Книга абсурдов и любви. Продолжение

         ВТОРАЯ ЧАСТЬ
         ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
         В ПОИСКАХ БИЗНЕСА
   Гром грянул в день стипендии. Вика оказалась обладательницей колоссального состояния.
   Возле окошка "Касса", похожей на скворечник, в котором сидела полнощёкая тётка с мышиными, юрко бегающими серыми глазками, похожая на привокзальную буфетчицу, приземлившую провинциалку раздирающим карканьем: жратву зарабатывают гигантским трудом, она оказалась первой, протаранив толпу студентов с голодающими взглядами. Однокурсники не протестовали, так как среди них не было ни одного, который не испытал бы бойцовских качеств провинциалки.  Вика первая запустила руку в окошко. Последней сняла точный счёт с бабок.
- Может, за пять лет вперёд? – бросила она в окошко. -  Сразу все?
- Все дают, когда в гроб кладут, - грянули из окошка, словно из окопа.
- А за день до гроба нельзя?
- Можно вот с этим.
   Фигура в окошке сильно не понравилась Вике Она была трёхпалой с бритвенными чёрными ногтями. Провинциалка хотела дать достойный отпор такой же фигурой, но в «скворечнике» сидела телепатка. Окошко быстро захлопнулось.
- В следующий раз поквитаемся, - бодро бросила Вика. – Я тебе мышку подарю под цвет твоих глаз.
   На улице стремительно разворачивалась новая эпоха. Вика почувствовала её, когда колоссальное состояние осело в десяти сосисках.
- Да это на раз клюнуть, -  возмутилась Вика.
   Она понадеялась на добавку, но услышала, что быть сейчас прожорливой не модно, что голодание сильно укрепляет пошатнувшееся здоровье, украшает женщину, делает её мисс Вселенной, что знаменитый индейский йог Сальмадули всю жизнь питается одним светом и проповедует катарсис, как самое эффективное средство для очищения души от брюха.
   Лекция была такой длиной и аппетитной, что Вика зажевала её сырой сосиской и словами.
- Плевать я хотела на катарсис.
- Тогда занимайся бизнесом, - бросила продавщица с крысиными глазами.
   Она показала Вике свои лакированные, остроносые на игольчатых каблуках туфли, которые были зашнурованы мелкими охотничьими сосисками.
   В спартанской комнате, Вика застала бывшую актрису спящей под ковром с ромашками. Двуглавый открыл клювы. Вместо бабок в клювы влетели сосиски.
- Ты что? - прошептал орел.
- А то, - отрезала Ляптя. - Одна дрыхнет под ромашками. Другому бабки гони. Бизнесом надо заниматься.
- И каким бизнесом мы будем заниматься? - просипела Капа.
   И скрылась под ковром, как черепаха под панцирем.
- С тобой понятно, - сказала Вика и посмотрела на двуглавого. - А с тобой?
   Сосиска врезалась квартирантке в лоб.
- Крутые, - ответила Вика. - Посмотрю на вас через месяц.
   Через месяц орёл чуть не оказался жертвой истощения. 
- Что? - спросила Ляптя. - Сейчас и сосиска пригодилась бы.
   Бывшая артистка молчала. Она укрывалась не ковром с ромашками, а ста томами монументальной энциклопедии историка "Как зарабатывать бабки". Она споткнулась на последнем томе. Историк - флибустьер утверждал, что продолжение следует искать в первом.
- Так, каким бизнесом будем заниматься, – отощавшим голосом проскрипела Капа. - Реверансами и ручками?
- Я решу, - ответила Вика.
   Вначале она погрузилась в монументальную энциклопедию историка, споткнулась, как и бывшая артистка, на последнем томе и окунулась в уличный мир бизнеса. Она постигала его основы с упорством хищника, преследующего свою жертву,
    Месяц Вика обследовала город.
    На месте человека из легенды остались щепки от протеза. Щепками торговала разбитная цыганская особа с обворожительным голосом и зазывными словами. Она выдавала щепки за русские зубочистки.
   Возле метро Вика встретила пятнистого. Дог заложил в ломбард хозяина и при виде провинциалки сказал: "Здрасьте".
- Научился говорить? - удивилась Вика.
   Дог поскрёб лапой в затылке.
- Надо ещё научиться думать, - ответил он.
   Дальнейшие смотрины показали: человек, живший в особняке на балконе, исчез в недрах небытия, прихватив раскладушку сторожа.
- Паскуда, - пожаловался бывший хозяин раскладушки. - На два бакса нагрел. Я даже к Фемиде обращался.
   Фемида оказалась ещё большей паскудой. Она содрала даже армейские галифе.
   Провинциалка побывала в студенческом общежитии возле озера. В его водах отражались одни железные кровати. Бывший комендант был без дымчатых очков.
- А где полотенца и одеяла? - спросила Вика.
   Администратор занимался бизнесом с молью, которая и сожрала вафельные полотенца и байковые одеяла.
   Провинциалка заглянула и в гостиницу, похожую на планету средней космической величины, от которой исходило голубое сияние. Иностранцы, увидев её, взяли в кольцо и крепко навешали.
- Но за что? – вскипела Вика.
   Иностранцы объяснили. Главный мафиози администратор и его подручный швейцар обобрали их до нитки и исчезли, а молодой следователь даже не ударил палец об палец.
- Так я же не следователь, - надрывалась Вика. – Я артистка.
   Из гостиницы провинциалка выметнулась на сверхскоростных парах и крепко побитая, что случилось первый раз в жизни, и с отчаянной злобой найти администратора и швейцара, чтобы продолжить съёмки фильма «Удар торнадо».
  От осмотра бывших достопримечательностей Ляптя отказалась на вокзале. Человек с гор покупал на задворках магазина, администратором которого был грузчик с разорванной ноздрей, затычки от пивных бочек и продавал их, выдавая за зенитные снаряды, человеку, который только спускался с гор.
   Поиски бывшей лифтёрши с долей в полторы тысячи баксов оказались безрезультативными. Она нашла только корзинку с загнивающими морскими водорослями. Охранник всё также висел на воротах.
- Сними меня, - заорал он. – Я боюсь высоты.
- Я тебе уже говорила. Не бойся высоты, -  отрезала Вика. – Бойся удара об землю.
ПЯТЬНАДЦАТАЯ
СТРАДАНИЯ
   На почте: серое одноэтажное здание с окнами, забранными в поржавевшие решётки и стенами, обклеенными домашней - уличной рекламой, студентка отбила телеграмму о помощи в родные пенаты. Родные отогнали бумажного гонца "в матушку".
- Так и у меня, - вздохнула телеграфистка с заплаканными   глазами, от которых не отлипал синенький платочек и со шмыгающим, опухшим красным носом. – От жизни спасаюсь только сериалами.
- Чем? - спросила Вика.
- Да ты что? – Удивление телеграфистки разбежалось до ушей. - Не русская? – Она промокнула глаза, порылась в куче наваленных мешков, посылок и вытащила двадцать томов сериала.
   Обложки были в красно-кровавых красках. Вика отколупнула краску на первом томе и наткнулась на картинку женщины со смуглым лицом, за спиной которой стоял огромный мужик с тонкими чёрными усиками и выколотыми глазами, держа в руке поднятый хлыст.
- Подлец, - проскрежетала телеграфистка, - я ещё доберусь до тебя. – Она погладила лицо женщины. - Ох и страдает она, - хранительница почты шумно вздохнула и плачевно покачала головой. - Мучается.
- По её роже не видно, - перебила Вика.
   Она перелистала сериал. Женщина действительно мучилась. Только под рукой автора.
- Ох и страдает, - повторила телеграфистка, брызнув слезами.
   Она зацепила такую длинную фразу о страдании и тащила её до тех пор, пока не запахло потом. Сюжет был так закручен, что закрутил и её до отчаянного шага.
- Шлёпнуть мучителя? - спросила Вика.
   Телеграфистка была готова шлёпнуть скотину- автора.
- За то, что женщину замучил?
   Скотина- автор замучил любительницу сериала. Он отказался писать двадцать первый том.
- Наверное, мало бабок платят, - сказала Вика.
- Да я за двадцать первый том телеграфную станцию продам, - отрезала телеграфистка. - И хрен кто меня остановит.
- Так, - констатировала Вика. - Есть идея. Я напишу двадцать первый.
- Ты – писательница?
- Да, - небрежно бросила Вика. -  Написала сто томов «Как зарабатывать бабки».
