманчиво: почему бы не написать? Ты не обязана туда ехать, если не понравится.

– Пиши, если хочешь, – сказала Юнис.

Как все близкие к Юнис, Анни подозревала, что она или неграмотна, или почти, но точно не знал никто. Юнис иногда вроде как читала журналы, иногда где-то расписывалась. В конце концов полно таких, кто никогда ничего не пишет и не читает, хотя умеет. Так что Анни написала Жаклин письмо, затем как следует проинструктировала её перед их встречей.

– Обязательно называй её мадам, Юн, и молчи, пока к тебе не обратятся. Моя мать в молодости была прислугой, так что знала, как надо. Могу дать несколько советов. – Бедняжка Анни любила свою мать, так что история с её пенсией, несмотря на выгоду, изрядно портила ей воспоминания о ней. – И можешь взять её парадные туфли. Размер примерно тот же.

И всё получилось. Не успела Юнис всё обдумать, как оказалась домохозяйкой Кавердейлов, и пусть не тридцать пять, а двадцать пять фунтов в неделю – но и это было для неё целым состоянием. Но всё-таки, почему она так легко пошла на это, будучи привязанной к дому и району не меньше, чем дикое животное к родной норе и окрестностям?

Не ради перемен или новых пейзажей, не ради приключений или материальной выгоды, и не ради случая похвалиться своими способностями. Главная причина в том, что она хотела избавиться от ответственности.

Пока был жив отец, ей во многом было хуже, кроме одного. Он занимался арендой и налогами, оплачивал счета за обслуживание, а всё это надо было читать и заполнять. Сейчас Юнис брала наличные, платёжки, за газ и свет в том числе, и шла в муниципалитет. Но она не могла бы оформить аренду или купить телевизор. Пришлось бы заполнять много бумажек. Приходили бы письма и инструкции. Которые она не смогла бы прочесть. Лоуфилд-Холл разом решил бы все проблемы, и наилучшим образом.



Удивлённый хозяин дома порадовался освободившемуся жилью, миссис Сэмсон проследила за продажей мебели, а Юнис с непроницаемым лицом наблюдала за оценкой её вещей равнодушным скупщиком. Она уложила свои вещи в два чемодана, заимствованных у миссис Сэмсон. Надев свою тёмно-синюю юбку, синий связанный ею свитер и плащ, она попрощалась, что характерно, лишь с теми соседями, которые были здесь ещё при её рождении.

– Ну, я поехала, – сказала Юнис.

Миссис Сэмсон поцеловала её в щёку, но писать не просила, потому что лишь она на всём свете точно знала правду.
 
На «Ливерпуль-Стрит-Стейшн» Юнис впервые за сорок лет рассматривала поезда – настоящие, не подземные. И как узнать, который ей нужен? На табло отправлений белым на чёрном светились бессмысленные иероглифы.
Она терпеть не могла спрашивать, но пришлось.

– С какой платформы ехать на Стэнтвич?

– Там на табло написано, мадам.

Пришлось спросить у другого:

– Какая платформа на Стэнтвич?

– Там ведь написано. Тринадцатая. Не можете прочесть?

Конечно, не могла, и не посмела бы признаться. Тем не менее села в поезд, и скорее всего в нужный, по крайней мере это подтвердили уже одиннадцать человек. Поезд вёз её в провинцию, и одновременно в её прошлое. Она снова маленькая девочка, которая едет вместе со школой в Тонтон, в безопасность, а впереди её ждёт будущее. И снова, как и тогда, мимо неё мчатся станции, безымянные, незнакомые.

Но она никогда не уедет дальше Стэнтвича, потому что на конечной станции закончится и её будущее.







5

Казалось, она была обречена на поражение, без подготовки и без опыта. Слишком далеки от неё были подобные Кавердейлам люди, а она не была уживчивой и приспособляемой. Она не бывала на вечеринках, никогда их не устраивала, и никогда не управляла домом, за исключением того, что на Рейнбоу-Стрит. Никто не работал прислугой в их семье, и она не знала никого, кто имел хотя бы уборщицу. Для неё всё кончится плохо, и к гадалке не ходи.

Но всё удалось сверх даже самых скромных её ожиданий и возлагаемых на неё надежд Жаклин.

На самом деле Жаклин была нужна домохозяйка не как организатор и управительница, но как послушная, согласная на любую работу прислуга. А Юнис привыкла к послушанию и тяжёлой работе. Кавердейлы получили то, что хотели, работницу без зазнайства и понятий о своих правах, лишённую даже той степени любопытства, с которой наёмный работник суёт нос в дела хозяев. То есть прислугу спокойную и почтительную, без претензий на равный с ними социальный уровень, не страдающую паранойей – за исключением одного лишь пунктика. Понимание требовалось исключительно в домашних делах. Холодильник в глазах Юнис был прекрасен, а цветок – всего лишь цветок, ткань гардин могла быть восхитительной, ну а птичка просто миленькой. С эстетической точки зрения она не видела разницы между китайской вазой «розового семейства» и тефлоновой сковородой. Обе были хороши, каждой уделялось должное внимание.

Для успеха многое говорило в её пользу. Она изначально произвела хорошее впечатление. Доедая последний шоколадный батончик «баунти», купленный на станции «Ливерпуль-Стрит», она вышла из поезда, уже не боясь, что ей придётся расшифровывать надписи. Такие, как «выход» – это не проблема. Жаклин не сказала ей, как можно узнать Джорджа, зато он сразу узнал её по не особо лестному описанию жены. С ним была Мелинда, что сбило с толку ожидавшую увидеть одинокого мужчину Юнис.

– Очень рада вас видеть, – сказала она, пожимая им руки, скорее глядя на их большой белый автомобиль, чем на них самих.

Джордж посадил её на переднее сиденье.

– Отсюда лучше любоваться красотой нашей природы, мисс Парчман.

Девица болтала без умолку всю дорогу, временами стреляя в Юнис вопросами. Вы любите деревню, мисс Парчман? Вы не бывали на болотах Фенз? А вам не жарко в этом пальто? Надеюсь вы любите фаршированные виноградные листья? Мачеха приготовит их сегодня. Озадаченная Юнис отвечала односложными да и нет. Как понять – фаршированные листья едят, на них сидят, или ими любуются? Но отвечала с тихой вежливостью или осторожной улыбкой.

Джорджу понравилась такая уважительная сдержанность. И как она сидела, руки на коленях, сведённых вместе. Ему даже нравилась её одежда, хотя стороннему наблюдателю она бы напомнила робу тюремной надзирательницы. Ни ему, ни Мелинде она не показалась холодной или неприятной.

– Поезжай кругом через Гривинг, папа, чтобы мисс Парчман могла осмотреть посёлок.

Таким образом Юнис увидела дом будущей сообщницы прежде, чем дом своих жертв – то есть здание почты и местный магазин: владелец Н. Смит. Но Джоан Смит там не было, она где-то раздавала литературу секты Богоявления.

А если бы и встретила, не обратила бы внимания. Люди не занимали её. Впрочем, как и провинция, и это, одно из красивейших селений Саффолка. Гривинг для неё – это крытые соломой старые оштукатуренные дома, из-за деревьев лишённые света. Ей лишь хотелось знать, можно ли тут поесть рыбки, или купить коробку шоколада, когда захочется. А хотелось ей часто.

Лоуфилд-Холл для Юнис – как Букингемский дворец. Она понятия не имела, что в таких домах живут обычные люди, а не короли, не кинозвёзды. И вот они стоят в холле, все пятеро. Как всегда нарядная Жаклин, в изумрудных бархатных брюках и красной шёлковой блузе с шарфом от Гуччи, ждёт встречи с новой прислугой. Даже Джайлз здесь. Он как раз шёл мимо в поисках своего учебника хинди, когда мать схватила его за воротник, убедив встречать её со всеми вместе.

– Добрый вечер, мисс Парчман. Хорошо доехали? Это мой сын Джайлз.

Джайлз рассеянно кивнул, и, не оглянувшись, исчез наверху. Юнис его вряд ли заметила, осматривая дом и его убранство. Для неё это было даже слишком. Она растерялась, словно царица Савская, впервые представ перед царём Соломоном. Но ничего нельзя было прочесть на её бесстрастном лице. Стоя на толстом ковре среди античных статуй и вазонов с цветами, она взглянула на дедушкины часы, потом на своё отражение в огромном зеркале с позолоченными завитушками по краям, и оцепенела. Кавердейлы поняли это как сдержанную почтительность хорошего слуги.

– Я покажу вам вашу комнату, – сказала Жаклин. – Сегодня от вас ничего не потребуется. Мы пройдём наверх, позже принесут ваш багаж.

Перед ней была большая приятная комната. На полу оливковый уилтонский ковёр, на стенах обои в жёлтую с белым вертикальную полоску, два тёмно-жёлтых кресла, кушетка с кретоновым покрывалом, постель под покрывалом из той же ткани, и длинный встроенный шкаф. Из окна открывался прекрасный вид, может лучший во всём доме.

– Надеюсь, вам всё понравится.

Пустой книжный шкаф (обречённый таковым и остаться), чаша с белой сиренью на кофейном столике, две лампы под выгоревшими оранжевыми абажурами, две репродукции Констебля в рамках, «Коттедж Вилли Лотта» и «Скачущая лошадь». В ванной светло-зелёные принадлежности, оливковое полотенце на горячей перекладине.

– Через полчаса на кухне вас будет ждать ужин. Дверь в конце коридора за лестницей. Пожалуй, теперь оставим вас в покое. А вот и мой сын с вашими чемоданами.

Джайлз попался в руки Джорджу, и пришлось ему тащить сюда её чемоданы. Шмякнув их на пол, он исчез. Юнис не замечала ни сына, ни его мать. Она смотрела на то единственное, что в комнате заслуживало её внимания – телевизор. Она всегда о нём мечтала, не имея возможности ни купить, ни взять напрокат. Едва за спиной Жаклин закрылась дверь, не отрывая взгляда, она подошла к экрану, словно могла ждать взрыва или удара током от этого опасного прибора, затем решительно нажала выключатель.

На экране возник мужчина с пистолетом. Он целился в женщину, укрывшуюся за креслом. Раздался выстрел, и женщина с криком бросилась по коридору. Так получилось, что первое, что увидела Юнис на экране своего телевизора, это насилие с огнестрельным оружием. Разбудило ли обилие подобных сцен дремавшую в ней жестокость, запустив механизм агрессии? Могла ли экранная драма в мозгу неграмотной дать такие плоды?

Вполне возможно. Но если телевидение и подтолкнуло её к убийству Кавердейлов, то отца она задушила без его содействия. На тот момент она видела по телевизору лишь королевскую свадьбу и коронацию.



Конечно, скоро она станет смотреть все передачи подряд, заперев двери и сдвинув шторы летними вечерами, но в тот первый раз она смотрела на экран всего минут десять. Потом с опаской поужинала, ведь ничего подобного пробовать ей ещё не приходилось. Потом Жаклин провела её по дому, ознакомив с будущими обязанностями. С самого начала она была вполне довольна собой. Небольшие оплошности дело естественное. Анни Коул научила её накрывать на стол, так что она вполне справилась, хотя в первый день подала чай вместо кофе. Юнис никогда не варила кофе, пила только растворимый. И не спросила, как быть. Она вообще редко задавала вопросы. Жаклин решила, что она знакома с кофемашиной – Юнис промолчала, когда ей показали фильтр. Она лишь внимательно наблюдала. Обычно ей достаточно показать один раз, чтобы она могла повторить всё самостоятельно.

– Понятно, мадам, сказала она.

Готовила Жаклин сама. Она, или Джордж, покупали продукты. Поначалу, в свободное время и в отсутствие Жаклин Юнис внимательно изучала каждый предмет в Лоуфилд-Холле. Она решила, что в доме очень грязно. Что навело её на мысль о генеральной уборке. Ах, какие ковры, занавеси, подушки, розовое и ореховое дерево, дуб, хрусталь и серебро – а фарфор! Но лучше всего кухня с сосновыми панелями и буфетами, двойная стальная раковина, посудомоечная машина, сушилка и мойка для грязной посуды. Мало просто смахнуть пыль с фарфора в гостиной, его надо мыть.

– Это совсем не обязательно, мисс Парчман.

– Мне нравится это делать, – ответила Юнис.

Опасение, что ценные вещи могут разбить, а не альтруизм заставил Жаклин вмешаться. Но Юнис ни разу ничего не разбила, и всегда помнила, куда надо вернуть каждый предмет. Идеальная зрительная память хранила в её памяти точные фотографии.

Единственное, что не интересовало её в Лоуфилд-Холле, где она не наводила порядок, это книги в кабинете, и письма Джорджа на туалетном столике Жаклин. Всё это, и поначалу оба ружья.

Её хозяева были потрясены.

– Она само совершенство, – сказала Жаклин.

Пока она складывала рубашки Джорджа перед стиркой, Юнис просто забрала их и постирала в промежутке между разморозкой холодильника и сменой постельного белья.

– И знаешь, что она сказала, дорогой? Взглянула на меня и кротко сказала, «Позвольте мне, я люблю гладить».

Кроткая? Юнис Парчман?

– Она правда очень работящая, – сказал Джордж. – Я рад, что теперь ты довольна и не устаёшь.

– Ну, мне просто нечего делать. Она лишь раз постелила нам зелёные простыни, в другой раз не заметила мою записку, а в остальном она безгрешна. Её не в чем упрекнуть после нашей Евы и той ужасной Ингрид.

– А как она ладит с Евой?

– Не обращает внимания, мне кажется. Вот бы мне такие нервы. И знаешь, мисс Парчман умеет шить. Я пыталась подшить подол моей зелёной юбки, так она забрала её и сделала всё идеально.

– Нам здорово повезло, – сказал Джордж.



Так прошёл месяц май. Весенние цветы отцвели, деревья покрылись листвой. Фазаны паслись на зелёных порослях молодого зерна, в саду запели соловьи. Но не для Юнис. Зайцы с не спеша щипали траву у изгородей, над Гривинг-Хиллом медленно поднимался красный диск луны, словно второе солнце. Но не для Юнис. Задёрнув шторы и включив свет, она смотрела телевизор. Вечерами она могла делать всё, что угодно. Ей нравилось именно это. И ещё вязать. Но постепенно, увлечённая сериалом, спортом или детективом, она роняла вязание на колени и наклонялась вперёд, охваченная почти детским возбуждением.
 
Она была счастлива. Сумев разобраться в своих мыслях и чувствах, в их причинах, она бы сказала, что чужая экранная жизнь лучше любой иной на свете. Но с переносом её в реальность она бы вряд ли согласилась. Могла бы социальная служба сделать важное для общества дело – и спасти жизнь Кавердейлам – вовремя заметив безвредную одержимость Юнис Парчман? Дать ей комнату, пенсию, телевизор – и пусть смотрит его до конца своих дней? Но никто не интересовался ею, пока не стало слишком поздно. Ни один психиатр не осматривал её. Первопричину её неврозов могли определить, если бы знали о её неграмотности. Но она искусно скрывала это и тогда, когда ещё могла научиться читать. Её грамотный отец, ещё в юности прочитавший Библию от начала до конца, был главным союзником в сокрытии её недостатка. Вместо того, чтобы поощрять её к учёбе и разрешить проблему, он всё усложнил соучастием в нелепой конспирации.

Если зашедший сосед протягивал Юнис газету, он говорил, «дай лучше я прочитаю», с намёком на мелкий шрифт – «не порть свои молодые глаза». Так сложилось мнение, что у Юнис плохое зрение – единственно приемлемое объяснение для грамотных касательно тех, кто читать вообще не может.

– Не можешь прочесть? То есть не видишь?

В детстве у неё не возникало желания читать. Став постарше, она хотела бы уметь, но кому было её учить? Найти учителя означало, что об этом узнают другие. Она стала сторониться тех, кто, ей казалось, может угадать её секрет. Со временем эта изоляция вошла в привычку, так выходило автоматически, хотя источник такой мизантропии был почти забыт.

Вещи ей ничем не угрожали: мебель, украшения, телевизор. Она их трогала, прикасаясь с почти тёплыми к ним чувствами, относясь к Кавердейлам с безразличной холодностью. Не то чтобы хуже, чем к другим. Но ровно так же, как ко всем на свете.

Первым это заметил Джордж. Он был самым чутким из Кавердейлов, и он угадал изъян в её совершенстве.







6

Воскресным утром все собрались в церкви к началу проповеди мистера Арчера. Он читал: «Господин его сказал ему: хорошо, добрый и верный раб! В малом ты был верен, над многим тебя поставлю; войди в радость господина твоего». [Евангелие от Матфея, Глава 25, стих 21] Жаклин улыбнулась, коснувшись его руки, и он удовлетворенно улыбнулся в ответ.

На другой день, вспоминая их обмен улыбками, он подумал, что это глупо, он слишком самодоволен.

– Пола лежит в больнице, – сказала Жаклин, когда он вернулся домой, – Это ужасно, что теперь так запросто назначают день рождения твоего ребёнка. Сделают укол – бац, и готово!

– Готовый младенец, – подхватил Джордж. – Брайан звонил?

– После двух ещё нет.

– Сейчас я ему позвоню.

Они обедали обычно в кабинете, если обедали вдвоём. Юнис вошла накрывать на стол. Джордж набрал номер, никто не ответил. Едва он положил трубку, телефон зазвонил. Обменявшись с мужем Полы короткими фразами, после заключительной «сразу перезвони мне» он подошёл к Жаклин и взял её за руку.

– Есть некоторые осложнения. Ещё не решено, но она слишком слаба, так что скорее будет кесарево сечение.

– Дорогой, мне очень жаль, сколько беспокойства! – Она не советовала ему не волноваться, и на том спасибо.

– Может позвонишь доктору Кратчли? Он мог бы успокоить тебя.

– Сейчас позвоню.

Юнис вышла из комнаты. Джордж оценил её тактичное невмешательство. Он позвонил, и доктор сказал, что трудно говорить о случае, о котором ничего не знаешь, успокоив Джорджа только тем, что, как говорится, теперь женщины в родах не умирают.

Они поужинали. То есть Джайлз свой ужин съел, Жаклин чуть притронулась, Джордж фактически не ел. Джайлз уважил серьёзность ситуации и общее беспокойство тем, что отложил чтение и уставился в пространство. Позже, когда все тревоги были позади, Жаклин со смехом сказала мужу, что с его стороны это сравнимо с жарким сочувствием, или бутылкой бренди от других смертных.

Неизвестность не продлилась долго. Брайан дважды перезвонил, а полчаса спустя сказал по телефону, что сделали кесарево, родился мальчик семь фунтов весом, что Пола в порядке.

Юнис убирала со стола. Наверняка слышала «слава Богу» Джорджа, «как хорошо, дорогой, я рада за тебя» из уст Жаклин, «здорово» – сверху от Джайлза. Нельзя не заметить общее облегчение и радость – но без малейших эмоций она вышла из комнаты и закрыла дверь.

Жаклин обняла Джорджа. А ему тогда было не до Юнис. Лишь перед сном едва слышный её телевизор напомнил ему о слишком холодной её реакции. Ни сочувствия во время ожидания, ни радости, когда всё было позади. Собственно, тогда он и не ждал чего-то вроде «Я так рада, что с вашей дочерью всё в порядке, сэр», но теперь это казалось странным. Тревожным. Отсутствие сочувствия к другой женщине, к людям, в чьём доме она живёт, неестественно для женщины. «Хорошо, добрый и верный раб»... Но нет, это не было хорошо.

Но Джордж и не подумал беспокоить этим Жаклин, настолько она была довольна своей помощницей. Кроме того, меньше всего он хотел бы иметь болтливую прислугу, запанибратски сующую нос в дела семьи, как в свои собственные. И он решил выбросить эти мысли из головы.

Он действительно не вспоминал об этом вплоть до крещения новорожденного, которое состоялось месяцем позже.



Патрика крестил в Гривинге мистер Арчер, друг Кавердейлов, ведь летом собираться здесь куда приятнее, чем в городе. Пола и Брайан с двумя детьми прибыли в Лоуфилд-Холл в воскресенье в конце июня и оставались там до обеда субботы. Приехали родители Брайана и его сестра, Ройстоны, Джеймсон-Керры, тётя Жаклин из Бери, и какие-то кузены Джорджа из Ньюмаркета. Приготовленные Юнис под руководством Жаклин блюда, как и выпивка, были превосходны. Никогда дом не был так хорош, бокалы для шампанского никогда так не сияли. Жаклин даже не знала, что у них столько белых салфеток, пока не увидела их накрахмаленными и сложенными стопкой. Раньше она часто ограничивалась бумажными.

Перед уходом в церковь Мелинда зашла в гостиную, показать Юнис малыша. Его собирались назвать Джайлзом, к ужасу Джайлза Монта, бедняга оказался крёстным, не успев понять, что случилось. Она внесла его, наряженного в длинную вышитую крестильную сорочку, которую по очереди носили она сама, её брат, сестра и даже сам Джордж. Это был чудесный здоровый малыш, крупный и розовощёкий. На столе рядом с тортом лежала крестильная книга Кавердейлов с именами тех, кто надевал эту сорочку, с записями, кто, где и когда был крещён, и так далее. Открытая книга ждала следующей записи.

– Не правда ли он прелесть, мисс Парчман?

Юнис даже не шевельнулась. Джордж чуял исходящий от неё холод, словно она вдруг затмила солнце. Не улыбнулась, не склонилась к малышу, не думала коснуться его платьица. Лишь бросила взгляд. Без эмоций. Больше чувств было в ней к серебряным ложкам, раскладываемым на блюдцах. Взглянув, сказала:

– Мне надо идти. У меня дела.

И до конца дня, входя и выходя с подносами, ни слова о ребёнке: ах, какой он милый, чудесный всё-таки день, какое счастье для молодых родителей – ничего подобного. Льдышка, подумал он, противоестественная льдышка. Или это болезненная стеснительность?

Стеснительной Юнис не была. И не книга вынудила её отшатнуться от малыша. Не совсем так. Просто ребёнок её не интересовал. Точнее сказать, дети ей были чужды потому, что существуют книги.

Мир букв был её кошмаром, личной угрозой. Бежать, избегать всеми силами книг и тех, у кого они в руках. Страх этот был уже в крови, вошёл в подсознание. Лишил человеческих чувств, всякого внимания к другим. Изоляция стала её натурой, а началось с бегства от книг и рукописей.

Неграмотность лишила её симпатий и убила воображение. Чувствам, аффектации, как сказал бы психолог, способности сопереживать другим не было в ней места.

Генерал Гордон, пытаясь поднять дух осаждённых в Хартуме, сказал, что, когда Господь раздавал человечеству страх, он был в этом ряду последним. На его долю не досталось страха, поэтому он ничего не боится. Эта изящная притча может быть перефразирована в случае с Юнис так, что, когда подошла её очередь, у Господа в запасе не осталось ни воображения, ни чувств.



Кавердейлы были из числа неравнодушных. Они вмешивались во всё, с лучшими намерениями желая сделать людей счастливее. Как бы это ни было ужасно (цитируя одного из любимых авторов Джайлза), они хотели как лучше. [Сэмьюэл Батлер, «Путь всякой плоти» (1903), глава 35] Они боялись казаться себялюбцами, не понимая того, что Джайлз чувствовал инстинктивно – эгоист не тот, кто живёт как хочет, а тот, кто требует от других жить так, как того хочет он.

– Меня тревожит наша мисс Пергамент, – сказала Мелинда. – Ты не считаешь её жизнь ужасной?

– Не знаю, – ответил Джайлз, – я этого не заметил.

Мелинда не была у него частым гостем. Сейчас она в прямом смысле сидела у него на кровати, и он цепенел от страха и счастья одновременно.
 
– А-а, ты – ты ничего не замечаешь. Но я же вижу. Она никуда не ходит, нигде не бывала всё это время. Только телевизор смотрит. Послушай, он и сейчас включён.

Она сделал драматическую паузу, подняв глаза к потолку. Джайлз продолжал делать то же, что и раньше, прикалывая что-то к пробковым плиткам, которыми он покрыл половину одной из стен.

– Она наверное ужасно одинока, и скучает по своим друзьям, – сказала Мелинда, схватив Джайлза за руку и развернув к себе, – Неужто тебе всё равно?

Прикосновение ударило его током, и он покраснел.

– Оставь её в покое. С ней всё в порядке.

– Не в порядке. Такого не может быть.

– Некоторым нравится одиночество.

Он незаметно оглядел комнату: кучка оранжевых шмоток, книги и словари вперемешку, стопки незаконченных эссе на темы, отнюдь не входящих в учебный план «Школы Магнуса Уайзена». Ему здесь нравилось. Лучше было разве что в Лондонской библиотеке, куда однажды его взял с собой один учёный родственник. Но там не сдаются комнаты, иначе Джайлз был бы первым в числе желающих.

– Я люблю быть один, – сказал он.

– Это намёк, что мне надо уйти...

– Нет-нет, конечно нет, – поспешно сказал он, и, решившись на объяснение, выдавил охрипшим голосом: – Мелинда...

– Что? Где ты взял этот жуткий плакат? Разве у неё зелёное лицо?

Джайлз вздохнул. Момент упущен.

– Прочти мою цитату этого месяца.

Это была фраза зелёными чернилами на листке бумаги, приколотом к пробковой стене. Мелинда прочла вслух:

– Зачем вообще поколениям пересекаться? Почему бы не упокоиться, подобно яйцам в уютных ячейках, завернувшись в банкноты Банка Англии тысяч на десять-двадцать каждый, чтобы по пробуждении убедиться, как бывает с осами рода сфекс, что мама-папа не только оставили им кругленькую сумму на пропитание, но и съедены воробьями пару недель назад?

– Здорово, правда? Самюэл Батлер. [Сэмьюэл Батлер, «Путь всякой плоти» (1903), глава 18]

– Нельзя такое вешать на стену, Сводный. Если папа или Джеки прочтут, они свихнутся. И потом, я думала, ты изучаешь античность.

– Может я вообще ничего не изучаю. Может я уеду в Индию, – сказал Джайлз. И, решив рискнуть, – Спорим, ты скажешь, что не поедешь.

Мелинда состроила гримаску.

– Спорим, это ты не поедешь. Знаешь, что не поедешь. Ты просто финтишь, хочешь увильнуть от дела, я же хочу просить тебя пойти к папе и убедить его что-нибудь сделать для неё. Но спорим, ты не пойдёшь.

Джайлз вцепился руками в волосы. Он хотел бы ей угодить. Ей одной на всём свете он хотел бы сделать приятное. Но всему есть пределы. Даже ради неё он не пойдёт против принципов и своей природы.

– Нет, – сказал он, – всем видом выражая своё сожаление и невозможность помочь, – нет, я не пойду.

– Псих, – припечатала Мелинда, и выскочила из комнаты.

Отец и Жаклин были в саду, в наступавших сумерках любуясь достижениями Жаклин за этот день. В воздухе стоял тяжкий сладковатый аромат первых цветов на табачной грядке.

– Я подумала, мои милые, что надо бы что-то сделать для нашей бедной мисс Пергамент. Куда-то свозить, чем-то развлечь.

Мачеха нелюбезно улыбнулась. Порой Жаклин могла ужалить, играя роль ядовитой осы из фантазий её сына.

– Знаешь, не все такие экстраверты, как ты.

– И впредь никаких «Пергаментных мисс», Мелинда, – добавил Джордж.

– Ты уже давно не капризная школьница.

– Вы уходите от ответа.

– Вовсе нет. Мы с Джеки обсуждали это дело. Ясно, что мисс Парчман нигде не бывает, но может она не знает, как куда-то попасть, не имея машины.

– Так одолжите ей машину! У нас их две.

– Мы как раз собирались. Похоже, она не решается просить. Мне кажется, она очень стеснительная.

– Раба правящего класса, – заключила Мелинда.

Машину предложила Жаклин.

– Я не умею водить, – сказала Юнис. – Никогда не училась.

В этом ей было нетрудно признаваться, только две вещи она хотела бы держать в секрете. В её среде почти никто не водил машину, а на Рейнбоу-Стрит женщину за рулём уж точно сочли бы ненормальной.

– Какая жалость! Я хотела предложить вам мою машину. Даже не представляю, как в этом случае обойтись без неё.

– Я могу ездить автобусом. – Юнис казалось, что красный даблдеккер курсирует мимо них почти как номер 88 у них в Тутинге.

– Это не так просто. Ближайшая остановка автобуса в двух милях отсюда, и он делает только три рейса в день.

Подобно тому, как Джордж заподозрил неладное в их домохозяйке, так и Юнис учуяла угрозу своей тихой жизни. Впервые кто-то из Кавердейлов пытался в неё вмешаться. Она с беспокойством приготовилась к следующему шагу, и ждать пришлось недолго.

Глава рода Кавердейлов вмешивался во всё больше других. Джордж наставлял подчинённых в офисе при выборе супруг, ипотеки, образования для детей. Жёны Мидоуза, Хиггса и Картера привыкли к постоянным его советам и инспекциям коттеджей. Мастеров очистить дом от плесени вызывали? Почему не сажаете на том участке овощи? Такой чудесный человек, мистер Кавердейл, нехорошо игнорировать его советы. Совсем не так жили наши деды. Помещик был настоящим помещиком, но слава Богу, те времена прошли. Так что Джордж продолжал свои наставления – ко всеобщему благу.

Он ворвался прямо в логово льва. Лев на вид был совсем тихим, и был занят чисто женским делом, отглаживая его рубашки.

– Да, сэр?

Пегие волосы аккуратно причёсаны, платье в белую с синим клетку.

Джорджа всю жизнь обслуживали женщины, но ни одна из них не пыталась гладить накрахмаленные после стирки рубашки. Если Джордж и думал об этом, то в уверенности, что такие операции способны проделывать исключительно умные машины в особых прачечных. Он одобрительно улыбнулся.

– А, как я вижу, я помешал мастеру в крайне ответственном деле. У вас всё прекрасно получается, мисс Парчман.

– Я люблю гладить, – сказала Юнис.

– Рад это слышать. Но вряд ли вам понравится сидеть безвылазно в Лоуфилд-Холле, не правда ли? Я об этом пришёл поговорить. Жена сказала, что вы очень заняты, и вам некогда было учиться водить. Я прав?

– Да, – сказала Юнис.

– Понятно. Что ж, это можно исправить. Что вы скажете об уроках вождения? Я буду рад оплатить счёт. Вы нам очень хорошо помогаете, хотелось бы что-то сделать для вас взамен.

– Я не смогу водить, – сказала Юнис, думая, как выкрутиться. И вспомнила любимую отговорку. – У меня плохое зрение.

– Но вы без очков.

– Я буду носить. Когда получу новые.

Дальнейшие расспросы показали, что новые очки нужны были уже в поездке в Гривинг, из-за привычки «не обращать внимание» на это в старых очках она не видела ни номеров на табличках, ни дорожных знаков. Он сам займётся этим, сказал Джордж, он отвезёт её в Стэнтвич проверить зрение.

– Мне было очень стыдно, – рассказывал он Жаклин. – Всё это время бедная женщина была слепа, как крот. Теперь-то всё понятно, но должен сказать, такая скрытность меня обескураживает.

– Ох, Джордж, – глаза Жаклин вспыхнули тревогой, – не говори так! Она совершенно преобразила мою жизнь.

– Ничего такого я не сказал, дорогая. Я так понимаю, она очень близорука, но стеснялась говорить об этом.

– Рабочий люд нелепо относится ко многим вещам, – сказала Жаклин, она бы предпочла терпеть контактные линзы и натыкаться на деревья, лишь бы не надевать очки. Обоих успокоило открытие Джорджа, и никому не пришло в голову, что почти слепая женщина не смогла бы отмывать окна до хрустального блеска, а вечерами по три часа смотреть телевизор.







7

В сорок семь лет зрение у Юнис было лучше, чем у Джайлза Монта в семнадцать. Сидя рядом с Джорджем в машине, она гадала, что ей делать, если он захочет пойти с ней к глазному врачу. И не могла придумать, как это предотвратить. Опыт не мог подсказать ей, что солидный консервативный хозяин имения вряд ли станет сопровождать прислугу зрелого возраста во врачебный кабинет. В ней нарастало смутное недовольство. Последний человек, сделавший её жизнь невыносимой, закончил её с подушкой на лице.

Слегка подняло ей дух наличие магазинов, этих знакомых, полных волшебных сокровищ заведений, которые, как ей казалось, остались в прошлом. Ещё больше она ободрилась, когда Джордж не проявил желания последовать за ней к врачу. Он оставил её с наставлением все счета пересылать ему, обещая вернуться через полчаса.

Когда машина скрылась, она свернула за угол, где заметила кондитерскую. Купила два кит-ката, батончик марс и пакетик суфле, а потом пошла в чайную. Здесь выпила чаю с булочкой со смородиной и шоколадным эклером: приятная перемена после кассоле да винных листьев – той причудливой пищи, которой потчевали в Лоуфилд-Холле. Чинно сидя за столиком в своём тёмно-синем кримпленовом костюме, нейлоновых чулках и балетках матери Анни Коул, с «сеткой-невидимкой» на волосах, Юнис являла собой образец респектабельности. Никто бы не подумал, что её мысль лихорадочно мечется в поисках выхода – того, что так легко даётся грамотным, тем, у кого коэффициент интеллекта выше 120. Но наконец план созрел. Она перешла дорогу, и в отделе товаров для здоровья и косметики «Бутс» купила две пары солнцезащитных очков, лишь слегка затенённых, одни в синей прозрачной оправе, другие – в имитации черепаховой. И спрятала их в сумку, чтобы предъявить через неделю.

Кавердейлы удивились, что очки оказались готовы так скоро. Жаклин отвезла её в Стэнтвич, но к счастью не пошла с ней в оптику, потому что там нельзя парковаться из-за двойной жёлтой линии. Достаточно того, что приходится оплачивать штрафы Джайлза. Юнис купила ещё шоколаду, съела ещё несколько пирожных. Она показала очки Жаклин, и даже решилась надеть синие. В них она чувствовало себя глупо. Зачем их носить всё время, если она видит пёрышки на крыльях воробья за сотню футов отсюда? Теперь они решат, что она может читать?

