Северский Донец. Рассказ об одной поездке

СЕВЕРСКИЙ ДОНЕЦ. РАССКАЗ ОБ ОДНОЙ ПОЕЗДКЕ



ПОВЕСТЬ

Все события и персонажи вымышлены, любые совпадения случайны.


I. НА РЕЧКУ!

           – Ты на Донец поедешь? – сурово спросила Маша Дымова.
           Она работала в шахтном комитете комсомола, и в руках держала какой-то список.
           – А кто едет? – спросил оторопевший Владик.
           – Как кто? – удивилась Маша. – Все наши комсомольцы. – В списке уже двадцать два человека. Нам выделили автобус ЛАЗ. Директор шахты Дворниченко оплатил еду и напитки. Едем в субботу на ночь. Возвращаемся в воскресенье вечером. Ну, так ты участвуешь?
           – Угу, – кивнул Владик.
           Он сказал это и удивился. Ужас! Ведь ничего подобного не планировал. Во вторник нужно отвозить документы для повторной попытки поступления в институт, а тут какая-то неожиданная поездка! 
           – А где хоть ночевать-то? – попытался Владик сопротивляться. – В автобусе?
           – Как в автобусе? – обернулась уже уходившая активистка. – Это пионерский лагерь на берегу, за Краснодоном, по-моему, ближайшее село – Поповка. Между прочим, туда успели завезти кровати, постельное бельё, столы и всё такое. С понедельника, сразу после нас, в лагерь поедут пионеры, на первую смену. Вода в Донце уже тёплая: июнь на дворе.
           – Ага, июнь, – повторил Владик.
           Маша, хлопнув дверью, исчезла.


II. ВАДИМ СЕРГЕЕВИЧ ФОКИН

           Дело происходило в пятницу, в здании шахтных электромеханических мастерских. С октября прошлого года Владик работал учеником электрослесаря на шахте имени Петра Лазаревича Войкова. Вадим Сергеевич Фокин, начальник мастерских, сказал тогда:
           – Ты поступал в Одесский университет, на астрономию? Наверно, очень умный, хотя, если не поступил, то – не совсем. У нас в мастерских понятливых много, они тебя научат. Вот, например, Саша-кузнец, или Рябцев, Иван Андреевич. А вообще-то я тоже, наверно, возьмусь за ум и махну куда-нибудь… В Ворошиловград, например, или в Коммунарск: там тоже институты имеются.
           Владик у отца спрашивал, правду говорил Фокин, или нет.
           – Фокин? – усмехался отец. – Враль он отменный. Не слушай его.
           Отца Владика на шахте уважали. Он работал главным механиком, отличался крепким умом и железным характером.


III. САША-КУЗНЕЦ

           Сашу-кузнеца Владик побаивался. Не потому, что тот был плохим человеком – наоборот, гигант отличался незлобливостью и немногословием. Но когда на спор кто-нибудь говорил: «А что, Саша, не потерял ли ты свою силу?» – кузнец молча подходил к огромному молоту с длинной деревянной ручкой, чуть ли не двумя пальцами своей широченной лапищи брал её за самый конец, и легко поднимал молот над головой. Никто ничего подобного повторить не мог. Врагов у Саши не имелось: стоило ему повернуться всем туловищем к одному из весельчаков, заходивших в кузницу погреться, – если тот слишком уж громко шумел, – то одного Сашиного взгляда из-под кустистых бровей хватало, чтобы заставить человека непроизвольно присесть на всё, что попалось рядом, а если уже сидел, то почтительно привстать. Причём замолкали при этом все.
           – Не мешайте работать, господа посетители, – говорил тогда Саша.
           Или просто давал человеку в руки молот и просил:
           – А ну-ка подержи, пока я закурю папироску.
           Молот редко кто мог удержать в руках. Так вот и отучал людей шуметь в кузнице.


IV. ФИЛАТОВ, РЯБЦЕВ И КОЛЯ-ТРУБА

           Иван Андреевич Рябцев исполнял обязанности бригадира электрослесарей. Крупный мужчина, неторопливый, важный, пользовался большим авторитетом. Электросварщик, юркий и хамовитый Коля по прозвищу «Труба», отсидевший три года за драку, и этим очень гордившийся, говорил нам, ученикам:
           – Пацаны, вы думаете, я боюсь этого увальня? Я лучший сварщик на шахте, я самому Дворниченке трубы в его доме варил. Пусть Рябцев только попробует меня задеть…
           Но если в этот момент Ивану Андреевичу вдруг приходило в голову очень тихим голосом позвать Колю к себе, то тот немедленно бросал наземь окурок и, пригибаясь, быстрым шагом нёсся на зов.   
           Миша Филатов, ещё один ученик электрослесаря и напарник Владика, говорил тогда вслед Коле:
           – Гляди, как он штанами пыль метёт. Вот ведь как человек может бояться Рябцева. Ты знаешь, а Иван Андреевич по пьянке чуть Колю не убил.
           – Да ты что? – не поверил Владик.
          Мише, толстому увальню, едва исполнилось шестнадцать лет. Он мечтал попасть в армию и там дослужиться до сержанта.
           – Точно говорю, – продолжал Миша. – Коля на каком-то застолье однажды что-то сморозил про его жену: думал, что Рябцев не слышит. А у того слух неплохой. Схватил «Трубу» в охапку, и с размаху – об стенку. Колю в больницу отвезли с сотрясением мозга.
           В конце рабочего дня Влалик спросил:               
           – Миша, ты едешь с комсомольцами на Донец?
           – Не-а, – замотал он головой. – Я плавать не умею. Да и на огороде работы много. Не поеду. А ты что, согласился?
           – Да, уговорили, – вздохнул Владик. – Директор даёт автобус, «отстегнул» деньжат на еду. В общем, вот так.


V. МАТЬ, ОТЕЦ И «НЕТОЧКА НЕЗВАНОВА»

           Дома отец и мать отнеслись к новости о завтрашней поездке с пониманием:
           – Правильно, – кивнул отец. – К институтским экзаменам готовишься в основном по ночам. Видно, что решил в этом году всё-таки поступить. Хорошо, что не на астрономию, а на горную специальность. Всё-таки немного поумнел с прошлого года. Поезжай, отвлекись от учебников.
           Мать не особенно верила в то, что сын поступит в вуз. Её веру сильно подкосила его прошлогодняя неудача. На протяжении всего вечера она готовила еду в поездку: нажарила пирожков с картошкой и несколько свиных отбивных.
           Владик перед сном взял в руки сборник Достоевского, и принялся за чтение «Неточки Незвановой». Впрочем, через полчаса его сморило, и пришёл крепкий здоровый сон. Снились: река, лес на противоположном берегу, и лодка, привязанная цепью к сухому дереву, торчащему из песка. Лодка чуть качалась на воде, и цепь мирно позвякивала. Словом – картина настоящего счастья.


