Рей Брэдбери. Марсианские хроники

«Они жили на планете Марс, в доме с хрустальными колоннами, на берегу высохшего моря, и по утрам можно было видеть, как миссис К ест золотые плоды, растущие из хрустальных стен, или наводит чистоту, рассыпая пригоршнями магнитную пыль, которую горячий ветер уносил вместе с сором. Под вечер, когда древнее море было недвижно и знойно, и винные деревья во дворе стояли в оцепенении, и старинный марсианский городок вдали весь уходил в себя и никто не выходил на улицу, мистера К можно было видеть в его комнате, где он читал металлическую книгу, перебирая пальцами выпуклые иероглифы, точно струны арфы. И книга пела под его рукой, певучий голос древности повествовал о той поре, когда море алым туманом застилало берега и древние шли на битву, вооруженные роями металлических шершней и электрических пауков.
Мистер и миссис К двадцать лет прожили на берегу мертвого моря, и их отцы и деды тоже жили в этом доме, который поворачивался, подобно цветку, вслед за солнцем, вот уже десять веков.
Мистер и миссис К были еще совсем не старые. У них была чистая, смуглая кожа настоящих марсиан, глаза желтые, как золотые монеты, тихие мелодичные голоса. Прежде они любили писать картины химическим пламенем, любили плавать в каналах в то время года, когда винные деревья наполняли их зеленой влагой, а потом до рассвета разговаривать под голубыми светящимися портретами в комнате для бесед.
Теперь они уже не были счастливы.»

Брэдбери – любимый писатель. Прочитанные в давней молодости «Марсианские хроники» запали в душу, деликатное, тонкое, психологичное изображение придуманного мира западает в сознание-подсознание, ты плаваешь в этих поэтичных образах этого великого американца, лексика, выражения, гармония текста погружают тебя в марсианскую жизнь с прекрасными городами с хрустальными башенками, с прозрачными каналами, с закатами и звездным небом, с голубой Землей на черном космическм фоне и с золотоглазыми, меланхоличными марсианами… И самое главное – веришь этому всему, веришь в Марс, в марсиан, в эти космические экспедиции с Земли.
Фантасты пишут по-разному: одни – придумывают и описывают разные технические штучки, это описание многочисленных приспособлений будущего интересны в возрасте 13-16 лет. Позже тебе не хватает личностной, человеческой составляющей, ты понимаешь, что эти нафантазированные технические новшества – это только фон. Я читал «Эдем» Станислава Лема. В книге есть одна-единственная идея – имеет ли право человек прийти в другой мир и пытаться его изменить. Для толстой книги в страниц 250 мне показалось маловато одной этой идеи на фоне космических кораблей, вездеходов и инопланетян.
Брэдбери – это харизма, ему веришь, потому что во всех событиях на Марсе главное – человеческие эмоции, нравственность, честность, порядочность, человеческие приоритеты. 

И вот рассказ, цитату из которого я привел вначале. Миссис К, ее звали Илла. Романтичная натура, незнакомое волнение бередило ее душу, она жила в ожидании, смотрела на голубое марсианское небо так, словно оно могло вот-вот поднатужиться, сжаться и исторгнуть на песок сверкающее чудо. Ей снились необычные сны, она говорит мужу:
-Мне снился мужчина.
Мужчина?
– Высокий мужчина, шесть футов один дюйм.
– Что за нелепость: это же великан, урод.
– Почему-то, – она медленно подбирала слова, – он не казался уродом. Несмотря на высокий рост. И у него – ах, я знаю, тебе это покажется вздором, – у него были голубые глаза!
– Голубые глаза! – воскликнул мистер К. – О боги!
Что тебе приснится в следующий раз? Ты еще скажешь – черные волосы?
– Как ты угадал?! – воскликнула она.
– Просто назвал наименее правдоподобный цвет, – сухо ответил он.
– Да, черные волосы! – крикнула она. – И очень белая кожа; Совершенно необычайный мужчина! На нем была странная одежда, и он спустился с неба и ласково говорил со мной.
Она улыбалась.
– С неба – какая чушь!
– Он прилетел в металлической машине, которая сверкала на солнце, – вспоминала миссис К. Она закрыла глаза, чтобы воссоздать видение. – Мне снилось небо, и что-то блеснуло, будто подброшенная в воздух монета, потом стало больше, больше и плавно опустилось на землю, – это был длинный серебристый корабль, круглый, чужой корабль. Потом сбоку отворилась дверь и вышел этот высокий мужчина.
– Работала бы побольше, тебе не снились бы такие дурацкие сны.
– А мне он понравился, – ответила она, откидываясь в кресле. – Никогда не подозревала, что у меня такое воображение. Черные волосы, голубые глаза, белая кожа! Какой странный мужчина – и, однако, очень красивый.
-Он посмотрел на меня и сказал: "Я прилетел на этом корабле с третьей планеты. Меня зовут Натаниел Йорк…"
– Нелепое имя, – возразил супруг. – Таких вообще не бывает.
– Конечно, нелепое, ведь это был сон, – покорно согласилась она. – Еще он сказал: "Это первый полет через космос. Нас всего двое в корабле – я и мой друг Берт".
– Еще одно нелепое имя.
– Он сказал: "Мы из города на Земле, так называется наша планета", – продолжала миссис К. – Это его слова. Так и сказал – Земля. И говорил он не на нашем языке. Но я каким-то образом понимала его. В уме. Телепатия, очевидно.
Мистер К отвернулся. Ее голос остановил его.
– Илл! – тихо позвала она. – Ты никогда не задумывался… ну… есть ли люди на третьей планете?
– На третьей планете жизнь невозможна, – терпеливо разъяснил супруг. – Наши ученые установили, что в тамошней атмосфере слишком много кислорода.

