Глава 17 Любой конец, это обязательно и начало

" ...но природа мудра, и Всевышнего глаз
Видит каждый наш шаг на тернистой дороге.
Наступает момент, когда каждый из нас
У последней черты вспоминает о Боге."

Блестящие искорки немного поводили свой бесформенный хоровод и неожиданно сгруппировавшись, превратились в светлое лицо моего Яшки. Первым вопросом, который я ему задал, было конечно же: «Это конец?» Тот неопределённо покачал головой и как-то двусмысленно произнёс: «Всё в этом вашем мире относительно, и любой конец это вовсе не конец, а всего лишь начало чего-то следующего».

Произнеся эту замысловатую, я бы даже сказал, философскую фразу, он снова растворился в искорках, которые куда-то исчезли, а вместо них на короткий срок вернулось сознание, а вместе с ним пришла дикая боль в покалеченной голове.

В следующий раз, когда сознание моё снова прояснилось стало понятно, что кто-то меня грубо тащит под руки. Если я ещё думаю – значит пока что жив. Если под руки тащат, то, даже наверняка ещё жив, покойников обычно таскают за ноги, что наши, что фрицы. Как жалко, что каску я так рано выбросил, наверное, она бы изрядно удар смягчила, как тогда в форте от сапёрной лопатки рыжего комсомольца Василия уберегла – проскользнула очередная мутная, ленивая и запутанная мысль.

И хорошо бы выяснить кто это меня тащит, наши или фрицы. Фрицам сейчас точно не до пленных, самим бы ноги унести через море, просто пристрелили бы, как мы когда-то их порешили, на той, взятой высотке под Сапун-горой, чтобы не путались под ногами. Поэтому велика вероятность что наши наконец то прорвались, а тут тебе непонятное лицо в немецкой форме, а если наши, то ещё долго нервы будут портить всякими формальностями прежде чем к стенке поставят.

Сознание снова немного прояснилось. Снова дикая, невыносимая боль. Эта боль ещё усугублялась невыносимой тряской и надрывным гулом автомобильного мотора над моим ухом. Еле разорвав окровавленные веки, перед своими глазами я увидел немецкие сапоги и приклад немецкой же винтовки, стоящий между ними. Ну теперь всё понятно – приехали. Снова попал я похоже под раздачу. Неужели это опять плен? Ну на этот раз мне уж точно не выкарабкаться. И это тем более грустно, потому что произошло в тот момент, когда я наконец то выяснил что мои скорее всего живы, и вновь обрёл смысл в этой самой жизни» - горько пронеслось в моих покалеченных мозгах. Но, похоже, я столько ныл и жаловался на судьбу-злодейку, что она пошла мне на встречу и наконец то решила меня прикончить.

Я окончательно пришёл в себя и понял, что лежу в кузове грузовика, который куда-то несётся на полной скорости под громкий грохот канонады, истошно завывая мотором на подъёмах. И похоже фронт уже совсем рядом, изредка вокруг ложатся мины и снаряды и тогда над головой пролетают с истеричным визгом осколки, а мой охранник плюхается рядом со мной на деревянный настил кузова.

Наконец грузовик резко остановился, и я неожиданно ощутил ядрёный, нереально свежий и давно забытый запах моря, от которого аж просветлело в мозгах.

«Топить, наверное, будут, что бы патроны не переводить» - промелькнула грустная мысль. Но тут задний борт открылся и меня, протащив по кузову за ноги, а на земле подхватив под мышки, два вонючих потных фрица в чёрной униформе, заволокли в какой-то тёмный погреб и швырнули на пол, а дверь сзади захлопнулась.

«Нашего полку прибыло» - раздался на удивление весёлый мужской голос из темноты – ты чьих будешь, мужчина? – насмешливо добавил этот же голос, и видимо от обладателя этого голоса, жутко пахнуло ядовитой смесью горелой человеческой кожи и палёной солярки.

- Где… Где я? – еле вымолвил я хриплым голосом, заплетающимся языком.

- Где? Где? В аду конечно же. Сейчас рогатые аборигены, дровишки подвезут, да жарить будут нас за грехи наши тяжкие. Много грехов поди накопилось у вас, джЕнтльмен?