- Плевать мне на сто томов и бабки. Пиши двадцать первый. Только страданий, страданий побольше, - сказала телеграфистка, прорвавшись оглушительным рыданием.
- Что ты рыдаешь? Страдания ещё не написаны.
- Да ты что? – вскипела телеграфистка и повторила, - не русская, что ли. Я без страданий жить не могу. – Она ухватила Вику за кофту и затрясла. – Понимаешь. Не могу. Станцию продам.
- Так тебя же за продажу в тюрьму посадят. Там страданий по самую макушку.
- В тюрьму не хочу, - твёрдо отчеканила телеграфистка. – Там страдания не те.
   Вика попыталась отцепиться, да куда там. Телеграфистка билась головой об её грудь и трясла, словно бубен.
   Из почты Вика вышла выпотрошенная и пропитанная потом и слезами с головы до пят.
- Ну и ну, - облегчено выдохнула она. – Такая и закопать может и не только станцию продать
   Дорогой она зашла в аптеку и купила   снотворного.
   Хозяйка и орёл при её появлении тревожно проимпульсировали, что через неделю могут быть похороны.
- Спать, - приказала Вика.
   Она затарила в чайник пригоршню седуксена. Хозяйка и орёл свалились после первого глотка.

ШЕСТЬНАДЦАТАЯ
ДВАДЦАТЬ ПЕРВЫЙ
   Вика оказалась отличным компилятором. Она лопатила сериал, подбирала нужные места, вырезала, клеила, добавляла своё, перепечатывала на машинке.
- Шедевр, - говорила она. – А что для него нужно? Всего лишь ножницы, клей и машинка.
   Месяц бывшая актриса и орёл спали в обнимку. Вика погружалась в двадцать первый.
   В полдень следующего месяца провинциалка разбудила хозяйку и двуглавого. Они тревожно уставились на неё. Студентка была похожа на чернильную кляксу.
- Капец, - прошептал орёл.
- Сбрей бороду, - сказала Вика, - а то не узнают.
   Она загрузила рюкзак с рукописью двадцать первого на спину. Хозяйка почувствовала себя совсем худо.
- Милостыню пойдём просить? Я нищенку играть не стану, - взвилась Капа.
- А её и играть не надо. Ты и так нищенка, - бросила Вика и смягчила, - как и я. Бери орла и показывай ему эпоху бизнеса.
   От эпохи бизнеса орёл совсем пал духом.
- Какая же дубина до этого довела? - шептал он.
   Вика эту дубину ещё не знала. Она тащила рюкзак, похожий на горб.
   По дороге к телеграфной станции Вика завернула в институт.
   Историк - флибустьер при появлении Вики закрыл лоб, который был пропахан клювом. Отметину орла он выдавал за трещину от титанического труда над монументальной энциклопедией "Как заработать бабки?".  Историк был живой историей и в исторической одежде. Эпоха бизнеса, вынырнув из – за бугорного горизонта, содрала с профессора всё, что можно было содрать, оставив прикрытой только мужскую силу, торчавшую, как кухонная скалка.
- Как чувствует себя особа? - спросил он. - Не скучает?
- Скучает, - ответила Вика.
   Орёл хотел развеять скуку с историком и ректором. Историк попытался улизнуть, сославшись на свой вид, в котором было неудобно появляться перед особой.
- Вид, как вид, - сказала Вика. – Для будущих археологов находка.
   Кавалькада во главе с Викой двинулась по лестнице. По её бокам стояли статуи в мундирах с крестами на груди, лентами... Они вернулись из прошлого. Историк тайком орудовал «скалкой» у подножия статуй. Они сырели, мёрзли, но возвращаться в прошлое не хотели.
   Эпоха бизнеса обрушила свою лапу и на высшую сферу образования. В мраморном гиганте зияли дыры. Дорогой камень исчезал в неизвестном направлении. Лапа бизнеса прошлась и по обладателям будущих дипломов. Студенты были похожи на привидения. Достала младших и старших преподавателей, превратив их в пыль привидений. Не смягчила свой удар даже на вахтере. Он продал свой войлочный стул.
- Это кто же, мать твою? - шептал орёл, тревожно импульсируя по обитателям института. - Дети той же дубины?
- Завяжи ему глаза, - сказала Вика хозяйке, - а то в истерику ударится.
   В институте все ещё была видна работа орла после битвы с историком. Её волна докатилась и в приёмную. Хранительницы ключей и печатей ректора не было. Её место оккупировала ярко накрашенная грудастая девица в рыжем косматом парике.
- Вы к кому, - взвизгнула она.
   Вика не ответила и взяла дверь на себя. Орёл тревожно проимпульсировал - за дверью чужой. Провинциалка вошла ураганом и наткнулась на раскладушку. На ней спал незнакомый человек.
   Над раскладушкой висела карта. На ней шла битва. В сердца городов впивались флажки. Они падали, когда спавший выдавал храп. Флажков под раскладушкой становилось все больше, а городов на карте все меньше.
- Так, - констатировала Вика. - Новый ректор.
-Новый, - девица презрительно разъехалась в улыбке, посмотрев на кавалькаду. - Пришли - спит. Пытались разбудить – не получается. А прежний ушёл на пенсию. Улетел, - она замахала руками, как крыльями.
  Орёл снова проимпульсировал: девица врёт. Администратора подставили почтальоны. Они перестали носить почту.
- А зачем мы сюда ходили, - спросила хозяйка, когда они вышли за опустевшую будочку, возле которой валялся сломанный полосатый шлагбаум.
- Из – за почтальонов, - ответила Вика. – Почтальоны перестали носить почту.
   Они прошло по скверику возле липового проспекта, по которому с вулканическим рёвом, разгоняя легковушки, промчался лимузинный кортеж.
- А дальше куда? – спросила хозяйка.
   Провинциалка поискала глазами почту. Лапа бизнеса достала и её. Почту слизало, словно ураганом. На её месте высилась груда камней.
   Недалеко стоял чёрный отлакированный «Джип». Рядом, опираясь на открытую дверку, высокий бритоголовый мужик в малиновом пиджаке с заплывшими свиными глазками. Он с наслаждением покуривал «Мальборо», выпуская сизые дымные кольца, в перерывах между затяжками глотал коньяк «Наполеон» и приказным тоном покрикивал на рабочих, разбиравших завалы.
- Что случилось, - подойдя, спросила Вика.
- Ничего личного. Бизнес.
- А где телеграфистка?
-Да кто ж её знает, - он тускло посмотрел на провинциалку. – Может тут, - он выплюнул сигарету на камни, - а может там…
   Солнце уходило в закат, бросая прощальные лучи на громадный каменный город.
- Купи сериал, - сказала Вика и развязала рюкзак.
- На хрена он мне нужен. У меня своих сериалов хватает. Вчера детский сад, сегодня почту, а завтра. – Он махнул рукой.
-Понятно, - сказала Вика, - дорогу для бизнеса расчищаешь.

СЕМЬНАДЦАТАЯ
СКАНДАЛЫ
   Вечером в спартанской комнате разгорелся скандал.
   К дому, где жила Капа, с раздирающим воем подскочила скорая. Взвизгнув тормозами, от визга листва на деревьях залихорадилась, она так стопорнулась, что из – под колёс рванули облака дыма.  Из неё с громогласным, угрожающим матом вывалился дюжий санитар с моржовыми усами, в белом халате с закаченными по локоть рукавами. За ним выскочила женщина -  врач с бесстрастным, словно умершим лицом и с фонендоскопом на дряблой шее. Последней выметнулась медсестра с выпученными замшелыми глазами и паутинными бровями. В левой руке она держала скатанную смирительную рубашку, в правой -  чёрный чемоданчик.
- Рыба, - заскочив в квартиру, заорал санитар и зарыскал полыхающим взглядом по комнате. – Тьфу, зараза. – Он с такой силой сплюнул, что разлетевшиеся брызги попали на ромашки, которые даже закачались, словно от налетевшего ветра. – Я в домино играл, - продолжал орать он, -  а меня от дела оторвали. Кто с ума сходит? Где буйная? – В глазах заметался охотничий блеск. - Мы её сейчас быстро в смирительную затолкаем. Раз, два. И вся арифметика.
   Его взгляд напоролся на струхнувшую хозяйку, которая метнулась, как молния под ковёр, а потом воткнулся в Вику.
- Ты что ли свихнулась?
-А ещё санитар, - язвительно отшвартовала Вика. – Разве буйный скажет, что он свихнулся. Вали к своей рыбе.