Солнце садилось, и по мере того, как дневной свет угасал, дом закрывался, будто огромный цветок. Между колоннами подул ветерок, на огненном столе жарко бурлило озерко серебристой лавы. Ветер перебирал кирпичные волосы миссис К, тихонько шепча ей на ухо. Она молча стояла, устремив затуманившийся взор золотистых глаз вдаль, на бледно-желтую гладь морского дна, словно вспоминая что-то.
Илла неожиданно для себя запела песню

Глазами тост произнеси,
И я отвечу взглядом,
Иль край бокала поцелуй -
И мне вина не надо.
 
Миссис К повторила мелодию, уже без слов, закрыв глаза, и руки ее словно порхали по ветру. Наконец она умолкла.
Ночью ей опять приснился сон, во сне она громко говорила. Она рассказывает супругу:
-  Корабль. Он снова спустился с неба, и из него вышел высокий человек и заговорил со мной. Он шутил, смеялся, и мне было хорошо.
– А потом, – продолжала она, – этот мужчина, которого такое странное имя – Натаниел Йорк, сказал что я прекрасна, и… и поцеловал меня.
 Натаниел Йорк сказал… словом, он сказал мне, что увезет меня на своем корабле, увезет на небеса возьмет меня с собой на свою планету. Конечно, чепуха…
Корабль сел в Зеленой долине, это она во сне проговорилась.

Позже, уже под вечер, муж Иллы подошел к стенному шкафу и достал зловещее оружие – длинную желтоватую трубку с гармошкой мехов и спусковым крючком на конце. Он обернулся – на его лице была лишенная всякого выражения маска, вычеканенная из серебристого металла, маска, которую он всегда надевал, когда хотел скрыть свои чувства; маска, выпуклости и впадины которой в точности отвечали его худым щекам, подбородку, лбу. Поблескивая маской, он держал в руках свое грозное оружие и разглядывал его. Оно непрерывно жужжало – оружие, способное с визгом извергнуть полчища золотых пчел. Страшных золотых пчел, которые жалят, убивают своим ядом и падают замертво, будто семена на песок.
– Куда ты собрался? – спросила она.
– Что? – Он прислушивался к мехам, к зловещему жужжанию. – Пойду, поохочусь. Скоро вернусь.

Он вернулся поздно, вошел и лишь на мгновение задержал на ней взгляд. Резким движением открыл мехи своего оружия, вытряхнул две мертвые пчелы, услышал, как они шлепнулись о пол, раздавил их ногой и поставил разряженное оружие в угол комнаты, а Илла, наклонившись, безуспешно пыталась собрать осколки разбитого бокала.
Они сели за стол. Она глядела на свою тарелку, но руки ее не прикасались к еде.
– В чем дело? – спросил он, не поднимая глаз, бросая куски мяса в бурлящую лаву.
– Не знаю. Не хочется есть, – сказала она.
– Почему?
– Не знаю, просто не хочется.
В небе родился ветер; солнце садилось. Комната вдруг стала маленькой и холодной.
– Я пытаюсь вспомнить, – произнесла она в тиши комнаты, глянув в золотые глаза своего холодного, безупречно подтянутого мужа.
– Что вспомнить? – Он потягивал вино.
– Песню. Эту красивую, чудесную песню. – Она закрыла глаза и стала напевать, но песня не получилась. – Забыла. А мне почему-то не хочется ее забывать. Хочется помнить ее всегда. – Она плавно повела руками, точно ритм движений мог ей помочь. Потом откинулась в кресле. – Не могу вспомнить.
Она заплакала.
– Почему ты плачешь? – спросил он.
– Не знаю, не знаю, я ничего не могу с собой поделать. Мне грустно, и я не знаю почему, плачу – не знаю почему, но плачу.
Ее ладони стиснули виски, плечи вздрагивали.
– До завтра все пройдет, – сказал он.
Она не глядела на него, глядела только на нагую пустыню и на яркие-яркие звезды, которые высыпали на черном небе, а издали доносился крепнущий голос ветра и холодный плеск воды в длинных каналах. Она закрыла глаза, дрожа всем телом.
– Да, – повторила она, – до завтра все пройдет.