Никто не может жить лишь настоящим. Юнис могла, успешнее. чем кто-либо ещё. Для неё задержка ужина на пять минут значила больше, чем трагедия десятилетней давности, а о будущем она не думала вообще. Но теперь, с очками, иногда на носу, следовало опасаться мира печатных слов, однажды они могут доставить ей неприятности.

Лоуфилд-Холл был полон книг. Юнис казалось, что их тут даже больше, чем в библиотеке Тутинга, где она однажды, лишь однажды сдавала книжку, которую слишком долго продержала миссис Сэмсон. Она смотрела на плоские небольшие коробки, полные загадок и угроз. Целая стена кабинета занята книжными полками, в гостиной большие шкафы со стеклянными дверцами стояли по обе стороны от камина, ещё несколько полок заполняли парные альковы. На прикроватных столиках лежали книги, журналы и газеты в стопках. Они постоянно читали книги. Как ей казалось, лишь для того, чтобы её позлить, ведь даже учителя не способны столько прочесть просто для удовольствия. Джайлза она вообще не видела без книги. Он даже к ней на кухню приносил книгу и читал, уперевшись локтями в стол. Жаклин прочитывала каждый роман, бывший на слуху, и они с Джорджем постоянно перечитывали викторианские романы. Их сближало совместное чтение Диккенса, Теккерея или Джордж Элиот, обсуждения какой-либо сцены или персонажа. Как ни странно, меньше всех читала изучавшая английскую литературу студентка, но даже Мелинду часто видели в саду или на полу кабинета с учебником грамматики мистера Свита. Не по желанию, но под угрозам своего учителя: «Если мы хотим получить степень, придётся одолеть все эти англо-саксонские местоимения к следующему семестру, верно?» Только откуда бедной Юнис всё это знать?

Она была счастлива, но очки всё испортили. Ей нравился дом, его обстановка, а Кавердейлы мало что значили для неё, она их почти не замечала. И не могла дождаться, когда они уедут на эти летние каникулы, о которых столько говорили.

Но прежде, чем они уехали, а случилось это не раньше начала августа, прежде чем она смогла свободно гулять, узнавать новое и встретить Джоан Смит, случилось три неприятности.

Первая вроде бы совсем пустячная. Если не считать её последствий для Юнис. Она уронила принесённое Джеффом Бейлемом яйцо на кухонный пол. Жаклин лишь заметила: «Ах, какая лужа!», а Юнис в один миг всё убрала. На другое утро она пошла приводить в порядок комнату Джайлза, что всегда было проблемой, и впервые взглянула на пробковую стену. Зачем, она сама не знала, может потому что с прибором для чтения она потеряла покой, на неё давило непомерное количество книг в доме. Рядом с мерзостным постером была записка, которая начиналась с «Почему». Ещё она могла прочесть «Один» и «яйца». Очевидно, записка для неё, Джайлз корил её за то, что она разбила яйцо. Её это мало трогало, но вдруг он заговорит с ней – чего никогда не делал – и спросит, почему? Почему не обратила внимания на его записку? Он может пожаловаться отчиму, а Юнис было всегда не по себе, когда Джордж видел её без очков.

Наконец та записка исчезла, но появилась другая. Юнис была просто парализована страхом, неделю она едва решалась заправить постель и открыть окна в комнате Джайлза. Она боялась этих листков бумаги не меньше, чем другие женщины змей, если бы они были в комнате Джайлза.

Но ещё больше её напугала записка Жаклин, как-то утром оставленная ею на кухонном столе, пока Юнис убирала наверху свою постель. Когда она спустилась вниз, Жаклин уже уехала в Лондон навестить Полу, сходить подстричься и купить одежду к отъезду.

Жаклин и раньше оставляла для неё записки, а потом удивлялась, почему исполнительная мисс Парчман игнорирует её просьбы. Раньше это объяснялось плохим зрением. Но теперь у неё есть очки. Которые она не носила, засунув в самый низ коробки с вязанием в своей комнате. Она смотрела на записку, как могла смотреть Жаклин на послание на греческом – буквально, ведь Жаклин могла узнать альфу, омегу или пи – Юнис тоже узнавала какие-то заглавные буквы и односложные слова. Но слова длиннее, смысл в целом были за пределами её понимания. В Лондоне ей помогала Анни Коул. Вот через кухню прошёл Джайлз, искал кого-нибудь подбросить его до Стэнтвича, чтобы побродить по магазинам, посидеть в темноте в кино. Он едва взглянул на неё – нет уж, что угодно, лишь бы не просить у него помощи.

Ева Бейлем сегодня не зайдёт. Может потерять записку? Изобретательность не сильная её сторона. Ей трудно было убедить Джорджа, что счёт из оптики она оплатила сама, предпочитая независимость. Не хотела быть «обязанной».

И тут вошла Мелинда.

Юнис забыла, что она дома, не привыкла ещё к каникулам и набегам детей в июне. Пританцовывая, вошла крепкая, светловолосая босоногая девица с конским хвостом, в джинсах в обтяжку и футболке с Микки-Маусом. Светило солнце, дул ветерок, солнечные зайчики носились по кухне, Мелинда собиралась к морю с двумя парнями и подругой в их рыжем с фиолетовым фургоне. Она подхватила записку и прочла её вслух.

– Что там? «Пожалуйста, будьте добры погладить мою жёлтую шёлковую блузку и складчатую юбку, хочу надеть их сегодня. Они где-то в гардеробе справа. Большое спасибо, Ж.К.» Это кажется вам. А вы погладите заодно мою красную юбку? Можете?

– Конечно, нет проблем, – сказала Юнис с большим облегчением и необычайно широкой для неё улыбкой.

– Вы просто золото, – сказала Мелинда.



С приходом августа наступила жара, и мистер Мидоуз, фермер с соседнего участка, приступил к уборке зерна. Новый зерноуборочный комбайн укладывал солому тюками, похожими на ломти швейцарских рулетиков. Мелинда с деревенскими собирала вишню в садах, Джайлз вывесил новую цитату месяца, снова из Сэмюэла Батлера. Пропалывая сад, Жаклин обнаружила среди цинний похожий на кларнет белый цветок дурмана, прекрасный и ядовитый. И вот наступило седьмое августа, день отъезда.

– Я обязательно пришлю вам открытку, – сказала Мелинда, вспоминая иногда, что её долг – поднимать дух мисс Пергамент.

– Все нужные номера телефонов и адреса есть в телефонном справочнике, – сказала Жаклин.

 – Нам всегда можно дать телеграмму, если понадобится, – добавил Джордж.

Если бы они знали, насколько всё это бесполезно.

Юнис проводила их до входной двери, надев очки в синей оправе, чтобы не провоцировать замечания с их стороны. Лёгкий туман стелился над Гривингом в этот ранний час, смешиваясь с дымом горящей на полях Мидоуза стерни. Юнис не влекла ни красота пурпурных георгинов в капельках росы, ни прощальное кукование улетавшей на юг кукушки. Совсем другое она любила больше всего на свете.



Она не забывала о своих обязанностях, так что обычный пятничный ритуал был исполнен даже с небольшими добавлениями. Она сняла постельное бельё, выбросила все букеты цветов – всё равно завянут, повсюду эти надоевшие лепестки – и постаралась убрать с глаз все книги, журналы, газеты. Она бы и книжные шкафы занавесила простынями, но это уж слишком, она не сошла с ума.

Потом приготовила себе ужин. Кавердейлы назвали бы его обедом, поскольку был всего час дня. Они не догадывались, как соскучилась их домохозяйка по сытной горячей пище в середине дня. Она поджарила (не на гриле) большой стейк глубокой заморозки, потом картофель, пока варились красная фасоль и морковь с пастернаком. Следом яблочный пудинг с заварным кремом, бисквиты, сыр и крепкий чёрный чай. Она помыла и высушила посуду. Какое облегчение, что не надо включать посудомойку. Ей никогда не нравилась манера копить весь день посуду в соусе с объедками, пусть даже этого никто не видит.

Как любила говорить миссис Сэмсон, женскую работу никогда не переделать. Но даже самая усердная домохозяйка не смогла бы сделать за день больше. Завтра она снимет шторы в кабинете, но не сегодня. Теперь до упаду настоящий разврат, её страсть, телевизор.

Седьмое августа отмечен как самый жаркий день года. Температура поднялась до семидесяти восьми, восьмидесяти, наконец к половине третьего до восьмидесяти пяти по Фаренгейту. [До +30°C] Хозяйки бросили варить свои джемы, и сидели на воздухе на заднем крыльце; детвора, Бейлемы и Хиггсы, превратили плотину на речке Бил свой в пляж; сельские псы лежали, высунув языки; миссис Кейрн, забыв о скромности, загорала на лужайке перед домом в бикини. Джоан Смит, подперев дверь пакетом собачьих галет, обмахивалась мухобойкой. Юнис поднялась наверх, задёрнула шторы, и с огромным облегчением уселась с вязаньем перед телевизором. Для полного счастья не хватало только плитки шоколада, но все купленные в Стэнтвиче сладости она давно уже съела.

Сначала показывали спорт. Пловцы и бегуны на стадионе. Затем на экране появились почти те же люди, что и в сериале, который она смотрела на Рейнбоу-Стрит. Детская передача, новости, погода. Новости её никогда не интересовали, погоду каждый мог видеть сам, предсказать тоже. Она спустилась вниз, взяла пачку шоколадного мороженого, сделала бутерброд с джемом. В восемь начиналась её любимая передача, сериал о полиции Лос-Анджелеса. Трудно сказать, чем она так нравилась Юнис. Наверняка она поставила бы в тупик аналитиков, уверенных, что зрители идентифицируют себя с актёрами. Юнис никак не могла представить себя молодым лейтенантом полиции, или его двадцатилетней блондинистой подружкой, или же гангстерами, крупными магнатами, девицами по вызову, игроками и пьяницами, коих было множество во всех телефильмах. Может, её привлекали жёсткие перебранки, обязательные автокатастрофы и перестрелки. Её крайне раздражало, когда приходилось пропускать серию, а Кавердейлы как нарочно любили устраивать вечеринки по пятницам.

Сейчас её никто не мог потревожить. Чтобы не отвлекаться, она отложила вязание. Ожидалась лихая история: судя по заставке, труп через пару минут. и автокатастрофа через пять. Вооружённый бандит на машине, влетевшей в фонарный столб, летит через открытую дверь на дорогу, стреляя на ходу, скрываясь за крыльцом от полицейских пуль, орудуя перепуганной девицей, словно щитом – и снова прицеливаясь... Вдруг исчез звук, картинка съёжилась и превратилась в точку в центре экрана, словно тёмная жидкость утекла в слив раковины. Точка вспыхнула яркой звездой, затем погасла.

Юнис выключила прибор, включила снова. Без результата. Покрутила ручки телевизора спереди, и даже сзади, хотя говорят, их нельзя не трогать. Тоже ничего. Открыла щиток, проверила пробки – там всё как всегда, всё в порядке. Она вынула предохранитель и заменила его тем, что был в её прикроватной лампе.

Экран по-прежнему оставался чёрным, вернее, стал просто зеркалом, отражавшим её расстроенное лицо и закат в щели между портьерами.







8

Ей не приходило в голову включить цветной телевизор в кабинете. Она знала, что он работает, но это был их телевизор. Странная натура Юнис Парчман дозволяла убийство или шантаж, но украсть, или даже взять что-то без ведома хозяев она не могла. Предметы, как и круг общения, принадлежали конкретному человеку. Юнис не менее Джорджа желала сохранять порядок вещей неизменным.

Какое-то время она надеялась, что прибор заработает так же внезапно, как сломался. Но каждый раз при включении телевизора она видела его молчащий чёрный экран. Конечно, она знала, если что-то сломалось, надо вызывать мастера. В Тутинге идут к слесарям или электрикам. А здесь? Имея лишь непонятный ей лист имён и номеров, бесполезный в своей непостижимости справочник?

Суббота, воскресенье, понедельник. Заходил молочник, Джефф Бейлем принёс яйца. Попросить кого-то из них найти нужный номер в телефонном справочнике? Она была ужасно расстроена, и изнывала от скуки. Ни соседей, с которыми можно убить время, ни оживлённой улицы неподалёку, ни автобусов, ни чайных. Она постирала и погладила шторы, вымыла окрашенные стены, шампунем отмыла ковры – всё, что угодно, лишь бы убить медленно тянущееся время.

Только в среду появившаяся Ева Бейлем узнала, что случилось, спросив Юнис, смотрела ли она большой бокс прошлым вечером. Просто для того, чтобы что-нибудь сказать, ведь беседы с мисс Парчман нелёгкое дело в любом случае.

– Сломался? – спросила Ева. – Значит, надо его починить. Мой кузен Мидоуз работает в магазине электротехники в Садбери, он конечно поможет. Вот что, всё это серебро подождёт до пятницы, я ему пожалуй позвоню.

Последовал долгий разговор с кем-то по имени Родж, Ева интересовалась делами Дорис и мамы, «девочки» и «мальчика» (молодых женатиков, уже с детишками), и наконец-то обещание было получено.

– Сказал, что зайдёт, как освободится.

– Надеюсь, он не увезёт его с собой, – сказала Юнис.

– Ну, как знать с этим старьём, верно? Поищите лучше его документацию.
 
Грамотность у нас в крови. В каждой второй фразе. Не получится вести деловой разговор без ссылок на инструкции или руководства, то есть без печатных текстов, которые необходимо прочесть.

Пришёл Родж Мидоуз, он и в самом деле забрал телевизор с собой.

– Может на пару дней, а может на неделю. Позвоните мне, если тётя Ева раньше вам не скажет, что готово. Мой номер в телефонной книге.

Два дня спустя, не перенеся одиночества в тишине и скуке в Лоуфилд-Холле, в странном неясном порыве, не понимая, куда и почему она собралась, Юнис сменила синие-белый клетчатый костюм на кримпленовый, и впервые самостоятельно вышла во внешний мир. Она закрыла все окна, заперла входную дверь и от оружейной, и зашагала прочь по дороге. Было четырнадцатое августа. Если бы телевизор работал, она никуда бы не пошла. Рано или поздно по своим делам, или по поручению Кавердейлов, она всё равно бы вышла из дома – но вечером, или воскресным днём, когда почта Гривинга и магазин Смитов закрыты. Если, если, если... Если бы она умела читать, телевизор всё равно был бы для неё притягателен, но она нашла бы мастера по телефонной книге уже в субботу утром, и ко вторнику или среде прибор был бы починен. Хотя в субботу пятнадцатого Родж таки вернул его, но поздно, роковая встреча состоялась.



Она не знала, куда идёт. Она вообще попала в Гривинг случайно, ведь в первый раз свернув с аллеи, через две мили она оказалась в Коклфилд-Сент-Джад, в деревушке с огромной церковью, но без магазинов. Юнис остановилась на перекрёстке. Указательный столб для неё бесполезен, но она не боялась потеряться. Господь по силе крест налагает, и в компенсацию её изъяну ей было даровано чувство ориентации, плюс почти звериное чутьё. И потому она выбрала верный путь, ступив в узкий проход шириной не более восьми футов, укрытый тёмной летней листвой ясеней и дубов, на котором две машины могли разминуться, лишь задев при этом изгородь.

Юнис ещё не бывала в подобных местах. Огромная коровья морда белым призраком потянулась к ней через изгородь. На солнечной дорожке, где в листве образовывался просвет, хлопая крыльями, перед ней вприпрыжку пробежал оранжево-зелёный фазан. Она пугалась, но шла вперёд, высоко держа голову в полной уверенности, что идёт по нужной дороге.

И наконец пришла в Гривинг, дорога привела её в самый центр, к «Синему Кабану». Она свернула направо, и, миновав террасные коттеджи разных Хиггсов, Ньюстедов и Картеров, небольшой георгианский особнячок миссис Кейрн, скромную, без неоновых вывесок автозаправку Джима Мидоуза, она оказалась на треугольной лужайке перед сельским магазином.

Он смотрел на неё двойным фасадом, это был перестроенный старый коттедж с деревянно-кирпичным фронтоном, крыша над которым крайне нуждалась в замене соломы. Позади него сад сбегал вниз к речке Бил, дугой уходящей по лугу к мосту Гривинг-Бридж. Сейчас этим магазином успешно заведуют мистер и миссис Манн, но в то время за двумя большими окнами пылились пакеты с крупами, банки фруктовых консервов, и корзины несвежих помидоров с капустой. Юнис подошла к окну, и заглянула внутрь. Никого. Там часто бывало пусто, потому что цены у Смитов, при скудном выборе товаров, очень даже кусались. Имевшие авто жители Гривинга предпочитали супермаркеты Стэнтвича и Колчестера, пользуясь лишь почтой этого сельского заведения.

Юнис вошла внутрь. Слева была секция самообслуживания с сетчатыми корзинами. Справа за решёткой стойка типичного почтового отделения, рядом стеллаж со сладостями и сигаретами. Когда-то на двери звонил колокольчик, если кто-то входил, но он давно сломался, а Смиты так его и не починили. Поэтому никто не слышал, как она вошла. Юнис с интересом изучила полки, отметив знакомые по магазинам Лондона продукты. Но она же не умела читать? Так никто и не читает названия и имена изготовителей на банках и коробках, их различают по цветам и картинкам – что профессора этимологии, что совсем неграмотные.
 
Она уже месяц без сладкого. И ужасно мечтала о коробке шоколада. Подойдя к стойке у решётки, и подождав несколько секунд, она покашляла. Дверь в глубине магазина открылась, и вошла женщина немногим старше её.

Джоан Смит тогда было пятьдесят, тощая, как недокормленная птица, конечности, как палки, и кератозная, «гусиная» кожа. Волосы химического золотистого цвета, почти как у Жаклин Кавердейл, конечно в подражание натуральному золоту Мелинды. У Жаклин конечно получше, у неё же больше денег. Жёсткая слипшаяся шевелюра Джоан Смит цветом и блеском напоминала металлические мочалки в магазине. Небрежно накрашенное лицо, красные грубые неухоженные руки. Резким голосом, слегка цивилизованным кокни, напомнившим Юнис Анни Коул, она спросила, чем может помочь.

Две женщины впервые смотрели друг на друга, маленькие голубые одной, встретились с острым взглядом серых другой.

– Фунтовую коробку «Чёрной Магии», пожалуйста, – сказала Юнис.

Интересно, сколько будущих партнёров по страсти, боли, доходу, или по несчастью, начинали знакомство с таких же обычных слов?

Джоан достала шоколад. У неё были живые, жеманно-лукавые манеры. Она не могла просто отдать товар и взять деньги. Склонив голову и ломаясь, она с улыбкой почти подпрыгивала в своих минни-маус-с-бантиками туфлях. Даже к своей религии она относилась подобным образом. Бог был ей другом, жестоким к нераскаявшимся, но близким и компанейским с избранными, то есть тем парнем, с которым можно сходить в кино, а после поржать от души за чашкой чая.

– Восемьдесят пять пенни, пожалуйста, – сказала Джоан, изучая Юнис с непонятной улыбочкой. – Как у них дела, как отдыхается, или вы ещё не в курсе?

Юнис изумилась. Она не знала, да так и не узнала, что секреты – это редкость в английской провинции. Не только весь Гривинг знал, куда и когда Кавердейлы уехали, когда вернутся, и примерно во что им обойдётся поездка, но и то, что сегодня она сама впервые появилась в посёлке. Нелли Хиггс и Джим Мидоуз заметили её, и сельское радио заработало, так что вечером её внешность и прогулка станут главной темой разговоров в «Синем Кабане». Что Джоан Смит узнала и её, и где она работает, для Юнис было волшебством, породив то восхищение вкупе с будущем слепым доверием с её стороны всему, исходящему от Джоан.

Но тогда она произнесла только:

– Я не слышала.

– Ну, ещё рано. Хорошо уехать на три недели, верно? Везуха. Очень милое семейство, правда? Мистер Кавердейл прямо тебе джентльмен старой закваски, а она истинная леди. И не подумаешь, что ей сорок восемь, да?

Из ехидства Джоан добавила шесть лет бедняжке Жаклин. На самом деле она откровенно не любила Кавердейлов, которые ничего не покупали в её магазине, а Джордж, как известно, придирался к порядкам на почте. Но она не спешила откровенничать с Юнис, пока не поймёт, откуда ветер дует.

– Это удача, поработать у них, но им тоже повезло с такой труженицей, насколько я поняла.

– Я не знаю, – сказала Юнис.

– Да вы скромничаете, это же ясно. Ходят слухи, что Холл никогда прежде не сиял такой чистотой. Совсем другое дело, Ева у нас мастерица работать спустя рукава. Но может там вам малость одиноко?

– У меня есть телевизор, – сказала Юнис, вдруг разговорившись. – И всегда много работы.

– Это верно. Сама тут бегаю целый день, ноги сотрёшь. В церковь не ходите? Нет конечно, я бы знала, если б вы были с ними в Святой Марии.

– Я неверующая. И времени никогда нет.
 
– Эх, вы не знаете, чего себя лишаете, – сказала прозелитка Джоан, покачав пальцем. – Но ведь никогда не поздно. Терпенье Господне бесконечно, и Небесный Жених любому рад на своём празднике. Вот как порадовал он нас погодой, особенно тех, кому не надо ишачить на других.

– Мне пора обратно, – сказала Юнис.

– Жаль, что Норм взял фургон, я бы вас отвезла. – Джоан подошла с Юнис к двери и перевернула табличку на «Закрыто». – Не забыли шоколад? Хорошо. Запомните, если что, я всегда тут. И не бойтесь, разозлить меня трудно. А чашка чая и доброе слово всегда найдутся.

– Понятно, – неопределённо ответила Юнис.

Джоан весело помахала ей вслед. Юнис пошла через мост в Лоуфилд-Холл. Она достала коробку шоколада из пакета, который выбросила за забор, и стала смаковать апельсиновую начинку. Она была не прочь поболтать. С Джоан Смит кажется можно поладить, хотя намёк на вовлечение в церковь грозил вмешательством в её жизнь. Но был и ощутимо успокоительный аспект. Печатное слово и близко не возникало в их разговоре.

Однако Юнис, которой вернули почти как новый её телевизор, и не подумала бы искать встречи с Джоан Смит, если бы та не явилась к ней собственной персоной.



Щуплое существо с яркой головой на энергичном птичьем тельце интересовалось людьми в той же степени, в какой Юнис была к ним равнодушна. И она была одержима особого сорта паранойей. Она никогда не забывала о Боге. Набожная женщина не должна быть жестокой, поэтому сплетничая, она редко выказывала ненависть к людям в открытую. Не она обличала и порицала их пороки, но сам Господь Бог; не она, но Он, которому они наносили воображаемые раны. «Мне отмщение, сказал Господь, и Аз воздам». Джоан довольствовалась скромной ролью инструмента в Его руках.

Она давно мечтала разнюхать побольше о Лоуфилд-Холле и его обитателях – периодически вскрывая под паром их почту, она смогла узнать не так уж много. Теперь у неё был шанс. Разговор с Юнис при первой встрече её вполне обнадёжил – и вот, с Крита от Мелинды Кавердейл на имя мисс Парчман пришла открытка. Джоан не стала класть её в сумку почтальонше, она решила в понедельник отнести её в Лоуфилд-Холл сама.

Юнис с удивлением и не без удовольствия встретила её. От почтовой открытки однако она отпрянула, словно от ядовитого насекомого, озвучив обычную свою отговорку:

– Я ничего не вижу без очков.

– Я могу прочесть, вы не против? «Это классное место. Температура за восемьдесят. Мы были в Кносском дворце, где Тезей убил Минотавра. Скоро встретимся. Мелинда». Как мило. Интересно, а кто такой Тезей? Наверняка писали в газетах. Там, на югах, вечно драки да убийства, верно? Какая славная кухня! Да вы её просто вылизываете. Хоть прямо с пола ешь, правда же?

Успокоенная и польщенная Юнис выдавила из себя:

– Я как раз собиралась поставить чайник.

– О нет, спасибо, не могу остаться. Норм там совсем один. Представьте, подписалась просто «Мелинда». Я скажу, она совсем не сноб, хотя кое-что в её жизни огорчительно для Господа и Его покорной слуги.

Она сказала это таким прагматичным тоном, словно сам Господь сказал ей об этом, заглянув однажды посплетничать. Она выглянула в коридор.

– Просторно здесь, правда? Можно, я только загляну в гостиную?

– Если хотите, – ответила Юнис, – я не против.

– А, и они тоже. Мы тут все местные, все свои. Я сама грешница, но не презираю тех, кто не нашёл верную дорогу. «Слава Богу, я не такая, как тот мытарь» – это не по мне. Отличная у них мебель, да, и прекрасный вкус.

Кончилось тем, что Джоан удостоилась экскурсии по Лоуфилд-Холлу. Юнис, пришибленная всякими умными словами, хотела показать себя в лучшем виде, внимая щедрой на восторги Джоан. Она так разошлась, что распахнула гардероб Жаклин, демонстрируя её вечерние платья. В комнате Джайлза Джоан уставилась на пробковую стену.

– Вот чудак, – сказала она.

– Он почти как ребёнок, – сказала Юнис.

– Ужасные у него прыщи, так его уродуют. Его папаша в клинике для алкашей, вы конечно знаете. – Юнис конечно не знала, и никто не знал, даже сам Джеффри Монт. – Он развёлся с ней, и мистер Кавердейл был соответчиком, хотя его жена всего полгода как умерла. Я им не судья, но Библию знаю. «Кто женится на разведённой, тот прелюбодействует». А зачем ему эти бумажки?

– Всегда тут висят, – сказала Юнис. Может она наконец узнает, что Джайлз ей пишет?

И узнала.

Изумлённая Джоан с возмущением прочитала:

– «Друг Уорбурга, жена которого была больна, сказал Уорбургу: Если Богу будет угодно взять кого-либо из нас, я уеду жить в Париж.»

Эта цитата из Самюэля Батлера не имела никакого отношения к жизни Джайлза, но фраза ему нравилась, читая её, он всякий раз смеялся.

– Богохульство, – сказала Джоан. – Наверное это для его занятий в школе. Жаль, что учителя мало заботятся об их душах.

Значит, что-то для занятий в школе. Теперь Юнис гораздо добрее относилась к Джоан, ниспосланной просветить и успокоить её.

– Теперь не откажетесь от чашки чаю, да? – сказала она, когда они снова оказались на кухне после того, как были одобрены ковёр, ванная и телевизор (хотя, по мнению Джоан, могли бы дать и получше такой отличной домохозяйке, почти компаньонке вообще-то).

– Не следует оставлять Норма одного, но раз уж мне выкручивают руки...

Джоан Смит просидела в гостях ещё целый час, сочиняя всякое враньё о Кавердейлах, пытаясь без особого успеха выведать что-нибудь насчёт самой Юнис. Которая была лишь чуточку словоохотливей, чем при первой встрече. Она и не думала откровенничать с этой женщиной, пусть в чём-то полезной, рассказывая ей о маме, папе, Рейнбоу-Стрит, о кондитерской – нет, этого не будет. И она не пойдёт с Джоан молиться в Колчестер в следующее воскресенье. Ещё чего, вместо воскресного шпионского сериала распевать гимны с разными чудиками?

Джоан не обиделась.

– Ладно, спасибо за экскурсию и гостеприимство. Пойду домой, а то Норм решит, что со мной что-то случилось.

Она весело рассмеялась, представив себе встревоженного мужа, и с криками «Пока-пока!» погнала фургон по дороге.







9

В отношениях Юнис Парчман и Джоан Смит не было ничего лесбийского. Ничего не связывало их с сёстрами Папен, в 1933-м году убившими мать и дочь в Ле Мане, когда были у них кухаркой и горничной. [Реальная криминальная история, имевшая громкий резонанс. Сёстры Папен, Кристина-кухарка и Лея-горничная, 2 февраля 1933 года убившие в Ле Мане жену и дочь хозяина дома Ланселена] Связывало с ними Юнис лишь то, что она была женщиной и прислугой. Она была почти асексуальна, а её переживания по поводу «Ю-ни-си, матери Тимоти» уже давно угасли. Что до Джоан Смит, она уже исчерпала свою сексуальность. Возможно Юнис, подобно королеве Виктории из анекдота, несмотря на свои прошлые авантюрные вылазки, ничего не знала о лесбиянках. Джоан разумеется знала, и вероятно попробовала и это, и многое другое.



Первые шестнадцать лет своей жизни Джоан Смит, тогда ещё Скиннер, как сказал бы психолог, обещала стать рациональным, достойным и ответственным членом общества. Её не били, не унижали, не бросали. Напротив, её любили, поощряли, о ней заботились. Её отец был страховым агентом, и вполне обеспеченным. Семья жила в собственном доме в лучшей части Килбурна, родители были счастливы в браке, а три старших брата обожали младшую сестрёнку. Мистер и миссис Скиннер мечтали о дочери, и были на седьмом небе, когда она появилась. Поскольку с ней много занимались, говорили и играли почти с рождения, она уже в четыре могла читать, к пяти пошла в школу, к десяти обещала стать умнее любого из своих братьев. Получив стипендию, она перешла на высшую ступень и завершила учёбу с выдающимися результатами, освобождающими от вступительных в высшие учебные заведения.

Но началась война, и Джоан, как и Юнис Парчман, уехала со школой из Лондона. Её приёмные родители были так же добры и внимательны, как и родные. Однажды, без видимых причин, ни с того ни с сего, она пришла в отделение местной полиции в Уилтшире и обвинила приёмного отца в избиении и изнасиловании, предъявив в доказательство синяки на теле. Установили, что она не была девственной. Приёмный отец был обвинён в изнасиловании, но оправдан на основании бесспорного алиби. Джоан забрали домой родители, само собой убеждённые, что правосудие совершило ошибку. Но уже неделю спустя дочь сбежала к виновнику её побоев, разносчику товаров из булочной в Солсбери. Он был женат, ушёл от жены, и пять лет Джоан прожила с ним. Когда его упекли в тюрьму за невыплату алиментов жене и двоим детям, она бросила его и вернулась в Лондон. Но не к родителям, на их письма она даже не отвечала.

Следующую пару лет Джоан проработала в баре, но её уволили, поскольку она запускала руку в кассу, в итоге она оказалась на окраине проституткой. На пару с другой девицей они снимали две комнаты в Шеппердс-Буш, почти задаром обслуживая рабочий люд. В возрасте тридцати лет она избавилась от такой участи – благодаря Норману Смиту.

Это наивное мягкосердное существо встретило Джоан в парикмахерской в Харлсдене, где она красилась и завивалась. Одна половина была женской, другая мужской, но работники ходили туда-сюда, и Норман часто останавливался поболтать с Джоан, когда она сидела под сушкой. Она была едва ли не первой, на которую он взглянул, и точно её первую он позвал на свидание. Но она была так добра и дружелюбна, что с ней он не чувствовал стеснения. Он влюбился по уши и уже при следующей встрече наедине предложил ей пожениться. Джоан с готовностью согласилась.

Норман понятия не имел, чем она зарабатывала деньги, поверив сказкам про машинистку и внештатную секретаршу. Они жили с его матерью. Спустя год-другой постоянных яростных ссор со старухой Джоан обнаружила, что лучший способ утихомирить её, это поощрять её пока ещё скрываемую страсть к бутылке. Постепенно миссис Смит дошла до того, что половину своей наличности тратила на полбутылки виски в день.

– Если Норман узнает, это его убьёт.

– Не говори ты ему, Джоанни.

– Вам лучше лежать в постели, когда он возвращается. Бедняга боготворит вас, поклоняется, словно идолу. Он не вынесет, узнав, что вы тут целый день пьёте под его крышей.

Таким образом, с подачи Джоан старая миссис Смит добровольно стала инвалидом, большую часть дня проводя в постели с бутылкой виски. Эффект был усилен добавлением ей в сахар транквилизаторов, предписанных врачом для её собственных «нервов». Со свекровью фактически в коматозном состоянии, Джоан днём возвращалась к прежней квартирке в Шеппердс-Буш – и прежнему образу жизни. Но денег это давало мало, а сексуальные утехи стали для неё ненавистны. Надо сказать, что удовольствия ради Джоан никогда не занималась сексом ни с мужем, ни с сотнями прочих мужчин, за исключением того разносчика из булочной. Трудно понять, зачем в таком случае она продолжала заниматься проституцией. Из противоречия вероятно, или в пику классовой респектабельности трудяги Нормана.

Если и так, она держала это в секрете, и он ничего не подозревал. Пока однажды она сама напрямик не похвасталась ему.

Это было результатом её обращения в веру. С четырнадцати лет, а в тот момент ей было под сорок, она не думала о религии. А превратил её в религиозную фанатичку звонок в дверь приверженца так называемой секты Богоявления.

– Не сегодня, спасибо, – сказала ему Джоан.

Однако от скуки она пролистала таки журнал, вернее брошюру, которую он оставил на крыльце. Совпадения случаются, и на следующий день она увидела перед собой тот самый храм Богоявления. На самом деле она ходила мимо него много раз, просто никогда не обращала внимания. Начиналось молитвенное собрание. Из любопытства Джоан вошла – и спасение свершилось.



Секта Богоявления была основана в Калифорнии в двадцатых годах отставным работником похоронного бюро по имени Элрой Кэмпс. [Церковь Богоявления у Ренделл – вымышленная секта. Но невольно возникает ассоциация с сайентологией и Л.Р. Хаббардом, которому хватило ума учесть критику Ренделл и не запрещать секс, благодаря чему его учение приобрело впечатляющую популярность (шутка! Е.Г.)] Богоявление – это конечно 6 января, традиционно считается, что в тот день волхвы принесли в Вифлеем весть о рождении Христа, а также дары для него. Элрой Кэмп и его последователи считали себя теми «мудрецами», кому даровано особое откровение: лишь им одним дано свидетельствовать пришествие божества, а следовательно, только их ждёт спасение. Элрой Кэмп на полном серьёзе считал себя реинкарнацией одного из волхвов, и был известен в секте как Балтазар.