- Шутить изволите, сэр? – промямлил я, совсем не разделяя его оптимизма.

- Какие могут быть шутки? Ты что не видел двоих в чёрном, что тебя сюда волокли?

- Видел, но рога у них не рассмотрел, есть они, или нет их у них. Да и хвост по земле не волочился особо.

- Ну это не проблема, рога с хвостом в нечисти не самое главное, главное - в котёл смолы свеженькой побольше набрать, да под котлом тем дровишки пожарче растопить. - Так ты откуда всё же взялся такой малообразованный? – настойчиво продолжал голос из темноты, - Так ты мне и не ответил.

- Тебя похоже уже немного пообжарили, судя по запаху солярки и горелой шкуры. А я… Заблудился я. Пошёл в лесок по нужде, по голове дали, и очнулся уже здесь – соврал я первое что пришло на ум, чтобы не навредить себе лишнего, а для начала узнать кто это меня долбанул, и что им из-под меня надо.

- Ну да. Такое иногда случается. Со мной примерно так же получилось. Только не в лес пошёл, а из подбитого танка вылез, а там меня по башке и съездили, тоже очнулся лишь когда сюда приволокли. А экипаж весь мой там и остался, пожгли его фаустники, а меня вот, немного поджарили только чтобы не протух.

- Что-то голос мне твой шибко знаком, танкист ты недожаренный. Тебе гусеницу недавно в горах не сбивали случайно? – сквозь дикую головную боль процедил я сквозь зубы.

- Было дело. Выскочил только из-за поворота, долбанул я по противотанковой пушке немецкой, а они мне тут же ведущий каток и разворотили. Вторым залпом гарантированно прикончили бы гады, да партизаны помешали им это сделать. Если бы не те партизаны, то лежать бы мне нынче там под горой, да в братской могилке. Только они и спасли тогда.

- Вспомнил я тебя подкопчёный. Потом тебя те партизаны на руках ещё долго качали.

- Да. Было дело. А ты откуда знаешь? Тоже партизаном был небось?

- Неее. Сорока на хвосте принесла.

Нашу беседу прервал звук открывающейся двери. Меня схватили те же, двое из ларца, под руки и потащили по ходу сообщения, грубо усадив на табуретку в просторном блиндаже.

Напротив меня сидел офицер, - фриц в очках, а рядом с ним, видимо переводчик в гражданском.

- Твой фамилия и номер части. Ты есть диверсант? С какой целью проник в наш тыл? - сухо протявкал переводчик.

- Кулинич я, Дмитрий, часть - 637 стрелковый полк – первое что пришло мне на ум.

- Что делал в наш тыл?

- Я заблудился. Пошёл в лес по нужде и потерялся.

- Ты есть врёшь. До линия фронта там было пять километров.

- Ну да. Брёл всю ночь – продолжал я самозабвенно брехать дальше.

- Мы тебя будем расстрелять, если ты не говорить правда.

- Я есть говорить правда, можете расстреливать, больше добавить мне нечего. Я выпил много водка, и поэтому заблудился – добавил я, типа с акцентом, чтобы придать хотя бы немного правдоподобности своей свеже-придуманной басне.

- Почему ты одет в наша форма?

- Такую выдали на складе, я только что призван в действующую армию, с маршевой ротой пришёл, попал под бомбёжку, форма сгорела, выдали то что было под рукой – продолжал я жалобно хныкать, потому что мне теперь помирать нельзя было ни под каким соусом. А сам в это время косился по сторонам в поисках выхода из этой ловушки.

Фриц подошёл ко мне вплотную и презрительно произнёс: «Ты должен дышать на меня.»

И я таки дыхнул на него, застарелым, плохо переваренным, эрзац-шнапсом, да так, что его самого похоже вставило, и даже чуть не вырвало. Он матюгнулся по-своему, но я понял лишь: «Швайне – вроде как свинья по-нашему.»

Переводчик позвал тех двоих, в чёрном, которые меня снова вытащили наружу. Следом выполз и сам офицер.

Он приставил мне ко лбу пистолет и истерично прошипел: «Я тебя спрашивайт последний раз, какой ты имел задание пробираясь в наш тыл?»

