Как суждено было любить...

Эту новеллу я написал несколько лет назад всего за одну ночь под влиянием глубоких личных переживаний и подарил её главной героине. В этой новелле нет моих личных воспоминаний, но так или иначе это история именно моего романа. Спасибо вымышленным героям – они согласились встать на место героев реальных. 
Именно поэтому новеллу можно считать автобиографичной. И даже в чем-то пророческой. 
Впрочем, любые совпадения трагических событий прошу считать случайными...

                                                * * *

- Осмелюсь рекомендовать, мсье Лоран: несмотря на юность, мадемуазель Джаннет свободно владеет тремя языками. В то время как ваша бессменная Жозефина так и не освоила даже немецкий…

- Ты прав, Филипп. – Марсель Лоран откинулся на спинку кресла, закрыл уставшие глаза и выхватил из сигареты струйку дыма. – Но, видишь ли… Я привык к Жозефине. К тому же переводчица нам теперь едва ли будет необходима, как прежде…

Лоран открыл глаза и обреченно посмотрел на своего давнего друга и верного помощника, последние девять лет управлявшего принадлежавшей ему компанией: отдает ли Филипп  себе отчет в том, что мировой финансовый кризис вынуждает на филиалах в Европе повесить замок? Приглашать новую переводчицу просто бессмысленно, ведь скорее всего в самое ближайшее время придется отказаться даже от верной, преданной Жозефины.

- Не всё так плохо, - прочитав мысли Лорана, вскочил со стула Филипп. – Наши акции на торгах в Женеве, несмотря ни на что, не упали в цене, а русские предлагают вложить деньги в металлургические заводы. 

- Ты ведь знаешь, Филипп, я не доверяю русским. Да и не очень понимаю Россию… Как это говорят у них… Умным Россию не понять!

- Умом Россию не понять, - поправил Филипп.

- Да. Ты прав. Но все равно…

Филипп подошел к окну, раздвинул шторы, открыл створку и в накуренный кабинет впустил струю свежего осеннего воздуха.

- Очень зря, - задумчиво произнес он. – Для перемен к лучшему – это хороший шанс!

И, обернувшись к Лорану, добавил:

- Я не вижу повода опускать руки. Но мне нужно ваше согласие. У русских металлургическое производство набирает обороты и обещает вполне радужные перспективы. Заодно и Россию, дорогой мой Марсель Лоран, сумеете понять…

- М-да, - выдохнул Лоран, тяжело поднимаясь с кресла, - Наверное, ты прав: в любом случае хуже уже не будет. А потому, делай, Филипп, что сочтешь необходимым.

- Тогда я приглашаю на переговоры русских! - с нескрываемой радостью воскликнул Филипп.

- Да-да, - закрывая за собой дверь, ответил Лоран. И, усмехнувшись, добавил:

- Жозефине передай: черт с ним – с немецким, пусть учит русский…

Вечером в пятницу, ближе к концу рабочего дня Филипп вошел в кабинет шефа и, застав его в скверном расположении духа, в нерешительности остановился:

- Как я и думал, Жозефине русский оказался не под силу. А потому я намеревался представить вам новую переводчицу. Но теперь вижу – вы не расположены к разговорам… Отложим до понедельника.

- Пустое, - выдохнул Лоран. – Приглашай.

На пороге роскошного кабинета, отделанного красным деревом, китайским шелком, обставленного редкой по изысканности венецианской мебелью, появилось юное создание, разом затмившее все вокруг. Изящные  черты его милого личика выдавали в ней аристократизм, глубина ее карих глаз говорили о тонком уме и проницательности, а едва заметная – на уголочках чувственных губ - улыбка придавала ей загадочности. Она была сложена по образу и подобию тех, кого Пракситель выбирал для своих скульптурных творений. А нежным, ангельским голосом погружала в нирвану…

- Меня зовут Джаннет, месье Лоран, - поклонилась она и смущенно опустила глаза. – Владею немецким, французским и немного английским языками.

Лоран, как зачарованный, пытаясь ответить, лишь растерянно кивнул головой. Но быстро собрался с духом и необыкновенно оживился:

- А русским, прекрасная мадемуазель, вы владеете?

- Да, месье. Я – русская. В России меня звали Жанной.

- А в Париже какими судьбами?