Были введены строгие моральные устои, члены секты должны посещать храм, не менее ста раз в году ходить по домам, обращая в веру их обитателей, и твёрдо верить, что скоро будет второе Богоявление, в котором спасутся лишь они, новые мудрецы, а остальные сгинут в пучине мрака. Их собрания были эмоциональными и шумными, с весёлыми чаепитиями под пироги и показ фильмов. Новые члены призывались к публичному исповедованию своих грехов, с последующим обсуждением их всеми собравшимися, а в завершении всего пением гимнов, большей частью написанных самим Балтазаром.

Например, таких:

Три мудреца верхом несли благую весть,
А мы несём свои сердца Иисусу.
У них даров, у нас грехов не счесть,
Но мы очистимся Его святым присутствием.
[«Гениальная» поэзия Кэмпа здесь и далее дана в моём переводе(Е.Г.)]

Поначалу казалось загадкой, чем всё это могло привлечь Джоан. Но она всегда любила драму, особенно если это шокировало других. Она слушала признания в таких пустячных грехах, как проезд без оплаты в лондонском транспорте, жульничество с деньгами на домашнее хозяйства, и посещение театра. Ведь у неё получится гораздо лучше! Ей уже сорок, её кожа и волосы поблёкли, так что даже ей понятно, что лучшее позади. И что дальше? Выбор был между тоскливой жизнью у старухи Смит в Харлдене, и яркой публичной в секте Богоявления. К тому же это может оказаться правдой. И уже скоро она целиком уверовала в них.

Её исповедь стала событием года. Она призналась во всём. Паства была ошеломлена таким масштабом откровений, но ей было обещано прощение, и её простили ровно так же, как женщину, проехавшую в метро без билета.

Неверная жена Джоан открылась потрясённому и лишённому всех иллюзий Норману. Миссионер Джоан ходила из дома в дом в Харлсдене, на Вуд-Лейн и Шеппердс-Буш, не только раздавая брошюры, но шокируя слушателей тем, как она, пока Господь не вразумил её, была шлюхой, распутной девкой.

– Я блудница на звере багряном, и держала золотую чашу в руке своей, наполненную мерзостями и нечистотами блудодейства; всеми гадкими мыслями и деяниями нечестивых пташек.

Скоро уже и в парикмахерской зазвучали шутки насчёт гадких нечестивых пташек. Напрасно Норман умолял жену прекратить это, разве мало страдал он, узнав о её прежней жизни? Вся улица болтала об этом, по пути на работу мальчишки кричали гадости ему вслед. Но как ему вразумить вновь обращённую, внимавшую его упрёкам с полным смирением?

– Я знаю, Норм, знаю, что погрязла в низости и всякой мерзости. Я грешна перед тобой и Господом. Моя несчастная душа была полна отвратительной мерзости.

– Я лишь прошу не говорить об этом всем и каждому, – сказал Норман.

– Балтазар не потерпит ничего тайного.

Потом старуха Смит умерла. Джоан почти не бывала дома, и она оставалась одна в холодном грязном доме. Встав однажды с кровати, она упала, и семь часов пролежала на полу в одной ночной рубашке. Тем же вечером, вскоре после того, как Норман нашёл её, она умерла в больнице. Причина смерти: гипотермия. Иными словами, она умерла от небрежения. И снова забурлила улица, но теперь проклинали Нормана не только сорванцы.

Мать оставила ему дом и тысячу фунтов. Норман был из тех людей – а имя им легион – чьей сокровенной мечтой был свой паб или магазин в провинции, где он никогда не жил, и он никогда не торговал бакалеей, но именно этого он хотел. Он прошёл обучение в почтовом отделении, и примерно тогда же, когда Кавердейлы купили Лоуфилд-Холл, они с Джоан оказались владельцами магазинчика в Гривинге. Гривинг был выбран потому, что только неподалёку в Нанчестере имелся второй в стране храм Богоявления.

Смиты вели торговлю катастрофически бестолково. Открывали то в девять, то в одиннадцать. Почта конечно работала в положенные часы, но Джоан, (вопреки сказанному ей Юнис) оставляла Нормана одного часами, и он не мог покинуть свою норку за решёткой, чтобы обслужить покупателей. И постоянных становилось всё меньше. Оставшиеся, скорее по своей безалаберности, сердито ворчали. Джоан вскрывала почту, считая своим долгом выявлять грешников в своём окружении. Она держала конверты над паром, пока не размякнет клей. Норман наблюдал это в полном отчаянии, мечтая как-нибудь набраться смелости, да врезать ей как следует. Оказывается, он был не против выкинуть такой номер.

У них не было детей, и уже, как выразилась Джоан, с ней случился «ранний звоночек». Но в пятьдесят вряд ли можно считать менопаузу ранней, скорее в самый раз.

– Мы с мужем всегда хотели деток, – любила она говорить, – но не случилось. Господь лучше знает, не сомневаюсь, и не нам с Ним спорить.

Видимо, Он действительно знал. Трудно сказать, что сталось бы с детьми Джоан, если бы они появились на свет. Возможно, она бы их съела.







10

Джордж Кавердейл давно подозревал, что кто-то из Смитов сует нос в его почту. За неделю до отъезда в отпуск он заметил следы клея на конверте с письмом от сына Питера, а посылка Жаклин из книжного клуба очевидно была вскрыта, а затем перевязана верёвкой. Но он не решался что-либо предпринять без веских на то оснований.

Он не появлялся ни в магазине, ни на почте с того самого дня три года назад, когда Джоан в присутствии любопытствующей публики, жён работников фермы, стала громогласно попрекать его за сожительство с разведёнкой, требуя прекратить жизнь во грехе, встать на путь истинный и обратиться к Богу. Почту он теперь отправлял в Стэнтвиче, и едва кивал Джоан при встрече с ней. Он был бы в бешенстве, узнав, что она обошла его дом, побывала в спальне и прикасалась к его вещам.

Но вернувшимся из отпуска ничто не говорило о том, что образ жизни Юнис хоть в чём-то изменился.

– Не думаю, что она хоть раз выходила из дома, дорогой, – сказала Жаклин.

– Выходила, – Мелинда всегда приносила им сельские сплетни. – Джефф мне рассказал. А ему – миссис Хиггс, которая ездит на велосипеде, она невестка его бабушки. Её видели на улице в Гривинге.

– Отлично, сказал Джордж, – если ей нравится гулять, я не стану приставать к ней с уроками вождения. Но если до тебя дойдут слухи, что у неё возникло таки желание водить машину, дай мне знать.



Позднее лето и ранняя осень, пора, когда растительность уже неподвластна ни человеку, ни природе. Цветы-переростки и изгороди теряют форму, обрастают путанными побегами с ягодами переступня и лохмами дикого клематиса. Мелинда занялась сбором смородины, Жаклин варила желе из ежевики. Юнис никогда прежде не видела, как варят джем. Вряд ли ей казалось, что он падает с неба, как манна небесная, всякий видел эти банки в магазинах. Джайлз не собирал ягоды, и не участвовал в Фестивале жатвы в церкви Св. Марии. На пробковой стене появились его собственные строки, мысли о себе самом: Говорят, жизнь это главное, но я предпочитаю чтение. Он продолжал пробивать дорогу сквозь джунгли Упанишад.

Началась охота на фазанов. Юнис видела, как Джордж прошёл в оружейную, снял со стены ружья, и, оставив дверь открытой, стал чистить и заряжать их. Она наблюдала за ним с интересом вполне невинным, ещё не зная, что в будущем она этим воспользуется.

Джордж готовил оба ружья без надежды, что Джайлз пойдёт с ним на охоту. Второе ружьё он купил пасынку так же, как покупал удочки и ту белую толстую лошадь, что теперь без остановки ест на лугу траву. После трёх лет полного безразличия и решительного «нет» со стороны Джайлза Джорджа оставил надежду сделать из него азартного партнёра. Так что второе ружьё он одалживал Фрэнсису Джеймсон-Керру, биржевому маклеру, сыну бригадного генерала.

Фазанов было много, из окна кухни и из огорода, где она рубила капусту, Юнис видела четыре пары фазанов и курочку. Пара Джеймсон-Керру, по паре Питеру и Поле, остальные птицы Лоуфилд-Холлу. Интересно, как долго провисят эти окровавленные пучки перьев в подсобке кухни, прежде чем ей удастся попробовать на вкус незнакомое пока мясо. Неделю спустя Жаклин их поджарила, Юнис впилась зубами в кусок грудки, и три дробинки шлёпнулись обратно в подливку.



Продукты всегда покупала Жаклин, или же она звонила в магазин в Стэнтвиче, а заказ позднее забирал Джордж. Юнис всегда опасалась, что ей придётся заказать товары по оставленному списку, и однажды в конце сентября это случилось.

Звонок в восемь утра от леди Ройстон известил их, что она упала и кажется сломала руку, так не сможет ли Жаклин отвезти её в больницу в Колчестер? Сэр Роберт взял одну машину, сын другую, а она, в восьмом часу начав уборку яблок, полезла на лестницу и поскользнулась на сломанной перекладине.

Кавердейлы ещё завтракали.

– Бедняжка Джессика, – сказала Жаклин, – кажется, ей очень больно. Я поеду прямо сейчас. Вот список покупок, Джордж, мисс Парчман может позвонить, когда магазин откроется, а ты будь добр потом захватить их домой.

Джордж и Джайлз закончили бы завтрак в полном молчании, если бы Джордж, порой играя роль хорошего отчима, не изрёк, что такое ясное начало дня обещает дождь к его концу. Джайлз, обдумывая объявление в «Тайм-Аут» о поисках десятого пассажира в минивэне до Пуны, отозвался:

– Неужели?

Он ничего не понимал в метеорологии. Вошла Юнис убрать со стола.

– Моя жена внезапно уехала, решив проявить милосердие к страждущему, – сказал Джордж, ударившись при появлении Юнис в напыщенный стиль, – так не будете ли вы так добры позвонить по этому номеру, и сделать заказ по списку?

– Да, сэр, – ответила Юнис механически.

– Готовность пять минут, Джайлз? Звоните после половины десятого, хорошо, мисс Парчман? Теперь магазины не начинают так рано, как прежде.

Юнис уставилась на список. Она могла прочесть лишь номер телефона. Джордж уже исчез заводить мерседес. Джайлз был наверху. Мелинда в последнюю неделю каникул была у подруги в Лоустофте. Начиная паниковать, Юнис обдумывала, попросить ли Джайлза прочесть ей список – одного раза довольно при её памяти – дескать, её очки где-то наверху... Плохая придумка, у неё есть ещё час, чтобы найти очки; да и всё равно, он уже в холле, и, с обычным полусонным видом выходя вон, захлопнул за собой дверь. В полном отчаянии она сидела на кухне посреди грязной посуды.

Она попыталась реанимировать своё атрофированное воображение. Более изобретательная женщина давно бы решила проблему. Сказала бы, что разбила очки (наступив на них в подтверждение), изобразила бы острый приступ, или рванула бы в Лондон к постели якобы тяжёлого больного. Юнис могла разве что добраться в Стэнтвич и дать продавцу в руки этот список. Только как туда попасть? Она знала, что есть автобус, остановка вроде в двух милях отсюда, но где это, и когда он приедет, и где потом искать этот магазин? Сложив в мойку грязную посуду и протерев столы, она заправила наверху постели, угрюмо постояла, изучая Джайлзовы цитаты месяца, которые с долей иронии могла бы отнести на свой счёт, если бы... и если бы могла прочесть. Девять пятнадцать. Ева Бейлем во вторник не приходит, а молочник уже был. Хотя она всё равно бы не стала просить помощи у этих людей. Она скажет Жаклин, что забыла позвонить, и если Жаклин успеет сделать это сама, когда вернётся... Она взглянула на пробковую стену, и вспомнила себя и Джоан, при прошлой встрече.

Джоан Смит.

У неё не было ясного плана. Джоан ей тоже не хотелось доверять свою тайну, чем хуже Ева, молочник, или Жаклин? Но у Джоан бакалейный магазин, а у неё список – чем не выход? Она накинула кардиган – лучший из связанных ею – и пошла в Гривинг.

– Давно не виделись, – просияла Джоан. – Редкий гость! Это Норман, моя лучшая половина. Норм, это мисс Парчман из Лоуфилд-Холла, я тебе о ней говорила.

– Приятно встретиться, – сказал Норман Смит из-за решётки. Огороженный прутьями, он напоминал угрюмое жвачное животное, может ламу, или козла, так давно живущее за решёткой, что уже отвыкло от свободы, но которое по привычке злилось на свою клетку. У него худое бледное лицо треугольником, песочные с сединой волосы. Словно оправдывая ассоциацию с вышеупомянутыми животными, он постоянно, словно жвачку, жевал мятную резинку. Это потому что Джоан жаловалась на плохой запах у него изо рта.

– Так чему мы обязаны твоим визитом? – сказала Джоан. – Только не говори, что миссис Кавердейл решила поддержать наше скромное заведение. Тогда это стоило бы отметить.

– У меня тут список. – Мельком оглядев полки, Юнис протянула Джоан листок.

– Давай посмотрим. Мука и овёс есть, это точно. Но Бог мой, фасоль, базилик и чеснок! – Она тотчас протараторила любимую отговорку ленивых торговцев. – Скоро нам всё это привезут. Но давай, ты прочтёшь, а я отмечу, что тут есть.

– Нет, лучше ты читай, я буду отмечать.

– Какая я бестактная! Твои больные глаза, верно? Ну ладно, начали.

Юнис отметила лишь два товара, бывшие в наличии, но была спасена, когда Джоан чётко зачитала ей список своим звонким голосом. И отлично. Она купила муку и овёс, их придётся спрятать, заплатив из своих денег – но какое это имеет значение? Тёплое чувство к спасительнице Джоан переполняло Юнис. Словно смутная память о давней нежности к матери, пока та ещё не стала совсем больной и беспомощной. Она конечно выпьет чашку чая у Джоан, она даст своим ногам отдохнуть минут десять.

– Надо бы позвонить в Стэнтвич, – сказала Джоан в уверенности, что Юнис пришла в сюда по своей инициативе. – Звони по нашему телефону. Взяла очки?

Очки Юнис взяла. В черепаховой оправе. Пока Джоан возилась с чайником, она с замирающим от счастья сердцем позвонила в магазин. Делать вид, что читает, на деле запомнив список наизусть, сравнимо, скажем, с гордостью туриста, которому повезло вставить в разговор единственную известную ему французскую фразу, и при этом оказаться понятым слушателями. Ей редко удавалось изобразить, что умеет читать. Положив трубку, она прониклась к Джоан такими жаркими чувствами, которые может пробудить в нас только шанс показать своё умение там, где мы знаем свои слабости. Возгордясь своими успехами, она стала необычайно разговорчивой. Похвалила их «славную комнатушку», не замечая грязь и убогую нищету, заодно и причёску, цветастое платье и шоколадное печенье Джоан.

– Там наверное гадают, как ты потащишь всё это домой, – сказала Джоан, прекрасно зная, что это не так. – Ну, говорят же, что он мастер брать там, где ничего не клал, собирать урожай там, где никогда не сеял. Я отвезу тебя домой, идёт?

– Не хочу тебя беспокоить.

– Напротив, я с удовольствием.

Джоан прошла через магазин, игнорируя своего мужа, уныло свесившего нос над пакетом, словно конь над торбой. Старый зелёный фургон, плохо поддаваясь манипуляциям с акселератором, попыхтел, подёргался, но завёлся.

– Вперёд, Джеймс, не жалей лошадей!

Фургон, чихая и кашляя, покатил по Гривинг-Лейн. Джоан подвезла Юнис ко входу в Лоуфилд-Холл.

– Ну и ещё одно доброе дело. Дам тебе почитать вот эту книжечку. – Она извлекла брошюру, озаглавленную «Господь зовёт тебя к Мудрецам». – Пойдёшь со мной на митинг, ладно? В воскресенье вечером. Я не буду заходить, жди на дороге в полпятого, и я тебя захвачу. Идёт?

– Ладно, – сказала Юнис.

– Да тебе понравится. У нас нет молитвенников, как у церковных, мы просто поём, говорим о любви и обо всём, что придёт в голову. Любим за чаем поболтать. Бог хочет, чтобы нам было весело, дорогуша, когда мы всей душой с Ним. Но кто против Него, тому будет плач и скрежет зубовный. Ты сама связала этот кардиган? По-моему, здорово. Не забудь про муку и овёс.

Довольная Джоан вернулась в магазин к Норману. Казалось бы, ей ни к чему дружба с Юнис Парчман, но ей до зарезу нужен был единомышленник в посёлке. Норман совершенно закрылся, осталась лишь видимость мужа с тех пор, как он узнал, какую жизнь вела его жена в первые годы их брака. Они теперь едва разговаривали, и перед знакомыми Джоан перестала изображать счастливую пару. Напротив, она твердила, что муж её крест, который жена обязана нести, но он отвернулся от Бога, он больше не пара таким, как она. Господь недоволен им. И она, Его служанка, осуждает мужа тоже. Подобного рода публичные речи – о непогрешимости Джоан, личного помощника Господа, отвратили от неё тех Хиггсов, Бейлемов и Ньюстедов, которые могли бы стать её друзьями. С ней здоровались, но не более. Её считали чокнутой, и возможно, так оно и было.

Юнис казалась ей недалёкой и покладистой. И той самой заблудшей овцой, которую можно привести в братство Колчестера. Новый её триумф, верный спутник среди собратьев, и подруга в борьбе против упрямцев-грешников Гривинга.

Вдохновлённая своим успехом Юнис перевернула всё вверх дном в кабинете, и в момент возвращения Жаклин она надраивала крашеные, цвета слоновой кости стены.

– Господи, какой аврал! Бедная леди Ройстон сломала левую руку в нескольких местах. Генеральная уборка в сентябре? Вы просто неутомимы, мисс Парчман. Я даже не решаюсь спросить, как там мой список покупок...

– Заказан, мадам. Мистер Кавердейл заберёт в пять часов.

– Это чудесно. Пожалуй, стоит взбодриться хересом перед обедом. Не хотите сделать перерыв и составить мне компанию?

Но Юнис отказалась. Она почти не пила, лишь изредка могла выпить рюмочку на свадьбе или похоронах родни. Это роднило её с Джоан Смит, которая увлекалась джином и Гиннесом во времена Шеппердс-Буша, но, вступив в секту Богоявления, выпивки избегала.

Трактат «Господь зовёт тебя к Мудрецам» оставался непрочитанным, но Юнис пошла на собрание, где читать не придётся. Ей нравились поездки с Джоан в фургоне, пение и чаепитие, и к возвращению в Гривинг было решено, что в среду она ужинает у Смитов – отныне они просто Джоан и Юнис, они подруги. После пустоты, у миссис Сэмсон и Анни Коул появилась преемница.



Мелинда вернулась в колледж, Джордж настрелял ещё фазанов, Жаклин сажала луковицы, стригла изгороди и развлекала леди Ройстон. Джайлз с разочарованием узнал, что десятое место в автобусе до Пуны уже занято. Листва из тёмно-зелёной стала золотой, яблоки собраны, орехи дозревали. Кукушки давно улетели, теперь ласточки и мухоловки собирались на юг.

А на лугах Гривинга собирались охотники, чтобы через пару часов в лесах Марли-Вуд кого-нибудь убить.

– Доброе утро, мэтр, – Джордж приветствовал у ворот сэра Роберта Ройстона, которого в любое иное время зовёт просто Боб.

– Доброе утро, сэр, – сказал Боб в шлеме и алой куртке охотника на лис.

Шёл октябрь, с его унылым обманчиво летним теплом и туманами, перезрелыми фруктами и золотистой дымкой, повисшей над рекой Бил.







11

Только Мелинда могла бы разнюхать, что, если Юнис нет дома – это теперь бывало часто – значит, она где-то с Джоан Смит, а когда она уходит воскресным вечером, то в конце аллеи её ждёт фургон Смитов. Но Мелинда была в колледже, явившись в отчий дом лишь раз за месяц со дня отъезда. И была в тот приезд непривычно тиха и озабочена, или, погружённая в свои мысли, не выходя из дома слушала музыку. Дело в том, что Мелинда влюбилась.

И потому каждый обитатель Гривинга, кроме младенцев и престарелых, с интересом следил за развитием союза Парчман-Смит, но Кавердейлы об этом ничего не знали. Зачастую они не знали, что её нет в доме, настолько малозаметной она была. И не знали, что порой, когда они уходят, сюда приходит Джоан Смит, проводя за чашкой чая приятный вечер с Юнис перед телевизором. Джайлз конечно всегда дома, но они старались молчать на лестнице, а толстые ковры заглушали звук шагов ещё одной пары ног, и они незаметно пробирались в спальню Юнис, где гул телевизора маскировал их голоса.

Тем не менее эта дружба, как бывало с Юнис, могла увянуть весьма скоро, растеряв восторг и теплоту после расшифровки Джоан списка покупок. Вскоре она присматривалась к ней, как и к другим – с намерением её использовать. Не для шантажа или денег на сей раз, но как новую Анни Коул в своём распоряжении, когда надо что-то прочесть, храня в тайне свой секрет.

И казалось бы, однажды таким средством её снабдила Ева Бейлем.

Хотя теперь у Евы было прибыльное место у миссис Джеймсон-Керр, она сердилась, что её работа в Лоуфилд-Холле свелась к одному утру в неделю. И винила она в этом Юнис, которая легко делала всё, что ей казалось таким трудным, и делала это, надо признать, гораздо лучше. И когда ей показалось, что она нашла способ уязвить Юнис, она не упустила шанс.

– Значит, вы с миссис Смит большие приятельницы.

– Даже не знаю, – сказала Юнис.

– Постоянно ходите друг к другу. По-моему, это и значит дружить. Кузен Мидоуз, у которого гараж, видел на той неделе, что вы приехали в её фургоне. Но может быть, вы кой-чего о ней не знаете.

– Чего? – вопреки своему обыкновению спросила Юнис.

– Например, что она была уличной проституткой, до того, как приехала сюда. – Ева благоразумно умолчала о том, что это давно всем известно. – Якшалась с мужиками, а её муж ничего не знал, бедняга.

В тот вечер Юнис ужинала у Смитов. Они ели то, что она любила, и что никогда не подавали в Лоуфилд-Холле – яйца с колбасой и беконом, и чипсы. Потом она съела плитку шоколада из магазина. Норман за столом молчал, потом ушёл в бар «Синий Кабан», где кто-то из Хиггсов или Ньюстедов из жалости иногда играл с ним в дартс. Когда было выпито уже немало чая, Джоан заговорщицки склонилась над столом, готовясь втюхивать евангелие от миссис Смит. Доедая последний квадратик вафли со сливочной начинкой, Юнис перехватила инициативу.

– Я кое-что слышала о тебе, – сказала она громче и смелее, чем обычно.

– Надеюсь, что-то приятное, – просияла Джоан.

– Не знаю, приятно ли это, ублажать мужиков за деньги, как я слышала.

Увядшее лицо Джоан осветилось благочестивым восторгом. Она ударила кулаком в свой плоский живот.

– О да, я была грешницей! – вскричала она. – Грешна насквозь, я тонула в болоте мерзости. Я была настоящей шлюхой, но Господь воззвал ко мне, и вот, я услышала Его! В тот великий день я исповедалась в грехах пред всей братией, и я открыла своё сердце мужу. С полным смирением, дорогуша, я распахнула душу перед внимавшими мне, чтобы люди знали, даже худший из всех может спастись. Давай-ка, выпей ещё чаю.

Юнис застыла в изумлении. Ни одна её жертва шантажа так себя не вела. Её почтение к Джоан стало безграничным, и в растерянном смирении она протянула чашку.

Догадалась ли Джоан? Возможно. Она была достаточно умной и опытной женщиной. Если это так, шанс обратить против Юнис её же оружие, не отвратив её от себя, доставил ей большое удовольствие. И потом, она всерьёз считала людей грешниками. Среди «мудрецов» она вращалась не впустую.



Падали листья, жёлтые и красноватые с кизила, осыпались дуб, ясень и вязы. Уцелевшие цветы почернели под первым инеем, на упавших деревьях и под изгородями появилась плесень, вёшенки и аметистовые лаковицы. Джеймс Ньюстед перестилал крышу, заполнив двор соломой с целого пшеничного поля.

Джордж в смокинге и Жаклин в красном шёлковом платье с золотой вышивкой уехали в Ковент-Гарден смотреть «Милосердие Тита», оставшись затем на ночь у Полы. Цитата месяца была из Малларме: Печальна плоть, и книги надоели. [Малларме, Стефан, «Морской бриз» в пер. Ольги Седаковой] Но Джайлз, прочтя далеко ещё не всё, глубоко погрузился в книги Эдгара По. Если ему не судьба добраться до Индии, что весьма вероятно, он подумывал предложить Мелинде снять квартиру, где они смогут заниматься, закончить своё образование. Ему мерещился готический особнячок в Вест-Кенсингтоне, скажем, дом Ашеров в миниатюре, с полами чёрного дерева в красноватых бликах света, падающего сквозь решётчатые окна.

Вот только он не знал, что Мелинда влюблена. Его звали Джонатан Декстер, он изучал современные языки. Джордж Кавердейл часто гадал, не говоря вслух об этом даже Жаклин, была ли эта его дочь так же невинна, как мать в её годы? Готовясь принять современные тенденции вседозволенности, он в этом сомневался. Он бы удивился, узнав, что Мелинда ещё девственна, и в то же время встревожен тем, насколько близка она была к утрате этого уникального состояния.



Сдвинувшись однажды с места, если можно так выразиться, Юнис стала часто гулять. Как когда-то по Лондону, здесь она бродила по деревням, от Кокфилда до Марли, от Марли до Каттингема, по усыпанным листьями дорожкам, а когда «бабье лето» сменилось глубокой осенью, рискнула ходить по сухим ещё тропинкам, протоптанным через поля и лесные опушки. Она бродила бесцельно, шла по лесам, не собираясь любоваться долгими голубыми просеками на лесистых склонах, или тихими долинами, вряд ли вообще замечая окружающую местность. Было то же самое, что в Лондоне. Прогулки служили ей средством избавления от излишков энергии, которую домашняя работа не могла исчерпать, а главное, реализацией подспудных порывов к свободе.

Они никогда не говорили с Джоан Смит по телефону. Джоан приезжала в своём фургоне, когда знала, что в Лоуфилд-Холле нет никого, кроме Юнис. Кого бы Жаклин ни навещала, она ехала через Гривинг, и редко Джоан не замечала её из своего магазина. И тогда она ехала в Холл, без стука входя через оружейную, и спустя пару минут Юнис ставила на огонь чайник.

– Всегда одни и те же развлечения. Как сегодня утром: выпить хересу с миссис Кейрн. Господь лишь ведает, что Он думает, глядя на такое. Грешники живут припеваючи, а по утрам я таких не встречаю. С утра я обошла четыре дома в Коклфилде, уже набегалась.

Под этими хождениями Джоан имела в виду не доставку почты или покупок, но увещевания новообращённых. Как обычно, при ней были стопки трактатов. Забавно, что новый выпуск был сделан как комикс под удачным названием «Следуй за моей звездой».

Столь пылким членом секты она стала, что Юнис, завернув в магазин во время своих прогулок, чаще заставала там одного Нормана, уныло качавшего головой за решёткой своей клетки:

– Я не знаю, где она.

Хотя бывало, Юнис заходила как раз вовремя, чтобы поучаствовать с Джоан в деле, и с пассажирского сиденья фургона могла оценить очередную попытку подруги проповедовать с крыльца фермерского дома.

– Найдётся ли у вас минутка взглянуть на книжку, что я вам принесла...

Бывали они и в муниципальном квартале, такие имелись на окраине каждой деревни, отделённые от старой части хвойными посадками. Иногда наивный хозяин впускал Джоан внутрь, тогда на время она исчезала. Но чаще дверь захлопывали перед её носом, и, кипя от возмущения, она возвращалась к фургону.

– Поражаюсь, как ты это терпишь. Я бы отплатила им тем же.

– Господь требует смирения от своих слуг, Юн. Не забывай, одних возьмут ангелы и они припадут к груди Авраама, другие будут гореть в геенне огненной. Напомни, надо остановиться у Мидоуза, у нас почти закончился бензин.

Они являли собой странную пару в глазах одной наблюдательницы, в ярости швырнувшей «Следуй за моей звездой» в мусорный бак. Худощавая костлявая Джоан сгодилась бы для картинки собирателя милостыни, позируя как голодающее дитя, до сих пор не изменяя привычному стилю городской шлюхи: короткая юбка, чёрные тонкие чулки, стоптанные лакированные туфли, большая блестящая сумка и ворсистый белый жакет с подплечиками. Причёска как перевёрнутое птичье гнездо, если бы птицы вили гнёзда из позолоченной проволоки, а узкое личико раскрашено оттенками розового, алого и голубого.

Юнис могла служить иллюстрацией полного контраста. Здесь к своему гардеробу она добавила лишь связанные ею вещи, в эти холодные осенние дни на ней была шерстяная шапка и шарф тёмно-синего цвета. В своём толстом пальто кирпичного цвета она возвышалась над Джоан, и сейчас их несходство было особенно очевидным: семенящая мелкими шажками Джоан рядом с прямой, как жердь, с величавой походкой античной богини Юнис.

Про себя каждая считала, что другая выглядит полной дурой, что совсем не отдаляло их. Дружбе часто на пользу, когда одна сторона уверена в своём превосходстве над другой. Правда, себе Юнис признавалась, что Джоан большая умница, особенно если нужно что-то прочесть, но в то же время тупая молодящаяся овца, разряженная как девка, никудышная хозяйка и неряха. Джоан же считала Юнис весьма респектабельной и полезной особой, сгодится как защитник от Нормана, если тому вздумается поднять на неё руку, но на кой чёрт ей этот солдафонский наряд?

Джоан дарила Юнис шоколадки всякий раз, когда та появлялась в магазине. Юнис связала Джоан пару перчаток её любимого лососёвого цвета, и собиралась связать ей свитер.



1 ноября, день всех святых, это сорок третий день рождения Жаклин. Джордж подарил ей мутоновый жакет, Джайлз пластинку с записями концертных арий Моцарта. Мелинда нацарапала открытку с обещанием чего-то приятного, как только появится дома. Посылка с новым романом от Питера и Одри была очевидно вскрыта, и вновь запечатана. Джордж поехал в Гривинг на почту и пожаловался Норману. Получил порцию оправданий Нормана, дескать, книга почти выпала из прорехи в пакете, поэтому его жена для надёжности упаковала её снова. Джордж лишь кивнул и добавил, что не даст делу ход – на этот раз.

На той же неделе он обследовался у доктора Кратчли, узнал, что у него высокое давление, пока не стоит беспокоиться, но он советует принимать вот эти таблетки. Джордж не был психопатом или паникёром, но решил составить завещание, что он откладывал уже годами. Именно это завещание стало причиной тяжбы, длящейся и поныне, оставившей Лоуфилд бесхозным, отравившей жизнь Питера Кавердейла и Полы Казуэлл, которые и по сей день не в силах позабыть трагедию. Конечно, составлено оно очень тщательно, со всей предусмотрительностью. Кто тогда мог знать, что случится в день Святого Валентина? Какой самый осторожный из юристов мог предугадать трагедию в мирном Лоуфилд-Холле?

Копию завещания он показал Жаклин, когда она вернулась с собрания в приходском совете.

– «Моей любимой жене, Жаклин Луизе Кавердейл», – прочла она вслух, – «завещаю всю мою не имеющую обременения собственность, известную как Лоуфилд-Холл в Гривинге графства Саффолк, а также её наследникам и правопреемникам в вечное владение». Ах, дорогой, «любимой жене»! Я рада, что ты это добавил.

– Что-нибудь ещё?

– Но почему не просто мне пожизненно? У меня есть деньги моего отца, и от продажи дома, и ещё твоя страховка.

– Да, и потому все капиталы я завещаю девочкам и Питеру. Но я хочу оставить тебе этот дом, который ты так любишь. И потом, я терпеть не могу эти мелочные приписки, что вдова получает что-то лишь пожизненно. И тогда остальные ждут не дождутся, когда она умрёт.

– Но твои дети не такие.

– Надеюсь нет, Джеки, но завещание – это закон. Если ты умрёшь раньше, я укажу, чтобы Холл продали после моей смерти, а деньги поделили между моими наследниками.

– Надеюсь, я раньше, – Жаклин взглянула на него.

– Что, ты раньше, дорогая?

– Умру раньше. Только поэтому меня огорчает то, что ты старше, ведь почти наверняка ты умрёшь раньше. И я останусь вдовой, может быть на годы. Это невыносимо, я не могу представить и дня без тебя.

– Хватит о завещаниях, могилах, эпитафиях.

Джордж поцеловал её, и они заговорили о собрании приходского совета, о сборах денег на новый сельский зал, и Жаклин позабыла о разговоре и о пожеланиях.

Они не сбылись, хотя вдовой она оставалась всего пятнадцать минут.







12

Храм Богоявления в Нанчестере расположен на Норт-Хилл, чуть повыше скотного базара. Поэтому нет нужды ехать из Гривинга через город, и Джоан Смит добирается туда за двадцать минут. Юнис понравились воскресные собрания. Листки с текстами гимнов имеются, но, как и в англиканской церкви, легко делать вид, будто знаешь богослужение наизусть (глядят в молитвенник лишь полные невежды), просто открывая рот синхронно со всеми, прикрываясь молитвенно сложенными руками. Кроме того, Юнис хватало памяти прослушать гимн лишь однажды, чтобы запомнить навсегда, так что скоро она вместе со всеми пела своим сильным контральто:

Золото – свет Господа над нами,
Ладаном его любовь нас овевает.
Мирра – средство, дарованное свыше,
Святая Его сила нас исцеляет.

Элрой Кэмпс – это всё же не Герберт или Кибл. [Учитывая религиозную тематику поэзии, вероятно это Герберт, Джордж (1593-1633) и Кибл, Джон (1792-1866)]

После пения гимнов, а порой и сюрприза в виде исповеди – ничем не хуже телешоу – братия пила чай с печеньем и смотрела фильмы о страданиях своих темнокожих и цветных собратьев по вере в неких дальних странах (так сказать, «в краю неверных»), или о чтении «Послания от Балтазара» умирающим от голода, уже совсем ослабевшим и потому покорным слушателям. И по-дружески сплетничали, главным образом о суетных мирянах, не ведающих истины, но с набожным видом несущих чушь, перекладывая бремя осуждения на Бога. А их братия чтит завет «Придите ко Мне все труждающиеся и обременённые, и Я успокою вас».