Мне надоело пресмыкаться перед этой фашисткой тварью, и я обречённо-грустно произнёс:

- Да пошёл ты… – потом спокойно добавил - больше добавить нечего мне в своё оправдание.

Тут эта гадина кааак засандалила мне с левой ноги, да прямо в солнечное сплетение. В глазах потемнело от дикой боли, дыхание перехватило, и сознание попыталось даже куда-то резко слинять, но передумало и лишь грустно констатировало: «Лучшее средство от головной боли, это увесистый тумак в живот. Лишь после этого начинаешь понимать, что не так уж сильно та голова болела у тебя ещё совсем недавно.»

Когда я чуть продышался и уже начал что-то соображать, он демонстративно взвёл курок, и я уже приготовился было отойти в мир иной, но фриц неожиданно убрал пистолет и снова гортанно позвал своих помощников, которые подхватив меня, утащили куда-то ещё ближе к морю, судя по дующему там, свежему морскому бризу. Связав мне руки, они кинули меня в общую кучу лежащих тут же наших пленных.

- Что с нами будут делать гады, топить, или стрелять? – шёпотом спросил я, лежащего рядом со мною товарища, по несчастью.

- Известно что, будут нас как живой щит использовать. Сейчас погрузят на корабли и на верхней палубе разложат как мишени, чтобы с самолётов нашим лётчикам видно было, да те наши сердобольные летуны не стреляли, а своих в трюм загрузят и через море до дома, до хаты рванут в родную Румынию.

Я уже тут полдня лежу, насмотрелся. Скоро похоже и наша очередь с тобой настанет, вон уже два парохода замаячили на горизонте – сказал он, указывая взглядом куда-то в море.

Грустная конечно перспектива, но другой пока не просматривалось, поэтому пришлось смириться. Дальше я лежал молча, плотно закрыв глаза спасаясь от яркого солнца. От свежего морского бриза голова понемногу стала успокаиваться. Вот уж не думал, что она у меня такая крепкая. Только самые ленивые похоже не пытались её мне проломить чем нибудь.

Корабли уже подошли почти к берегу, когда неожиданно налетели наши штурмовики и завели воздушную карусель, поочерёдно заходя в атаку и обстреливая эти суда из пулемётов, но в ответ по ним так плотно стали строчить фашистские зенитные пулемёты, что половина наших самолётов отступила, а некоторые, самые отважные попадали в море, либо повернули к берегу, задымившись.

«Похоже, что немцы поумнее наших оказались и даже на относительно небольших судах было установлено зенитного вооружения побольше чем, как мне когда-то рассказывал юнга, было зениток на нашей огромной Армании» – грустно констатировали мои просветлённые мозги.

Когда атака нашей авиации была отбита, нас, пленных погнали толпой к десантным баржам, которыми должны были перевезти нас на эти два крупных судна, стоящие на рейде, более мелкими катерками и штурмовыми лодками. Руководил погрузкой немецкий офицер в высокой фуражке, отдающий команды тонким фальцетом, который как мне показалось, я уже когда-то слышал. Но где я его слышал, я уж точно не смог припомнить. Скорее всего это просто почудилось мне в связи с вернувшейся нестерпимой головной болью.

Параллельно с нами туда переправляли весьма потрёпанных фрицев, которых в отличии от нас загружали в прохладные трюмы, нас же кинули на верхней палубе, на солнцепёке, на самом видном месте.

И видимо, для того чтобы мы раньше времени не утопились, или даже не сбежали, здоровенный румын с кузнечными щипцами в волосатых руках, дико матерясь по-своему, связывал нас между собой толстой проволокой, накручивая кольцо из неё каждому из нас на руку.

Причём, когда он только лишь развязал первого из наших, в офицерской форме, то тот сразу же щучкой сиганул за борт, а встреченный мною при погрузке немецкий офицер, худой как дрищ, и в фуражке с высокой тульей, не спеша достав свой парабеллум, где-то с третьего выстрела пристрелил беглеца и победоносно глянув на нас, пленных, всем вместе погрозил своим пистолетом, мерзко улыбаясь при этом и весело произнеся: «Пиф-паф, ой, ой, ой...»

