В Заиорданской пустыне. Часть IV Змея и Ангел. Под

Тяжело дышавшие, мы стояли средь раскаленных песков, под, как мне показалось, жаждущим испепелить нас полуденным солнцем, готовые ниспослать друг другу смерть. Точнее – стать послушными ее орудиями. Я явственно видел как она, подобно изготовившейся к броску дремлющей – ложное впечатление! – гюрзе, обвила лезвия наших мечей, выкованных – каждый из которых – из идеальной дамасской и толедской стали. Настолько идеальной и без единой зазубрины, что я порою, в лучах заходящего солнца,  находил в ней воплощение ахирата в нашей подлунной дунье, как о том писал в своих книгах  фал’асиф  Ифлатун  – да помилует его Аллах.
Но сейчас мой меч, как  и клинок франка, напоминал мне пропитанное ядом ненависти жало змеи. «Ненависть, – ты все-таки вползла в мое сердце», – прошептал я одними губами и еще почувствовал как силы оставляют нас обоих, словно безбрежное море песка под нашими ногами впитывают их в себя. Вместе с каплями соленого пота, стекавшего с наших лбов.
Я перехватил меч в закрытую щитом левую руку, ибо мое правое  запястье отказывалась служить. Да и пронзенное плечо, хлюпающее кровью при каждом моем даже маломальском движении, предательски ныло.  Нет, я  владел и левой. Правда, не столь хорошо. И щит: он казался мне слишком тяжелым, но на малобоеспобную правую руку его перевешивать не имело смысла. Толку? Я крепко сжал рукоять меча в здоровой ладони, уже убедившись: франк владел им лучше, нежели я.  И из-за моей раны его преимущество удваивалось.
Что ж, такова воля Всевышнего: принять мне смерть средь этих песков. В конце концов, даже с изгибами, но любой земной путь когда-нибудь закачивается. И я готов встретить Азраила и предстать перед Творцом. Ждет ли меня Джаханам или я могу дерзать на милость Его и пребывание в обителях Джаннат-аль Хульда? 
Вопрошая об этом, я поднял глаза к небу, уже не боясь выпада со стороны храмовника  и пытаясь разглядеть Ангела, готового забрать мою душу. Вместо него я увидел парившего средь безбрежного голубого купола одинокого коршуна.
«Может, именно в этом облике явился за мной Азраил?» – подумал. Странно, мне вдруг захотелось поделиться этим предположением с франком, медлившим принести мне смерть на острие своего меча. И ненависть. Нет, я ошибся: извивающейся змей она все-таки не переползла порог моего сердца. Муввакаль и его незримое светлое воинство устояли.
… Сарацин неловко перехватил меч в левую, закрытую щитом руку и перевел взгляд на небо, не обращая на меня никакого внимания. Смирился со своей участью? Вместо ответа, равно как и вместо исполнения предначертанной – я был уверен в этом – мне Господом воли – отправить сарацина в уготованный ему ад; я также, вслед за ним, поднял глаза к небу. Никого, кроме парящего над нами где-то в самой  выси одинокого коршуна.
Почему-то явилась мысль, что он здесь не случайно. Впрочем, я и так знал, что в мире нет случайностей, как тому учил меня нанятый отцом маленький сутулый и плешивый монах по прозвищу Сократ, из окрестной, затерянной средь аквитанских лесов обители.
На каждое наше занятие он, в пропитанной запахом ладана сутане, приносил толстую, выделанную из телячьей кожи книгу, садился в деревянное подобие кресла и, горбясь, близоруко, почти касаясь носом желтых страниц пергамента и подвигая поближе свечу, шамкая едва ли не беззубым ртом, цитировал изречения  весьма чтимого им епископа Августина – из давно уже засыпанного африканскими песками Гиппона.
Почему-то отец заставлял нас заниматься в нетопленной и сырой зале донжона. Сократ не замечал пронизывающей до костей сырости, весь погруженный в наши занятия. Он словно спешил наполнить меня знаниями. А я ежился от холода и все ждал, когда же наши уроки закончатся. Уже тогда Господу было ведомо, что я вспомню о них средь этой жары и песков. И, да, монах умер ровно в тот день как вернулся в свою обитель после нашего последнего занятия.