Итак – по сюжету новеллы мистер К убил двух землян, прилетевших на Марс. Это была первая экспедиция. 45 лет назад, прочитав рассказ, мне показалось, что Брэдбери изобразил черствого, бесчувственного, безжалостного марсианина. Я еще не понимал тогда Брэдбери. Сейчас понимаю, что все рассказы в книге обьединены одной идеей, их нельзя искусственно разрывать друг от друга и рассматривать, как самостоятельные тексты. Идея Брэдбери тоже может быть проста и понятна. Человеческая цивилизация – это зло. И это зло они несут везде, насаждая свое вИдение мира, ломая и корежа тот мир, в который они приходят. И пусть это хрустальные башенки городов, чистые и прозрачные каналы, миллионы лет существовавшая великая музыка и книги, человек своими сапогами растопчет и откроет МакДональдс на перекрестке марсианских древних дорог.
И еще: да, казалось бы, что мистер К жестоко убивает двух космонавтов с Земли. Вроде он отрицательный персонаж и достоин осуждения. Но - помните Ницше «По ту стороу добра и зла»? Ницше пишет, что основная цель любого живого существа – это выживание. И в этой борьбе за выживание не работают и не должны работать моральные и нравственные принципы. Только выживание, идеи добра – это путь к гибели.  Слабый, «добрый» человек и существо погибают. Род прекращает свое существование. Ницше не следует понимать как декларацию жестокости и звества, нет, он о другом. Сладенькие и вроде бы ласкающие слух библейские категории о любви к ближнему, покорности, смирении и непротивлению злу – на самом деле не нравственные категории, это тоже способ выживания в том обществе начала 1-го века, когда жизнь не стоила ни динара, когда вокруг власть римлян (или вообще другая власть), когда человек – раб, без прав и свободы. Поэтому, читая Библию, мне всегда возникал вопрос, что в Евангелиях есть некий скрытый смысл, мне никак не удавалось понять, почему сомнение возникает, как обьяснить вроде бы простые тексты Евангелий, изложенные формой и лексикой 1-2-го века, порой разорванные, далекие от обьяснений, абстактные в некотором смысле, а абстрактность дает возможность многоплановых и различных толкований, настолько живучи и породили психологию жизни и существования, и существуют уже 2000 лет?
Да, это способ выживания. За столетия страх перед мучениями загробной жизни за грехи на земле выработал нравственные критерии верующего, эти критерии все-таки помогают существовать духовной и культурной прослойке человечества.

Но вернусь к Брэдбери. Следующая новелла и Вторая экспедиция и защита марсиан от вторжения чуждых марсианскому миру людей с Земли. Четверо космонавтов прилетают на Марс.
Снаружи было невероятно синее, жаркое марсианское небо – недвижное, будто глубокое теплое море. Над марсианской пустыней, словно над огромным кипящим котлом, струилось марево. На вершине пригорка неподалеку стоял, покосившись, небольшой космический корабль. От него к двери каменного дома протянулась цепочка крупных следов.
Командир с экипажем ходят по домам марсиан. Их никто не принимает, не верит в эту историю прилета с Земли. Их никто не слушает, и они в растерянности.
Зайдя в очередной дом марсианина они уже без особенной надежды говорят очередному марсианину:
– Мы – с Земли, у нас тут ракета, нас четверо – три космонавта и командир, мы совершенно вымотались, хотим есть, нам бы найти где поспать. И пусть кто-нибудь вручит нам ключи от города или что-нибудь в этом роде, пусть нам пожмут руки, крикнут "ура", скажут: "Поздравляем, старики!" Вот, пожалуй, и все.

Некий мистер Иии, долговязый ипохондрик, желтоватые глаза спрятаны за толстыми синими кристаллами очков, долго выслушивая историю и иронично посмеиваясь, наконец сказал:
– Ладно, хватит. У меня для вас кое-что есть. Вот. Возьмите этот ключ.
Капитан вспыхнул.
– О, это великая честь.
– Это не от города, болван! – рявкнул мистер Иии. – Ключ от Дома. Ступайте по коридору, отоприте большую дверь, войдите и хорошенько захлопните за собой. Можете там переночевать. А утром я пришлю к вам мистера Ыыы.