Тут то я и вспомнил где уже встречал однажды эту фуражку, с этим пистолетом, и слышал этот визгливый фальцет. Это был мой преследователь, чуть не настигший меня в той, полуразрушенной церкви, и пытавшийся потом с помощью этого же пистолета даже изменить свою судьбу. Ну или хотя бы попробовать это сделать, и ради этого пытавшийся застрелить седого батюшку.

«Странно что он до сих пор жив» - вспомнилось мне предсказание того батюшки о его близкой кончине. Хотя двое с половиной суток ещё не прошло с тех пор, и у него как минимум пол дня оставалось в запасе вдоволь пострелять и повеселиться.

После этой попытки побега, стали сначала прикручивать проволоку, а лишь потом развязывать верёвки на руках.

Рядом со мной приковали моего недавнего знакомого, обгоревшего танкиста в чёрной робе, который несмотря на обожжённое лицо, был, как и раньше преисполнен оптимизма, и меня весело поприветствовал словами: «О! Ты уже здесь, партизанская твоя морда.»

- И тебе не хворать, танкистская твоя харя.

- Как в санатории поплывём, с комфортом, на верхней палубе, будем солнечные ванны принимать в шезлонгах. Рюмку ликёра и чашечку кофе надо бы ещё успеть заказать в буфете до отплытия.

- Весело то как тебе смотрю. Жаль, что потом нас скорее всего акулам скормят, если наши фрицев не опередят и досрочно не отправят нас на дно. Там тебе будет и рюмка ликёра и даже кофей с коньяком.

- Так нет акул в Чёрном море. Есть правда один микропипеточный вид, «катран» называется, но они людей вроде не едят, брезгуют мясом, вегетарианцы вроде как, а может сторонники здорового образа жизни даже.

- Так «вроде как», или вегетарианцы? – насмешливо съехидничал я.

- Ну это ты у них при случае сам выспросишь.

- Да. Увы. Как-то грустно у нас всё заканчивается, а как тебя то угораздило тут оказаться?

- Так вот и оказался. Погнали нас высоту «Горная» брать, что между Севастополем и Балаклавой. Половину танков в первую атаку уже спалили под ней, да видать план недовыполнили, решили наверстать нашими задницами. И всё бы ничего, почти пробили мы брешь в их обороне, до первой линии дошли, и окопы даже начали было утюжить.Но вот беда стандартная с нами приключилась: «Не пошла ваша подлая, ленивая, трусливая пехота за нами.»

Тупо мы прокатились по немецким окопам, ну а без пехоты это конечно же чистое самоубийство. А там же фаустники, как пауки, под каждым кустом сидят, сети плетут, лапки довольно потирают, и из-под каждого того куста долбать нас и начали. Мне сразу в мотор врезали, а как обездвижили, для гарантии ещё и в борт добавили фаустпатрон. Весь экипаж в капусту, а я вот чуть подкоптился лишь немного.

Ну задраил я все люки, думаю: «Фиг вы меня отсюда выкурите, помру в гордом одиночестве, а помереть там было элементарно, жара то нереальная стоит днём, как в печи, наверное, в мартеновской».

А фрицы, те и не расстроились особо, просто решили подождать немного, до ночи, пока я булки расслабил, да сам вылез из танка через нижний люк, когда окончательно стемнело. Тут они меня по затылку долбанули, как клопа пришлёпнули какого-то. Вот теперь похоже за бугор поедем с тобой в тур поездку на халяву, за компанию с немчурой.»

Наше судно, насколько я разбирался в кораблях, было румынским танкером с громким названием «Фредерикс», про одного барона я до революции слышал с такой кличкой. Судно это, как я понял, почти что уже набили до отказа немцами, когда наши войска подошли вплотную к береговой линии и установив там орудия, начали засыпать нас снарядами.

Дистанция для стрельбы была запредельная, и в основном стреляли с недолётом, но потихоньку пристрелялись, и уже после второго попадания в борт, команда шустро забегала по палубе, а двигатели дико взревев, на всех парах потащили нас к румынским берегам.