В целом это был – и есть – жизнерадостный народ. Смеясь каялись в грехах сами и внимали исповедям новообращённых. И говорили о Боге так, словно Он был крутым директором школы, которому льстит, если старшеклассники запросто зовут Его по имени. Их гимны сродни поп-музыке, а трактаты – комиксам. И не так глупа их идея избранных мудрецов, которые следуют за звездой. Сдвинутые на Христе юнцы могли бы подхватить культ Кэмпса, если бы не два неодолимых барьера для тех, кто младше сорока – и для большинства старше сорока тоже, если уж на то пошло. Одно, это полный запрет на секс, жената пара, или нет – без разницы; другая – крайняя мстительность к неверным – то есть всем не-адептам Богоявления, причём мстить дозволялось не только Богу, но любому члену секты, избранному Им своим орудием. На деле братия конечно не рвалась дубасить соседей-еретиков, но кажется, если они кого-то побьют, их скорее похвалят, чем осудят. В конце концов, если Бог для них директор школы, то они его префекты.

Юнис мало что почерпнула из этой доктрины, которая скорее подразумевалась, чем декларировалась. Она наслаждалась социальной жизнью, пожалуй впервые узнав, что это такое. Собратья были её ровесниками или постарше, к ней не приставали с вопросами, не вмешивались в её жизнь и не заставляли что-то прочесть. Они по-дружески поили её чаем с печеньем и фруктовыми пирогами, очевидно привечая её как будущую новообращённую. Но Юнис не собиралась этого делать, всё по тем же причинам. Её не исповедь останавливала, она могла покаяться лишь в обычных грешных мыслях и амбициях, но ведь на этом пути ей придётся ходить по домам. А она уже знала по поездкам с Джоан, что для этого требуется. Читать. Разъяснять слушателям нюансы «Следуй за моей звездой», искать подходящие места в Библии, спорить, обращаясь к текстам.

– Я думаю об этом, – под давлением Джоан ответила она в обычной для неё неспешной манере. – Это серьёзный шаг.

– Сделав шаг в Вифлеем, ты не пожалеешь, Юн. Однажды, словно вор во тьме ночной, Сын Человеческий остался неузнанным, потому что неразумная дева не запаслась маслом. Помни об этом, Юн.

Этот диалог состоялся как-то раз в сырой полдень, когда Юнис пришла к ней в магазин выпить чаю и поболтать, ну и пополнить недельный запас шоколада, ставшего вновь важной частью её рациона. Когда они вдвоём выходили из магазина, из дверей дома миссис Кейрн показалась Жаклин, приходившая по делам Женского института. Они не заметили её, но Жаклин видела обеих и успела понять, что это не простой знак вежливости, когда продавщица провожает покупательницу, хотя Джоан сделала лишь несколько шагов по газону. С обычным визгливым смехом она дружески шлёпнула Юнис по руке, как бы шутливо укоряя в чем-то подругу. И Юнис пошла по направлению к Холлу, дважды обернувшись, чтобы помахать Джоан, и та задорно отвечала ей тем же.

Жаклин завела машину и догнала Юнис за мостом.

– Не знала, что вы дружны с миссис Смит, – сказала она, когда Юнис не слишком охотно села рядом с ней.

– Я с ней встречаюсь, – сказала Юнис.

На это ответить было нечего. Жаклин смутно чувствовала, что диктовать своей домохозяйке, с кем дружить, она не вправе. Не то сейчас время. Хотя после обеда Юнис и не считалась на работе, но они уже по возвращении из отпуска перестали соблюдать изначально установленный режим работы. Она уходила, когда хотела. И почему бы нет? Она не пренебрегала своими обязанностями в Лоуфилд-Холле, совсем напротив. Однако Жаклин, до того момента не видевшая ни одного изъяна в своей домохозяйке и была в ужасе, когда пять месяцев назад Джордж выказал смутное недовольство ею, вдруг почувствовала себя не в своей тарелке. Сидящая рядом Юнис ела шоколад. Вполне опрятно, не чавкая, но не странно ли сидящей рядом молча жевать что-то, ничего не предлагая ей? Жаклин не стала бы есть шоколад, нигде и никогда, но тем не менее... И потом, запанибратски общаться с миссис Смит, словно они близкие подруги? Смутное опасение, что узнавший об этом Джордж сделает даже более категоричные выводы, удержало её от желания рассказать ему об этом.

Вместо этого, с типично женской парадоксальностью, вечером она особо пылко нахваливала Юнис за превосходно отполированное серебро.



Тем временем в Голвиче Мелинда Кавердейл, умно это или глупо, лишилась девственности с Джонатаном Декстером. Случилось это, когда они выпили бутылку вина в его комнате, и Мелинда опоздала на последний автобус. Конечно, вино и автобус не были случайностью. В душе они думали об этом весь вечер, а наутро сочли подходящим оправданием для Мелинды. Она впрочем не нуждалась в сочувствии, и была счастлива видеть Джонатана каждый день, проводя почти все ночи в его комнате. Учебник англо-саксонского Генри Свита и история английского языка Альберта Бо за две недели вспоминались лишь изредка, а что касается Гёте, примеры «Избирательного сродства» Джонатан мог найти здесь повсюду.

Жаклин в Лоуфилд-Холле заготовила четыре Рождественских пудинга, один из которых отошлют Казуэллам, решившим не ехать с двумя малышами в Гривинг на праздники. Она гадала, что ей купить Джорджу, у которого есть всё – как и у неё тоже. Юнис наблюдала, как она замораживает Рождественский пирог, Жаклин ожидала каких-то мыслей или сантиментов с её стороны, когда гипсовые Санта-Клаус, малиновки и ветки остролиста прикреплялись к сахарной глазури, но Юнис сказала только, что надеется, торт достаточно велик, и то лишь после того, как поинтересовались её мнением.

Разочарование с Индией убило интерес Джайлза к восточным религиям. В любом случае, это не вязалось с его планами на будущее с Мелиндой. Он воображал их жизнь в одной квартире, двух набожных католиков, невыносимо страдающих ради сохранения своего целомудрия. Возможно, он станет священником, а если Мелинда уйдёт в монастырь, они могли бы – к примеру дважды в год – по особому позволению встречаться, скромно одетые, в каком-нибудь тихом кафе, не решаясь взяться за руки.

Либо, подобно Ланселоту и Гиневре, впрочем, без предшествующих удовольствий, долго глядеть друг на друга через соборный неф, после чего расстаться, не сказав ни слова. Эта фантазия даже ему казалась малость чересчур. Перед принятием сана надо стать католиком, и он искал в окрестностях Стэнтвича какого-то наставника. Латынь и греческий тоже могли пригодиться, так что Вергилий и Софокл удостоились некоторого внимания. Он приколол к стене цитату из Честертона насчёт того, что «стоит только дёрнуть за верёвочку» [«Я изловил его – вора – с помощью скрытого крючка и невидимой лесы, которая достаточно длинна, чтобы он мог зайти на край света, но которая всё равно притянет его назад, стоит только дёрнуть за верёвочку». – Цитата из сборника Г.К. Честертона «Неведение отца Брауна» (The Innocence of Father Brown) (1911)], и принялся за Ньюмана.

Зима обнажила леса и изгороди, и горластые чайки следовали за плугом Мидоуза. Волшебное сиянье Саффолка поблёкло, туманы светились опалом, небо в отдалении от солнца отливало зелёным, оттеняя жёлтым полосы облаков.

И стынет кровь, грязь под ногами,
Глазастый сыч кричит ночами.
[«Зима»,  Шекспир, Уильям:
...When Blood is nipped and ways be foul,
Then nightly sings the staring owl...]

Дым сельских труб стремится вверх, украшая каждый коттедж длинным серым плюмажем.



– Где ты будешь в день появления на свет Господа нашего? – спросила Джоан, словно приглашая подружку на день рождения.

– Что, извини? – спросила Юнис.

– В Рождество.

– Остаюсь в Лоуфилд-Холле. У них будут гости.

– Это позор, день рождения Господа отмечать с кучкой грешников. Один другого хуже. Миссис Хиггс, которая ездит на велосипеде, говорила Норму, что Джайлз якшается с католическими попами. Господь Бог не одобрит, если ты от таких нахватаешься.

– Он ещё почти мальчишка, – сказала Юнис.

– Но не его развратный отчим. Явился сюда обвинять Норма в том, что он вскрывает его почту! И далеко ли зайдут неверные в преследовании избранных? Может придёшь к нам? У нас конечно без шумного веселья, мы просто мило побеседуем, встретим праздник среди добрых друзей.

Юнис обещала прийти. Они пили чай в убогой гостиной Джоан, когда пришёл третий добрый друг в образе Нормана Смита, жаждавшего получить свой ужин. Вместо ужина, Джоан решила скормить мужу очередную серию своей исповеди, которая наводила на мысль о других подобного рода – ей так казалось – обидах.

– Ты сама чистота, Юн, откуда тебе знать, каково мне было жертвовать своим телом, этим храмом Господним, отдаваясь подонкам в Шеппердс-Буш. Скрывать, что тебе мерзко исполнять их требования, любые отвратительные желания, которые я не в силах поведать женщине – даже ради звонкой монеты, которую не способен заработать мой муж.

И Норман вдруг осмелел. Он не зря выпил пару порций виски в «Синем Кабане». Шагнув к Джоан, он ударил её по лицу. Хрупкое её тельце покатилось со стула, издавая булькающие звуки.

Юнис внушительно поднялась с места. Она подошла к Норману, и схватила его за горло. Сжав в одной руке дряблую кожу его шеи, словно тряпку, другую она увесисто опустила ему на плечо.

– Ты её больше не тронешь.

– А что, я должен всё это слушать?

– Если не хочешь, чтобы я вытрясла из тебя душу.

Юнис подтвердила угрозу делом. Её восхитило происходящее, удивительно, что раньше с ней подобного не было. Норман сжался, содрогаясь от тряски, выкатив глаза и открыв рот.

Вера Джоан в своего телохранителя оправдалась. Она села, театрально возгласив:

– С Божьей помощью ты спасла мне жизнь.

– Полное дерьмо, – бросил Норман. Он умудрился вырваться и стоял, потирая горло. – Меня от вас тошнит. Пара старых ведьм.

Взобравшись на стул, Джоан изучала повреждения. Результат: спущенная петля на чулке, и то, что превратится в отменный синяк вокруг глаза. Так что Норман не особо преуспел, он ни на что не годен. Он слабак, и слишком затюканный. Падая, она не стукнулась головой, но что-то случилось с ней после падения и мужской оплеухи. Эффект был скорее психическим, чем физическим – сработало что-то гормональное, связанное с менопаузой? В любом случае, Джоан изменилась. Конечно, не сразу, в тот вечер разве что злее горели её глаза, и визгливее звучал голос. Но с этого всё началось. Она была на краю безумия, задержавшись в неустойчивом положении на пару месяцев, пока скороспелый фанатизм не скинул её в бездну.







13

– Давай пройдём через главный вход, – сказала Юнис, возвращаясь с собрания богоявленцев. Она чувствовала, что Джоан нежелательный гость в Лоуфилд-Холле, хотя Джоан ещё при первой встрече уверяла, что Кавердейлы совсем не против показать ей дом, здесь в посёлке «все друзья». Она не слышала от Джорджа или Жаклин ни намёка насчёт их почты, но каким-то образом благодаря своей необычной, не всегда очевидной интуиции, она это знала. Как и то, что, если к ней придут местная велогонщица миссис Хиггс, или жена Джима Мидоуза, эти особы будут благосклонно встречены любым из Кавердейлов.

Джоан не думала оставаться здесь надолго, собираясь лишь измерить кое-что для тайного плана Юнис насчёт Рождественских подарков. Они были почти наверху, когда из своей спальни вышел Джайлз.

– Мне кажется, он малость того, – сказала Джоан в комнате Юнис, стряхнув с себя белое пальтишко. – Слегка дегенерат, если знаешь, о чём речь.

– Он ничего не скажет, – заверила её Юнис.

Но в этом она ошибалась.

Джайлз не сказал бы ни слова, если бы его не спросили. Обычное для него дело. Он спустился вниз за словарём, который вроде бы оставил в кабинете. Здесь была только его мать, шёл концерт камерной музыки по телевизору. Джордж вышел на полчаса, обсудить с бригадиром планы противодействия строительству ещё четырёх домов на участке около моста.

Жаклин взглянула на него и улыбнулась.

– Это ты, дорогой, – сказала она.

– М-м, – сказал Джайлз, – обнаружив под кучей воскресных газет свой «Лидделл-энд-Скотт».

– Я слышала шаги на лестнице, думала, что вернулась мисс Парчман.

В голове Джайлза подспудно существовала мысль, что надо бы хоть раз в день сказать целое предложение своей матери. На самом деле он её очень любил. Поэтому он стоял, прыщавый близорукий юный профессор с лохматой головой и тяжеленным фолиантом в руках.

– Да, верно, – как обычно рассеянно сказал он. – С пожилой дамой из магазина.

– Какой пожилой? Кого ты имеешь в виду, Джайлз?

Джайлз не знал местных жителей по именам. Он бывал там лишь по необходимости.

– Ту чокнутую с жёлтыми волосами, – уточнил он.

– Миссис Смит?

Джайлз кивнул, и глядя в словарь, пошёл к двери, бормоча что-то вроде «анафема», как показалось Жаклин. Она не сдержалась, забыв на время значительность сказанного им.

– Ах, Джайлз, дорогой, нельзя называть людей чокнутыми. Одну минуту, Джайлз, пожалуйста. Ты мог бы иногда посидеть с нами вечером? У тебя не так много домашних заданий, ты их и с закрытыми глазами сделаешь. Ты становишься отшельником, и кончишь как тот чудак, что вещал на столпе!

Он снова кивнул. Предупреждения, просьбы и лесть он не воспринимал. Однако задумался, ковыряя свой прыщ.

– Симеон-столпник, – наконец произнёс он, и неторопливо вышел, оставив дверь открытой настежь.

Жаклин раздражённо захлопнула её. Концерт закончился, а она сидела, думая о том, что конечно любит своего сына, гордится его успехами в учёбе, возлагая него большие надежды – но было бы лучше, если бы он больше походил на детей Джорджа. Но поскольку с самим Джайлзом ничего не поделаешь, и конечно со временем он станет таким, как все, она вернулась к сказанному им. Джоан Смит. Не успела она обдумать это, как вошёл Джордж.

– Итак, мы вставим им палки в колёса. Либо эта местность входит в зону охраны природы, либо нет. Если дело дойдёт до общественных слушаний, нужно собраться всем вместе для консультаций. Ты говоришь, приходской совет решительно против?

– Да, – сказала Жаклин. – Джордж, миссис Смит из магазина здесь наверху. Она пришла с мисс Парчман.

– Кажется, я видел фургон Смитов на дороге. Это никуда не годится.

– Дорогой, я не хочу её здесь видеть. Знаю, это глупо, но это ужасно, что она здесь. Она распускает слухи, что Джеймс меня бросил, что он алкоголик, всячески поносит тебя, и всё такое. И я знаю, она вскрывала последнее письмо от Одри.

– Это совсем не глупо. Эта женщина опасна. Ты ей что-нибудь сказала?

– Я не видела её, Джайлз их встретил.

Джордж распахнул дверь. И вовремя. Юнис и Джоан в темноте украдкой спускались по лестнице. Он включил свет и пошёл по коридору им наперерез.

– Добрый вечер, миссис Смит.

Юнис смешалась, Джоан нисколько.

– О, приветствую, мистер Кавердейл. Давно не виделись. Ужасно холодно, правда? Но чего ещё ждать в это время года.

Джордж широко распахнул перед ней входную дверь.

– Спокойной ночи, – коротко сказал он.

– Чао, пока! – хихикая, словно школьница, застуканная за пределами школы, Джоан вылетела вон.

Он задумчиво закрыл дверь. Когда он повернулся, Юнис уже исчезла. Но утром, перед завтраком, он прошёл к ней на кухню. На этот раз никаких чудес с его рубашкой не делалось, она жарила тосты. Он привык считать её стеснительной, и все её странности относить на этот счёт, но сейчас почувствовал окружающую её гнетущую атмосферу, как это уже было полгода назад. Она обернулась, глядя на него точь-в-точь как та драчливая корова, когда он подошёл слишком близко к её телёнку. Не здороваясь и не сказав ни слова, она знала, зачем он пришёл. Вспышка неприязни к ней охватила его, ему захотелось снова видеть неопрятную кухню с немытыми с вечера кастрюлями, и бестолковую, вечно всё путающую мигрантку-работницу.

– Боюсь, я должен сказать вам неприятные вещи, мисс Парчман, поэтому буду краток. Мы с женой не хотим вмешиваться в вашу личную жизнь, вы вправе выбирать себе друзей. Но прошу вас понять, что видеть миссис Смит в своём доме мы не желаем.

Сказано было слишком высокопарно, но как ещё выражаться в подобных обстоятельствах?

– От неё нет никакого вреда, – сказала Юнис, и что-то помешало ей добавить обращение – сэр.

Она больше никогда не станет звать его сэром, а Жаклин мадам.

– Об этом судить мне. Но вам лучше знать, почему я против неё. Трудно считать безвредной особу, которая распускает зловредные слухи, и к тому же дискредитирует своего мужа в доверенном ему почтовом отделении. На этом всё. Я конечно не могу запретить вам встречаться с ней в её доме, это другое дело. Но чтобы здесь её не было.

Юнис не стала ни расспрашивать, ни оправдываться. Пожав массивными плечами, она отвернулась, доставая из гриля три почерневших тоста.

Джордж тотчас покинул кухню, почти явственно услышав её слова:

– Всё это из-за вас!

В машине он заговорил об этом с Джайлзом, больше ведь не с кем. Он никак не мог выкинуть тот разговор из головы – да и надо же иногда сказать парню хоть пару слов.

– Знаешь, терпеть не могу говорить такое, но в этой женщине действительно есть что-то неприятное. Может не следовало об этом с тобой, но ты же взрослый, должен что-то почувствовать. Не подберу насчёт неё подходящего слова.

– Отталкивающая.

– Прямо в точку!

Джордж так обрадовался подходящему прилагательному и тому, что его так удачно подсказал Джайлз, что отвлёкся от дороги и потому резко дёрнул машину вбок, чтобы не задавить древнего лабрадора мистера Мидоуза, трусившего посереди дороги.

– Смотри, куда идёшь, старый глухой пень, – крикнул он ему, давая выход гневу, смешанному с облегчением. – Да, ты нашёл верное слово. У меня от неё мурашки по спине. Но что нам делать, Джайлз, старина? Терпеть, наверное?

– М-м...

– Я бы сказал, это немного действует мне на нервы. Может, я преувеличиваю. Всё-таки она сняла огромный груз с плеч твоей матери.

Джайлз опять сказал «м-м...», потом открыл портфель и стал бормотать фразы из Овидия. Разочарованный, не имея надежды на получение нового вклада в эту однобокую дискуссию, Джордж оставил его в покое. Но тут крайне неприятная мысль пришла ему в голову. Если бы пять минут назад за рулём была Юнис, он был уверен, она бы не потрудилась объезжать ни пса, ни даже ребёнка в подобной ситуации.



Жаклин оставила в кухне записку с известием, что её целый день не будет дома. Ей не хотелось видеть Юнис, занятую уборкой в «детской» ванной комнате. Теперь она жалела, что Джайлз сказал ей о том, что видел Джоан Смит, что она поспешила рассказать об этом Джорджу. Юнис могла уйти, или угрожать ей уходом. Проехав через посёлок к дому Джеймсон-Керров, и заметив грязные окна, пыль повсюду, огрубевшие руки подруги, Жаклин сказала себе, что должна удержать свою прислугу во чтобы то ни стало, чему периодическое присутствие Джоан Смит не такая уж большая цена.

Увидев проехавшую мимо машину, Джоан надела своё мохнатое пальто.

– Едешь в Холл, я думаю? – сказал Норман. – Удивляюсь, почему ты не живёшь там с этой мисс Франкенштейн.

После того опыта кормить мужа религиозной белибердой Джоан уже не решалась. Он единственный был лишён этого блюда.

– Не смей ни слова говорить против неё! Если бы не она, я бы уже умерла.

Жуя свою резинку, Норман заглянул в почтовую сумку.

– Столько шума из-за лёгкого тычка.

– Если бы не она, – вдруг сострила Джоан, – ты бы не в сумки смотрел, ты бы их шил!

Она вскочила в фургон и рванула за мост. Юнис была на кухне, нагружая стиральную машину бельём, скатертями и рубашками.

– Я видела, она проехала на машине, так что решила заглянуть. Большой был вечером скандал?

– Никакого скандала. – Юнис закрыла дверцу машины и поставила чайник. – Он сказал, чтобы ты сюда не приходила.

Джоан зло раскричалась во весь голос.

– Я так и знала! Ещё задолго до этого знала. Не в первый раз они преследуют слуг Господа нашего, Юн, и не в последний. Она обвела своей тощей рукой кухню, едва не столкнув кувшин с молоком.

– Гляди, что ты для них делаешь! Неужели возделывающий виноградник не достоин хорошей оплаты? Тебе бы платили вдвое, если бы ты не занимала ту убогую комнатку, только он не думает об этом. Он всего лишь домовладелец, а с каких пор сдающий жильё имеет право диктовать, кому с кем дружить? – Она повысила голос почти до визга. – Даже собственная его дочь всем говорит, что он фашист. Даже родня сторонится его. Горе тому, кого презирает Господь!

Безучастная к таким речам, Юнис невозмутимо следила за чайником. Не было в ней ни любви к Джоан, ни особой преданности. Её не волновали какие-то её права. Единственно, что ей было понятно, с прошлого вечера, это их вмешательство в её жизнь. И она сказала в своей тяжеловесной манере:

– Я и не думаю обращать внимание.

Джоан визгливо рассмеялась. Это ей нравилось, она кипела от возбуждения.

– И правильно сделаешь, дорогуша, ты молодец, Юн! Ты заставишь его уступить. Покажешь, что не всякий уйдёт, если он прикажет, или придёт, когда он захочет.

– Я заварю чай, – сказала Юнис. – Погляди, что она написала в той записке, ладно? Я забыла очки наверху.







14

С начала семестра Мелинда лишь дважды побывала дома, но учёба наконец закончилась. Джонатан уехал в Корнуолл с родителями, вернётся после новогодних праздников. Её приглашали поехать с ними, но одной лишь влюблённости было мало, чтобы удержать Мелинду вдали от Лоуфилд-Холла на Рождество. С обещаниями звонить каждый день и часто писать они расстались, и Мелинда села в поезд до Стэнтвича.

И опять Джефф Бейлем перехватил её на Перекрёстке Висельников. Не такое уж это совпадение, он всегда возвращался в это время, закончив развозить клиентам яйца. Но 18 ноября темно уже в пять, окна фургона закрыты, отопление шпарит, а на Мелинде вышитое пальто из афганской шерсти и меховая шапка. Только сапоги те же самые.

– Привет, Мелинда, тебя не узнать. Только не говори, что в Голвиче тебя задержала учёба.

– А что же ещё?

– Новый бойфренд, как я слышал.

– А здесь могут что-нибудь держать при себе, хотя бы ты, например? Лучше расскажи, что новенького.

– Барбара в положении. Так что в июле появится маленький Бейлем. Можешь представить меня папой, а, Мелинда?

– Ты будешь самым лучшим. Я очень рада, Джефф. Не забудь передать мою любовь Барбаре.

– Конечно, не забуду, – сказал Джефф. – Ну что ещё? Моя тётка Нелли упала с велосипеда и сильно повредила ногу, теперь лежит. А ты знаешь, что твой отец выкинул миссис Смит из дома?

– Не может быть!

– Да, так и есть. Он застал её с вашей помощницей крадущимися вниз по лестнице, велел ей больше не появляться у них, и выкинул за дверь. У неё весь бок в синяках, как я слышал.

– Он просто фашист, правда ведь? Но это ужасно.

– Вряд ли ужасно, если она болтает гадости о твоей маме и вскрывает их письма, как говорят. Ну, здесь расстанемся, скажи маме, в понедельник я привезу яйца прямо с утра.

Джефф поехал домой к Барбаре и курам, думая о том, какая же славная эта Мелинда – и какая чудная у неё шапка! – и ещё, что её бойфренду здорово повезло.

– Ты и правда выкинул миссис Смит за дверь так, что у неё весь бок в синяках? – спросила Мелинда, влетая в кабинет, где Джордж, накрыв простынёй ковёр, чистил ружья, потому что в оружейной было слишком холодно.

– Очень милое приветствие отцу, которого ты не видела целый месяц. – Джордж поднялся и поцеловал её. – Хорошо выглядишь. Как твой бойфренд? Что за слухи о моём нападении на миссис Смит?

– Так мне сказал Джефф Бейлем.

– Полная чушь. Я её не трогал. Дурного слова не сказал, лишь пожелал спокойной ночи. Пора уже не верить сельским сплетням, Мелинда.

Мелинда швырнула свою шапку в кресло.

– Но ты запретил ей приходить сюда, папа?

– Конечно запретил.

– Бедняжка мисс Парчман! Ты что, феодал, чтобы приказывать, с кем ей дружить? Мы переживали, что она никуда не ходит, но когда у неё появилась подруга, её запрещают приглашать домой. Это просто позор.

– Мелинда... – начал было Джордж.

– Я буду с ней очень милой. Очень доброй и заботливой. Невыносимо знать, что у неё нет ни одной подруги.

– Я против именно той её замужней подруги, – ехидно сказал Джордж и засмеялся, когда Мелинда выскочила за дверь.

И с того вечера поведение Мелинды повлекло семью к гибели, к тому, что закончилось смертью её самой, отца, мачехи и сводного брата. Причина в том, что она была влюблена. Суть в том, что влюблённый любит весь мир, но не наоборот. Любовь требовала от Мелинды осчастливить всех, а трагедия в том, что её объектом стала Юнис Парчман.

После ужина она выскочила из-за стола и, к изумлению Жаклин, стала помогать Юнис убирать со стола. К удивлению и недовольству Юнис тоже. Она хотела побыстрей помыть посуду, чтобы успеть к восьми, к началу сериала о полиции Лос-Анджелеса, а теперь тут мешается эта рослая сумасбродка, складывая бокалы для воды вместе с жирными тарелками. Но ей лучше промолчать, может тогда эта девица поймёт намёк и уйдёт.

Деликатность и тактичность отчасти смягчали экстравертную натуру Мелинды, и она чувствовала, что ради отца не стоит упоминать события прошлого воскресенья. Так что она заговорила о другом. Но лишь одна тема была бы ещё хуже, чем та, которую она выбрала.

– Ваше имя Юнис, не правда ли, мисс Парчман?

– Да, – сказала Юнис.

– Это библейское имя, но вы это конечно знаете. А вообще-то мне кажется, оно греческое. Юнисей или Юникей. Надо спросить у Джайлза. Я не учила греческий в школе.

Тарелка громко звякнула в посудомойке. Мелинда, имевшая привычку бить посуду, не обратила внимания. Она сидела на столе.

– Надо бы глянуть. Послание к Тимофею, как мне кажется. Ну конечно, Юниси, мать Тимоти!

– Вы сидите на посудном полотенце, – сказала Юнис.

– Ой, простите. Надо взглянуть, но думаю, там должно быть о его матери Юнис и бабушке Лоис. Вашу мать наверное звали не Лоис?

– Эдит.

– Это имя англо-саксонское. Имена зачаровывают, правда? Я люблю своё. Думаю, родители хорошо выбрали нам имена: Питер, Пола и Мелинда. Питер приедет на той неделе, он вам понравится. Если бы у вас был сын, вы бы назвали его Тимоти?

– Я не знаю, – сказала Юнис, удивляясь, зачем эти расспросы. Это Джордж Кавердейл её прислал? Может, над ней издеваются? Если нет, почему эта рослая пацанка всё время скалит зубы и смеётся? Она всё протёрла тряпкой, слила воду из раковины.

– А вам какое имя больше всего нравится?
 
Юнис об этом никогда не думала. Она знала имена родственников, немногочисленных знакомых, некоторые слышала по телевизору. И она остановилась на имени героя, чьи подвиги она прозевает, если не поторопится.

– Стив, – сказала она, и, повесив полотенце, вышла из кухни. Интеллектуальное перенапряжение оставило её совсем без сил.

Мелинда не была разочарована. Бедняжка Парчман расстроена историей с Джоан Смит, но это пройдёт. Начало положено, и можно не сомневаться, что к концу этих каникул между ними установятся вполне дружеские отношения.

– «Ю-ни-кей»,– был ответ Джайлза на её вопрос, а потом она услышала:

– Как-то раз один мужик, крепко перебрав в компании, часа в три утра потопал домой, и очутился перед входом в многоквартирный дом. Он посмотрел на фамилии у дверных звонков, и вдруг видит – С.В. Павел. Он позвонил, вышел сонный сердитый дядька в пижаме, он у него спрашивает: «Скажите, а вы получаете ответы на ваши письма?»

Джайлз засмеялся собственной шутке, но потом вдруг сник. Может, зря он стал шутить, если собрался начать тот самый, особый разговор.

 – Ты псих, Сводный, – сказала Мелинда. Она не понимала, так и не поймёт, что была единственным человеком, которому её сводный брат сказал больше одного предложения подряд. Её мысли занимала Юнис, к которой она пришла на другой день, вооружившись Библией и запасом подходящих имён. Она дала ей журналы, вечерние газеты, которые Джордж привёз домой, и услужливо ринулась наверх за её очками, которые Юнис якобы не взяла с собой.
 
Юнис едва сдерживала раздражение. Будто мало того, что Мелинда и Джайлз вечно торчат дома, поэтому Джоан Смит не может прийти к ней в гости. Вдобавок и Мелинда почти всегда на кухне, бегает за ней, как собачка, пожаловалась она Джоан. Чего она не сказала Джоан, так это того, что теперь постоянно как на иголках, ожидая, что ей сунут под нос очередную книжку или бумажку.
 
– Ну ты понимаешь, Юн, что это значит, правда? Им стыдно за своё гнусное поведение, и они подсылают эту девицу умасливать тебя.

– Я не знаю, – сказала Юнис. – Она действует мне на нервы.

Нервы у неё были на пределе, можно сказать, как никогда раньше. Но что ей делать с этой непробиваемой девицей. Пару раз, когда Мелинда начинала свои разглагольствования о библейских именах, Рождестве или семейных преданиях, она думала: а что будет, если взять кухонный нож подлиннее, и... Нет, конечно Юнис – это Юнис, её не занимало, что предпримут Кавердейлы, и что станется с ней самой, она думала только о сиюминутных последствиях – как слова застынут в её горле, и хлынет кровь, заливая эту белую шею.



Двадцать третьего приехали Питер и Одри Кавердейлы.

Питер был высоким приятным мужчиной, внешне скорее в мать, чем в отца. Ему исполнилось тридцать один. У них с женой не было детей, возможно, не хотели иметь, ведь Одри делала карьеру, работая главным библиотекарем в университете, где муж читал лекции по политической экономии. Всегда со вкусом одетая элегантная интеллектуалка, на четыре года старше мужа, и всего на семь лет младше Жаклин. Больше всех Одри любила Жаклин. До того, как выучиться на библиотекаря, она посещала Королевскую академию музыки, где Жаклин училась перед первым замужеством. Обе обожали оперу времён Моцарта и раньше, читали одни и те же книги, любили приодеться и поговорить о моде. Они часто переписывались – именно письма Одри регулярно вскрывала Джоан Смит.

Не прошло и десяти минут их пребывания в доме, как Мелинда потащила их на кухню, чтобы познакомить с Юнис.

– Она член семьи. Это дикий фашизм, считать её частью кухонного инвентаря.

Юнис пожала им руки.

– Вы куда-нибудь едете на Рождество, мисс Парчман? – спросила Одри, гордясь тем, что имела подходящий запас слов для людей любого ранга.

– Нет, – сказала Юнис.

– Как жаль! Я не о нас, конечно же. Мы в таком случае только выигрываем. Но каждый должен проводить Рождество в своей семье.

Юнис повернулась к ним спиной и достала чашки.

– Где вы откопали эту мегеру? – позднее Одри говорила Жаклин. – Дорогая, у меня от неё мурашки по коже. Это не человек.

Жаклин покраснела, словно обидели её лично.

– Ты говоришь, как Джордж. Служанка мне нужна не как подруга, по мне, пусть остаётся такой, какая есть, просто полезной и ненавязчивой. Поверь, она отлично знает своё дело.

– Удавы тоже, – заметила Одри.

Но наконец наступило Рождество.

Джордж и Мелинда украсили Лоуфилд-Холл остролистом, с канделябра в гостиной свисали ветви омелы, подаренной мистером Мидоузом, на дубах которого она росла. Более ста открыток получили Кавердейлы; Мелинда нанизала их на нити и развесила, составляя из них затейливые узоры. Джайлз получил лишь две адресованные ему лично открытки, от отца и от дяди, обе настолько отвратительные, что он не стал выставлять их на пробковой стене. Там уже была цитата месяца, гласившая: Любовь к себе – это начало романа, который длится всю жизнь. [Уайлд, Оскар: «To love oneself is the beginning of a lifelong romance!»] Пятнадцать лет подряд Мелинда делала всё те же красные, изумрудные, сине-жёлтые бумажные цепи. Жаклин думала о них то же самое, что её сын о своих открытках, но ни в коем случае не произнесла бы этого вслух.

