Злые они какие-то

Он оглянулся: никого нет. Немного постоял. Камень, заранее приготовленный, лежал у него в кармане. Прислушался и, не целясь, метнул его в окно школы. Прыжком оказался за углом, так быстро, что уже здесь, в безопасном месте, услышал звон, осыпавшегося стекла на завалинку. Немного подождал и направился через огороды, домой, срывая с грядки зелёный лук. Ходил он по дворам, где нет собак, или у кого шавка, которая сама боится всех. Через дворы быстрее, да и не встретится никто.
Когда зашёл домой, метнул взгляд на плитку печи: там стояла кастрюля с супом. Вкус супа (щей, борща) всегда одинаковый – постный, но необыкновенно вкусный. Дома всегда было приготовлено, (этого хотел отец, когда женился второй раз после смерти первой жены, ребятишки после смерти матери ходили беспризорниками, а сам он работал целый день, дома продуктов вдоволь: и конфеты, и печенье, но целый день дети были без присмотра) Ел, наклоняясь над тарелкой, не замечая, как издаёт какие-то звуки, похожие на рычание. На что мачеха всегда говорила: «Витька, не рычи.» Никогда не говорил, спасибо, выходя из-за стола, наевшись за целый день.
   Основное время проводил на улице. Обязанности, конечно, были: воды натаскать летом для полива грядки, дров наколоть и наносить к печке. Уроки всегда выполнял сразу после школы.
Был очень подвижный: зимой на горе катался на лыжах, играл на площадке в футбол, играли в войнушку - домой приходил всегда мокрый, как мышь. Летом жизнь проходила на речке. Рыбачили, купались, жарили рыбу на костре, бегали на задворки чужих огородов: таскали с грядок огурцы, лук, редиску.
Самое, что ни есть беззаботное время, всегда вспоминалось как щемящее сердце счастье. Там была абсолютная свобода, к которой он стремился всегда. Свобода во всём, начиная от колючего воротника свитера, до дисциплины на уроке.
Уроки вообще принимал как приключение – похохмить. Пустить по ряду шарж на кого-нибудь и следить, как ребята смеются. В школу приходил рано, за минут 30 до начала урока, обзывали уборщицу бабу Веру (ей было лет 35) и дразнили её, когда она их не пускала в школу «таку рань». Учителей не любил, хотя учился легко, весело, не давалась только литература. Не понимал и не принимал то, что давали на уроке, и поэтому не прочитал ни одного произведения. Смеялся над всеми незлобно, никогда никому не делал пакости (то кнопку подложит на стул учителю, край стола мелом измазать), но зато смеялся над этим громче  и веселее всех. Родителей часто вызывали в школу, хотя прямых нарушений у него не было никогда.
Девок не обижал, если и смеялся над ними, то опять же незлобно. Вниманием не был обделён, принимал, что давалось, но избегал серьёзных отношений. Пил не всегда в меру, и понял одно – нельзя перепивать, иначе может дело закончится плохо.
Когда закончил строительный институт и пошёл работать, опять же понял одно: бабы в бухгалтерии самые, что ни есть стервозные, алчущие много денег, а главное власти над работягами (начисляли деньги, как будто из своего кармана давали). Разругался сразу со всеми (не отработав положенный срок), поехал к отцу жить, а то, что там была ещё и мачеха, никак не волновало его. Отца любил, слушал рассказы о сталинском лагере, о первой любви отца, и то, что попала она в лагерь, потому что связалась с ним, а он был врагом народа. Отец был свой человек, который поймёт и примет его любым, но это не мешала посмеиваться над слабостями отца.
Жену выбрал сердцем, но стеснялся её молодости, ненавидел её придирок, а её ревность доводила до бешенства, тяготился такими отношениями. Деньги, которые зарабатывались им, разлетались так стремительно и глупо, что он просто поражался её неумению жить. Когда уехали, даже обрадовался. Ему хорошо было одному: никто не давил, не упрекал, не учил. Это потом, когда сообщила, что выходит замуж, вдруг как по лицу ударила. Это также, когда родилась первая дочь, обрадованный, написал домой письмо, из дома вместо: поздравляю, пришло письмо от мачехи полное злорадного оскорбления.
Многое не понимал в этой жизни: почему они такие злые, ведь я им ничего плохого не делал. Жил честно: ни подличал, ни обманывал. Хотя никогда не был открытым до конца. Зачем? Всегда на всякий случай держал тот же камень, чтобы метнуть, не в лицо и в спину, а для обороны. Злые они какие-то, решил он для себя, и зажил спокойной размеренной жизнью свободного человека. Потому что холостяками называют себя только те, кто ищут. А ему никто не нужен. Злые они какие-то.