Дезертир

        Я ж с двадцатово года, война началася, я на Дальнем Востоке служил. Тада три года служили ж, я уж деньки щитал до дембеля. Всё представлял как в родну деревню возвращаюся, форма пригната, вся подшита, на ногах галифе, чуб из-под фуражки вьётся. Тятька с мамкой меня встречают, братишка младшой на шею кинется. Мамка заплачет, канешно, сеструха тоже слезу пустит. Брательники старшие мужики суровые, но обнимаца всяко будем. А боле всех тятька гордица будет, вона каких сынов поднял, четверо нас братьёв, да сеструха девица ишшо.

        Вечером вся родня соберёца, суседи придут, самогоночку мамка уж точно приготовила, погулям, не без того. Но первым делом я свою гармошку возьму, ух, девки наши деревенски соскучилися по моей гармошке поди. Вечером на вечёрки в клуб пойду, все девки мои будут, ан нет! не случилися мои мечты, война.

        А я в армии у комроты ординарцем был, токо войну объявили, мы с им вместях заявление написали на фронт. А нам отказ! Мы другой раз пишем, опять отказывают. И так семь разов. Говорят, вы здеся нужны, здеся граница с Китаем, кто охранять будет? ежели все на фронт уйдут. Ну командир отступился, а я молодой, душа горит, в восьмой раз написал, просился у командира чуть не на коленях, а он меня не отпускат ни в какую, привык, три года мы с им вместях.

        Уже ноябрь наступил, када он  мне скрепя сердцем заявление на фронт подписал, да дал ишшо неделю на побывку, ить на фронт я через свой Урал поеду. Семь дён ехал я поездом до Магнитки, а у меня всего-то две недельки. Выскочил на вокзале, вещмешок потуже затянул, и попёр пёхом в деревню, а итти километров писят, ежли напрямки. Пру по дороге, аж пар от меня валит. Подхватила меня по дороге машина, за зерном шла в Спасский то. А оттедова уж вовсе места знакомые пошли, я чуть не бегом поспешаю.

        Родители и не знают ничё, не ждут меня, письма медленно у нас шли, вот, думаю, суприз будет. Иду, сам думаю, жалко братьёв не повидаю, на фронте, воюют они уже. Писали мне тятька с мамкой, что Григорий в пехоте, а Илья в обозе служит. Ну  как писали, неграмотные они у меня, сеструха за них письма сочиняла, все события деревенские мне описывала, кто жанился, кто народился, а последние письма всё про то, кто на фронт ушёл, кто раненый, а на кого похоронка пришла. Наши, слава Богу, живы!

        Вот и деревней запахло, дымом потянуло, собаки забрехали, коровы мычат, вечер, зовут хозяек, доить пора. Иду я по деревне, стемнело уже, собаки меня не узнают, кидаются, а я к дому подбегаю, дверь на ходу распахиваю.

        - Мамка, тятька! – кричу, - встречайте! Ваш сын на побывку пришёл.

        Тута така суматоха поднялся, мамка воет прям в голос, упала на меня, ноги не держат. Сеструха с другой стороны на мне повисла, братчик малой Николашка прыгат вокруг, меня бабы оккупировали, так он за ногу уцепился, не отпускат, мало не уронили. Тятька подшкандылял, хромой он у нас, ногу на лесоповале потерял ишо по молодости лет, руку жмёт, тоже слезу по тихому смахиват. Еле все успокоилися, мамка с сеструхой по хозяйству захлопотали.

        А дома тепло, печка топица, лампа керосинова зажжёна, хлебом пахнет, занавесочки знакомые висят, ну как не уежжал будто.  Вскорости на столе картошечка горячая образовалася, да капуста с лучком, маслицем пахучим политая, помидорчики да огурчики солёненькие, ну и бутылка самогоночки, куда ж без того этого.

        Выпил я с батьком, маманька пригубила, сеструхе по молодости лет не предлагали, разомлел я апосля еды да выпивки. Давай тут я про братьёв расспрашивать, гляжу, у маманьки глаза таки на мокром месте, и тятька чево-то темнит.
- Давайте, - говорю, - говорите, чево случилось у нас, чует моё сердце чё-то неладное.