В знаменательный день гостиная выглядела необыкновенно празднично. Мужчины в костюмах, женщины в платьях до пола. Жаклин в кремовом бархатном, Мелинда в сшитом в двадцатых годах синем крепдешиновом, украшенном купленными в магазине Оксфам бусинками. Они распечатали подарки, засыпав ковёр мишурой и цветной бумагой. Пока Жаклин разворачивала подарок Джорджа – золотой браслет, Джайлз взирал на шеститомник «Истории упадка и крушения Римской империи» Гиббсона почти с энтузиазмом, Мелинда открыла пакет с подарком своего отца.

Это был магнитофон.







15

Все выпили шампанского, даже Джайлз. С мрачной покорностью выполняя волю матери, он спустился вниз и уныло торчал там весь день. На другой день, когда у них были гости, всё было ещё хуже. В этом Мелинда была с ним заодно – ох уж все эти кейрны, ройстоны и им подобные – и просидела рядом с ним на полу, все её разговоры о замечательном её парне Джонатане. Джайлз был не особо огорчён этим фактом. Байрон тоже ничего не имел против существования полковника Ли. Рождество можно пережить, если Мелинда и впредь будет делиться с ним подобными секретами. Ему мнилось, что все с благоговейным ужасом взирают на необычайную близость между ними.

Впрочем, Жаклин ничего не замечала, кроме редкого факта присутствия здесь сына, размышляя над отсутствием другого обитателя дома.

– Мне кажется, – решилась она, – мы должны пригласить мисс Парчман пообедать с нами.

Раздался дружный стон, Мелинду однако исключая.

– Женский вариант Банко, [В «Хрониках» Холиншеда Банко – союзник Макбета в убийстве Дункана. Шекспир предположительно изменил роль персонажа с тем, чтобы угодить королю Якову, который считал себя потомком Банко] – сказала Одри, а её муж заметил, что Рождество вообще-то для веселья.

– А также для мира и согласия, – продолжил фразу Джордж. – Как вы знаете, у нас с этой женщиной я не нахожу ничего общего, но Рождество есть Рождество, и не очень приятно думать, что она где-то там обедает в одиночестве.

– Я рада, дорогой, что ты со мной согласен. Схожу пригласить её, потом поставлю ещё один прибор.

Но Юнис в доме не было. Она приготовила овощи, убралась на кухне и ушла в магазин в посёлок. Где, безо всяких растительных украшений и цветных гирлянд, они с Джоан и мрачным Норманом ели жареных цыплят, консервированный картофель и мороженый горошек, а под конец магазинный рождественский пудинг. Юнис всё понравилось, но хорошо бы ещё колбасы. Вообще-то Джоан колбасу пожарила, но забыла её достать, так что неделю спустя Норман, озадаченный специфичным запахом, обнаружил её гниющей в жаровне. Они пили воду, затем крепкий чай. Норман купил себе пива, но Джоан выкинула его в помойку как раз перед приходом мусорщика. Она была в восторге от связанного ей Юнис лососёвого цвета свитера, и мигом надела его, с преувеличенными восторгами вертясь перед захватанным руками зеркалом. Юнис получила большую коробку шоколада, и фруктовый пирог из магазинных запасов.

– Ты придёшь к нам завтра, а, дорогуша? – спросила Джоан.

Вот так вышло, что и второй праздничный день Юнис провела у Смитов, предоставив Жаклин самой справляться с угощением для тридцати гостей, приглашённых на этот вечер. Для Жаклин итог был странно двойственным. Словно она вернулась в прежнее время, когда всё бремя хозяйства было на её плечах, и в отсутствие Юнис домохозяйка казалась намного желанней, чем когда была здесь. Понятно, что будет, если Юнис уйдёт насовсем. И тем не менее, она впервые видела эту женщину глазами Джорджа, Питера или Одри – грубой неотёсанной нахалкой, которая приходит и уходит, когда ей вздумается, считая Кавердейлов настолько зависимыми от неё, что может вертеть ими как хочет.



После Нового года Питер и Одри вернулись домой. Они приглашали Мелинду провести последнюю неделю каникул с ими, но она отказалась. Словно не в себе, она с каждым днём казалось хандрила всё больше. И уныло бродила по дому, отвергая все приглашения друзей из посёлка. Джордж и Жаклин решили, что она скучает по Джонатану, и тактично не задавали вопросов.
 
За что Мелинда была им глубоко благодарна. Если то, чего она боялась, правда – а теперь это наверняка так – в своё время они об этом узнают. Может так случится, что всё будет позади, а Джордж даже ничего не заподозрит. Дети понимают родителей так же плохо, как родители детей. У неё было счастливое детство, доброжелательный любящий отец, но её расположение к нему было испорчено отношением её друзей к их родителям: предки нетерпимы, они ханжи и моралисты. Значит и её тоже, а собственный опыт поколебать юношеские аксиомы был не в силах. Она догадывалась, что она любимое дитя Джорджа. Тем хуже. Тем горше будет его разочарование и отрезвление, если он узнает, тогда его чрезмерная любовь обернётся отвращением. Она представила себе, с каким суровым неприятием он встретит такую новость о младшей дочери, своей малышке. Бедная Мелинда. Она была бы изумлена, узнав, что отец давно догадывался о природе отношений между ней и Джонатаном, и пусть он сожалел об этом, но стоически принимал такое положение вещей, пока мог верить, что между ними царит любовь и доверие.

Конечно, были долгие ежедневные разговоры с Джонатаном по телефону – Джорджу предстоит узреть ужасающий счёт – хотя пока она ему о главном ни слова. Но теперь, 4 января, она должна ему сказать. Что не так ужасно, как признаваться отцу, но тем не менее страшно. Её представление о такого рода признаниях почерпнуто из романов, журналов и бабских сплетен. Узнав об этом, мужчина теряет к тебе интерес, бросает тебя, он ничего не хочет знать. В лучшем случае, пожав плечами считает, что это не его дело, не его вина. Но сказать придётся. Она больше не в силах нести эту тайну одна, особенно после неудержимого приступа рвоты этим утром.

Выждав, пока Джордж уехал на работу, а Жаклин и Джайлз в Колчестер на другой машине, Жаклин под впечатлением, что, пока она будет ходить по магазинам, её сын встретится с другом – наконец-то у него есть друг! На деле он собирался выслушать наставления отца Мэдигана. Юнис наверху заправляла постели. В Лоуфилд-Холле было три аппарата, первый стоял в кабинете, от него провода вели ко второму в холл, затем в спальню к третьему, рядом с кроватью Жаклин. Мелинда прошла в кабинет, но не успела она собраться с духом и набрать номер, как раздался звонок. Это был Джонатан.

– Погоди минуту, Джо, – сказала она, – я закрою дверь.

И в эту минуту, пока Джонатан, положив на стол трубку, зажигал сигарету, а Мелинда закрывала дверь в комнату, Юнис подняла трубку в спальне Жаклин. Она не думала подслушивать, слишком равнодушная к делам Мелинды, слишком утомлённая её вниманием к себе. Она подняла трубку, чтобы не мешала стирать с аппарата пыль. Однако, услышав первые слова Мелинды, она решила, что это стоит послушать.

– Ох, Джон, это кошмар! Скажу сразу, хотя ужасно боюсь говорить тебе. Я беременна. Я точно знаю. Сегодня меня вырвало, и уже две недели задержка. Я страшно боюсь, что папа и Джеки узнают. Отец очень расстроится, он меня возненавидит, что мне делать?

Она почти разрыдалась. С трудом сдерживая готовые пролиться слёзы, ждала зловещей тишины.

– Ну что, у тебя две возможности, Мел, – сказал Джонатан вполне спокойно.

– Правда? Скажи, какие. Я не могу думать, лучше сбежать и умереть.

– Не раскисай, дорогая. Можно сделать аборт, если хочешь...

– Тогда они точно узнают. Вдруг не получится в бесплатной больнице, тогда нужны будут деньги, и если спросят о близких родственниках...

У Мелинды начиналась истерика, обычное дело для женщин в её ситуации, панически напуганных переменами в теле. Юнис поморщилась. Хватит с неё этих воплей вокруг чепухи. Может подсознательно ревность и горькая зависть заставили её положить трубку. Положить рядом, а не на место – этого не стоит делать, пока разговор не окончен. Она ушла вытирать пыль с туалетного столика, пропустив дальнейший разговор.

– Я против аборта, – сказал Джонатан. – Возьми себя в руки, Мел, и успокойся. Слушай, я всё равно хочу жениться на тебе. Лучше бы прежде мы закончили учёбу, устроились на работу, и всё такое. Но теперь это неважно. Давай поженимся как можно скорее.

– Ах, Джон, любовь моя, в самом деле? Мне придётся сказать им, хотя нам обоим больше восемнадцати, но Джон...

– Никаких но. Мы поженимся, у нас будет ребёнок, и это прекрасно. Приезжай в Голвич завтра, а не через неделю, я уже буду там, ты сможешь пожить со мной, и мы всё обсудим. Хорошо?

Это было слишком хорошо, и зарёванная Мелинда теперь сияла от радости. Она приедет к нему завтра, А Джорджу скажет, что едет погостить к подруге в Лоустофт. Ужасно, что она соврёт, но пока ему лучше не знать, надо подождать до оглашения, или пока они не получат лицензию. Ну и так далее. Её не тошнило пятого января. И вот, ещё не начав укладывать вещи, она получила доказательства, что все подозрения были напрасны, что её состояние было следствием паники – оказывается, всё в порядке. Но она всё равно уехала, взяв такси до квартиры Джонатана, ей не терпелось сказать ему, что она вовсе не беременна.



Став обладательницей чужой тайны, Юнис вспомнила прежние дни шантажа, преследования гомосексуалистов, и конечно Анни Коул. Джоан Смит будет в восторге от такого секрета, она всегда злилась на то, что Юнис не делилась с ней тайнами личной жизни Кавердейлов. Но и этого она ей не скажет. Когда знает третий, это уже не секрет, особенно если это Джоан Смит, которая мигом всё разболтает своим покупателям, даже если их всего остались единицы. Нет, пусть пока всё остаётся в тайне, ведь заранее не знаешь, когда из этого удастся извлечь пользу.

Так что следующим вечером, взобравшись в ожидавший её на Гривинг-Лейн фургон, она ничего Джоан не сказала.

– Я вижу, девчонка Кавердейлов вчера вернулась в колледж, – сказала Джоан. – Рановато, правда? Мечтает недельку без помех сожительствовать со своим новым дружком, как я понимаю. Она плохо кончит. Мистер Кавердейл точно вышвырнет родную дочь из дома, если заподозрит её в прелюбодеянии.

– Ну не знаю, – сказала Юнис.

Шестое января, сочельник и Богоявление, величайший день в календаре учеников Элроя Кэмпса. Собрание было невероятным – две откровенных исповеди, одна из них была не хуже исповеди Джоан, и пять гимнов, неожиданно исполненных Джоан во весь голос:

Следуй за моей звездой!
Следуй за моей звездой!
Мудрец всегда пройти свой путь готов.
Сквозь воды, горы и пустыни,
Звезда домой вас поведёт отныне,
Народы, нации и расы всех цветов!

Они ели пироги с тмином и пили чай. Джоан возбуждалась всё больше, и наконец рухнула в припадке. В бесконтрольных судорогах она выкрикивала пророчества, словно внушаемые ей духом, пока две женщины не утихомирили её в соседней комнате. Впрочем, богоявленцев скорее порадовал, чем огорчил этот спектакль.

Расстроилась лишь миссис Элдер Барнстэпл, здравого ума женщина, пришедшая сюда ради своего мужа. Но она решила, что Джоан просто «выпендривается». Никто из присутствующих не догадывался, что Джоан день за днём теряет рассудок, что её связь с реальностью вот-вот готова порваться. Она, как тот пловец, не рассчитавший силы, его пальцы скользят по мокрым камням, и поток безумия вот-вот увлечёт его в свою пучину.

В фургоне она почти весь путь домой молчала, временами её странное, почти животное хихиканье уносилось в чернильную тьму длинных аллей.







16

В разгар зимы, под стоны ледяного ветра, вечера тянутся бесконечно, по верному выражению Евы Бейлем, хотя вряд ли кто-то запомнил её слова. Первый снег лёг в Гривинге белой пылью, растаявшей, и вновь замёрзшей.

На пробковой стене цитата из «Исповеди» блаженного Августина: Поздно полюбил я Тебя, Красота, такая древняя и такая юная, поздно полюбил я Тебя! [«Исповедь» Св. Августина, книга Х – XXVII] Переход в римский католицизм не слишком удовлетворил Джайлза, отец Мэдиган, привычный к простоте и доверию ирландских крестьян Типперари, ожидал от него того же. Он не понимал, что Джайлз знает латынь и греческий лучше него, что он прочёл Фому Аквинского уже в шестнадцать. В Голвиче Мелинда наслаждалась счастьем с Джонатаном. Они по-прежнему хотели пожениться, но не раньше, чем через пятнадцать месяцев, когда она закончит учёбу. А пока, чтобы найти хорошую работу, в промежутках между занятиями любовью и составлением радужных планов ей придётся потрудиться над Чосером и Гауэром.

Бледное холодное солнце порой рисовало низкую арку на блёклом холодном небосводе цвета чистого аквамарина, порой бледной лужицей светилось сквозь серую пелену облаков.



Девятнадцатого января был сорок восьмой день рождения Юнис. Она помнила об этом, но никому не сказала, даже Джоан. Много лет уже никто в этот день не слал ей открыток, не дарил подарков.

Она была одна в доме, когда в одиннадцать зазвонил телефон. Юнис не любила отвечать на звонки, она не привыкла и пугалась. Поколебавшись, ответить или не обращать внимания, она неохотно сняла трубку и сказала «алло».

Звонил Джордж. Фирма «Жестяная тара Кавердейлов» недавно сменила своих пиар-консультантов, и директор новой компании приглашён на ланч с экскурсией по фабрике. Джордж уже подготовил краткую историю фирмы, основанной его дедом – и забыл свои заметки дома.

Он был простужен, говорил хриплым грубым голосом.

– Я прошу вас поискать бумаги на письменном столе в кабинете, мисс Парчман. Не уверен, что они там, но поищите, это такая ровная стопка бумаги, на первом листе надпись заглавными буквами: Предприятие Кавердейлов с 1895 года до наших дней.

Юнис ничего не ответила.

– Буду благодарен, если вы их найдёте. – Джордж оглушительно чихнул. – Прошу прощения. О чем я говорил? Ну да. Водитель уже выехал, прошу вас сложить бумаги в большой конверт и передать ему, когда приедет.

– Хорошо, – беспомощно сказала Юнис.

– Я буду у телефона. Взгляните прямо сейчас, ладно? Когда найдёте, вернитесь сюда и скажите мне.

Стол был завален бумагами, некоторые в стопках, и на всех были какие-то надписи. Поколебавшись, Юнис положила трубку, ничего не сказав Джорджу. Телефон тотчас зазвонил. Она не ответила, поднялась наверх и скрылась в своей комнате. Телефон звонил четыре раза, а потом позвонили в дверь. Юнис не отозвалась и на этот раз. Хотя она не отмечала свой день рождения, но подумала, как некстати, что такое случилось именно в этот, а не в любой другой день. В свой день рождения человек должен радоваться, а не переживать из-за чужих проблем.

Джордж не мог понять, что случилось. Водитель вернулся с пустыми руками, консультант остался без истории Кавердейлов. Джордж позвонил в шестой раз, наконец застав дома жену, которая ездила в Нанчестер покрасить волосы. Нет, мисс Парчман не больна, она только что ушла на прогулку. Вернувшись домой, он сразу обнаружил нужные бумаги на самом верху стопки на письменном столе.

– В чём дело, мисс Парчман? Для меня было крайне важно получить эти бумаги.

– Я их не нашла, – ответила Юнис, не глядя на него расстилая скатерть на обеденном столе.

– Но они лежали сверху. Не понимаю, как вы могли не найти их. Мой шофёр потерял целый час. И конечно, даже если вы ничего не нашли, вы могли сказать мне об этом.

– Нас разъединили.

Джордж знал, что это ложь.

– Я звонил четыре раза.

– Телефон не звонил, – сказала Юнис, повернувшись к нему. Казалось, её маленькая физиономия стала больше от возмущения. Долгое обдумывание этого эпизода наполнило её злобой, и она заговорила тоном, который её отец так часто слышал в конце своей жизни. – Я об этом ничего не знаю. И незачем меня спрашивать.

Для неё это было даже многословно. Кровь бросилась ей в лицо, оно стало почти багровым. И она повернулась к нему спиной.

Джордж вышел вон, он был бессилен перед таким отпором и очевидным нежеланием извиняться, или обсуждать это дело. Он отупел от простуды, голова была словно набита ватой. Жаклин делала макияж перед зеркалом на косметическом столике.

– Она же не секретарша, дорогой, – сказала она, повторяя его слова, когда-то рассеявшие её сомнения, и убедившие всё-таки нанять Юнис. – Не стоит ожидать от неё слишком многого.

– Слишком многого! Неужели это так много, найти четыре чётко надписанных листка и передать их шофёру? Но не только это меня возмущает. Раньше слова «молчаливое хамство» я считал не более, чем выражением. Теперь я знаю, что это. Отвечая на звонок, она никогда не назовёт номер телефона или нашу фамилию. Если бы свинья могла сказать «алло», она бы ничем от мисс Парчман не отличалась.

Жаклин засмеялась, размазав тушь для ресниц.

– И как можно бросать трубку, когда я жду! Почему она не отвечала, когда я позвонил снова? Конечно, звонок был, полная ерунда говорить, что нет. И разговаривала она со мной сейчас крайне грубо.

– Я заметила, она не любит делать то, что, как она думает, вне её компетенции. Если я оставляю ей записку, она может и сделает, о чём её просят, но с какой-то враждебностью. И мне кажется, она не любит звонить и отвечать на звонки.

Она говорила не слишком серьёзно, словно её немного смешили «мужские глупости», пытаясь развеселить и успокоить его, потому что он сильнее неё страдал от простуды.

Поколебавшись, Джордж положил ей руку на плечо.

– Это никуда не годится, Джеки, ей надо уйти.

– Ох, нет, Джордж! – Жаклин развернулась на стуле. – Я не смогу без неё. Ты слишком многого требуешь от меня лишь потому, что она подвела тебя с этими бумагами.

– Дело не только в этом. Но и в её дерзости, в том, как она смотрит на нас. Ты заметила, что она никого из нас не называет по имени? Что перестала обращаться к нам сэр и мадам? Конечно, меня это не заботит, я же не сноб, – сказал Джордж, который на самом деле был снобом, – но я не могу мириться с грубостью и враньём.

– Пожалуйста, Джордж, дадим ей ещё один шанс. Что я буду без неё делать? Даже не могу представить.

– Есть и другие слуги.

– Да, всё та же старушка Ева и мигрантки, – с горечью сказала Жаклин. – Я уже в Рождество поняла, как это будет. Может, тебе и понравилось, но мне нет. Целый день я готовила, целую ночь носилась туда-сюда. Кажется, я и слова дельного за вечер не сказала, только спрашивала, не хочет ли кто ещё вина.

– И ради это стоит мириться с прислугой, которая сделала бы честь Аушвицу?

– Ещё один шанс, Джордж, пожалуйста.

И он сдался. Жаклин всегда брала над ним верх. Есть ли слишком высокая цена тому, чтобы видеть любимую жену счастливой, спокойной и красивой? Чем не пожертвуешь ради мира в семье, домашнего уюта и чистого, ухоженного дома?

Своей жизнью, мог бы он ответить, только не своей жизнью.



Он собирался быть твёрже в отношениях с Юнис; изменить её поведение в соответствии со своим положением. Он не слабак и не трус, и никогда не считал, что неприятности лучше не замечать. Следует сделать замечание, когда на его улыбку и приветствие она ответит хмурым ворчанием, может поговорить по душам, выяснить, в чём дело и что они делают не так.

Замечание он сделал ей всего один раз, и то шутливым тоном.

– Не могли бы вы улыбнуться, когда к вам обращаются, мисс Парчман? Не представляю, чем я заслужил такой хмурый взгляд.

Жаклин умоляюще взглянула на него. Юнис лишь слегка подняла плечи, не сказав ни слова. Он знал, чем кончится попытка разговора с ней тет-а-тет. «Ничего не случилось. И не о чём говорить». Но в отличие от жены, он понимал, что они пытаются умаслить Юнис Парчман, позволяя ей брать над ними верх. Ради Жаклин и к своему отвращению, теперь он с дурацким видом улыбался при встрече домохозяйке, спрашивая, тепло ли в её комнате, хватает ли ей свободного времени, даже не против ли она задержаться предстоящим вечером, когда у них будут гости. Его приветливость не встречала ни малейшей взаимности.



С февралём пришли снежные бури.

Раньше лишь в кино и по телевизору Юнис видела настоящий снег, а не грязную слякоть в канавах Тутинга. Ей не приходило в голову, что снег может как-то повлиять на жизнь людей. В понедельник 1 февраля Джордж встал раньше всех, и с помощью недовольного сонного Джайлза прочистил две колеи на аллее для колёс мерседеса. С рассветом мистер Мидоуз вывел свой снегоочиститель на дорогу. В багажник загрузили лопату, сапоги и мешки, и Джордж с пасынком отправились в Стэнтвич с ощущением первопроходцев Арктики.

По серо-синему небу кружились хлопья снега, укрывая пейзаж белым одеялом с чёрными пограничными линиями изгородей и одиноких скелетов деревьев. Жаклин предстояло провести дома и этот день, и следующий, и последующий. Она по телефону отменила визит к парикмахеру, обед у Полы и вечерние мероприятия. Ева Бейлем не потрудилась позвонить и предупредить, что не придёт. Она просто не пришла. Что вполне нормально для февраля восточной Англии.

Поэтому Жаклин оказалась в заточении с Юнис Парчман. Если она не рисковала ездить на машине, то и соседи наверняка боялись садиться за руль, иначе они могли бы навестить её. Раньше снежное нашествие было бы подходящей темой для обсуждения с Юнис, но теперь она на это не решалась. Юнис принимала снег так же, как дождь, ветер или жару. Она безмолвно делала свою работу, так же методично подметала тротуар за дверьми оружейной и ступеньки у главного входа. Когда Жаклин не могла сдержать эмоций, заслышав звук мотора вернувшейся сквозь метель машины Джорджа, Юнис была так же безучастна, как и в любой день при обычной погоде.

И Жаклин начинала понимать точку зрения Джорджа. Общество Юнис в снежном плену – более чем беспокойство, оно угнетало и несло в себе угрозу. А она всё так же двигалась по комнатам, вытирая пыль и полируя мебель. Однажды, когда Жаклин за письменным столом писала письмо Одри, наполовину исписанный листок молча убрали из-под её носа и вытерли пыль с инкрустированной поверхности палисандрового дерева. Выглядело так, позже признавалась Жаклин своему мужу, словно она была глухой пациенткой в инвалидном доме под надзором Юнис. И даже когда работа была сделана и Юнис ушла наверх к своим сериалам, она чувствовала, что не только снег виновен в гнетущей атмосфере Лоуфилд-Холла. Она заметила, что ступает осторожнее, закрывает двери аккуратнее, а порой замирает в необычайно белом отражённом от снега свете, таком мраморном, мерцающем и холодном.

Она не знала, не могла вообразить, что Юнис гораздо больше опасалась её, чем наоборот; что конфликт из-за бумаг по истории Кавердейлов вынудил Юнис уйти в себя, ведь если она заговорит, или с ней начнут говорить, тогда её главный враг, эти полчища печатных слов, наверняка перейдут в атаку. Сидя с книгой в кресле у радиатора, как ей казалось, к удовольствию Юнис отстраняясь от неё, Жаклин не понимала, что ничего не могло быть для Юнис менее приятного и более разжигавшего в ней ненависть, чем чтение.

Каждый вечер перед ужином ей требовалась двойная против обыкновенной доза хереса, чтобы расслабиться.

– Всё это того стоит?

– Сегодня я говорила с Мэри Кейрн по телефону. Она сказала, что готова терпеть даже оскорбления, не говоря уже о молчаливой наглости, ради такой прислуги, как мисс П.

Джордж поцеловал жену, но не удержался от желания подколоть её.

– Так давай это проверим. Приятно знать, что мисс П. есть куда пойти, когда я её уволю.

Но он её не уволил, и четвёртого февраля произошло событие, отвлёкшее их от недовольства своей домохозяйкой.







17

Норман Смит терял терпение. Он тоже был заперт в снежном плену с человеком, совершенно чуждым ему по духу. Только этот человек был его женой.

Норман часто говорил Джоан, что она чокнутая, но примерно в том же духе, как Мелинда Кавердейл говорила Джайлзу Монту, что он псих. Он не имел в виду, что она в самом деле сумасшедшая. Они по-прежнему спали вместе. Есть женатые пары, которые, не задумываясь, спят вместе, даже прекратив разговаривать. Но теперь часто по ночам Норман, проснувшись и не видя рядом Джоан, слышал её голос где-то в другой комнате, её смешки или маниакальный хохот, или отрывки богоявленских гимнов и пророчеств её истеричным, пронзительным голосом. Она совсем прекратила убираться в доме и магазине, не вытирала пыль с товаров, не подметала пол. И каждое утро красилась, как клоун, наряжаясь в дурацкие наряды, уцелевшие со времён её шеппердс-бушских дней.

Ей надо показаться врачу. Норман вполне понимал, что ей пора лечить мозги. Для этого нужен психиатр, но где его взять? Как к нему попасть? Доктор Кратчли, хирург, дважды в неделю вёл приём в двух комнатах перестроенного коттеджа в Гривинге. Норман понимал, добровольно Джоан к нему не пойдёт, а он делать это за неё не собирался. Что, сидеть в приёмной посреди кашляющих и сопливых Мидоузов, Бейлемов и прочих, затем объяснять усталому отупевшему врачу, что его жена поёт по ночам, пугает посетителей кричалками из Библии, нацепив гольфики и мини-юбочку, словно девчонка?

К тому же в худшем из её безумств он не смог бы признаться никому.

Не так давно она вообразила, что ей, как богоравной, или цензору от Бога, дано право вскрывать любую почту в гривингском почтовом отделении. Ему не удавалось прятать от неё почту. Пытался запереть мешки в уличном туалете, но она сбила замки молотком. И мастерски вскрывала конверты под паром. Дрожа и немея от ужаса, он слушал, как она грозила божьими карами Алану и Пэт Ньюстед за убийство единственной внучки, выудив эту новость из письма убитого горем отца. А когда она выболтала мистеру Мидоузу, хозяину гаража, что Джордж Кавердейл задолжал виноторговцу, он, дождавшись, пока магазин опустеет, ударил её по лицу. Джоан подняла крик. Господь нашлёт на него проказу! Он станет изгоем, не смея показываться на людях.

Последнему её пророчеству суждено было исполниться в полной мере.

Пятого февраля, когда началась оттепель и дорога от Лоуфилд-Холла до Гривинга стала вполне проходимой, Джордж Кавердейл пришёл в магазин в девять утра. То есть вошёл после того, как его бесцеремонный стук в дверь оторвал Нормана от завтрака, и тот открыл дверь.

– Как вы рано, мистер Кавердейл, – сказал Норман с беспокойством. Джордж был здесь редким гостем, и его визит не предвещал ничего хорошего.

– По-моему, девять совсем не рано. Я приезжаю на работу в девять. И если этим утром я не там, а здесь, значит, у меня к вам серьёзное, не терпящее отлагательства дело.

– Правда? – Норман может быть и смог бы противостоять Джорджу, но упал духом, когда в дверях появилась жёлтые кудряшки Джоан на тощем тельце в грязном красном халате.

Джордж достал из портфеля конверт.

– Это письмо было вскрыто и запечатано снова.

Он сделал паузу. Было мерзко думать, что Джоан разнесла по посёлку сплетни о том, что виноторговец угрожал ему судом. Особенно потому, что это была ошибка. Джордж вовремя оплатил счёт ещё в начале декабря, и уже уладил дело с торговцем по телефону, получив от него самые удовлетворительные извинения.

– На клапане конверта виден клей, – продолжил он, – а внутри я нашёл волос, имею право предположить, с головы вашей жены.

– Я ничего об этом не знаю, – пробормотал Норман, к несчастью, повторив обычную отговорку Юнис, что совершенно взбесило Джорджа.

– Надеюсь, начальник почты в Стэнтвиче узнает. Я напишу ему сегодня же. Полностью изложу это дело, как и обо всех иных случах вскрытия почты, в которых имею основания вас подозревать. Я потребую официального расследования.

– Я не могу помешать вам.

– Совершенно верно. Я лишь хотел известить вас о своих намерениях, чтобы дальнейшее не стало для вас сюрпризом. Доброго вам утра.

Всё это время Джоан молчала. Но когда Джордж шагнул к дверям, с отвращением глядя на грязные пакеты кукурузных хлопьев и корзины вялых, покрытых плесенью овощей, она бросилась наперерез, словно паук или краб за своей добычей. Встав между Джорджем и дверью, перегородив её стекло тощими ручками с иссохшими мышцами под сползшими красными рукавами, она подняла кверху личико и заверещала:

– Порождение гадюк! Распутник, любитель шлюх! Горе всем безбожным любителям разврата!

– Дайте пройти, миссис Смит, – спокойно сказал Джордж. Не зря же он побывал под огнём в Западных пустынях.

– Что прибавит тебе язык лукавый? Изощрённые стрелы сильного, с горящими углями дроковыми. – Джоан махала кулаком у его лица. – Господь покарает богатых, лишающих бедных хлеба насущного. Все горы, где вы идолам поклоняетесь, разрушит. – Её лицо налилось кровью, глаза побелели и зрачки сузились.

– Уберите свою жену отсюда, мистер Смит! – сказал взбешённый Джордж.

Норман пожал плечами. Он боялся её, не смея даже тронуть.

– Тогда я сам. И пожалуйста, можете подавать иск за физическое насилие.

Оттолкнув Джоан, он открыл дверь. Сидевший в машине Джайлз, не участвуя в происходящем, тем не менее наблюдал эту сцену с большим интересом. Джоан, лишь немного сбитая с толку, в своём красном халате, который трепал ледяной ветер, бросилась вслед Джорджу, и, вцепившись в его пальто, выкрикивала бессмыслицы. Уже и миссис Кейрн показалась в окне, а у бензоколонки мистер Мидоуз. Джордж никогда прежде не испытывал подобного унижения, его трясло от бешенства и отвращения. Безобразнейшая сцена. Если бы он наткнулся на улице на такое, полуодетая женщина вцепилась в пальто мужчины, выкрикивая оскорбления, он бы тотчас исчез, свернув в другую сторону. Но вот вам пожалуйста, он в главных действующих лицах.

– Успокойтесь, уберите от меня руки, – теперь и он кричал на неё, – это возмутительно!

Тут наконец мистер Норман сдвинулся с места, схватив жену, утащил её обратно в магазин. Позже Мидоуз из гаража уверял, что он ударил её, но Джордж задерживаться не стал. Собрав остатки своего достоинства, он сел в машину и уехал. Впервые он был рад отстранённой невозмутимости Джайлза. Парень неопределённо улыбался.

– Чокнутая, – заключил он, прежде чем вновь погрузиться в свои загадочные мысли.

Инцидент на весь день выбил Джорджа из колеи. Однако он написал письмо начальнику почты Стэнтвича, правда, не упомянув утренней сцены и даже своих оснований подозревать Смитов.

– Будем надеяться на спокойные выходные, – сказал он Жаклин, – после этих дней борьбы со снегом на дороге, да ещё и утреннего скандала, я чувствую, что с меня довольно. Мы ведь никуда не едем, и никого надеюсь не ждём?

– Только к Арчерам завтра после полудня, дорогой.

– Пожалуй, чай со священником, – сказал Джордж, – сейчас самое нужное мне снотворное.

Мелинда приезжать не собиралась, а Джайлз не в счёт. Словно в доме живёт привидение, порой с печалью думала Жаклин. Бродит по дому, никого и ничего не трогая, почти не выходя из комнаты. Ей хотелось бы узнать, откуда он взял строки своей цитаты месяца: Надеюсь больше не иметь смертных грехов, даже самых простительных, если такое возможно.

Это была последняя цитата, прикреплённая Джайлзом на пробковую стену. Таковы, принято считать, были предсмертные слова короля Франции Карла VII [Ошибка Ренделл? Эти предсмертные слова приписываются французскому королю Карлу VIII (1470-1498). Информация из книги «Last and Near-Last Words of the Famous, Infamous and Those In-Between» Joseph W. Lewis Jr. M.D.]



Но оказалось, Мелинда всё же приехала домой. С пятого января она не была дома, и её мучила совесть. Конечно, она всё равно приедет тринадцатого, в день рождения Джорджа, но отсутствовать пять недель не годится. И ещё кое-что насчёт магнитофона. Подарок Джорджа оказался настоящим сокровищем, скоро ей стали завидовать все друзья по колледжу. Мелинде не хотелось отказывать желавшим позаимствовать его, но когда кто-то взял магнитофон записать концерт, а потом оставил на всю ночь в незапертой машине, она решила, что лучше увезти его от греха подальше.
 
Никого не предупредив, она приехала в Стэнтвич, когда красноватое солнце уже садилось, так что на Перекрёстке Висельников она была уже затемно. Она всего минут на десять разминулась с Джеффом Бейлемом, но её подвезла миссис Джеймсон-Керр, сообщив, что Джордж и Жаклин пьют чай у пастора.

Мелинда вошла в дом через оружейную, и сразу поднялась к Джайлзу наверх. Но его тоже не было. Он взял форд, и после разговора с отцом Мэдиганом пошёл в кино. Дом был тёплым, безупречно чистым и безмолвным, если не считать приглушённое бормотание телевизора у Юнис Парчман. Мелинда поставила магнитофон на комод. Она переоделась перешитую ею из индийского покрывала робу, накинула шаль и, повесив на шею бусы из раковин, осталась собой вполне довольна. Спустившись в кабинет, она нашла стопку журналов, которые захватила с собой на кухню. Минут десять спустя Юнис, собираясь достать из морозильника кастрюлю с курицей к ужину Кавердейлов, обнаружила её за столом перед журналом.

Мелинда очень любезно поднялась со стула.

– Приветствую вас, мисс Парчман. Как поживаете? Не хотите чаю? Я только что заварила.