В здании, куда они пришли, их встретили марсиане, и когда капитан корабля рассказал о прилете с Земли, марсиане взорвались восторженными криками.
- Наконец-то – подумали космонавты, но только ночью капитан понял, что они попали в сумасшедший дом. Их приняли за сумасшедших.
Утром появился мистер Ыыы, добродушный улыбающийся мужчина, если верить его маске, на которой была изображена не одна, а три разные улыбки. Впрочем, голос, звучавший из-под маски, явно принадлежал не столь уж улыбчивому психиатру.
Капитан рассказывал ему с жаром целый час о Земле и полете. Психиатр слушал.
– Невероятно, – задумчиво пробормотал он. – В жизни не слыхал такого детализированного фантастического бреда.
– Черт возьми, мы покажем вам наш космический корабль! – взревел капитан.
– С удовольствием посмотрю.
Они добрались до ракеты, полчаса психиатр копался, щупал, выстукивал, слушал, нюхал, пробовал на вкус, наконец он вышел из корабля.
– Ну, теперь-то вы убедились! – крикнул капитан, словно глухой.
Психиатр закрыл глаза и почесал нос.
– Это самый поразительный пример мнимого восприятия и гипнотического внушения, с каким я когда-либо сталкивался. Я осмотрел вашу так называемую "ракету". – Он постучал пальцем по корпусу. – Я ее слышу – слуховая иллюзия. – Он втянул носом воздух. – Я ее обоняю. Обонятельная галлюцинация, наведенная телепатической передачей чувств. – Он поцеловал обшивку ракеты. – Я ощущаю ее вкус: вкусовая иллюзия!
Он пожал руку капитана.
– Разрешите поздравить вас? Вы психопатический гений! Это-это просто верх совершенства! Ваша способность телепатическим путем проецировать свои психопатические фантазии на сознание других субъектов при полной сохранности силы восприятии поразительна, невероятна. Остальные наши пациенты обычно концентрируются на зрительных галлюцинациях, в лучшем случае в сочетании со слуховыми. Вы же справляетесь со всем комплексом! Ваше безумие совершенно до изумления!Да, да, великолепное безумие! Металл, резина, гравиаторы, пища, одежда, горючее, оружие, трапы, гайки, болты, ложки – я проверил множество предметов. В жизни не видел такой сложной картины. Даже тени под койками – подо всем! Такая концентрация воли! И все – все, сколько я ни проверял, можно пощупать, понюхать, послушать, попробовать на вкус! Позвольте мне вас обнять!
– Я напишу об этом монографию; она будет лучшей моей работой! В следующем месяце прочту доклад в Марсианской Академии наук! Одна ваша внешность чего стоит! Вы ухитрились изменить даже цвет глаз – вместо желтого голубой, и кожа у вас не смуглая, а розовая! А этот костюм, и пять пальцев на руках вместо шести! Подумать только, полная биологическая метаморфоза под влиянием отклонений в психике! Да еще ваши три приятеля…
Он достал маленький пистолет.
– Вы, конечно, неизлечимы. Несчастный вы, удивительный человек! Только смерть принесет вам избавление. Хотите сказать что-нибудь напоследок?
– Стойте, бога ради! Не стреляйте!
– Бедняга! Я исцелю вас от страданий, которые заставили вас вообразить эту ракету и этих троих людей. Захватывающее будет зрелище: я убиваю вас, и мгновенно исчезают и ваши друзья, и ваша ракета. Ах, какую статеечку я напишу по сегодняшним наблюдениям – "Распад невротических иллюзий"!
– Я с Земли! Меня зовут Джонатан Уильямс, а эти…
– Знаю, знаю, – ласково сказал мистер Ыыы и выстрелил.
Капитан упал с пулей в сердце. Его товарищи закричали.
Мистер Ыыы вытаращил глаза.
– Вы продолжаете существовать? Это бесподобно! Галлюцинации с персистенцией во времени и пространстве! – Он направил на них пистолет. – Ничего, я вас заставлю исчезнуть.
– Нет! – крикнули космонавты.
– Слуховая иллюзия даже после смерти больного, – деловито отметил мистер Ыыы, убивая одного за другим всех троих.
Они неподвижно лежали на песке, нисколько не изменившись.
Он толкнул их ногой. Потом постучал по корпусу ракеты.
– Она не пропала! Они не исчезли! – Он снова и снова стрелял в безжизненные тела. Потом отступил назад. Маска с застывшей улыбкой упала ему под ноги.
Выражение лица психиатра медленно изменялось. Нижняя челюсть отвисла. Пистолет выпал из ослабевшей руки. Взгляд его стал пустым, отсутствующим. Он вскинул руки вверх и повернулся кругом, точно слепой. Он щупал мертвые тела, то и дело сглатывая слюну.
– Галлюцинации, – лихорадочно бормотал он. – Вкус. Зрительные образы. Запах. Звук. Ощущение.
Он махал руками, выпучив глаза. На губах выступила пена.
– Сгиньте! – завопил мистер Ыыы, обращаясь к убитым. – Сгинь! – крикнул он ракете.
Он посмотрел на свои дрожащие руки.
– Заразился, – прошептал он в отчаянии. – Перешло ко мне. Телепатия. Гипноз. Теперь и я безумен. Все виды мнимых восприятии. – На секунду он замер, потом стал непослушными пальцами искать пистолет. – Осталось только одно средство. Единственный способ заставить их сгинуть, исчезнуть.
Раздался выстрел Мистер Ыыы упал.
Под лучами солнца лежали четыре тела. Тут же рядом лежал мистер Ыыы.
Ракета стояла, покосившись, на залитом солнцем пригорке, никуда не исчезая.
Когда на закате горожане нашли ракету, они долго ломали себе голову, что это такое. Никто не отгадал. Ракету продали старьевщику, который увез ее и разобрал на утиль.
Всю ночь напролет шел дождь. На следующий день было ясно и тепло.


Красивая история. Красиво, легко и деликатно описанная. Если не соединить содержание одной новеллы с общей идеей Брэдбери, то можно было бы говорить о трагедии несчастных космонавтов, о том, что эти непонятливые, глупые и бессердечные марсиане не услышали землян и в конце-концов убили их. Но все-таки идея в другом: иной мир, иная культура, иное сообщество, а они могут быть и на Земле, и они существуют, как, в частности, существует западная и русская (православная) культура, и этот иной мир имеет право защищать свои ценности.  Не хочу никаких политических вариаций, пусть каждый думает, как ему представляется. Но дальше, говоря о «Марсианских хрониках», Брэдбери на этом не останавливается, и не забываейте идею Ницше о самосохранении живых существ, а под этим следует понимать гораздо шире эту идею.

