Офицерский десант

Автор Борис Майнаев

ОФИЦЕРСКИЙ ДЕСАНТ


Город стоял, сжатый со всех сторон белорусскими болотами. Стоял он тут ни одну сотню лет и, наверное, видел разных воинов. Кто-то из них был лучше нас, кто-то хуже. Так, уж, повелось на этой земле. И город выстоял в кровавой круговерти, которую мы зовем жизнью. Но в этот раз он мог исчезнуть, потому что боги войны прокляли его трижды. Первый раз, когда наша авиация разнесла его с воздуха. Второй - его накрыла крупнокалиберная артиллерия. И теперь,  его руины домолачивала пушки дивизии, трех полков и наши танковые орудия, но город стоял, и его защитники не собирались ни сдаваться, ни уходить. Самым интересным было то, что когда ветер дул с их стороны, я слышал отборный русский мат. И несся он, по-всему, не из немецких уст. Так ругаться могли только наши соплеменники. И это было странным, потому что в бинокль я ясно видел  солдат гитлеровского вермахта.
- Кто это нам морду кровенит?- Спросил я своего друга старшего лейтенанта Фролова, оказавшегося рядом со мной,  после очередной захлебнувшейся атаки пехоты, поддержанной танками нашего полка. Он уже третий месяц командовал первым батальоном и, будучи не только храбрым, но и умным человеком, бережно относился и к танкам, и к людям.
- Да, хрен их знает.- Офицер в ярости сплюнул,- может, власовцы, а может, добровольцы?! Здесь, как я слышал, у них целая дивизия из бывших наших солдат и офицеров. Хрен их разберешь, пока в плен не взял. Но стоят, суки, намертво. И болота кругом не дают нам места для маневра. Вон,- он кивнул куда-то в сторону,- сам видишь, полбатальона сожгли, а остатки мои солдатики добивают. Уже танк утопили. И два, идущие за ним, едва из топи вытянули. Мать их в душу! Вояки хреновы. И ремонтники под таким огнем за ночь ничего не сделают. – Фролов длинно и замысловато, с употреблением технических терминов, выматерился и добавил,- Если так пойдет, то скоро от моих коробочек останутся лишь рожки, да ножки.
Пехота в атаку не шла.
На командном пункте заметались связные. Похоже, командир пехотного полка нашел слова или действия, заставившие его офицеров подняться в цепи. В бинокль я увидел коренастого майора, который под шквальным огнем противника, медленно шагал через вжавшихся в землю солдат и, то бил их заляпанными грязью сапогами, то стрелял им в спины. Стрелял и не мазал.
Рядом со мной надрывалась танковая рация. Мне было слышно, как наш командир, клялся, божился и богохульничал, приказывая комбату-один немедленно бросить в атаку все имеющиеся танки. Старлей отвечал немного сдержаннее, но, тоже не выбирая выражений, доказывал, что не может гнать остатки своего воинства на бессмысленную смерть. Подполковник поклялся расстрелять комбата, но рация замолчала, перестав скрежетать несусветным матом.
Теперь над цепью шли три офицера, и пистолеты, казалось, перекликаются  друг с другом, спеша отпустить на тот свет как можно больше солдатских душ.
- Поднялись,- выдохнул мой собеседник,- мать их в душу.
Гитлеровские пулеметы захохотали от радости. Пехота, не сделав и десяти шагов, снова залегла.
- Теперь, все,- выдохнул Фролов, спускаясь с брони,- сегодня атак не будет.
Мы стояли на проплешине среди болотного редколесья. Перед неровным строем офицеров-танкистов прохаживался командир дивизии, сопровождаемый нашим подполковником. Генерал ругался, неспешно перебирая нашу родню и скрещивая ее и нас со всеми живыми существами, приходящими ему на ум. Это были не гнев и не угроза. По-всему было видно, что комдив смертельно устал, и, если кто-то прикажет ему, то он с радостью пустит пулю в свой высокий лоб.
Наконец, закончив вступительное слово, генерал перешел к делу:
- Сейчас, пока не село это трижды проклятое солнце.- Он коротко и просто обругал наше светило.- Офицерский десант возьмет этот раздолбанный, как портовая шлюха, город. Я выделяю три танка: ИС и две тридцатьчетверки. Десант будет состоять только из добровольцев. Ну,- его желтое лицо скривилось, словно в генеральский рот попал целый лимон,- храбрецы, три шага вперед!
Строй не шелохнулся.
- Всем ордена выпишут.
Мои товарищи не реагировали.
- Позор!- Закричал генерал, надрываясь от мата,- всех расстреляю, трусы, паршивые. Пехота уже дала десять воинов, а вы, герои, мать вашу!