– Я не против, – сказала Юнис, в её понимании это был максимум согласия с любым предложением. Но нахмурилась. – Они вас не ждали.

Я здесь живу, это мой дом, могла бы сказать Мелинда, но она не была ни вспыльчивой, ни обидчивой. К тому же это был подходящий случай продолжить доброжелательные отношения с мисс Парчман, которой её семья, включая её тоже, сторонилась с Нового года. Она улыбнулась, пояснив, что решение было спонтанным, и спросила, есть ли у них молоко и сахар?

Юнис кивнула. Журнал на столе пугал её не меньше, чем иных женщин пауки. Она надеялась, что Мелинда займётся чтением, пока будет пить чай, который она тоже опрометчиво согласилась выпить. Но как бы не так, Мелинду журнал интересовал лишь как предмет для совместного обсуждения. Она листала страницы, постоянно что-то комментируя, с улыбкой поглядывая на Юнис, порой передавая ей журнал, предлагая взглянуть на картинки.

– И что хорошего в этих юбках до середины икр, правда? О, посмотрите, как у неё накрашены глаза! Наверное, на это ушло несколько часов, у меня бы не хватило терпения. Мода сороковых возвращается. Во времена вашей молодости и правда так одевались? Все ходили в чулках, и с красной помадой? У меня никогда не было чулок.

Юнис, до сих пор в чулках, никогда не имевшая колготок, сказала, что мода её не интересует, всё это чепуха.

– Ну, я думаю, это забавно. – Мелинда перевернула страницу. – А тут анкета: «Двадцать вопросов убедиться, что вы влюблены». Надо проверить, хотя я и так знаю, что люблю. Давайте посмотрим. У вас есть карандаш или ручка, хоть что-нибудь?

Юнис отрицательно покачала головой.

– У меня в сумке есть карандаш.

Свою сумку, скорее потрёпанный вещмешок, сшитый из турецкого ковра, Мелинда бросила в оружейной. Юнис, провожая её взглядом, надеялась, что она переместится со своим журналом, мешком и карандашом куда-нибудь в другое место, но она вернулась за стол.

– Итак, вопрос первый: Вы бы предпочли быть с ним, а не... Ой, я вижу внизу ответы, так неинтересно. А, вот что, давайте вы будете читать вопросы и отмечать мои баллы – один, два или ноль. Хорошо?

– У меня нет очков, – сказала Юнис.

– Есть, они у вас в кармане.

Действительно, черепаховые очки, которые, как привыкли считать Кавердейлы, служили ей для чтения, торчали из правого кармана её халата. Юнис не думала их надевать. Она не знала, что делать. Нельзя же сказать, что она слишком занята – чем, собственно? И в чашке ещё оставалось почти полкружки чая, налитого ей Мелиндой.

– Вот, держите, – Мелинда протянула ей журнал. – Прошу вас, это забавно.

Юнис взяла его двумя руками и повторила по памяти первые прочитанные Мелиндой строки.

– Вы бы предпочли быть с ним, а не... – Она остановилась.

Мелинда протянула руку и достала очки из её кармана. Юнис попала в ловушку. Пунцовая краска залила ей лицо. Она посмотрела на девушку, губы её задрожали.

– Что случилось?

Если бы только Юнис успела найти выход. Но Мелинда уже начала строить догадки. Нечто подобное с мисс Парчман уже было, когда её спрашивали, как бы она назвала сына, если бы он был. Видимо что-то было в её прошлом очень болезненное, и она бестактно затронула эту рану, может несчастную прошлую любовь. Бедняжка Парчман любила когда-то, но осталась старой девой.

– Я не хотела расстраивать вас, – мягко произнесла она, – мне жаль, если я сказала что-то для вас неприятное.

Юнис не ответила. Она не понимала, о чём речь. Но Мелинда приняла её молчание за подтверждение своей правоты, и ей захотелось каким-то образом всё исправить, помочь Юнис отвлечься.

– Мне правда очень жаль. Давайте разгадывать викторину на следующей странице, хорошо? Там можно проверить, какая вы домохозяйка. Вы убедитесь, что я просто никчёмная, а потом я проверю вас, и вы конечно получите максимальные результаты. – Мелинда протянула ей очки.

Тут Юнис могла бы легко воспользоваться её непониманием. Надо бы просто сказать, что да, она очень расстроена, и с гордым видом выйти из комнаты. Это повергло бы всех Кавердейлов в смятение, а Джордж получил бы ответ на свои вопросы. Что причиной замкнутости мисс Парчман? Женская печаль, несчастная любовь. Но Юнис не хватало ума манипулировать людьми, она не понимала ни их самих, ни предположений, ни выводов, которые из них следовали. Ей лишь пришло в голову, что она у роковой черты и её изъян будет раскрыт, а поскольку этого она боялась сильней всего на свете, то решила, что эта черта куда ближе, чем была на самом деле. Она думала, Мелинда обо всём догадалась, она издевается, показывая ей этот тест, желает проверить своё предположение.

Очки в руке Мелинды застыли между ними. Юнис не шевельнулась, не собираясь их брать. Она пыталась сообразить, что делать, как выкрутиться из этого положения. Озадаченная Мелинда опустила руку, а взглянув сквозь очки с короткого расстояния поняла, что они не диоптрийные. Она смотрела на покрасневшее лицо Юнис, её потерянный вид, и все кусочки до сих пор непостижимого пазла – почему она не читала книг, не брала газет, не читала записок и писем – встали на своё место.

– Мисс Парчман, – спокойно спросила она, – у вас дислексия?

Юнис представилось, что это какая-то глазная болезнь.

– Что вы сказали? – переспросила она в смутной надежде на ошибку.

– Извините, я хочу сказать, вы не умеете читать? Не можете ни читать, ни писать?







18

Целую минуту длилось молчание.

Мелинда тоже покраснела. Не сомневаясь, что её догадка верна, в свои двадцать лет она не могла понять весь ужас такого разоблачения для Юнис.

– Почему вы нам ничего не сказали? – Спросила она, когда Юнис поднялась. – Мы бы поняли. Много людей с дислексией, многие тысячи. Я имела дело с ними в последнем классе школы. Мисс Парчман, давайте я вас научу читать? Я уверена, что смогу, это же так здорово. Мы можем начать в пасхальные каникулы.

Юнис взяла обе чашки и поставила их на поднос для сушки. Молча постояла спиной к Мелинде. Вылила остатки чая в раковину. Затем медленно повернулась, и, словно это не её сердце колотилось бешено в груди, вперилась в Мелинду своим бесстрастным жёстким взглядом.

– Если ты кому-нибудь скажешь, кто я – то самое слово скажешь – я расскажу твоему отцу, что ты путалась со своим парнем, и у тебя будет ребёнок.

Она говорила так спокойно и размеренно, что сперва Мелинда даже не поняла. В её безмятежной жизни ей ни разу не угрожали.

– Что вы сказали?

– То, что слышала. Если скажешь им, я расскажу о тебе. – В таких стычках у Юнис было мало опыта, но она справилась. – Грязная шлюшка, вот ты кто такая. Подлая настырная сучка.

Мелинда побелела. Она встала и вышла из кухни, путаясь с своей длинной юбке. В холле у неё почти подкосились ноги, её так трясло, что она села в кресло рядом с дедушкиными часами. Так она сидела, сжав кулаками лицо, пока часы не пробили шесть, и дверь кухни не открылась. Тошнота подступила к горлу при одной мысли, что она снова увидит Юнис Парчман, она бросилась в гостиную, упала на софу и залилась слезами.



Спустя несколько минут здесь её обнаружил Джордж.

– Дорогая, что случилось? Что ради всего святого стряслось? Нельзя так плакать.

Он поднял её, сжал в своих объятьях. Она поссорилась со своим парнем, вернулась домой, а тут пусто, и некому её утешить.

– Скажи своему папочке. – Он забыл, что ей уже двадцать. – Расскажи всё, и тебе станет легче.

– Я вас оставлю вдвоём, – сказала Жаклин, решив им не мешать. Джордж не вмешивался в её отношения с Джайлзом, и она никогда не встревала между ним и его детьми.

– Нет, Джеки, не уходи, – Мелинда села, вытирая глаза. – Ох, какая я дура! Я вам всё расскажу, но это просто ужасно.

– Пока ты жива и невредима, – сказал Джордж, – нет ничего ужасного.

– О Господи. – Мелинда сглотнула ком в горле, глубоко вдохнула. – Как я рада, что вы вернулись!

– Мелинда, скажи наконец, в чём дело.

– Я думала, что беременна, но ошиблась, – поспешно выговорила она. – Я сплю с Джоном с ноября. Я знаю, вы огорчитесь и рассердитесь, но я люблю его, он любит меня – и всё в порядке, правда, я не беременна.

– И только-то? – сказал Джордж.

– Вы не сердитесь? И ничуть не шокированы? – дочь уставилась на него.

– Даже не удивлён, Мелинда. Бога ради, ты думаешь, я старый брюзга? Думаешь, я не замечаю, как мир изменился с тех пор, как молод был я сам? Не скажу, что не жалею об этом, лучше бы этого не было, я не сторонник неразборчивых связей. Но я нисколько не шокирован.

– Ты просто золото, – она обняла его за шею.

– Может, теперь ты нам расскажешь, – начал Джордж, высвобождаясь из её рук, – почему ты плакала. Полагаю, не потому, что ты не беременна?

– Это из-за неё, из-за мисс Парчман. – Мелинда жалко улыбнулась. – Это невероятно, папа, но это правда. Она узнала. Наверное она подслушала наш разговор с Джоном на Рождество, и когда я – ну, кое-что узнала о ней, она сказала, что всё расскажет тебе. Она угрожала мне. Только что. Угрожала сказать, что я беременна.

– Она тебе угрожала?

– Я же говорю, это невероятно.

– Мелинда, конечно я тебе верю. Значит, эта женщина шантажировала тебя?

– Да, если это так называется.

– Конкретно, что она сказала?

Мелинда повторила сказанное ей.

– И она назвала меня шлюхой. Это ужасно.

До сего момента молчавшая Жаклин сказала:

– Разумеется, она должна уйти. Сейчас, немедленно.

– Дорогая, боюсь, что так. Знаю, что это для тебя значит, но...

– Ничего это не значит. В жизни не слышала более гнусной низости. Угрожать Мелинде! Джордж, надо тотчас же ей всё сказать. Придётся сходить тебе, я на себя не полагаюсь.

Взглядом выразив ей свою признательность за поддержку, он спросил наконец:

– Так что ты узнала о ней, Мелинда?

Роковой вопрос. Жаль, что он спросил об этом до того, как выгнал Юнис. Потому что новость эта затронула в его душе нечто вроде жалости, чего не почувствовала Мелинда.



Юнис была уверена в успехе её угроз, и гордость за себя вернула ей душевное равновесие. Эта мерзавка здорово расстроилась. Она её не выдаст, ведь иначе, как говорит Джоан, папаша выставит её из дома. С вязанием в руках минут пятнадцать она смотрела эстрадный концерт по телевизору, когда раздался стук в дверь. Мелинда. Оправившись от шока, они всегда приходят и умоляют никому не говорить. Даже если им пообещать, они хотят увериться ещё раз. Так было и с той замужней, и с Анни Коул. Юнис открыла дверь.

Вошёл Джордж.

– Вы догадываетесь, зачем я пришёл, мисс Парчман. Разумеется, моя дочь рассказала всё, что между вами произошло. Я не могу держать в доме того, кто угрожает члену моей семьи, так что вы покинете нас как можно скорее.

Это был сокрушительный удар для Юнис, и она молчала. Передача прервалась рекламой магазинов Восточной Англии, то есть по экрану побежали строки из печатных знаков.

– Давайте выключим, если не возражаете, – сказал Джордж, – вам это без надобности.

Юнис поняла. Он знает. Тугодум во всём, в этом отношении у неё было звериное чутьё. И, наблюдая за ней, он понял это тоже. Краска на её перекосившемся лице дала понять, что провокация даже слишком удалась. Он пожалуй перегнул палку. Самый непростительный из всех смертных грехов – смеяться над горбом убогого.

– У вас нет контракта, – поспешно заговорил он, – и я бы мог уволить вас сейчас же, но, учитывая все обстоятельства, я даю вам неделю, чтобы найти себе другое место. Но в это время прошу вас оставаться в своей комнате, а работу предоставьте моей жене и миссис Бейлем. Я намерен рекомендовать вас в том, что касается ваших обязанностей, но не стану ручаться в вашей честности.

Он вышел и закрыл дверь.

До сих пор её неграмотность была известна троим, но это не было для них шокирующим открытием. Родителям было просто всё равно. Со временем миссис Симпсон узнала правду, но смотрела на это так же, как на малыша-монгола с Рейнбоу-Стрит, то есть как на то, о чём не говорят, и уж конечно не говорят с самой Юнис. Никто не заговаривал с ней об этом, и не было случая, чтобы вдруг сразу многие узнали об этом. В последующие дни она почти всё время сидела в своей комнате, совсем не думая о том, куда поедет или что будет делать, как найдёт работу и где будет жить. Будущее мало занимало её, ведь миссис Сэмсон или Анни Коул конечно не выгонят её, когда она появится у них на пороге с двумя чемоданами. Но она безостановочно думала о том, что знают теперь Кавердейлы, и значит, скоро узнает весь Гривинг. Поэтому она почти не выходила. Не бывала даже в магазине, а однажды, когда Жаклин уехала и она услышала визгливое приветствие Джоан, она не ответила, закрывшись наверху.

Ей казалось, что Кавердейлы постоянно обсуждают её изъян, смеются над ней с друзьями. А было так, и не так, друзьям Джордж и Жаклин предпочли ничего не говорить, отчасти из великодушия, отчасти потому, что крайне глупо с их стороны было не понять раньше, что их домохозяйка не умеет читать. Остальным они сказали, что уволили её за дерзость. Но между собой они действительно часто со смехом говорили о такой диковине, и в нетерпении ждали понедельника, запираясь в гостиной, когда Юнис приходилось красться вниз, чтобы поесть на кухне.

Юнис не считала себя чем-то обязанной своей подруге, избегая её, собираясь покинуть Гривинг, так и не повидавшись с нею. Ей было плохо и без бурных расспросов слишком эмоциональной Джоан, которая конечно уже всё знает. Джоан узнала, но лишь об увольнении Юнис, когда миссис Хиггс, которая, как говорят, уже не велосипедистка, сказала ей об этом во вторник. И она ждала Юнис в гости, пыталась увидеться с ней в Лоуфилд-Холле, а когда это не удалось, она послала ей записку, не решаясь звонить по телефону.

В тот год Валентинов день выпал на воскресенье, то есть валентинки надо было доставлять в субботу. Для Кавердейлов их не было, но одна валентинка в Лоуфилд-Холл, наряду с поздравлениями ко дню рождения Джорджа, всё же пришла. Она была адресована Юнис, и Жаклин спокойно протянула ей открытку со словами «Это вам, мисс Парчман».

Они обе покраснели, зная, что Юнис не умеет читать. Она отнесла её наверх, глядя в замешательстве на пошлую картинку с двумя херувимами и венком пунцовых роз, обвивающим голубое сердечко. А вокруг какие-то надписи. Юнис её выкинула.

Тринадцатого февраля Джорджу исполнялось пятьдесят восемь лет, накануне он получил кучу открыток от жены и детей. Вся моя любовь тебе, дорогой, твоя Джеки. Многих лет тебе, и много любви, Пола, Брайан, Патрик и Джайлзик. С любовью, Одри и Питер. Море любви от Мелинды – до в встречи в субботу утром. Даже Джайлз прислал открытку – некстати конечно (или слишком кстати) – с репродукцией картины Мазаччо «Изгнание из рая». Подарка от него не стоило и ждать, но Джордж получил от Жаклин новые часы, взамен своих двадцатипятилетней давности, плюс купоны на пластинку и книгу от женатых сына и дочери соответственно. Вечером они соберутся на семейный ужин в «Ангеле» в Каттингеме.

Джордж приехал в Стэнтвич встретить Мелинду на вокзале. Она подарила ему кошмарный шарф будто бы из магазина Оксфам, хотя это и не так. Но Джордж рассыпался в благодарностях.

– Я бы давно забыл обо всех этих глупостях, в моём-то возрасте, – сказал он, – вот только вы мне не позволяете.

– Ну, – сказала Мелинда, уделившая немного времени изучению одной пьесы, «пусть в бедности умрёт рождённый в день, когда Антоний не получит писем». [Шекспир, У. Антоний и Клеопатра, Акт I, Сцена V (пер. Б.Пастернака)]

– Боже мой, дитя соизволило поработать для разнообразия!

Едва они вошли в дом, она вопросительно взглянула на отца, и Джордж понял.

– Наверху, – сказал он, мотнув головой.

– Вы посадили её под домашний арест? – улыбнулась Мелинда.

– В некотором роде. Она уедет в понедельник утром.

Они переоделись перед выходом. Входя в банкетный зал отеля, Жаклин в кремовом бархатном, Мелинда в синем с блёстками представляли собой эффектное зрелище. Красивая семья, даже высокий и стройный Джайлз весьма неплохо выглядел в костюме, с вполне приличной в данный момент кожей.

Позже официанты и другие ужинавшие жалели, что не уделили больше внимания этой счастливой и обречённой семье. Если бы знали, они бы прислушались к их разговорам, получше рассмотрели бы Жаклин, оценили бы недюжинный интеллект Джайлза и очарование Мелинды, внушительную стать Джорджа. Но они не знали, и отвечать на вопросы газетчиков им было нечего – или, что бывало чаще – им приходилось сочинять всякие предзнаменования и печальные предчувствия, которые вроде бы имели место в этот день. После допросов в полиции стало ясно, что никто не слышал, о чём говорили Кавердейлы, так что люди ничем не могли помочь раскрыть дело раньше, чем это потом стало возможным.

Разговор между ними касался телепередачи следующего вечера, поскольку с семи до десяти ожидалась трансляция оперы «Дон Жуан» в Глайндборне.

– Тебе точно надо вернуться завтра вечером, Мелинда? – спросил Джордж. – Жаль, если ты пропустишь оперу, это настоящее телесобытие года. Могу отвезти тебя в Стэнтвич утром в понедельник.

– У меня нет лекций в понедельник. Ничего до семинара в два часа.

– А на самом деле, Мелинда, – смеясь, сказала её мачеха, – ему понадобится моральная поддержка, когда он повезёт мисс Парчман до станции.

– Вовсе нет. Я могу взять Джайлза.

Жаклин и Мелинда рассмеялись. Джайлз оторвал серьёзный взгляд от утки с зелёным горошком. Что-то случилось с ним? Подействовало католичество? Или это в честь дня рождения Джорджа? Как бы то ни было, он изрёк нечто замечательное:

– Я никогда не брошу мистера Микобера.

– Спасибо, Джайлз, – спокойно ответил Джордж.

В последующей неловкой минутной паузе, без слов и глаз Джайлз и отчим достигли доселе неведомого им понимания. Со временем они могли бы стать друзьями. Но времени у них не было. Джордж прокашлялся и сказал:

– Серьёзно, Мелинда, почему бы не остаться ради фильма?

Она колебалась не из-за того, что её ждут дела, но из-за Джонатана. Эти недели они все дни, и почти все ночи были вместе. Сегодня она будет ужасно скучать по нему. Сможет она выдержать ещё и следующую ночь без него? Но она любила отца, отказывать ему эгоистично. Как хорошо они вели себя в том гнусном деле на прошлой неделе, как решительно и преданно! И ни слова упрёка ей, никаких советов впредь быть осторожней. Но Джонатан...

Она стояла на перепутье. Дорога перед ней раздвоилась. Одна вела к счастливой жизни, свадьбе и детям, в конце другой был тупик и смерть. Не проехать мимо. Поколебавшись, она решилась.

– Я останусь, – сказала она.



Из своего магазина Джоан Смит видела проезжавший мимо мерседес. Пять минут спустя она была в Лоуфилд-Холле, и прямо через оружейную, какой-то новой, скачущей походкой сумасшедшей явилась перед Юнис, сидевшей за кухонным столом перед яйцом, чипсами, и творожным пудингом с лимоном.

– Ох, Юн, как же тебе плохо, какая неблагодарность! И это после всего, что ты для них сделала. Из-за такой ерунды!

Юнис была совсем не рада видеть её. «Ерундой» та видимо считала её неграмотность. Потеряв аппетит, она напряглась в ожидании худшего. Но дождалась лучшего, хотя и не сразу.

– Всё уже собрала, дорогуша? У тебя конечно свои планы. С твоими талантами любой найдёт прекрасное место, но знай, мы всегда ждём тебя у нас дома. Пока у Джоанки есть крыша над головой и лишняя постель, добро пожаловать. Хотя лишь Господь ведает, надолго ли это, когда этот мерзкий тип строит козни. – Устав орать, Джоан перевела дух и с лукавством добавила потише, – Ты получила сегодня почту?

– Какую?

Щеки Юнис покраснели. Она решила, что ту издевательскую валентинку ей прислала Мелинда. Но причина огромного для неё облегчения была в другом. Значит, Джоан не знает, ей не сказали. Вдруг ослабев, она откинулась в кресле. В ту минуту она почти любила Джоан, готовая для неё на всё. Придя в себя, она с жаром принялась заваривать чай, попутно в скудном воображении состряпав сказочку для Джоан о своём увольнении, горько кляня Кавердейлов, под конец согласившись пойти с Джоан в последний здесь вечер в церковь в Колчестер.

– Последний раз будем вместе, Юн. А я так ждала, что ты придёшь, когда Элдер со своей миссис Барнстэпл будут обедать у нас в среду. Но с Господом шутки плохи, дорогуша. Тебя ждёт слава, а их геенна огненная, они ещё пожнут плоды своего беззакония. О да, их ждёт заслуженная кара за всё грехи.

Мало обращая внимания на гневные причитания Джоан, Юнис, эта истинная Марфа, [ Евангелие от Луки, 10:38-42 Сёстры Марфа и Мария:
Женщина, именем Марфа, приняла Его в дом свой; у неё была сестра, именем Мария, которая села у ног Иисуса и слушала слово Его. Марфа же заботилась о большом угощении ... Марфа! ты суетишься о многом, а одно только нужно...
] для которой дело прежде всего, разливала чай, накладывала пудинг, попутно обещая что угодно, даже навестить её, написать письмо, клялась в вечной дружбе – что уж совсем дико для Юнис.

Казалось, инстинкт всегда подсказывал Джоан, когда пора исчезнуть, но в тот раз столько было эмоций, столько всякого хотелось обсудить, что её фургон едва успел свернуть с аллеи, когда на ней показался мерседес. Юнис поспешила улечься в постель.

– С понедельника опять за работу, – сказала Жаклин, рисуя пальцем светлые полоски на пыльной поверхности туалетного столика. – У меня такое чувство, словно окончились девятимесячные каникулы. Ну и ладно, всё хорошее когда-нибудь кончается.

– И плохое тоже, – сказал Джордж.

– Поверь, я так же хочу увидеть её спину, как и ты. Хороший был вечер, дорогой?

 – Мне правда было хорошо. Но мне всегда хорошо с тобой.

Она поднялась, и улыбнувшись, позволила себя обнять.







19

Во время утренней воскресной службы в церкви Кавердейлы шептали Богу о том, что они делали, хотя не следовало бы; и о том, чего не сделали, а надо было. Они шептали эти слова вполне искренне и почтительно, на самом деле почти не думая, что говорят. Мистер Арчер говорил о том, что надлежит с уважением относиться к пожилым, к старшей своей родне, что не касалось Кавердейлов, зато касалось Юнис Парчман и Джоан Смит. После церкви они пили херес у Джеймсон-Керров, обедали поздно, не раньше трёх.

Погода была унылая, сыро, безветренно, небо затянуто облаками, но уже появлялись первые признаки весны. Краски ранней весны не зелень, но румянец, он окрашивает каждую веточку с пробуждением живительных соков. В саду Лоуфилд-Холла появились подснежники, первые цветы весны, и последние, которые увидят Кавердейлы.

Мелинда позвонила Джонатану перед тем, как идти в церковь; они поговорили в последний раз. Джайлз в последний раз видел Евхаристию во время литургии. Хотя он ещё не был принят в лоно церкви, отец Мэдиган по доброте своей выслушал его исповедь и отпустил ему грехи, так что Джайлз, можно сказать, милостью Божией был свободен от грехов. Джордж и Жаклин в последний раз после обеда смогли поспать в кабинете, и в пять Джордж перенёс оттуда телевизор, подключив антенну к разъёму между фронтальными окнами.

Проснувшись, Жаклин прочла статью о «Дон Жуане» в «Радио Таймс», затем прошла на кухню приготовить чай. В двадцать пять минут шестого Юнис в своём кирпичном пальто, вязаной шерстяной шапке и шарфе прошла через кухню. Женщины сделали вид, что не замечают друг друга, и Юнис вышла через оружейную, тихо закрыв за собой дверь. Мелинда взяла свой магнитофон, и, сунув голову в убежище Джайлза, объявила, что собирается записывать оперу.

– Видимо ты не намерен спускаться, – сказала она.

– Даже не знаю.

– Хорошо бы ты пришёл. Я бы хотела.

– Ладно, – сказал Джайлз.

Сумрачный зимний день незаметно перешёл в тёмный зимний вечер, не порадовав даже закатом. Ни ветра, ни дождя, ни звёзд, а луны не видели уже много ночей. Окружающие Лоуфилд-Холл холмистые поля, пустынные аллеи и небольшие перелески погрузились в непроницаемую тьму. Хотя проезжающие по дороге из Стэнтвича могли видеть мерцание огней Холла. Даже слабенький свет свечи пробивает тьму, подобно тому, как доброе дело озаряет светом греховный мир.



Джоан и Юнис добрались в церковь Богоявления не позже шести, и Джоан хранила спокойствие при пении гимнов и во время исповедей, что можно считать плохим знаком. Затем, когда пили чай с печеньем, и Джоан поверяла новичкам детали своей грешной жизни, к ней подошла миссис Барнстэпл и с заметной неловкостью сказала, что они с Элдером не смогут прийти к Смитам в среду вечером. Причина была не в слухах, дошедших до Нанчестера, всё же это было слишком далеко. Как миссис Барнстэпл призналась мужу, она уже не в силах выслушивать за обедом подробности жизни грешников из Шеппердс-Буш, даже от такого усердного и возлюбленного Господом члена общины, как Джоан Смит. Но Джоан решила, что это козни Джорджа Кавердейла, она вскочила и подняла крик.

– Горе нечестивцу, клевещущему в присутствии невинных душ! – Джоан часто излагала псевдобиблейским языком то, чему, как ей казалось, было место в священных текстах. – Господь да поразит его чресла и все его члены. Хвала Господу, избравшему его служанку Его правой рукой и орудием!

Её тельце сотрясалось от клокочущей в ней энергии. Она визжала и брызгала слюной. Сначала её собратья наблюдали эту сцену с удовольствием, но они не были сумасшедшими, просто сбитыми с толку фанатиками, и когда Джоан, закатив глаза, принялась рвать на себе волосы в прямом смысле этого слова, миссис Барнстэпл попыталась её усмирить. Но Джоан с такой силой оттолкнула её, что женщина упала на руки своего мужа. Ждали вмешательства Юнис, но та не собиралась идти против Джоан, так что бормочущей невнятицу и дёргающейся в припадке занялись её собратья.

Вдруг, так же внезапно, как началось, всё и прекратилось, словно под действием телепатии. Только что бившаяся в истерике без сил рухнула в кресло, тихим голосом попросив Юнис:

– Поехали, если ты готова, Юн.

В двадцать минут восьмого они отъехали от церкви, Джоан вела машину с осторожностью начинающего водителя.



Джордж и Жаклин расположились на софе в двадцати футах от экрана телевизора, Мелинда на полу у ног её отца, Джайлз скрючился в кресле. Включив магнитофон, Мелинда всю увертюру озабоченно крутила настройки, сомневаясь в правильности своих манипуляций, потом увлеклась действием и почти забыла о нём. Мысленно она воплощалась то в Ану, то в Эльвиру, могла даже стать Зерлиной под конец. Прижавшись лицом к лежавшей на подлокотнике руке отца, она представляла его Коммандором, сражающимся на дуэли и гибнущим за честь дочери, однако увидеть в Джонатане Дон Жуана ей было сложно.

Элегантная Жаклин в зелёных бархатных брюках и золотистой шёлковой блузке делала карандашом критические пометки на полях «Радио Таймс». Вслед за Оттавио шепча едва слышно «Найди во мне мужа и отца!», она нежно взглянула на Джорджа. Но Джордж, весьма сексуальный красивый мужчина, отождествлял себя разумеется с Дон Жуаном. Предпочитая любовь Жаклин целому каталогу других женщин, он тем не менее...

– Я вырву его сердце, – пела Эльвира, и все одобрительно засмеялись, кроме Джайлза. Он был здесь ради Мелинды, эпоха благородства его мало привлекала. И только он без двадцати восемь слышал шаги по гравию, когда заканчивалась вторая сцена и ария Лепорелло «со списком», [Знаменитая ария слуги Дона Жуана Лепорелло, известная как «Каталог всех красавиц», всех соблазнённых его хозяином женщин] ведь только он не был поглощён музыкой. Но естественно, что он оставил это без внимания.

С возмущённым видом Жаклин добавила ещё одно замечание в начале третьей сцены. Было без пяти восемь. Когда Дон Жуан запел «O, guarda, guarda» – смотри, смотри, – фургон Смитов въезжал на аллею Лоуфилд-Холла и осторожно, включив лишь габаритные огни, приблизился ко главному входу. Но в гостиной ничего не заметили, ничего не услышали, на этот раз даже Джайлз.



Теперь Джоан кидала машину с одной полосы на другую такими зигзагами, что напугала даже флегматичную Юнис.

– Лучше успокойся, пока ты нас не угробила.

Слова неразговорчивых гораздо действенней, чем замечания записных ворчунов. Но Джоан была слишком взвинчена. Была не была, она неслась вперёд по аллее к дому.

– Зайди на минутку, – сказала Юнис.

– Как пророк Даниил в логово льва, – визгливо рассмеялась Джоан.

– Что такого, пойдём. Выпьем чаю, успокоишься.

– Хорошая мысль, Юн. Что такого? Меня же не убьют, верно?

На той же скорости фургон попрыгал по дорожке к дому. Юнис поспешно нажала ногой на сцепление, чтобы усмирить бешеную скачку. Машина замерла на гравии почти у полосы света, проникавшего между штор гостиной.

– Они смотрят телевизор, – сказала Юнис.

Она поставила чайник, пока Джоан чем-то заинтересовалась в оружейной.

– Бедные птички, – сказала она. – Это нечестно. Что плохого они им сделали?

– А что я им сделала?

– Совершенно верно. – Джоан подняла ружье и прицелилась в Юнис. – Бац, бац, ты убита. В детстве ты играла в ковбоев, Юн?

– Я не знаю. Готово, иди пить чай.

Вопреки своей браваде, она опасалась, что сквозь музыку истеричный визг Джоан могут услышать в гостиной. Юнис с подносом в руке, они прошли один пролёт лестницы, но так и не поднялись выше. Никогда больше не была Джоан в комнате Юнис, они так и не попрощались по-настоящему. Дверь в спальню Жаклин была открыта. Джоан вошла и включила свет.

Юнис заметила пыль на полированной мебели, пух и тальк, да и кровать застелена не так ровно, как это делала она. Она поставила поднос на прикроватный столик и натянула покрывало. Джоан на цыпочках обошла комнату кругом, с беззвучным хихиканьем имитируя пыхтящий паровоз. У кровати Жаклин она взяла фотографию Джорджа и положила её лицом вниз.

– Она же поймёт, кто это сделал, – сказала Юнис.

– Какая разница. Как ты сказала, хуже тебе уже не будет.

– Точно, – поколебавшись, она положила фото Жаклин лицом вниз.

– Ладно, лучше пойдём пить чай.

– Сейчас налью, – сказала Джоан, и, взяв чайник, направила струю в центр стёганного покрывала. Юнис отошла назад, прикрыв рот рукой. Лужица понемногу начала просачиваться сквозь ткань.

– Ну ты наделала дел, – сказала Юнис.

Джоан вышла на лестничную площадку, прислушалась. Затем вернулась, взяла коробочку талька и, сняв крышку, высыпала содержимое на постель. Поднялись клубы белой пыли, заставив Юнис чихнуть. Потом Джоан открыла гардероб.

– Ты что задумала? – прошептала Юнис.

Ничего не ответив, та сняла красное шёлковое платье, висевшее на плечиках. Сжав руками края декольте, она рванула ткань так, что в каждой руке у неё оказалось по половинке платья. Юнис цепенела, ужасалась и восхищалась одновременно. Выходки Джоан, нарастающее безумие возбуждало её. Запустив руку в гардероб, она вытащила зелёное плиссированное платье, которое так часто гладила, и пропахала кончиками маникюрных ножниц его лиф. Перехватив у неё ножницы, Джоан начала без разбору кромсать висевшую в шкафу одежду, пыхтя от удовольствия. Юнис прошлась по рваным кускам на полу, каблуками топча стекло фотографий в рамках. Потом вытащила ящики шкафа, вывалила украшения, косметику и письма, полетевшие во все стороны из-под связывающих их ленточек. Одна дурацки повизгивала, другая хрипло похрюкивала, и обе не сомневались, что музыка внизу заглушает любой шум.

Поначалу так и было, в разгар бедлама над их головами Кавердейлы слушали самое громкое соло оперы, арию с шампанским. По окончании арии Жаклин вышла из гостиной заварить кофе, она была недовольна Зерлиной и опасалась не сдержать своё возмущение при исполнении «Слушай, слушай». В кухне она заметила, что чайник ещё тёплый, значит, Юнис вернулась. Потом она увидела ружьё на столе. Но подумала, что может Джордж зачем-то доставал его перед началом телепередачи.

Открывшаяся дверь гостиной и звук шагов в холле немного отрезвили Джоан и Юнис. Они сели на постель, переглядываясь с притворным ужасом, подняв брови и закусив губы. Выключив свет, сидели в темноте, пока не услышали, как Жаклин вернулась через холл в гостиную.