- Так какого хрена звонили, - взвыл он. – Я же на бабки играл. На кону бутыль была.
   Действительно, какого хрена?
   А случилось следующие.
   Капа, когда Вика варила своё колоссальное состояние, уменьшившееся на одну сосиску, вытащила из рюкзака двадцать первый и быстренько прочитала.
   Потрясение бывшей артистки было сверхъестественным. Она была в бешенстве. Ещё бы. Квартирантка такого наваляла в рукописи, что у хозяйки чуть не начались галлюцинации. В страдающей героине Капа узнала себя. Они трижды в скоростном темпе перечитала двадцать первый и даже несколько раз подходила к зеркалу. Ошибки не было. Точно она, но в каком образе? Уточнять, кто приложил к этому безобразию руку, Капа не стала. Конечно, пронырливая квартирантка.
- Ты зачем меня воткнула, - впаяла Капа, когда Вика вошла с дымящимися сосисками. - Ты сделала меня страдающей нищенкой. Других не нашлось. Через одного.
   Автор полностью согласен с Капой и также возмущён, как и она. Распоясавшаяся провинциалка, возомнившая себя чёрт знает кем. Писательницей сериалов. А, может быть, автор и Капа поспешили с такой характеристикой. Посмотрим, что Вика скажет в ответ.
- Я тебя великой сделала, возвысила над Клеопатрой, она тебе в подмётки не годится – с напором отбрила Вика. - Книга будет напечатана миллионными тиражами. Это же гениальная реклама. Журналисты, фоторепортёры, телевидение. Все попрут к тебе. – высаживала Вика, всё выше и выше поднимая планку, а заодно и Капу выливая такие бурные потоки слов, что у хозяйки не только закружилась голова. Как показалось Капе, она стала даже больше в размере.
- Так героиня заграничная, не нашенская, а я русская, - вздрючилась Капа. - Ты вклеила меня в какую – то страну Барбария, Барбария, чудесная Барбария, волшебная Барбария, - завелась хозяйка, - а я там ни разу не была, не знаю, где находится.
- Где, где. Географию нужно читать. Недалеко от джунглей. А джунгли все знают. Там темно и ни хрена не видно. Так что тебе только и отвечать: ах, какие прекрасные в Барбарии джунгли. Ах, какие…  Утихомирься.
- Да как же утихомириться. Меня начнут расспрашивать, а что мне отвечать? Твой ответ мне не нравится.
- Ну, если мой не нравится, то отвечай так, как отвечал Саша Калягин в фильма «Здравствуйте, я ваша тётя!». Просмотри ещё раз этот фильмы и выучи его на зубок. Впрочем, и отвечать не нужно будет. Ты онемела от нищеты, - застолбила Вика. – Может добавить ещё и оглохла?
- А как же общаться?
- Через племянницу.
- А она кто?
- Я. Видишь, сколько беру на себя. Орла будем выдавать за мутированного попугая. Это же классный ход.
- А где мы моего мучителя Хуано найдём?
- А зачем его искать. Ты же убила его из – за благородных побуждений. Восстановила справедливость. Отомстила за то, что он подлюга издевался на тобой.
- Совсем чокнулась. Справедливость. Сейчас за справедливость и сажают.
- Добавишь к своим ролям ещё роль арестантки. Многоликая Капа. Сама говорила, - поддела Вика. - Невинная жертва. Сочувствия, соболезнования, бабки. Фильм снимут, - неслась Вика. -  Я уже и режиссёра наметила.
- Кто?
- Я.
- А где бабки возьмёшь?
- Совсем мозги обесточила. Гонорары от тома получу.
- И сколько мне бабок?
- Вот это деловой разговор. Ну, - начала медленно Вика, - если исходить из того, что я креативный руководитель, то тебе…
- Ты креативный руководитель, потому что живёшь в моей квартире. На улице ты была бы креативной бомжихой.
- Правильно, но я плачу тебе за угол. Сними с меня налоговую нагрузку и тебе будет десять процентов, - рубанула Вика. – Снимешь?
- Нет.
- Почему?
- А потому.
- Что значит потому.
- А то и значит.
- Разве так торгуются? Ты доводы давай. Наседай так, чтоб с меня пар шёл.
- Я артистка, а не торговка.
-Да артисты похлеще торговцев. Ты чем за роли расплачивалась?
- Не твоё собачье дело, - отчеканила Капа.
- Мне стыдно, что я живу с такой артисткой, как ты, которая чуть ли не матом ругается.
- Тогда выметайся.
- Вижу я, что благородные роли ты не играла. Ладно. Пятнадцать.
- Ишь куда хватила.
- А что больше? По-моему, никак нельзя. У тебя доход от продажи ромашек солиднее, чем моя стипендия.
- Роли играю я, а не ты. Сто процентов.
- Ты что свихнулась? – взъерошилась Вика. -  Сто процентов. Я же том написала, а ты дрыхнула с орлом, за племянницу выдавать себя стану, но я человек покладистый. Учитывая твою старость, пятьдесят на пятьдесят.
- А кто чай мой пьёт? Тебе тридцать.
- Что ты за чай ухватилась. Я кормлю вас, пою, порядок навожу.
- Поишь, кормишь, порядок наводишь.  Ничего бы ты этого не делала, если бы водопровода, плитки и квартиры не было. В сыромятку бы жили и обезвоживались бы. Ты думаешь арию «нет повести печальнее…» легко петь.
- Да что её петь.
- А ты попробуй. Вмиг заметут в психиатричку.
- Не имеют права.  Свобода.
- За свободу сейчас за решётку и прячут.  А реверансы.
- Да что реверансы.
-А ничего. Пинка получишь.
- Это ещё смотреть нужно. Кто, кого.
-А ручки. Подставь кому – нибудь вмиг под локоть отхватит.
- Я другую артистку найду.
- Где ты её найдёшь. Они за бугор умотали.
   Торг продолжался до тех пор, пока хозяйка не свалилась в обморок из – за пошатнувшихся нервов. Вика вызвала скорую. После её отъезда сошлись на равных.
- Когда будешь продавать свой том, - спросила хозяйка.
- Завтра.
- Кто покупатель?
- Имеется один.
   Вечер прошёл за чаем и с оттопыренными мизинцами. В деловой обстановке. Обсуждался будущий фильм с детальной проработкой сцен. Капа даже предложила потренироваться: на убийстве Хуана, которого должна была сыграть Вика.
- Ты играла убийцу? – спросила квартирантка.
- А как же. Хроноса, пожирателя своих детей. Жалко мне её.
- Что значит её, - насторожилась Вика. – У него было же много детей.
- Ну, что ты придираешься. Оговорилась.
- А попроще можно.
- Конечно.
-Тогда играем. Только смотри. Мы же репетируем. Не запутайся. Это же понарошку.  Я на всякий случай уберу посуду со стола.
   Замечания квартирантки, не сумевшей распознать подвох хозяйки, были учтены, но потом, когда провинциалка очнулась от льющейся холодной воды, Капа сказала, что в голове замкнулось.
- А чем ты меня свистнула?
- Да я и сама не помню. Что – то тяжёлое само вскочило мне в руку. Я пыталась выбросить, а оно потянулось к твоей челюсти. Я и хряснула Хуана. Ты и завалилась. Да так ловко, что об угол стола тряхнулась.
ВОСЕМЬНАДЦАТАЯ
КНИЖНЫЙ БИЗНЕСМЕН
   Пробный шар, запущенный Ляптей, попал в книжного бизнесмена в подвале.
   Возле подвала шатались бритоголовые молодцы. Они были выращены эпохой бизнеса.
- Бабки, - потребовали они.
   Подвал, двор... были их вотчиной. Орёл дрыхнул с хозяйкой. Помощи ждать было не от кого.
- Издам книгу и заплачу.
- Ну, смотри!
   Смотрины показали: тягаться с молодцами было под силу только двуглавому. Рюкзак был прощупан до нитки. Молодцы повелю Вику по лабиринтам.
- Какие бабки у вас получает автор? - спросила она.
   Молодцы не знали человека с фамилией "Автор".
- Это не фамилия! – бросила Вика.
   Ответ оказался под ударом.
- Поменьше гавкай!
   Книжный бизнесмен работал на конвейере. Он загружал книги на ленту. Лента выплёвывала их через окно прямо на лотки, которые штурмовали покупатели, расхватывая красочные книги, пришедшие на смену затянутым в строгие серые «мундиры». Книжный бизнес вырывался из государственной опеки и цензуры.