Команда состояла из румын, которые как волосатые, черномазые обезьяны носились по палубам, то и дело пытаясь устранить очередную пробоину, или повреждение от артобстрела. При этом почти всегда, пробегая мимо нас они умудрялись кого-то из наших со всей дури припечатать ногой по почкам. Видимо плох тот шакал, который не пожелает лягнуть связанного льва. Вспомнилось как в своё время Вернигора дубинкой разносил им черепа вместе с касками и накалывал этих мамалыжников на свой штык-нож как шашлык, сразу по паре тушек за один заход, и на душе как-то полегче сразу стало.

На борту второго судна, называлось оно то ли «Тотилла» то ли «Тротилла», погрузка тоже закончилась, и оно бодренько рвануло следом за нами и уже почти что догнало. Но едва только берег начал скрываться в голубой дымке на нас вышли наши морячки - подводники. По крайней мере я чётко увидел пенистый след от торпеды, которая проскочила у нас прямо за кормой, и влепила прямо в середину корпуса эту самую «Тотиллу». Видимо торпеда попала чётко в переборку живучести, между отсеками непотопляемости, а может судно было слишком старое, но оно, мгновенно переломившись пополам, тут же скрылось под водой. Наши пленные встретили это событие радостными воплями, не подумав конечно, что там на палубе лежали такие же, как и мы смертники. А кто-то из наших глубокомысленно заметил: «Получила та «Тортилла» килограмм под сто тротила, и пошла себе на дно, как какое-то гамно.» На этот экспромт, видимо бывший моряк, насмешливо ответил: «Дурак ты, гамно оно как раз-таки и не тонет.»

Но похоже, теперь наступила и наша очередь. Со всех сторон как коршуны накинулись на нас, краснозвездные штурмовики, но зенитчики фрицев знали своё дело в совершенстве и поставили такую завесу из огня перед ними, что лётчики долго не решались через неё прорываться.

Между этими зенитчиками как заяц скакал долговязый офицер и яростно верещал: «Фоооер!!!», то есть «огонь» по-нашему, указывая по какому из самолётов стрелять в первую очередь. И так у этого гада всё складно получалось, что наши пилоты, либо подбитые отваливали в сторону, и яростно дымя уходили к берегу, либо отворачивали, встретив на своём пути стену из огня зенитных пулемётов.

Фашист так громко визжал, что своим фальцетом перекрывал даже звук выстрелов пулемётов, беспрерывно строчащим и от нас, и по нам с неба. Ещё бы совсем немного и он бы наконец то отбил атаку наших самолётов, и вышел победителем из этой схватки…

И тут один, видимо самый отчаянный, наш парнишка пошёл напролом, прорвался сквозь завесу огня, и почти что настиг наше судно с кормы, выйдя прямо на нас, пленных, лежащих перед ним как на ладони. Мне даже показалось, что я уже вижу его лицо в кабине и истерично блуждающий взгляд, когда он увидел лежащих прямо перед ним, своих соотечественников, которым ему сейчас предстояло выпустить кишки. И похоже он таки дрогнул, бедолага. Сложно видимо порядочному человеку убить кучу своих собратьев, особенно если он был воспитан русской матерью, и в русском духе.

Видя его нерешительность, я со всей дури истерично заорал: «Стреляй же, свооолочь!!!» Последнее что я увидел это душераздирающий треск, грохот, и яркие огоньки пулемётов на крыльях нашего самолёта, но его пули прошли почему-то мимо нас.

На долю секунды лётчик заменжевался и это стоило ему жизни. Все шесть зенитных пулемётов фрицев обрушили на его самолёт шквал огня…

Штурмовик взорвался ярким облаком бензина прямо над нашими головами, и осколки от его фюзеляжа рухнув на палубу побили кучу нашего брата, хотя и фашистам кое-что перепало. Четырёх-лопастной винт самолёта, яростно крутясь в воздухе, настиг горластого фрица и воткнувшись ему в грудь, пригвоздил того намертво к палубе.

«А ты тварь фашистская, так надеялся, что судьбу свою перехитришь! Гад!» - в сердцах выматерился я, увидев это душераздирающее зрелище. – «Пригвоздил тебя этот винт, как того кузнечика в гербарии, и парабеллум твой тебе не помог на этот раз. Значит и мои девочки наверняка живы, здоровы, как и предсказал это седой батюшка. Вот теперь то мне точно помирать нельзя ни при каком раскладе» - успел подумать я, почти теряя сознание от боли в ранах, полученных от попадания в меня мелких обломков сбитого самолёта.

