Реквием в анфас
Уж сколько их упало в эту бездну,
Разверзтую вдали!
Настанет день, когда и я исчезну
С поверхности земли.
Кого «их»? кто эти они, упавшие в бездну? Очевидно только, что поэтесса присоединяет себя к ним: «и я». Где эта даль с бездной, которой обрывается «поверхность земли»? Возможно также, что вопрос не в том, где, а в том, когда эта даль.
Застынет все, что пело и боролось,
Сияло и рвалось.
И зелень глаз моих, и нежный голос,
И золото волос.
Вероятно, этими строками поэтесса предвосхищает происходящее с ней при падении в бездну. С падением в бездну произойдёт вот что: застынет всё, что двигалось, в том числе все (электромагнитные) колебания, образующие цветовые и звуковые восприятия поэтессы. Остаётся неясным, в какой системе отсчета будут наблюдаться указанные явления: с точки зрения остающихся на поверхности земли, или с точки зрения падающей с неё поэтессы?
И будет жизнь с ее насущным хлебом,
С забывчивостью дня.
И будет все — как будто бы под небом
И не было меня!
Этим четверостишием поэтесса описывает уже не своё падание в бездне, а состояние остающихся «под небом» после этого её падения, и замечает, что все следы её пребывания на поверхности земли изгладятся. Здесь снова не прояснено, с какой точки зрения производится наблюдение: с тех, кто «под небом» или же с точки зрения парящей в бездне поэтессы?
Изменчивой, как дети, в каждой мине,
И так недолго злой,
Любившей час, когда дрова в камине
Становятся золой.
Виолончель, и кавалькады в чаще,
И колокол в селе...
— Меня, такой живой и настоящей
На ласковой земле!
Тут поэтесса приоткрывает своё понимание себя и жизни, которую она не возмутит своими следами. Из её понимания можно почерпнуть, что сама для себя поэтесса – это виртуальное: изменчивость и пристрастия, а жизнь для неё – это материальное: например, музыкальные инструменты и конное передвижение в лесном массиве.
Обобщая эту часть стихотворного произведения с предыдущей, можно сделать вывод, что, поскольку поэтесса не верит, что оставляет следы, она не верит в способность виртуального оставлять следы в материальном.
К вам всем — что мне, ни в чем
не знавшей меры,
Чужие и свои?! —
Я обращаюсь с требованьем веры
И с просьбой о любви.
В этом пункте мы сталкиваемся с несогласием поэтессы оставаться в этом своём неверии. Ей требуется такая вера, и за ней она обращается к неким «вам всем», уточняя, что это «чужие и свои», что, к сожалению, мало проясняет адресат. Ей требуется вера в то, что виртуальное способно оставлять след в материальном. А кроме такой веры, поэтесса просит любви. Любовь относится к виртуальным, а не к материальным состояниям. Просьба о ней в совокупности с верой в свою способность следить означает намерение поэтессы наследить любовью к ней остающихся на поверхности земли.
И день и ночь, и письменно и устно:
За правду да и нет,
За то, что мне так часто — слишком грустно
И только двадцать лет,
За то, что мне прямая неизбежность —
Прощение обид,
За всю мою безудержную нежность
И слишком гордый вид,
За быстроту стремительных событий,
За правду, за игру...
— Послушайте! — Еще меня любите
За то, что я умру.
Заключительными стихами произведения поэтесса старается подкрепить свою просьбу о постоянной – и день, и ночь – любви к ней ссылкой на свои качества: любить её она просит за искренность, за грусть, за возрастность, за необидчивость, за нежность, за видимость (слишком гордой), за прыткость, за правдивость, за игривость, за смертность.
С учётом применения ею отточия, можно с уверенностью допустить, что этим списком качеств поэтесса сама себя не исчерпывает, поэтому выбор ею именно этих своих свойств говорит читателю о том, что сама поэтесса считает именно их хоть сколько-нибудь годными причинами любить её. Вероятно, это как раз те качества, которые она сама любила в себе и/или за которые она любила других.
Итак, в пронзительном произведении, известном как «Реквием», двадцатилетняя Марина Цветаева помещает себя за горизонт событий своей жизни и оттуда убеждает читателей любить её, чтобы эта любовь стала её следом на поверхности земли.
Свидетельство о публикации №222062101383