   Бизнесмен отращивал бороду, которая после разговора с Викой выросла на сто сантиметров, и брил брови.
   Диалог должен был оказаться коротким. На каждой секунде простоя конвейера бизнесмен терял десять тысяч бабок.
- Первое правило книжного бизнеса, - бросил он. - Книгу нужно уметь затаривать. Что в ней написано не важно. Глаз покупателя сначала захватывает обложку, Покупатель вытряхивает бабки, забирает, а потом читает. Доволен он или не доволен – его дело. Моё дело продать.  Психология. Учись!
   Бизнесмен вызвал человека с кистью.
- Мазни!
   Человек с кистью мазнул по рукописи Вики. Рукопись оказалась затаренной в краску и стала твёрдой, как подошва солдатского сапога.
- Наши покупательницы, - объяснил бизнесмен, - не любят мягкого тома. Они любят сериалы в супертвёрдом томе. - Его рука прошлась по мужскому механизму под джинсами. Борода выросла на сто сантиметров. – Пиши двадцать первый, второй и так далее фантастический суперсериал. Одного тома мало.  Я издам.
   На суперсериал борода отреагировала попыткой уменьшить свой рост и зацепилась за ленту. Лента тормознула.
- Ты что, сука! - гаркнул бизнесмен. - Я же в прогар попаду.
   От окрика "Сука" уложила бизнесмена на себя, подбросила, как бы соизмеряя свои силы и его тяжесть, и выплюнула в окно на молодцов, собиравших дань с лотков. Молодцы рухнули, словно напоролись на камень из пращи.
- Ты что, падла!
   Они тоже теряли бабки.
   Дома Вика попыталась разбудить орла и хозяйку. Срочно требовалась консультация.
- Да что ж вы, совки, не просыпаетесь, - не выдержала она.
   Провинциалка уже осваивалась со словарным запасом книжного мира эпохи бизнеса. Два месяца она угрохала в бумажные листы и поняла: двадцать первый фантастический суперсериал выйдет тусклым.
   Вика смотрела на огромную кипу бумаг, завалившую чуть ли не весь стол, потом перевела взгляд на спящую хозяйку, позавидовала её ровному и спокойному дыханию, оторвав взгляд, перекинула на ночное небо, на котором высекались звёзды, и снова позавидовала их бесстрастному созерцанию жизни.
  Она встала из – за стола, достала из шкафа серый шпагат и хотела перевязать кипу, чтобы утром отнести на мусорку, но окно открылось от сильного удара ветром, который, ворвавшись в комнату, разбросал листы по полу. Они шевелились, перелетали с места на место, носились по всей комнате, словно живые. Крутились вихрем, атаковывали Вику, будто хотели её завернуть в себя, лепились на ковёр с ромашками, засыпали хозяйку, орла, вылетали на улицу… Провинциалка ловила их, складывала в кипу, но ветер снова и снова разбрасывал их вопреки её желанию, которое превращалось в пустыню, где не было места писательнице Вики, а было место всему тому непреодолимому, что заставляет человека отказываться от своих целей. Она отказывалась не потому, что устала, а потому, что поняла, что у каждого человека есть свои природные границы, через которые, как бы он не бился, как бы не старался, какие бы усилия не прикладывал. не сможет перешагнуть.
   Не так ли и мы замышляем порой неисполнимое, не догадываясь об этом, ставим перед собой грандиозные цели, чтобы шагнуть с ними в будущее и оказаться впереди всех.  Не так ли и любое поколение стремится обогнать предыдущее своими оторванными от реальности вымыслами, которые кажутся ему новыми, но ошибается человек, ничего нового не может появиться, что есть, то уже было, а что было, то ещё будет. Не так ли и любой из нас, захваченный иллюзорной идеей, пытается её реализовать. Всё так. Всё обычно. Всё имеет свой смысл и предначертание. Красиво и обворожительно летнее, вечернее море с его свежестью, прохладой, бодростью, лёгкими волнами, с белыми гребешками, набегающими на раскалённый песок. Как скоротечна и недолговечна «жизнь» оставленной волнами узорчатой пены. Красив и обворожителен морской горизонт с его утреней лёгкой дымкой от «игольчатых» лучей восходящего Солнца и кажется, что стоит только протянуть руку и ухватишь его, но он не достижим, как недостижим и город Солнца Кампанеллы, как недостижимой является и Нагорная проповедь Христа в исполнении всех заповедей всеми, но исполнивший одну заповедь ближе к ней, чем нарушивший одну заповедь, нарушил все. Сколько сил было на неё потрачено, сколько жертв, но не бывает ничего напрасного, случайного и лишнего в судьбе человечества. Всё подвластно высшему закону, всё необходимо. Спросят: истребление человека человеком тоже необходимость? Обернитесь к прошлому. Оно никогда не было тихим и спокойным, а бурлило и свирепело от честолюбивых амбиций верхов, невежества и страха друг перед другом, они играют мускулами, чтобы запугать друг друга, не ведая, что это не игра, а последняя грань, за которой находится пропасть и достаточно одного неконтролируемого шага, чтобы сорваться в неё, и если человеческий разум не восторжествовал равенством и братством   в прошлом, то не восторжествует он ни в настоящем, ни в будущем, потому что прошлое определяет настоящее, и сказал Господь Бог Адаму «…проклята земля за тебя…».

ДЕВЯТЬНАДЦАТАЯ
ВОСПОМИНАНИЯ
   Утром, когда Капа ещё спала, Вика оттащила суперсериал на мусорку. Вернувшись, села у окошка.  Город был неприступным и казался провинциалке средневековой крепостью.
   Её тянуло домой, в степь, раскинувшуюся   бескрайностью на меловых буграх, которые окружали посёлок со всех сторон, и были похожи на шапки великанов, к горьковатому полынному запаху, пыльным улочкам и переулочкам, разметавшихся паутиной вязью, утренним разговорам спешащих рабочих на велосипедах с тормозками на руле или багажнике, «Как здоровье, кум», «Да трошки подкосило, а так ничё, помаленьку», «Заходи вечерком на чарочку. Поправим.», «Добрэ».
   Она, словно наяву видела   низкорослые хатки с верандами и порожками, разрисованными ставнями, обширными дворами, утыканными рассыпающимися хозяйственными постройками. уличные колодца с вОротами, «журавлями», лавочки под дощатыми заборами, постаревшие с морщинистой корой акации, струнные тополя, возносящие свои острые верхушки выше всех, раскидистую и кустистую сирень в палисадниках под окнами, глубокие овраги с гнёздами воробьёв, ласточек под стрехой.
   Она слышала зовущий голос кременчугской гармошки, как это было и в привокзальном скверике, В затуманенных глазах мелькали картинки с шумными свадьбами, весёлыми толоками, торжественными входинами в новый дом,
   Ей казалось всё было так близко, что до него можно было дотянуться рукой.  Небольшой базарчик с бабушками – продавцами с нехитрыми, поселковыми щедротами на газетке, расстеленной на земле,  железнодорожная станция с белокаменным одноэтажным зданием и с чисто выметенным перроном, покосившееся огромное  депо с каракубой, загнанный в тупик «ИС», деревянная церквушка в мелкорослом парке, угрюмый зимний клуб, выложенный из серого камня, летний из вагонных досок с щелями, через которые можно было смотреть фильм, узкая, мелковатая речушка с густолиственными  вербами, скверик с огромной фонтанирующей, бетонной чашей,  клумбами цветов в центре посёлка, тырлище с Мартами, Зорьками, вишнёвые, яблоневые сады, рассвет с Солнцем, выкатывавшимся на бездонное  голубое небо.
   Всё, от чего она раньше отворачивалась, от чего отказывалась, презирала, что вызывало раздражение и злость, порождало желание выкарабкаться из удушливого, пропитанного серостью окружающего, становилось притягательным, милым и родным и вызывало чувство невосполнимой утраты.
   Не испытываем ли и мы такое чувство к прошлому, грусть и тоску по нём? Не хотим ли вернуться в него, когда попадаем из спокойного омута в непривычный бурлящий, рассвирепевший поток настоящего?
   Много таких посёлков на земле русской. И не скоро они уйдут, не скоро обратятся в города и уступят своё место тяжеловесному камню, а, может быть, судьба предусмотрела им участь лучшую, чем участь городов, оставаться такими, какими они есть? Тихими, забытыми большой жизнью. Текут люди в каменные трущобы, рвутся, как им кажется, к лучшей жизни, надеются, но город безжалостен. Он выбивает то, что рождается в тиши и заброшенности.