Юнис пнула ногой кучу рванья с битым стеклом вперемешку, не разделяя веселья Джоан, сказала:

– Шутки плохи, дело-то серьёзное. Он может натравить на нас полицию.

– А он не знает, что мы здесь. – Глаза Джоан загорелись. – В доме есть кусачки, Юн?

– Я не знаю, может в оружейной. Зачем тебе кусачки?

– Увидишь. А мне нравится это дело. Да, врезали как следует, прямо в храме язычника, в самом логове его разврата. Я орудие в руках Господа! Я меч в Его руке! Я копьё в Его деснице!

– Будешь так продолжать, они услышат, – сказала Юнис. – И я рада, что мы это сделали.

Поднос остался там же, на столике, чайник в центре кровати. Внизу в холле горел свет. Джоан прошла в оружейную и стала рыться в инструментах Джорджа.

– Надо перекусить телефонный кабель.

– Они так сделали с кабелем телевизора. – Юнис уже не противилась, кивнув одобрительно. – Этот идёт от входной двери. Тогда они не смогут позвонить в полицию.

Джоан вернулась с сияющей улыбкой.

– Ну, что теперь, дорогуша?

Юнис не пришло в голову, что они могут сделать что-то ещё. Если продолжить погром здесь, внизу, в гостиной обязательно услышат, и даже без полиции, с такой хилой напарницей ей с четырьмя взрослыми не справиться.

– Даже не знаю, – сказала она, но сейчас её привычный ответ звучал со странной надеждой. Похоже, будет продолжение потехи?

– Семь бед – один ответ, – сказала Джоан, подняв ружье и прицелившись через один из его стволов. – Пальнуть сейчас, что ли, чтобы они там уделались от страха.

Юнис сняла со стены другое ружьё.

– Не так, – сказала она. – Надо вот так.

– Да ты тёмная лошадка, Юн. И давно ты, мадам, у нас ганстерша?

– Я наблюдала за ним. Могу всё проделать не хуже, чем он.

– Я попробую!

– Оно не заряжено. – сказала Юнис. – В том ящики патроны. Я часто смотрела, как он заряжает. Дорогущие эти ружья, пару сотен каждое.

– Можно разломать их.

– Ломают, когда надо его зарядить. Преломить ружьё говорят.

Они переглянулись, и Джоан засмеялась с павлиньим почти визгом.

– Музыка кончилась, – сказала Юнис.

Было без двадцати пяти девять. Окончание первого акта оперы – и первой сцены действа на кухне.







20

Пауза между двумя актами. Жаклин налила всем по второй чашке кофе. Мелинда потянулась и встала.

– Чудесно, – сказал Джордж. – Что ты скажешь, дорогая?

– Зерлина ужасна. Слишком стара, очень резкий голос. Джордж, ты слышал шум наверху во время менуэта?

– Кажется нет. Может это наша «врагиня» кралась наверх.

– Она бы не стала красться, папа. Подкрадываться – другое дело, – сказала Мелинда. – Господи, я забыла выключить запись.

– Скорее всего ни то, ни другое, я слышала звон разбитого стекла.

Мелинда остановила запись. Имея в виду оперу, она сказала, что там была вечеринка, так что это наверняка звуковые эффекты. Следующую её фразу заглушил истерический хохот из-за двери.

– Джордж! – Жаклин почти вскричала. – Там эта миссис Смит!

– Видимо так и есть, – угрожающе медленно произнёс Джордж.

– Она на кухне с мисс Парчман.

– Значит, выставим её на мороз, со всеми пожитками, – сказал он, поднимаясь.

– Ну пап, ты пропустишь начало второго акта. Наверное у нашей Пергаментной Рожи прощальная вечеринка.

– Всего пару минут, – сказал Джордж.

В дверях он помедлил и в последний раз в жизни взглянул на жену. Если бы он это знал, он мог бы взглядом выразить ей благодарность за шесть лет блаженства, но он не знал, и, глянув на неё с лёгкой гримаской, прошёл через холл и по коридору к двери на кухню. Жаклин пошла было за ним, но передумала, с началом второго акта вернувшись на диван, спиной к подушкам. Второй акт начался сценой ссоры Лепорелло с хозяином. Включили запись. Ma che ho ti fatto, che vuoi lasciarmi (Но что я такого сделал, почему ты хочешь меня покинуть)? Oh, niente affato; quasi ammazzarmi (О, сущую ерунду, ты чуть не убил меня)!...

Джордж открыл дверь на кухню и замер в изумлении. Его домохозяйка с красным лицом под неопрятными патлами стояла у стола, по другую сторону тощая цыплячья фигурка Джоан в пёстрых зелёных с рыжим тряпках. У каждой в руках ружьё, нацеленное на другую.

– Это чудовищно, – сказал Джордж, когда к нему вернулся наконец голос. – Сейчас же опустите ружья!

– Бац, бац! – взвизгнула Джоан, тут какой-то фильм мелькнул в её голове. – Хенде хох! – закричала она, направив дуло ему в лицо.

– К счастью, они не заряжены. – Майор Кавердейл, боец времён Аламейна, спокойно взглянул на часы. – Даю вам обоим полминуты, кладите ружья на стол. Иначе придётся сделать это силой и вызвать полицию.

– Ну, это если повезёт, – сказала Юнис.

Обе не двигались. Джордж застыл на полминуты. Страха не было, ружья не заряжены. Тридцать секунд истекли, Джоан всё так же целилась ему в лицо, когда из гостиной донеслось начало чудесной арии Эльвиры O, taci ingiusto core (Молчи, предательское сердце)! Его собственное билось ровно. Он подошёл к Джоан и взялся за ружьё, издав лишь краткий всхлип, когда пуля Юнис пробила ему шею. Он упал лицом на стол, руками хватаясь за его края, кровь хлестала из яремной вены. Джоан попятилась к стене. Не переводя дыхания, Юнис выстрелила ему в спину из второго ствола.



После второго выстрела Жаклин вскочила на ноги.

– Что ради Бога происходит? – вскричала она.

– Это миссис Смит заводит свой фургон, – сказала Мелинда, понизив голос, чтобы не портить запись. – С ним всегда так. Что-то не в порядке с выхлопом.

– Это похоже на выстрел.

– Выхлоп машины и похож на выстрел. Садись, Джеки, мы пропустим самую лучшую арию.

Тише, предательское сердце. Не стучи так громко в моей груди. Эльвира склонилась из своего окна, Лепорелло и Дон Жуан под окном, постепенное нарастание великолепного трио двух баритонов и сопрано. Жаклин села, нервно поглядывая на дверь.

– Почему твой отец не возвращается?

– Он пристрелил чокнутую, – сказал Джайлз, – и гадает, как нам сказать.

– Ох Джайлз, будь добр, сходи посмотреть, ладно? Оттуда ни звука.

– Зачем, Джеки, идёт запись, – недовольно сказала Мелинда. – Мы что, хотим послушать, как он кричит на Парчман? Вся эта чушь теперь у меня на плёнке, разве не ясно?

Жаклин извинительно, но с беспокойством помахала руками, и Джайлз, было собравшийся выбраться из кресла, плюхнулся в него обратно. С экрана мандолина Дон Жуана мягко молила, Deh! vieni alla finestra (Так подойди к окну)... Жаклин, сжав руки, старалась сдерживаться. Вдруг она вскочила, подошла к окну и раздвинула шторы. Сразу забыв о записи, она вскричала:

– Здесь фургон миссис Смит! Значит, это был не выхлоп.

Она повернулась к недовольной Мелинде и заскучавшему Джайлзу. Страх и отчаяние на её лице подействовали даже на Джайлза.

– Я схожу, – вздохнул он, начиная подниматься из кресла, словно скрюченный артритом старик. Он подошёл к дверям как раз в момент, когда Джоан Смит и Юнис Парчман вышли из кухни в коридор.

– Теперь надо убить и остальных, – сказала Юнис так, словно речь шла о чём-то житейски безотлагательном, например, о мытье грязных полов.

Джоан ни к чему было поощрение, она оглянулась на Джорджа. Он был мёртв, но часы его шли, с момента его смерти минутная стрелка переместилась с десяти на двенадцать. Было почти девять. Она смотрела на Юнис с широчайшей ухмылкой. Руки, лицо и связанный Юнис свитер забрызганы кровью. Они прошли в холл, и волны звуков – баритон и струнные – накрыла их из открытой Джайлзом двери гостиной. Он увидел кровь и вскрикнув, повернул назад, ещё до приказа Джоан:

– Давай обратно. У нас ружья.

Юнис вошла за ним первой. В голове хор мужских голосов, и наконец власть, право приказывать и мстить наэлектризовали её тело. В её руках сила, и они её не подведут. Белое перепуганное лицо Жаклин – это самое лицо ухмылялось, протягивая ей валентинку. А зовущий мужа голос – тот же самый, читающий книжки, отпускающий саркастические замечания. Их мольбы её не тронули, странным образом эти люди превратились в её мозгу в буквы и слова на бумаге. Это они, её враги на книжных полках, пачки бумаги в переплётах, такие ненавистные и дразнящие.

– Ну-ка сядьте, – сказала она. – Теперь ваша очередь.

Джоан хохотала, заглушая её слова, выкрикивая что-то библейское, а потом выстрелила. Юнис ахнула от неожиданности – не из-за криков или крови, но как Джоан посмела её опередить? Она прошла вперёд, поднимая ружьё. Разрядив оба ствола, зарядила снова, под грохот выстрелов другого ружья. Отправила оба заряда в то, что лежало на китайском ковре.

Музыка прекратилась, видимо Джоан выключила. Стихли все звуки, все крики. Поразительная тишина словно густым целебным бальзамом наполнила комнату, успокаивая нервы и бешеный стук сердца в груди. Юнис застыла, женщина каменного века превратилась в камень. Веки опущены, ровное дыхание едва заметно, так что сторонний наблюдатель, если бы он был, мог решить, что она уснула, стоя на месте.

Дышащим камнем была Юнис, им она была всегда.







21

Восторг соучастия в священной миссии снизошёл на Джоан Смит. Взглянув на плоды своих трудов, она решила, что это хорошо. Она очистилась, повергнув врагов Господа. Если бы к ней применили Правило Макнотена, [Дэниел Макнотен (1813—1865) — душевнобольной шотландец, покушавшийся в 1843 году на премьер-министра Великобритании Роберта Пиля и по ошибке застреливший его секретаря. Дело Макнотена стало причиной появления Правил Макнотена: должно быть ясно доказано, что во время совершения деяния, обвиняемое лицо не могло сознавать природу и качества деяния, то есть отличать добро от зла. Ранее безумцем считали только того, кто не более разумен, нежели ребёнок или животное] она прошла бы тест: понимая, что делает, она не понимала, что это плохо.

Это была невинность в прямом смысле этого слова. Ей хотелось поскорей вернуться в Гривинг и рассказать всем, что она сделала, кричать об этом на улицах, объявить сидящим в «Синем Кабане». Жаль, что она перерезала провод, можно было бы позвонить и всё рассказать оператору.

С величавым спокойствием она положила ружьё и взяла магнитофон. Он ещё работал. Она куда-то нажала, и красная лампочка погасла. Внутри была запись её подвигов, и можно представить степень её безумия, если она представляла себе, как даст послушать это своим богоявленским собратьям, так сказать, с нравоучительными целями.

Юнис она едва ли замечала. Та стояла неподвижно, ещё с ружьём в руке, враждебно глядя на лежащие рядом тела Джайлза и Мелинды в такой близости, какой никогда не было у них при жизни. Джоан позабыла о Юнис. Забыла своё имя, прошлое, Шеппердс-Буш и Нормана. Была лишь она, полубог, ангел, её страшило лишь, что какой-нибудь злой дух, демон – защитник Кавердейлов – может помешать разнести по миру благую весть.

Кровь Джорджа была на её свитере, на руках и на лице. Она уже засохла. Необычным для неё плавным медленным шагом она прошла в холл, вернув Юнис к реальности.

– Лучше умойся, прежде чем уходить, – сказала та.

Джоан не слушала. Открыв дверь, она высматривала в темноте демонов. На дорожке и в саду никого не было, картина была мирной, в её понимании. Она села в фургон.

– Приведи себя в порядок, – сказала Юнис. – Вымойся как следует, перед тем, как лечь в постель. И никому ни слова. Просто молчи.

– Я разящее копьё Повелителя духов.

Юнис пожала плечами. Это всё ерунда, Джоан всегда несла подобную чушь, и в посёлке решат, что она ещё больше сбрендила. Она вернулась в дом, где её ждала куча дел.

Включив только габариты, Джоан в эйфории гнала прочь от Лоуфилд-Холла. Гордо подняв голову и не глядя вперёд, она крутила головой направо-налево, благосклонно улыбаясь воображаемым поклонникам. Чудо, что она вообще добралась до ворот. Но она проехала ещё четверть мили до крутого поворота перед кирпичной стеной сада фермера мистера Мидоуза. Здесь перед ней возник силуэт белой совы, спикировавший перед ветровым стеклом. Джоан решила, что вот он, демон, посланный против неё Кавердейлами. Нажав на педаль газа, чтобы сбить его, она врезалась в стену. Передок фургона сложился гармошкой, и голова Джоан, разбив стекло, встретила двенадцатидюймовую кирпичную преграду.
 
Это было в половине девятого. Мидоузы гостили у замужней дочери в Сидбери, а больше в доме никого не было. Норман Смит развлекался в «Синем Кабане», хотя в полной мере такое веселье они оценили лишь на следующий день. Вернулся домой он в десять пятнадцать. Фургона между магазином и лужайкой не было, но он решил, что она до сих пор где-то с Юнис, это же её последний вечер в Гривинге – что тоже хорошая новость. Никого на этой дороге не было (никто не заявлял о столкновении, по крайней мере) до двадцати пяти минут одиннадцатого, когда Мидоузы вернулись домой. Увидав дыру в стене, и Джоан без сознания, наполовину висящую из машины, они позвонили сперва в скорую помощь, потом Норману Смиту. Живую, но тяжело раненую Джоан доставили в больницу, где никто не поинтересовался, вся ли кровь на одежде принадлежит ей – так много её было. И вот Джоан, которую следовало бы упечь в психушку на несколько месяцев раньше, оказалась в палате интенсивной терапии телесных повреждений.



В тот вечер Норман вторично видел кровь. Примерно за три часа до того, как его привезли к месту аварии жены, двое парней вошли в зал «Синего Кабана», и тот, что моложе и поменьше, спросил у хозяина, Эдвина Картера, где здесь туалет. Видимо он хотел помыть раненую руку, на которой из-под носового платка вместо перевязки виднелась кровь.

Мистер Картер указал ему направление, а его жена поинтересовалась, не нужно ли ему оказать первую помощь. От её услуг он отказался, касательно раны ничего не объяснил, и когда вернулся, рука была перевязана другим платком. Ни Картер, ни кто-либо другой из работников бара не видел собственно рану, только кровь на первом платке. Очевидцами происшествия были Джим Мидоуз из гаража, Алан и Пэт Ньюстеды, Джефф и Барбара Бейлемы, брат Джеффа Филип и Норман Смит.

Миссис Картер запомнила, что парень с раненой рукой пил двойной бренди, а его компаньон горькое пиво. Они сели за стол, всё выпили минут за пять, и ушли без объяснений, спросив, однако, где можно заправиться бензином в это время, если гараж Мидоуза закрыт. Джефф Бейлем сказал, что на главной дороге за Перекрёстком Висельников есть автозаправка самообслуживания, и рассказав, как её найти, вышел за ними во двор. Здесь он видел их машину, старый охотничий моррис-майнор-тревеллер, с вишнёвым кузовом из деревянных брусьев. А вот номер его он не запомнил.

Они уехали по Гривингской дороге, то есть мимо Лоуфилд-Холла не проехать они не могли .

На другой день все свидетели снабдили полицию описаниями незнакомцев. Джим Мидоуз сказал, что оба были темноволосые, оба в синих джинсах, тот, что не раненый, больше шести футов ростом. Картеры согласились, что у высокого были длинные тёмные волосы, но их дочь Барбара сказала, что глаза и волосы обоих были карими. Если верить Алану Ньюстеду, раненый был обладателем коротких русых волос и пронзительных голубых глаз, но жена его сказала, пусть глаза пронзительные, но карие. Джефф Бейлем сказал, что короткий был блондином в серых вельветовых джинсах, а его брат настаивал, что оба были в синих, и что у высокого обкусанные ногти. Норман Смит сказал, что блондин был с царапиной на лице, а темноволосый чуть меньше шести футов.

Все жалели, что плохо их рассмотрели, но откуда им было знать, что это понадобится?



Оставшись одна, Юнис, вместо того, чтобы «улаживать дела», поначалу просто сидела на лестнице. Удивительно, но ей казалось, если она возьмёт утром чемоданы, пойдёт на автобусную остановку, давно ею замеченную, уедет на станцию, а оттуда в Лондон, то всё будет в порядке. Кавердейлов могут хватиться спустя недели, а тогда откуда им знать, где она – верно?

Хорошо бы чаю, ведь тот, заваренный, она так и не выпила, Джоан вылила весь чайник на постель Жаклин. Она заварила чай, перемещаясь туда-сюда мимо тела Джорджа. Часы на руке покойника показывали без двадцати десять. Надо упаковаться. Она мало что покупала за эти девять месяцев, кроме товаров в прямом смысле потребления – сладостей, шоколада, пирожных – которые она съела. Лишь несколько связанных ею вещей увеличили её гардероб. Всё уместилось в чемоданы миссис Сэмсон примерно в том же порядке, как и в прошлый раз.

Наверху в её комнате казалось, что ничего и не случилось. В самом деле жаль, что завтра придётся уехать, теперь ведь её некому выгонять, а ей здесь нравится, всегда нравилось. И стало бы ещё лучше теперь, когда некому вмешиваться в её жизнь.

Пожалуй, было рано ложиться спать, да и вряд ли она сможет уснуть. Это было так необычно, ведь она засыпала, едва положив голову на подушку. Но и ситуация не была обычной, такого с ней ещё не было, чего уж там. Понимая, что возбуждение не даст уснуть, она сидела, глядя на чемоданы, на комнату, не в настроении смотреть телевизор, и жалея, что уложила вязание на самое дно большого чемодана.

В четверть одиннадцатого она ещё сидела, гадая, во сколько идёт утренний автобус, и не будет ли дождя, когда услышала вой сирен на Гривинг-Лейн. Это скорая помощь промчалась забирать Джоан Смит, но Юнис этого не знала. Она решила, это может быть полиция, и впервые испугалась. Спустилась в спальню Жаклин, узнать, в чём дело. Посмотрела в окно, но ничего не увидела, а сирена затихла вдали. Едва она опустила штору, сирена взвыла снова, машины не было видно, но свет её фар указал, что она прошла мимо по главной дороге.

Юнис это не нравилось, необычное дело для Гривинга. Что они тут делают? Зачем туда поехали? Телевидение немного ознакомило её с полицейскими методами. Она включила свет у постели и методично протёрла каждую вещь, которой могла касаться Джоан, разбитое стекло, чайник, детали кровати и прочего. Стив, герой её сериала, если не палил по людям и не гонялся за ними на машине, всегда внимательно изучал отпечатки пальцев. Полиция может появиться в любую минуту, хотя сирены уже не слышно. Она спустилась вниз. Вошла в гостиную и включила свет. Конечно, глупо было думать, что полиция ещё не скоро узнает. Если не сегодня, они будут здесь завтра, ведь Джефф Бейлем привезёт утром яйца, и если его не впустят, он заглянет в окно и увидит тело Джорджа. Чтобы её не заподозрили, надо хорошо постараться. Для начала стереть отпечатки Джоан с кусачек, вытереть ружья.

Она оглядела гостиную. На софе залитый кровью журнал «Радио Таймс», на открытых страницах, кроме пятен крови, какие-то ненавистные ей надписи – по ней уж лучше кровь. Ей бы уничтожить этот журнал, сжечь спичками в раковине, порвать его и закопать, изрезать на кусочки и спустить в канализацию, но она не умела читать. Закрыв журнал, навела порядок, сложив всё стопкой вместе с газетами на журнальном столике. Досадно было оставлять здесь грязные чашки, но она чувствовала, что мыть их не следовало. Но решила, что будет лучше вернуть телевизор на старое место в кабинете. Перетащив его по холлу, наконец поняла, что очень устала.

Кажется, больше здесь нечего было делать, а полиция не появлялась. И теперь, впервые с того момента, как она устроила этот хаос, она долго и внимательно смотрела на тело Джорджа, потом, вернувшись в гостиную, на тела его жены, дочери и пасынка. Ни жалости, ни сожалений в ней не шевельнулось. Она не думала о любви и радости, о мире и покое, надеждах и желаниях, жизни и прахе, гибели, безумии и смерти – она вообще вряд ли знала что-нибудь об этом. Вряд ли знала, что оставляет после себя лишь разлагающиеся трупы. Ей было жаль, что испорчен такой хороший ковёр, но была рада, что на неё ни капли крови не попало.

Как следует потрудившись привести всё в порядок, она жаждала одобрения. Ей всегда было лестно, когда её труды хвалили, хотя ни словом, ни улыбкой она не показывала этого. Зачем ждать, пока полиция обнаружит их, а сама она будет далеко? Возникли смутные мысли о том, что если они где-то рядом, могут быть здесь совсем скоро. Пожалуй лучше ей самой сообщить им прямо сейчас. Она сняла трубку и стала набирать номер, позабыв, что провод перерезан. Ничего, прогулка на свежем воздухе взбодрит её.

Юнис Парчман надела своё кирпичное пальто, шерстяную шапку и шарф. Взяла фонарь и пошла в Гривинг, собираясь позвонить из автомата рядом с магазином.







22

Инспектор Уильям Ветч из Скотланд-Ярда прибыл в Гривинг в понедельник днём, чтобы заняться делом об убийстве Кавердейлов – бойней в день святого Валентина.

Он приехал в посёлок, о котором доселе знали единицы, но чьё название теперь красовалось на первых страницах газет и сияло с экранов всех телевизоров. Он обнаружил, что жители в первый день оставались дома, словно испугавшись, что сам воздух снаружи за ночь изменился, став враждебным, опасным и угрожающим. Люди на улице были полицейскими. Машины были полицейскими, всю ночь и весь день дорога до Лоуфилд-Холла была забита машинами с полицией, фотографами, судебными экспертами. И ни одного жителя Гривинга, лишь пятеро в этот день, 15 февраля, вышли на работу, и лишь семеро учеников пришло в школу.

Ветч обосновался в сельском клубе, разместив здесь «Офис расследования убийства». Где вместе с подчинёнными он допрашивал свидетелей, изучал доказательства, звонил и отвечал на звонки, говорил с прессой – здесь он впервые допрашивал Юнис Парчман.

Он был опытным офицером. За двадцать шесть лет работы в полиции и в «Опергруппе убийств» он прославился своей храбростью. Он лично арестовал Джеймса Тимсона, убийцу по делу в Манчестерском банке, и он вёл группу на захват Уолтера Экстина в его квартире в Брикстоне, вооружённого убийцы двух охранников.

Среди подчинённых он был славился талантом приближать к себе нужного свидетеля, и в дальнейшем опираться на его содействие, даже подружиться с ним – или с ней, если верить тем, кто его не любил. Это отлично сработало в случае с Экстином, к убийце его привела бывшая любовница, чьё доверие Ветч смог завоевать. В деле Кавердейлов на эту роль он выбрал Юнис Парчман.

Никто и никогда по-настоящему не любил Юнис. По-своему родители любили её, но это иное дело. Миссис Сэмсон жалела её, Анни Коул боялась, Джоан Смит просто использовала её. Биллу Ветчу она и правда понравилась, с первого разговора. Потому что была немногословна, избегала ложной чувствительности, и если чего-то не знала, то говорила об этом прямо.

Он был впечатлён и тем, как, обнаружив четыре мёртвых тела, при виде которых даже крепким вошедшим первыми полицейским стало худо, она в темноте прошла целую милю, чтобы позвонить из телефонной будки. У него не было подозрений относительно неё, а бывшие до встречи с ней слабые сомнения исчезли, когда она прямо сказала, что невзлюбила Кавердейлов, и была уволена за непочтительность. В любом случае, это не могло быть преступлением немолодой женщины, тем более совершённым в одиночку. К тому же, ещё до встречи с Юнис, он уже нацелился на охоту за парнем с раненой рукой и его приятелем.
 
Вот показания Юнис офицерам Саффолка прошедшей ночью:

«Мы приехали в Нанчестер с моей подругой Джоан Смит в половине шестого. Мы были на церковной службе в храме Богоявления на Норт-Хилл. Миссис Смит отвезла меня обратно в Лоуфилд-Холл, я была там без пяти восемь. Когда я вошла через главный вход, на часах в холле было без пяти восемь. Миссис Смит со мной не входила. Она плохо себя чувствовала, и я сказала, чтобы она сразу возвращалась домой. В холле и в гостиной горел свет. Если в гостиной зажжён свет, он виден снаружи. Дверь в гостиную была закрыта. Я не входила туда, и никогда не вхожу, когда возвращаюсь откуда-то, только если миссис или мистер Кавердейлы меня позовут. В кухню я не входила тоже, я уже пила чай после службы в Нанчестере. Я поднялась в свою комнату. Дверь в спальню миссис и мистера Кавердейлов была открыта, но я туда не заглядывала. Некоторое время я вязала, потом укладывала чемоданы.

«Мистер и миссис Кавердейлы обычно в воскресенье ложатся спать около одиннадцати. Джайлз чаще всего проводит вечера в своей комнате. Не знаю, был ли он там, когда я поднималась, дверь была закрыта. Я не думала об этом, я думала о том, что завтра уезжаю, и до половины двенадцатого я из своей комнаты не выходила.

«Мне не нужно было спускаться вниз, чтобы помыться, у меня своя ванная. Я собиралась лечь спать в одиннадцать. Свет всегда горит на площадке первого этажа, и на лестнице второго. Хозяева выключают его, когда ложатся спать. Когда я в половине двенадцатого заметила в щели под дверью, что свет ещё горит, я встала и пошла его выключить. Для этого я надела халат, ведь надо было спуститься на второй этаж. Тут я увидела на полу спальни одежду и разбитое стекло. Я не заметила этого, когда поднималась, потому что тогда была к двери спиной. То, что я увидела, напугало меня, и я спустилась в гостиную. Здесь я увидела тела миссис Кавердейл, Мелинды Кавердейл и Джайлза Монта. Мистер Кавердейл был в кухне, он был мёртв. Я хотела позвонить в полицию, но сигнала не было, и тогда я увидела, что провод перерезан.

«Я не слышала никаких необычных звуков после того, как вернулась, и до того, как нашла их. Никто не выходил из Холла за это время. По пути домой мне могли встретиться машины, но этого я не запомнила».

Своих показаний Юнис держалась твёрдо, ни в чём их не изменяя. Сидя напротив Ветча, спокойно глядя ему в глаза, она настаивала, что вернулась домой без пяти восемь. Дедушкины часы остановились, потому что Джордж не мог завести их в воскресенье вечером в десять часов. Часы всегда шли точно? Юнис сказала, что они немного отставали, не больше чем на десять минут, что подтвердила Ева Бейлем, и позднее Питер Кавердейл. Но всё же Ветч в последующие дни не раз жалел, что часы Джорджа не разбились при выстреле, потому что больше всего в делах об убийстве он не любил нестыковок во времени, и проблема согласования событий в этом случае его изрядно тревожила.



Согласно медицинским заключениям, смерть Кавердейлов и Джайлза Монта наступила между половиной восьмого и половиной десятого, трупное окоченение уже началось в четверть первого ночи, когда тела осматривали в первый раз. Процесс ускорило тепло в кухне и гостиной, потому что центральное отопление в Лоуфилд-Холле в зимнее время не выключалось всю ночь. Множество других факторов было принято во внимание – содержимое желудков, посмертная синюшность, изменения в спиномозговой жидкости – но убедить экспертов в возможности смерти до половины восьмого Ветчу не удалось. Не убедила их ни жара почти под восемьдесят по Фаренгейту, [Примерно +26°C] ни то, что съеденное Кавердейлами в шесть (по свидетельству Юнис) – чай с бутербродами и пирожными – было полностью переварено. Да и сам Ветч счёл бы странным, если бы после чая в шесть, семья решила выпить кофе, скажем, часов в семь.

Тем не менее, всё это можно и согласовать. Два парня в джинсах вошли в «Синий Кабан» без десяти восемь. Это даёт им пятнадцать минут, чтобы убить Кавердейлов – но ради чего? Ради кайфа? Из мести тому классу, к которому принадлежали Кавердейлы? – и ещё пять минут, чтобы покинуть Холл и приехать в Гривинг. Когда Юнис без пяти восемь (или в пять минут после восьми) вошла в дом, они были уже в миле оттуда, оставив после себя смерть и безмолвие.

За эти пятнадцать минут они должны были ещё разгромить спальню, но зачем надо было поливать постель чаем, Ветч даже не мог представить. Бессмысленный погром, ведь ни одна из драгоценностей Жаклин не пропала. Или они искали деньги, но их вспугнул кто-то из Кавердейлов? В какой-то момент тот, что с раненой рукой, должен был снять перчатку, а они были в перчатках, ведь ни одного отпечатка не нашли, либо перчатка была на руке, когда выстрелом задело её. Пятнадцати минут впритык, но хватило бы, чтобы разбить, порвать, убить.

Ветч потратил часы на то, чтобы опросить завсегдатаев «Синего Кабана», включая и Нормана Смита, который видел и говорил с теми парнями в джинсах. И к вечеру понедельника вся полиция страны разыскивала машину и тех, кто в ней находился.

Джоан лежала в коме в главной больнице Стэнтвича. Но Ветч верил, что она не входила в Холл тем вечером, поэтому касательно неё ему следовало лишь убедиться, что Юнис сказала правду, и обе покинули Храм Богоявления в двадцать минут восьмого. Братия подтвердила это, но ни один из них не сказал помощникам Ветча, что перед уходом Джоан грозилась убить Джорджа Кавердейла. Они не знали, что она угрожала именно Джорджу, но если бы и знали, богоявленцы ничего не сказали бы полицейским, не входившим в число избранных.

Юнис позволили оставаться в Холле, потому что ей некуда было идти, а Ветч хотел иметь её в пределах досягаемости. Кухня была в её распоряжении, но гостиная, вместе с номером «Радио Таймс» внутри, была опечатана.

– Я не знаю, – ответила она на вопрос Ветча, были ли у Джорджа Кавердейла враги. – У них было много друзей. Не слышала, чтобы кто-то угрожал мистеру Кавердейлу.

И она налила ему чашку чаю. Пока она рассказывала о жизни Кавердейлов, об их друзьях, вкусах, причудах и привычках, убийца и следователь распивали чаи за тщательно выскобленным Юнис столом, на который упал застреленный Джордж.



То, что случилось в Лоуфилд-Холле, поразило обитателей Гривинга невероятностью и ужасом, многих оставив в глубокой печали. Неизбежно говорилось только об этом. С чего бы не начался разговор – что будет на ужин, прошла ли простуда, опять дожди, снова холодно, разве нет? – он всё равно сворачивал к той немыслимой бойне. Кто мог такое сделать? Ведь до сих пор невозможно в это поверить, правда же? Только подумать, куда катится мир. Джессика Ройстон до сих пор плачет, её не могут утешить. Мэри Кейрн наняла строителей, чтобы поставить решётки на нижних окнах. Джеймсон-Керры сомневаются, что когда-либо смогут войти в Лоуфилд-Холл, а бригадир всякий раз содрогается, вспоминая былые охоты с Джорджем. Джефф Бейлем, тяжело переживая гибель Мелинды, знал, что вряд ли скоро сможет ездить мимо Перекрёстка Висельников по пятницам или субботам.

Питер Кавердейл и Пола Казуэлл приехали в Гривинг, и Пола, остановившись у Арчеров, слегла от шока и горя вскоре после приезда. Питер остановился в «Ангеле» в Каттингеме, где в сыром, скверно прогреваемом электрокамином номере каждый вечер они напивались с Джеффри Монтом, остановившемся в «Быке» в Марли. Ему не нравился Джеффри, выпивавший в день бутылку виски, которого он прежде никогда не видел, но без хотя бы такого собеседника он бы просто свихнулся; ну а Джеффри говорил, что, если бы не Питер, он бы покончил с собой. Вместе они сходили к Арчерам проведать Полу, но доктор Кратчли напоил её успокоительным.

Джонатан Декстер в Голвиче узнал о смерти Мелинды, читая газету. И ровно ничего не предпринял. Не стал обсуждать это с родителями, не пытался связаться с Питером Кавердейлом. Он заперся в своей комнате, целых пять дней питаясь чёрствым хлебом с пустым чаем.

Норман Смит исправно навещал жену каждый вечер, хотя и без особого желания. Не совсем это осознавая, он бы предпочёл, чтобы она умерла, потому что ему понравилось одиночество, но даже себе он бы в том не признался, как и не стал бы избегать визитов к ней. Он делал то, что положено делать мужу, когда его жена больна – вот и всё. Но поскольку Джоан не могла двигаться, говорить и слышать, он не мог рассказывать ей новости. Поэтому он обсуждал их с другими мужьями, приходившими в больницу, и без остановки твердил об этом в «Синем Кабане», где мог теперь сидеть сколько угодно.

Ничего не слышали из Стэнтвича о расследовании манипуляций Джоан с почтой. Норман, несмотря на случившееся ещё сохранивший остатки оптимизма, причиной молчания считал то, что главный свидетель мёртв. Или же, узнав о несчастье с Джоан, начальник почты не хотел преследовать его, пока его жена больна.

Его фургон оттащили в гараж в Нанчестере. Норман поехал туда на автобусе разузнать что-нибудь на этот счёт, и хозяин гаража сказал, что он полностью под списание. Когда договорились об использовании годных частей, мастер сказал:

– Между прочим, вот это нашли под задним сиденьем. – И протянул ему то, что Норман принял за транзисторное радио.