Итак - итория другая. Апрель 2000. Третья экспедиция.

17 космонавтов прилетели на Марс. Марс готовился к их встрече, настороженнно, продумывая способ уничтожения пришельцев. Эти 17-ть осторожно вышли с корабля, пошли на разведку и вдруг увидели, что на зеленой полянке, где села ракета, чуть поодаль на той же полянке стоял олень, отлитый из чугуна. Еще дальше дремал на солнце высокий коричневый дом в викторианском стиле, с множеством всевозможных завитушек, с голубыми, розовыми, желтыми, зелеными стеклами в окнах. На террасе росла косматая герань и висели на крючках, покачиваясь взад-вперед, взад-вперед от легкого ветерка, старые качели. Башенка с ромбическими хрустальными стеклами и конической крышей венчала дом. Через широкое окно в первом этаже можно было разглядеть пюпитр с нотами под заглавием:
"Прекрасный Огайо".
Вокруг ракеты на все стороны раскинулся городок, зеленый и недвижный в сиянии марсианской весны. Стояли дома, белые и из красного кирпича, стояли, клонясь от ветра, высокие клены, и могучие вязы, и каштаны. Стояли колокольни с безмолвными золотистыми колоколами.
Все это космонавты увидели в иллюминаторы. Потом они посмотрели друг на друга. И снова выглянули в иллюминаторы. И каждый ухватился за локоть соседа с таким видом, точно им вдруг стало трудно дышать. Лица их побледнели.
– Черт меня побери, – прошептал Люстиг, потирая лицо онемевшими пальцами. – Чтоб мне провалиться!
– Этого просто не может быть, – сказал Самюэль Хинкстон.
– Господи, – произнес командир Джон Блэк.
Каждому этот городок напоминал город их молодости начала 20-го века в Америке.
Они вышли, сначала на разведку. Был чудесный весенний день. На цветущей яблоне щебетала неутомимая малиновка. Облака белых лепестков сыпались вниз, когда ветер касался зеленых ветвей, далеко вокруг разносилось нежное благоухание. Где-то в городке кто-то играл на пианино, и музыка плыла в воздухе – громче, тише, громче, тише, нежная, баюкающая. Играли "Прекрасного мечтателя". А в другой стороне граммофон сипло, невнятно гнусавил "Странствие в сумерках" в исполнении Гарри Лодера.
Женщина, открывшя дверь ближайшего домика, на все вопросы ответила:
– Вы находитесь, – объяснила женщина тоном, каким говорят с ребенком, – в Грин-Блафф, штат Иллинойс, на материке, который называется Америка и омывается двумя океанами, Атлантическим и Тихим, в мире, именуемом также Землей. Теперь ступайте. До свидания.
И она засеменила по коридору, на ходу раздвигая бисерную портьеру.
И они, неверящие в то, что видели, в то, что ощущали в этом городке, шли по этому городку, все еще напряженные и настороженные, потому что ЭТОГО НЕ МОГЛО БЫТЬ!
Но вот вдруг один космонавт, потом другой, третий видят близких людей, родственников, бабушек, дедушек, детей, которые умерли давно, они их помнили, и тут уже не могли сдержать эмоций и радости, все опасности позабыты, все сомнения отвергнуты душой этих посланников Земли.
В солнечных лучах взорвался блеском духовой оркестр, из высоко поднятых басов и труб брызнули ликующие звуки. Бухали барабаны, пронзительно свистели флейты. Золотоволосые девочки прыгали от восторга. Мальчуганы кричали: "Ура!" Толстые мужчины угощали знакомых и незнакомых десятицентовыми сигарами. Мэр города произнес речь. А затем всех членов экипажа одного за другим подхватили под руки – мать с одной стороны, отец или сестра с другой – и увлекли вдоль по улице в маленькие коттеджи и в большие особняки.
Они разбрелись по домам и с огромной радостью общались со своими.
И капитан Блэк неожиданно встретился со своим братом, матерью и отцом.
День был чудесный и долгий. После ленча они перешли в гостиную, и он рассказал им все про свою ракету, а они кивали и улыбались ему, и мама была совсем такая, как прежде, и отец откусывал кончик сигары и задумчиво прикуривал ее – совсем как в былые времена. Вечером был обед, умопомрачительная индейка, и время летело незаметно. И когда хрупкие косточки были начисто обсосаны и грудой лежали на тарелках, капитан откинулся на спинку стула и шумно выдохнул воздух в знак своего глубочайшего удовлетворения. Вечер упокоил листву деревьев и окрасил небо, и лампы в милом старом доме засветились ореолами розового света. Из других домов вдоль всей улицы доносилась музыка, звуки пианино, хлопанье дверей.
Мама поставила пластинку на виктролу и закружилась в танце с капитаном Джоном Блэком. От нее пахло теми же духами, он их запомнил еще с того лета, когда она и папа погибли при крушении поезда. Но сейчас они легко скользили в танце, и его руки обнимали реальную, живую маму…
– Не каждый день человеку предоставляется вторая попытка, – сказала мама.
– Завтра утром проснусь, – сказал капитан, – и окажется, что я в своей ракете, в космосе, и ничего этого нет.