   Автору не раз приходилось видеть такие посёлки, он часто бродил по их улицам, как они похожи друг на друга. Их, словно кто - то клонировал или копировал с какого – то одного посёлка. Особенно запоминались посёлки с заброшенными домами, опустевшим подворьем, заросшим садом, в которых, когда – то текла размеренная хозяйственная жизнь. Не раз приходила ему мысль, что ни одному народу не дано столько богатства, сколько русскому, но гонится он, спешит прибрать всё, не обустроив одно, хватается за другое.
   Не устойчив в душе русский человек. Никто так не меняет часто и быстро дело и веру, как меняет он. Может быть, происходит это от того, что много заложено в русском человеке от других народов, а поэтому не сумел он до сих пор вырастить свой собственный корень, а не сумел ещё и потому, что правили им и правят сейчас чужие идеи. Искусственно, а не естественно отринув веру предков язычество, он также искусственно принял Христианство, которое не на земле русской выросло, а было привнесено извне. а потом и уничтожил его, а, уничтожив, принял западные идеи социализма и коммунизма, тоже выращенные не на русской почве, а тоже привнесённые извне, но и они не прижились и возвратился он снова к Христианству и дикому язычеству.
- Не прославилась, - вздохнула Вика и стала собираться.

ДВАДЦАТАЯ
ПОПЫТКА К БЕГСТВУ
   Фибрового чемодана не было. Да и что собирать. Всё своё провинциалка носила с собой.
- Ты куда, - спросила Капа, потягиваясь, зевая и вылезая из – под ковра. – К бизнесмену?
- Нет.
- На охоту?
   Вика отрицательно покачала головой.
- Домой.
- А как же институт и фильм, - осадила хозяйка.
- У меня батько и мать старые. Досматривать буду.
- Так для хорошего досмотра большие деньги нужны. Где ты их возьмёшь?
- Устроюсь на работу.
   Хозяйка хмыкнула
- А что ты можешь делать?
- Ничего. Вначале буду таскать шпалы, а потом выучусь на токаря или фрезеровщика. Может, в буфетчицу в бусугарне пробьюсь.
- Народ спаивать и обдирать, - съязвила Капа.
-Как получится. Тут не угадаешь. Я вот думала город подломить, а получилось, что город меня подломил
- Так, - протянула Капа. – Одним словом убегаем.
- В институт в следующий раз. А с фильмом облом.
- Я так и знала.
- Слава ускользнула на свалку.
- Да, что слава. – Хозяйка пренебрежительно махнула рукой. - Мою славу сожрали египетские фараоны и древнегреческие боги, оставив один ковёр. Не думала.
- Что не думала? А зачем хвалилась, что играла Клеопатру, богов?
- Тебя подбадривала, чтоб ты как Клеопатра была. Пример тебе показывала. А ты?
- Что я?
- Дёру дашь.
- А что делать? Мыкаться?
- Биться. Драться.
- Входишь в новую роль, - грустно улыбнулась Вика. – То спала под ковром, а теперь решила бойцом стать.
- Я вхожу в роль, а вот ты, - Капа насмешливо посмотрела на квартирантку и презрительно сжала губы, -  ты выходишь. Остынь. Первый промах и на утёк. От своих мыслей не убежишь. Вернёшься в посёлок и проклинать себя станешь. Будешь снова в город рваться. Переломи.
- Во, как заговорила. Не ожидала. Ты действительно классная артистка. Может мне в театральный попробовать. Ты подучишь меня.
- А почему бы и нет, но это потом. Сначала переломи себя. –    Она подошла к столу, села. -  А давай – ка, подруга. чайку попьём, поговорим. Так сказать, мозгами пошевелим.
- Хочешь уговорить?
- Человека не уговоришь, если он не хочет. А если я поеду с тобой. Продам квартиру. В посёлке куплю хатку или у твоего батька и матери комнатку сниму, пенсией своей помогать вам буду, в посёлке жизнь дешевле.
- Ты серьёзно?
- Капа языком не брешит. Капа – человек слова и дела. Артист, когда играет кого –то, то впитывает его сущность. Вот я и впитала Клеопатру.
- Царица Клеопатра и в посёлок, - засмеялась Ляптя. –      Представляю.
 - Вот это уже хорошо, что представляешь - Капа улыбнулась, -         наливай чай. Поговорим. Я хоть и старая, и поржавевшая         тёрка, но репу ещё   могу продрать.
   Разговор был длинным. Отчаянье отступило.
ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
МЕГАФОН И МОРДА НОСОРОГА
   Вика вышла на новый круг.
   Исходной точкой в круге был вокзал. Да, да. Тот самый с человечками с номерами, в кожаных куртках. На вокзале её остановил человек с затюканными глазами, в обшарпанном чёрном костюме и с отощавшими, кожаными, жёлтыми баулами. Он ткнул в Вику, как в сбежавшую из концлагеря.
- Ты не есть бизнесмен. Я есть мировой, американский бизнесмен. Ты, - он посмотрел на пополневшие отечественные авоськи, которые распихивали его отощавшие жёлтые баулы, -   не честный партнёр, ты есть русский морда носорога, обирающих честный партнёр
   От трижды сказанных "есть" Вика почувствовала голод.
- У нас вокзалы такие, - бросила она. - На них все время жрать хочется.
   Вика обследовала вокзал в поисках знакомого лица. Знакомым оказался дог. Он лежал, растянувшись на ступеньках. Пассажиры обходили его. Знакомый дед – яйцеед, напоровшись на дога, истошно завопил полусонному охраннику.
- Пса убери.
- А он что тебе мешает, - расклеив глаза, бросил охранник. - Лежит человек и пусть лежит. Отдыхает.
- Да какой же он человек?
- А ты поговори с ним и узнаешь.
   Вика заморачиваться, а что будет дальше, не стала. Она потыкала в брюхо дога. Оно было пустым, как барабан.
- Баксы нужны? - спросила она.
   Дог почесал затылок. Зевнул. От зевка Вику чуть не втянуло в пасть. Она заплесневела от голода.
- Концы отдаёшь! С твоими способностями, - удивилась она. - Подойди к иностранцу и попроси бабки.
   Дог махнул лапой.
- Понятно, - вздохнула Вика. - Этих иностранных козлов у нас уже ничем не удивишь.
   На привокзальной площади мучился мелкорослый экскурсовод в серой шляпе, в которой утонула бы вся его голова, если б не уши. При сильном ветре они смогли бы сработать, как парус и вознести. В руках он держал мегафон. Экскурсовод набирал побольше воздуха, прикладывал мегафон ко рту и орал, что Лев Толстой приглашает всех пассажиров в гости на Ясную Поляну. Он постоянно менял зазывалки: приглашает, ждёт, обещает угостить, но чем угостить экскурсовод не говорил. Пассажиры, одетые в отечественный мусор, тащили саквояжи с турецким и вьетнамским мусором. И отбивались от зазывалы словами: "Заткнись!" Мегафон был неплохой штукой. И мог произвести хорошую трёпку. Это была неплохая идея, но трёпку Вика оставила на непредвиденный случай.
   Она поднялась по мраморным ступенькам на второй этаж и остановилась напротив двери с золотистой табличкой «Администратор». Глубоко вздохнув, взяла дверь на себя и опешила. Кожаное коричневого цвета кресло оккупировал бывший носильщик.
   Человек гор пошёл в гору, забросил тележку и от младшего носильщика поднялся до кресла администратора вокзала. Он был в строгом деловом пиджаке. Модном, темно – синего цвета от итальянского бренда безупречного качества. Пиджак являлся однобортным, пошитым из шерсти с зауженным кроем, застёгивающимся на две пуговицы.   
   Вика осмотрела кабинет. Просторный, словно футбольное поле. На одной из стен висел портрет человека с трубкой. Бывший носильщик переделал крышу вокзала, придав ей форму морды носорога. Морда была на шарнирах. Рог задвигался и выдвигался.
- Занят, - бросил администратор, но, увидев Вику, закричал. – Самопал. Фибровый чемодан. Как же. Помню. Проходи, садись.
- Ну, и дела, - восхищённо сказала Вика. – Царство. А куда дел номерок?
   Была надежда занять освободившееся место. Администратор показал внутреннею сторону пиджака, к которой был прицеплен номерок.
- А почему там?
- На всякий случай. Погода плохая. Дожди. Снег, слякоть, грязь. Поржаветь может. Берегу, как зеницу ока. Понимаешь?