Строй дрогнул и вперед вышли три офицера. Я прикусил губу. Это были мои друзья. Перед строем стояли Фролов, Никишин и Константинов. Жаркая волна окатила мою грудь, и я встал рядом с ними.
- Доктор,- мутные от ярости глаза нашего командира полка, как два штыка, уперлись в мое лицо,- пошел на хер, вояка, хренов. Бля, десантник!
Я не шелохнулся.
- Я приказываю тебе, клистирная трубка, встать в строй!
Я знал своего командира, поэтому медленно, но выполнил его приказ.
- Привыкли, шваль мазутная, за броней прятаться,- желтизна лица комдива сменилась пятнистой краснотой,- я вас верну на землю. Всех в штрафбат, мать вашу! Трусы.
Еще два офицера шагнули вперед.
- Пехота пойдет за вами,- генерал чуть понизил тон своего голоса,- вам бы только за окраину зацепиться, братцы.
Я, избегая взгляда командира полка, снова шагнул вперед и встал рядом со своими друзьями.
Подполковник тот час оказался рядом со мной:
- Пошел на место, иначе я тебя,- он не успел договорить, как напротив меня появился комдив.
- Храбрец решил звезду героя заработать?- Край генеральской губы отъехал вниз.
«Инсульт, наверное, на ногах перенес,- подумал я,- или не долечился, вот лицо и корежит».
- Да, какой он боец, мать его в три загиба и об занозистый забор,- мой командир, похоже, ко всему, боялся, что его язва останется без присмотра.- Он же медик, гражданская штафирка и даже не знает, с какого конца пушку заряжают. Доктор - хороший, а вот в атаку, простите, товарищ генерал…
Комдив сделал короткий шаг в сторону:
- Позор всем танковым войскам, если ваш доктор, и тот, понимает важность момента, а вы – танкисты!?
Из строя вышло еще несколько офицеров.
Генерал повернул к нашему командиру:
- Пусть медик тоже сходит в атаку, не все же время ему губы твоим орлам вытирать.
Подполковник побелел.
- Да я сам, на первом танке…
- Нет, - комдив посмотрел на часы,- атака через сорок минут,- готовьте людей и машины.
Тяжелый «ИС», сдирая с груди невысокой насыпи прогнившие шпалы, медленно забрался на возвышение. Следом поднялись две «тридцатьчетверки».
- Ну,- Фролов подал мне руку, помогая подняться на второй танк,- ты, главное, бей короткими и помни, что диск на этом дерьме, едва держится. Если дойдем живыми до окраины, то от меня не отходи. Там, главное, залечь в правильном месте и пехоты дождаться. Мать их в душу, если эта драная «царица полей» не успеет доползти до нас.
Никишин сидел на переднем «ИСе», а Константинов примостился за башней замыкающей «тридцатьчетверки».
Броня, как эти было ни странно для пасмурного, ветреного дня, была горячей. Я оглянулся. Три танка показались мне детскими коробочками, увешанными жалкими игрушками, лишь по форме напоминавшими людей.
- Не дрейф, доктор,- хлопнул меня по плечу помпотех второго батальона,- мы им покажем, что такое наша танковая гвардия.
- Держись! – Крикнул Фролов, и наш танк попытался выскочить из-под меня, как скаковой конь.
Редкая лесная щетина отскочила назад и откуда-то слева выметнулась огненная стрела и одним махом смела с брони «ИСа», идущего перед нами, весь десант. Тяжелая машина на миг присела и, словно дикий зверь, разъяренно рявкнула в ответ. «ИС» был от нас так близок, что мне в лицо ударил горький, пороховой откат его пушки. Тот же час еще два кровавых росчерка мазнули по его броне, и танк, почему-то, стал забирать вправо.
- Гусеницу сорвали!- услышал я истошный крик друга,- обходи его, обходи справа. Пушка под березой. Огонь!
Страх липкой волной окатил спину.
Только сейчас я увидел, что люк нашего танка открыт, а Фролов лежит на его срезе и командует. Оглушительный пушечный выстрел чуть не сбросил меня на гусеницу и в тот же миг я повис на башенном поручне, почти коснувшись сапогами пугающе черной насыпи. На миг мне показалось, что мы падаем и сейчас огромная махина, переворачиваясь, начнет давить нас своей тяжестью, но танк выпрямился.
- С брони! – Я увидел распяленный диким криком рот Фролова и прыгнул вниз…
И мир изменился.