- Мой дед был камердинером при дворе Его Императорского Величества. После октябрьского переворота бежал сначала в Германию, потом во Францию. И теперь – так получилось – половина нашей фамилии живет здесь, другая – в России.

Филипп, все это время стоявший позади Джаннет, тотчас же сообразил, что в своем выборе не ошибся и миссию выполнил, а потому откланялся и вышел из кабинета.

Едва за Филиппом закрылась дверь, Лоран буквально выпорхнул из глубокого кожаного кресла, поправил сюртук и сделал шаг навстречу Джаннет:

- Я надеюсь, мы сработаемся и останемся довольны друг другом.

Джаннет смущенно опустила глаза:

- Я тоже.

                                                 * * *

Русских на встречу пригласили через месяц, но Лоран не мог сдержать своего желания, истинный смысл которого он до конца еще не понимал, и не мог не предаться общению с Джаннет, а потому, смущаясь, неловко соврал:

- Сегодня вечером вы мне будете нужны. В ресторане «Континенталь» мне предстоит вести переговоры с вашими соотечественниками.

По распоряжению Лорана вечером Джаннет привезли к ресторану на служебной машине компании. От столь многообещающего начала у нее закружилась голова: внимание шефа, которому, похоже, кроме великосветских бесед уже больше ничего – и слава Богу! - не было нужно, сулило постоянный заработок и хорошую карьеру.

А карьера для Джаннет была чрезвычайно важна. Ее отца, оставшегося в России, как сына белого эмигранта особо не жаловали, да и со своим образованием для Советской власти он оказался непригодным. Однако уезжать он никуда не хотел, да и не мог: на его плечах под Тамбовом оставалась тяжелобольная мать, которая десять лет назад не нашла в себе силы бежать со своим мужем на чужбину. Мама Джаннет тоже не блистала успехами: отправившись вслед за дочерью в Париж, она так и не сумела найти постоянную работу и перебивалась случайными заработками.

Вся надежда была на дочь. Именно поэтому Джаннет так стремилась поскорее встать на ноги.

В ресторане прямо у дверей, потеснив собой швейцара, ее встретил Лоран. И тотчас же начал оправдываться:

- Дорогая Джаннет… Мне очень неловко. Но вы должны меня понять. Переговоров сегодня не будет. Но уж коль мы с вами здесь, и нам никто не мешает, позвольте мне… Всего несколько слов!

Лоран выглядел неуклюже: краснел, вытирал платком лоб и нес какую-то чепуху. Понимая, что она, как хорошо воспитанная мадемуазель, должна прийти ему на помощь, перепуганная Джаннет, склонившись над столом и едва не опрокинув бутылку дорогого вина, заглянула в его глаза и тихо спросила:

- Вам плохо?

От этих слов Лоран словно очнулся:

- Мне? Ну что вы! Мне очень хорошо. Вы даже не представляете, как мне хорошо!

Лорана словно прорвало. Он принялся повествовать о том, что главным в его жизни всегда была работа, и только ей он посвятил себя без остатка, отчего, дожив до седых волос, так и не сумел стать мужем и главой счастливого семейства.

Он не производил на Джаннет впечатление несчастного человека хотя бы уже потому, что несчастным вовсе не был. При нем было всё: образование, положение, деньги, связи… Ему всё давалось довольно легко. Враги ему завидовали, друзья им восхищались, а женщины боготворили.

Но среди всех живущих и когда-либо оказавшихся на его пути, Лоран не сумел выбрать ту единственную. И с положением холостяка смирился.

Джаннет слушала его, не перебивая. А он видел в ней не только благодарного слушателя. Он видел в ней нечто большее.

- Я хочу, чтобы Вы, дорогая Джаннет, знали: возможно, вы и есть та самая, которую я отчаянно искал всю свою жизнь. Но судьба распорядилась сурово: нас разделяют почти тридцать лет. И у меня есть лишь одно право: быть вашим другом, покровителем, если хотите – отцом…

Откровения Лорана были близки и понятны Джаннет, но она еще не решила: должна она отвечать или только слушать. Хотя уже в ту минуту  догадывалась, что подобных признаний в жизни Лорана удостаивалась не каждая женщина. И потому все же осмелилась сказать:

- Спасибо за то, что вы, месье, доверились мне. Это очень приятно. Но я ничего не могу вам обещать…

Поздним вечером, когда двери уже не пропускали посетителей в ресторан, а швейцар повесил на них табличку с надписью «закрыто», на окраине огромного зала продолжали сидеть лишь двое: он и она.