- Понимаю, - вздохнула Вика. - А как железнодорожный бизнес?
- Работаю по лично разработанной программе. Супер - техника и супер - бизнес, - бросил бывший носильщик и нажал красную кнопочку на факсе. - Ждём.
   Через секунду факс выбросил текст из Европы: грузится скорый на "матушку". Ещё через секунду факс отработал текст в Европу: срочно уточните координаты скорого. Человек с трубкой внимательно наблюдал за перестрелкой факсов.
- Надо будет заменить этого нестриженного барашка в Европе, - сказал супер - бизнесмен. - Никогда не сообщит точные координаты сразу.
   «Барашек в Европе выдал точные координаты через полчаса: загрузка скорого идёт в Мюнхене.
- Какой багаж?
   Факс выплюнул: грузятся немцы. Человек с трубкой нахмурился.
   Бывший носильщик нажал красную кнопку на факсе. Морда носорога нацелилась на Европу. Рог выдвинулся на две тысячи километров и уткнулся в скорый. Тотчас пришёл факс: миллион баксов за пропуск скорого. У человека на портрете чуть не вывалилась трубка.
- Они что там чокнулись? - бросил бывший носильщик. - Мой дядя, - он посмотрел на дядю, прикурил из его трубки, - за Европу выложил шестьдесят миллионов героев. Это сколько же выходит? Ноль шестнадцать тысячных бакса за героя.
   Факс отработал в Мюнхен: по баксу за героя. Через час из рога высыпалось тридцать миллионов зелёных. Напряжённое выражение на лице человека с трубкой упало.
- С Европой ещё работать можно. А вот с нацями?
   Рог раздвоился и упёрся в поезда, грузившиеся в Киеве, Минске... Из рога посыпались карбованцы, зайчики, гривны...
- Эх, - вздохнул супер - бизнесмен. - Был бы жив мой дядя, он растопил бы нацями свою трубку.
   Заработал факс: на мысе Канаверал стартует "Шаттл". Трубка закурила, как вулкан. Морда носорога нацелилась на мыс.
- Как додумался? - спросила Вика, когда "Шаттл" сбросил в рог порцию зелёных из космоса. – Такие бабки заколачиваешь.
   - Это дядя подсказал. Возьми кредитик у государства, купи заводик, а потом продай его государству, но в 2, 3 раза дороже. Я так и сделал.
    Вику осенило.
- А ты мне дай кредитик.
- Зачем?
- Я о тебе фильм сделаю. Прославлю
- Не надо, - быстро ответил вокзальный администратор. – Сейчас прославленных сажают.
- Ну, тогда кинь бабок хоть на сосиски, - попросила Вика. - Жрать хочется.
- А что дядя жрать будет, - ответил супер - бизнесмен. - Дерьмо!
   Это был непредвиденный случай. Десять бесполезных кругов по привокзальной площади вызвали воспоминания о потайных кармашках и убедили Вику: супер - бизнесмен и мусорщики требуют безотлагательной хорошей трёпки. Она вышла на экскурсовода.
   Мегафон осип. Он нуждался в свежем голосе и свежей информации.
- Этим скотам хоть голос Толстого подавай. Хрен откликнутся, - буркнул экскурсовод.
   Он с ненавистью посмотрел на габаритную дамочку, тащившую хвост из двадцати тележек.
- Ты меня не понял, - ответила Вика. - Я продаю не только голос, но и новую информацию.
   Свежий голос и новая информация обещали забить автобус до отказа.
- Что за информация?
- Сто баксов!
- Да, где я их возьму? - взорвался экскурсовод.
   Он прошёлся по скотам. Они платили бабки за турецкий и вьетнамский мусор, тащили его в Отечество, обливаясь потом, и никак не хотели платить бабки Толстому, который очистил бы их бестолковки от мусора на Ясной Поляне. Родственная душа смягчила Вику.
- Ладно, - сказала она. - Давай мегафон. И открывай все двери автобуса.
   Свежий голос выдал новую информацию из-за угла. Пассажирам она крепко не понравилась. Невидимый голос предлагал им сохранять спокойствие, оставаться на местах и не мчаться к автобусу в то время, когда вокзал заминирован! Волна разъярённого топота обрушилась на автобус. Экскурсовод не выдержал.
- Брось мегафон! - заорал он.
   Совет ухудшил ситуацию. Мегафон шлёпнулся на габаритную дамочку.
- Мина! - заголосила она.
   И попыталась втиснуться с тележками в автобус. Под тележки попал экскурсовод.
- Куда прёшь со своим мусором! - завопил он. - Мест нет. Это тебе не кладбище!
   Двойной вопль и кладбище полоснули по нервам бритвой. Через минуту вокзал напоминал мёртвый город. Вика прошла по площади и поднялась в офис бывшего носильщика. Портрет дяди с трубкой исчез с бизнесменом. Красная кнопка на факсе отливала зловещим блеском.
  Вика вздохнула, перекрестилась и нажала на кнопку.

           ДВАДЦАИТ ВТОРАЯ
           КАПА

   Проводив Вику, Капа полила ромашки, покормила орла, закипятила зелёный чай и, присев на жёлто выкрашенный табурет возле просторного окна, поставила беленькую чашку на застеленный пожелтевшей газетой подоконник. Если раньше она испытывала тревожное чувство замкнутости пространства и одиночества, а поэтому и не любила чаёвничать за столом, так как взгляд упирался в стены, и она стремилась к окну, то сейчас, глядя на детскую площадку, толпу прохожих, шумно валивших на работу, спешащих на рынок, чтобы отовариться, она мечтала, что квартирантка, когда – нибудь да выйдет замуж и распахнётся жизнь Капы задорными и весёлыми голосами детей. Она достала зеркальце из серванта, улыбнулась отражённой Капе, поправила   убелённую причёску, волосы которой были завиты в колечки. Её охватило нестерпимое желание выйти и окунуться в оживающий мир, который уже много лет был втиснут в однокомнатную квартиру, чтобы почувствовать его по - новому. Глубоко вдохнуть и поиграть с детьми, не входя ни в какую роль, а просто по – старушечьи с поговорками и приговорками, как играла с ней её баба Ева, задавая загадки: «А какого цвета будет синий платок, если его опустить в воду?». «Красного». «Цвет, внуча, останется тот же самый, только он будет мокрым». «От чего плавают утки?». «У них лапки». «От берега».
   Ей не удалось выйти замуж, завести семью, нарожать детей. Стремительно мчалось время, проскакивали и летели годы, рассыпая радости и рассветы после цыганских, гитарных ночей. Нёсся бушующий, завораживающий глаза поток жизни в оглушительных аплодисментах, перерастающих в овации с криком «Браво, Капа!», было всё: разномастные афиши, более всего ей нравилась афиша с женщиной в морской капитанской фуражке, броско отдающей честь, высшие театральные роли, капризы, признания в любви, огромные букеты цветов, дорогие украшения от любовников…. Она вживалась в любую роль и готова была даже платить деньги, чтобы быть на сцене и играть, играть до изнеможения. Когда её спрашивали, откуда такой талант, она отвечала: я родилась на сцене (и это была правда), она моя божественная звезда. Игра была её смыслом жизни, вдохновением, и она никогда не думала о том, что придёт время и иссякнет вдохновение, что долго и терпеливо поджидающая и запрятавшаяся старость вынырнет и нанесёт удар и вцепиться своими когтями в душу и лицо,  и вместо молодой, полной сил женщины на сцену попытается вскарабкаться  одряхлевшая и обессилившая  старуха, перед которой опустят занавес, её не примут, оттолкнут к подножью сцены, чтобы не огорчать зрителя, не дать ему разочароваться в кумире, и разлохматится прошлое иссохшими цветами в стеклянных вазочках, ковром с ромашками, двумя диванами, сервантом, свернётся во всё то, что она, сама  не осознавая, готовила к неизвестному и загадочному будущему. И покажется ей, и поднимется, и вырвется из глубин души горькое чувство осознания, что не было ни блестевшего со всеми радужными цветами прошлого, что всё было лишь выдумкой, обманом, иллюзией…
   Автор был знаком с некоторыми артистами. Однажды он поехал в «Дом творчества» и встретился с бывшим кумиром, который хотел спеть. Он напрягал глаза, шевелил губами, пытаясь оживить голос, но был слышен только тяжёлый хрип, словно взывающий о помощь. Этого достаточно, чтобы сказать себе: не гордись своей молодостью и силой, не бахвалься, ты будешь таким же.

ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
ТОЛЬКО ОГРАБИТЬ
   Хозяйка открыла окно, когда в душе стала появляться тревога, которая усиливалась, а с приходом вечера превратилась в страх. Квартирантка должна была бы уже прийти.  Она поискала её вещи, но спохватилась. Вещи были на Вике. Уехала в посёлок, даже не попрощавшись. Обманула.  Капа готова была заплакать, но облегчённо вздохнула, увидев Вику, тащившую огромный целлофановый пакет, уходила ведь без всего. Пакет заинтриговал Капу, но она решила сдержать себя и, поспешно открыв дверь, напустилась на квартирантку.
- Ты где шляндала, - взвилась Капа. – Я тут чуть с ума не сошла.
- Капочка, - ласково протянула Вика. - . Чтоб сойти с ума – нужно иметь ум. А у тебя его нет. Если бы был, то ты в первую очередь не меня ругала бы, а в пакет заглянула бы.
- Плевать я хотела на пакет, - высекла хозяйка, удерживая со всех сил глаза, которые так и норовили «завалиться» в пакет.
- Капа. А если он забит баксами, - по – лисьи подкрадывалась квартирантка, чтоб сбить обозлённый настройки бывшей артистки, - тоже плевать будешь.
- Ещё как. В три раза сильнее, - лихо отрубила Капа.
   Лихо, то лихо, но руки чесались, а голову прошибали мысль: кончай трепаться, ныряй в пакет и поработай.
- Неужели за меня беспокоилась?
- Нужна ты мне, - сменив злость на равнодушие, бросила хозяйка. -  Просто сорвалась.
- А от чего сорвалась?
- Что ты пытаешь меня, - взъярилась Капа. – Вечер не понравился.
- И чем он не понравился, - наседала Вика.
- А вот тем и не понравился.
   Можно было придумать и не безликую причину, но атаки квартирантки сбивали.
- Понятно, - махнула Вика, увидев струйки пота, сбегавшие с лица Капы. -  Мы его сейчас так подправим, что он тебе очень понравится. Если б ты знала, что у меня в пакете.
- И знать не хочу.
- Ну и упрямая же ты бабка.
- Какая есть.
- Ладно, - отстала Вика. - Я на рынке малость поработала, хотела заведующей повкалывать, предлагали. да не понравилось. Бумаг много, - стала заливать она. – Нашла работу полегче. Ящики с овощами потаскала. Меня и затарили. А сколько я сегодня бабок видела, Капа. Чуть не чокнулась. Слушай и думай.
   После рассказа о супер – бизнесмене наступило долгое молчание, которое разрушила Капа.
- Ограбить, - твёрдо сказала она. – Только ограбить до нитки и морду набить и дяде, и ему и номерок пришпандорить на лоб, - разошлась Капа.
- Жестоко.
- На морду носорога приклеить, - усилила хозяйка. – Собственными вот этими, - Она потрясла руками с такой силой, что громыхнули кости.
- Да прервись, разошлась. Ну, грабануть мы сможем. А кто морду будет бить?
- Я, - резанула Капа. – Я же тогда Хуано отметелила скалкой.
- Не Хуано, а меня, - вздохнула Вика. -  Наконец, призналась. Ты одновременно брехливая и честная. Что - то само влетело, когда меня примочила, но призналась, что не влетело, а скалка погуляла.
- Сердишься?
- Да, нет. Это же была репетиция. Вообще. мысль о грабеже достойная, хорошая и нравственно правильная. Нужно обдумать, но я сегодня побывала ещё и в другом месте. Тоже интересное.
   Оставим пока комнатку, пусть Вика и хозяйка разрабатывают план ограбления и вернёмся в офис бывшего носильщика, чтобы узнать, что же там случилось, и где ещё была провинциалка.
   Красная кнопочка на факсе не работала, хотя Вика прилагала все усилия. Она даже стёрла подушечку указательного пальца. Опасаясь, что бывший носильщик может застать её, она выметнулась на улицу и вышла на новый круг.

ДВАДЦАТЬ ЧЁТВЁРДАЯ
СУПЕР – КОРОЛЬ БУМАЖНОЙ ИМПЕРИИ
   Исходной точкой в круге был администратор студенческого общежития, отказавший ей в ночлеге и посоветовавший обратиться в гостиницу.
   Фортуна переместила его сначала с должности коменданта общежития на должность президента акционерного общества с молью на рекламе. С президентской должности - в общежитие возле озера, в водах которого отражались не железные спинки кроватей, а тюремные решётки.
   Тюрьму осаждала толпа с плакатами. Коротконогая японка с фотокамерой, рыскающими глазами, затянутая в модные дырчатые джинсы, суетливо бегала вокруг толпы, пытаясь пробиться в центр, но центр был плотным, и ей приходилось довольствоваться интервью с окраин. Интервью были разными, как и надписи на плакатах: от объяснения в любви к бывшему президенту до объяснений не в любви. Зарубежная пресса называла его "супер-король бумажной империи". Отечественная путалась в оценках.
   Пробиться с первой попытки к супер-королю Вике не удалось. Она сделала ставку на японку.
- Ты русский язык хорошо знаешь?
- Хленово, - прохлюпала японка.
   Она хорошо знала русский мат, с которым её познакомил таможенник, когда она после рейса "Аэрофлота" открыла чемодан и сказала, что в Японии он был тяжелее.
- Сама спи...ла, - сказал таможенник.
- Сто Вы сказали? - просипела японка.
   Таможенник объяснил, что он сказал: в Японии земное притяжение сильнее, чем в России.
— Значит, тебе нужен переводчик? - констатировала Вика.
- Ошень, - прошепелявила японка.
- Интервью от самого супер-короля хочешь получить?
- Хосу!
- Да не сипи ты, - бросила Вика. - Грузи свою аппаратуру на горб.
   Японка порыскала глазами по сторонам.
- Что ищешь?
- Вюрблюда.
- Зачем? - опешила Вика.
- Вы зе сами сказали: гёрб.
   Вика загрузилась фотокамерой. Надзирателю японка объяснила через переводчицу: она президент деловых кругов Японии и хочет взять интервью у супер-короля.
- С какой стати?
   Стать была одна: интервью поможет ей избежать тюрьмы в Японии.
- А сколько она потеряет баксов, если сядет на нары?
 - Сто? - спросила японка.
- Сто! - ответила Вика.
   Сто баксов заткнули глотку надзирателю.
   Супер-король сидел на корточках и изучал через тюремный глазок надписи на плакатах, пытаясь определить удельный вес любви к нему.
   Несколько месяцев назад он сделал гениальный ход. Перебросил идею "Как выколачивать бабки у населения?" с правительственного уровня на своё акционерное общество и стал торговать акциями. Правительственные игры с лотереями, облигациями, вкладами... оказались не у дел. Государственные банки начали катастрофически терять бабки. Чиновничий улей встревожился и сделал попытку накрыть рекламу с молью. Моль накрыли. Реклама протиснулась в мембраны телефонных трубок. Примеру супер- короля последовали теле-короли. Банковская система была на грани краха.
   Супер-король уже готовился баллотироваться в первого администратора государства, когда второй госадминистратор сказал:
- Выскочка!
   И натравил на выскочку налоговый аппарат.
   Блестящая карьера супер-короля зависла над пропастью. Требовался лишь щелчок, чтобы она рухнула в неё.
   Бывшая верхушка акционерного общества уложила свои чемоданы, забыв уложить чемоданы шефа, и пожирала коньяк в "Боингах", пересекавших океан. Лапа правительства загребла его денежки, объяснив поведение своей лапы защитой интересов простых акционеров.
   Простые акционеры заметались в панике.
   Супер-королю снились акционеры с баксами, и второй администратор с дубиной, когда вошли Вика и японка.
   Корреспондентка нацелила камеру на бывшего президента на нарах. Яйцо, влетевшее через тюремный глазок, заклеило объектив.
- Не холосо! Яйса. А у васих бабусек срать нечего!
- Да не сипи ты! - взмолилась Вика. - От твоего сипа слова нехолосые. Жрать, а не с, - засипела змеёй Вика. - Бери интервью и уматывайся. У меня тут свои проблемы.
   Вика толкнула спящего в неподходящий момент. Второй администратор замахнулся дубиной, акционеры с баксами и марками брызнули в россыпь... Фотокамера протаранила тюремную дверь. За ней торпедой пошла японка и застряла между ногами надзирателя. Японка поднялась с человеком на шее.