        Тут мамка опять зарыдала, в платок сморкатца, тятька зубы стиснул, сеструха молчит, как партизанка кака, а малой тока глазами хлопат, не поймёт ничё.

        Отправили Николашку на печку с кошкой играть, Надюха в светличку ушла, тут-то родители и рассказали мне тако, што у меня челюсть отвисла. Жахнул я стакан самогонки зараз, слушаю, тока зубами скриплю. Никак не ожидал я такова от братца старшово.

        Оказываца, када брательника моево старшево Григория забрали на фронт, то по дороге их эшелон разбомбило. А он так напужался той бомбёжки, что сбёг и до фронту не доехал, цельный месяц тайком домой пробирался, а его уже здеся ищут. Приходили к родителям, расспрашивали, а они в отказ пошли: не знам ничево, на фронт ушёл и как в воду канул, ни письма, ни весточки. А у него в деревне семья осталася, жена, сынок да дочка малолетня. К им тоже приходили, она тоже не знат о нём ничево. Наказали, коли появица, пускай сообчит, куды следоват, иначе её в тюрьму заберут, а детишков в децкий дом сдадут.

        А вскорости и сам Гришка объявился, тайком ночью в родительский дом пришёл. Ночью же его и проводили, продуктов надавали на перво время. А он у нас охотник знатный был, все тропки в наших горах знал, все пещерки. Вот в каку-то пещерку он и спрятался, месяц да два тама побыл, еду ему жена да сеструха носили, да только с кажным днём всё холодат да холодат. Стал он по ночам домой приходить грецца. Так выдала его кака-то сволочь, пришли военные с оружием, с имя управ, еле через лаз да по чердаку ушёл.

        А тута ишо одна беда, снег выпал, кажный следочек видать, совсем невмочь ему стало в пещере той спасаца. Пришёл он в деревню, у тётки Химки обретаеца, бездетна она, в подполе прячет ево, в кадушке из-под капусты он там у ей прячеца.

        - От дурак, от дурак, - говорю, - чё натворил то? Тамака на фронте то ли убьют, а може и жив ишо останешься, а тута как теперича? Дезертировал вить, найдут, стрельнут по военному времени, и прощай жизнь человеческа.

        Тута мамка вообче в три ручья улилася, батька совсем сгорбился.

        - Ведите меня к нему, - говорю.

        - Што ты, што ты, - мамка меня за рукав хватат, - никак невозможно, глаза кругом. Увидют, загребут ево. Мы к тётке Химке и не ходим таперича, быдто поссорилися, штоб глаза отвесть. Завтре Надюха шепнёт бабке, он сам до нас придёт, погутаришь с им.

        Спать я лёг с тяжёлым сердцем, не так я планировал дома побывать, за весь вечер на гармошку даже не глянул.

        Утресь, не успел я глаза продрать, управ заявился, поручкалися мы с им. Мамка за стол позвала, выпили по сто грамм за нашу победу, зачал  он меня расспрашивать чё да как, подивился, што я добровольцем на фронт иду. Говорит, по закону военново времени ты обязан мне документы свои показать, мало ли чё, мол.  Достал я ему документы, всё честь по чести, вот военник, вот увольнительна до двадцатово ноября, вот приписное само. Посморел он документы, крякнул в усы, а сам нет-нет да на мамку с тятькой поглядыват.  Ничё не выглядел, ушёл, а тут сусед подошёл, потом другой, так цельный день народ шёл и шёл. Уже ночью последнего гостя выпроводили, лампу потушили, быдто спим.

        Тятька во двор быдто до ветру пошёл, а сам поглядыват, кабы кто чужой не заявился. Слышу, через время дверь скрипнула, зашёл брательник, обнялися мы с им, стоим оба, плачем, он трясёца весь, худой, даже ростом вроде ниже стал. Накрыла мамка нам стол за печкой, окошки все позанавесили, лампу не зажигам, сидим с им близко голова к голове, разговаривам. Гришка зачал мне рассказывать, говорит, говорит, голос дрожмя дрожит, как он сам, ест, картохой давица, голодный. И так мне его жалко стало, просто до слёз, всё ж ки родная кровь.