Потревожить их не смел никто. Глаза, жесты и губы Джаннет и Лорана говорили о том, что здесь и сейчас решается их судьба. Даже официант не отважился подойти, чтобы забрать посуду.

- Ты можешь просить меня о чем угодно, - выкладывая на стол бумажник и подзывая официанта, в начале второго ночи заявил Лоран. – И это не будет обязывать тебя. Чем я могу тебе помочь?

Джаннет уже чувствовала себя куда раскованнее, а потому призналась:

- Меня не приняли в Сорбонский Университет. Нет, экзамены я сдала успешно, но мое место занял кто-то из…

Лоран удивленно вскинул брови и перебил:

- Сорбонский? Не может быть! Я преподавал в нем десять лет! Девочка моя… Ты будешь там учиться!

С того дня Джаннет не испытывала нужды ни в чем. И ей это нравилось. Она принимала его помощь сначала с осторожностью, потом – как само собой разумеющееся. Ведь он ничего не требовал взамен.

Он проводил с ней все время – с утра до вечера, от начала часа и до его конца. Он заполнял собой весь ее рабочий день и нерабочий вечер. Он проникал в каждую ее клеточку, в сознание, в плоть и кровь. Он уверенно становился для нее другом, отцом, братом… И для нее в этом мире больше ничего не существовало.

Для иного просто не оставалось места…

                                                    * * *

На девятый день знакомства Джаннет увидела в Марселе Лоране еще и мужчину - с признаками былой, но еще не увядшей окончательно красоты, мужественного, полного решимости и в то же время – по-детски наивного. Но главное – не способного на подлость и предательство.

Он медленно, но верно завоевывал ее сердце, а она почему-то не очень этому сопротивлялась.

- Нет, дитя мое, - повторял он ей. – Ты не думай, что мне нужна твоя плата за мое покровительство. Отнюдь. Когда доживаешь до седых волос и не имеешь наследников, каждый, кто годится тебе в сыны или дочери, вызывает, прежде всего, одно желание – по-отечески защитить, уберечь…

Однако всё случилось как то само собой: в один из вечеров его рука оказалась на ее руке, и Лоран всем своим нутром почувствовал – его прикосновения не отвергают. Он обнял ее сначала так, как обнимает заботливый отец свою беззащитную дочь. Она встрепенулась, отчего у Лорана, уже забывшего, какое оно - тепло, сердце учащенно забилось.

Медленно просыпаясь от забвения, которому в последние годы он сознательно предал сам себя, Лоран все больше испытывал нежные чувства и даже любовь к этому милому созданию, а вместе с ними – и необычайный прилив сил.

Он переворачивал горы.

Он учился заново жить, дышать, творить.

Постель уже не так пугала их обоих. Здесь Джаннет находила себе упоение. Лоран же изо всех сил старался найти упоение для двоих.

И находил.

На двадцать первый день Джаннет призналась сначала себе, а потом и ему:

- Да, мне безумно хорошо с тобой, но я осознаю, что больше не принадлежу себе. Моя жизнь полностью зависит о тебя, твоих планов, мыслей, чувств… Это убивает меня. Дай мне три дня, чтобы разобраться с собой. Я вернусь.

Прошли три дня.

Джаннет не вернулась.

                                                    * * *

После бурных ночей и полных яркого общения дней так быстро случившееся одиночество повергло Джаннет в глубокую депрессию. «Только бы не сойти с ума» - твердила она себе по ночам, когда сквозь сон искала и не находила рядом с собой того, с кем – пусть и мимолетно - была необыкновенно счастлива.

Спасение для Джаннет пришло само собой: старый приятель, некогда потерявший надежду увидеть Джаннет рядом с собой под венцом, появился в ее жизни нежданно, но, как показалось бедной девочке, вовремя. Их отношения возобновились с новым приливом сил, что несказанно удивило и привело Жульена в полный восторг. Разве мог он знать, что Джаннет закрывает глаза от его пылких поцелуев лишь ради того, чтобы проще было представить на его месте Лорана. Разве мог он знать: она содрогается от прикосновений Жульена как никогда прежде, потому, что внушает себе - это те самые руки…

Обманывать Жульена было легко лишь до той поры, пока однажды Джаннет не назвала его именем человека, которым все еще бредила.