VI. ДВОРНИЧЕНКО

                Утро и день субботы промелькнули быстро. В пять часов дня комсомольцы погрузились в автобус.  Директор лично вышел на заасфальтированную площадь перед административно-бытовым комбинатом шахты, подошёл к автобусу и сказал:
           – Эх, где мои семнадцать лет? Вообще-то и в двадцать пять всё ещё казалось ой как неплохо! Кто старший?
           – Гена Кружков – ответила Маша Дымова. – Он после смены уехал в общежитие. Собирается. Мы за ним заедем.
           Дворниченко кивнул, подошёл к окошку водителя автобуса и что-то ему сказал. Тот кивнул и громким шёпотом ответил:
           – Будет сделано, Анатолий Порфирьевич. От автобуса отходить не стану. Пить с молодёжью не планирую. Да и вообще я в рейсе не пью. Вот, взял с собой удочки и наживку. Попробую поймать какую-нибудь крупную рыбину. И не одну.
           – Ну что ж, удачного клёва, – усмехнулся Анатолий Порфирьевич. – Отъезд разрешаю. Счастливого пути, ребята!
           Владик видел, что директор ещё некоторое время стоял и смотрел вслед удаляющемуся автобусу, пока тот не скрылся за поворотом.


VII. К ОБЩЕЖИТИЮ ШАХТЁРСКОЙ МОЛОДЁЖИ

           Водитель проложил от шахты маршрут, начиная от улицы Жилова, где в западной половине двухквартирного дома проживал Владик с родителями и младшим братом Сергеем. За окном автобуса промелькнул большой ухоженный сад. Арефьеву показалось, что в его глубине, ближе к огороду, блеснуло платье его мамы, Любови Григорьевны.
           Проехали новое кирпичное здание, в котором расположился ДОСААФ, пересекли площадь Победы, оставили слева белоснежный кинотеатр с одноимённым названием, затем – длинное здание городского хлебозавода. Здесь автобус повернул направо, на новую объездную дорогу, чуть позже свернул на центральную улицу города, носившую имя Фридриха Энгельса, перед зданием городского исполкома показал правый поворот, и вскоре остановился перед пятиэтажным общежитием. У входа уже стояли трое молодых рабочих во главе с комсомольским лидером Геной Кружковым.
           – Машка, места нам оставила? – ещё с улицы раздался звонкий голос Кружкова.
           – Садитесь уже, – осадила его Маша, но Владик заметил, что она рада ребятам, и особенно Гене. – Столько времени из-за вас, охламонов, потеряли – просто жуть!


VIII. НЕСТАНДАРТНЫЙ РЕПЕРТУАР

           – Ну что, ребята, запоём? – сходу завёлся Кружков, едва умостившись на сиденье.
           Водитель закрыл двери, и автобус тронулся.
           – Что петь будем? – спросила Маша.
           – Предлагаю нестандартный репертуар, – ответил Гена и повернулся к сидящим в автобусе молодым людям. – «Песню ни о чём» знаете? Она как раз для нашего случая.
           – Что это за песня такая? – нахмурилась Маша. – Чушь какая-нибудь несоюзная?
           – Темнота, – презрительно поджал губы Гена. – Её исполняет сам Олег Анофриев.
           Владик разглядел Кружкова поближе: среднего роста черноволосый парень в цветастой рубашке с расстёгнутым на воротом, с большими рабочими руками, в кожу которых въелась антрацитовая пыль. Гена работал нишевиком на добычном участке, и активно участвовал в работе комитета комсомола.
           Кружков начал петь и дирижировать, широко размахивая руками. Голос у него оказался красивый, немного звонкий, с небольшой хрипотцой.
 
"Вот чудак, ну чудак странник тот, / Кто большой чемодан в путь берёт. / Я беру с собой в дорогу лишь всего / На день хлеба и немного аш-два-о. / Мир кругом, как большой океан, / Не войдёт он в любой чемодан, / Я беру с собой в дорогу лишь всего / На день хлеба и немного аш-два-о. / А нависнет если туча над плечом, / Я спою ей эту песню ни о чём. / Как же так, ни о чём, почему, / Всё потом, всё потом сочиню. / Я беру с собой в дорогу лишь всего / На день хлеба и немного аш-два-о".

           Последние слова песни подхватил весь автобус, все тридцать молодых парней и девчат. Автобус ехал с открытыми окнами, и песня легко достигала ушей горожан, мимо которых проезжал. Люди останавливались, прислушивались, и на их лицах появлялись улыбки. Тем временем автобус повернул опять на новую объездную дорогу, оставил позади местную автостанцию «Парк КиО», и по улице имени Артёма устремился к выезду из города.
           Дорога шла под уклон. Справа открылось взору зеркало Шестовского пруда, затем начался крутой подъём на возвышенность, где расположился посёлок шахты №6 «Центросоюз». За посёлком выехали в степь. Пение в салоне прекратилось, и Владик задремал.         
            
    
IX. ПИОНЕРСКИЙ ЛАГЕРЬ

           Двери автобуса открылись, и Арефьев проснулся.
           – Ну, выходишь или нет? – ощутил он толчок в бок.
           Толкал нескладный головастый парень, сидевший у окна. Владик мешал ему выходить.
           – Выхожу, выхожу, – заторопился Арефьев.
           Быстро темнело. Автобус остановился в лесу, рядом с длинным одноэтажным зданием. Салон уже успели покинуть почти все комсомольцы. Владик вышел с сумкой в руках, что в дорогу дала мама, и огляделся. Долговязый головастый парень вошёл в открытые двери здания, и Арефьев последовал за ним.
           Внутри оказалась большая комната, где стояли столы и стулья. «Наверно, актовый зал пионерского лагеря», – предположил Владик. Из комнаты открытые двери вели: одна налево, вторая – направо. Через левую дверь входили и выходили девушки, а через правую – ребята. Долговязый скрылся за правой дверью, и Владик последовал за ним. Там оказался короткий коридор, откуда снова вели две двери. На левой висел прихваченный кнопками лист бумаги с текстом, написанным корявым почерком: «Общая мужская спальня». К правой двери невысокий парень с серьёзным лицом пришпиливал ещё один лист. Арефьев прочёл: «Спальня членов Комитета Комсомола». Так как никакого отношения к активу Владик не имел, он повернул налево и вошёл в мужскую спальню. Она оказалась довольно большой и длинной, с аккуратно застеленными кроватями вдоль длинных стен. Некоторые койки оказались заняты: на них сидели молодые люди. Внутрь тумбочек, стоящих рядом, ребята с деловитым видом выкладывали из своих сумок и рюкзаков зубные щётки и прочие принадлежности. Владик заметил не занятую никем койку, и опустил на неё свою сумку.