        - Да, - говорю, - Григорий, большую глупость ты совершил, но сённи тебе хороший шанс выпал, через меня к жизни возвратица. Завтре я на станцию пойду, пора мне на фронт отправляца, пошли со мной, до фронта доберёмся, документы тебе выправим, придумам чё-нить,  будем вместе воевать. Не боись, брательник, не пропадём, вдвоём не один.

        Подбодрил я ево хорошо, он вроде бы даже подраспрямился малёхо. И тако чувство у меня, как вроде не он, а я старший брат, сильнее и умней ево. Поплакали мы ишо вместе, договорилися, что встречамся с ним в лесочке под горой, завтра утром чем свет, и вместе на станцию идём.

        Дверь скрипнула, ушёл брат. Я бухнулся спать, еле голову до подушки донёс, да и спать то оставалось часа три, не боле. И сквозь сон вдруг слышу я стук какой-то, голову поднимаю, а они уж дверь с крючка сняли, в дом ворвалися, трое военных с комендатуры Магнитогорской и все при оружии. Все углы в доме прошарили, нет ничё, так и ушли ни с чем. Во дворе задержалися, по сараям прошлися, я в окошко за имя наблюдаю. Тут смотрю, управ к им подбежал, чё то поговорил, и рукой куда-то в сторону показыват.

        Подхватилися они, я к другому окошку метнулся, тятька с мамкой за мной, а они прямиком к тёткиному дому двинулися. Ух, как мамка взвыла, тятька её за плечи хватат, ну рази удержишь, Метнулася она из избы как была в исподнем, я следом лечу, куфайку ей на плечи надёргиваю, а она несётся в калошах на босу ногу по сугробам, не разбират.

        Пока мы добежали до тёткиного дома, а брательника уж выводят, двое руки ему заломали, а третий с автоматом наперевес сзади поспешат. Тётка Химка на крылечко выскочила, голосит,  мамка на конвой кидаца, я еле её держу. Батька прикандыбал, стоит, зубы стискиват, в землю смотрит. Гришка наш тока в остатний раз из-под руки конвоировой на нас глянуть успел, затолкали ево в машину, тронулася та машина, мамка на колени упала, за машиной ползёт, причитат как по мёртвому.

        Поднял я мамку, веду своих домой, а из-за кажного забора на нас глаза глядят, всю деревню перебулгачили. Домой зашли, я вещмешок собрал, тятьку обнял, мамку с братчиком и сестрёнкой поцеловал, иконам поклонился и ушёл. Не мог я боле тамака оставаца.

        Иду по деревне, мимо дома управа прохожу, глянул, а он за забором притулился, спрятался. Не сдержался я, через забор перепрыгнул, смазал раза энту гниду, в харю ему плюнул, да обратно через забор и ходу на станцию. Бегу по следам машины, которая брательника увезла, слёзы на снег капают, понимаю, в последний раз я брата свово повидал.

        Так оно и случилося, судили ево, приговорили по военному времени к расстрелу.

        А я воевал, дааа, и за себя и за брательника свово, за головушку ево неприкаянную. И ни пуля ни штык меня не брали, ни миной не накрыло. Вернулся с фронта живой, тока без ноги, вона! да контуженный малёхо.

        Тот староста невзадолге с деревни уехал с концами, понимал, гнида, фронтовик возвращаеца. А я с фронта трофейный вальтер вёз, ради гниды этой только. Потерялся тот вальтер куда-то, да и не нужон он мне уже таперича, а управ где-то своей смертью помер, Бог отвёл меня от смертоубийства. Попался бы он мне тады, жалости у меня к нему ни на грамм не было, ни в жисть я ему брательника не простил. Кабы не ево душонка подлая, може жив был бы мой братчик.