Ошибка солдата

        Ой, скока всяково в войну было! Не рассказать. Ты вот как думашь? Война тока с оружием бегашь да стреляшь? А вот и не так, ой, скока я в ту войну поработал! война работа это, тяжёла мужичья работа.

        Сказывал же я тебе ужо, артиллеристом я служил, при пушке значицца. А она тяжеленна кака, ух! С позиции на позицию лошадки её тягают, тягают, а как на взгорок какой, рядом с имя припрягашься и толкашь этакую махину вперёд. А коли весна али осень, из грязюки её вытаскавать, все жилы порвёшь. Зимой того хужее, из сугроба в сугроб перекатывать нашу матушку, без сапёрной лопатки, скажу тебе, тама делать неча. А ить надо всё быстрей да быстрей, кады войска в наступление идут, за ними поспешать надоть.

        А на позицию прибыли, опять по новой, окапываца надоть, чтоб живым остаца. Сначала пушечку родимую окапывам, в земельку её закапывам, штоб не торчала на виду как лошадина оглобля. Опосля себе окоп роем, а коли камень попадёца, всю спину тамака оставишь. Зимой обязательно ишо надоть всё снегом закидать, в порядок привесть, а не то будем как на ладони у фашистов треклятых. Вобчем, цельный божий день копашь и копашь, ночью валишься совсем без спины, а делать неча! жить захошь, работай в три жилы.

        Таперича ты понял, сапёрна лопатка само главно оружие артиллериста, без неё на фронте как без рук. Ну да, снаряды тоже хорошо жилы те рвут. Хорошо кады бой, в азарте мечешь их как неча делать, сам потом удивляшься, откуда силёшки бралися. Так ить их надоть ишо и подготовить к бою, натаскать к пушке поближее. Зато кады она стрелять зачнёт, така музыка начинатся, я голос своей родимой изо всех узнавал.

        Баба Маня, так мы пушечку нашу звали, маленько пузатенька да неповоротлива, ага! Зато как даст, тока пух и перья летят. А на стволе наводчик наш написал «За Родину! За Сталина!». Вот как бой начинаца, для начала наша батарея зачнёт стрелять, опосля мимо нас пехота вперёд бежит, да все как один так и кричат: «За Родину! За Сталина! Ура!!!» И правильно это, конечно, мы не тока за Родину, Сталина, кажный за свою семью, ребятёшек, матерей. Тока рази будешь в бою кричать за мамку-батьку, за Надюху сеструху, это ж кака разноголосица выйдёт. А тута все как один: «За Сталина! За победу» и вперёд прут.

        А ишо был у меня случай, сапёрна лопатка мне жизнь спасла, а как же! Тот раз фашисты в наступление пошли. Сначала артобстрел начался, ну, это как завсегда быват. Полчаса наши окопы утюжили, ну и меня засыпало в тем окопе, контузило, знамо дело.

        Выкарабкиваюся я оттеда потихоньку, в ушах звон, в глазах земля, не вижу ничё, башкой трясу, штоб той звон унять. Рукой махнул по глазам, глядь, а передо мной фриц, да такой здоровенный. Прёт на меня с автоматом, а у меня окромя сапёрной лопатки никаково вооружения. Ну, думаю, кранты тебе Андрон.

        А той фриц автомат за спину перекинул, да на меня кинулся, и чего он думал в тую минуточку, зачем меня не стрелил, не знаю, можа молитва материнска спасла, а можа решил, што голыми руками со мной справица. Навалился он на меня, к горлу тянеца, а я исхитрился, землю ему в глаза сыпанул. Зачали мы с им бороца, а кого там! немец сытый, откормленной! Чую, смерть моя пришла, душит он меня, аж глаза на лоб лезут. Шарю я руками округ себя, и попалася она мне под руку, лопатка сапёрна, родимая моя. А у немца того каска то, пока мы с им боролися, слетела, ну и вдарил я скоко силёшек хватило ему по кумполу. Потом уж бил, пока не обессилел.

        Кады очухался, наши уж фрицев назад с наших позиций попёрли. Кругом трупы валяюца вперемешку наши и ихи. И мой немец лежит, развалился, здоровый как два меня. Достал я ево документы. А тама фотка, на фотке мадама в причёске да два немчика маленьких, не дождуца папку. Пнул я ево напоследок, автомат снял, да пошёл командира искать. Орденом меня за того фрица наградили, робятёшки заиграли куды-то тот орден.

        А ошибка моя в другой раз произошла. Отправили меня после контузии в госпиталь отлежаца, иду я, значица, один как перст по полю, самого шатат, и вот надоть тому быть, опеть обстрел зачался, миномётный. Ну я ж учёный уже, в ближайшую воронку сховался. Прыгнул, а тама уже ктой-то лежит, головой в землю упёрся главно, и не шевелица. А вокруг свистопляска, мины рвуца, ажно земля вся вздрагиват.

        - Эй, - говорю, - земеля, будем знакомы. – Да и потрогал ево, не отвечат, перевернул, тады токо понял, што он уже здеся не один дён лежит.

        Эх, думаю, жизня наша горькая! Как-то неудобственно мне с мертвяком в одном окопе лежать, а выскочить боязно, как раз под мину попадёшь. Ну, думаю, пока обстрел, похороню ево, штоб на виду не лежал. Достал лопатку свою сапёрну, благо, што земля мягка ишо, после взрыва не скомковалася. Закопал, сверху пилотку евонную положил как водица.

        Обстрел кончился, вылез я, да и пошёл дале в тыл в госпиталь. А уж километра два маханул, как стукнуло меня: ить я документы у того солдата не забрал, ни медальон смертный, ни военник. От незадача! Оплошал! Думал было назад возвернуца, дык разе ж найду я тую воронку, да и силёшек у меня уж совсем к тому моменту не осталося, хучь бы до госпиталя доплестися. Так и ушёл.

        А он с тех самых пор ко мне по ночам приходит, придёт и стоит, молчит. Я уж и разговаривал с им: не ходи, мол, ничево таперича уж не поделашь. А душа болит, ить где-то мамка ево може до сих ждёт.