X. СЕНЯ

           На соседней кровати сидел уже знакомый ему долговязый парень.
           – Давай знакомиться, – протянул он руку. – Сеня. Работаю связистом. Уже год.
           – Владислав, – сказал Арефьев и пожал протянутую руку. – Можно просто Владик. Работаю в мехцехе, чуть дольше семи месяцев.
           – Слесарем? – спросил Сеня с уважением.
           – Нет. Учеником слесаря.               
           – Учеником? – поднял брови новый знакомый. – А когда сдашь экзамены на слесаря? Нельзя же вечно оставаться в учениках. Я так думаю.
           – Нельзя, – подтвердил Владик. – Да я и не собираюсь. Если всё сладится, то уже в сентябре из учеников уйду.
           – Зачем же так долго ждать? – недоумевал Сеня. – В сентябре уже исполнится десять месяцев. Ты что, настолько тупой? Не можешь сдать несложный экзамен? Я, например, смог.
           – Может, и тупой, – не возражал Владик. – Просто я планирую поступать в институт. Возьму в конце июля отпуск, а с начала августа в вузе начинаются экзамены.
           Сеня, готовившийся сказать нечто колкое в адрес соседа по комнате, услышал эти слова и сразу осёкся.   
           – И куда же, если не секрет? – только и смог сказать.
           – В Донецкий политехнический.
           – Ух ты… И что чувствуешь? Поступишь?
           – Не знаю, – пожал плечами Владик. – В прошлом году сдавал экзамены в Одесский университет, на астрономию. Не поступил. Если и сейчас не удастся, то осенью пойду в армию. Но после армии обязательно буду поступать снова.
           Ошарашенный этой информацией Сеня ответить не успел, так как из соседней комнаты – актового зала – раздался задорный женский голос:
           – Комсомольцы! Ребята и девчата! Все к столу. Пора ужинать.   


XI. КАК – НЕ ПЬЁШЬ?

           Вокруг длинного стола, составленного из нескольких размером поменьше, уже сидели несколько юношей, а девушки заканчивали расставлять тарелки и класть около них столовые приборы.
           Но появилось и кое-что ещё: несколько трёхлитровых банок, закрытых капроновыми крышками. Внутри от малейшего сотрясения колыхалась прозрачная жидкость.
           От удивления у Владика расширились глаза: самогон. Арефьев хорошо знал, что это такое: родители иногда приготовляли крепкий алкоголь для особых случаев. Четыре года назад умерла бабушка Анюта, и на тризну, которая в народе называлась «поминками», отец с матерью сделали, или как они говорили – «выгнали» – больше пятнадцати литров этого напитка. «Казённая» водка обходилась гораздо дороже самогона, а деньги в семье лишними никогда не были. При этом запах плохо очищенного пойла всегда вызывал у Владика чувство отторжения. 
           Высокий парень, аккуратно разливавший самогон из банки по гранёным стаканам, заметил кислую физиономию Владика, и сказал:
           – Это «гнал» мой батя. Напиток чистый как слеза. Дворниченко попробовал однажды, и употребляет с тех пор только его. Ещё месяц назад он лично попросил отца приготовить двадцать литров. Батя старался как никогда. Двойная очистка, умягчение, никакого запаха – прелесть. Попробуй.               
           – Да я вообще-то не пью, – начал Владик.
           – Как – не пьёшь? Да ты шахтёр или нет? Работаешь на шахте?
           – Да.
           – Тогда – не поверю.


XII. НОЧНОЙ ДОНЕЦ

           Владик встал из-за стола в хорошем настроении. Вышел на воздух, закурил. По привычке взглянул на небо. Сквозь листву деревьев, со всех сторон окружавших пионерский лагерь, пробивался необычно яркий Млечный Путь. В городе со звёздами плохо: их свет забивают электрические огни, и только луне удаётся сиять на небе.
           Впрочем, лес не полностью окружал постройки пионерлагеря. Впереди, там, где между деревьями вилась тропинка, выложенная тонкими железобетонными плитами – так называемой «шахтной затяжкой» – виднелось открытое пространство. Оно казалось текучим, и отливало чистым серебром. Словно заворожённый, Владик направился туда.
           Метров через пятьдесят плиты закончились, и подошвы летних босоножек стали ступать по шуршащему песку. Владик вдруг ощутил, что им стремительно овладевает хмель. «Нужно охладить кожу и всё тело», – мелькнуло в голове.
           Казалось, что песчаный пляж никогда не закончится. Ноги вместе с босоножками стали зарываться в песок, и он своей зыбучестью словно пытался удержать, не пустить человека к реке. 
           Не дойдя до воды двух или трёх метров, Арефьев ощутил прикосновение к лицу и волосам чего-то лёгкого, летучего. Это ночной ветерок поднялся с поверхности реки и поплыл к лесу.
           Владик сел и стал раздеваться. Расстегнул пряжки босоножек, снял рубашку и закатал до колен штанины брюк. Вошёл в воду. Она показалась тёплой, нежной и одновременно освежающей.
           Голова кружилась. «Сколько же я выпил?» – шевельнулась мысль. Вспомнилось, что за ужином самогон пришёлся ему по вкусу, и это стало открытием. Стакан, потом ещё стакан… «Ого!» – испугался Владик. Он вернулся на берег, неторопливо разделся и вошёл в реку по плечи. «Хорошо!» – подумалось ему, а тело вдруг само почувствовало непреодолимое желание плыть. «Немного отгребу от пляжа – и назад» – решил Арефьев и отдался на милость реке.               
 

XIII. НА ТОТ БЕРЕГ

           Через некоторое время юноша понял, что не видит противоположный берег. Стоя на песке, видел его, а с поверхности воды – перестал.
           «Какая же ширина Донца?» – родился вопрос, когда тело начало уставать, а дыхание стало прерывистым. Неожиданно с неба исчезли звёзды – их закрыли ночные облака. Тем временем впереди, в кромешной темноте, с каждым следующим гребком что-то стало надвигаться, тёмное и загадочное. Одновременно возник едва слышимый звук, напоминающий шум берегового прибоя. «Берег!» – обрадовался Владик. Из последних сил он устремился вперёд, и тут его грудь больно полоснула какая-то ветка. Юноша ухватился за неё, но она тут же сломалась в руках. «Камыш!» – понял Владик, по инерции погрузившись в воду с головой. Ноги по колени увязли в иле, вязком и отвратительно скользком.
           Арефьева охватил страх. Сколько осталось до берега? Как туда добраться сквозь этот ил? И что там делать, на абсолютно чужом берегу? С трудом, ухватившись руками за несколько стволиков камыша сразу, Владик вырвал ноги из трясины. Напоследок вязкая субстанция издала резкий чавкающий звук. Юноша оглянулся. Над берегом, откуда он приплыл, ещё сияли звёзды, но облачность неумолимо надвигалась, закрывала их. Владик попытался набрать воздух в лёгкие, но грудь не желала его впускать в себя. Пришлось несколько минут потратить на отдых, не выпуская при этом из рук пучок ненадёжных камышинок и одновременно работая ногами, чтобы снова не оказаться в воде с головой.
         