Впрочем, счастливый юноша, не пожелавший на этот раз упустить возможность прибрать Джаннет к рукам, великодушно простил ее.

Замужество Джаннет оказалось предрешенным.

Свадьба была скромной, ибо Жульен не мог позволить себе излишества. По той же причине медовый месяц молодожены провели близ Сен-Жермена – на ферме отца Жульена.

Первую трещину их отношения дали уже через три месяца: Джаннет узнала, что беременна.

- Ну, ты просто дурочка! – возмущался Жульен, - ребенок – это же здорово!

- Да, но не так быстро… Ты же обещал…

Большего сказать Джаннет не могла. И лишь один человек на свете в ее глазах, полных слез, мог прочитать крамольную мысль: да! да! да! Я хочу ребенка! Но только не от Жульена…

Первый раз Жульен ударил ее по лицу, когда она была на пятом месяце: он нашел в тайнике с большой любовью перевязанные ленточкой фотографии, на которых Джаннет нежно смотрела на Лорана светящимися глазами. Таких глаз Жульен у нее не видел никогда.

- Ты потаскуха! – заорал он и швырнул ей фотографии в лицо. – На меня ты смотришь совсем другими глазами!

- Тебя, мой дорогой, - с трудом выдавила Джаннет, - мои глаза лучше бы не видели вовсе…

Тонкая струйка крови, вырвавшаяся наружу из-под кулака Жульена, потекла на живот поверженной Джаннет. И она упала в обморок.

На седьмом месяце у Джаннет случился выкидыш.

Жульен к тому времени уже редко приходил домой трезвым. И всякий раз, учиняя скандал, поносил Джаннет заплетающимся языком:

- Ты сука… Ты меня обманула… Будь ты проклята!

Развелись они по-тихому.

Ибо скандалов на их век уже хватило.

Вскоре Джаннет по настоянию матери уехала из Парижа, чтобы все случившееся – начиная от романа с Лораном и заканчивая разводом с Жульеном, не обросло слухами среди падких на сплетни парижан и не отразилось на будущей карьере Джаннет…

В каком городе она нашла себе пристанище, не знал никто: ни Лоран, ни Филипп, ни Жульен.

Отчаянные поиски Джаннет ни к чему не привели. И через три года Лоран вычеркнул ее из своей жизни.

Навсегда.

                                                     * * *

Переступив порог кабинета, Филипп с многозначительной улыбкой извлек из сафьяновой папки письмо и, откашлявшись, торжественно произнес:

- Уважаемый месье Лоран!

- Не надо пафоса, давай проще.

- А я читаю, как написано! Не перебивайте меня, дорогой мой! Итак. Уважаемый месье Лоран! Оргкомитет Всемирного парижского Конгресса развития предпринимательства приглашает вас принять участие в работе Конгресса и сообщает вам, что решением комитета вам присвоено звание почетный доктор экономических наук.

Филипп положил приглашение на стол и принялся размышлять вслух:

- Я так думаю: твои новаторские идеи в области развития среднего и малого предпринимательства оценены по достоинству…

- Ну, это не мои заслуги, дорогой Филипп. Это твои. Ведь это ты фактически вытащил за уши нашу компанию. Ведь это ты не дал ей обанкротиться и даже помог заработать! А когда появляются деньги, тут и дурак может чего-нибудь добиться… Так что грамоту получим на двоих…

Парижский Конгресс начался с размахом: на его открытие приехал сам Президент Франции Альбер Лебрен. Делегации из двадцати стран важно шествовали по роскошным залам Конгресс-хола, всем своим видом демонстрируя: мировой финансовый кризис преодолен, и в этом – именно их заслуга. При этом каждая делегация, видимо, считала, что только ее стране принадлежит заслуга решающая…

С более скромной мыслью к стойке с микрофоном под аплодисменты зала подошел и Лоран. Его доклад обещал произвести фурор, ибо именно в нем содержались рецепты, проверенные на практике и позволившие французским компаниям первыми выйти из финансового кризиса.