Вместе с воспоминаниями возвратилась боль в боку, ушедшая как только я обнажил подаренный де Варгасом меч. И вот снова. На круги своя. С каждой секундой она давала знать о себе все больше и больше, заставляя лицо морщиться – только бы сарацин этого не увидел!
«Заруби его сейчас», – услышал я явственный шепот внутри себя. Мне даже показалось – он раздался подле незримых врат моего сердца. «Заруби во славу Господа и получишь награду. И, конечно, тебе будут прощены грехи».
Я – или некто во мне, чье присутствие я ощущал постоянно и с кем беседовал долгими вечерами, так и не рассказав о них духовнику Ордена? –  сжав крепче рукоять меча, собрался было поднять его для последнего удара, но силы. Силы оставили меня. Мелкими ручейками, капля за каплей, ушли в песок. Меня хватало только на то, чтобы, подобно застывшему изваянию, стоять средь пустыни. «Пронзи!» – вновь послышался голос во мне, сдавивший мне виски и заставивший морщиться – еще больше, нежели от боли в боку.
Он звучал повелительно. Приказом. Не отрывая взгляд от неба я вдруг прошептал: «Ты действительно хочешь этого, Господи?»
Свет – свет, яркий, но не испепеляющий коснулся моего сердца в ответ. Я перевел взгляд с неба на сарацина. Он по-прежнему стоял, поднявши голову к небу и не обращая на меня никакого внимания. Только слегка, как и я, ссутулившись. Будто купол небес давил на нас обоих.
Мне вдруг подумалось, что Бог сотворил их для чего-то иного. Не для того, чтобы мы среди песков, невдалеке от благословенного Иордана, в водах которого принял Крещение Спаситель, пытались убить друг друга, плененные властвовавшей эти миром ненавистью.
Эта мысль оказалось настолько естественной, что я удивился: почему она ранее никогда не приходила мне в голову. Да и сарацин. Его благородство, кажется, тронуло меня: вместо того, чтобы  в честном поединке пронзить меня – во второй раз –  копьем, он уравнял наши шансы.  Себе на погибель. Ибо теперь он во власти моего меча. Но, в который уже раз сомнение коснулось моего сердца: угодна ли Господу притаившаяся на острие толедской стали  смерть? Я вдруг явственно увидел ее, в леденящем ужасом кровь обличье обвившей клинок гюрзы.
– Акрам ибн аль-Хаммад, суфий Ордена Кадирия, – голос сарацина прозвучал негромко и твердо. Без тени вражды, словно пробившись сквозь вызванную раной тяжесть его дыхания..
Не задумываясь, я произнес в ответ:
– Готфрид де Лонгви, – и добавил, несколько громче, но без всякого вызова: – Брат Ордена бедных рыцарей Христа.
Мне показалось, при упоминании имени Спасители сарацин слегка поклонился. И еще я услышал, но уже отдаленно, словно на горизонте пустыни: «Убей». Да, голос звучал явственно и по-прежнему повелительно, но уже был подобен шипению выползшей из-под камня умирающей гадюки.
… Назвав свое имя и услышав в ответ – храмовника, я вдруг ощутил легкое дуновение ветерка с востока, предвещающего вечернюю прохладу. Жара начинала спадать,  а солнце из ярко желтого превращаясь в красное, стремительно плыло к западу, возвещая о приближении благословенного заката. По законам природы такого не могло быть: только-только раскаленный диск находилось в зените. Но на все – воля Всевышнего.
Я не спеша, неловко переложив рукоять меча в правую ладонь – запястье тотчас отозвалось ноющей болью – вернул оружие в ножны. И увидел, как Готфрид де Лонгви проделал то же самое. И еще я увидел, как он пошатнулся. А с левой стороны, подле пронзенного мною бока, на белом сюрко появилось небольшое красное пятнышко.
В пылу нашего поединка разгоряченная кровь заставляла забыть о ранах. Но теперь властно напоминала о них. Я сделал шаг вперед, чтобы не дать своему врагу упасть.
Продолжение следует.
15 – 21 июня 2022 года. Чкаловский