XIV. ВИДЕНИЕ

           Повернув назад, Владик ощутил боль в мышцах рук. Сердце колотилось как бешеное. Арефьев решил, что лучшее решение сберечь силы – это считать гребки. Через некоторое время сбился со счёта. Одновременно пришло сладкое чувство забвения, безразличия ко всему.
           Неожиданно отворились глубины памяти, проявилась картинка: событие, произошедшее дней десять назад. Картинка задвигалась. Владик увидел, как в нескольких комнатах административно-бытового комбината, выходивших на задний двор шахты, ремонтно-строительная бригада производила чистовую отделку стен и потолка, и перестилала линолеум. Этой работой занимались четыре женщины: две опытные работницы, и две практикантки практически одного с Владиком возраста. Девушку, что посимпатичнее, звали Аней, а её подружку, тоненькую стройную хохотушку, – Галей.
           Словно на киноэкране, Владик увидел, как Вадим Сергеевич Фокин во время обеденного перерыва подвёл его к женской бригаде. Сказал, что этот молодой человек поможет бригаде перетаскивать деревянные козлы, с которых женщины красили потолок, а также носить вёдра с краской и раствором. Усталые работницы, одетые в спецовки, перепачканные краской и высохшей штукатуркой, за словом в карман не полезли:
           – Вадим Сергеевич, кого ты нам прислал? Он же и одно ведро от пола не оторвёт: хлипкий совсем. Ты же обещал отрядить Мишку Филатова. Тот и два ведра поднимет легко, а этот…
           – Чем вам парень не подошёл, не пойму. Он жилистый. А Мишки сегодня нет на работе. Говорят, что приболел.
           Зато Ане Владик понравился сразу. Это стало понятно, когда юноша мельком посмотрел на неё. Девушка сразу густо покраснела и отвела взгляд. Галя тут же всё поняла и задумалась. В конце рабочего дня она отвела Владика в сторону и сказала:
           – Ты что, слепой?
           – А что такое? – не понял юноша.
           – Да Анька по тебе сохнет, понял?
           – В смысле? И когда это она успела? Мы же только с утра познакомились.
           – Не веришь? Посмотри на неё! Она на тебя взглянуть боится. Точно: влюбилась.
           – Балаболка ты, – сказал Владик, но не очень уверенно.
           Аня и в самом деле старалась смотреть в другую сторону, и только изредка бросала на Владика мимолётные взгляды, при этом её щёки предательски алели.
           – Хочешь, я вас вместе сведу? – шептала Галя Владику на ухо, причём её губы, жаркие и влажные, ощутимо дрожали от непонятного возбуждения.
           Не дождавшись от молодого человека вразумительного ответа, девушка схватила его за руку и потянула за собой, причём Владик от неожиданности едва удержался на ногах.
           Взрослые работницы уже ушли в женскую баню отмываться от въевшейся в тело краски, и в комнате остались только Владик и две девушки.
           – Анька, я его привела, – брякнула Галя, улыбаясь всеми зубами.
           Аня захлопала ресницами, потом из-под них осторожно взглянула на Владика. Молодой человек испугался, увидев неожиданную перемену в её лице: оно вдруг побелело, а глаза наполнилось слезами. Девушка внезапно вскочила и со всего размаха отвесила своей подруге увесистую пощёчину.
           – Дура! – закричала она так громко, что в пустой комнате заметалось гулкое эхо.
           Затем обхватила голову руками и выбежала во двор.
           Галина сначала застыла, потирая рукой покрасневшую от удара щёку, но затем взглянула на Владика, оценила его растерянный вид, и расхохоталась. Девушка прислонилась плечом к стене, причём её фигурка завлекательно изогнулась, чему не помешала даже спецовка, затем провела руками по бокам тела, начиная от подмышек, перешла на бёдра, и томно покачала ими из стороны в сторону.
          – Что, хороша? – спросила она негромко, затем показала Владику язык и умчалась вслед за Аней в направлении женской бани.
           Видение растаяло, лишь только Арефьев ощутил, что под его ногами появилась твёрдая почва.
               

XV. ЖИВ

           Собрав последние силы, Владик выполз на берег и упал. Живот и ноги ощутили под собой сухой, ещё тёплый песок пляжа. Рук не чувствовал, словно они не существовали вовсе, и только плечи, с которых медленно испарялась вода, подавали в мозг сигнал, что они озябли и укрылись гусиной кожей.
           Минут через пять кровь прилила к ладоням. Владик с трудом перевернулся на спину. Увидел, что облака разошлись, и небо снова стало звёздным, почти ровно пополам разделённым яркой полосой Млечного Пути.
           Голова стала работать чётче. Арефьев понял, что только что совершилось чудо: он выжил. От осознания произошедшего затрясло всё тело. Мысль о том, что он, юноша, ещё не начавший по-настоящему жить, запросто мог погибнуть, пронизала все до одной клетки организма. Ужас от одной мысли, что после выпитых двух стаканов самогона имелись все основания пойти на дно, да ещё ночью, на незнакомой реке, не видя противоположного берега, абсолютно не представляя, насколько он далеко, – этот ужас заставил юношу вскочить на ноги и громко застонать.
           – Идиот! Дурак! Алкоголик! – шептал он в исступлении.
           Арефьев оглядел себя и понял, что абсолютно голый. Лихорадочно вспоминая события, с которых начался этот безумный заплыв, Владик осмотрелся и сообразил, что выполз на берег несколько ниже по течению. Огни лагеря едва виднелись далеко впереди. «Хорошо, хоть никого нет на берегу» – подумал, понимая, что голый человек, вышедший из воды, может испугать кого угодно.
           Но сквозь все заботы, сомнения, обвинения себя в несусветной глупости, всё же пробивалась главная мысль: он жив! Жив! Всё остальное, вроде поиска лагеря, своей одежды наконец, – тоже важно, однако не настолько. Жив! – вот главный итог этого чудовищного, нелепого приключения!             