Наше судно, хотя и изрядно повреждённое, и судя по быстро уменьшающейся высоте борта над уровнем моря, принимающее тонны забортной воды, из последних сил продолжало свой путь к спасительной Румынии.

Матросы, полностью деморализованные от всего происходящего, вяло ползали по палубе с выпученными от ужаса глазами, обходя приколотого винтом в виде креста, фашистского кузнечика в немецкой форме, и даже нас никто больше не пинал, хотя и пинать то почти что некого уже было. Среди нас, пленных, было, наверное, половина или даже побольше, убито или покалечено, в том числе и мой сосед-танкист, который уже не подавая признаков жизни, спокойно и счастливо лежал с широко открытыми глазами.

Ээээх, танкист-дружище! Видать судьба твоя принять смерть свою от своих же сотоварищей. И как ты от неё не убегал, похоже догнала тебя таки горбатая бабка с косой.

Пару осколков обшивки сбитого самолёта воткнулись и в меня, но я видимо в состоянии аффекта, тупо повыдёргивал их, и лежал, глядя как из ран вытекает ярко-красная кровь и тут же запекается на жарком майском солнышке.

Видимо мы уже практически вырвались из лап смерти и сюда нашим самолётам было не долететь, слишком далеко мы удалились от нашего берега, и где-то совсем рядом похоже уже находился противоположный берег, судя по появившимся стаям чаек, кружащим над палубой, в надежде поживиться останками тел, которые наверняка скоро будут выкидывать за борт за ненадобностью, если конечно повреждённый корабль доползёт до берега, а не затонет со всеми нами.

Я испытывал двоякое отношение к своему спасению. Вроде как бы оно и радует, а с другой стороны вместе со мной столько гадов спаслось на этой посудине от заслуженного возмездия. А так бы хотелось, чтобы они накормили своими задницами рыб в нашем Чёрном море.

И похоже мысль она материальна, потому что прошло совсем немного времени и боковым зрением я снова увидел пенистый след от торпеды по правому борту и услышал истеричные вопли матросов, которые тоже увидели ту торпеду, хотя и слишком поздно, чтобы можно было ещё что-то исправить и сманеврировать.

И хотя капитан пытался включить винты на реверс, и дать задний ход, надеясь, что торпеда проскочит перед нами, прямо по курсу, она с невероятным грохотом разорвалась в носовой части судна, и, несмотря на то, что винты продолжали ещё натужно пенить воду за поднимающейся кормой, похоже это был конец. Конец эвакуации фрицев, конец моей войне, и конец моей и так уже слишком затянувшейся, грешной жизни. Видимо затапливались носовые отсеки, а наша корма быстро поднималась вверх, и мы на ней уже лежали почти что кверху ногами.



Обнаглевшие в край, жирные румынские чайки, накинулись на безжизненные тела, наших убитых ребят, и хищно, как какие-то стервятники, расклёвывали их, дико каркая и визжа при этом что-то по-румынски, как вороны, отгоняя своих более слабых сородичей. Уж эти то твари точно знали, что ещё совсем немного и их законную добычу заберёт себе море, а они останутся с носом, хотя нет, скорее с клювом.

Немногие, выжившие немцы повыскакивали на накренившуюся палубу и начали по ней истерично метаться, калеча друг друга за редкие спасательные жилеты, или просто, впадая видимо в ступор, падали на палубе на колени, воздевая свои руки, обагрённые нашей кровью к Небу, тщетно надеясь обрести прощение и благоволение от высших сил, чтобы продолжить свою сволочную жизнь и дальше.

А у меня, наверное, от большой потери крови, наступило какое-то необычайное спокойствие и даже безразличие. Единственно, что как мне казалось надо было сделать напоследок, так это прочитать отходную молитву, но так как молитв никаких я уже давно не помнил, то единственное что удалось из себя выдавить, это: "Прими Господи к себе душу мою грешную…" - потом прямо какое-то озарение пришло, вспомнил как когда-то отпевали моего деда в церкви, и я на одном дыхании добавил: "Прости мне грехи мои и прегрешения вольные и невольные, и даруй мне Царствия Небесного. Аминь."

                Конец второй книги