Капитан был близок к пониманию. Никто не проснулся на следующее утро.
Наутро духовой оркестр играл заунывный траурный марш. По всей улице из каждого дома выходили, неся длинные ящики, маленькие скорбные процессии; по залитой солнцем мостовой выступали, утирая слезы, бабки, матери, сестры, братья, дядья, отцы. Они направлялись на кладбище, где уже ждали свежевырытые могилы и новенькие надгробные плиты. Шестнадцать могил, шестнадцать надгробных плит.
Мэр произнес краткую заупокойную речь, и лицо его менялось, не понять – то ли мэр, то ли кто-то другой.
Мать и отец Джона Блэка пришли на кладбище, и брат Эдвард пришел. Они плакали, убивались, а лица их постепенно преображались, теряя знакомые черты.
Дедушка и бабушка Люстига тоже были тут и рыдали, и лица их таяли, точно воск, расплывались, как все расплывается в жаркий день.
Гробы опустили в могилы. Кто-то пробормотал насчет "внезапной и безвременной кончины шестнадцати отличных людей, которых смерть унесла в одну ночь…"
Комья земли застучали по гробовым крышкам.
Духовой оркестр, играя "Колумбия, жемчужина океана", прошагал в такт громыхающей меди в город, и в этот день все отдыхали.

Как деликатно, тонко, поэтично, просто и с чарующей таинственностью, и в то же время прозрачно Брэдбери выстраивает свой рассказ. Казалось бы, злой, неприветливый Марс с его жителями безжалостно расправился с землянами, и наше обычное человеческое мышление воспринимает это как нашу собственную трагедию и зло, совершенное к нам, землянам (читай – нам, просто другим по духу и мышлению), должно быть по крайней мере наказано.
Так ли это? Почему человек считает себя правым? Всегда? Убивая индейцев племени майя в Южной Америке, уничтожая негров в Африке, убивая славян, евреев, православных, мусульман? Навязывая высококультурной цивилизации идеи гомосексуализма и всех этих ЛГБТ, однополых браков и пр.?
Вот о чем пишет Брэдбери.
Брэдбери никогда не летал самолетом. Никогда.

Третья экспедиция. Июнь 2001. - И по-прежнему лучами серебрит простор луна...

Среди прилетевших на Марс космонавов оказался один – Спендер, и может капитан Уайлдер, которые имели внутреннюю душевную способность взглянуть на марсианский мир глазами не землянина, мечта которого – поставить сосисочную на перекрестке марсианских дорог и заработать денег, а попытаться понять этот мир и сжиться с ним.
Космонавты пьют от радости, блюют в прозрачные марсианские каналы, стреляют по хрустальным башенкам марсианских городов, существовавших миллионы лет. Спендер выбивает зубы одному. В городах миллионы трупов. Словно груды осенних листьев. Будто сухие стебли и клочки горелой бумаги – все, что от них осталось. Причем умерли совсем недавно, самое большее дней десять назад.
И вот они делают анализы, и узнают, что марсианская цивилизация погибла почти вся от ветрянки. Да, оказалось, что ветряная оспа действует на марсиан совсем не так, как на землян. Видимо, все дело в обмене веществ. Они почернели, как головешки, и высохли, превратились в ломкие хлопья.
И они понимают, что и Йорк, и капитан Уильямс, и капитан Блэк – все три экспедиции добрались до Марса. И новые космонавты совершенно точно знают, что прежние экспедиции с Земли, сами того не ведая, сделали с марсианами.
Спендер повернулся и сел у костра, уставившись в огонь. Ветрянка, господи, подумать только, ветрянка! Может быть, марсиане погибли от болезни с изысканным, или грозным, или возвышенным названием? Ничего подобного, черт возьми, их доконала ветрянка, детская болезнь, болезнь, которая на Земле не убивает даже детей! Это неправильно, несправедливо. Это все равно что сказать про древних греков, что они погибли от свинки, а гордых римлян на их прекрасных холмах скосил грибок! Хоть бы дали мы марсианам время приготовить свои погребальный убор, принять надлежащую позу и измыслить какую-нибудь иную причину смерти. Так нет же – какая-то паршивая, дурацкая ветрянка! Нет, не может быть, это несовместимо с величием их архитектуры, со всем их миром!