XVI. НА ПЕСКЕ

           Владик понял, что ему повезло даже больше, чем ожидалось: берег реки в этом месте оказался непрерывным пляжем: ни деревьев у воды, ни кустов. Он шёл по ещё тёплому, нагретому за день песку, ступни ног зарывались в него по щиколотку. Тело быстро согрелось, и Арефьев стал идти ближе к урезу воды: там песок оказался плотнее, а ступать по нему – легче.
           Внезапно среди ветвей деревьев блеснул свет фонаря, висевшего на высоком столбе. Владик присмотрелся и увидел у его подножия дорожку, выложенную «шахтной затяжкой». Это означало, что рядом пионерский лагерь – тот самый, куда привезли шахтных комсомольцев. Молодой человек приободрился и, держа столб в поле зрения, стал ходить кругами, надеясь отыскать на берегу свою одежду, сброшенную перед заплывом.
           Когда юноша увидел свои брюки, рубашку и прочее, то не смог удержаться от негромкого вскрика. Но – не от радости. Рядом с лежащей в беспорядке одеждой, спиной к Арефьеву, обхватив колени обеими руками, прямо на песке сидела девушка, одетая в лёгкое светлое платье, и пристально смотрела куда-то вдаль – туда, где над рекой уже поплыли клубы предутреннего тумана. Девушка находилась, как говорится, «на своей волне», и его вскрик не слышала.
           Между тем от воды ощутимо потянуло сыростью. Владик понял, что замерзает. То ли от холода, то ли от всего пережитого, зубы стали выбивать мелкую дробь. Что делать?   
           Немного левее, вверх по течению, река делала поворот, и на образовавшемся мысу рос кустарник. Осторожно ступая, стараясь не поднимать излишний шум, Арефьев зашёл в тень, чтобы его не освещал фонарь, и за кустом вошёл в реку по плечи. Тело остыло, и вода показалась неожиданно тёплой. Владик плыть не стал, а просто пошёл к берегу, держа курс на то место, где сидела неизвестная девушка. Так как она продолжала смотреть куда-то вдаль отрешённым взглядом, юноша кашлянул.
           – Извините, пожалуйста, – сказал он тихо, чтобы не испугать незнакомку, – Вы сидите рядом с моей одеждой.               
           В ночной тишине его голос прозвучал довольно громко. Девушка вздрогнула, перевела взгляд на Арефьева, и удивлённо воскликнула:
           – Это ты, Владик? А я-то думала: чьи это трусы лежат на пляже. Ты что, голый купаешься?
           Юноша присмотрелся и узнал её. Дымова, комсомольская активистка?
           – Маша, ты? А тебе отчего не спится?
           – Да с Генкой поссорилась. Гад, приставать начал. Он, когда пьяный, руки любит распускать. Вот я и ушла. Страдаю.
           И Маша, – а это действительно была она, – тяжко вздохнула.
           – Ну, чего стоишь, мёрзнешь? Выходи уже.
           Владик вышел из воды по пояс, и остановился в нерешительности.
           – Выходи, не бойся. Я не кусаюсь. Заодно и посмотрю на тебя.
           – Да неудобно как-то…
           – Ишь ты, стеснительный какой. Ладно, выходи уж, я постараюсь не глядеть.
           Но она и не подумала отводить взгляд.
           «А фонарь-то светит прямиком на меня. Ладно, чёрт с ней, пускай смотрит. Не вечно же оставаться в воде: и так замёрз уже», – подумал Владик, и двинулся к берегу.      
           Стараясь не обращать внимания на девушку, Арефьев подошёл к одежде. Она оказалась вся пересыпана песком. Отвернувшись, молодой человек начал её отряхивать, и вдруг ощутил, как тёплые руки обхватили его со спины. Владик от неожиданности пошатнулся и упал на бок.
           – Маша, ты что, обалдела?
           Он попытался разомкнуть её руки, но тщетно.
           – Задушишь меня, сумасшедшая!
           Маша принялась целовать юношу, и делала это молча, обжигая горячим дыханием. Он ощутил быстрые поцелуи на шее и плечах. И ощутил ещё одно: от неё исходил стойкий перегар. Из Владика хмель успел выйти полностью, и теперь этот запах, от которого никак не удавалось укрыться, даже отворачивая голову, неожиданно вызвал приступ тошноты.
           Арефьеву всё-таки удалось вырваться из объятий. Пока он торопливо одевался, Маша в своём лёгком платье лежала на песке и плакала.
           – Не обижайся, – Владик наклонился над ней и поцеловал в щёку, – я слишком устал, чтобы этим заниматься.
           Он не успел поднять голову, как ощутил сильный удар ладонью по левой щеке.
           – Ничтожество! – прошипела Маша, вставая. – А я-то думала…
           Что она думала, Владик не узнал, так как девушка рывком поднялась на ноги, быстро стряхнула с платья песок, и, неверно ступая, нетрезвой походкой ушла по тропинке в лагерь, ни разу не оглянувшись.
           «Да, дела, – подумалось Владику. – За несколько дней на моей памяти это вторая пощёчина. Прошлый раз её получила Галя, а теперь – я. Но Гале она досталась хотя бы за дело, а мне за что?»            


XVII. ЛОДКА ВПОЛНЕ ПОДХОДИТ

           Утром Владика разбудил его сосед, Сеня.
           – Вставай, – тряс он Владика за плечо. – Все уже поели, а твою порцию я принёс в палату. Где это ты шатался до половины четвёртого? И спал как убитый, еле добудился.
           Арефьев долго приходил в себя. Память раскрывала свои потайные подвалы не сразу, словно поочерёдно сдвигала заржавевшие щеколды, и скрипучие двери отворяли очередную кладовую, где хранились воспоминания, и так до самого конца, до предела, за которым только – невозвратное забвенье.
           Когда прояснился образ безутешной и яростной в гневе Дымовой, Владик вздрогнул и тяжело вздохнул. «Вчерашний день, – подумал он, – это сплошная свалка ошибок и недоразумений».
           – Какие у нас планы? – спросил Арефьев. – Что на сегодня придумали наши активисты?
           – Не знаю, – признался Сеня. – Дымову и Гену Кружкова ещё не видел. Остальные ребята и девчата разбрелись кто куда, каждый занимается своими делами. Кстати, тут неподалёку есть лодочная станция. Я уже разведал ситуацию, и даже успел арендовать одну лодку. Предлагаю продвинуться на ней сначала вверх по течению, а затем спуститься вниз. Или ты хочешь просто поплавать и позагорать?
           Арефьеву припомнился ночной заплыв. Он вздрогнул и замотал головой.
           – Нет, плавать почему-то не хочется. Ладно, лодка подходит. Я согласен.
           Сеня просиял.
           «Неплохой человек этот Сеня» – подумал Владик.
           Когда вышли из корпуса, солнце стояло высоко. Владик ощутил, как моментально взмокла рубашка, и струйки пота потекли по спине. Пришлось всё-таки окунуться в реке и оставить в лагере часть одежды.