Но случилось непредвиденное: во втором ряду он увидел… Джаннет.

Его сознание помутилось. Сердце бешено забилось. Руки дрогнули. Он закрыл глаза, чтобы собраться, и тот час же снова открыл их. Джаннет на том самом месте уже не было.

…Доклад действительно вызвал шквал аплодисментов. Под эти же не смолкающие аплодисменты Лоран был награжден дипломом почетного доктора экономических наук.

Едва его отпустили со сцены, он – насколько позволяли ватные ноги – бросился к Филиппу:

- Я не сошел с ума… Я видел Джаннет!

- Это, как говорил русский вождь товарищ Сталин, головокружение от успеха, – съязвил Филипп.

- Да нет же! Я действительно видел Джаннет! Ты не поверишь - она все так же прекрасна!

- Ну, раз такое дело, - Филипп почесал за ухом, - надо проверить.

Спустя два часа в кулуарах Филипп уже тряс перед Лораном бумажкой, на которой было наспех записано: Джаннет Шарен, Анже, бульвар Фош, дом 3.

- Хорошо, когда в администрации есть свои люди… Но ты учти: там утверждают, что час назад, оставив русскую делегацию, она совершенно неожиданно уехала.

- Как уехала? Куда уехала? – подскочил в кресле Лоран.

- Ну, этого нам знать не дано, - виновато протянул Филипп. - А ты, дорогой мой, как думал: она очень захочет встретиться и поворошить старое? Признать ошибки? Покаяться? Вряд ли... Ее адрес теперь у тебя есть. Думай…

Лоран нервно мерил шагами холл, пока Филипп не прервал его раздумья:

- Знаешь, за эти одиннадцать лет я много раз в мыслях возвращался к этой истории. И вот, к какому выводу пришел. Да, ты был для нее в чем-то Богом, в чем-то обыкновенным человеком со своими слабостями… И тем был ей интересен. Но в те дни ты поставил ее перед чрезвычайно трудным выбором: связать свою судьбу с человеком, жизнь которого, уж извини, клонится к закату, или предать любовь во имя чего-то более надежного, идущего далеко в будущее… Она сделала свой выбор: любить - одного, жизнь коротать с другим. И в этом она ничем не отличается от остальных. Тем более что любовь – это дело такое… Придуманное.

- Придуманное? – Лоран остановился прямо перед Филиппом и заглянул ему в глаза. – Придуманное, говоришь? Да что ты знаешь о любви! Ты когда-нибудь жил во имя одного человека? А ты ради него жертвовал собой? Нет? А я – да! Я чист перед ней! И каюсь лишь в одном: за те двадцать с лишним дней я ни разу не сказал ей, что люблю…

- Господи, так кто ж мешает? – удивился Филипп. – Кстати, может быть, это хороший повод: сегодня же четырнадцатое? Ну, да. А четырнадцатого у нас День влюбленных. Видишь, это судьба…

Лоран схватил свои вещи, вырвал из рук Филиппа бумажку с адресом Джаннет и сломя голову помчался к своей машине:

- Ты прав. До Анже всего триста километров. Я успею… 

                * * *

Хоронили Марселя Лорана в закрытом гробу: его Кадиллак получил столь мощный удар от ехавшего навстречу многотонного грузовика, что вернуть Лорану прежний облик не сумели даже искусные косметологи.

Он не доехал до Джаннет каких-нибудь двадцать с лишним километров.

Убитый горем Филипп стоял на похоронах возле гроба с таким видом, будто хоронил не близкого друга, а нечто большее - свое прошлое и настоящее.

Когда уехал оркестр и разбрелись люди в черном, Филипп вернулся, нашел кладбищенского гравера, сунул ему в карман сотню франков и приказал:

- Будь любезен, милейший, напиши на плите «Я тебя люблю». Он не успел этого сказать…

Гравер пожал плечами и твердой рукой выбил заветные слова.

А спустя три дня, когда о несчастье написали все парижские газеты, на кладбище Пер Лашез появилась одетая в черный плащ молодая красивая женщина с глазами, красными от слез. За ней к могиле Лорана плелся все тот же кладбищенский гравер.

- Вот, возьмите тридцать шесть франков, - прошептала она едва слышно. – Я знаю, этого мало… Но это последние. И напишите «Я тебя тоже»…