- Так маленьких носят! - вздохнула Вика.
   Осёдланную японку поглотила нахлынувшая толпа. Её волна дотащила корреспондентку до Курильской гряды, которая уже готовилась к отплытию в Японию.
   Бывший комендант долго не признавал Вику. Он принял её вначале за проститутку, которую прислал второй госадминистратор, чтобы ублажить его сексом и выведать новые гениальные идеи о выколачивании бабок. Потом за акционерку, пробравшуюся в изолятор, чтобы выколотить из него свои бабки. Лишь после того, как Вика заговорила о фибровом чемодане в стальных угольниках, дымчатых очках, он облегчённо вздохнул.
   Вика осмотрела камеру. Рука, переоборудовавшая студенческое общежитие в тюремное, была настроена решительно. Камера напоминала бункер. Её не разбомбил бы атомный налёт. Вика оценила бывшего президента. Бывший отливал жёлтым румянцем. От желтизны в глазах мелькали жёлтые бабочки. За решёткой бушевала толпа. Она - готовилась к штурму. Отпугнуть толпу не смог бы и мегафон.
- Ситуация, - вздохнула Вика.
   Ситуация оказалась непредвиденным случаем. В окошко просунулась рука надзирателя с миской.
- На двоих!

ДВАДЦАТЬ ПЯТЫЙ
УТРЕННИЕ РАССВЕТЫ
   Пора вернуться к Капе и Ляпте. Может быть, удастся узнать, какой план ограбления они придумали.
   Полный облом. Мы не успели. План давно разработан и скрыт. Единственное, что удалось узнать автору так это то, что основную роль будет играть хозяйка в качестве современного Робин Гуда и то, что из тюрьмы Вику освободили из – за отсутствия доказательств вины.
   Автору очень хочется, чтоб быстрее прошла ночь и увидеть, что же утром будут делать Капа и Вика
   А вот и искрящийся, тёплый рассвет, рассекающий темень и рассыпающийся блесками, похожими на крохотные зеркальца.
   Если б провинциалка не спала, она рассказала бы, как батько будил её утром, и они уходили на бугры встречать Солнце. Они проходили мимо заброшенного, паутинного  совхозного сада, затянутого тиной ставка, обросшего высоким камышом, разрушенной, земляной дамбы пруда с лужицами воды и кочковатым дном,  водокачки с ржавеющими трубами и гниющей деревянной мельницы, конторы с красным флагом на фронтоне, под которым громоздилась куча пустых деревянных ящиков, осторожно перебирались по узкому, шаткому мостику, перекинутому через мутноватую речку «Забияка», так называли её за скверный «характер», разливаться весной и затапливать прилегающие огороды.
- Эх, мать твою, - орали посельчане. – Земли и берегов тебе мало, что ты прёшь в дом.
   Взбираться на бугры было чрезвычайно трудно. Острые, торчащие из земли камни, глубокие рвы, которые вымыла бушующая весенняя вода, заброшенные и заросшие жилистым бурьяном карьеры, «обманывающие» незнакомого с местностью человека. Незнакомство оборачивалось полётом и крепким ударом о землю с развесистым матом.
   Они делали крюк, заходя в балку Глубокая с густолиственными деревьями, и по затенённому дну, продираясь сквозь кусты шиповника, выходили на макушку самого высокого бугра Белолобика, с которого открывался вид на «пылающую» от солнечных лучей росистую степь, покрытую лёгким туманцем, оживавшую от птичьих голосов.
   Даль. Какая даль. Какой простор. Какая ширь. Как тут удержаться от восторга. Как не распахнуться душе. Как не почувствовать себя вольным человеком. Кипит кровь, рвётся сердце. Всё, что есть в тебе, обращается в одно чувство радости, но не долго держится радость. Одолевают мысли, почему так скудно и неуютно живёт человек. Зачем ему дана такая красота, которой он может любоваться, но не владеть.
   Как не вспомнить украинские степи, Тараса Бульбу, Запорожскую Сечь. Как понять, что за сила застлала глаза тем, которые раньше считали друг друга братами, а сейчас питают друг друга кровью.
   Немец, француз, поляк… в теснине живут, за каждый кусок земли бьются. Дай им широту, развернутся и настроят каменных громад, подстригут, подровняют, уберут силу первозданности, свою пристегнут, а русский в теснине не живёт, он бежит, мчится к ней. Кому мало дадено, а он стремится к большему, тому прибавится, а кому много, но он дальше своей руки не тянется, у того и последнее отнимется.
   Иногда батько брал с собой гармошку и играл, сказывал, что степь живая. Она, как человек. Может говорить, слушать, радоваться, но не каждому доступен её язык.
- Дед и прадед были степняками, - рассказывал батько, - берегли степь, год работали, на второй давали ей отдых. Пахали конями, волами. Живым живое. А сейчас трактора, комбайны, дух железный, но ничего не поробишь, так повязано.
   Возвращались они той же дорогой. Батько с чувством грусти и благодарности балке Глубокой за то, что она спасла его и товарищей, когда они во время войны пробирались по шляху и наскочили на немцев. Им пришлось залечь в балке и отбиваться до прихода своих. Вика испытывала детское очарование от увиденного. Уже подросшая она сама ходила на бугры, захватив карандаш и листок бумаги, писала стихи, показывала батьке и просила его сочинить на них музыку. Она складывала стихи в сундук в летней кухне, но однажды кухня загорелась, и от сундука остались лишь железные угольники, а от стихов пепел.
   Зачем вспоминать грустное.    Пора уже вернуться к Вике и Капе и посмотреть, что же они делают.

ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
РОБИ
   Капа уже выскреблась из – под ковра с ощущением себя легендарным Робин Гудом. Скинув шёлковую ночнушку и всё, что было под ней, она осталась довольна. Молодость уже не проглядывалась, а старость чуток прихватила, но полностью не добила. Небольшая разминка в три приседания и поза йоговской кобры вызвали не оглушительные аплодисменты, переходящие в овации, а потоки пота на лбу, скрежет и хруст, от которых у Капы чуть не лопнули ушные перепонки. Другая завалилась бы, плюнула и отработала б задний ход, но это же была артистка Капа, вживавшаяся в роль благородного разбойника, всю ночь представлявшая увесистую дубину, которая лихо обрабатывала супер – бизнесмена. Правда, под самое утро дубина сильно отяжелела и вместо неё появилась скалка.
   Почистив зубы, умывшись и быстро одевшись, она выметнулась из квартиры.
   Вика, проснувшись, увидела отражение Капы, размахивающей руками, в огромном куске зеркала. Хозяйка пританцовывала и издавала громогласное «Ух!».
- Ты зачем это, - спросила квартирантка.
- Вхожу в роль, - бросила хозяйка, «боксируя» перед зеркалом. – Утром промоталась по всем свалкам, чтоб найти зеркало. Можно, конечно, потренироваться и на тебе, да у тебя ещё шишка на голове не спала.
- Ты что серьёзно решилась на грабёж. Я же пошутила. Остынь.
- Поздно, - отбрила хозяйка. – Я уже не Капа, а Робин Гуд. И прошу тебя называть меня не Капой, а Роби. Я тогда сильнее буду врастать в роль.
- Как ты себе это представляешь, нас же посадят, - вскипела Вика
- Не трусь. Мы идём к бизнесмену, ты говоришь ему, что я твоя бабушка, покорённая супер – техникой и хочет посмотреть, как она работает. Ты его отвлекаешь, а я наношу удар. – Капа резко полосонула рукой, и если бы провинциалка не присела, её точёный нос, отвалился бы.
- Ну, ты, артистка, - взъярилась Вика, - смотри. Нос мне чуть не покрошила.
- Ограбим, купим новый. – отсекла Капа. – Я его, значит, мочу
 Он теряет сознание. Мы связываем его. Нажимаем кнопку на факсе и гребём бабки, а потом учёсываем из города на Канары. Купим островок.
- А институт, Капа?
- Не забывайся.
- А институт, Роби.
- Молодец. Мы на островке свой построим.
- Ну, да, - провинциалка подняла планку. – Построим своё государство «Вика, Капа и К».
- Государство не надо. Я от своего нахлебалась. Ты сейчас жми в библиотеку. Возьми книгу «Робин Гуд». Освежим в памяти его технику благоразумного грабежа.
   Переубедить Капу не удалось, как не пыталась Вика. Она направилась в библиотеку, решив, что спорить сейчас с хозяйкой не стоит, нужно выиграть время.