Спендер единственный, которому стыдно за землян. – Я верю в вещи, сделанные трудом, а все вокруг показывает, сколько здесь сделано. Здесь есть улицы, и дома, и книги, наверно, есть, и широкие каналы, башни с часами, стойла – ну, пусть не для лошадей, но все-таки для каких-то домашних животных, скажем, даже с двенадцатью ногами, почем мы можем знать? Куда ни глянешь, всюду вещи и сооружения, которыми пользовались. К ним прикасались, их употребляли много столетий. Спросите меня, верю ли я в душу вещей, вложенную в них теми, кто ими пользовался, – я скажу да. А они здесь, вокруг нас, – вещи, у которых было свое назначение. Горы, у которых были свои имена. Пользуясь этими вещами, мы всегда, неизбежно будем чувствовать себя неловко. И названия гор будут звучать для нас как-то не так – мы их окрестим, а старые-то названия никуда не делись, существуют где-то во времени, для кого-то здешние горы, представления о них были связаны именно с теми названиями. Названия, которые мы дадим каналам, городам, вершинам, скатятся с них как с гуся вода. Мы можем сколько угодно соприкасаться с Марсом – настоящего общения никогда не будет. В конце концов это доведет нас до бешенства и знаете, что мы сделаем с Марсом? Мы его распотрошим, снимем с него шкуру и перекроим ее по своему вкусу.
– Мы не разрушим Марс, – ответил ему капитан. – Он слишком велик и великолепен.
– Вы уверены? У нас, землян, есть дар разрушать великое и прекрасное. Если мы не открыли сосисочную в Египте среди развалин Карнакского храма, то лишь потому, что они лежат на отшибе и там не развернешь коммерции. Но Египет всего лишь клочок нашей планеты. А здесь – здесь все древность, все непохожее, и мы где– нибудь тут обоснуемся и начнем опоганивать этот мир. Вот этот канал назовем в честь Рокфеллера, эту гору назовем горой короля Георга, и море будет морем Дюпона, там вон будут города Рузвельт, Линкольн и Кулидж, но это все будет неправильно, потому что у каждого места уже есть свое, собственное имя.
Марсиане знают, что мы сегодня появились здесь, будем пакостить им; они должны нас ненавидеть.

Это стих Байрона, который декламирует Спендер:

Не бродить уж нам ночами,
Хоть душа любви полна,
И по-прежнему лучами
Серебрит простор луна

Город был пепельно-серый, высокий, безмолвный. Лица людей обратились к лунам.

Меч сотрет железо ножен,
И душа источит грудь,
Вечный пламень невозможен,
Сердцу нужно отдохнуть.

Пусть влюбленными лучами
Месяц тянется к земле,
Не бродить уж нам ночами
В серебристой лунной мгле.

Когда они были в марсианском городе, Спендер ушел.
Он вернулся через неделю.
– Биггс, который блевал в канал, сидел на краю канала, подставив лицо солнечным лучам и болтая ногами в прохладной воде.
Вдоль канала шел человек. Его тень упала на Биггса. Биггс открыл глаза.
– Будь я проклят! – воскликнул Биггс.
– Я последний марсианин, – сказал человек, доставая пистолет.
– Что ты сказал? – спросил Биггс.
– Я убью тебя.
– Брось. Что за глупые шутки, Спендер?
– Встань, умри, как мужчина.
– Бога ради, убери пистолет.
Спендер нажал курок только один раз. Мгновение Биггс еще сидел на краю канала, потом наклонился вперед и упал в воду. Выстрел был очень тихим – как шелест, как слабое жужжание. Тело медленно, отрешенно погрузилось в неторопливые струи канала, издавая глухой булькающий звук, который вскоре прекратился.

Потом Спендер застрели еще четырех.
И ушел. Он знал, что его выследят.
Когда его окружили, с белым флагом к нему пришел капитан. Спендер ему рассказал:
– Когда я был маленьким, родители взяли меня с собой в Мехико-сити. Никогда не забуду, как отец там держался – крикливо, чванно. Что до матери, то ей тамошние люди не понравились тем, что они-де редко умываются и кожа у них темная. Сестра – та вообще избегала с ними разговаривать. Одному мне они пришлись по душе. И я отлично представляю себе, что, попади отец и мать на Марс, они повели бы себя здесь точно так же. Средний американец от всего необычного нос воротит. Если нет чикагского клейма, значит, никуда не годится. Подумать только! Боже мой, только подумать! А война! Вы ведь слышали речи в конгрессе перед нашим вылетом! Мол, если экспедиция удастся, на Марсе разместят три атомные лаборатории и склады атомных бомб. Выходит, Марсу конец; все эти чудеса погибнут. Ну, скажите, что вы почувствовали бы, если бы марсианин облевал полы Белого дома?
  Оставалось только убить всех вас и зажить на свой лад. Но вышло иначе. Когда я убил пятого там, у ракеты, я понял, что не сумел обновиться полностью, не стал настоящим марсианином. Не так-то легко оказалось избавиться от всего того, что к тебе прилипло на Земле.
Спендер повел его в небольшое марсианское селение, сооруженное из безупречного прохладного мрамора. Они увидели большие фризы с изображением великолепных животных, каких-то кошек с белыми лапами и желтые круги – символы солнца, увидели изваяния животных, напоминавших быков, скульптуры мужчин, женщин и огромных собак с благородными мордами.
– Вот вам ответ, капитан.
– Не вижу.
– Марсиане узнали тайну жизни у животных. Животное не допытывается, в чем смысл бытия. Оно живет. Живет ради жизни. Для него ответ заключен в самой жизни, в ней и радость, и наслаждение. Вы посмотрите на эти скульптуры: всюду символические изображения животных.
Здесь, в одном дворике, я нашел запись марсианской музыки, ей не менее пятидесяти тысяч лет. Она все еще звучит. Такой музыки вы в жизни больше нигде не услышите. Оставайтесь и будете слушать. Здесь есть книги. Я уже довольно свободно их читаю. И вы могли бы.
Капитан ушел. Спендера окружили, он лежал за камнями, между камнями была щель и его грудь была открыта для выстрела. Капитан видел это. И Спендер так лег между камнями совершенно умышленно.
Капитан поднял пистолет и прицелился.
"Будет ли у меня после этого чистая совесть? – спросил себя капитан. – Верно ли я поступаю, что беру это на себя? Да, верно. Я знаю, что и почему делаю, и все правильно, ведь я уверен, что это надлежит сделать мне. Я надеюсь и верю, что всей жизнью оправдаю свое решение".
Он кивнул головой Спендеру.
– Уходи! – крикнул он шепотом, которого никто, кроме него, не слышал. – Даю тебе еще тридцать секунд. Тридцать секунд!
Часы тикали на его запястье. Капитан смотрел, как бежит стрелка. Его люди бегом продвигались вперед. Спендер не двигался с места. Часы тикали очень долго и очень громко, прямо в ухо капитану.
– Уходи, Спендер, уходи живей!
Тридцать секунд истекли.
Пистолет был наведен на цель. Капитан глубоко вздохнул.
– Спендер, – сказал он, выдыхая.
Он спустил курок.
Крохотное облачко каменной пыли заклубилось в солнечных лучах – вот и все, что произошло. Раскатилось и заглохло эхо выстрела.