Я легко, словно на перину, опустился на землю. Тысячи запахов, тысячи звуков, безмерное пространство – накрыли меня. Это было, словно удар, от которого я замер. Константинов открыл рот, чтобы обругать меня, но за секунду до этого, я понял его и кинулся вперед.
Я слышал ругань командира «ИС», хотя это было невозможно. Он требовал от механика сейчас же выйти и натянуть сбитую гусеницу. Водитель, пережевывая грязь мата, резонно возражал, говоря о смертельной бессмысленности этого приказа.
Я слышал тяжелое дыхание Фролова и скрежет его зубов.
Я видел все вокруг и нас в середине этого всего. Я видел себя и здесь, и там, где был немецким пулеметчиком. Точнее, не им, а его глазами, чувствами, ощущениями.
Боль!
Страх!
Кричал лес. Воздух трещал под напором снарядов, рвущих его на части. Я чувствовал это. Вой боли затопил округу. Болота, всхлипывая, рыдали. Сталь, безжалостная, бездушная, кромсала мир на куски.
Падали люди. Падали и умирали. Умирали мои товарищи. И смерть! Она не радовалась и не хохотала. Она тоже рыдала от боли…
Я знал, что мы с Фроловым, как и весь десант, бегущий сейчас по насыпи, находимся под прицелом пулемета. Там, в ДЗОТе, вырытом на краю леса, стоял выпивший немец. И я видел себя, крохотного и беззащитного, через его прицел. Он злился, понимая безвыходность своего положения. Ему оставалось одно: ругаться, но он ругался по-русски. В промежутке пулеметчик считал вслух, решив на сотой секунде открыть огонь.
Сильно всего пахло мокрой землей и соляркой. Потом – страхом. Он пах чем-то кислым. И, почему-то, боялись не мы, а те, кого мы атаковали. И было странно, что я знал это наверняка.
Мы бежали молча и без выстрелов.
Когда стрелок в ДЗОТе произнес предпоследнюю цифру, я закричал изо всех сил:
- Ложись!
Очередь пронеслась над нашими головами. В ответ рассерженно рявкнуло орудие нашего тяжелого танка. Пулеметчик успел испугаться, прежде чем снаряд разнес его в клочья.
Где-то в глубине моего сознания я сомневался в собственном здравом уме. Ведь не мог же человек видеть и слышать то, что видел и чувствовал я.
Мы были уже на окраине города. Я откуда-то знал, что сзади остались тела десяти танкистов и пяти пехотных офицеров. Один из них плакал от боли и судорожно пытался достать из кобуры пистолет, чтобы застрелиться.
Из подвала дома высунулся ствол «МГ». Я сорвал с пояса гранату, но на секунду опоздал, и немецкий пулеметчик срезал всех, кто был рядом со мной. Мне показалось, что я увидел пули, медленно летевшие в мою грудь. Увидел и уклонился. Как увидел свою гранату. Она черным мячиком влетела в окно и разорвалась рядом с немецким стрелком.
Фролов! Две пули достались моему другу, и я почувствовал его боль…

Черная пелена на миг, как мне показалось, окутала мир.

Визжал щенок. Ему было страшно и одиноко.
Что-то теплое коснулось моей груди.
Мир стал прежним, и я увидел перед собой широкий деревянный стол и лежащего на нем пехотинца, раненого в плечо. Я бинтовал его, а он громко дышал, кривя грубое, рябое лицо гримасами. Мне стало страшно. Я не знал, как здесь очутился. Все было знакомым, но мне захотелось вернуться назад, в тот многомерный мир. Он был страшен своей неизвестностью и притягателен, как пропасть. И что же это было?
Я огляделся. Визжал не песик, а солдат, лежащий в углу подвала, заваленного ранеными, и среди них я не видел ни одного черного комбинезона! Рядом со мной стоял санинструктор в форме пехотинца.
- Что, доктор, ножницы? – Его хрипловатый голос показался мне знакомым.
- Дай ему чего-нибудь,- я кивнул в сторону кричащего солдата.
- Так, нет же ничего, вы все использовали,- ответил мой незнакомый помощник,- бинты, и те, немецкие собрали.
Я снова огляделся. Это был добротный подвал с высоким, кирпичным сводом. Широкая, каменная лестница вела наверх, поперек нее лежал убитый немец. Из его груди торчал нож, со знакомой, наборной рукоятью. Два пехотинца, тащившие раненого бойца, медленно переступили через труп фашиста, уложили в простенок пехотинца и снова, перешагивая через убитого, стали подниматься наверх.
Страх непонимания вдруг охватил меня, и я закричал:
- Что, сволочи, отбросить в сторону эту мразь лень или мозгов не хватает?! Так и будете через него прыгать, мать вашу?!