XVIII. ГЕНА И МАША
 
           Выходя из корпуса и закрывая за собой входную дверь, Арефьев едва не столкнулся с парой, идущей с реки. У него от удивления расширились глаза: это были Гена Кружков и Маша Дымова. Ещё не обсохшие после купания, они шли в обнимку и мило беседовали. Владик обратил внимание на красивую атлетическую фигуру молодого человека. Маша рядом с ним выглядела не очень спортивно. Её талия оказалась несколько широковата, и намечался едва заметный животик. Однако Гену это явно не смущало. Маша на Владика едва взглянула, несколько напряглась, подняла выше голову и гордо прошла мимо.      
           Сеня ожидал Владика у реки.
           – Видел парочку? – задал он вопрос, как только Арефьев подошёл.
           – Да. А что?
           – Представляешь, вчера, почти перед полночью, Машка вдруг взбесилась и надавала Генке оплеух.
           – За что?
           – Поначалу никто не понял. Потом до меня дошло, что они оба были сильно под хмельком. Машке то ли показалось, то ли на самом деле Генка какой-то девахе отвесил комплимент. Пьяная история, вообще-то. Машка вроде бы побежала к речке топиться, а Генка сказал, что пусть топится, гадюка.
           – Но не утопилась же, – поддержал Владик разговор. – Живая. Я же видел.
           – Живая-то живая, но я заметил, что она пришла вся в песке. Долго отряхивалась и кого-то костерила вслух, мол, сволочь, пацан, и даже матом обзывала.
           – А ты что, не спал?
           – Не-а. Проснулся потому, что это случилось сразу после того, как ты вернулся.
           В глазах Сени читался вопрос, но Владик решил отмолчаться.
           – А сегодня она подошла к Генке извиняться, а тот не поймёт, в чём дело. Представляешь: бугай этот вообще ничего не помнит. Машка это сообразила, и теперь они снова воркуют.
           Владик продолжал молчать.


XIX. УПРАВЛЕНИЕ ЛОДКОЙ

           Заказанную лодку никто не перехватил. Ребята сели рядом, и каждый взял в руки по веслу.
           – Ты грести умеешь? – спросил Сеня.
           – Не приходилось ещё, – честно признался Арефьев.      
           – Мне тоже – вздохнул Сеня. – Давай поглядим, как управляются другие.
           Ребята увидели, что гребцы сидят лицом к корме, и гребут двумя вёслами сразу.
           – Давай бросим жребий, кому первым на вёсла, – предложил Сеня.
           Первым выпало Арефьеву.
           Через пятнадцать минут Сеня сказал:
           – Владик, давай-ка к берегу.
           – Что такое? – не понял юноша, но подчинился.
           Вскоре нос лодки уткнулся в песок.
           На берегу стояла крупная брюнетка в купальнике.
           – Наташа, ты мне махала рукой? – спросил Сеня.
           – Тебе, Семён, – сказала она негромко, неожиданно мягким голосом. – Покатаешь немного? Меня никто ещё не катал на лодке.
           Арефьева словно бы не существовало. Он пожал плечами и уступил Сене место. Мол, тебя просят, вот и катай.
           Оказалось, что Сеня вообще не представлял, как управляться с вёслами. Лодка вертелась на реке, и никак не хотела двигаться прямо. Увидев такие манёвры, другие маломерные посудины стали отгребать подальше, чтобы часом не столкнуться. Семён стал красный как рак. Устав бороться с плавсредством, он тяжело вздохнул и сказал:
           – Владик, у меня уже на ладонях мозоли. Не погребёшь пока?               
           Он бросил на Арефьева виноватый взгляд, и тут же отвернулся, чтобы, не дай Бог, его выражение не заметила спутница.
           Владик поработал вёслами, движение выровнял, и принялся грести. Вообще управлять лодкой ему понравилось. Навыки оказались несложными, а поворачивать судёнышко с помощью сильного гребка одним веслом и одновременного гребка вторым, но в противоположную сторону, оказалось и вовсе нетрудным делом. Девушка стала смотреть чаще и дольше на Владика, чем на Сеню, и тому это совсем не нравилось.


XX. ЗА ЦВЕТАМИ
 
           – Наташа, давай соберём букет полевых цветов, – неожиданно заговорил Семён. – Смотри, там их много.
           И показал на противоположный берег. Владик вздрогнул. Это место показалось ему знакомым. Камыши, глинистый вход в воду. Не сюда ли он приплыл ночью?
           Арефьев прикинул ширину реки в этом месте и даже присвистнул: «Ого!». Берега здесь разошлись метров на сто или больше. Течение едва ощущалось. Как раз напротив камышей, чуть выше по течению, из леса на берег выходила тропинка, выложенная «шахтной затяжкой», и стоял столб, увенчанный фонарём, чьё стекло теперь блестело под солнцем.
           Владик нашёл место, где камыши расступались, и можно было вытащить лодку на берег. Правда, Владик этого делать не стал, а просто обернул цепь, прибитую к носу лодки, вокруг пенька, торчавшего из воды. «Что-то подобное мне уже снилось, – подумал Арефьев, – и недавно».
           – Вы недолго? – спросил у Сени.
           – Как получится – буркнул тот.
           Он явно волновался. Наташа выглядела спокойной, что-то напевала себе под нос, и скептически оглядывала своего спутника, чья спина маячила чуть впереди.
           Между тем солнце стало жечь нещадно. Владик почувствовал, что кожа немного «подгорела». Осторожно выбрался из посудины, ощупал дно под ногами, и окунулся с головой. Из лёгких непроизвольно вырвался вздох наслаждения. Вода приятно остужала тело. Исчез страх перед плаванием, возникший после ночного приключения, и Владик отмахал сажёнками немалое расстояние, так что лодка скрылась за камышами. С середины реки стали видны фигурки Сени и Наташи. Молодые люди цветы почему-то срывать не стали, а торопливо исчезли под пологом леса. Арефьев понял, что это надолго, и продолжал ещё минут двадцать плескаться в Донце.
           К лодке все трое подошли почти одновременно: Владик – из воды, а Наташа с Сеней – с высокого берега. Девушка выглядела немного смущённой, села молча, и на парней старалась не смотреть. Странно вёл себя и Сеня. Лицо его казалось задумчивым и даже отрешённым. На подругу – ноль внимания. Арефьев хотел было спросить, где же обещанный букет полевых цветов, но прерывать молчание не стал. 
           Без всякой просьбы Владик сел за вёсла, и лодка отправилась в обратный путь. Пришлось попотеть, так как двигаться пришлось против течения.
           В корпус вернулись к обеду. Оставшись вдвоём с Сеней, Арефьев спросил:
           – Ну, не томи. Как успехи? Всё у вас получилось?
           Сеня неожиданно покраснел.
           – Знаешь, Владик, я почти ничего не помню. Честно, не помню. Вроде всё и произошло, но как только начинаю вспоминать конкретно, то понимаю, что ничего в голове не осталось.
           У Сени даже слёзы выступили в уголках глаз.
           – Ну, ну, не расстраивайся, – подбодрил его Владик.
           А сам подумал: «Что-то не верится. Как это: ничего о таком событии не помнить? Чушь какая-то».   
               