Капитан присел на корточки возле безжизненного тела и думал: "Я должен оправдать это своей жизнью, –Теперь я не могу его обмануть. Если он считал, что я в чем-то схож с ним и потому не убил меня, то я обязан многое свершить! Да-да, конечно, так и есть. Я – тот же Спендер, он остался жить во мне, только я думаю, прежде чем стрелять. Я вообще не стреляю, не убиваю. Я направляю людей. Он потому не мог меня убить, что видел во мне самого себя, только в иных условиях".
Капитан почувствовал, как солнце припекает его затылок. Он услышал собственный голос:
– Эх, если бы он поговорил со мной, прежде чем стрелять, – мы бы что-нибудь придумали.
Спендера положили в серебряную марсианскую гробницу, скрестив ему руки на груди, и туда же положили свечи и вина, изготовленные десять тысяч лет назад. И последним, что они увидели, закрывая саркофаг, было его умиротворенное лицо.
Они постояли в древнем склепе.
– Думаю, вам полезно будет время от времени вспоминать Спендера, – сказал капитан.
Они вышли из склепа и плотно затворили мраморную дверь.
На следующий день Паркхилл затеял стрельбу по мишеням в одном из мертвых городов – он стрелял по хрустальным окнам и сшибал макушки изящных башен. Капитан поймал Паркхилла и выбил ему зубы.

Почему Спендер не ушел? Может он в капитане увидел то, родственное, что поможет сохранить человеческое? И Брэдбери оставляет открытым этот вопрос.

Брэдбери не очень верил в цивилизацию. Меньше всего он верил и в общество, в котором жил. Но без оптимизма и веры в таких, как Спендер, и в лучшее, жить нельзя. Поэтому в последней новелле, когда после атомной войны на Земле все, кто прилетал на Марс, полетели обратно на Землю, но две ракеты летели наоборот на Марс. Они летели от цивилизации и ее уродливого мира.
На Марсе сын Майкл спросил отца: - ты мне обещал показать марсианина.
- Покажу.
И отцец с детьми добирались по Марсу до того места, где решили жить. Ночь окружила их, высыпали звезды. Среди развалин кричала ночная птица. Снова заговорил отец:
– Мать и я попытаемся быть вашими учителями. Надеюсь, что мы сумеем… Нам довелось немало пережить и узнать. Это путешествие мы задумали много лет назад, когда вас еще не было. Не будь войны, мы, наверно, все равно улетели бы на Марс, чтобы жить здесь, по-своему, создать свой образ жизни. Земной цивилизации понадобилось бы лет сто, чтобы еще и Марс отравить. Теперь-то, конечно…
Они дошли до канала Он был длинный, прямой, холодный, в его влажном зеркале отражалась ночь.
– Мне всегда так хотелось увидеть марсианина, – сказал Майкл. – Где же они, папа? Ты ведь обещал.
– Вот они, смотри, – ответил отец. Он посадил Майкла на плечо и указал прямо вниз.
Марсиане!.. Тимоти охватила дрожь.
Марсиане. В канале. Отраженные его гладью Тимоти, Майкл, Роберт, и мама, и папа.
Долго, долго из журчащей воды на них безмолвно смотрели марсиане…

У меня от давнего чтения было воспоминание, что отражением с воды канала на землян смотрели золотоглазые и золотоволосые марсиане. Оказалось – ошибался. Но ошибка простительная и возможно правильная.
Брэдбери великий гуманист.