Он привёз его домой, поставил на полку рядом со стопкой брошюр «Следуй за моей звездой», и на несколько дней позабыл о нём.







23

Фотороботы двух разыскиваемых мужчин появились в среду 17 февраля во всех общенациональных газетах, однако Ветч не особо рассчитывал на них. Если свидетель не помнит, был человек блондином или брюнетом, вряд ли он вспомнит форму его носа или лба. Служитель на заправке самообслуживания в сотне ярдов от Перекрёстка Висельников запомнил темноволосого высокого. Но тот заправлял машину сам, и подошёл к стеклу его кассы лишь затем, чтобы заплатить. Служитель даже не видел второго, и не мог сказать, был ли он вообще, а машину запомнил лишь потому, что вишнёвый весьма необычный цвет для моррис-майнор-тревеллера.

Это с его слов, а также Джеффа Мидоуза и других присутствовавших в «Синем Кабане», были составлены фотороботы. И в следственный кабинет посыпались сотни звонков от видевших серые, зелёные или чёрные майнор-тревеллеры, или от владельцев вишнёвых, однако надёжно запертых в своих гаражах. Но прежде чем вычеркнуть, каждый такой звонок надлежало проверить.

Были отправлены запросы каждому владельцу отеля и каждой хозяйке, сдающей жильё, не было ли среди их гостей таких, чья машина подходила под составленное свидетелями описание. И не отсутствовали ли она на месте парковки в воскресенье вечером? И где она сейчас? Эти запросы породили ещё сотни звонков и безрезультатных разговоров на всём протяжении среды и четверга.

Но в четверг Ветчу позвонила женщина, не имевшая отеля или жилья на сдачу, и кое-что сообщила ему о подходящей под описание машине. Она жила в караване близ Клактона, на побережье в Эссексе в сорока милях от Гривинга, и уже часом позже Ветч был у неё в этом караване.

Машины обитателей стоянки парковались в грязной неприглядной части поля, примыкающего к городку, и миссис Бёрчелл, хотя и не имела собственной машины, часто замечала здесь вишнёвый тревеллер, потому что это была самая чумазая машина на стоянке, из-за спущенного колеса прочно застрявшая здесь в грязи. Машина точно была на обычном месте в прошлую пятницу, но трудно сказать, видела ли она её позже. Однако сейчас её там не оказалось.
 
Владельцем стоянки был, тогда по крайней мере, дальнобойщик Дик Скейлз, водитель грузовика, его не было дома, когда Ветч со своей командой зашли в его караван, так что поговорили они только с итальянкой среднего возраста, назвавшейся миссис Скейлз, хотя позже она призналась, что они не женаты. Ветч мало что от неё услышал, кроме воплей «мамма миа» и обвинений Дика в том, что это из-за него она ничего не знает ни о какой машине. Она раскачивалась в сломанном кресле, сжимая в руках маленького злобного полукровку-терьера. Когда Дик вернётся? Кто его знает. Завтра, послезавтра. А машина? Нечего спрашивать её о машинах, она ничего не знает, не умеет водить. Она была в Милане у родителей с Рождества, вернулась на той неделе, лучше бы ей вообще не возвращаться в эту ужасно холодную страну безбожников.

Полиция выслеживала Дика Скейлза на шоссе М1. Как-то всё же они его упустили, хотя Ветч в Клакстоне сомневался, что наводка верна. Если это он, как могли все свидетели принять пятидесятилетнего мужчину за высокого темноволосого парня?



Гостиная Лоуфилд-Холла была по-прежнему опечатана, и Юнис по нескольку раз в день ходила на кухню мимо этой двери с печатями. Ей не приходило в голову войти в комнату, хотя при желании это было бы нетрудно. Стеклянные двери в сад были закрыты, но ключ от них висел на крючке в оружейной. В полиции такие промахи весьма часты. Но в данном случае это не погубило расследование, ведь Юнис понятия не имела, что одна бумага, важная для её виновности, лежит там, за дверью, впрочем, уже отвергнутая, или воспринятая следствием просто как кусок исписанной бумаги.

Одна бумага? Да, и если бы она её забрала, если бы могла прочесть написанное на ней, то могла бы понять, что есть и другое свидетельство её преступления, и тогда уже не отмахнулась бы от него с безразличием, как это случилось немногим позже.

Она была спокойна, чувствуя себя в безопасности. Смотрела телевизор, готовила себе по вкусу еду, присвоив право пользоваться продуктами из морозильника. В промежутках ела шоколада больше обычного, пусть неосознанно, но её нервировали постоянные контакты с полицией. Пополнять запасы она ходила в сельский магазин, где Норман хозяйничал теперь один, по привычке жуя свою жвачку.

Этим утром ему звонила миссис Элдер Барнстэпл, предупредив, что заедет за теми брошюрами «Следуй за моей звездой», которые Джоан не успела раздать. Норман снял их с полки, как и ту штуку, которую нашли под сиденьем фургона. Но он не стал показывать это Юнис. Только сказал, когда она расплачивалась за батончики «Марс»:

– Джоан брала у вас радиоприёмник, не скажете?

– У меня никогда не было радио, – сказала Юнис, отвергнув предложенный шанс к свободе и будущему.

И вышла, без вопросов о Джоан, без слов сочувствия к ней. Мельком заметив, что здесь уже меньше полиции, она не увидела машину Ветча на её обычном месте близ сельского клуба. Подъехавшая вскоре миссис Барнстэпл поставила на то место свою, и Юнис приветствовала её сдержанным кивком и улыбкой.

Норман Смит провёл свою вторую посетительницу в гостиную.

– Какой замечательный у вас магнитофон, – сказала миссис Барнстэпл.

– Магнитофон, говорите? А я думал, это радио.

Миссис Барнстэпл заверила его, что это разумеется магнитофон, и спросила, правда ли он Нормана. Он сказал, что не знает, чей он, его нашли в фургоне после аварии с Джоан, так что может его хозяин кто-то из богоявленской братии? По мнению миссис Барнстэпл, это вряд ли, но она попробует узнать.

Почти любой с минимальной искрой любопытства, узнав назначение доставшегося ему устройства, поломав голову, попробовал бы проиграть запись. Только не Норман. Он не ожидал услышать на плёнке ничего, кроме гимнов или исповедей, так что поставил прибор обратно на опустевшую полку, и ушёл отпускать Барбаре Бейлем конверты для авиапочты.



На несколько часов раньше, когда озабоченный Дик Скейлз тронулся в обратный путь из Хендона на северо-западе Лондона домой в Клактон, молодой парень с тёмными длинными волосами вошёл в полицейский участок Хендона с намерением, как говорят, сдаваться.



Пятница была днём похорон.

Церемония началась в полдень в присутствии множества людей. Была пресса, а также несколько тщательно отобранных полицейских. Прибыл Брайан Казуэлл из Лондона, Одри Кавердейл из «Гончарни» – Стаффордшира. Джеффри Монт, пьянее обычного (что может и к лучшему) был здесь, и Юнис Парчман тоже. Ещё Джеймсон-Керры, Ройстоны, Мэри Кейрн, Бейлемы, Мидоузы, Хиггсы и Ньюстеды. В ясный день, под таким же сияющим голубым небом, какой был в день крещения Джайлза Казуэлла, близкие родственники прошли за священником по извилистой тропинке к некогда выбранному Джорджем Кавердейлом участку земли под тисами и вязами, где теперь будет место успокоения останков его самого, его жены и дочери.

Мистер Арчер прочёл строки из Книги Премудрости Соломона: «Хотя праведные и наказываются в глазах людей, но надежда их полна бессмертия, и они будут облагодетельствованы...»

Джайлз по желанию своего отца был кремирован в Стэнтвиче, где была лишь короткая траурная служба без цветов. Гирлянды для Кавердейлов не добрались до больницы в Стэнтвиче, куда Питер их отправил – зачем, украсить постель Джоан? – они замёрзли за час на февральском морозе. По совету Евы Бейлем Юнис послала пучок хризантем, хотя присланный флористом неделю спустя чек она так не оплатила.

Обратно в Холл её привёз Питер, посоветовав тотчас же подняться к себе и лечь в постель, что она охотно и сделала, мечтая о своём телевизоре и батончиках «Марс». Пока ему не мешали ни она, ни полиция, он выволок вон кухонный стол, и, разрубив на куски, сжёг его у изгороди тёрна в малиновых лучах заходящего солнца.

Ветч не присутствовал на похоронах. Он был в Лондоне. Здесь он выслушал рассказ Кита Ловата, уже известный полиции Хендона, и в его сопровождении приехал в дом в Западном Хендоне, где тот снимал одну комнату, а Майкл Скейлз другую. В конце сада были три гаражные секции, образованные высоким забором. На бетонной площадке рядом с гаражами Ветчу указали на накрытую машину, которая оказалась, когда Ловат снял тент, тем самым вишнёвым моррис-майнер-тревеллером. Который был куплен, пояснил он Ветчу, в прошлое воскресенье у отца Майкла, Дика Скейлза.

За него просили, сказал Ловат, восемьдесят фунтов, и они с Майклом поехали поездом в Клактон взглянуть на него. Они приехали в три часа, пообедали с Диком Скейлзом и итальянкой, которую он называл Марией, мачехой Майкла.

– У Марии есть маленький пёс, – продолжал Ловат, – которого без ведома таможни она привезла в корзинке с крышкой из Италии. Это злющий чертёнок, и я его не трогал, но Майкл играл с ним; на самом деле он его скорее дразнил. – Он посмотрел на Ветча. – Поэтому так всё и случилось.

Спущенное колесо сменили на запаску, и они с Майклом решили в семь ехать домой, но не по А-12 из Колчестера, эта скоростная ведёт в Восточный Лондон, а взять западнее в Садбери и потом через Данмоу и Онгар до Лондона по А-11 и Северной окружной до Хендона. Но перед отъездом Майкл опять разозлил собаку, дразня её шоколадкой и не давая её съесть. В результате он цапнул его за левую руку.

– Но мы всё же уехали, Мария перевязала ему руку платком, а я посоветовал всё-таки показаться врачу, когда вернёмся домой. Дик и Мария испугались не на шутку, ведь если узнают, что собака здесь незаконно, им вкатят штраф на много сотен фунтов. Ну и Майк обещал не ходить к врачам, хотя кровь уже проступила сквозь повязку. Мы поехали, и я заблудился. Дороги тёмные, я решил, что прозевал дорогу на Садбери. Правда потом оказалось, что я ехал именно по ней. Майк впервые слышал, что нельзя ввозить животных в страну без карантина, я это подтвердил, он спросил почему, я сказал, чтобы не завести сюда бешенство. Он здорово испугался, с этого всё и началось.

Они свернули на Гривинг-Лейн, надо полагать. Когда? Примерно без двадцати восемь, сказал Ловат. В «Синем Кабане» в Гривинге Майкл вымыл руку и выпил двойной бренди. Им сказали, как найти заправку самообслуживания по пути в Садбери, и дорога оказалось той самой, с которой они зря свернули полчаса назад.

– Майкл совсем раскис к тому времени. Он испугался, что у него бешенство, но боялся идти в больницу, чтобы не создавать проблем отцу. Мы вернулись домой часов в одиннадцать – я не мог выжать из морриса больше сорока – запарковал машину и накрыл её тентом.

– А Лоуфилд-Холл? – спросил Ветч. – Вы должны были дважды проехать мимо него, в Гривинг и обратно.
 
Тут голос первые подвёл Ловата. Он не заметил ни одного дома, пока ехал по Гривинг-Лейн. Странно, подумал Ветч, как он помнил, дом фермера Мидоуза возвышался прямо за единственным крутым поворотом на дороге. Но пока промолчал, и Ловат сказал, что во вторник он наконец понял, что именно его и Майкла Скейлза разыскивает полиция. Он умолял Майкла пойти в полицию, но Майкл, поговорив по телефону с отцом, отказался. Его рука начала гноиться и распухла, он со среды не мог работать. В четверг утром Дик Скейлз позвонил в Хендон из телефонной будки на севере Англии и, узнав о состоянии сына, сказал, что заедет по дороге на юг. Он приехал в Хендон в девять вечера, и они втроём всю ночь обсуждали, что делать. Дик хотел, чтобы Майкл пошёл к врачу и сказал, что его укусил бродячий пёс, не говоря ничего о машине и визите на стоянку, и Майкл был с этим согласен. Они не желали слушать доводов Ловата, что они тем самым только усугубляют проблемы, ведь их обвинят в препятствовании расследованию полиции. Кроме того, это мешало ему починить машину, и значит, он не смог бы ею пользоваться несколько месяцев. Поэтому он решил действовать сам. Когда Майкл вышел из дома, он пошёл в местное отделение полиции.

Эта версия не совсем совпадала с той, которую Ветч наконец умудрился вытянуть из Майкла. Скейлз лежал в постели в грязной комнате, его рука распухла до локтя, на ней проступали красные полосы. При появлении Ветча с сержантом он разрыдался. Когда Ветч сказал, что знает о машине, о возможно бешеной собаке и визите в «Синий Кабан», он всё это подтвердил – добавив то, о чём Ловат умолчал. По пути в Гривинг они остановились у съезда к ярко освещённому дому, и Ловат пошёл узнать дорогу на Садбери. Однако на крыльце он растерял смелость, как сказал Скейлз, из-за грязной после возни с машиной одежды.

Немного поартачившись, Ловат признался, что подходил к дому.

– Но я даже не стучал в дверь. Я не хотел пугать людей, тем более поздно вечером в таком уединённом месте.

Это могло быть правдой. Ловат и Скейлз, подумал Ветч – самая малодушная и нерешительная парочка, какую он только встречал. Описывая дом по требованию Ветча, Ловат сказал, что это большой дом с двумя высокими окнами с каждой стороны от входной двери, добавив, что слышал в доме музыку, пока в сомнении стоял на крыльце. Когда? Без двадцати восемь, сказал Ловат, а Скейлз – примерно без четверти восемь.

Ветч предъявил Марии Скейлз обвинение в несоблюдении карантина, а Майкл был изолирован в больнице. Что было делать с Ловатом? Хотя основания для обвинения их в убийстве были весьма сомнительными, Ветч уговорил врачей поместить его в больницу и подержать под наблюдением. Тут они на время под контролем, а ему следовало перевести дух и разобраться с музыкой и нестыковками по времени.



Откуда там музыка? Ведь проигрыватель, радио и телевизор были в кабинете. Похоже, Ловат придумал музыку, только непонятно зачем. Более вероятно, они были в Лоуфилд-Холле намного раньше, и зачем-то убили Кавердейлов. Зачем, он не мог сказать. Например, могли войти в дом, желая помыться, выпить, позвонить, но встретили сопротивление Джорджа Кавердейла и его пасынка. Всё сходится, а если Ловат насчёт времени врёт, тем более. Но для начала Ветчу следовало в кое в чём убедиться, как он выражался позднее, познакомиться с музыкой.

Разбираться он пошёл к молодым Кавердейлам, и Одри Кавердейл сразу же заявила о том, что беспокоило её всё время, хотя, казалось бы, не имело отношения к определению участников преступления.

– Я не понимаю, почему они не смотрели трансляцию оперы «Дон Жуан». Жаклин никак не могла пропустить её. Это всё равно, как если бы ярый фанат футбола прозевал финал Кубка.

Но телевизор был в кабинете, а они не могли быть там после семи и позднее, они пили кофе в гостиной, и никакие манипуляции со временем не могли доказать, что это было раньше семи. К тому же Ловат, виновный или нет, признал, что слышал музыку. В воскресенье после обеда Ветч снял печати с гостиной и ещё раз осмотрел место преступления. Он пытался найти признаки того, что телевизор был в этой комнате, но ничего не найдя, решил выяснить, когда началась опера. Ветч легко мог бы получить номер «Радио Таймс» за ту неделю в любом месте продажи прессы, но почему всё-таки он решил заглянуть под лежащий на столике «Обсервер» – вдруг там «Радио Таймс»? – он и сейчас не может сказать. И журнал там был. Он открыл нужную страницу и увидел, что она залита кровью. Если кто-то и знал об этом раньше, ему не сказали. На полях, ниже и между пятнами крови, было три заметки:

Увертюру сократили. Нет восходящей септимы в последнем такте L; ci darem (Там мы пожмём руки). Проверить по записи М.

Ветч уже достаточно знал почерк Жаклин, чтобы понять, что это писала она. И очевидно, писала в то время, когда смотрела именно эту передачу. Значит, она её видела, по крайней мере частично. И без сомнений, она началась в семь. Сейчас под рукой у него был лишь один эксперт – насколько хороший, он не мог сказать, ничего не понимая в музыке – это Одри Кавердейл. Он снова опечатал дверь и потратил десять минут на то, чтобы выпить чаю, заваренного Юнис Парчман. В разговоре с ним Юнис сказала, что не слышала музыки, вернувшись без пяти восемь (или в пять минут девятого), что телевизор всегда стоял в кабинете, там он и был, когда она нашла тела – а всё это время «Радио Таймс» был в нескольких футах от неё, в закрытом портфеле.

Одри Кавердейл уже собиралась уезжать, утром ей надо было на работу. Она подтвердила, что заметки написаны рукой Жаклин, её ужаснули пятна крови, она была рада, что муж этого не видит.

– Что это значит? – спросил Ветч.

– «L; ci darem», это дуэт в третьей сцене первого акта. – Одри могла бы спеть любую арию в «Дон Жуане», и легко могла сказать время начала любой из них. – Если хотите знать точное время её начала, сейчас скажу... сорок минут с начала оперы.

Без двадцати восемь. Ветч попросту ей не поверил. Нет смысла советоваться с дилетантами. Утром в понедельник он послал сержанта в Стэнтвич купить полную запись оперы. Её прослушали на взятом на прокат проигрывателе в офисе следователей в сельском клубе. И к своему изумлению и огорчению Ветч убедился, что ария началась точно в названный Одри момент, спустя сорок две минуты после начала увертюры. Увертюру сократили, писала Жаклин, может и всю оперу тоже? Он пошёл на БиБиСи, и ему дали их собственную запись. Оперу сократили, но всего на три минуты в первых трёх сценах первого акта, и «L; ci darem» начиналась через тридцать девять минут после начала. Значит, в семь тридцать девять Жаклин была ещё жива и спокойна, сосредоточена на телепередаче. Будет слишком притянутым за уши считать, что её убийцы уже тогда были в доме. А Ловат и Скейлз появились в «Синем Кабане» без десяти восемь, чему есть девять независимых свидетелей. Кто-то ещё вошёл в Лоуфилд-Холл между уходом Ловата и пятью минутами девятого.

Ветч изучал записи Жаклин – почти единственное железобетонное свидетельство, которое у него было.







24

Просматривая колонки объявлений в «Дейли Таймс» Восточной Англии, Норман Смит заметил объявление желающего купить подержанный магнитофон. Недолго думая, он набрал номер. Миссис Барнстэпл не нашла хозяина магнитофона, Джоан по-прежнему была бессловесной и неспособной общаться, однако Норману не приходило в голову отнести его в полицию. То есть было дело, он хотел, но потом решил, что незачем их отвлекать, полиция сейчас занята куда более важными делами. К тому же за него он получит пятьдесят фунтов, что очень кстати в его нынешнем бедственном безлошадном положении. Если добавить пятьдесят к той скудной сумме страховки, что он получит за фургон, можно купить развалюху почти в таком же состоянии, в каком был его разбитый бедняга. Он позвонил. Желающим был внештатный журналист по имени Джон Пловер, который заверил Нормана, что приедет в Гривинг на следующий же день.
 
И он приехал. Купив магнитофон без всяких проволочек, он даже подвёз Нормана к больнице в Стэнтвич как раз ко времени посещений.



Тем временем Ветч старался выудить как можно больше информации из записей на полях журнала. Проверить по записи М. – вряд ли в этом есть смысл. Он уже проверил по двум записям – хотя и не в поисках фальшивой восходящей септимы, или как там ещё – но ничего не помогло сдвинуть время минут на десять назад от установленного. Разве что Жаклин делала записи до начала трансляции, слушая к примеру, в полдень запись Мелинды, собираясь сравнить её с телеверсией. Но написано ею совсем обратное этому. Кроме того, ни полной записи, ни какой-либо части «Дон Жуана» в Лоуфилд-Холле он не обнаружил.

– Не думаю, что у моей сестры были записи классической музыки, – сказал Питер Кавердейл, а потом добавил, – хотя, отец подарил ей магнитофон на Рождество.

Ветч уставился на него. Впервые до него дошло, что запись – это не обязательно чёрный диск пластинки.

– Но в доме нет магнитофона.

– Думаю, она взяла его с собой, возвращаясь в университет.

В мозгу Ветча зарождалась сюрреалистичная для полицейского мечта: Мелинда в самом деле могла записывать оперу, когда убийцы вошли в дом, так что время и даже их голоса зафиксированы на плёнке. Он запретил себе и дальше мечтать об этом. Первое, что убийцы сделали бы, это достали и уничтожили бы запись, избавившись затем и от самого магнитофона. Он позвал Юнис, свою бесценную, незаменимую свидетельницу.

– Я помню, что отец дал ей его на Рождество, – сказала она. – Он был в кожаном чехле в её комнате, я с него вытирала пыль. В январе она взяла его с собой в колледж, и больше сюда не привозила.

Юнис сказала правду. Она не видела магнитофон с того самого утра, как подслушала разговор Мелинды по телефону. Джоан унесла его из Холла. Пусть сумасшедшая, она куда современнее, чем Юнис, которая даже не заметила, что Джоан что-то держит в руке.

Пока подчинённые Ветча искали следы магнитофона в Голвиче, опрашивая каждого, кто был знаком с Мелиндой, Юнис прошла две мили до Перекрёстка Висельников и села в автобус до Стэнтвича. В палате рядом с постом Бланш Томлин она увидела Нормана Смита, сидящего у постели своей жены. Она не предупреждала его, что собирается прийти. Пришла она по той же причине, что и он – так положено. Как ходят на свадьбы и похороны знакомых, так приходят и в больницы, когда они болеют. А Джоан была очень больна. Она лежала на спине, закрыв глаза, и если бы не движение простыни вверх-вниз, можно было бы подумать, что она мертва. Юнис изучала её лицо. Интересно, что её натянутая как полотно кожа не выдавала никаких страданий там, внутри. Лицо, как желтовато-коричневое полотно в прожилках, и только. С которым незачем говорить.

– Как тут, порядок? – сказала она Норману, убедившись, что под кроватью нет пыли.

Может он решил, что это она о его жене, которую тоже содержат «в порядке» тем, что кормят капельницей, меняют простыни, но он не ответил. Оба надеялись, хотя по разным причинам, что она так и не очнётся, однако возвращаясь домой в одном автобусе, оба ханжески выражали надежду, что такое растительное существование долго не продлится.



Отчаявшись, Ветч приказал провести обыск в Лоуфилд-Холле, в том числе в давно заброшенном погребе, а когда ничего не нашли, велел порыться в покрытых инеем клумбах.

Юнис не знала, что они ищут, и не интересовалась поисками. Верный помощник полиции Юнис заваривала и разносила чай. Её волновала зарплата, вернее, её отсутствие. Джордж Кавердейл всегда платил ей месячное жалованье в последнюю пятницу месяца. Завтра, 26 февраля, как раз последняя пятница, но пока Питер Кавердейл не подавал знаков о том, собирается ли он, как наследник, уважить обязательства отца, что с точки зрения Юнис было явной беспечностью. Она не хотела звонить. Дойдя пешком до «Ангела» в Каттингеме, спросила, здесь ли он. Питера не было. Он отвозил свою сестру в Лондон, к мужу и детям, чего Юнис конечно не могла знать.

Когда Ветч на следующее утро появился в Холле, Юнис решила сделать его посредником. И вот представьте, главный суперинтендант Скотланд-Ярда, Ветч из «Опергруппы убийств», был только рад ей услужить. Конечно же в течение дня он свяжется с Питером Кавердейлом, чтобы сообщить ему о проблеме мисс Парчман.

– Я испекла шоколадный пирог, – сказала мисс Парчман. – Принесу вместе с чаем, хорошо?

– Крайне любезно с вашей стороны, мисс Парчман.

Но как оказалось, придётся пожертвовать всем пирогом, потому что на одиннадцать часов Ветч пригласил трёх высокопоставленных чинов полицейского ведомства Саффолка.

Сказав ему «спасибо, сэр», она вернулась на кухню к собственному обеду. Ровно в полдень она обедала за стойкой в связи с отсутствием стола, когда сержант, подчинённый Ветча, прошёл через оружейную на кухню, а за ним следом незнакомый ей молодой человек.

В руках сержанта был большой коричневый пакет с объёмным предметом внутри. Он приветливо улыбнулся Юнис и спросил, здесь ли мистер Ветч.

– В кабинете, – сказала Юнис, прекрасно зная, кому положено обращение «сэр», а кому нет. – С ним какие-то люди.

– Спасибо. Мы найдём.

Сержант прошёл к двери в холл, но молодой остановился и уставился на Юнис. Лицо его побелело, глаза расширились, и он вздрогнул, словно вместо тех простых слов она обложила его матом. Прямо как Мелинда в этой же кухне три недели назад, подумалось ей, и она была рада, когда со словами «Сюда, мистер Пловер» сержант поторопил его выйти.

Юнис вручную помыла посуду и доела последнюю шоколадку. В самом деле последнюю. Она хотела бы знать, выяснил ли Ветч у Питера Кавердейла насчёт её денег. Снаружи люди до сих пор копались в саду, несмотря на сыпавшие снегом порывы восточного ветра. Сегодня один из её любимых сериалов, то ли «Лейтенант Стив в Голливуде», то ли «Малибу Бич», но куда приятнее смотреть, зная, что скоро получишь деньги. Она вышла в холл и услышала музыку.

Она доносилась из-за двери в кабинет. Значит, ничего важного там не происходило, ничего страшного, если их осторожно прервать. Знакомая музыка, она слышала её раньше. Может, когда пел отец? Или по телевизору? Кто-то запел на иностранном языке, такое не мог петь её отец.

Юнис подняла руку, чтобы постучать, но уронила её, услышав крик поверх музыки:

– О, Господи!

Она не узнала этот голос, зато узнала следующий, теперь замолчавший внутри повреждённого мозга:

– Давай обратно. У нас ружья.

И ещё. И её собственный. Звенящие от дикого ужаса голоса перебивали музыку.

– Где мой муж?

– На кухне. От мёртв.

– Вы сошли с ума, вы сумасшедшие! Где мой муж, мне нужен мой муж. Джайлз, позвони...! Нет, нет... Джайлз!

Юнис слушала Юнис спустя множество дней.

– Ну-ка сядьте. Теперь ваша очередь.

Хихиканье Джоан.

– Я орудие в руках Всевышнего, – и выстрел.

И ещё один. Сквозь музыку и крики падение чего-то тяжёлого.

– Прошу вас, пожалуйста, – девичьим голосом, и перезаряженные ружья стреляют в последний раз. Музыка, музыка... и тишина.

Юнис пыталась подумать, надо ли подняться наверх и упаковаться снова, пока её не настигло возмездие от... она не представляла, от кого именно, за гибель Кавердейлов. Но оцепеневший мозг лишился способности думать. Она пошла к лестнице, положившись на крепость своего тела, которое никогда её не подводило. И вот, это тело, её единственная опора, рухнуло. Прямо там, у лестницы, где она впервые стояла девять месяцев назад перед своим отражением в большом чудесном зеркале, ноги её подкосились и Юнис Парчман потеряла сознание.

Звук падения услышал Ветч, собираясь с духом ещё раз прослушать запись в присутствии бледных, оцепеневших в своих креслах полицейских. Он вышел и увидел её, простёртую на полу, но не смог заставить себя подойти и поднять её, даже прикоснуться к ней.







25

Джоан Смит всё так же молча и неподвижно лежит в главной больнице Стэнтвича. Приборы поддерживают работу её сердца и лёгких, и медицинские власти сейчас решают, не будет ли милосерднее отключить их. Её муж работает служащим на почте в Уэльсе, он оставил себе фамилию Смит. В конце концов, Смитов здесь превеликое множество.

Питер Кавердейл по-прежнему читает лекции по политэкономии в «Гончарне» – Стаффордшире. Его сестра Пола так и не оправилась после гибели отца и Мелинды, за прошедшие два года она перенесла три сеанса лечения электрошоком. Джефф Монт стал сильно пить, так что он уже вполне готовый клиент клиники для алкашей, куда его досрочно поместила Джоан Смит уже на второй встрече с Юнис Парчман. Эти трое увязли в бесконечной тяжбе, поскольку невозможно установить, кто умер раньше – Жаклин или её сын. Если она умерла раньше, он на краткое время унаследовал Лоуфилд-Холл, и тогда владельцем считался бы его отец, как ближайший родственник. Но если он умер раньше матери, тогда Холл возвращается к наследникам Джорджа. «Холодный дом».

Джонатан Декстер ставил себе целью получить диплом первой степени, но ему дали лишь третью. Но это в прошлом. Он преподаёт французский в государственной средней школе в Эссексе, и почти забыл Мелинду. У него серьёзные отношения с некой особой из Отдела Науки.

Барбара Бейлем родила дочь, которую назвали Энн, потому что имя Мелинда, как поначалу хотел назвать её Джефф, звучало теперь несколько трагично. Ева убирается у миссис Джеймсон-Керр, получая семьдесят пять пенсов в час. В Гривинге до сих пор обсуждают бойню в день Святого Валентина, особенно летними вечерами, когда в «Синем Кабане» появляются туристы.

Юнис Парчман судил Олд-Бейли, Центральный уголовный суд Лондона, потому что непредвзятых присяжных для выездной сессии в Бери-Сент-Эдмундс не нашлось. Её приговорили к пожизненному, но на деле она могла провести за решёткой не более пятнадцати лет. Многие считали это до нелепости неадекватным наказанием. Но в любом случае она была наказана. Ещё до вынесения приговора она получила сокрушительный удар, когда её поверенный объявил всему миру, суду и следователям, полицейским и публике в галереях, всем старательно пишущим отчёт репортёрам, что она не умеет читать и писать.

– Неграмотная? – сказал судья Манатон. – Вы не умеете читать?

Он настаивал, и она ответила. Краснея и содрогаясь, она смотрела, как те, кто не был ненормальным, неполноценным, как она, записывают её слова.

Юнис пытались сделать нормальной, убеждая исправить основной её дефект. Она упрямо отказывалась. Слишком поздно. Поздно что-то исправлять, не исправить то, что она сделала, и то, что за этим последовало.

Пыль. Прах. Мусор. Желание. Руины. Отчаяние. Безумие. Смерть. Хитрость. Глупость. Слова. Парик. Тряпьё. Овчина. Грабёж. Прецедент. Жаргон. Окорок и Шпинат.

-----------------------------

Примечания:

1 Уильям Шекспир, сонет 73.

2 Чарльз Диккенс, «Холодный дом», глава 14.

3 Евангелие от Матфея, Глава 25, стих 21

4 Сэмьюэл Батлер, «Путь всякой плоти» (1903), глава 35.

5 Сэмьюэл Батлер, «Путь всякой плоти» (1903), глава 18.

6 До +30°C.

7 Реальная криминальная история, имевшая громкий резонанс. Сёстры Папен, Кристина-кухарка и Лея-горничная — две сестры;, 2 февраля 1933 года убившие в Ле Мане жену и дочь хозяина дома Ланселена.

8 Церковь Богоявления у Ренделл – вымышленная секта. Но невольно возникает ассоциация с сайентологией и Л.Р. Хаббардом, которому хватило ума учесть критику Ренделл не запрещать секс, благодаря чему его учение приобрело впечатляющую популярность (шутка! Е.Г.)
 
9 «Гениальная» поэзия Кэмпа здесь и далее дана в моём переводе и обработке (Е.Г.).
 
10 Малларме, Стефан, «Морской бриз» в пер. Ольги Седаковой.

11 Учитывая религиозную тематику поэзии, вероятно это Герберт, Джордж (1593-1633) и Кибл, Джон (1792-1866).
 
12 «Я изловил его – вора – с помощью скрытого крючка и невидимой лесы, которая достаточно длинна, чтобы он мог зайти на край света, но всё равно притянет его назад, стоит только дёрнуть за верёвочку». – Цитата из сборника Г.К. Честертона «Неведение отца Брауна» (The Innocence of Father Brown) (1911)

13 «Зима»,  Шекспир, Уильям:
...When Blood is nipped and ways be foul, Then nightly sings the staring owl...

14 Уайлд, Оскар: «To love oneself is the beginning of a lifelong romance!»

15 В «Хрониках» Холиншеда Банко – союзник Макбета в убийстве Дункана. Шекспир предположительно изменил роль персонажа с тем, чтобы угодить королю Якову, который считал себя потомком Банко.

16 «Исповедь» Св. Августина, книга Х – XXVII

17 Ошибка Ренделл? Эти предсмертные слова приписываются французскому королю Карлу VIII (1470-1498).
Информация из книги «Last and Near-Last Words of the Famous, Infamous and Those In-Between» Joseph W. Lewis Jr. M.D.

18 Шекспир, У. Антоний и Клеопатра, Акт I, Сцена V (пер. Б.Пастернак)

19 Евангелие от Луки, 10:38-42 Сёстры Марфа и Мария:
Женщина, именем Марфа, приняла Его в дом свой; у неё была сестра, именем Мария, которая села у ног Иисуса и слушала слово Его. Марфа же заботилась о большом угощении ... Марфа! ты суетишься о многом, а одно только нужно...

20 Знаменитая ария слуги Дона Жуана Лепорелло, известная как «Каталог всех красавиц», всех соблазнённых его хозяином женщин.

21 Дэниел Макнотен (1813—1865) — душевнобольной шотландец, покушавшийся в 1843 году на премьер-министра Великобритании Роберта Пиля и по ошибке застреливший его секретаря. Дело Макнотена стало причиной появления Правил Макнотена: должно быть ясно доказано, что во время совершения деяния, обвиняемое лицо не могло сознавать природу и качества деяния, то есть отличать добро от зла.
Ранее безумцем считали только того, кто не более разумен, нежели ребёнок или животное.

22 Примерно +26°C.