XXI. ВОЗВРАЩЕНИЕ

           Вечер наступил неожиданно.
           – Все в автобус! – раздался голос водителя. – Отъезжаем.
           Он с трудом затащил к себе в кабину два ведра с пойманной и уже присоленной донецкой рыбой.
           – Да, рыбалка здесь знатная, – весело говорил водитель Гене Кружкову.
           Комсомольский вожак согласно кивал и одновременно пропускал отдохнувших ребят и девчат в салон по одному. В руках он держал тетрадь с фамилиями отдыхающих, и карандашом отмечал входивших.
           – Троих не хватает! – закричал он как можно громче, и вдруг его голос пресёкся.
           Только тут Владик заметил, что левая рука Гены неумело перевязана от локтя до кисти, и нелепо торчали уши большого узла. Да и перевязана рука не бинтом, а столовской марлей, не белой, а скорее жёлтой от многократного использования. Заметил эту перевязь и водитель.
           – Что случилось, Гена? – охнул он.
           – Да так, – поморщился Кружков. – Неудачно нырнул. Напоролся на какой-то штырь. Он ещё и ржавым оказался.
           – И кто ж тебя перевязал?
           – Да сам. Нашли ребята где-то: на кухне, что ли? – марлю, и кое-как помогли завязать.
           Он повернул руку, и все увидели пятно проступившей крови.
           В это время в автобус прибежали трое опоздавших: парень и две девушки, среди них Маша Дымова.
           – Слава Богу, все на месте – подытожил Гена, садясь на своё место. – Поехали. Какую песню запоём? Такую же, с которой приехали? «Песню ни о чём?»
           Владик заметил, что у Гены на лбу выступили капли пота. Лицо побледнело.       
           К нему подошла Маша, попробовала лоб, покачала головой и сказала:
           – У тебя жар. Нужно рану перевязать как следует. Я тут раздобыла йод и настоящий бинт. Дай руку.
           Гена поморщился от боли, кивнул, и уже тихим голосом повторил:
           – Что будем петь?
           – Сиди уже. Петь буду я. А вы все слушайте.
           Она сняла старую повязку, причём Гена вскрикнул от боли, но Маша погрозила ему пальцем, обработала рану йодом и стала туго бинтовать.
           – Ехать можно? – спросил водитель, наблюдавший за процессом.
            Маша кивнула, и автобус мягко тронулся с места.
           – «Ни о чём» петь не хочу – сказала Маша, не прекращая работать над раненой рукой. – Слушайте другую песню.
           И она запела. Владик не подозревал, что у комсомольской активистки такой сильный и чистый голос:               
         
"Я на подвиг тебя провожала, / Над страною гремела гроза. / Я тебя провожала, / Но слёзы сдержала, / И были сухими глаза. / Ты в жаркое дело / Спокойно и смело / Иди, не боясь ничего. / Если ранили друга, / Сумеет подруга / Врагам отомстить за него. / Если ранили друга, / Перевяжет подруга / Горячие раны его. / Там, где кони по трупам шагают, / Где всю землю окрасила кровь, / Пусть тебе помогает, / От пуль сберегает / Моя молодая любовь. / Я в дело любое / Готова с тобою / Идти, не боясь ничего. / Если ранили друга, / Сумеет подруга / Врагам отомстить за него. / Если ранили друга, / Перевяжет подруга / Горячие раны его".

           Слова «моя молодая любовь» Маша выводила особенно нежным голосом.
           Весь автобус замер. Владик заметил, как увлажнились глаза даже у парней, а брюнетка Наташа закрыла лицо ладонями, а когда отняла, то глаза её подозрительно заблестели. Рядом сидящий Сеня обхватил рукой девушку за плечи, и Наташа в ответ благодарно кивнула.   

            
XXII. НУ, КАК ОТДОХНУЛ?

           Домой Владик попал уже ближе к ночи. Никто ещё не спал. Сергей, младший брат, которому недавно исполнилось тринадцать, встретил у ворот.
           – Я думал, что вы заночуете, – сказал он и умчался, чтобы сообщить матери о возвращении старшего брата.
           – Ну, как отдохнул? – спросила Любовь Григорьевна, вставая.
           Она отложила пяльцы с зажатой в них белой тканью и начатой вышивкой, и оглядела Владика с ног до головы.
           – Загорел, – оценила она цвет кожи, а когда сын поморщился, снимая рубашку, добавила:
           – Эге, да ты сгорел. И спина, и живот! А ну-ка давай я обработаю ожоги кефиром.
           От кефира Владик почувствовал значительное облегчение.
           – Пусть высохнет, – заметила Любовь Григорьевна. – Потом пойдёшь в душ и смоешь. Серёжа налил в бак воды, она под солнцем нагрелась, так что, думаю, кожа не слезет, хотя…
           – Да, Владик, ещё одно скажи, – вздохнув, добавила мать,         
           – Что, мам?
           – У меня прошлой ночью сильно прихватило сердце. Еле прошло. Приняла кучу таблеток… У тебя там, на реке, ничего не случилось?
           Владик помедлил.
           – Ничего, мам, – сказал он, глядя матери прямо в глаза.
           Любовь Григорьевна, полная, с самой молодости седая женщина, – а юность её пришлась на войну и немецкую оккупацию, – заметила что-то такое в глазах сына, отчего охнула и села на стул.
           – Ладно, иди уже, – сказала с трудом. – Серёжа, принеси шкатулку с таблетками.
           Владик обнял маму, и застыл. Затем она отстранилась, взяла таблетку, принесённую Сергеем, запила водой, и сказала:
           – Хорошо, что отца нет дома. Его срочно вызвали на шахту.
           – Хорошо, – повторил Владик.