Они, вдруг, испуганно втянули головы и, ухватив убитого гитлеровца с двух сторон, потянули его вниз, в подвал.
- Куда?!- Снова заорал я,- выкиньте его наружу. Мне тут только этой падали не хватает. Да,- не знаю почему, добавил я,- а финку принесите мне.
Нож, торчавший в груди фашиста, походил на тот, что мне сделал мой ординарец, и мне, отчего-то, захотелось убедиться, что в убитом не моя финка.
- Как мы тут оказались?- Отводя взгляд от санинструктора, помогавшего мне, спросил я.
- Я увидел флажок медпункта и притащил сюда нашего лейтенанта.- Он кивнул вглубь подвала.- А вы тут уже танкиста перевязывали. – Боец опустил глаза,- ну и ругаться же вы мастер. Я, пока вас слушал, обзавидовался.
- Танкиста?! – Я оглянулся на его кивок и шагнул в сторону. Нога зацепила что-то под столом, и мне под ноги с грохотом рухнул автомат.
- Это ты оружие тут оставил?
- Нет,- пехотинец криво усмехнулся,- это ваш «ППШа». Вы сначала им меня чуть было ни причесали, а потом уже мастерски обложили с ног до головы.
Сверху спустился солдат. Он, почему-то глядя в сторону, протянул мне финку:
- Мы ее обтерли, так что пользуйтесь на здоровье, товарищ военврач.
Это был мой нож! На нем были вырезаны мои инициалы, но как он попал в грудь гитлеровца, для меня было тайной.
Фролов лежал в дальнем углу подвала. На черном комбинезоне белели повязки на бедре и левом плече. Я, тронув его лоб, присел рядом. Он открыл глаза. Незнакомая мне, робкая улыбка тронула обескровленные губы друга.
- Ты как? – Спросил я, понимая бессмысленность своего вопроса.
- Твоими молитвами,- ответил офицер,- я слышу, бой уходит на запад. Взяли город, мать его трижды вдоль и поперек.
- Береги силы,- ответил я, снова щупая его лоб. Температура была, но не больше тридцати девяти. И повязки не мокли, значит, кровотечение я остановил. – Что с нашими? – Спросил я и испугался. Только что я знал ответ на свой вопрос, но сейчас забыл.
Он как-то странно посмотрел на меня:
- Никишин еще на насыпи погиб. Помнишь, они наш «ИС» спеленали? Там в болоте он и остался.
-Да, там пахло мокрой землей и соляркой…
Раненый тяжело вздохнул, прикрыл глаза и прошептал:
- А Константинов, здесь, под пулеметную очередь попал. Тут, из окна их «МГ» остатки десанта положил. Этот гад и меня достал.
Я задумался, пытаясь поймать что-то неуловимое, что-то прекрасное, только что потерянной мною:
- Ты его ловко гранатой сковырнул, а потом, когда меня сюда тащил, на лестнице еще одного гада прирезал.
Вот этого я начисто не помнил.
- Я?! Прирезал?! – Я отшатнулся от друга, но перед внутренним взором всплыла моя финка в груди убитого гитлеровца. – Шутишь, Костя? – Дрожь пробежала по моим плечам.
Он осторожно перевел дыхание:
- Я, пока были силы, короткую рапортичку и представление на тебя написал. Думаю на «Знамя» тянет. Я лично видел, как ты наверху троих из автомата положил, потом пулемет… Планшетку командиру полка отдай, он должен…
Фролов вздохнул и закрыл глаза. Я осторожно вытянул из-под него полевую сумку и задумался.
Мир тысячи запахов, тысячи звуков уходил от меня, медленно, отнимая память о нем.
Теперь, последнее, что я четко помнил, это был наш, чуть не перевернувшийся танк, обходящий подбитого лидера и истошный крик Фролова: « С брони!». Дальше был постепенно темнеющий провал. Что было на железнодорожной насыпи? Как мы ворвались в город? Этот дурацкий подвал, пулемет… Как же так?! Измененное состояние?! Последствие давней контузии?! Аффект?! Обо всем этом нам, студентам, читали лекцию в Бехтеревском институте, но почему со мной, и почему оно пришло и уходит вместе с воспоминаниями?!..
В узкие окна, прилепившиеся под сводом подвала, било ослепительное солнце. Похоже, что день клонился к закату. Я обвел взглядом обширное  помещение. Оно было забито ранеными пехотинцами.
Фролов утверждает, что я убил пятерых. Я поднял руки. На тыльной стороне ладоней была засохшая кровь. Чья она – наших раненых солдат или их убитых?

Борис Майнаев