Ошибка солдата

    Ой, скока всяково в войну было! Не рассказать. Ты вот как думашь? Война тока с оружием бегашь да стреляшь? А вот и не так, ой, скока я в ту войну поработал! война работа это, тяжёлая мужичья работа.

Сказывал же я тебе ужо, артиллеристом я служил, при пушке значицца. А она тяжеленна кака, ух! С позиции на позицию лошадки её тягают, тягают, а как на взгорок какой, рядом с имя припрягашься и толкашь этаку махину вперёд. А коли весна али осень, из грязюки её вытаскавать, все жилы порвёшь. Зимой того хужее, из сугроба в сугроб перекатывать нашу матушку, без сапёрной лопатки, скажу тебе, там делать неча. А ить надо всё быстрей да быстрей, кады войска в наступление идут, за ними поспешать надоть.

А на позицию прибыли, опять по новой, окапыватца надоть, чтоб живым остатца. Сначала пушечку родимую окапывам, в земельку её закапывам, штоб не торчала на виду как лошадина оглобля. Опосля себе окоп роём, а коли камень попадётца, всю спину тамака оставишь. Зимой обязательно ишо надоть всё снегом закидать, в порядок привесть, а не то будем как на ладони у фашистов треклятых. Вобчем, цельный божий день копашь и копашь, ночью валишься совсем без спины, а делать неча! жить захошь, работай в три жилы.

Таперича ты понял, сапёрна лопатка само главно оружие артиллериста, без неё на фронте как без рук. Ну да, снаряды тоже хорошо жилы те рвут. Хорошо кады бой, в азарте мечешь их как неча делать, сам потом удивляшься, откуда силёшки бралися. Так ить их надоть ишо и подготовить к бою, натаскать к пушке поближее. Зато кады она стрелять зачнёт, така музыка начинатся, я голос своей родимой пушечки изо всех узнавал.

Баба Маня, так мы пушечку нашу звали, маленько пузатенька да неповоротлива, ага! Зато как даст, тока пух и перья у фашистов летят. А на стволе наводчик наш написал «За Родину! За Сталина!». Вот как бой начинатца, для начала наша батарея как зачнёт стрелять: бум да бум. Опосля мимо нас пехота вперёд бежит, да все как один так и кричат: «За Родину! За Сталина! Ура!!!» И правильно это, конечно, ну мы жеж не тока за Родину, Сталина, кажный за свою семью, робятёшек, матерей. Тока рази будешь в бою кричать за мамку-батьку, за Надюху сеструху, это ж кака разноголосица выйдёт. А тута все как один: «За Сталина! За победу» и прут вперёд.

А ишо был у меня случай, сапёрна лопатка мне жизнь спасла, а как же! Тот раз фашисты в наступление пошли. Сначала артобстрел начался, ну, это как завсегда быват. Полчаса наши окопы утюжили, ну и меня засыпало в тем окопе, контузило, знамо дело. Выкарабкиваюся я оттеда потихоньку, в ушах звон, в глазах земля, не вижу ничё, башкой трясу, штоб той звон унять. Рукой махнул по глазам, глядь, а передо мной фриц, да такой здоровеннай. Прёт на меня с автоматом, а у меня окромя сапёрной лопатки никаково вооружения. Ну, думаю, кранты тебе, Андрон.

А той фриц автомат за спину перекинул, да на меня кинулси, и чего он думал в тую минуточку, зачем меня не стрелил, не знаю, можа молитва материнска спасла, а можа решил, што голыми руками со мной справитца. Навалился он на меня, к горлу тянетца, а я исхитрился, землю ему в глаза сыпанул. Зачали мы с им боротца, а кого там! немец сытый, откормленной! Чую, смерть моя пришла, душит он меня, аж глаза на лоб лезут. Шарю я руками округ себя, и попалася она мне под руку, лопатка сапёрна, родимая моя. А у немца того каска-то, пока мы с им боролися, слетела, ну и вдарил я, скоко силёшек хватило, ему по кумполу. Потом уж бил, пока не обессилел.

Очухался, а наши уж фрицев назад с наших позиций попёрли. Кругом тела валяютца вперемешку наши и ихи. И мой немец лежит, развалилси, здоровый как два меня. Достал я ево документы. А тама фотка, на фотке мадама в причёске да два немчика маленьких, не дождутца они таперича папку свово. Пнул я ево напоследок, автомат снял, да пошёл командира искать. Орденом меня за того фрица наградили, робятёшки заиграли куды-то тот орден.

А ошибка моя в другой раз произошла. Отправили меня после контузии в госпиталь отлежатца, иду я, значица, один как перст по полю, самого шатат, и вот надоть тому быть, упеть обстрел зачался, миномётной. Ну я уж учёнай, в ближайшую воронку сховался. Прыгнул, а тама уже ктой-то лежит, головой в землю упёрся главно, и не шевелитца. А вокруг свистопляска, мины рвутца, ажно земля вся вздрагиват.
– Эй, – говорю, – земеля, будем знакомы.

Да и потрогал ево, не отвечат, перевернул, тады токо понял, што он уже здеся не один дён лежит. Эх, думаю, жизня наша горькая! Как-то неудобственно мне с мертвяком в одном окопе лежать, а выскочить боязно, как раз под мину попадёшь. Ну, думаю, пока обстрел, похороню ево, штоб на виду не лежал. Достал лопатку свою сапёрну, благо, што земля мягка ишо, после взрыва не скомковалася. Закопал, сверху пилотку евонную положил как положено.

Обстрел кончился, вылез я, да и пошёл дале в тыл в госпиталь. Уж километра два маханул, как стукнуло меня: ить я документы у того солдата не забрал, ни медальон смертный, ни военник. От незадача! Оплошал! Думал было назад возвернутца, дык разе ж найду я тую воронку, да и силёшек у меня уже совсем не осталося, хучь бы до госпиталя доплестися. Так и ушёл.

А он с тех самых пор ко мне по ночам приходит, придёт и стоит, молчит. Я уж и разговаривал с им: не ходи, мол, ничево таперича уж не поделашь. А душа болит, ить где-то мамка ево може до сих ждёт.