XXIII. ЗДОРОВАТЬСЯ БУДЕШЬ?

           На следующий день Владик зашёл в мехцех в чистой одежде.
           – Ты что это? – удивился Фокин. – Почему не переоделся?
           – Я к Вам, Вадим Сергеевич. Вот, заявление принёс.
           – Ну-ка покажи. Отпуск? На два дня? С чего это вдруг?
           – Сегодня соберу все документы, а завтра рано утром поеду в Донецк.
           – Какие документы? В какой Донецк? Ростовский?
           – Нет, в областной. Буду поступать в Донецкий Политехнический институт. Вот и один из документов.
           – Характеристика?
           Вадим Сергеевич задумался.
           – Я, конечно, подпишу, – сказал он тихо. – И отпуск, и характеристику. Владик, ты даже не представляешь, как я хотел бы оказаться на твоём месте. Я же окончил только ПТУ и какие-то курсы начальственного состава. А так хотелось получить высшее образование…
           – Так в чём же дело, Вадим Сергеевич? Вы же говорили, что хотели… Поедем одновременно: Вы в Коммунарск, а я – в Донецк  ! 
           Фокин помолчал, улыбнулся, подписал Владику все бумаги и сказал:
           – Годы, Владик, годы. Поздно уже: семья, дети. Эх…
           Он отвернулся и махнул рукой: иди, мол.
           Подошёл сварщик, Коля Труба.
           – Ты чем это начальника расстроил?
           Владик рассказал.
           – Ишь ты, шкет. Туда же, в начальство рвёшься. Небось, когда выучишься, не возьмёшь меня на работу?
           Он хотел хлопнуть Арефьева по плечу, но увидел, что тот в чистом, и только оскалился своими золотыми зубами:
           – Эх, не люблю начальство.
           И смачно сплюнул в сторону.
           Мишка Филатов как-то боком прошёл мимо и прошептал:
           – Ты хоть здороваться-то будешь?
           – Да ты что? Я же документы ещё не сдал. А вдруг не поступлю? В прошлом же году не поступил.
           – Ты не ответил, – упорствовал Миша.
           – Псих, – пожал плечами Владик. – Конечно, буду. Что я, нелюдь какая-нибудь?
           За этим коротким разговором наблюдали двое: Саша-кузнец и Рябцев. Услышав последние слова Владика, они удовлетворённо кивнули.


XXIV. СКРИПКА

           Отец вечером давал напутствие:
           – В анкете напиши, что ты, мол, из рабочей семьи, твой отец – слесарь. У них в вузах, по-моему, есть такое правило, что какой-то процент студентов они должны принять из рабочих семей.
           – Но это же неправда, – возразил Владик. – Ты главный механик, а не рабочий.
           – Сейчас механик, а прежде работал слесарем, а ещё раньше – главным энергетиком. Это шахта, сынок. Сегодня ты в начальстве, а завтра – снова попадёшь в рабочие. Такие качели со мной случались часто.
           – Это правда, Владик, – подтвердила мама. – Я считала: три раза отец становился начальником, и дважды его переводили в рабочие. И оба раза ни за что.
           Отец посмотрел на мать и хмыкнул. Владик знал, что в прошлый раз это произошло из-за травмы, полученной в лаве одним из слесарей. Как назло, в тот день он был дежурным по шахте, и находился на поверхности, а травму человек получил под землёй. Вроде бы отец и ни при чём, но кого-то же наказать надо, – вот его и понизили в статусе.
           Конечно, отец хотел, чтобы его сын обязательно стал студентом. Чтобы не огорчать отца пустым препирательством, Владик согласно кивнул, что, мол, напишет всё, что он хочет.
           В постели Владик снова взял в руки повесть Достоевского «Неточка Незванова». В школе одноклассники уверяли, что сочинения Фёдора Михайловича чересчур заумны и трудны для понимания. Но эта повесть оказалась настолько интересной, что от неё невозможно было оторваться. Предвкушая наслаждение от чтения любимой книги, Владик открыл повесть на той странице, куда с прошлого раза вложил закладку. Начал читать – и похолодел:   

           "Я увидела на возвышении высокого худощавого старика. Его бледное лицо улыбалось, он угловато сгибался и кланялся на все стороны; в руках его была скрипка. Наступило глубокое молчание, как будто все эти люди затаили дух. Все лица были устремлены на старика, всё ожидало. Он взял скрипку и дотронулся смычком до струн. Началась музыка, и я чувствовала, как что-то вдруг сдавило мое сердце. В неистощимой тоске, затаив дыхание, я вслушивалась в эти звуки: что-то знакомое раздавалось в ушах моих, как будто я где-то слышала это; какое-то предчувствие жило в этих звуках, предчувствие чего-то ужасного, страшного, что разрешалось и в моем сердце. Наконец, скрипка зазвенела сильнее; быстрее и пронзительнее раздавались звуки. Вот послышался как будто чей-то отчаянный вопль, жалобный плач, как будто чья-то мольба вотще раздалась во всей этой толпе и заныла, замолкла в отчаянии. Всё знакомее и знакомее сказывалось что-то моему сердцу".          
         
           «Господи! – подумал Владик. – Что же это?» В памяти возникла картина: Одесса, неудачное поступление в университет, летнее море, ночь, кафе «Шаланда». Напротив импровизированного столика, устроенного на древней посудине, в луче света, падавшего от фонаря, подвешенного на укрытом тенью столбе, стоял старый седой скрипач с большим носом и острым кадыком на тонкой шее, и своими узловатыми пальцами извлекал из инструмента божественную мелодию. В ночной тиши она, казалось, плыла, охватывала весь берег, до самых Фонтанов, и легко вплеталась в листву огромных ясеней, нависавших над берегом…
           Люди, сидевшие за другими столиками, непроизвольно встали. Встал и Владик, он почувствовал, что мелодия уносит его вверх, к луне и звёздам, неподвижно стоявшим над морем, и тоже заворожённо слушающим её. Рядом с Владиком стояла она, его Вера, его первая любовь, и тоже плакала от счастья. Вера… Где она теперь? Где она?
           Владик уронил книжку на пол. Она лежала, и её страницами играл ветерок, проникший в комнату из распахнутого окна.
           Юноша спал и видел сны. Наверно, они его радовали, так как уголки губ сложились в улыбку.
           Любовь Григорьевна осторожно открыла дверь, подошла к сыну, поправила одеяло, подняла книгу, посмотрела на обложку и вздохнула так, как обычно это делают матери, понимая с удивлением, что их чадо уже не ребёнок. Затем вложила закладку, неслышно закрыла книжку и убрала на тумбочку. Лампу выключать не стала, на цыпочках вышла из комнаты и притворила за собой дверь.               

30 ноября 1972 г. – 1 марта 1986 г. – 21 июня 2022 г.


Рисунок Владимира Ивановича Оберемченко, г. Макеевка